***
— Исусе, какой пафос. Он стоит, задрав голову на типовую, но оттого не менее впечатляющую махину. Последний раз проверяет адрес. «Заходи завтра около 10, пригодишься для кое-чего». Он точно не будет заходить внутрь, она этого не любит. Просто позвонит в дверь. Вот звонит раз, вот второй. Не открывает. Спит. Понятно. Изая постоял на лестничной клетке, пялясь на вид с высоты. Наверное, она проснулась, умывается и все такое. Могла бы и пустить. Поколотил в дверь пяткой, поводил по стенам лезвием, пожалел, что окна не открываются. Прилёг ухом к дверному проему. Тишина. — Омоооооооиииии! Что ж, раз уж он ещё жив, значит ее там нет. Отличная возможность наконец зайти в гости. Какими-то волшебными мафиозными приёмчиками он отпирает дверь, проходит в ее квартиру. Белая, как гостиничный номер: без следов постоянного жительства, только книги везде, карты посреди кровати, а ещё перевёрнутый столик, трещина на косяке, сбитый ковёр. Следы борьбы. Он наклоняется и поднимает с пола окурок. — Ну и кто же у нас такой вежливый, что даже закрыл за собой дверь?***
Контрапункт: стук воды, особенно яркие взрывы рвоты из ванной и отупляющий, удушающий, вымораживающий звон в ушах. Сердце не заходится - у только что очнувшихся людей такого не бывает, глаза можно и не открывать - еще голова заболит. С годами понимаешь, что похмелье и похищение ощущаются до странного похоже. Хотя есть в этом и логика: алкоголь ведь похищает из реальности, хорошая доза водки - это удар по голове, который можно иронично выпить за здоровье... Ладно, не время предаваться размышлениям о жизни, надо знакомиться с хозяевами сего бала. - Добрый вечер. Ведь вечер же? Есть кто дома? Это Омои, может, развяжете? Человек, изливающийся в ванной, слышит ее, и каким-то чудом перестает. - Аодзаки-сма! Тут сучка! - Почему тебя это так удивляет, Курода, долбоеб?! Ты ж сам ее затащил сюда часов шесть назад! - Она очнулась! - Слышу! Ох, как же приятно лишний раз убедиться, что на твою жизнь позарились не отморозки какие-то, а простые парни, почти что свои люди, даром что, видимо, из Авакусу, раз тут Аодзаки. В этот момент в комнату заходит Сю Аодзаки, верный пес Авакусу и весьма влиятельная фигура в нынешней верхушке. Он приседает на корточки, бросая на нее безразличный раздраженный взгляд и проверяя, как туго завязаны веревки на ее лодыжках и запястьях. - Не дергайся, Орихара, а то в морду получишь, слава богу, рисковать тебе в этом смысле особо нечем. Эх, хотел бы я сказать это твоему отцу, но приходиться обходиться тем что есть. - Аодзаки-сан, как невежливо. Вам что, нездоровится? Ревматизм замучал, мальчики не дают? За это Омои вполне справедливо отхватывает по лицу оплеуху, а в живот - пинок. - Че ты пиздишь? Я семьянин! - Виновата, учту. Еще вопрос: вот этот весь цирк с белыми лебедями - это ваша личная инициатива, или господина Авакусу что-то беспокоит? Чем могут быть вам полезны мои пока еще не поврежденные части? - Да ты знаешь, сучка безглазая, надоело нам как-то, что такая, кхм, непостоянная особа как ты, по-простому шлюха, в профессиональном смысле, так в наши делишки многоважные лезет, и, что самое неприятное, так талантливо лезет. Так что расклады такие: либо Авакусу, либо смерть, ну или что похуже они там придумают. После вежливой паузы немилосердные звуки из уборной возобновляются. - Хм, а время на размышления? Испытательный срок? - В детали не посвящен, скажу одно: шансов у тебя мало: заметим предательство - смерть, заметим неповиновение - смерть, а тут еще такая неприятность - не нравишься ты мне, все эти церемонии только из-за того, что оябун оценил твои способности. Знал бы раньше, что ты нам так гадишь на регулярной основе - не топтать бы тебе наш Икебукуро с этим мелким крысенком. - Ох, попридержи коней. А с крысенком вы ничего делать не собираетесь? Он ведь, может, мой агент. После краткосрочного размышления Аодзаки, поднявшись и отойдя к столу с бутылками, отвечает ей смехом человека, который понял что-то потрясающее о враге и не может поверить в свою удачу: сначала тихим и недоверчивым, но с каждой секундой все более победным и наглым. - Значит, я тут тебе рассказываю о том, что деньки твои сочтены и песенка, так