***
В неизвестный и скрытый памятью отрезок своей жизни Осаму потерялся. Заблудился в лабиринте чувств и ощущений, зарождающихся от восприятия окружающего мира, перестал воспринимать горячий кофе по утрам. С того момента он пил только черный чай, причем крепкий и горький. Словно его рецепторы притупились. Большая масса людей выделяет пять органов чувств, хотя их намного больше. Дазаю в те дни казалось, что у него не осталось никаких. Даже когда элитный чай становится дорогим удовольствием, он шел в ближайший торговый центр, брал пачку подешевле и растягивал ее на месяц. Он далеко не всегда был обаятелен и уверен в себе. В самые темные периоды он беспощадно рвал кожу на руках, иногда — лице, иногда оттягивал волосы до ноющей боли. При мимолетном взгляде в зеркало Осаму испытывал самое постоянное и неменяющееся чувство — отвращение. Долгая жизнь в забвение, когда в твоей голове поселяются тени, пожирающие пространство, приводит к апатии. Длительная диагностированная депрессия. Осаму не слушал грустную музыку, не плакал около окна, поэтично смотря в него. Он пил таблетки, смотрел раскосыми глазами в стену день и ночь. Бывало так, что ломило все тело. Неизвестные боли для молодых, полных сил людей, которым он по сути являлся. Когда никого не слышишь, это больно. И не с кем говорить. Твой мозг — переключатель, который щелкает, когда ему вздумается. Идешь по улице в толпе, но внутри тишина. Щелк. Останавливаешься. По прежнему тихо. И гул отдаленный, как шум прибоя, доносящийся до человека с мешком на голове. Щелк. Дазай не сочинял стихи, не рассказывал их всем подряд, не читал так много книг. Ночью он тихо лежал в кровати, ожидая будущего приступа и думая, что ничего. Многие люди в этом мире больны, но они со временем вылечиваются. Тогда Дазаю Осаму было одиннадцать лет. Он не осозновал в полной мере, что значит быть ребенком. А к тринадцати он понял, что никогда не вылечится. Его путь жизни — обходной путь к ее завершению — самому прекрасному, желанному лекарству.***
Пока солнце еще не так рано спускалось за горизонт, идти по улице было одно удовольствие. Желтые лучи приятно опаляли кожу, делали ее блестящей. Рыжие волосы Накахары буквально светились в закатных потоках, а Дазай незаметно за ним подглядывал, пока тот не замечал. Чуя был погружен в свои мысли, идя практически на автомате. Они почти дошли до метро. Перед тем, как уйти из университета, он спросил Осаму, почему тот не идет домой, или едет там, в общем, катится своей дорогой. — Я помню, в прошлый раз ты уходил в другую сторону, — выпалил Чуя, наблюдая, как возбудитель его раздражения следует за ним. — Прогуляться захотелось, — пожал плечами шатен. — Кроме того, я забыл машину. — С твоими мозгами удивительно, что ты права получил. — Эти мозги будут кое-кого пытать в следующий вторник, если этот кое-кто не прекратит выпендриваться, — заявил Осаму. Даже остановился, словно предвкушая это. Почти всю дорогу они по очереди препирались. У Чуи как-то из головы вылетело, что Дазай его наставник, поэтому иногда он не стеснялся в выражениях, в порывах злости называя его «недоделанной бактерией», «куском филолога», «жирафом» и тому подобным. Дазай каждый раз только шире улыбался, а на «бинтованном упыре» даже поперхнулся. — Неужели я настолько тебе противен, — обиделся он, надуваясь и отворачиваясь от Чуи. И начал. — Беспечные обиды юных лет, Что ты наносишь мне, не зная сам…* — Сейчас уедет кто-то в лазарет или получит прямо по зубам. — перебил его Накахара. Они уже подходили ко входу в метро. Чуя всем сердцем надеялся, что Дазай затеряется в толпе, сядет на другой поезд или хотя бы заткнется. В это время как раз самый час пик. Тебя наверняка зажмут в угол, и повезет, если не раздавят. Чуя был относительно невысоким и щуплым, хотя и с подтянутым телом. Один раз его впечатали в стекло двери так, что Накахара запыхтел, с натяжкой всасывая