***
Могачёв ехал в машине вместе с Олесей, искоса наблюдая за ней. Та явно нервничала, злилась, паниковала. Мужчина мысленно предполагал, из-за чего, но тактично молчал, зная наперёд, что она скажет всё сама без каких-либо предисловий. Девушка тяжело вздохнула и на выдохе проговорила: — Вы были знакомы с семьёй убитого? — Один раз видел. Всё остальное лишь по рассказам и отношению их к Ивану, — слово «убитого» непривычно резануло по ушам. — Как думаете, они сильно… — Никогда ещё не сообщала семье убитого о смерти? Олеся несмело кивнула: — Я, как вы знаете, новенькая. Эта девушка, Юля, была первым трупом в моей жизни, помимо тех, что были на практике. Денис сообщал до этого, а теперь нужно мне, и я просто… — она нервно сглотнула, сжимая сильнее руль в маленьких руках. — Паникую. Как у Вас это было? Всегда так будет страшно? Могачёв на секунду увидел в ней себя юного, только протаптывающего дорогу в карьере полицейского. Ещё совершенно не знающего всего того, что встретит на своём пути. — Моё первое дело было в родном городе, — он смотрел на Олесю, но не видел её, возвращаясь в тот день, когда это случилось. Могачёву тогда было двадцать пять лет, его шелковистые тёмные волосы развивал ветер, а молодое тело не знало усталости и болей. — Солодков Антон Степанович, тысяча девятьсот семьдесят второго года, убит в возрасте семнадцати лет. Выстрел был сделан с расстояния вытянутой руки прямо в сердце, и при падении на спину его голова упала на острый камень, в конец его прикончив. Мать родила его поздно, работала бухгалтером, а отец был обычным рабочим. Как сейчас помню: они сидели, подсознательно зная, что я им скажу, но глаза… глаза молили о том, чтобы это оказалось неправдой. Мать завыла волком, отец пытался её успокоить, но сам рыдал. На опознании мать трогала его за руку и просила встать, перестать притворяться и звала его «сынок, сыночек». Могачёв замолчал, глядя на свои руки, слегка сморщенные от старости лет. Он помнил, как этими руками отводил рыдающую женщину от тела, жал руки его друзьям, заковывал в наручники убийцу. Михаил всё помнил. — Почему его убили? — робко спросила Олеся, смотря с широко раскрытыми глазами на Михаила. — Его лучший друг посчитал, что его девушка ушла к нему. Пришёл с пистолетом, стал угрожать, махал им. Антон смеялся, не веря, что его друг может так поступить. И он выстрелил, — мужчина на секунду замолк. — Антон умер на месте. Друг в панике сбежал. Никто из обоих не думал, что всё так закончится. На самом же деле Антон вместе с девушкой друга работали вместе, чтобы сделать ему самый лучший подарок на день рождения — билет в Санкт-Петербург к своей сестре, которая уехала туда за лучшим образованием. Вот так всё и закончилось. Звуки улицы и тихо бубнящее радио нарушали тишину в салоне. Могачёв вздохнул, оборачиваясь к Олесе. Он заметил стоявшие в её глазах слёзы и буквально увидел вихрь её мыслей и эмоций. — Каждого, кого убили в твою смену, ты будешь помнить и не забудешь даже до глубокой старости. Каждая семья, которой ты будешь говорить о смерти их близкого, отпечатается у тебя в сердце. Ты должна смириться с мыслью, что не вернёшь их к жизни. Ты можешь облегчить им боль, находя преступников и карая их по закону. Ты ведь для этого и пошла в полицию, Олесь. Помни об этом. Олеся смахнула слёзы, улыбнувшись. — Спасибо Вам большое, патрон.***
Кирилл ходил из стороны в сторону, пока Саша и Света осматривали одежду. Это было красивое платье с голубым верхом и белым низом. Рукава-фонарики, белый воротничок с чёрной каемочкой, корсет, пышный белый низ — всё это напоминало Свете моду девятнадцатого века. Она щупала ткань, касалась узоров воротника и отыскивала в подкорках памяти то, где могла бы видеть что-то подобное. — Ты можешь перестать ходить? — не выдержав, Саша зло повернулся на Кирилла с вуалью в руках. — Напрягаешь, знаешь? — Это всё нервы, — фыркнул Кирилл. — Я хочу помочь, но не знаю, как! Что мне сделать? Я же совершенно не разбираюсь в этих ваших, — он презрительно обвёл рукой одежду, — шмотках. — В этом нет ничего зазорного, — пожала плечами Света. — Надо было мне поехать с… — Тебя бы ни с кем не пустили, дурень! — ответил Саша, закатив глаза. — Успокой свою задницу и сядь. Света отложила воротничок, прикидывая в голове примерные даты: — Мне кажется, что это семнадцатый-девятнадцатый век. Если хочешь помочь, то поищи в интернете примеры такого наряда. Кирилл кивнул и сразу же сел за предоставленный им компьютер, застучав по клавишам. — А ещё психолог, — тихо фыркнул Саша. — Я бы такого пристрелил. — Я всё слышу!***
