***
— Ты сегодня очень активен, — я подпёрла подбородок рукой, уже не надеясь на какое-то развитие событий. Ни сегодня, ни вообще. Освальд всё время, что мы торчали в комнате с белыми стенами (пускать его в свой кабинет я побоялась, чтобы он не нашёл что ещё себе сделать — понарошку или по-настоящему), пытался оторвать от пола прикрученный стул. Потуги его были тщетны, но он оказался упёртым. Наваливался на спинку с разных боков, надавливал всем весом, садился коленями на сидушку, пытаясь раскачивать стул. Был бы он деревянный, а не металлический, точно давно сломался. — Расскажешь мне, зачем делаешь это? Прошло долгих пару секунд прежде, чем Освальд выпрямился, расправляя плечи, и повернул ко мне голову, бросая снисходительный взгляд. Даже в тюремной робе он выглядел гордо, всем видом показывая, что выше всего этого. — Не хочу сидеть рядом. — Почему? — От тебя смердит, — он поморщился, вновь продолжая жалкие попытки сдвинуть с места то, что прикрутили к полу ещё явно до его рождения. — Воняет за километр. — Странно, — я улыбнулась. — Раньше тебя не раздражали мои духи. — Боялся ранить твою нежную психику, но теперь переживаю за своё здоровье. Не получилось отравить, задумала устроить химическую атаку? — Ты очень догадлив, — решив брать быка за рога, пока Освальд был в прекрасном настроении, я быстро вытащила из-под бумаг диктофон, нажимая на кнопку записи. — Может, пройдём хотя бы один тест? Тебе всё равно не отвертеться. Если не захочешь отвечать мне, придётся делать это с доктором Стрейнджем. А с ним вы, кажется, ладите гораздо меньше. Ну так что? Я настойчиво постучала пальцами по столешнице, глядя на то, как Освальд запрокинул назад голову и обречённо вздохнул. — Валяй. Лучше ты, чем очкарик. — Освальд, — я щёлкнула кнопку паузы записи на диктофоне, приподнимая его в воздух, чтобы моё действие было хорошо видно. — Почему ты так не любишь доктора Стрейнджа? Он делает всё невозможное для Аркхема, для пациентов. Что происходит? — А ты не понимаешь? — Если бы понимала, не спрашивала. Я хочу знать, что ты видишь в нём, чего не видят другие. Почему относишься к нему так, словно он злодей. — Ха-ха-ха, — как-то совсем не весело выдал Освальд и медленно побрёл в мою сторону, сильнее чем обычно выворачивая наружу больную ногу. Остановился за спиной, кладя руки на спинку стула, чуть касаясь пальцами моих плеч. Я вздрогнула от его прикосновения, чувствуя нажим. Одно движение и Освальд склонился, демонстративно громко втягивая носом воздух. — Если ты ещё слегка пованиваешь, то он давно разлагается. Даже мухи не слетаются на него, потому что их обоняние не выдерживает столь сильного запаха. Но, — когда Освальд уткнулся мне в ухо, я чуть на долю секунды не потеряла сознание, останавливаясь в миллиметрах от тревожной кнопки под столом. Он фыркнул, беря меня за локоть и заставляя отказаться от необдуманной идеи. Действительно, ничего такого не происходило. Всего лишь мне в прямом смысле в затылок дышал бывший король Готэма с непонятно какими намерениями. И если раньше я могла оценить это как проявление дружеских чувств, то теперь он вполне мог свернуть мне шею, и глазом не моргнув. — Я заставлю тебя отмыться. Фраза прозвучала настолько тихо и грозно, что, кажется, пора было прощаться, если не с жизнью, то со здоровой спиной или плечом на пару дней, но ничего не произошло. Освальд отковылял на пару шагов, обходя меня с другой стороны, начиная что-то насвистывать. От угроз его настроение явно взлетело до небес. — Ну так что с тестом? Надеюсь, мне не придётся бежать кросс? — Освальд уселся сбоку на стол, начиная болтать здоровой ногой в воздухе. — Помимо адвокатов у меня ещё есть парочка знакомых журналистов. Думаю, им очень понравится заголовок в духе: «Преступление над преступниками». Как тебе? Или лучше: «На что уходят деньги налогоплательщиков». Готэмиты никогда не отличались особой жалостливостью, зато готовы удавить любого за кровью и потом заработанный цент. Дурку снесут ещё до того, как кто-то поймёт смысл написанного. — Прости, всё гораздо проще, — я только сейчас заметила, что до сих пор продолжала зажимать кнопку на диктофоне, и, отпустив её, убрала диктофон в карман, чтобы не дай бог не запустить им в чересчур напыщенного Освальда. Сейчас ему не хватало разве что распушённого павлиньего хвоста. — Я буду говорить тебе слова, в ответ ты должен будешь называть слова-ассоциации, которые приходят в голову. Не нужно долго задумываться или специально придумывать что-то. — Даже неприличные? — взбудоражено перебил Освальд, приходя в ещё более бурный восторг. Что ж, понятно. — Даже неприличные. Ладно, давай начнём, и я больше не буду тебя сегодня мучать. Не хочу давать лишнюю работу журналистам, — тем более опыт с тем, что с ними делают из-за плохих статей, у меня тоже имелся. — Ещё раз — я предлагаю тебе слово, ты даёшь пришедшее в голову в ответ. Понятно? — Да. Первое неприличное слово, — подмигнув мне, Освальд чуть глубже забрался на стол и устроился, облокачиваясь локтём о столешницу. Чтобы нормально разлечься он был очень маленьким. — Тогда начнём. Дружба. Всё самодовольство слетело с лица Освальда вмиг. Помрачнев, он поджал губы и впился в меня пристальным, злым взглядом. Сомкнул пальцы в кулак, которыми подпирал голову, да и весь стал словно сильно сжатая пружина. — Освальд, дружба, — аккуратно повторила я, когда ответа от него не последовало и через пару минут. Наверное, нужно всё-таки было перетасовать слова, начать с чего-нибудь попроще, но я даже не подумала о том, что обычная последовательность, которая не имела под собой цели кого-то задеть, могла рвануть именно сейчас. От этого мне самой стало обидно. — Не существует, — резко сгруппировавшись, Освальд соскочил со стола, взмахивая руками для удержания равновесия, словно истинная, не умеющая летать птица. Этим действием на эмоциях он, похоже, окончательно добил больную ногу, падая после шага в сторону стула. Я тут же бросилась к нему, совершенно не зная зачем. Нужно было нажать на кнопку или хотя бы окрикнуть находящегося за дверью Пита, но Освальду было больно, что перекрывало все доводы разума. Тяжело дыша, он упёрся спиной о ножку стола, крепко стиснув зубы, и пытался сквозь полосатые штаны разминать мышцы. Когда я потянулась к нему, мне тут же ударили по руке, от чего Освальд застонал, явно не играя. Наверное. — Сейчас, потерпи немного. Пит. Пит! — я обернулась в сторону выхода, где уже давно должен был появиться санитар, но не тут-то было. — Пит! — Не ори, — умоляюще протянул Освальд, морщась. — Кажется, я её сломал. Сломал ногу. — Быть не может. Ты всего лишь спрыгнул со стола. — Но она болит! — качнувшись вперёд, Освальд хотел схватить меня за край халата, но замычал и рухнул на пол, поджимая колени к груди. По щекам потекли слёзы. — Это ты виновата со своими тестами. Я напишу такую статью. — Напишешь, обязательно напишешь. Ждать помощи дальше больше было нельзя. Кто знал, что могло произойти с Освальдом в таком состоянии вместе с коктейлем антидепрессантов, которыми пичкали его с утра до ночи. Пусть профессор и подозревал, что Кобблпот искусно избавлялся от таблеток, не принимая ничего, ведь его поведение оставалось прежним, но каждый раз, решая это доказать, в крови находили присутствие остаточных веществ, что вполне могло вызвать и болевой шок из-за притупления работы ноцицепторов, и банальный обморок, который я тоже вряд ли бы спокойно пережила. Да и кто знал, что на самом деле произошло. Вдруг у Освальда были настолько хрупкие кости, что могли сломаться из-за одного неудачного движения. Добежав до двери, я высунулась в коридор, готовая выдернуть наушники из ушей санитара, но ухватилась лишь за кромешную темноту. Вокруг не оказалось никого, даже лампы не горели, а выключатель находился в противоположном конце у очередного длинного прохода. Какого чёрта здесь происходило? — Пит! — пришлось кричать как можно громче, чтобы меня услышали. — Эй, кто-нибудь! Нам нужна помощь. Врача! До которого можно было вполне подать рукой, но оставлять пациента одного строго настрого запрещали правила. Были бы у меня ключи от допросной ещё куда не шло, но если Освальд куда-нибудь уползёт и его придётся искать, в моём деле точно появится второй выговор, а там и до увольнения оставалось недалеко. — Что же делать? — пробормотала я себе под нос, бросая взгляд на замершего у стола Освальда и вновь всмотрелась в кромешную тьму. — Да кто-нибудь! Чтоб вас всех! Оставалась последняя, крайняя мера, которой предпочитали пользоваться как можно реже, пусть все и постоянно тянули руки к тревожной кнопке. Делалось это больше для устрашения пациентов, ведь все движения в по-максимуму открытом пространстве видел не только врач. И, похоже, настало время сделать то, от чего все предпочитали держаться подальше. С потолка не полился ледяной дождь, разбрызгиваемый датчиками возгорания, во всём здании не залилась сирена, оповещая о трагедии, ничего даже не пикнуло. Только над выходом загорелся маленький красный огонёк, и то я не была уверена в том, что это случилось из-за нажатой под столешницей кнопки. Так что для уверенности я повторила вызов ещё раз, наверное, сто, прежде чем вернулась к Освальду. Он уже почти не раскачивался из стороны в сторону, только немного подрагивал, каждый раз кривя после этого губы. Его голова безвольно была откинута назад, так что я подползла к Освальду сзади и попыталась уложить к себе на колени, ожидая очередной партии обвинений и ругани, но он спокойно перенёс это, даже позволяя запустить себе пальцы в волосы. Освальд оказался настолько холодным, что почти напоминал труп. — Предательство. — Что? — оторвавшись от прохода, я опустила голову, встречаясь взглядом с Пингвином. Стальная аура отдалённости и превосходства уже успела распространиться по кабинету, окутывая его. Освальд больше не держался за ногу и, казалось, на его лице не было ни отголоска от испытанной им ещё несколько минут назад боли. — Любая дружба рано или поздно заканчивается предательством. Запомни это. Вдруг вбежавшие в комнату санитары не дали ничего возразить, да и возражать в принципе было нечего. Слова Пингвина звучали настолько убедительно, что в тот момент я не только согласилась с ним, но и сама поверила.***