воздух. Он тогда был весь красный и злющий. Проблема в том, что сейчас рядом стоит еще один субъект, не вызывающий положительных эмоций. — Рыжик. Если ты сейчас же не скажешь свое имя, я тебя так и буду называть… — Дазай втянул побольше воздуха, уже собираясь начать, но руки в перчатках быстро закрыли его. — Даже не смей. Осаму мычит, хлопая Чую по рукам, однако тот не спешит убирать их. Какой позор, если этот дурень прямо сейчас будет вопить свои стишки и цитатки, добавляя что-то вроде «Мистер Модная Шляпка». Чуя как представил это, его передернуло. — Еще одно слово — ты труп, — предупредил он, убирая руки. Дазай недовольно насупился. — Значит, тебе клички больше нравятся? — Мне не нравится ничего, что вылетает из твоего рта. Осаму эта мысль показалась интересной. Но у него по жизни было «свое» мышление. Они прошли через турникеты, впереди была лестница. Хотя у Дазая ноги были длиннее, он шел не спеша, а вот Чуя стремился сбежать от него, как можно скорее. Ему что, лифта мало было? Так получилось, что между ними на эскалаторе еще человек пять. Все было хорошо, Накахара даже выдохнул, а в душе все спокойно опустилось, как вдруг сзади раздались знакомые завывания. — И волосы рыжи, и тонки запястья, И губ запрокинутых зной… Чуе показалось, что он ослышался. Лучше бы это было так, вот только люди вокруг начали оборачиваться, изумленно смотря на оратора. Юноша в бежевом плаще искусно выдавал строки, пока Чуя заливался краской. Краской стыда и злости. — …Спасибо тебе за короткое счастье, За то, что я молод с тобой.* «В одном ты прав, » — мстительно думал Чуя, пока ребенок, стоящий перед ним, во все глаза пялился на «рыжего с тонкими запястьями»: «Твое счастье действительно будет коротким». От стыда Накахара даже шляпу сильнее придвинул. Конечно, он мог бы подняться на несколько ступенек вверх и попытаться придушить Дазая, ну или скинуть вниз, но ему не нужно ЕЩЕ больше внимания. Захотелось курить, а потом потушить парочку сигарет об одну бурую шкуру. Эскалатор спустился и певец неожиданно смолк. Чуя поискал его в толпе взглядом, но, так и не найдя, плюнул и с чистой совестью отправился к поезду. Ничего, еще поквитается. Единственное, чего хотелось после трудного дня, — оказаться в тишине с чашечкой теплого напитка. Как и ожидалось, народу слишком много. На одну дверь стояло не меньше двадцати человек — эта масса покачивалась, и везде раздавались возмущенные крики. Вагоны подъезжали полностью забитыми, и Чую обволок нестерпимый запах пота, одеколона и консервов. Он брезгливо сморщился. Скорее бы добраться до квартиры. Поезд еще не приехал, когда он столкнулся спиной с кем-то еще. — О, это ты, рыжи… — Дазай не закончил, потому что как только Накахара развернулся, он молниеносно схватил литератора за край разболтавшегося бинта у шее и потащил на себя. Осаму понял, что намерения у Чую весьма недобрые. — Ты… Послышался оглушительный треск колес. Оба парня замерли. Новый поезд, к которому поток уже сам собой начал двигаться. Чую кто-то толкнул под бок, отчего парень поморщился. Он видел, как девушку рядом грубо запихивали вперед. Люди бывают такими агрессивными, если им нужно пройти куда-то. На Накахару тоже давили со всех сторон, но сзади был Осаму, который не стремился затолкнуть Чую в вагон. Толпа занесла их внутрь, и студентов сжали, как рыб в банке. Думая о рыбе, Чуя понял, что хочет есть. Каким-то образом он развернулся и оказался лицом к лицу с Осаму, вернее с его плечами. Больше было не шелохнуться. Дазай выглядел как-то странно: лицо покраснело, а сам он яростно хватал воздух ртом. В уголках глаз собрались слезы. Чуя даже стало не по себе, и тут он понял, что до сих пор сжимает в пальцах конец его бинта. Накахара быстро выпустил его, на что Дазай стал оттягивать белые штуковины, освобождая простор для воздуха. Его дыхание стало тяжелым. Чуя слышал, как громко бьется чужое сердце. — Бесить