Назар шагал по лестнице наверх, смущённый, как юнец, сценой в кабинете с креслом. Ему казалось, что в тот момент, как рука девушки касалась кресла, следователь увидел то, чего не должен был. «У них с предметом… что-то вроде прелюдии. Так странно и притягательно». Он ещё никогда не видел такого откровения, такой красивой картины. Назару казалось, что кресло под мягкими и нежными касаниями женской руки открывалось, рассказывая все свои секреты и тайны. Следователь не заметил, как за этими размышлениями оказался на пятом этаже около двери шифровальщиков. Постучав, он открыл дверь, влетая в кабинет с широкой улыбкой. — Ну что, как дела у моих любимых шифровальщиков? — Бывало и лучше, Назар, — вздыхают его три верные подруги — Лера, Яна и Влада. Сколько Назар себя помнил, всё время сидели здесь эти три девицы, старше его на пять лет, разгадывая послания маньяков, вымогателей и прочих отбросов общества. Это были одни из самых умных женщин в их отделе, подкованные чуть ли не в каждой сфере. — Пришёл за своим масонским шифром? — сразу начала Лера, самая старшая и разговорчивая из них троих. — У нас пока нет известий на этот счёт: мы перепробовали английский, русский, испанский и французский. Через них выходит какая-то белиберда. — Тем более, вы, юные следователи, донесли нам эти символы кое-где стёртыми, чем изрядно усложнили нам работу, — пробурчала Яна, не поднимая глаз от монитора, непрерывно стуча по клавишам. Она всегда бубнила и жаловалась, но Назар привык к этому, сглаживая конфликты примирительной улыбкой и хорошим расположением духа. — В следующий раз я запишу убийцу на занятия по каллиграфическому письму, чтобы символы он выводил исключительно водостойкой тушью большим размашистым почерком. — Было бы идеально, — Яна подняла на секунду глаза от монитора лишь для того, чтобы изящно поднять бровь и одним взглядом уничтожить противника. — Ладно-ладно, не дуйтесь, товарищ мой, — Назар сел около Леры. — Всё настолько нечитаемо? — Мы составили десять возможных комбинаций и пробуем их с каждым языком. У нас пока нет автоматической программы для того, чтобы по фото нам выдавали текст, поэтому приходится делать в ручную. Влада предложила ещё отразить изображение — это ещё десять комбинаций. Сам понимаешь, какая это работа, а нас ещё Борис Степанович загнал, дал какие-то документы из… — Лера, не трепи языком, это документы не для обычных следователей, — одёрнула её Яна, на что та лишь закатила глаза. — А что по поводу рук? — Песенка «Кузнечик». Это всё. Песня никак не пересекается с 1841 годом или Санкт-Петербургом. Это лучше отдать Стасу, он точно лучше в этом разберётся. — Почему? — Назар усмехнулся. — Он же совсем не разбирается в классической музыке. Лера переглянулась с Владой, которая, даже не смотря на девушку, пожала плечами и медленно проговорила: — Мне кажется, он знает, где спрашивать. Она это имела в виду. Назар удивился, проглотив все вопросы. Он знал Стаса больше трёх лет и никогда не замечал за ним страсти до классической музыки. Наоборот, тот предпочитал рэп и рок, полная противоположность. «Сколько ещё секретов хранит Стас?» — Приди через часик-другой. Влада пока занимается этим делом, нас просто завалили другими шифрами, мы и так с шести утра на ногах. Назар понимающе кивнул головой, улыбаясь: — Всё понимаю, не буду отвлекать. Он вышел, тихо закрывая за собой дверь. «Схожу за едой, а то подопечная умрёт не от рук убийцы».***