Ещё раз осмотрев свои владения, я, засунув руки в карманы расстёгнутого халата, в миллионный раз обошла прямоугольник из стульев: три по одну сторону, три по другую и один во главе. Нет, я, конечно, не надеялась на то, что под мой проект выделят особые апартаменты как у профессора, но и то, что меня сошлют в концертный зал, тоже не ожидала. «Какая вам разница, где слушать музыку?» — поинтересовалась мисс Пибоди, когда день Х приблизился почти вплотную, и в отсутствии в больнице Стрейнджа послала санитаров сдвигать ряды из кресел для зрителей. Те, недолго думая, состыковали первый ряд со вторым и с чувством выполненного долга удалились прочь, оставляя меня в полном недоумении в окружении каких-то чучел, оставленных на сцене театральным кружком. Пришлось полночи провозиться, чтобы собрать это всё и закинуть за занавес, прежде дозвонившись до ушедшей в отпуск мисс Свон и спросив разрешения. Несколько раз вымыть пол, разыскать в разных кабинетах те самые не особо нужные стулья, нервирующие слишком узким расстоянием внутри прямоугольника, и перетащить их в зал, потом выбить у всё той же Пибоди ключи от кабинета профессора, чтобы забрать большой проигрыватель. Естественно, она не пустила меня даже на порог, явно боясь, что я что-нибудь украду или сломаю, но хотя бы без особых пререканий согласилась отдать самую главную вещь в предстоящем шоу. О первом сеансе музыкальной терапии говорили все коллеги: кто-то со скепсисом, кто-то с усмешкой крутил пальцем у виска, парочка человек с завистью поглядывали из-за углов. Но больше всего народ жаждал списка подопытных пациентов, который я решила оставить в тайне до самого конца, неуверенная в правильности своего решения. Возможно, стоило пойти по простому пути, взять каких-нибудь полуовощей, включить им колыбельную и радоваться тому, что они смогли высидеть до конца, так и не заснув, но это было слишком просто, тем более когда на меня возлагали большие надежды. И именно они вполне могли меня погубить, вместе со слишком близко стоящими друг к другу стульями. Тяжело вздохнув, я принялась самостоятельно отодвигать ещё три ряда назад. К счастью, они не были прикручены к полу, но весили столько, что я бы не отказалась от чьей-нибудь помощи. Желательно Геракла. Не сказала бы, что эта возня была жизненно необходима или повлияла бы на ход процесса, но она хорошо помогала разгрузить мозг и перестать прокручивать в голове возможные варианты событий и заученную до зуда на коже речь. — Может, так? — пробубнила я себе под нос, ещё немного отодвигая собственный стул от расширившегося прямоугольника. Затем ещё немного. — Нет. Слишком. Вернув стул на прежнее место, задвигая его даже глубже, чем он стоял, я устало опустилась на него, упираясь локтями в колени и опуская голову. Через пятнадцать минут в зал должны были привести пациентов, а я оказалась совершенно не готова. Ощущение было такое, будто меня приговорили к смертной казни или я должна была зайти в клетку с голодными, никогда не видевшими человека, львами. Отборными, породистыми, безумными львами. Тереза Сандерс. Единственный оставшийся в живых член женской банды, несколько лет назад грабившей крупные магазины техники, ювелирку и всё в Готэме, где водились хорошие деньги под конец смены. Все, кто столкнулся с ними, описывали барышень как хладнокровных, жестоких, очень жестоких личностей. Они действовали быстро, налетали словно смерч, руша всё на своём пути, и так же быстро исчезали в никуда, оставляя позади бесконечный кровавый след из тел и оставшихся в живых, но напуганных настолько людей, что их тоже можно было списать в утиль. Один из продавцов, судя по слухам, видевший, как неожиданно взбесившаяся Тереза на очередном деле выпустила кишки своей подельнице, вместо того, чтобы закидывать в сумку деньги, до сих пор ходил под себя в соседней дурке, но для рядовых граждан. Профессор Стрейндж, у которого я позаимствовала пациентку, так и не дал мне ознакомиться с её личным делом, посоветовав продолжать спать спокойно, но без особых проблем разрешил делать с ней всё что угодно, ведь после того, как самая опасная пациентка «О» блока попала в заботливые руки профессора, она стала больше походить на новорожденного котёнка, который выпускал коготочки разве что словесно, и то в критических ситуациях. Кэтрин Моррис. Тридцатипятилетняя модель, некогда известная во всём мире, теперь выглядела на все пятьдесят, пытаясь кутаться в свисающие кусочки белоснежной шали, намертво пришитой к полосатой робе. Приобретя известность в тринадцать, к пятнадцати Кэтрин успела побывать на всех крупный показах Америки, а в двадцать гордо заявила журналистам, что побывала во всех странах планеты. Но коллекционировала она не только новые города. В семнадцать Кэтрин похоронила первого парня. Солист какой-то так и не раскрутившейся, но очень перспективной поп-рок группы умер от передоза. Рядом валялся шприц и все сопутствующие инструменты. Причину смерти подтвердило вскрытие. Я прекрасно помнила, как о происшествии вещали во всех новостях и газетах, но в семь меня больше интересовали игрушечные мужики, чем чужие настоящие, а из музыки мама предпочитала классику. К двадцати пяти известная модель успела проводить на тот свет ещё одного парня и недавно обретённого мужа. Один разбился на машине, Кэтрин тогда сама еле выкарабкалась и долго лечилась, другой — разбился в горах. Не спасло плохо зафиксированное снаряжение. Тогда же у мировой звезды начались проблемы с психикой. Она срывала показы, устраивала истерики на камеру, её снимки с закрытых вечеринок стали часто мелькать в жёлтой прессе. Но это не помешало ей к тридцати похоронить ещё троих мужей, так же почивших по вполне естественным причинам. Кэтрин Моррис окрестили чёрной вдовой, которую свободные мужчины обходили стороной, правда, её одиночество продлилось недолго. Какой-то начинающий актёр, оказавшийся младше на добрую десятку лет, решил обогреть несчастную вдовушку, заодно расставив по всему дому камеры. Так, на всякий случай. Одна из них и показала в последующем, что любитель огнестрельного оружия не сам случайно застрелился во время чистки очередного трофейного револьвера, а пулю в него пустила сама Кэтрин. Парню повезло: соседи услышали выстрел, скорая успела вовремя, а психиатрическая экспертиза обнаружила у Кэтрин раздвоение личности. Кристофер Мартин. С ним всё было гораздо проще и приземлённее. Кристофера просто выписали из психиатрической больницы, и через две недели он просто за завтраком ворвался в чужой дом, зарезав супругов и их девятилетнего сына. Объяснил своё поведение Кристофер Мартин тем, что просто хотел вернуться обратно в привычное место, но его «просто» оказалось не таким уж и простым, так как его определили в Аркхем. Саманта Смит. Милая Саманта к этому времени успела совсем окрепнуть после выписки из больницы, где её положительная динамика в лечении успела знатно сойти на нет. Вновь начали возникать неожиданные приступы апатии, которые могли приходить по несколько раз на дню то на пару минут, а то и на пару часов. Один раз она совершенно неожиданно впала в ступор во время репетиции театрального кружка и, очнувшись потом в изоляторе, впала в истерику, не понимая, что происходит и как сюда попала. Состояние Саманты тяготило её саму, и пару дней назад она призналась мне, что, кажется, действительно начала сходить с ума, после чего тут же переключилась на рассказ о том, что происходит в то время, пока не видят врачи. Эштон Флетчер. Садовник оказался единственным, кто радовал меня из всех пациентов и даже пытался подбадривать в особо тяжёлые моменты. Именно его прогрессу я радовалась больше всего, гордилась им, словно собственным сыном, достигающим всё новых высот. Я даже не стала особо углубляться и копаться в причине того, почему Эштон напал на мистера Поттера и чуть не раздавил ему череп голыми руками, когда тот всё-таки выпросил у профессора один сеанс с маньяком, чьё имя уже несколько месяцев с момента поимки не уходило из заголовков газет. Как и было оговорено ранее — он плохо переносил общение со взрослыми мужчинами, предпочитая молодых девушек. Пошатнуть эту установку за столь короткий срок было невозможно, да и занимались мы совсем другими вещами, а мистер Поттер полез в неисправный механизм сам, всё-таки лелея надежду показать свою крутость. Что ж, сам виноват. Кажется, я вроде бы начала понимать, что всё это время пытался донести до меня