Солнечный ветер

      У Изаи в изголовьи кровати было окно. Из-за этого летом он постоянно просыпался чуть свет: самые первые солнечные лучи лезли ему под веки. В детстве не любил этого, а потом привык, с тех пор всю жизнь, когда мог прийти в сознание без посторонней помощи, делал это рано. Когда закуривал, когда выходил подышать — смотря когда на него глянешь. Ранним утром Токио хоть и был все так же кипуч и бодр, как днём или вечером, но, выходя из дома в ранний час, Изая чувствовал себя в глазу бури: мир как будто замедлялся и на краткое мгновение приходил в невыразимую гармонию, и все становилось на свои места. Так отзывалось в нем невыразимое счастье от таких прогулок, зародившееся в прошлом.       У родителей в изголовьи висели то икебаны, то репродукции, то тонкие каллиграфии — мама любила менять дизайн. У Майру — ловец снов с совиными перьями и деревянными бусинами — подарок от Курури. У Курури прямо из стены торчала лампочка — ну, то есть бра, конечно же: научившись читать, она не научилась вовремя откладывать книгу.       А у Омои в изголовьи, прямо над местом, где каждый вечер после многочисленных поворотов и кувырков отходил ко сну ворох одеял и конечностей, зияло пулевое отверстие стандартного девятого калибра. Его края почернели, краешки обоев в тех местах приподнялись от стены, и Омои готова была поклясться, что каждый раз, поднимая голову от подушки, она слышала запах пороха, а прикладывая ухо к стене — звук выстрела без глушителя. Омои не прятала эту дырочку, ни разу не переклеила обои, не повесила там ни рамки с фотографией, ни плаката какого. В ее квартире ни разу не было никого, кроме неё и того, кто сделал этот выстрел, так что прятать его от кого бы то ни было не имело смысла, а от себя было даже опасно.       Конечно, у стрелявшего и в мыслях не было портить здешние стены. Но настоящая его цель успела увернуться в последний момент. Он проник в квартиру ночью, с тем, чтобы убить ее во сне, бесшумно достиг спальни, застал объект сидящим за книгой и решил, что раз уж пришёл, то доведёт дело до конца, завершив серию неудачных покушений. Серия действительно завершилась. Отказом от миссии всех последующих исполнителей. Ее оставили в покое. Омои отказалась от своей фамилии и стала спать в этой комнате каждую ночь. Одна. Так шестнадцатилетняя девочка зажила самостоятельно, в полной безопасности и для себя (просто сама стала отвечать за это), и для своей прошлой семьи. Теперь для ее отца — главы одного из секретных департаментов спецслужбы Японии — стало одной угрозой шантажа меньше, а она сама смогла, наконец, встать в полный рост и заняться своей опасной работой без оглядки на тех, кому это может повредить. Словом, всем так было выгоднее. Девочка вздохнула свободно, погрузилась в рискованную и интересную агентурную практику и постепенно выросла в молодую, флегматичную, очень добрую, но решительную девушку. Она не боялась запаха пороха в воздухе, находила в протяжном баллистическом гуле своё успокоение, без тени обиды или боли разговаривала со своим отцом во время межведомственных совещаний, объездила весь мир, приобрела прорву опыта как в своей специальности, так и просто в жизни, стала мудрым и по-настоящему знающим человеком, открылась людям, научилась верить в них и доверять им, когда злилась — ворчала, когда радовалась — усмехалась и подшучивала. Но каждый раз, когда она была не в другой стране, другой префектуре или другой части города, Омои приходила к своему дому в элитном районе, на лифте поднималась на один из последних этажей высотки и оказывалась в квартире, в которой из тёплого был только остывающий след пули в стене. И грустила. Тихо, даже как-то вполсилы грустила и тосковала, сама не зная, по чему.       Когда отец позвонил ей в ту ночь, Омои почувствовала себя крайне паршиво, пообещала себе, что выполнит задание как профессионал, пренебрегая личным отношением, скрепила своё сердце и направилась в бой.       Изая поначалу не произвёл на неё впечатления: задавал много бестолковых вопросов, зажимался, не давая себя разглядеть. Однако она быстро обнаружила в нем много своих собственных черт: ясный ум, любопытство, некоторую отрешенность от окружения. А дальше стало ещё интереснее: этот шкет заставлял ее усмехаться его наивности или, наоборот, догадливости в некоторых вопросах; переживать немного во время его «дел». Гуляя по ночному Токио, сидя дома и слушая его странные истории и размышления, отвечая на все до единого вопросы (как обещала), Омои становилась чем-то большим, чем была сама: превращалась в проводника, умудрённого опытом, уверенного в каждом решении, легко проходящего самые узкие места.       Казалось, все, что ей нужно сделать — это спросить Изаю «Куда сегодня?», зашнуровать обувь (валим, как только найдём мои носки) и раствориться в бесконечном городе, в бескрайнем свете фонарей, вывесок и фар. Только шагай резче.       Омои не пыталась найти особое место для Изаи у себя в голове, даже рефлексировать на этот счёт она почему-то не могла. Со временем они стали по-настоящему близки, и она упустила момент, когда из задания, странного мальчишки, которого она видела насквозь, Изая превратился сначала в человека, которого нужно было учитывать, потом в подопечного, которого хотелось научить и сделать лучше, потом в равного, который сам иногда помогал ей и с которым даже без учёта задания хотелось «пошататься», потом в единственного, с которым вообще никто и близко не стоял. Но дело было не только в ее отношении, Изая и правда менялся: в его движениях стали заметны особое изящество и даже отточенность, наблюдательность и любопытство переросли в проницательность и высокий интеллект. Изменился и не в лучшую сторону: работа в мафии сделала его резким, самоуверенным и жестоким.       Если бы Омои хоть раз взглянула на него со стороны, то заметила бы, что он мог бы стать опасным противником. Но она не могла так на него смотреть. Конечно, она не отупела из-за своих нездоровых привязанностей, наоборот, зная его натуру так глубоко, как вообще может другой человек, Омои сделала гораздо более фундаментальный и, к сожалению, единственно верный вывод: Изаю не перекроить никаким влиянием. Нельзя сказать, то ли она опоздала со своим приходом, то ли так было предначертано, но она теряла его с каждым днём, и семья его теряла. Изая пускал корни в подполье.