— Ты зачем пришёл, Стас? — патологоанатом лениво потянулся за ручкой, внося правки в отчёт, что держал в руках, даже не поднимая глаз на входящего. — Пришёл за ответами, за чем же ещё мне сюда соваться, — Стас присел рядом, испытующе смотря на человека рядом, пытаясь привлечь внимание к своей персоне. — В чём проблема просто дождаться моего звонка? Я бы позвонил сразу после правок в этом бездарно написанном отчёте вскрытия. — Мои коллеги считают, что это отсылка на трепанацию. Дима отложил отчёт, поднимая на парня свои зелёные кошачьи глаза: — Сами додумались или кто подсказал? — Какая разница? Патологоанатом пожал плечами, возвращаясь к отчёту: — И правда, никакой. Так, поинтересовался. «Играет со мной, чёрт. Выводит». — Дима, если ты решил именно сегодня меня позлить, то отложи это до следующего раза. У нас каждая минута на счету. И, если ты не скажешь мне, я, клянусь, пойду силой выбивать ответы у всей твоей группы. — Какая нетерпеливая душонка у тебя, Стас, — Дима вздохнул, нехотя откладывая отчёт и вставая с места. — С трупом возникли некоторые проблемы, пойдём. Стас плёлся за Димой, зная, что тот нарочно выводит его неспешным шагом, ленивым поиском нужного ключа, нерасторопным облачением в спецформу. Следователь вскипал от ярости, давая ей вылиться в тяжёлых шагах, резко натянутых перчатках, постукивании ногой о пол. «Неужели он не понимает, что его уроки по сдерживанию моего гнева хоть на один день нужно отложить!» — Твои мысли о моём убийстве твоими руками заполнили всю комнату, — Дима посмотрел на Стаса, помахав рукой вокруг себя, якобы отгоняя эти мысли от себя. — Но кто же тогда, прости за дерзость, будет вскрывать трупы? — Незаменимых нет, — пробурчал Стас, становясь по левую сторону от тела. Иван лежал под простынёй с закрытыми глазами и шрамом во всё тело от вскрытия. Следователь поднял глаза на Диму, натыкаясь на его изучающий взгляд. — Как он умер? — Что, даже если уйду, скучать не будешь? — Ближе к делу, — покашлял Стас, отводя глаза от лица патологоанатома к трупу. — Ты же знаешь, что, если ты игнорируешь мои вопросы, я так же легко смогу игнорировать твои, — мужчина, бросив обиженный взгляд на следователя, обратился к телу. — Глаза пересохли от того, что оставались открытыми, поэтому стоило некоторых усилий их закрыть. С трепанацией ты был прав: дыры действительно просверлили, однако я не уверен, где конкретно была сделана покупка. Я выписал парочку магазинов, список отдам тебе после, сможешь наведаться к ним. Дыры нанесены, предполагаемо, после смерти. Тело невероятно чистое: ни одного волоска, все синяки и царапины замаскированы, под корень пострижены ногти. Видимо, убийца постарался и сделал из тела чуть ли не фарфоровую куклу. Что до способа убийства, то тот же вид синтетического наркотика, как и при первой жертве, — он повернул голову направо, указывая на маленькую красную точку в шее, — прямо в вену. Предположительно, наркотик ввели в пять вечера, и спустя три часа он скончался. Теперь вернёмся к рукам, — он взял левую руку, поворачивая надпись бритвой к лицу Стаса, — она сделана поверхностно, не глубокое проникновение, словно поцарапался. Однако с правой рукой дела обстоят посложнее, — Дима опустил левую руку, показывая теперь правую, — линии были нанесены бритвой, что и привело к смерти. Раны глубокие, ровные, как и надпись. В конце линий имеются две небольшие точки — электрошок. Разряд был небольшой, нанесён после смерти, словно ради галочки. Никаких фактов изнасилования или телесного избиения не имеется. — Это всё? — Это всё. Мне вот, что кажется, — патологоанатом показал на конец линий, — я когда первый раз увидел, то подумал, что они похожи на нотный стан. В конце — вот здесь, видишь? — две палки, закрывающие эти линии, как раз после двух точек от электрошока. Плюс ко всему, буквы расположены на линиях, а не между ними, как бы намекая на ноты. Как человек, проучившийся в музыкальной школе, могу смело предполагать, что это была отсылка на музыку. Может, это какое-нибудь произведение или музыкант, связанный с Баварией? — А при чём тогда запись на второй руке? — Это приезд в Санкт-Петербург или же самый громкий концерт? Это уж вы решать должны.***