профессор и как всё вокруг на самом деле работало. Освальд Кобблпот. Бывший король Готэма. Человек, держащий в страхе всех готэмитов, теперь почти полторы недели валялся в медицинском крыле, прикованный здоровой ногой к кровати. В отличие от первого показного приступа, ситуация с коленом оказалась вполне настоящей и всему виной было не неудачное приземление со стола. Из-за вечного холода и сырости в неутеплённом «О» блоке, где ветер гулял сквозь стены, и без того ослабленные мышцы в отсутствии постоянной нагрузки воспалились, а сросшиеся неправильно переломы малоберцовой и большеберцовой костей добавили дискомфорта вместе с постоянно скачущей температурой за окном. Даже у меня пару раз болела голова, что уж говорить об Освальде, которому каждый день ставили капельницы и заставляли делать лечебную гимнастику. Приходить к Барбаре, пока он был там, мне строго-настрого запретили, да и без этого навалилась куча проблем. Естественно, сразу после нажатия тревожной кнопки возник вопрос, как мы оказались с Освальдом вдвоём в самом тупике крыла без охраны и каких-либо росписей в журнале. Нет, моя-то запись там имелась, всё было сделано по инструкции, но вот ставивший после меня свою роспись Пит, и убиравший его на место, потом несколько дней мутно открещивался, ходил вокруг да около, словно пациенты, пытающиеся стащить во время раздачи лекарств сильные транквилизаторы, чтобы вставиться. Сначала он божился, что не знал о предстоящем сеансе с Пингвином, потом всё-таки сдался, признавая, что забыл о нём. Как это было возможно, не укладывалось в голове, ведь он постоянно был рядом, сопровождая нас до двери до того момента, пока не остановил меня во время перекура в ночную смену. В итоге он всё-таки сознался, что его заставили уйти, грозя увольнением. «У всех здесь есть грешки, понимаешь?» — он нервно заломал руки за спину, не смотря в глаза. — «Стрейндж всего лишь лишит меня премии, а тебе всё равно ничего не будет». Я лишь усмехнулась тогда, решив не сообщать, как мне в очередной раз пришлось клясться, что я не пыталась вновь что-то учудить. Хорошо хоть Питу в конце концов пришло в голову соврать, что у него случилось небольшое расстройство желудка. Он думал успеть вернуться на пост, но, когда начался сыр-бор, решил ретироваться и быстренько лезвием счистил свою подпись из журнала. На его счастье, в ручке заканчивались чернила и она почти не писала. Единственное, у меня всё-таки оставался вопрос, на который Пит дал вполне исчерпывающий ответ. «Будто не знаешь», — Санитар огляделся по сторонам, прежде чем окончательно развеять мои сомнения. — «Кто здесь действительно рулит управленческими вопросами, а не заботится о благополучии пациентов». В конце фразы Пит, конечно же, попытался спародировать профессора Стрейнджа, но быстро заткнулся и, извинившись в очередной раз, отполз в Аркхем, предпочитая не поворачиваться ко мне спиной. Это было верное решение с его стороны, ведь мысленно я уже успела повалить его на землю и начать бить ногами. Последнее время подобные фантазии стали всё чаще посещать меня, когда кто-то переступал черту, и выговориться было совершенно некому. Томас, начавший шипеть на меня по поводу и без после встречи с Виктором и Джеймсом в кафе, и так был не особым любителем слушать про «мою дурку головного мозга», а теперь ещё, похоже, дулся из-за того, что ему не сообщили о моём новом парне. Или же здесь было что-то другое, но что, он тоже не спешил говорить. А единственный человек, который мог помочь выстроить план борьбы с мисс Пибоди, считал меня своим врагом, если я правильно истолковала ряд ассоциаций, который Освальд успел дать, пока его перетаскивали в медицинское крыло. Поэтому за неимением хоть какого-то даже призрачного представления, что делать, приходилось оглядываться по сторонам чаще, перепроверять всё по несколько раз, возвращаясь к закрытым вроде бы дверям и окнам, и все документы передавать лично в руки тому, кому они изначально предназначались. Пибоди это явно веселило. Она встречала меня в коридорах с довольной улыбкой на лице и всё время желала удачи, явно затевая что-нибудь недоброе. — Готовы, мисс Гордон? — я подняла голову на голос. Профессор Стрейндж бодро шагал по длинному проходу между рядами, из-под застёгнутого халата виднелся верх парадного пиджака. За ним неизменной тенью следовала его помощница. — Вполне неплохо. Помню, за неимением мест я начинал в кладовке, пряча за спиной швабры, — он подмигнул мне, останавливаясь рядом. — Надеюсь, ни одна не упала вам на голову в самый ответственный момент. — Чувство юмора, Кэйтлин, хороший знак. Спешу заверить — ничья голова не пострадала, а даже если что-то бы и пошло не так, всегда можно сделать вид, что вы задумывали именно это. При правильной импровизации самая несусветная глупость покажется гениальным ходом. — И провал тоже? — На это прошу не рассчитывать. С минуты на минуту мы ждём целый зал зрителей, так что… — Но… — я вскочила с места, ощущая накатывающую тошноту. — Я… Кучка обрывков фраз так и остались неозвученными и до конца не сформированными. Мельком глянув на сдвинутые первые ряды, я пожалела, что не сообразила задвинуть их все к выходу, а проходы не засыпала кнопками. Боязнь сцены, от которой я успела успешно избавиться в первый год активных выступлений на музыкальных конкурсах, успешно возвращалась вновь, приветливо раскрывая объятья. — Кэйтлин, — профессор неожиданно оказался рядом, закрывая собой стулья. — Приношу извинения за неудачную шутку. Присутствовать будем только мы с мисс Пибоди. Я бы хотел иметь возможность контролировать процесс и включиться, если возникнет необходимость. Но только с вашего разрешения. — Да… Конечно, — первый шок отступил, но желание сбежать отсюда всё равно оставалось сильнее. — Жду не дождусь увидеть всю группу в сборе. Тереза очень интересный выбор. В зависимости от окружения может расцвести и раскрыться, а может показать шипы. Но это смело, — профессор медленно стал обходить прямоугольник, забивая собой тишину. Кажется, он тоже волновался не меньше моего. — Очень смело с вашей стороны взять именно её. Вы же понимаете, что она перетянет всё внимание на себя, если остальные будут слабее? Не давайте ей почувствовать власть, Кэйтлин. Главная здесь вы. Только вы знаете как правильно, даже если приближается катастрофа. Оставайтесь ведущей, а не игроком. Наши пациенты не любят проигрывать, особенно тем, кто носит белый халат. — Спасибо. Я всё помню, — как и остальные много-много пунктов из внеплановой лекции от профессора Стрейнджа вместе с бесконечным количеством часов наблюдений за его проведением групповых занятий. Именно во время них я окончательно убедилась в том, что, как выразился в нашу первую встречу в Аркхеме Освальд, цветную бумажку, подтверждающую мою компетентность в группах, можно разорвать и выкинуть. Особенно когда получена она была постольку-поскольку. Дверь в зал скрипнула, внутрь сунулась Рейна, единственная женщина санитар, постоянно сопровождавшая Садовника. На поясе у неё с одной стороны висела резиновая дубинка, с другой — электрошокер без чехла, яркими чёрными пятнами выделяясь на белоснежной форме. — Заводим, — она не спрашивала разрешения, ставила перед фактом, ведь оставлять томиться в коридоре шестерых вменяемых преступников было сродни самоубийству, пусть все они по своей воле никогда бы не пошли друг с другом на контакт. Первой в дверном проёме появилась Саманта, радостно замахав мне, за что тут же получила по руке от Рейны. Саманта что-то высказала ей, но перепалку прекратила стоящая за ней Тереза Сандерс, заставляя Саманту наконец пойти. Следом шли Кэтрин Моррис и Кристофер Мартин. За ними, еле волоча по полу больную ногу, с выражением мировой ненависти на лице тащился Освальд. Замыкал шестёрку, возвышающийся над всеми на две головы Эштон, тоже сияющий, как украшения на рождественской ёлке, которые убрали пару недель назад с витрин магазинов после прошедшего нового года. — О-о-о… — возбуждённо выдохнул профессор, перебирая между собой пальцами. — Прекрасно! Вы знаете толк в деле. Скорее в извращениях. Оставалось только надеяться, что Саманта не подерётся с Эштоном ещё до начала за то, кому достанется больше моего внимания, но всё пока вроде бы шло гладко. Садовник занял стул рядом со мной, напротив него устроилась Кэтрин Моррис. Второй ряд заняли Саманта с Терезой, переглядываясь друг с другом. Саманта пыталась строить ей рожицы, на что Тереза только закатывала глаза и хмурила брови. Похоже, у кого-то появилась новая подруга, что мне было только на руку. Галёрку, естественно, заняли Кристофер Мартин и Освальд, от которого я не ждала ничего иного. Волосы у него оказались приглажены, блестели в тусклом свете и казались чересчур грязными, хотя вчера в Аркхеме был буль-буль день, как его ласково называли санитары. Гель для волос он вряд ли мог достать, поэтому под большим вопросом оставалось то, чем он их укладывал, особенно когда на завтрак давали кисель. Шестеро санитаров, по одном на пациента, расположились по углам вокруг сцены, сливаясь с реквизитом театрального кружка. Профессор Стрейндж, занявший место с самого края в середине зала вместе с мисс Пибоди, кивнул. Я мысленно быстро досчитала до десяти, сильно сжимая пальцы, и отодвинула назад свой стул, вставая. — Всем добрый день, — я улыбнулась, стараясь