***

      Ходить с ней. Не гулять, а просто идти рядом было весело. Изаей овладевало безумство, дикая несравненная всесильность, таящаяся с древности в человеке. Он говорил постоянно, думал вслух, заставлял ее знать о нем все. Изая видел в ней равного. Не было больше выдержки молчать, беречь окружающих от себя. Это, конечно же, касалось семьи. Мамин тяжелый взгляд давил на него так, что он вжимал голову в плечи и старался как можно скорее выйти на воздух. К Омои. Она никогда не заходила к ним, если там была Мама. — Тогда тяжело было бы ей.       После «прояснения» в некоторых их разговорах проскакивали как тараканы упоминания о прошлом. Омои берегла его от необходимости выбирать сторону, а когда он узнал обо всем до конца, выбирать было поздновато. Притвориться, что новый их статус ничего не изменил, было просто. Связь, ими не осознанная в полной мере, была сильнее их рациональных и холодных сознаний. Но если Омои никогда не придавала их родству особого значения, ведь они не росли вместе, то Изая понял все превратно. Но сначала надо кое-что прояснить.       В 16 он постоянно «работал», причём не как рядовой исполнитель, а как обладающий необходимой информацией, как тот, кто может продать сведения обо всем на свете, как настройщик тех таинственных струн, на которых разыгрывалась вся причудливая мелодия. Дома он только ночевал, в течение большей части суток пропадая в самых тёмных дебрях Токио. Рыскал, вынюхивал, или просто наблюдал. Сильно дистанцированный от семьи, а от других людей и подавно, Изая стал относиться к ним как к подопытным, очень интересным, но не незаменимым. В его повадках показались цинизм, пренебрежение и даже безумие.       И только одного человека он не мог сбросить со счетов. Омои. Она была его слабостью, даже в самую ответственную и опасную минуту его не оставляла тревога о ней. Он дорожил ей больше, ему постоянно казалось, что она ускользает и уже машет ему издалека, и хотел привязать ее сильнее. Так что объявление их родственниками, родными людьми, успокоило его. Омои — его сестра. Все. Нормальному человеку показалось бы, что это звучит абсурдно, но именно в том, что Омои была с ним одной крови, Изая видел возможность предъявлять на неё некоторые претензии. Те годы их не «совместной жизни», но «партнёрства», как ему казалось, вполне могли ничего не значить для неё, ведь тогда Изая уже знал об истинной причине ее появления.