Могачёв стоял перед дверью детей Ивана и знал, что ничего хорошего из этого не выйдет. «Просто не должно ничего хорошего выйти». Олеся позвонила в дверь, выпрямляясь и в сотый раз поправляя волосы. Она очень переживала и паниковала, и Могачёв мог бы взять на себя это оповещение, но не стал. «Пусть научится делать это сама». Дверь открыла женщина средних лет, и Михаил сразу же понял — София, дочь Ивана, глаза и нос были точь-в-точь отцовские. Могачёв замер, рассматривая девушку и сопоставляя с рассказами Ивана о ней. — Что Вам угодно? — поинтересовалась она. — Здесь проживает Лебедева София Ивановна? — Да, это я. Олеся прокашлялась, сжала папку в своих руках сильнее и буквально выдохнула: — Ваш отец, Никитин Иван Леонидович, найден убитым в своей квартире. Примите мои соболезнования. София выпрямилась, тупо уставившись на Олесю, медленно перевела взгляд на Михаила. Из-за спины девушки выглянул маленький мальчик: — Мам, нам завтра в сад нужно сделать поделку, я тебе говорил? — он смягчал твёрдые звуки, смотря на Софию невероятно серыми глазами. Михаил, смотря на внука своего друга, ощущал невероятную тяжесть в душе, поднимающуюся к горлу. «Хотелось бы, чтобы Иван оказался на этом месте, а не я. Я подвёл, подвёл…» — Вам нужно ответить на пару моих вопросов, тело уже можете забирать, — продолжила Олеся, старательно избегая взгляда Софии и её сына. — Знаете, — Софья нервно откинула волосы назад. — Ни на что я отвечать не буду и никого забирать не стану. Это всё его шутки, несмешные подколы для того, чтобы мы обратили на него внимание! Всё, хватит с меня! До свидания! Она захлопнула дверь, закрыв на все замки, и Могачёв понял, что это тотальный провал. 79:00:00 Катя решила начать исследовать снизу-верх, как учил её отец. Она не пропускала ни сантиметра, откручивала винтики, осматривала грязь и пыль. Девушка чувствовала, что всё, что здесь есть — это бутафория, лишь иллюзия реальности. Кровь, которую она нашла под ремнями, оказалась обычной акриловой краской — так говорил документ с экспертизы, который девушка положила рядом с собой и каждый раз, находя что-то стоящее, обращалась к нему. «Однако это всё — очень искусная бутафория». Когда девушка достигла ремней, в кабинет вошёл Назар с кучей еды и воды. — Заточение в этом кабинете будет до двух часов завтрашнего дня, поэтому, чтобы как-то скрасить это время, я взял еды. Бери, не стесняйся, всё в твоём распоряжении. Она кивнула, вновь вернувшись к ремням. «Сделаны явно из кожи. Пользовались три… нет, раза четыре, если учесть эту шероховатость. Очень похожи на ремни для БДСМ-игр, может, здесь есть какая-нибудь метка клуба?» — Ого, всё так серьёзно? — Катя дёрнулась, осознавая, что проговорила это вслух. — Это всего лишь предположение, — пожала плечами та. — Но проверить стоит. — Как? — Обычно это мелкая надпись на одном из ремешков. Оба принялись рассматривать ремни. — На моём ремне есть маленькая надпись, — Назар прищурился, чтобы разглядеть лучше. — Сделано в… 2010? Чтобы это могло значить? Катя задумалась. На её ремешке ничего не было. — Там написано на русском? — Да. Думаешь, что это какая-то поставка в Москву? — Да, думаю, что в какую-нибудь психиатрическую больницу. Нужно узнать про изготовление кресел в 2010 году и куда их привозили. Может, то, что нужно найти — это название больницы, либо имя кого-то из пациентов. — Ты всё же думаешь, что это связано с психиатрической больницей? Она кивнула: — Это кресло очень похоже на те, что использовали при электрошоковых терапиях в психиатрических больницах. Потёртости свидетельствуют о том, что этими ремнями привязывали запястья, туго, примерно так, — девушка положила на ручку свою руку, туго стянув ремнём, — потом включали электрошок. От боли и желания избавиться от этого, человек тряс рукой вот так, — она подвигала рукой взад-вперёд, — создавая на ремне шероховатости и потёртости, а на руке, — она отвязала ремень и показала красный след на запястье, — следы, и, если ток подавали долго, раны на руке. Частички кожи могли остаться на этих ремнях, но их явно хорошо обработали перед тем, как прикреплять к этому стулу. — Почему ты думаешь, что это разные части, а не единое целое? — Посмотри на кресло, — она обвела его рукой. — Оно новое. На ножках нет царапин, нет облезлой краски. Колёсики чёрные, а не серые, от того, что не катались по полу. Да, их могли бы подкрасить, но тогда бы всё равно были видны следы, а их нет. Когда человек ёрзает на сиденье, то тоже остаются следы, а здесь ничего. Оно новое, а ремни — старые. Единственное, что нам здесь нужно, так это ремни. — Звучит очень разумно, — он согласно покивал, застучав по клавиатуре. Единственной деталью, что Катя ещё не осмотрела, была голова стула. Она коснулась обивки, аккуратно вдавливая её внутрь. Голова была не твёрдой, а мягкой, где-то проседающей, где-то