больше смотреть на Саманту и Садовника, заряжаясь от них положительной энергией. — Очень рада всех вас видеть. — Я нет, — раздался недовольный шёпот с галёрки и довольное хихиканье напротив. — Очень надеюсь, Освальд, что ты быстро изменишь своё мнение, так как собираться мы теперь будем несколько раз в неделю. Да, — я попыталась перекрыть его тяжёлый вздох. — Так же очень надеюсь на то, что мы сможем стать полноценной командой и хорошо сработаемся. А теперь позвольте рассказать, чем мы будем заниматься. Вернув стул обратно, я села, налаживая зрительный контакт с пациентами на одном уровне. Теперь все обернулись ко мне, даже Освальд выглянул из-за Терезы, хотя старался делать вид, что ему абсолютно всё равно и он смотрит в другую сторону. — Не хочу грузить вас заумными терминами, хотя вы, я уверена, давно знаете, что обозначает каждый из них, и скажу просто, как любит делать доктор Хиггинс, — который, слава богу, так и не узнал о том, что я его усыпила. — Мы будем слушать музыку. Весёлую и грустную, тихую и громкую, нежную и жестокую, быструю и медленную. Музыку во всех её проявлениях. Наслаждаться ей, а потом обсуждать. Как вам идея? — Обсуждать музыку? — Тереза развернулась в пол-оборота, облокачиваясь на спинку стула, и закинула ногу на ногу, занимая положение главного, как и предупреждал профессор. Её, похоже, абсолютно не смущало, что люди, сидящие рядом, тоже имели весомое значение среди жителей Аркхема. Всё равно она среди них была опытнее, проворнее и быстрее. Конкуренцию ей мог составить разве что Освальд, но даже в свои лучшие времена он не поспел бы за ней, а сейчас и подавно, со своей грацией столетнего деда с артритом. — Слышу скептицизм в твоём голосе и прекрасно понимаю его. Но уверяю — вам понравится. Музыка — это нечто непостижимое, неповторимое. То, что может перенести вас в совершенно иной мир или заставить увидеть наш совсем по-другому. — Скука смертная ваша музыка, — громко выкрикнула Саманта и по примеру своей подруги с ногами забралась на стул, упираясь коленями в Садовника и Кристофера. Её вызывающая улыбка восхищала. — И такое тоже очень может быть. Я большую часть жизни играла на скрипке и видела немало произведений, во время игры которых люди засыпали целыми залами. — Так уж и целыми? — Да. Ну или некоторые делали вид, что спят. А бывало все еле сдерживались, чтобы не вскочить с места и не начать танцевать или прыгать. Не веришь? — Неа, — Саманта мотнула головой. — Слушала я ту шарманку. Приготовьтесь, мы все умрём от тоски. — Что ж, я очень постараюсь сделать так, чтобы вам понравилось. Предлагаю не откладывать в долгий ящик и проверить прямо сейчас теорию мисс Смит. Готовы? Ближайший ко мне санитар напрягся, стоило мне направиться к стоящему рядом на импровизированном пеньке проигрывателю. Тихая, почти невесомая мелодия начала окутывать пространство, стелясь словно туман по земле и затем поднимаясь всё выше. — Можете расположиться как вам будет удобно. Если хотите, закройте глаза. Сядьте на пол. Главное правило — не мешайте другим. Если у вас будут возникать вопросы, с удовольствием отвечу на них. Один единственный вопрос на всех, к счастью, так и остался неозвученным, правда, отражался у всех на лице: «Что происходит?» Нет, я, конечно, не ожидала, что отъявленные преступники и убийцы в тот же миг проникнутся мировым наследием классики, но полное непонимание тоже не внушало особой радости. Лишь только Освальд, крепко обхватив себя руками и откинувшись на спинку стула, закрыл глаза и еле заметно покачивал головой в такт мелодии. Только вместо успокаивающего воздействия она наоборот заставляла его напрягаться всё больше и больше, словно он шёл по минному полю. — А ничё так, — Саманта как обычно была слишком громкая. — Прям как лавандовое поле. Мы в том году были с родителями в Провансе. Белое вино, устрицы. — Как Атлантический океан в Бразилии, — голос Кэтрин Моррис я слышала впервые. Тихий, слегка надломленный и совсем не сочетавшийся с океанической мощью. — В четыре утра. — Отлично! Кому-нибудь есть, что ещё сказать? — я мельком обернулась к профессору Стрейнджу, который уже что-то активно обсуждал со своей помощницей. — Эштон, какие у тебя возникают ассоциации? — Ну… — Садовник нервно заёрзал на стуле, ища меня глазами. Пришлось вернуться обратно на стул, хотя от вроде бы начавшей удаваться затеи больше хотелось летать. — Эштон, ничего страшного, если это не будут поэтичные образы. Никто здесь тебя не осудит и не упрекнёт. Правда, ребята? — Да валяй, — Саманта чуть подтолкнула Садовника локтём. — Мне вот от Шопена ужасно хочется стейк с кровью. И чтоб сок стекал по рукам, а ты такой облизываешь пальцы, но он всё равно не кончается и не кончается. Так что если тебе мерещится баранья ножка, ничего страшного. Доктор Стрейндж, я надеюсь, вы записываете пожелания на обновление меню? Засмеялись все, кроме Кристофера и Освальда. Если первый, судя по запрокинутой на бок голове и чуть приоткрытому рту, спал, то Освальд, отвернувшись от нас, быстро тряс здоровой ногой. Его нужно было срочно как-то задействовать в разговор, иначе всё могло бы закончиться плачевно. — Саманта, баранья нога, конечно, хорошо, но я всё-таки очень хочу услышать Эштона. Давайте тоже дадим ему сказать. На щеках Садовника появился лёгкий румянец. Кашлянув, он уставился в колени, крепко сжимая их пальцами. — Рисование. Артист рисует карандашами цветные пятна на бумаге. Зелёные, синие, красные, коричневые. Ничего не понятно, но выглядит красиво. Правда красиво, — добавил он последнюю фразу уже чуть погодя. — Я рада, что тебе понравилось. А разбираться в пятнах при желании ты научишься со временем. Теперь же, думаю, пришло время нам услышать Освальда. Тебе есть чем с нами поделиться? Освальд, услышав своё имя, взъерепенился, набрал полную грудь воздуха. Судя по его перекошенному от гнева лицу, говорить он желал долго и со вкусом, но стоило ему только открыть рот, как раздался громкий, протяжный храп, перекрывая собой продолжавшую звучать давно разгулявшуюся музыку. Саманта закрыла ладонями лицо, тихо хихикая, все остальные замерли. Когда Освальд вскочил, вытягивая руки по швам и нагибаясь вперёд, Тереза отъехала по гладкой поверхности стула ближе к Кэтрин, группируясь, чтобы в любой момент была возможность ударить в ответ. Проигрыватель надрывался, предвещая бурю. — Придурки! Идиоты! — еле проорал Освальд, захлёбываясь собственным негодованием. В перерыве между этим я успела дать команду выключить музыку, лишая его аккомпанемента. — Бескультурные людишки! Заснуть под второй концерт Прокофьева! Да вы… все… — сделав шаг вперёд, он пнул по ноге спящего Кристофера. Тот тут же открыл глаза, начиная озираться по сторонам, и пополз вверх по стулу под нависающим над ним Пингвином, принимая нормальное положение. — Освальд, пожалуйста. Не случилось ничего непоправимого. Не все настолько хорошо разбираются в классике, как ты. Я поражена, что ты смог узнать произведение… — Не заговаривай мне зубы! — теперь рявкнули на меня. — Вообще. Никогда. Не. Смей. Больше. Обращаться. Ко. Мне! Пасть так низко, деградировать до состояния, чтобы включать перезаписанную тысячу раз запись Прокофьева на древнем магнитофоне психам, которые поймут разве что А-ха (1). — Эй, чувак, — я мысленно прокляла влезшую Саманту. — Вообще-то ты такой же псих, как мы. Не забыл? Освальд ещё сильнее стиснул зубы, закатил глаза. — Может быть, милочка. Но в отличие от тебя, богатой куклы, я не сравниваю шедевры великих с бараньей ногой. У меня хватает мозгов интересоваться чем-то высоким, а не тратить всё время на жратву, спускание денег в никуда и… И… — казалось, ещё немного и из ушей Освальда повалит пар. Уж не знаю, что должно было следовать за его «и», но вместо него он взмахнул руками и пошёл прочь. Даже санитары не бросились за ним, уставившись на меня. — Освальд, скажи, пожалуйста, ты куда? — Выброшусь из окна, чтобы больше вас не видеть, — прохромав почти до профессора Стрейнджа, он остановился. — Хотя нет. Путь в обратную сторону занял гораздо больше времени. За Освальдом следили все, словно за напряжённым моментом в боевике. Всё-таки идея взять в группу пусть и опасных, но адекватных, в трезвом рассудке представителей Аркхема оказалась довольно оправданной. Будь на месте хотя бы одного из них не настолько адекватный человек, то он давно бы поддержал истерику Освальда. А затем могли подтянуться и все остальные. Освальд тем временем добрался до пенька, нагнулся к проигрывателю, изучая его. Вытащил кассету, откладывая в сторону, и лёгким движением рук с криком грохнул проигрыватель об пол. В шаге от него уже находились санитары, желая скрутить и вытащить из зала, но я опять успела поднять руку, изображая из большого и среднего пальцев круг. Освальд на это лишь прыснул и пнул в сторону отвалившийся от проигрывателя кусок крышки. — Никогда, слышишь, никогда больше не устраивай этот позор! Если хочешь сойти за умную, продолжай подсовывать идиотские тесты и кивать, как он, — Освальд указал пальцем в сторону, где должен был сидеть профессор. — Хвались чем хочешь, хоть тем, что летала в космос. Уверен, многие здесь поверят в эту байку. Но не смей уродовать единственное святое, что осталось в мире. Хочешь Прокофьева? Пожалуйста! Только сыграй его сама, позёрша. Или все твои слова о «много лет играла на скрипке» такие же липовые, как и дипломы на стене? — Хватит наговаривать на доктора Кэйтлин, — Садовник поднялся на ноги, что было не очень хорошим знаком. Убивать Освальда он вряд ли бы полез, будучи совершенно безобидным в периоды, когда к нему не являлась горящая мать, но ещё больше распалить самого Освальда вполне мог. — О-о-о, нашла себе защитничка? Мистер «непонятно, но красиво». Очень занимательно. Взяла первого, кто подвернулся, или специально выбирала потупее и побольше, чтоб не задавал лишних вопросов, размахивая кулаками? — Очень прошу тебя, Освальд, не переходить на личности. Если бы ты поближе познакомился с Эштоном, то узнал, что он хорош в стратегии и моделировании. И размахивать кулаками не по его части. Нет ничего криминального в том, что он решил вступиться и прекратить несправедливость. Спасибо, Эштон, — я слегка коснулась плеча Садовника. — И, увы, должна сообщить, что на сегодня наша встреча окончена. В следующий раз, я надеюсь, проигрыватель останется целым. Правда, Освальд? — Не дождёшься. Можешь купить хоть сотню, я сломаю все. — Пингвин, завались. Голова от тебя раскалывается, — Тереза пару раз хлопнула в ладоши, её действие подхватили все остальные. — У тебя стальные яйца, док. Я бы давно всадила ему ножку стула в задницу.***