сказать, спета, а первое, что ты у меня спрашиваешь - это что будет с пацаном?! Омои, идиотка, ты совсем что ли головушкой ебнулась?! Совсем уже меня за придурка считаешь?! Да даже тот блевунец за стенкой теперь понимает, что парнишка тебе не чужой и уж конечно не какой-то там агент! И как Сики этого не всек?! Он хватает ее за горло и вмазывает головой в стену позади. Кстати, открыв-таки глаза и осмотревшись, она понимает, что сидит на кухне, причём в углу, который единственный из всей комнаты выложен кафелем - видимо, чтобы кровь проще оттирать. Вот заморочились... - Говори, мразь! Думала, вытащишь щенка и продолжите вместе наших людей закрывать, свинцом накачивать?! Думала, Авакусу каждая сучка завалящая наебать может?! - Ну прости, старик, работа такая: от всякого мусора наш Икебукуро отчищать, да и платят так себе! Спроси еще раз: может, и правда к вам, мразям, резюме пошлю! Продолжая осыпать лицо Омои увесистыми пощечинами, он еще несколько раз приложил ее о холодную плитку. Больно, конечно, еще и руки все в перстнях. Ярость Аодзаки была справедлива, но направлена не туда: с якудза по-серьезному бороться никто в верхах не хотел, чем они ее и бесили знатно, но не получать же из-за этого теперь?! После того, как старик подустал, Омои, сплевывая кровь, отдышалась и спросила: - И какой план? Ждете моего ответа, или я удостоена высочайшей аудиенции? Остывший Аодзаки бросил на нее презрительный взгляд и кликнул из ванной своего подчиненного, за здоровье которого Омои уже начала переживать. - Курода! Иди заводи!***
Они напали на нее в ее доме. Обычно ни Авакусу, ни кто-либо другие, кроме того киллера в самом начале ее сольной карьеры, так не поступали: или цель была для них не столь важна, или считали, что дом наверняка охраняется, или чтили неприкосновенность жилища, черт его знает. Омои догадывалась о планах Авакусу за нее взяться и ко всей причиняемой боли и бесцеремонности относилась философски: в конце концов, в этом ее путь, за все результаты надо чем-то расплачиваться. Терять ей было нечего, никуда вступать она, само собой, и не думала; возможно, недооценила противника и всю серьёзность, с которой ее боятся; ну да и это ничего. Поговорив с отцом в последний раз об Изае и отчитавшись о ходе самого необычного своего задания, она в общем и умереть была готова, оставалось только спасти его в последний раз. Ведь что может быть более сильным аргументом, чем поставленная жизнь? Убедить его порвать со всем этим, выйти пока не поздно, заглушить зов темной бездны, который слышит каждый и особенно отчетливо тот, на чьей стороне сила. Безумие этого города, что поглощает людей без остатка, заражает и, задев однажды, никогда больше не отпускает - именно об этой опасности для Изаи предупреждала их мама. Но калечный калечному не помощник, с самого начала ее задания, которое затянулось на годы - счастливые и тревожные, - шансов на успех почти не было, и сейчас настал момент, когда признать это стало жизненно важной необходимостью. Но разве можем мы решать, чего хочет сердце? А потому она ехала сейчас на заднем сидении - не в багажнике, спасибо и на этом - и, призывая на помощь весь опыт общения с такими людьми, как Догэн Авакусу, пыталась придумать способ сделать все правильно. Как всегда.***
Человек, растворившийся во чреве города, все равно что мертв. Для большинства найти здесь пропажу невозможно. Пусть это будет возможно для меня, пусть я буду тем, кто войдёт в эту реку и, не борясь с потоком, но подчинившись ему, выстоит под натиском ее напора! Изая бежал, летел, вынюхивал, опрашивал, вслушивался и подглядывал. Токио, суматошный, неуправляемый и беспрестанный, давно стал его территорией, его сети- провода, руки - линии метро, глаза - камеры тянулись во все стороны в жадных поисках, с тем самым безотлагательным интересом, пытливостью, что для нее была способом видеть людей глубже, а для него стала оружием. И все для того, чтобы выяснить то, в чем он и так не сомневался. Нельзя было зависнуть на острие бритвы дольше, чем на секунду, только подумал, что всех наебал - и уже летишь вниз. Нас всех заберёт этот ураган. Даже тех, кто не сгибается под порывом ветра. Даже нечеловечески тяжёлых.