упругой. «Странно и непривычно. Под ней точно что-то есть». — Особой информации нет. Говорят, что в 2010 году был пик критики электрошоковой терапии, как раз после статьи Джона Рида и Ричарда Бенталла. Поставка в Россию была временно закрыта. Видимо, эти кресла были сделаны в последний раз и отправились в какую-то психиатрическую клинику, название которой я пока не знаю. — Это вообще можно как-то узнать? — Без трека — нет. — Тогда будем искать ещё зацепки, — девушка достала складной ножик и под возмущённый возглас Назара разрезала голову психиатрического кресла. — То, что ты сделала, незаконно! — Ну так арестуй меня или, не знаю, что там ещё копы делают. Девушка заглянула в разрез и замерла, смотря туда большими глазами. Назар встал и подошёл. — Скажи, что ты тоже это видишь, — тихо произнесла Катя, посмотрев на следователя испуганными глазами. 77:00:00. Стас успел съездить в три места, где, предположительно, продавались нужные дрели. Он успел поцапаться с первым хозяином, слишком наглым для следователя. Второй ничего не сказал, а третий оказался очень любезным, накидав ещё два дополнительных магазина. Как понял Стас, о них знают лишь в узких кругах. Поэтому следователь решил проверить их и держал путь в магазин «У Дреллера». Припарковавшись рядом, Стас вышел из машины и зашёл в небольшой магазинчик. Он был на окраине, совсем неприметный. Следователь заметил, что несмотря на то, что магазинчик находился на отшибе, вывеска была новой и сверкала от чистоты, а вокруг было чисто и аккуратно. О приходе оповестил колокольчик, и из коморки выбежал слегка полноватый мужчина средних лет с лучезарной улыбкой. — Чем могу помочь? — Стас показал удостоверение, но лицо продавца лишь ярче засияло. — Вау, представитель власти! Надеюсь, Вы не собираетесь избить меня дубинкой и сказать, что это я сам на неё упал? — А Вы меня совсем не боитесь, — хмыкнул Стас, не обижаясь на его слова. Действия его коллег оставались действиями его коллег, а не его собственными или же его команды. — С чего же я должен? Впрочем, всё это явно не то, из-за чего Вы здесь. — Да. Мне нужно узнать: кто-нибудь в ближайшее время покупал у Вас дрель для трепанации? — Хм, её уже около месяца никто не покупал. Последнюю поставку мы делали для какой-то организации, борцов за трепанацию как лучший в мире способ лечения болезней. — Вы не нашли это странным? — Нет, конечно. Обычное дело. — Что вообще Вы находили странным в последнее время? — Отсутствие снега! — он посмеялся, но над грозным взглядом Стаса замолк, откашлявшись. — Возможно, в последнее время была лишь одна странность, но это не касается проданных дрелей, лишь самого магазинчика. — К примеру? — Заходил сюда один мальчишка, покупал маски. Он сказал, что нам бы подошло новое название, что-то яркое и запоминающееся. — Ну и? — Мы же раньше назывались «Дрели и всякие медикаменты», и только с недавнего времени стали называться «У Дреллела». Он и придумал это название, сказал, что это как фамилия какого-то известного композитора. Чёрт, забыл, кого он приводил в пример. — Вы поэтому и купили эту вывеску? — Нам её оплатили: кто-то закинул деньги в ящик с надписью, чтобы мы поменяли надпись на «У Дреллела». К нам, кстати, после этого и обратилась эта компания борцов за трепанацию, раньше именно им мы никогда не делали поставки. Стас, поблагодарив за информацию продавца, вышел из магазинчика. Тяжело вздохнув, он понял, что единственное место, где можно найти ответы — Московская консерватория имени П. И. Чайковского.***
Олеся сжимала руль в руках до белых костяшек. Этот разгор и реакция на него была для неё новой. Она видела, как просто это происходит в кино, но никогда не могла предположить, что реакция будет такой негативной. «Лучше бы она разрыдалась, честное слово». После того, как двери закрыли, она ещё долго стучала и звонила, и только спустя час оставила свои попытки. По совету Михаила Ивановича, девушка написала записку и закинула в почтовый ящик, всё ещё надеясь, что дочь убитого совсем не бессовестный человек. — Ты не должна удивляться: они не любили своего отца, поэтому так и отнеслись к его смерти, — произнёс Могачёв, не поворачивая головы в сторону девушки. — Вы так и предполагали? Почему тогда… — Ты бы мне не поверила: тебе всё равно