Осуществлять свою угрозу Тереза Сандерс, видимо, не захотела, но вечером, когда я решила попробовать воззвать к совести Освальда или ещё чему-нибудь, что у него могло остаться, он вместо приветствия указал пальцем на ярко-малиновый кровоподтёк под глазом. Вымытые волосы аккуратно лежали, открывая лоб, на котором чуть поплывшими широкими чёрными линиями было выведено: «Индюк». — Видела, что они со мной сотворили? — санитар дёрнул Освальда на себя и силой усадил на стул, продолжая держать за плечи. — Спасибо, Пит. Можешь идти. Правда. Кажется, мистер Кобблпот усвоил сегодняшний урок. — Уверена? — Вполне. Мы поговорим минут пятнадцать и разойдёмся. — Ну смотри. Я рядом. — Хорошо, — дождавшись, пока Пит скроется за дверью, я посмотрела на насупившегося Освальда. — Скажешь, кто это с тобой сделал? — Нет. Я не крыса, чтобы сдавать своих. — Жаль. Но, судя по почерку, руку к твоему лбу приложили не Саманта и не Эштон. Так что разбираться всё равно не мне. Да и ты не считаешь, что слишком самонадеянно называть людей, которых ты сегодня опустил, своими? Думаешь, после твоего опуса они бы не указали на тебя пальцем? — Нет. Двое из них вряд ли захотят портить отношения со своим боссом. — Ты сейчас намекаешь на себя? — Ну не на тебя же, — подавшись вперёд, Освальд опёрся локтями о стол и выглядел так, будто он врач, а я его пациент. — Я выйду отсюда, будь уверена. И ни ты, ни твой обожаемый очкарик не смогут сломить меня. Они тоже рано или поздно вылечатся от клейма, которое на них повесили, и пойдут к… Дай подумать. Ко мне! Кстати, ты не в курсе, кто временно исполняет мои обязанности? Нужно знать, кому говорить спасибо. — Понятия не имею. Не интересуюсь криминальными новостями, извини. Зато очень хочу знать, на кого, как ты выражаешься, повесили клеймо. В Аркхем, насколько мне известно, просто так не попадают. — Ой, брось. Ты сама можешь назвать имена, но если ты просишь — первая, — Освальд демонстративно показал указательный палец, — стальная леди. Та, которая Сандерс. Между прочим, одна из лучших учениц Зсасза. Орудует ножом как богиня. Он сам, наверное, так не сможет. Ей будет нужно дело, новая команда, а работать с ней многие боятся. Но не я. — И тебя совершенно не беспокоит, что предыдущим напарницам она собственноручно перерезала глотки на глазах у кучи очевидцев? Может, она сейчас выглядит мирно, но доктор Стрейндж приложил много усилий, чтобы она стала такой. — Какой? Белой и пушистой? Не смеши меня, псевдодокторишка. Что ты вообще о ней знаешь? Кровожадность, вспышки агрессии, ещё чего-нибудь? Надо быть непрогибаемым диктатором, чтобы держать в узде банду баб. А то, что она убила их, вполне естественно. Мало кто будет рад попытке свержения власти во время очередного дела. Что, не знала, да? О таком не пишут в газетах. — Предположим, — я закинула ногу на ногу, ощущая, как меня начинает затягивать в пингвинью сеть всё сильнее и сильнее. Не об этом я хотела с ним говорить. — Кто второй? — Ну… — Освальд задрал подбородок, начиная с интересом осматривать потолок. Выжидал, играл на нервах. — Ой, ты же ждёшь. Извини, задумался, кем можно будет сделать нашего загадочного мистера Х. Но сначала отметём лишних кандидатов. Это точно будет не флегматичный здоровяк и не моделька-нимфоманка. Удивительно, правда? Да и храпящий невежа тоже не вписывается в мою концепцию идеальной армии. Кто у нас остаётся? Точно! Дерзкая пигалица. — Нет! — пришлось обернуться в сторону двери, но Пит не появился. Нужно было сдерживаться, не давать Освальду выиграть и заодно не дать ему превратить всё в абсурд. — Саманта больна, её психика нестабильна. Мы поможем ей, и она сможет жить нормально. Просто не лезь к ней, прошу тебя. — Ничего не могу обещать. Не забыла — я тоже болен? Мало ли какие идеи придут в эту гениальную голову, — Освальд приставил палец к виску и откинулся на спинку стула. — Меня постоянно пытаются убить или покалечить. Ты несколько раз лично участвовала в этом. — Освальд, не прикидывайся. У тебя нет бреда преследования, он выглядит совсем иначе. — А что тогда у меня есть? — Не знаю, но активно пытаюсь разобраться. Только это сложно, ведь ты не идёшь на контакт. Я же не могу связать тебя и вскрыть черепную коробку. Это так не работает. — Если я правильно понимаю, то сейчас ты пытаешься до меня донести, что мы должны поближе узнать друг друга, проникнуться тёплыми чувствами, и после этого я буду плакаться в твой грязный халат на несправедливую судьбу, которая запихнула меня сюда? — Нет. Я хочу всего лишь капельку обоюдного доверия. Будь на моём месте кто-то другой, то ты бы не вылезал из карцера за свои выходки или ходил по рукам от одного специалиста к другому. Даже доктор Стрейндж устаёт от тебя, а я… — Я, я, я! Опять это твоё «я». Сколько можно? Кэйтлин, — Освальд скривил губы, произнося моё имя. — Ты не похожа на Святую Марию или Марию Магдалину. Не строй из себя Жанну д’Арк. Меня не надо защищать или спасать — я прекрасно справлюсь сам. И уж точно никогда не доверюсь приспешнику безумного розового доктора. Единственный, кому я мог без сомнений отдать свою жизнь — моя мать. Она умерла и вместе с ней умерла моя вера в людей. — Но я правда хочу помочь, Освальд. Что мне нужно сделать, чтобы ты наконец-то поверил? — Даже не знаю, — он накрыл ладонью подбородок, в глазах сверкнул недобрый огонёк. — Для начала разденься. — Что? — я вопросительно уставилась на Освальда, понимая по улыбке, что он не шутит. — Скажи, почему я должен открывать перед тобой душу просто так? Выворачиваться наизнанку? Так что давай — раздевайся. Полностью. Обоюдное доверие, все дела. Или ты передумала показывать, как сильно хочешь помочь? Я опустила взгляд на дрожащие руки, лежащие на коленях, пытаясь осмыслить безумное предложение. Слишком безумное даже для него и тем более странное. Во владениях Пингвина, насколько я знала, было всё: бары, рестораны, подпольные казино, тотализаторы, охранные агентства, кредитные канторы с грабительскими процентами. Он контролировал продажу алкоголя и наркотиков в Готэме. Но единственное, к чему не притрагивался — бордели и свободная проституция. Какая-то из жёлтых газетёнок знатно прошлась по этой теме, когда полиция выставила сведения о Пингвине в свободный доступ после убийства мэра, называя преступного короля чуть ли не импотентом, ведь в клубах для сексуальных меньшинств он тоже замечен не был. Возможно, да скорее всего, он брал меня на понт, чтобы потом презрительно сощуриться и прошипеть, как он мог, с особым выражением: «Я так и знал, вот оно твоё обоюдное доверие» — ведь Кэйтлин Гордон, с которой он когда-то познакомился, никогда бы не согласилась на подобное. Заодно непонятно, как мог бы отреагировать профессор Стрейндж на несанкционированный стриптиз для пациента, ведь камеры, как было выяснено эмпирическим путём, задавая вопросы, на которые только я могла знать ответы, всё-таки имелись в здании, но найдены не были. Оставалось надеяться, что за пультом управления никого не было, ведь нужно по-настоящему сойти с ума, чтобы пойти на поводу у Пингвина. — Ладно. Встав, я начала медленно расстёгивать пуговицы халата, наблюдая за тем, как веселье сползает с лица Освальда. Бросила халат на стол. Карандаш, лежащий в кармане, покатился по гладкой поверхности, тут же оказываясь в пальцах Освальда. Сняла тёплый вязаный бежевый свитер, оставаясь в белой футболке и мысленно благодаря продавца, впарившего мне сильно колющуюся вещь. Освальд вот-вот был готов сломать карандаш пополам и почти прожёг во мне взглядом дырку. Стеснения совершенно не было, наоборот от его недовольства хотелось побыстрее раздеться и попросить прощение за свою неидеальность, но в комнате оказалось холодно. Потерев руки, тут же покрывшиеся мурашками и задержавшись на шрамах, я застряла в узком горлышке футболки. Освальд тяжело выдохнул, почти болезненно. Пришлось распустить волосы, чтобы окончательно избавить от футболки. — Всё, довольно. Хватит! — Освальд отвернулся от меня в момент, когда я почти расстегнула бюстгальтер. — Избавь меня от дальнейших