Обвинённый в любви

И сомнений быть не могло, что вчера вечером Малфой был вдрызг пьян. Держался-то он хорошо, что ни говори, но любой слизеринец и в куда менее выигрышной ситуации сумел бы сохранить лицо. А уж тем более Драко Малфой… Альтернативной версии событий Рон как-то даже не допускал: иначе как объяснить, что с ним были так дружелюбны, чуть ли не милы? В определённый момент ему даже почудилось, что Драко проявлял к нему искренний интерес, да такой, будто Рон мог ему — как бы не остановилось сердце от такой мысли — нравиться. Рехнуться можно. Но теперь Рон не знал, как найти в себе силы подняться и покинуть неожиданно гостеприимное поместье. Вчера вечером, когда они аппарировали сюда, он намеревался оставить Драко и тут же направиться восвояси, несмотря на всякие там разговоры и заверения, потому что — опять же — всё это было слишком уж странно. Только, конечно же, всё пошло не по плану. Сначала он аппарировал их за пределы поместья, прямиком к высокой кованой ограде. Малфой огляделся как будто растерянно, и Рон всё ждал, когда же он придёт к неминуемому выводу, что его спутник и аппарировать-то нормально не научился. Во всяком случае, это было бы вполне в его, Малфоя, стиле. «Ну конечно!» — воскликнул тот наконец. — «Уизли, я же не настроил на тебя наше антиаппарационное поле. Прошу прощения». У Рона сразу отлегло от сердца. Тем временем, Драко сделал пару пассов палочкой, что-то зашептал, а потом потребовал, чтобы гриффиндорец тут же переместил их в само поместье — чтобы наверняка. Он так и сделал, попутно радуясь возможности повторного объятия, только чтобы понять, что на этот раз абсолютно точно напортачил: они оказались в огромной комнате, где буквально всё, от мебели до предметов искусства, было вверх дном. Осколки от покалеченной невероятной красоты люстры неприятно хрустели под ногами; гардины были скошены; стены местами покрыты чем-то, сильно напоминавшим копоть. Гриффиндорец бы ещё долго озирался, неспособный понять, куда же он заволок их на этот раз, но тут его взгляд упал на Малфоя. Тот, и так обычно невозможно бледный, побелел как лист. Весь сжавшийся, избегавший смотреть куда-либо, кроме как в пол, он заставил Рона действовать по инерции. Приблизившись к блондину со спины, он накрыл правой ладонью его глаза, а левой рукой мягко обхватил его за запястье. К удивлению Уизли, никаких возражений не последовало: Драко тряпичной куклой размяк под его пальцами, молчаливо дозволяя вывести себя из ввергавшего в ступор и странно зловещего хаоса увиденного ими помещения. За дверью картина была совершенно иной, с изящными невысокими колоннами, вившимися белым мрамором к зеркальному потолку и роскошным ковром, кремовым веером расстелившимся во всю длину на первый взгляд бесконечного коридора. Рон поспешно отстранился от Малфоя. — Прости. — За что ты извиняешься? — с какой-то усталой улыбкой спросили у него. — Я опять занёс нас куда-то не туда. — «Я уверен, что тебе были ни к чему мои прикосновения». — Почему же? Вполне туда. Это был Жемчужный зал. Эта комната являет собой символ величия Малфой-мэнора. От ровного тона Драко, тона лектора, перебиравшего факты, гриффиндорцу стало не по себе. Желание броситься к нему и утешить мелкой дрожью отдавалось во всём его существе, но Рон безжалостно подавил его. — Понятно. Очевидно ожидая чего-то совсем другого, Драко посмотрел прямо на него с округлившимися в неком детском изумлении глазами: — Ты правда больше ничего не спросишь? Рона тронула его реакция, и уже это он не сумел бы скрыть. — Только когда ты сам будешь готов об этом рассказать, — ласково, так ласково, что в лицо Драко вернулась жизнь, расцветя красками смущения. — Ладно уж, пошли, — буркнул сконфуженный Малфой, и потащил его куда-то вглубь коридора, беспощадно растягивая ткань на локте у своего рыжеволосого спутника. К этому моменту гриффиндорец уже позабыл о своих намерениях уйти сразу по благополучному возвращению Драко в поместье. Ему стало всё равно, что вызвало в бывшем школьном враге желание продолжать проводить с ним время в этот вечер — ведь главное, что оно было, как и тепло чужого прикосновения, огнём расходящееся по всему телу. В этот вечер вообще много всего было: ещё больше огневиски, хотя Рон страшно переживал за Драко (у него самого была почти волшебная способность пить крепкие напитки, не пьянея — прекрасный талант, если забыть, что он вообще довольно бесталанный); бесконечные угощения из яблок, потому что он вскользь упомянул, что обожает