нужно было бы самой убедиться в этом. Не в моих правах было тебя отговаривать. Олеся промолчала, смотря на дорогу. Она готова была разрыдаться от провала, заодно что-нибудь разбив. — Слушай, ты ничего не смогла бы изменить, — продолжил Могачёв, повернувшись к ней лицом. Олеся заметила, что тот был глубоко огорчён и витал в своих мыслях, явно печальных и депрессивных. — Ивану мы жизнь уже не спасём, в отличие от жизни Сергея. Предлагаю наведаться на место преступления и ещё раз всё осмотреть. — Хорошо, — Олеся кивнула, вбив в навигатор адрес Ивана. Вопрос вертелся на языке девушки, и она всё собиралась с мыслями, чтобы его озвучить. — Говори, как есть, не подыскивая нужные слова, а то так состаришься. Олеся покраснела и произнесла: — Они не хотели его знать потому, что он отсидел за кражу? — Ты всё же просмотрела его биографию? — Это моя работа. И всё же: неужели из-за этого София больше ничего и знать о нём не хочет? Могачёв долго молчал перед тем, как сказать: — Он был хорошим человеком, и тюрьма не сделала из него отброса общества. София упорно игнорировала отца, когда тот из кожи вон лез, чтобы возвратить её любовь к себе вновь… — он на секунду замолчал. — Нельзя ненавидеть прошлое, но и нельзя им же и жить. Ваня перестал им жить, а дочь в нём застряла. Вот и всё. Олеся посмотрела на Михаила Ивановича. Он глядел на дорогу, не моргая, своими серыми глазами. Девушка не видела слёз или горечи, лишь отражение дороги — и больше ничего. — Это ужасно, — прошептала Олеся. — За одну ошибку ему пришлось расплачиваться всю оставшуюся жизнь. Могачёв лишь согласно кивнул, ничего не добавив. Весь оставшийся путь до квартиры они ехали молча.***
Саша потёр глаза, уставшие от света монитора, сетуя на то, что не захватил с собой очки. — Эта одежда уже сливается в единое целое в моей голове. — Поддерживаю, друг, — Кирилл откинулся на спинку стула, закрывая глаза. — Отследить точно такое же просто нереально. Мы останавливаемся на девятнадцатом веке, но больше ничего и не находим. Ни тех, кто сейчас это продаёт и где, ни то, где это может пригодиться сейчас, ни полную историю этого платья. Чертовщина! — И эта грёбаная шапка! — Саша кинул её на диван к Свете, которая сидела на нём, тупо уставившись в потолок. — Вообще ничего! Подумаешь, это всё одежда какой-то девушки из девятнадцатого века. — Богатой девушки, — ответила Света. — И явно русской. Ткань — определённо шёлк, очень дорогой по тем временам. Узоры, сделанные явно рукой профессионала, добавляют этому наряду ещё пару тысяч. О платочках вообще молчу: шёлк, вышитые инициалы Вани, бахрома. Это была очень богатая семья. — И это всё? — Кирилл потянулся к бумагам, которые принесли с экспертизы. Именно по ним они узнали, что это за ткань. — Тут пишут, что был обнаружен ещё и волос коня. — Какая-то богатая русская наездница! — воскликнул Саша. — Да их тысячи! Света застонала, ложась на диван. — Это всё слишком сложно. Эта женщина может быть кем угодно: начиная от реального любителя косплея, заканчивая… Саша посмотрел на девушку, осенённый одной мыслью. Он увидел в её глазах то же самое, и они оба завопили: — Картина! — Господи, — Кирилл прикрыл ладошками уши. — Потише вы. При чём тут вообще картина? — Не она! — принялся пояснять Саша. — А он! Иван! Его облачили в этот костюм, положили на кресло, скинув ноги в правую сторону так, словно он ехал на коне, а не лежал на кресле! Всё это — отсылка на какую-то картину. Нам же сам Михаил Иванович сказал, что всё это — картина, произведение. А значит, есть где-то такая же картина с такой же одеждой, такой же формой ног и такой же шляпкой! Кирилл кивнул, застучав по клавишам компьютера. Саша внутренне затрепетал. «Отгадка не была ещё настолько близкой». Кирилл открыл картины, вбив лаконичное «картины с лошадью и наездницей», и медленно принялся листать вниз. На каком-то моменте Света, подошедшая к монитору в начале поиска, ткнула в экран, прокричав: — Это она! Кирилл открыл картинку. — Это же Брюллов, сукин он сын! — проговорил Саша. — Смотрите, всё по одежде сходится, и написана она была в… — 1832 году, — закончил Кирилл. — Значит, она — то, что нам нужно! Но для чего?***