надо меньше, мумия ожившая, — буркнул парень. Ему неудобно. В вагоне все тела плотно прижаты друг к другу. Люди смотрят практически рот в рот. Чуя может заметить, как выпирают чужие ключицы, видит несколько темных пятен на разбинтованной шее. Синяки? Видит, что ворот рубашки слегка загнулся. Руками Осаму облокотился с двух сторон от Чуи, дабы не свалиться при резком торможении. Накахаре совсем некомфортно, когда кто-то толкает шатена, а тот, в свою очередь, еще больше давит на Чую. Рыжий практически может коснуться лицом его шеи. Дазай уже оклемался и теперь пристально смотрит на него сверху вниз. — Что, нашел что-нибудь интересное? Чуя отворачивается, нахмурив брови и делая вид, аля, пошел ты. Пол слегка потряхивает. Когда поезд резко тормозит, Накахара чувствует, как руки Дазая неумолимо соскальзывают со стены. Эта огромная сосна рухнула бы прямо на него, если бы Чуя не придержал его под подмышки. Осаму облокотился на него, вес его тела полностью пришелся на рыжего. Когда макушка оказалась перед глазами Накахары, тот сердито дунул на нее. Волосы были мягкими и едва волнистыми. Подбородок Дазая оказался у него на плече. — Ты собираешься подниматься, дылда, — жалуется первокурсник. Ему действительно тяжело под весом портфеля, этого бинтованого и еще других пассажиров. Нос щекотит еле уловимый запах грецких орехов и меда. Черт, от него даже воняет приторно. Чуе никак не хотелось признавать, что после этого он еще пару раз вдохнул шампунь Осаму. — Зачем, мне и тут хорошо, — весело прокомментировал тот, потянув одну прядь волос сзади. Чуя зашипел от боли. — Рыжик. — Хватит, — Накахара практически поставил третикурсника на ноги, отряхиваясь, насколько это возможно в этой ситуации. — Я Чуя. Повисла небольшая пауза. В янтарных глазах Осаму промелькнуло удивление. Не думал он, что эта вредина решит сдастся. — Задолбал со своими прозвищами, — добавил Чуя. Дазай пожал плечами. — Как хочешь, — глаза озорно блеснули. — - Рыжик. Ему в ребра врезается кулак. Чуе доставляет большое удовольствие видеть, как лицо морщится. — Черт… — Дазай почти смеется. В поезде объявляют остановку. —… А мне пора. Несколько людей собираются выходить. Чуя смотрит в ореховые глаза, думая, что он наконец-то окажется наедине с собой. Есть ему все еще хочется. — До скорого, Чу-уя, — Дазай медленно тянет его имя, пробуя на вкус. Хоть он и получил сегодня пару раз, но выиграл нечто большее. Его трофей. Его победа. Накахара слегка отталкивает его от себя. — Вали, сволочь. Довольное лицо шатена теряется в толпе. Чуя еще провожает его взглядом, когда двери закрываются. Странные они, эти филологи.***
Чуя ввалился в квартиру в полдевятого вечера. У него жутко болело тело, но учитывая, что он простоял сорок минут, это меньшее из зол. Другое дело, что он все это время не мог избавиться от чувства, что приобрел невероятным образом большую и высокую проблему. Будь проклят Дазай Осаму и все неловкие ситуации. Тогда в поезде Чуе показалось, что он на долю секунды почувствовал дрожь. По его телу пробежали мурашки. Что, черт подери, это такое было? Чуя помотал головой, отгоняя непрошенные догадки и мысли. Но как он не старался, ему вспоминалось, как Дазай, словно питон, гипнотизировал его, при этом даже не особо стараясь. При этом Накахара ощущал себя скорее мышью, загнанной в угол. Или ему это показалось. Чуя сильно тряхнул головой. О чем он, блять, думает. Парень уныло глянул на недописанный реферат по истории и вздохнул. Во флешбеках сразу запрыгали названия древних каналов рек и Византийская торговля. Затем посмотрел на шкаф, за дверцей которого прятались его новые разработки. Из-за всей этой ситуации его даже охватила злость. Почему кто-то может заниматься, чем он хочет? Почему его родители отказываются принимать его способности? Почему этот придурок всегда такой веселый, при этом умудряющийся поставить Чую в неловкую