подробностей! — Но как же доказательства? — Я всё понял. Да оденься же, — он закрыл глаза. — Быстро. — Как скажешь. Выполнить новый приказ оказалось гораздо легче, особенно после неожиданно посетившей мысли, что мы давно вышли за обещанный лимит времени по общению, а за дверью стоял Пит. И если профессор что и видел, то явно мог воспринять это правильно, но вот санитар, явно доносящий Пибоди, был той ещё проблемой. — Можешь смотреть, — решив не застёгивать халат для возможного устрашения, я села. — Ну что, теперь сможешь хотя бы задуматься над тем, чтобы попытаться мне довериться? — После всего… Этого? — у Освальда дёрнулся левый глаз. Его слегка потрясывало, да и выглядел он так, словно я его только что изнасиловала. — Да я бы не доверил тебе посторожить место в столовой. — Но как же… Ты сам только что попросил. — Вот именно! Я попросил, и ты так легко согласилась, бровью не повела. Прямо заранее готовилась, бельё подобрала. — О чём ты, Освальд? Как я могла подготовиться к тому, о чём понятия не имела? — Да ладно? — он усмехнулся. — Не делай из меня идиота. Я прекрасно изучил этот гордоновский удивлённо-уязвлённый взгляд. За ним не стоит ничего хорошего — только задетое самолюбие и правота в собственных убеждениях, сдобренная порохом и кровью. Или думаешь, я не запоминаю весь тот бред, который несёт очкарик каждый день? Вынюхивает, подлавливает, задаёт свои каверзные вопросики. Пару недель назад он сам спросил, что милой мисс Гордон нужно сделать, чтобы я был мягче? Знаешь, что я ответил? Что даже если ты прогуляешься в чём мать родила по Аркхему, я не начну тебя любить. — Значит ты собирался послать меня… — не сиди Освальд напротив, я бы тут же двинула ему, добавляя ещё один фингал для симметрии. — Да как ты посмел? После всего, что я для тебя сделала! Я рисковала жизнью, карьерой, местом здесь, чтобы тебе помочь. — Ложь! Всё ложь, — скользнув по столу до середины, Освальд почти лёг. — Ты мелочная дрянь, ищущая выгоду везде и во всём. Ты точно так же прогнила, как все вокруг. О, нет. Ты пойдёшь дальше, гораздо дальше своего излюбленного доктора. Жаль, что ты предала меня ради него. — Я не предавала тебя, Освальд, — я придвинулась к нему вплотную, чтобы нас точно не услышали, если камеры передавали звук. Внутри всё разрывалось, я не успевала за происходящим. Понятно было только одно — Освальд думал, будто я выбрала профессора вместо него. Всё остальное было неважно. — Давай, устрой новую проверку. Придумай то, о чём никто не знает. Я докажу, что ты заблуждаешься. Повисла напряжённая тишина. Мы смотрели друг на друга, не моргая, словно играли в игру. Глупую и жестокую. Не разозли меня Освальд настолько сильно, я давно бы выбежала из допросной в слезах, сразу же после того, как он признался, что собирался послать меня голой разгуливать по Аркхему, чего я действительно бы не сделала никогда в жизни. Зато сейчас я чувствовала, что смогу совершить всё, даже убить, если придётся. — Хорошо, — Освальд коснулся своей щекой моей. — Удиви меня. Комната закружилась вместе с чёрно-белой полоской формы. Руку пронзила острая боль, растекаясь от кончиков пальцев вверх, ударяя в шею. Перед глазами на миг потемнело и поплыло. Кажется, Освальд говорил что-то ещё, кто-то кричал, похоже, я. Мелькнула фигура Пита, не давая мне свалиться на пол. Я не могла сфокусироваться ни на чём, кроме торчащего ровно посередине между запястьем и указательным пальцем карандаша со следами зубов на конце, который выкатился из кармана халата и который я не додумалась забрать у Освальда.***
Как бы мне не хотелось обратного, профессор Стрейндж смог всё объяснить. Разложить по полочкам, привести логичные аргументы и убедить меня в том, что паранойя Кобблпота перешла все мыслимые и немыслимые границы. Да, они беседовали с ним по вечерам, когда профессор был в больнице, но он точно так же, как и я, пытался пробить высокую стену. Все разговоры обо мне постоянно затевал сам Освальд, его никто ни на что не настраивал, тем более не хотел очернить меня ни в чьих глазах. А так как я хоть немного знала Освальда (по крайней мере хотелось думать, что знала), всё выглядело вполне правдиво. Он накрутил себя настолько, что было странно, что не бросался на собственную тень, и от этого становилось только тяжелее. Но теперь я знала, чем на самом деле обусловлено его поведение, и от этого можно было оттолкнуться, тем более время у меня было. Освальда закрыли в карцере подумать над своим поведением. Вместе с ним приходилось думать и мне, как объяснить вырвавшуюся в шоке фразу, что я заставлю его говорить со мной, даже если мне придётся применять пытки. Новый терапевт, накладывая швы на левую руку, поставил диагноз — захерачил профессионально. Острие карандаша вошло ровно между косточками, задев вену. Ни о какой работе на ближайшие пару дней не шло и речи, я не могла даже шевелить пальцами. Острая боль тут же отдавалась на уровне локтя, поэтому всё, что оставалось, молча шататься от стены к стене в пустой квартире, поглощая тонну обезболивающих, и время от времени открывать футляр со скрипкой. Для нового плана доверия было готово почти всё, оставались лишь парочка значимых деталей. Похоже, я окончательно сходила с ума или как можно было назвать это безумное помешательство на Освальде? Собственные шрамы рядом с чужими больше не выглядели так чужеродно. Тонкие, длинные полосы от хлыста, словно змеи, плавно перетекали в грубые, глубокие короткие порезы. Пять-шесть линий перекрывались одной сверху и были разбросаны от локтя до запястья. Один из порезов выглядел недавним: корочка уже успела сойти, но краснота вокруг и припухлость ещё присутствовали. — Ты не спишь, — горячие пальцы взъерошили волосы, из-за чего пришлось лечь чуть выше, уткнуться Виктору в шею. Вдохнуть терпкий запах хвои. Познакомься мы ближе до Рождества, то я точно бы не пережила праздники спокойно. — С какой целью интересуешься? — Просто. Зсасз явно скучал, но почему-то позволял мне лежать у себя на груди, приходить в себя после очередной ошибки. Вернулся обратно на одеяло после того, как почти сразу же, по-джентельменски, натянул штаны. Когда я звонила ему пару часов назад, сообщая о том, что мне есть о чём рассказать, я и предположить не могла, что он сам откроет дверь, а я в это время буду переодеваться, дабы не встречать гостя в халате со звёздочками. — Поранилась? — Виктор поднял мою руку, держа за запястье. — Типа того. Получила от одной истерички с работы. Кстати, вы с ней знакомы. — Кто она? — голос Виктора звучал без особого интереса. — Не поверишь — Освальд. Я прыснула, пытаясь сесть и прижать руку к груди, но меня крепко держали за запястье. Виктор, отодрав повязку, зафиксированную пластырем, поднёс мою руку к лицу, разглядывая рану, стянутую между собой чёрной ниткой. Очередной будущий шрам, который ничем не скроешь. — Правда работа Пингвина, — уж не знаю, как он смог это определить, разве что у Освальда было особое хобби — тыкать в людей карандашами — и он за долгое время выработал собственный почерк. Определённая глубина, градус вхождения, ещё чего-нибудь. Ладно хоть теперь не придётся убеждать, что бывший король действительно находился в Аркхеме. — Почему ты не сказала раньше, что знаешь, где он? — Об этом говорит весь город больше месяца. Официального объявления не было, но слухи не дошли разве что до мёртвого. — Я в вынужденном простое, — скинув меня с себя, Виктор навис сверху, закрывая широкой грудью весь обзор. — Так что ты хотела мне рассказать? — Об Освальде. Точнее о его поведении. — И как он себя ведёт? — Отвратительно, если ты успел заметить. — Это босс, — Виктор уместил в два слова столько смысла, что возразить было нечему. Действительно, Пингвин давно стал именем нарицательным и удивляться тому, что рядом с ним никто не пострадал, было глупо. Наоборот, в таком случае стоило бы забеспокоиться и задаться вопросом о его подлинности. — Что ещё? — Не знаю. Наверное, нет ничего интересного, что могло бы заинтересовать именно тебя. — Значит, — Виктор чуть нагнул голову вбок. — Ты позвала меня показать царапину и переспать? Для этого не обязательно приплетать босса. — Ну знаешь! — я гневно смотрела на его расползающуюся самодовольную улыбку. — Ты сам на меня набросился. Если бы не это, то ничего не было. — Ага, — он кивнул. — Да. Ни за что и никогда! И без меня бы ты не узнал, что Освальд в Аркхеме. Вот так. И вообще, слезь с одеяла, мне надо одеться, — я дёрнула за край. — Давай. Виктор повиновался, вставая рядом с кроватью. Взял с пола рубашку, надел её, а затем, пока я пыталась завернуться в одеяло, заботливо протянул мне трусики. — Спасибо, не стоит. Не выдержав такой наглости, я вскочила, еле удерживая одной рукой сползающее одеяло и спряталась за дверцей шкафа, пытаясь найти что-нибудь подходящее для дальнейших переговоров. Например, скафандр или что-нибудь в этом роде. В итоге выкопала чёрные спортивные штаны со старой домашней кофтой с оленем, рукава которой давно могли посоперничать размером со смирительной рубашкой. Часть вещей при этом оказалась на полу вместе с одеялом. Одеваться пришлось долго и мучительно, останавливаясь всего на тех двух вещах гардероба. Из-за отсутствия повязки, я боялась задеть швы и вообще старалась как можно меньше касаться чего-либо, чтобы не занести заразу. — Тебе помочь? — вежливо