Назар смотрел на мёртвых пиявок в головке стула и был настолько ошеломлён, что не с первого раза услышал вопрос. — Что? — Там листы бумаги, под ними, — девушка отодвинула одну пиявку ножиком, сморщившись от отвращения. И вправду: трупы пиявок покрывали некие листы бумаги. — Их нужно достать. Назар словил взгляд Кати, что без слов говорил о том, что сделать это должен он. Превозмогая рвотные позывы, следователь надел перчатки и окунул руку в яму с пиявками. Даже сквозь перчатку следователь чувствовал их склизкие и мерзкие мёртвые тела. — Вы просто герой, — выдохнула девушка, когда Назар достал все листы, что были в этой голове. — Это моя работа, — он разложил листы на кресле, разворачивая и отгибая кончики. На первом листке чёрным карандашом была нарисована большая кривая голова с множеством глаз в ней. Они были мрачными, тёмными — их явно рисовали с силой, вдавливая и где-то раздирая бумагу от нажима. Второй рисунок был весь красный: кот и собака с крестиками вместо глаз и маленькая девочка, которая тянула красные нити из своих животных и злобно улыбалась. Третий лист был разноцветным, весь пёстрый. Это единственный хороший рисунок: дом, два дерева, разноцветные облака, мама и двое детей — мальчик и девочка — стояли у порога дома. Два остальных листка были исписаны большими синими буквами. — О боже, — выдохнула Катя. — Это сделал какой-то ребёнок. Она повернула первое письмо лицом к себе, громко зачитывая: — Дорогая мамочка, пишу тебе десятое письмо и прошу привезти мне оранжевых фруктов из своей работы. Те, что мой брат съел один. Скажи, когда ты меня заберёшь из этого детского садика? Здесь слишком много белого, я так скучаю по своей голубой комнате, — девушка сглотнула, переворачивая письмо. — Мой брат сказал, что ты заберёшь меня до начала грозы. Почему ты не приходишь за мной? Неужели твои друзья важнее меня? Где наш папа? Мама, я скучаю. Назар видел стоящие в её глазах слёзы и, сделав вид, что совсем ничего не замечает, зачитал второе письмо. — Мамочка, гроза будет на следующей неделе. Брат сказал, что ты заберёшь меня до начала грозы, потому что гроза кусается и может забрать меня к папе. Мама, я тебя люблю и папу люблю, но я хочу, чтобы ТЫ пришла за мной. Лиза говорит, что ты не придёшь, но брат сказал с ней не говорить. Мама, я скучаю. Повисла тишина, лишь шум компьютера звучал в кабинете. — Гроза — это отсылка на электрошоковую терапию, верно? — спросила Катя, смотря на рисунки. — Тоже об этом подумал, — согласился с ней Назар. — Нужно поискать больницы в Москве, которые в 2010 проводили электрошоковую терапию. Вдруг мы найдём то, что нам нужно. Вернее, ту, которую нам нужно.***
— Ты что тут делаешь?! — Диана утащила Стаса в непонятном направлении, нервно оглядываясь по сторонам. Непонятным направлением оказалась кладовка. — Пришёл повидать любимую сестричку? — Стас улыбнулся. Выводить свою старшую сестру он любил больше всего в жизни. Даже больше, чем бить преступников и разгадывать преступления. — Ты забыл про кодекс? — она сложила руки на груди и посмотрела в его бесстыжие глаза. — Никогда не соваться друг к другу на работу, да-да, я помню, но мне нужна твоя помощь, — Стас показал ей снимки рук и вывеску дрельного магазина. — Мне нужно узнать взаимосвязь между всем этим. Мне сказали, что всё это связано с нотами и музыкой, а вывеска — с каким-то известным композитором. Ты знаешь это лучше меня. Мне нужна твоя помощь. Диана скептически посмотрела на Стаса, а после снова перевела взгляд на снимки: — Ну, отсылка очевидна — это Якоб Беккер. Он фортепианный мастер, хотя не всегда им был. В детстве он увлекался гравюрой и живописью, рисовал, кстати, неплохо. Были мнения, что Брюллов взял у него технику, но всё это лишь бредни. — Что ты ещё знаешь? При чём тут 1841? — Ну, могу предположить, что это, опять же, связано с Беккером. Он в 1841 году основал фабрики в Санкт-Петербурге. Он же по национальности немец, и тогда это было довольно сложно, но он справился. Его фортепиано было самым лучшим, поставлялось во Дворец Его Императорского Величества. — А ноты? Его произведение? — Он не писал, только создавал. Это Шаинский, его знаменитый «Кузнечик». Что до Баварии, то третий патент Беккера был от баварских магнатов. Именно тогда он прикрепил струны в инструменте не к верхнему концу вирбеля, а к нижнему его концу, проходившему сквозь всю