ситуацию? Что ему делать? Записаться на йогу? Или в волонтеры? Все происходящее кажется сейчас сплошной ошибкой. А еще… Как же хочется с кем-то поговорить. Накахара жалеет, что так и не завел ни с кем общение. У них целая неделя была, чтобы познакомиться, но первый день парень держался отстраненно, на второй стал только присматриваться, а там дальше уже все разбились на группы. Или, как они бы сказали, «малые социальные общности». Он сидит уже минут двадцать постукивая карандашом и пытаясь придумать, что ему писать дальше. Развал Римской Империи, так… Но чем ближе было к вечеру, тем больше мысли Накахары путались. Он уже зевал, когда на экране была заполнена вторая страница. Он не успеет. Точно не успеет. Чуя плюхнулся лбом на стол, но вместо того, чтобы вновь поднять ее, прикрыл глаза. Дыхание выровнялось, Накахара уснул.***
Незаметно, но дни потекли быстрее. Каждый день Чуя катался туда-сюда, почти не осматривая город и находясь в пределах маршрута квартира-университет-квартира. Правда, его все же взяли курьером, поэтому теперь по средам и пятницам он бегал, как ошпаренный по всему городу с кучей коробок книг. Иногда ему даже предоставляли велосипед. В эти дни Чуя практически засыпал в метро, а на следующий день занятий руки его ныли так, что он задумался о необходимости груши. Иногда в коридоре он видел Акутагаву. Парень выглядел как обычно, разве что более болезненно. «Может, это нормально?» — даже лениво спрашивал себя Чуя. — «Что если у него какая-то болезнь, а я или кто другой еще полезет докучать с вопросами?» В пятницу он наблюдал такую сцену. Тот самый мальчик с белыми волосами с первых занятий Дазая застенчиво подошел к мрачному студенту. Чуя расслышал только то, что мальчик — Ацуши, и он с факультета журналистики, что им дали какое-то задание опросить учеников и… Но Рюноскэ резко отпрянул от парня, после чего Ацуши неловко перемялся с ноги на ногу. Акутагаву как водой окатили. Он что-то прошипел и быстро удалился вглубь коридора, провожаемый гипсовыми статуями. Ацуши выглядел настолько расстроенным и подавленным, что Чуя, глубоко вздохнув и пересилив себя, подошел к нему и поинтересовался, что за задание. Он помог Накаджиме с интервью, после чего они разошлись. Неплохой он парень, этот Ацуши. Только немного застенчивый. В час пробы на место курьера Чуя волновался еще больше. Казалось, он отлично подходит: крепкое, но легкое телосложение, позволяющее ему маневрировать сквозь толпу; студент политологии лучшего университета города, соотвественно, ответственный и умный парень; молодой, энергичный, без больших запросов на высокую зарплату. Чуя понимал, что это начало, и ему еще нечего дать в замен. Он отработал пятницу, делал домашнее задание на выходных, почти написал реферат и смешал парочку новых ингридиентов. У него закончились некоторые щелочи, но Чуя уже присмотрел место, где может многие достать. Дело это было не из легких. Весь понедельник он пробыл как в тумане. Снова бесчисленные законы, даты, правители, вот только Накахара чувствовал от всего этого списка полное отторжение. Может, он просто избалованный мудак, кто просто не хочет учиться и живет здесь на отъебись? Чуя сомневался. За эти дни он ни разу не видел темную макушку в толпе и не натыкался на литератора в коридорах. Морально Чуя отдыхал, победно ликую в тихие минуты. Однако и эта радость увяла: дни его становились тягомотными и нудными, крутясь по кругу медленно, как сломанная карусель. Один раз Накахара поймал себя на мысли, что хочет кому-нибудь врезать. Нет, впечатать в стену и хорошенько накостылять по пятое число. Вот когда нужен Дазай, а его нет рядом. Грушу ему привезли на выходных, в целом, она устраивала Чую. Только с ней было не посоревноваться в остроумных подколах. Чуя ерзал на неудобном стуле в аудитории, записывал лекции и мечтал о свежем воздухе, дабы размять кости. Он чувствовал себя пленником собственного эго. Его мозг шептал: «Ну что, сдал все так хорошо, умница, так учись и не жалуйся.» А во вторник неожиданно после занятий отменили дополнительный факультатив Дазая. Чуя нахмурился, смотря в расписании его пару, помеченную красным крестом. И куда этот идиот провалился? «Мне плевать, мне А.