их, а Малфой тут же принялся деспотично гонять домовиков, требуя то яблочный пирог, то мусс, а то и вовсе нож: видите ли, ничего им нельзя поручить, поэтому он собственноручно создаст что-то эдакое — всё закончилось тем, что он просто выцарапал львиные морды на по крайней мере дюжине краснобоких фруктов; разговоры обо всём на свете, от квиддича до маггловских изобретений, хотя они очевидно пытались не задевать ничего, что могло бы напомнить об их общей истории и превратить пустяки в причины неловких пауз; и, конечно, сам Малфой, насмешливый, расслабленный, тёплый, Малфой повсюду — у Рона под боком, так, что лунные нити его волос щекочут щёки, в ногах, потому что в какой-то момент они так смеялись, что тот скатился с некомфортного кожаного дивана в странно-уютной просторной гостиной с камином прямо на пол, в мыслях, в чувствах… Драко был как будто везде, обволакивая его своим присутствием, проникая в сам воздух, и впервые Рону захотелось не сопротивляться своему желанию дышать одним им. Но вечер подошёл к концу, неминуемо обращаясь в прошлое. Нужно было просто встать, сделать один рывок и исчезнуть из мечты — чтобы не думать, не смущать, не дозволять катастрофичного для своего сердца исхода. Однако Рон был вынужден, вновь за последнее время, почувствовать себя пригвожденным к месту своей неспособностью оставить Малфоя, на этот раз, впрочем, в смысле вполне буквальном, ибо Драко спал прямо на нём, растянувшись, как избалованный кот. Рон не помнил, что могло послужить причиной этому: вероятно, он уснул на этом диване, между прочим, самом настоящем аристократическом оружии пыток для спины, первым, а Драко потом просто… Что, решил полежать с ним? «До какой же степени он не умеет пить?». Он проснулся как раз оттого, что у него страшно затекли руки — а открыв глаза, понял, что они обвиты вокруг безмятежно посапывающего блондина. Он их тут же расцепил, неуклюже пытаясь вытянуть в ровные непоколебимые струнки. Сердце испуганно подпрыгнуло, только чтобы забиться в разы сильнее, усугубляя неспособность Рона вынести осознание близости трогательно выступающих в раскрывшемся вороте ключиц, почти задевающих его подбородок идеально розовых губ, острого колена, уткнувшегося куда-то ему в… «Лучше бы меня затоптали фестралы», — мученически подумалось ему. Вставать он резко передумал: любое лишнее движение могло потенциально означать, что проснувшийся Малфой тут же осознает всё многообразие его, Рона, к нему интереса. К тому же, как бы он не желал обезопасить себя, правда была в том, что его было ничем не спасти, и уже давно. Когда ещё появилась бы возможность запечатлеть каждую его черточку, чтобы потом баюкать себя этим воспоминанием? Драко, такой стройный, с его изящной осанкой и движениями ирбиса, всегда представлялся ему хрупким, словно бы фарфоровым — он был эфемерным, неплотным, как видение. На деле же он оказался поразительно хорошо сложенным: не обременённое мучениями Рона, его сердце билось уверенно и ровно в мускулистой груди. Живой, из плоти и крови. Живой… Возможно, ему и не нужна была тогда его помощь. Возможно, он избежал бы наказания за неспособность убить Дамблдора — или даже нежелание. Возможно, он бы его убил, и всё равно отделался бы малой кровью в суде, вон, как Гарри за него заступался поначалу, и не подумаешь, что между ними годы взаимной ненависти. И тогда бы Рон никогда не оказался здесь. Но, что более важно, он бы и никогда не заставил всех, кто был ему когда-либо дорог, почувствовать горечь предательства. Конечно, далеко не все ещё знают о произошедшем, но они догадываются по поведению остальных, что Рон совершил что-то воистину непоправимое, непростительное, да и потерять лишь одного только Гарри — это уже как потерять целый мир. Он и так не всегда был ему таким уж хорошим другом, а теперь — о чём вообще говорить? Гермиона и вовсе, должно быть, чувствовала себя дважды одураченной, она так и сказала потом: «Рон, мне всегда казалось, что ты однажды поймёшь и примешь мои чувства, я не могла и подозревать, что в тебе живёт целый другой Рон, и я его не знаю, и он пугает меня». Зато сам Рон в глубине души всегда догадывался о том, что любовь Гермионы — не только дружеская, но почему-то такие простые для прямолинейного гриффиндорца слова — я уже никогда не смогу полюбить кого-то другого, даже если ты — никогда не были лёгкими или даже очевидными. Вполне понятно, почему младший сын семейства Уизли был убеждён, что достоин порицания и даже ненависти. Он заслуживает