поинтересовался Зсасз, и я тут же обернулась, но за спиной его не оказалось. Уже хорошо. — Сама справлюсь. Слушай, ты умеешь делать перевязки? — наверное, это был самый глупый вопрос, который он слышал в своей жизни, но кто знал, вдруг у лучшего киллера Готэма в кармане есть ручной лучший врач? — Немного. — Тогда возьми всё на столе. Томас старался всё утро, а ты разрушил его труды. Закончив с кофтой, я выглянула из-за дверки шкафа. Виктор был совсем рядом, сидя на краешке стола, разглядывая кусок бинта. Кивнул в сторону стула и после опустился передо мной на колени, пытаясь сообразить, как открыть пузырёк с антисептиком. — Рассказывай всё с самого начала. Когда Пингвина привезли, чем он занимается, насколько всех достал. По последнему пункту я могла бы вещать долго и без перерыва, но пришлось начать с момента, когда я узнала, что Освальд в Аркхеме, и как провально попыталась пробраться к нему в камеру. Затем перешла на поставленный профессором предварительный диагноз, вовремя спохватилась, что Виктор вряд ли что поймёт из терминологии, начиная пояснять чуть ли не каждое слово. К тому моменту, когда я в красках жаловалась на то, как Освальд пытался вскрыть замок на наручниках, которыми был прикован в медицинском крыле, наёмник давно закончил с рукой. Вместо жалкой блямбы сверху, он парой лёгкий движений перебинтовал всё даже лучше аркхемского врача, пряча крохотный бантик под краем бинта на запястье. — И после он… Ну ты сам только что видел, — Виктор вздохнул, сидя рядом на полу. Судя по его напряжённым плечам, рассказ ему по душе не пришёлся. — Нет, я понимаю, что Освальд прав. Рано или поздно он выйдет из Аркхема, никто же не будет держать его там вечно. Но чем больше он лезет в бутылку, тем сильнее на него все ополчатся. Или он думает, что отсидеться в карцере будет самым выгодным вариантом? Да после третьего раза его начнут пичкать всем, чем только можно, чтобы снять агрессию и привести в удобоваримый вид. При этом никто не гарантирует, что сознание останется ясным, а деятельность мозга напрочь не заглушат. Может, раньше было легко выбраться оттуда, дать взятку, но не со Стрейнджем. Он не успокоится, пока не поставит на ноги последнего психически больного преступника в Готэме. — Предлагаешь пристрелить профессора? — в руках Виктора тут же появился пистолет. Он поднял голову, снимая оружие с предохранителя, а у меня внутри всё оборвалось. Пусть профессор Стрейндж и мешал достучаться до Освальда, но он был для меня словно отец. — Понятно, — Виктор зафиксировал обратно пистолет на импровизированной кобуре из кожаных ремешков. — Тогда что? — Нужно чтобы кто-то другой поговорил с Освальдом, раз он не хочет слушать меня. С тем, кому он доверяет. Посещения ведь не запрещены. У него вообще есть человек, с которым он дружил… Ну или хотя бы бизнес-партнёр? — М-м-м… — Виктор откинулся на ящики, блуждающе вглядываясь в пространство. На то, чтобы вспомнить хоть кого-то, ему потребовались добрых пара минут. — Мать. А нет, она мертва. Бутч. — Тоже не лучший вариант. Он переметнулся к Галавану. — И занял трон. Так что вряд ли толстяк пойдёт к Пингвину по доброй воле. — Должен же быть кто-то ещё, — я начала перебирать в памяти все разговоры с Освальдом за время знакомства, пытаясь вычленять упомянутые им если не имена, то хотя бы фигуры, но большинство из них он либо хотел придушить собственными руками, либо они волею судеб давно были мертвы. Просто замкнутый круг какой-то, из которого невозможно выбраться! — Легче взорвать стену «О» блока и похитить Освальда, чем найти человека, который ему нравится. У тебя есть взрывчатка, Виктор? В голове щёлкнуло. — Слушай, ты ведь сам можешь сходить. Освальд столько времени доверял тебе свою защиту, что явно прислушается. Тем более ты говорил, что в отпуске. — Вынужденном простое из-за Бутча. Он не любит меня. — Ну вот. Тебе выгодно вернуть Освальда на место, — я сползла со стула, усаживаясь рядом с Виктором на пол. — Просто прийти и поговорить. — Нет, — ответ Зсасза оказался слишком груб и прямолинеен. Он разрушил зародившуюся призрачную надежду одним взмахом, даже особо не прилагая сил, чтобы попробовать, и упрашивать его, похоже, было бесполезно. — Почему? Представишься другим именем и всё. Твоё лицо не крутят каждый день по телевизору, обычный человек вряд ли когда-то узнает, кто ты такой. Или тебе интереснее сидеть без денег и таскаться ко мне от скуки? — Заказы появятся. Бутч не настолько устрашающая фигура, чтобы отложить чьи-то похороны, — Виктор нагнулся ко мне, берясь за воротник майки и слегка оттягивая её, открывая шею. Коснулся пальцами. — Да и с тобой бывает интересно. Не хочешь повторить? — он указал затылком в сторону кровати. — Нет. — Люблю злых птичек. Их удобнее жарить. Виктор толкнул меня и, если бы сам же не придержал, я точно расшибла голову. Сопротивляться ему было бесполезно, да и между нами не осталось никакого пространства, чтобы даже попытаться столкнуть Зсасза с себя. Поэтому единственным решением оказалось никак не реагировать на его поцелуи и пальцы, подобравшиеся к груди. Не знаю, правда, насколько у меня получалось, но Виктор быстро оставил свою затею, плюхаясь рядом на пушистый ковёр. — Я не пойду. — Ну, а я не хочу тебя. Вообще, — я попыталась сесть, тут же почувствовав лёгкое головокружение. — Мне надо подумать, что делать дальше. Сможешь закрыть дверь сам или проводить? — Ладно, — Виктор тоже сел. — Я всё равно никуда не пойду, но могу подкинуть информации для очарования. Будет слишком странно, если после визита знакомого босс вдруг станет паинькой. — Я позвоню, когда определюсь с тем, что будет нужно. — Без проблем. Зсасз помог мне подняться и позволил проводить себя до выхода, правда, прежде настроил прямой вызов по долгому нажатию кнопки на мобильнике на свой прямой номер. Связываться через фирму по отлову собак оказалось не очень удобно, да и случись что, выглядело бы очень подозрительно, что мне на пути попадается столько беспризорных животных. Когда за Виктором наконец закрылась дверь, он учтиво прижал её со стороны подъезда, давая мне запереть замок. Поменять бы их, но смысл? Он всё равно вскроет всё, что попадётся на пути, а если не получится, воспользуется окном или вылезет из вентиляционной решётки в ванной. Слова Виктора о том, что изменения в поведении Освальда после визита посетителя, всё никак не выходили из головы. И как бы не прискорбно было это признавать — наёмник оказывался прав. Я сама могла накидать уже несколько вариантов версий «почему Пингвин вдруг стал хорошим», и одна выглядела красочнее другой. Особенно та, где Зсасз на самом деле подрывает к чертям стену «О» блока и скрывается с закинутым в багажник Освальдом под канонаду выстрелов и туман из поднятой в воздух бетонно-кирпичной крошки. И всё это было бы безумно весело, если бы не одно «но», которое приходилось постоянно выводить на передний план — Виктор помогал не мне, а своему боссу. Плюс ко всему, ситуация осложнялась нашими странными постельными отношениями. Непонятно зачем это ему было нужно, и уж тем более мне. Виктор не начал мне нравится ни на йоту, но рядом с ним было как-то спокойнее что ли… Теплее. Особенно в городе, где тебя на каждом шагу могли пристрелить просто потому, что ты случайно переходил дорогу в «неположенном месте» на зелёный свет рядом с полицейским участком или судом. Сзади раздалось недовольное покашливание, что только больше усугубило ситуацию. Не поворачиваться было нельзя, но и делать этого совершенно не хотелось, тем более сейчас. Томас, скрестив руки на груди, смотрел на меня так, словно я обманула его в самых лучших чувствах, и молчал. — Давно ты здесь? — вопрос звучал более выигрышно, чем «Что ты здесь делаешь?» Всё-таки мы жили вместе, и неважно, что друг должен был находиться на работе в самый разгар дня. — Если ты волнуешься о том, видел ли я что-нибудь, то поздравляю. Вас было прекрасно слышно на другом конце Готэма. Я опустила взгляд, хватаясь за края рукавов кофты и начиная сжимать их. Сказать в ответ оказалось нечего. Оправдываться было глупо, да и непонятно за что. — Кэйтлин, — собственное имя из уст Томаса прозвучало словно звонкая пощёчина. Голос друга дрожал, наполненный целой кучей эмоций, которые перемешались настолько, что их было не разобрать. — Когда Джеймс подкараулил меня у работы и сообщил, что ты встречаешься с Зсасзом, я рассмеялся ему в лицо. «Ты, верно, сошёл с ума и бредишь», — сказал я ему, будучи совершенно уверенным, что моя лучшая подруга точно бы не забыла упомянуть эту маленькую, совсем незначительную деталь. А теперь, — Томас горько усмехнулся. — Я чувствую себя полным идиотом. Хотя нет. Сейчас я просто дурак, который продолжает верить, что всё это неправда. Идиотом я был, когда решил остаться, а потом столкнулся с… С этим у ванной. Прихожая слегка покачнулась. Я крепче ухватилась за рукава кофты, будто они могли помочь устоять в случае чего. — Кэйтлин, я никогда не сомневался в тебе: в твоей рассудительности и здравомыслии. Мне казалось, что тебе на несколько жизней вперёд хватило острых ощущений после похищения. Но сначала нарисовался Пингвин, которому ты уделяешь всё время, теперь это недоразумение! Только вдумайся, ты поссорилась с родным братом из-за стрёмного убийцы. Да, Джеймс тоже не подарок и тоже не менее стрёмный, но Зсасз может убить тебя и даже не заметить. Кэйтлин, скажи мне, какого хуя ты творишь? — Я не знаю… Всё, что так долго копилось внутри: страх, разочарование, неизвестность, неуверенность в себе с жалкой толикой надежды на будущее и собственная слабость, слипшиеся в один сплошной комок, долго разбухали и росли, наконец достигнув критической массы. Вопрос друга, который только он решился задать, послужил спусковым механизмом, чтобы всё это большое и склизкое с громким бумом разорвалось на мелкие кусочки, становясь ещё более мерзким и покрывая всё вокруг. — Я не знаю! — подняв голову, заорала я настолько громко, насколько хватало сил. По щекам предательски катились слёзы. Томас мгновенно оказался рядом, обнимая и прижимая к себе так, будто хотел втолкнуть меня в себя. Поцеловал в макушку, чуть придерживая за затылок одной рукой и за спину другой. Стало стыдно. Невыносимо и жгуче. Вот ведь где было по-настоящему спокойно и не страшно — рядом с ним. Как я могла об этом забыть? Дура. Настоящая дура. — Детка, мы со всем справимся. А пока я возьму выходной.***