Б.С.О.Л.Ю.Т.Н.О. насрать.» — уверял себя рыжий, бредя с остановки обратно. Тем вечером он залез на сайт Гуманитарного университета Йокогамы и нашел расписание третьего курса филологии. Проблема была в том, что там было одиннадцать групп и искать одного ученика было очень проблематично. Чуя уже хотел было выключить ноутбук и лечь спать, как наткнулся на страницу с контактами преподавателей и семинаристов. И в списках литературы в помощниках числился тот самый придурок с подозрениями на суицид. Указана рабочая почта, дата рождения и рабочий телефон. Накахара пялился на фотографию студента пару минут, пока этот серьезный взгляд не начал его бесить. — И что ты ко мне прицепился? — злостно сплюнул Чуя. Зачем он вообще искал его, и что делать с этой информацией? Парень посмотрел на номер телефона, затем на часы, висящие над телевизором. Стрелки почти добрались до десяти. Черт. Он что, собирается ему звонить? Зачем? Накахару бесила собственная растерянность. Получается, он сам обвиняет Осаму в навязчивости, а теперь выслеживает его в университете и ищет контакты? Что за бред сумасшедшего? Неужели ему настолько нужно общение? Может, еще не поздно найти других кандидатов? Фантазии о том, как он регистрируется на сайте знакомств или ходит в университете, выкрикивая:"Эй, кто хочет потусить?», показались парню забавными. Мальчик двадцати одного года собрался искать себе друзей. Чуя берет телефон в руки, замирая, а потом откладывая. «Будет неплохо, если я спрошу у него про следующее занятие, » — подумал Накахара, неохотно набирая цифры. — «Узнать все лучше у первоисточника, а то еще завал будет по дополнительному предмету, а оно мне надо?» Гудки долго отдавались эхом в ушах рыжего, Чуя уже хотел сбросить, как спустя тридцать секунд, ему ответили. Голос был серьезным и хриплым. Слыша его, Накахара подумал, не ошибся ли он и не позвонил ли в какой-нибудь офис уставшего клерка. — Дазай Осаму? Тишина. Пару секунд Чуя ждет, хмурясь и решая, что, верно, ошибся. Только следующая фраза рассеивает эту иллюзию в пух и прах. — Рыжая бестия? Рождается картинка, в которой Осаму остро лыбится, удобнее беря телефон. Чуя широко распахивает глаза, скрежеча зубами. — Охуел? — Взаимно. Охото отключиться и выбросить телефон в окно, а в след за ним и Осаму. Чуя сжимает кулак в перчатке, вспоминая, что он, вообще-то, звонит по делу. — Твои занятия сегодня пропали, кусок филолога. Теперь послышались уже реальные смешки. — Чуя-кун, не знал, что ты так любишь литературу. А может, — пауза. — Тебя интересует что другое? — Я не хочу завалить твой предмет, — выпаливает Накахара. Как можно быть таким… таким невыносимым? — Ну я поду-У-мАю, — насмешливо отвечают с той стороны. — Ты не настолько хороший ученик, Чу-уя. Обзываешься, дерешься с коллегами, а потом подлизываться звонишь? — Да ты… Ты, — Чуя слов не находил, как выразить свой гнев. — Бесноватый. Зажравшийся и самовлюбленный пе… — Чуя, что я говорил об обзывательствах? — послышался короткий вздох. — А как же уважение к старшим? — Ты старше меня на три месяца! Короткое молчание сменилось удивленным возгласом. — О-о, так я не обманулся в догадках. Ну ты и старичок, рыжик, что ты забыл на первом курсе? — Тебя отпиздить, а то, видимо, еще не попадало. Изо рта Накахары это вылетело как-то на автомате, он даже язык прикусить не успел. Ну, так ему и надо, а то ишь развыебывался. — Чуя-кун, вот завтра ты мне это и продемонстрируешь. Накахара растерялся. Чего? — Это в каком же смысле? Раздается шелест бумаг, наверно, Дазай что-то листает. — Вашу группу перенесли на завтра, так как сегодня занятие, увы, пропало. Чуя молчит. Холодок пробегает по его спине, ведь завтра среда, а значит, он работает. Черт. Что же делать? — Я бы не сказал «увы», — решил не сдавать позиции рыжий. Но то ли Дазай был занят, то ли не в настроении, он был краток. Прямо неестественно краток. — До скорого, рыжик. — Завались, Осаму.***