чувствовать дискомфорт в собственном доме, под вопросительными и полными подозрения взглядами родных; заслуживает того, чтобы Кингсли собственноручно отозвал предоставленное ему место в аврорской академии; заслуживает того, чтобы весь остаток своей жизни провести в рефлексии над одним-единственным поступком. Потому что, если быть полностью честным, он сделал то, что сделал, не ради Драко. Он сделал это ради себя. Малфой никогда его ни о чём не просил, а если бы Рон ему и предложил свою помощь, рассмеялся бы ему в лицо, особенно если бы знал о мотивах такого предложения. Его любимым предметом в школе был Драко, и за годы он изучил его достаточно, чтобы понимать: несмотря на страх и сомнения, гордый слизеринец костьми бы лёг ради своей семьи, и он не передал бы такую ответственность никому иному. Только сам Малфой мог знать, что правильно для него. Рон отобрал у него такую возможность, вместе с тем заставив Драко поверить в то, что он убийца, причём такой, который даже не помнит содеянного. И сейчас большая часть магического мира считает его таковым, и выходит, что он вынужден нести чужое бремя. Было бы замечательно это исправить, вот так взять и кинуть правду в лицо обществу, но не грозит ли это куда более серьёзными последствиями для Драко из-за ещё большего публичного внимания и неукротимого желания Министерства не дать такому скандалу разрушить репутацию героев войны? Рисковать подобным гриффиндорец никак не мог. Ведь и тогда, в тот злополучный шестой год в Хогвартсе, он не смог позволить Драко рискнуть собой. Не после того, как он увидел, как его мучало произошедшее с Кэти Белл, и уж явно не после того, как Малфой оказался исполосованным Сектумсемпрой из-за одних только подозрений Гарри. В конце концов, так вышло, что именно в результате этих событий Рон сумел полностью осмыслить всю глубину своих чувств: боязнь потери вынудила его вынырнуть из глубин самоотрицания — кому какое дело до каких-то там мелочных внутренних противоречий, когда важно лишь, чтобы Малфой был, пусть где-то там, не рядом, но живой и свободный? «Да, нет ничего важнее этого», — со счастливой улыбкой глядя на спящего парня подумал Рон и, не удержавшись, чуть дрожащими пальцами заправил падавшую тому на глаза светлую прядь за ухо. Драко тут же завозился, недовольно хмурясь, и гриффиндорец сразу же опустил руку и закрыл глаза, пытаясь сам притвориться спящим. Он чувствовал, как Малфой приподнялся, опираясь руками по обе стороны от его головы, и что-то застыло во всём его существе, когда блондин навис в паре сантиметров от его лица, обжигая своим дыханием. Уизли еле удержал себя от того, чтобы не зажмуриться, и честно пытался сохранить безмятежное выражение на лице. Это мгновение, казалось, длилось вечность: по внутренним ощущениям Рона, Драко пребывал в таком положении по меньшей мере минут пять. «И чего ты так на меня уставился,» — ворчал он про себя, — «в ужасе от того, что вчера позволил себе быть настолько дружелюбным со мной? Да не впадай ты в панику, не приму я твоё щедрое предложение разделять с тобой кров». Наконец, Малфой, отстранившись, поднялся с дивана. Вскоре за ним мягко лязгнула старинная дверь в гостиную. Рон решил на всякий случай продолжить своё мини-представление, справедливо рассудив, что возможны два исхода: либо блондин сейчас проснётся окончательно и вернётся, чтобы растолкать и выставить его, либо, в рамках хорошего тона, предоставит гостю выспаться и аппарировать себя вон по собственному желанию. В любом случае, он мог себе позволить понежиться тут ещё полчасика, представляя, что та фраза — «будешь самым что ни на есть моим» — вела к реальным последствиям. Что он мог бы остаться здесь и мог бы позволить себе надеяться, и его не удерживали бы ни собственные страхи, ни то, что Драко он, на самом деле, совсем не нужен. И никогда не был нужен, вот ни капельки. И… — Хей, Ры-ыжий, я знаю, что ты не спишь, — неожиданно пропели совсем рядом с его ухом. Рон сразу же распахнул глаза и поднялся с места, застигнутый врасплох. Драко смотрел на него с лёгкой усмешкой. Гриффиндорец заметил, что тот успел переодеться в белоснежную рубашку и светлые широкие брюки из какой-то непонятной мягкой ткани, в которых стройные ноги почему-то не терялись, а казались только длиннее. Он так по дому ходит? Да и вообще, Малфой выглядел довольно бодро для человека, у которого была такая длинная ночь, ещё и сопровождаемая алкоголем. — Я спал! — непонятно зачем попытался запоздало оправдаться