Из шести стульев оставался пустым только один в самом конце ряда слева от меня. Все остальные были заняты, и пациенты томились в ожидании уже около пятнадцати минут, выдернутые со свободного вечернего времени. Санитары от неожиданно возникшей вечерней терапии тоже оказались не в особом восторге и с недоверием посматривали на лежащий футляр рядом с пеньком, на котором сверху стоял новый проигрыватель. Я, засунув руки в карманы, пыталась унять дрожащие пальцы, надеясь на то, что профессор Стрейндж всё-таки даст разрешение на кратковременный вывод Освальда из изолятора, где он решил задержаться ещё на недельку, зарядив подносом ни в чём неповинной медсестре, принёсшей обед. Как Освальд признался потом, он перепутал её со мной. Так совершенно по чистой случайности к травмированной руке у меня не прибавился сломанный нос. Виктор сдержал слово, действительно найдя совершенно бесценную информацию, которая бы не только удивила Освальда, но и повергла в шок. Главное было, чтобы он правильно понял то, что я хочу до него донести и сколько крови и пота на это потрачу и в прямом, и переносном смыслах. Играть на скрипке с только-только начавшими затягиваться швами было полным безумием, тем более ввязываться в восьмиминутную Чакону Баха. Спасало лишь то, что я играла её столько раз, что произведение въелось в подкорку и сыграть его не могла бы помешать даже смерть. — Долго нам тут ещё торчать? — хрупкое молчание нарушил Кристофер, без стеснения закинувший ноги на соседний пустой стул. — Я не досмотрел, как Люси пыталась поймать филина. — Ворона, придурок, — огрызнулась Саманта, которая вместе с Садовником то и дело поглядывали на меня исподтишка. — Будешь ещё над ней издеваться, я надеру тебе зад. Запомни. — Ой-ёй. Напугался, намочил штанишки. Так что, долго мы будем тут тухнуть? — Прошу вас подождать ещё минут десять и затем начнём, — пришлось подойти к прямоугольнику из стульев, показывая, что я всё ещё нахожусь в зале. — Среди нас не хватает одного человека. Не хотелось бы разрушать группу. Послышались возмущённые вздохи, но никто не решался высказать претензию. Вообще, я понимала приведённых сюда больных. Большинство, кто действительно либо откашивал в Аркхеме от тюрьмы, или был слишком трезв для этого места, старались держаться подальше от тех, кто постоянно пускал слюни или ни с того ни с сего мог наброситься на соседа за обедом. Пусть закруглённые вилки больше напоминали ложки и были настолько тупыми, что порезаться ими было нереально, но оказаться в эпицентре заварушки было малоприятным. — Я знаю, что Освальд в прошлый раз повёл себя неправильно и некрасиво, что доставило всем неудобство, но у каждого бывают плохие дни. Наверное, каждый из вас может вспомнить, когда тоже делал нечто подобное. Разве не так? — судя по отведённым в разные стороны лицам, святых в зале не оказалось. — Поэтому я очень прошу не осуждать его за совершённый поступок и не напоминать о нём. Уверена, Освальд очень сожалеет о содеянном. Но когда дверь открылась в момент произнесения фразы и санитар втащил в проём всклокоченного Освальда, чьи руки были скованны наручниками, стало понятно, что дело дрянь. Пусть он не сопротивлялся и шагал довольно бодро в отличие от предыдущего раза, в глазах Пингвина стояла ничем неприкрытая ярость. Она же обдала и нас, стоило им дойти лишь до середины прохода. Кристофер давно успел убрать ноги со стула, а затем и вовсе чуть отодвинул его от себя. Санитар тем временем швырнул Пингвина на стул и встал позади, беря в руки дубинку. — Подарочек от доктора Стрейнджа, — хохотнул мужчина, с которым мы пересекались всего лишь пару раз за всё моё время работы в Аркхеме. — Получите, распишите-с. — Спасибо за доставку, — просить санитара отойти в сторону явно было гиблым делом, да и, скорее всего, было смертельно опасно, видя, в каком состоянии находился Пингвин. Ну что ж. Попытаемся достучаться до Освальда где-то там глубоко внутри. — Он сам не присоединится к нам? — Нет. У него возникли неотложные дела. — Хорошо. Тогда мы можем приступать ко второму занятию. Я учла собственные ошибки, мы побеседовали с вами по отдельности, и теперь у меня большие планы по развитию встреч. Применить их все сразу, конечно, возможности не имеется, но сегодня я всё-таки хотела бы кое-что попробовать. Как правильно заметил в прошлый раз Освальд, слушать классику в записи совсем не то, чем сидеть перед настоящим оркестром и вкушать всю ту мощь, что льётся на вас со сцены. Найти оркестр у меня, к большому сожалению, не получилось, да и от кассет мы тоже никуда не уйдём, но дать вам попробовать услышать то, ради чего люди готовы тратить по несколько тысяч за билет, вполне могу. Сразу попрошу прощения за возможные огрехи, так как я слегка повредила руку, — я продемонстрировала крепко зафиксированный час назад в медицинском крыле бинт. — Начнём? Под хлопанье и подбадривающие возгласы Саманты я подошла к пеньку, меняя проигрыватель с чехлом местами. Нажала на защёлки, открывая крышку. Инструмент скромно заблестел в тусклом освещении. Скрипке было плевать, для кого на ней будут играть: на благотворительном вечере для толстосумов с Манхэттена или психам из Аркхема. Пальцы потянуло сразу же, стоило взять скрипку в руки, несмотря на лошадиную дозу обезболивающего. Всё-таки я была не настолько виртуозом, чтобы играть со сломанным пальцем, как один повёрнутый с того вечера. Лицо Пингвина вытянулось, он плотно сжал губы, не сводя со смычка глаз. Казалось, он вообще первый раз в жизни увидел скрипку, но дело скорее всего было не в этом. Я попросила убрать свой стул, чтобы ничего не мешало, и кивнула всем и одновременно одному единственному человеку. Упёрлась в подбородник и на пару секунд прикрыла глаза, опустошая голову. Отныне оставались я и скрипка, всё остальное отходило на второй план. И Гертруда Капельпут, для которой я собиралась исполнять её любимое произведение. Надеюсь, Освальд, твоей маме бы понравилось. С первым касанием струн пальцы дрогнули, но тут же включилась годами выработанная техника. Необходимо было лишь продержаться до конца, либо, если станет совсем невыносимо, сгладить углы и закончить там, где будет возможно. Вместе с нарастанием темпа рука начинала разрываться, я чувствовала, как натягивается кожа и вместе с тем неслась вперёд, успев позабыть, насколько прекрасно играть. Забыла, как чистый звук пронзает каждую клеточку в организме, вызывая эйфорию. Забыла, как дышать, не замечая ничего, кроме смычка и вяжущего вкуса во рту. От пола веяло теплом, словно он вобрал в себя весь испанский зной за целый день, а сейчас отдавал тем, кто не переносил вечернюю прохладу. Вокруг разве что не хватало кружащих сеньоров в белых рубахах и сеньорит в длинных чёрных юбках и с пышным красным цветком, заколотым в волосы. Когда в голове затих последний отглас звука, я опустила смычок, продолжая подпирать скрипку подбородком. Расслабь я хоть одну мышцу левой руки на секунду, скрипка бы уже давно рухнула на пол, заканчивая произведение последним протяжным стоном. Поэтому когда рядом появилась Рейна, забирая инструмент и всучивая вместо смычка салфетку, я смогла с облегчением выдохнуть. Заключённые не сводили с меня заворожённых глаз. В проходе между стульями стоял Освальд, настолько потрясённый, что захотелось его обнять. На счастье или на беду — я больше не видела в нём Пингвина. Значит, цель оказалась выполненной. Ну что, Гертруда, вам понравилось? — Вытри подбородок, — шепнула Рейна, и я коснулась губ краем салфетки. На ней остались следы крови. Похоже, я слишком сильно прикусила нижнюю губу во время игры и совершенно не заметила этого. Бинт с тыльной стороны ладони тоже полностью покраснел и неприятно лип к коже, край рукава свободной белой рубашки тоже оказался заляпан. Так что теперь было непонятно, что больше привлекло пациентов: Чакона или их психолог, истекавший кровью. — Извините, мне нужно несколько минут, чтобы привести себя в порядок. Скоро продолжим. Быстро обойдя стулья, я почти побежала в сторону выхода и, как мне показалось, всё-таки услышала от Освальда еле слышное: «Спасибо».Полно мне леденеть от страха, Лучше кликну Чакону Баха. А за ней войдет человек… Он не станет мне милым мужем, Но мы с ним такое заслужим, Что смутится Двадцатый Век. Анна Ахматова