10 лет назад Дазай проезжал эти туннели более тысячи раз. Огни в них такие яркие. Неоновый оранжевый цвет бегает от пассажира к пассажиру, пропадая позади. Вагоны сильно потряхивает. Осаму кажется, что он знает их мелодию наизусть. Каждый резкий стук, затем через пару секунд протяжный скрип. И еще раз стук. В нижней части точно что-то не в порядке. Дазаю 12 лет, он сидит в черном официальном костюме с полуприкрытыми веками. Глаза опущены в пол неприятного зеленого цвета. Цвета рвоты, по-другому не назовешь. Запах метро въедается в него спустя нескольких часов беспрерывного катания по кругу. Осаму пытается понять, как ему выйти. Он краем глаза видит, что люди сменяют друг друга. Не поворачивает головы, не шевелится. Глаза горят пламенем свечи, которая вот-вот должна потухнуть. Двери хлопают, иногда парень вздрагивает. К полудню становится больше народу. Метро стремительно заполняется. Люди пихают друг друга, визжат и ругаются. Толстая женщина упирается в колени ребенка, сердито сверля его взглядом. Сумки касаются темных брюк. — Какой наглец. Уступи место старикам, — недовольно указывает она. Указывает. Не просит. Дазай не шевелится. Янтарь в глазах, смешанный с оттенком лесного ореха, застыл. Он слышит знакомый стук о рельсы. Они все время повторяются. — Право же, наглец, — громче возмущается женщина. Дазай лишь приоткрывает рот. Внешняя пустота. Они сменятся. Они уйдут. А он нет. Хотел бы он знать, как встать и пойти дальше. Но ноги словно парализовало. Одно кошмарное событие вызывает резонанс. Цепочка других событий неумолимо преследует первое, накладывая свой отпечаток. Люди уходят, садятся другие. Дазай проделал этот круг больше тысячи раз. Кажется, он забыл, что хочет есть, или просто не ощущает этого. Все притупилось. Есть только звук этих странных колес. Да, необычно… Ритм нарушается. И веки Осаму медленно ползут вверх. Зрачки даже задребезжали, словно он что-то принял. Раздается крик и грохот стекла. Боль пронзает сразу в нескольких местах. С щеки мальчика стекает кровь, но он только смотрит чуть левее. Женщина упала на пол. Ее лицо выражает страх. Окна на другой стороне вагона отсутствуют. Становится очень холодно. Дазай, наконец, шевелит ногами: в них вонзились осколки. Посреди вагона стоит странный человек. Он весь дрожит. В черной одежде. Полностью закрыт, видны только глаза. — Всем молчать, я взорву это место к херам, — голос резкий, звенит, как плохой колокольчик. Он режет Осаму слух, и мальчик морщит нос. И все-таки беспристрастно следит за ним. У него в руке бомба, верно? Так вот оно что. Губы дрогнули, капля крови задержалась около них, затем быстро заскользила к подбородку. Осаму не двигается, как и большинство пассажиров. Тут еще пять человек. Две женщины, мужчина, старик и ребенок. Вагон выглядит покромсанным. На полу мелкие осколки. Осаму в тайне наблюдает за девочкой. На вид лет пять не больше. Она испуганно жмется к маме, голубые глаза огромные. Почему-то девочка не плачет, как поступили бы другие дети в такой ситуации. Осаму даже брови приподнимает в немом удивлении. — Через пять минут она сработает, — хрипло выдыхает подрывник. Или как их там называют. Смертники. Своего рода суицид. Красиво однако, но Осаму не нравится такой подход. Мальчик поджимает губы, все еще смотря на девочку. В ее глазах все же скопились слезы. Она тянет рукав кофты женщины. — Мама, я… — Молчать, — завопил неизвестный, угрожающе поднимая бомбу в руке. Она не одна, эта бомба, вот в чем Дазай не сомневался. Едва заметно взродгнул. Женщина сильно зажмурилась, притягивая