Уизли. — Вруша, — спокойно констатировали ему в ответ, укоризненно склонив голову набок. — Мне прекрасно известно, что ты встал ещё раньше меня. — Как?.. — искренне удивился было Рон и задохнулся в самом начале вопроса, пойдя некрасивыми красными пятнами. Неужели Драко почувствовал, как он до него дотронулся? Это было всего лишь одно лёгкое прикосновение, он бы никогда не позволил себе большего… Рон начал злиться. «Тогда тем более, пусть выставит меня уже поскорее, и всё! Только мучает меня лишний раз, змей». Драко вдруг посерьёзнел, как будто понял его настроение. — Пойдём уже, в западном крыле нам накрыли завтрак. Хотя, по сути дела, мы уже пропустили даже время обеда. — З-завтрак? — А чего ты так удивляешься? — Рон был уверен, что Драко всё понимал, но почему-то старательно разыгрывал непосредственность. — Запомни, в этом доме не приветствуются пропуски приёмов пищи. К тому же, я заставил домовиков порезать тебе яблоки: сделать ломтики с такими, ну, знаешь, как кроличьими ушами? — Ушами? — тут гриффиндорец совсем опешил. — Это что, какая-то шутка? Такое ощущение, что ты просто заговариваешь мне зубы! Ответа не последовало. Малфой так и стоял, глядя прямо на него с нечитаемым выражением. — Так, я — домой! — взорвался Рон окончательно и ринулся было с места, но его перехватили неожиданно сильные руки. — Мы же договорились. Ты обещал. — Я не обещал, я сказал, что мы посмотрим! И…- тут парень осёкся. Малфой что, всё помнит? И действительно хочет, чтобы Рон остался? — Ты вообще был пьян? — спросил он у Драко, медленно переводя взгляд с крепкой хваткой удерживавших его рук на два серых и преисполненных невозмутимости омута. — Немного. — Что-то я в этом уже вообще не уверен, — вздохнул Рон. — Зачем тебе это, Малфой? — Что? — спокойное изумление. «С тобой говорить, что об стенку биться!». — Зачем тебе я? — Мы же вчера это обсудили? — Так ты не отрицаешь, что я тебе для чего-то нужен? Рон не тешил себя ложными надеждами — в конце концов, для подобного он знал Драко слишком уж хорошо. И если он действительно мог чем-то быть полезным ему, то он никогда бы не смог ему отказать, хотя и ни за что не признает этого в открытую. Поэтому пусть этот невыносимый блондин уже поскорее скажет, чего хочет, Рон это сделает, и ему можно будет отправляться на все четыре стороны, в мир без Малфоя и его неожиданной теплоты, такой, к какому он привык. И Драко вновь будто прочёл его мысли: — Ты ведь знаешь, какая самая известная черта, объединяющая всех слизеринцев? Тут Рону почему-то стало нелогично страшно оттого, что он был прав в своих догадках, и в ответ он только и мог, что продолжать молча таращиться на собеседника. — Рыжий, ну же, — тон Малфоя был странно мягок, — ты можешь это сказать, меня это не обидит. — Как будто меня именно это волнует, — ворчливо пробормотал себе под нос гриффиндорец. — Ладно, хотя не понимаю, зачем это так спрашивать: все слизеринцы всегда и во всём ищут своей выгоды. Вот. — Правильно, — тихо подтвердили ему, и у Рона упало сердце. Тем временем Малфой сделал шаг ему навстречу, оказавшись с ним почти нос к носу. Прислонившись к самому его уху, Драко заговорил: — Я хочу поделиться с тобой секретом. — По телу Рона будто прошёл разряд от низких, как если бы интимных ноток в его голосе. — Мы, слизеринцы, всего лишь люди. То, что мы понимаем под выгодой, иногда вовсе не рационально. — А я тебя вот совсем не понимаю. От и до, — обречённо прошептал Рон. Драко чуть отодвинулся от него с глазами, полными лукавства: — Правда? Мне кажется, что ты просто боишься меня понять. В любом случае, я пошёл завтракать. И блондин действительно направился к выходу. Глядя вслед его безукоризненно прямому силуэту, Уизли старательно игнорировал бурю, вовсю шумевшую внутри из-за пары простых фраз. Безусловно, только этот человек умел так выбивать его из колеи. Так ли уж на самом деле важны его истинные намерения? Если он хочет видеть Рона рядом, то у последнего просто не хватит душевных сил отказать ему, никогда их не было — хотя, конечно, Малфой никак не мог этого подозревать, не правда ли? Да, это странно, вот так появиться в жизни друг друга, но ведь только за один вечер Драко уже подарил ему столько воспоминаний, каждое — светлое, сопровождаемое воздушной радостью. А ведь таких может быть больше… Пусть он его видит кем-то вроде комнатной собачки, и пусть это уже совсем скоро закончится, Рон был намерен наслаждаться каждым моментом неожиданного сна наяву — всем, начиная с яблок с кроличьими ушами.