дочь к себе. Интересно. Дазай еще никогда не видел ребенка, настолько хорошо осознающего ситуацию. Выражение чистого ужаса. Нескрываемого и самого сильного в мире. Осознание близкой смерти. И тут Дазай понял, почему он не находил дверь. Он даже искренне улыбнулся, смотря на израненное запястье. Ее никогда и не было. Это чувство, что пугает эту девочку… Этот животный инстинкт, что испытывает даже этот смертник, «якобы» не страшащийся ее… Они все боятся, или, по крайней мере, преклоняются перед ее скорым наступлением. Но он не такой. Если бы Госпожа сейчас подошла к нему, Дазай бы посмотрел в ее черную голову-дыру и пошел бы следом. Совсем ничего не испытывая. Да, Дазай бы ушел… Но эти большие голубые глаза. Смертник испуганно смотрит, как мальчишка в углу встает. Пугающее зрелище: тело в крови, осколки торчат из костюма. Одна часть лица покрылась красной жидкостью. Хруст стекла. — Не приближайся! — заорал мужчина. На голос ему около тридцати, чуть больше. Глаза Осаму скрыты под челкой. Он резко тормозит от слов, изо рта вытекает смесь слюны и крови. Молчит. Все застыли. Почему-то поезд все еще едет. У него может быть сообщник. И тут в вагоне раздается детский хриплый смех. Смертник отскакивает, как ошпаренный. Осаму видит, что эти безумные глаза — его отражение. Карие, темные, но с примесью ужаса. Он смеется с полминуты. А потом так же резко умолкает, опустив голову. Горло саднит. — Почему… — Дазай не узнает свой голос. — Почему ты думаешь, что мне не все равно? Этот вопрос еще больше вгоняет мужчину в ступор. Он стоит прямо напротив окна, а напротив него с другой стороны мальчишка. Дерзкий, ненормальный пацан. — Дай сюда эту бомбу, слюнявое дерьмо, — в голосе Осаму сквозит отвращением. — Ты не достоин взрыва. Ты ублюдок, который боится смерти, и тем не менее, решает прихватить с собой других… Первое правило: не смотреть смертнику в глаза. Дазай не скрывает пристального взгляда. Теперь он не просто пылает янтарем, а сгорает в собственном огне. Подрыватель чувствует странное покалывание. Он… Хочет избавиться от этого мальчишки. Пусть исчезнет. Что-то пищит, и вагон наполняется визгом и плачем. Женщины плачут и кричат, даже мужчина взвыл. Неужели рванет… Дазай спокойно смотрит на мужчину снизу вверх. Его обдает холодом со всех сторон, одежда испорчена и развивается ошметками. Но Дазай хуже их всех. Самый темный. Хуже этого подрывника, ведь он не страшится уйти. Вот только… Дазай по-птичьи запрокидывает голову, еще раз смотрит на девочку, которая во все глаза уставилась на него. — Ты не можешь делать этого без их согласия. Да кто ты такой, черт возьми? Осаму похож на хищника, питающегося страхом своей жертвы. Но на самом деле он просто ждет. Самое важное — это даже не эти люди. Не эта девочка, нет. Должно быть, у нее причин жить все же больше, чем у Дазая. Самое важное — звук колес. Постукивание о рельсы и мелодия ударов вагона. Дазай все еще слышит ее, а значит, все действительно в порядке. Дазай Осаму проехал этот путь более тысячи раз. И когда туннель внезапно кончается для смертника, и так ожидаемо для Осаму, Дазай делает ход. Резкий скачок, длинноногий мальчик юрко цепляется за перила прямо сверху его головы, качнувшись и ударив смертника в живот. Он вкладывает в этот удар все свои силы. И оно работает. С диким криком смертник неминуемо летит в разбитое окно. В последнюю секунду Дазай видит эти полные ужаса глаза. Затем тело исчезает в пустоте пролива. Должно быть, он разбился о воду. Взрыв гремит через сорок пять секунд внизу, но никто точного времени не знает. «Ты все делал неправильно, » — подумал Осаму, смотря в окно на дыру в воде. Воронка затягивалась: «Твой страх затуманил твой рассудок.»***
— Вы видели это, господин? Шипение приемника. Рядом с врачом сидит подросток с жидкими черными прядями. Они вместе пристально наблюдали за всем. — Да, Мори.Приведите его ко мне.