толщину вирбельбанка. — А теперь можно по-русски? — Круто это было и ново. Звучание было другое: полное, звук не резал, звучал просто прелестно. Это было красиво, прочно, изысканно и дорого. Тогда-то он стал не просто Беккером, а Дж. Беккером. — Что с ним случилось? — Серьёзно заболел, передал руководство другим людям, а те заметно ухудшили качество роялей. Он всё ещё оставался популярным, но не настолько, как прежде. Про произведение вообще ничего сказать не могу. Про него особо и не известно: написал и написал. Шаинский был знаменитым детским композитором, его все любили. Если что узнаю — наберу. — Спасибо, сестрёнка. — Скажи, это опасно? — она заглянула в его глаза, желая прочитать все ответы на её многочисленные вопросы. — Не для меня, — Стас успокаивающе улыбнулся. — Это моя работа, забыла?***
Дверь квартиры была опечатана. Сорвав наклейку, Могачёв увидел, как Олеся достала ключ и открыла дверь. Изнутри всё равно веяло холодом и одиночеством, хоть там и не было больше трупа. «Там больше никого не было». Войдя внутрь, Михаил сразу почувствовал что-то неладное. И дело было не в том, что отсутствовала музыка, а в том, что всё внутри было другое. Стены казались чище, чем прежде, воздух внутри отдавал лилиями. — О нет! — вздохнула Олеся из кухни. Пройдя внутрь, Могачёв заметил, что всё тут было так, как до убийства: столовые приборы, неспиленные ножки стульев, обычный свет, а не бутафорский. Еды больше не было. «Ничего больше нет. Хитро». — Это кошмар! — Олеся повернулась с огромными из-за паники глазами. — Этого не может быть! 46:00:00 У Могачёва осталось лишь три часа до заседания в штабе со всем коллективом, и он боялся, что его вылазка сюда затянется не дольше, чем на два часа. — Давно Вы к нам не заходили, Михаил Иванович, — произнёс психотерапевт, ведя того сквозь белоснежные коридоры и палаты с решётками. — Не представлялось времени заглянуть. — Ну, ничего, Вашему другу всё равно покажется, что он не видел Вас всего день, а не полгода. Михаил кивнул, не придавая значения упрёку. Психотерапевт свернул налево, открывая ключом палату номер сто восемьдесят один. — Как закончите — позовите санитара, нажав на красную кнопку. — Я ненадолго. — Понимаю, — врач вышел, закрывая за собой дверь. Михаил прошёл вглубь, присаживаясь на стул у кровати. На ней, скрутившись в комок, лежал мужчина за шестьдесят, с потухшими глазами. — Привет, Лёня. Мужчина зашевелился, посмотрел на Михаила Ивановича, и глаза его прояснились, расцвела улыбка на лице. — Миша! — голос хриплый, слегка надрывный, но радостный и счастливый. — Поседел же ты за день, друг мой! Что, опять чуть машина не сбила? Могачёв улыбнулся, внутренне поразившись, что для его коллеги прошёл лишь день, когда для него самого — больше ста двадцати. — Как твои дела? — Эти врачи водят меня по новым процедурам, — он заговорщицки пригнулся, понизив тон. — Они сказали, что ещё полгода — и мои нервы станут, как новые. Представляешь, как новые! — Это невероятно, — «полгода назад всё было так же. Для него они никогда не закончатся». — Но я к тебе по делу. Мне нужна твоя помощь в деле, которое ты вёл до того, как попал сюда. — Тише ты, — Володя шикнул, опасливо озираясь по сторонам. — Они же могут понять, что я знаю о них всё и копаю в своих знаниях глубже. Говори тише и осторожно, они слышат нас, где бы мы ни были. Могачёв пригнулся к нему, принимая его игру не в первый раз. — Твоё дело о пропаже детей из психиатрических больниц. Мне нужно всё, что ты знаешь об этом деле. — Но зачем? Неужели наш босс не может подождать ещё полгода, чтобы я оклемался тут и всё ему сразу же рассказал? Он же посылал меня на дела гораздо более долгие. — Идёт полная документация. Нам нужно задокументировать всё, что ты знаешь об этом деле. Володя понимающе кивнул: — Принял. Детей не просто похищали: их убивали в этих психиатрических больницах. Понимаешь, кажется, двадцатого июля 2010 начался пик этого потока. Многие психиатрические больницы начали резко запирать в своих стенах кучу детей, иногда действительно психически нестабильных, иногда совершенно нормальных. Их просто гребли в дурдомы огромными кучами, а после такими же огромными кучами вывозили на кладбища или свалки, в зависимости от того, были у них семьи или нет. Кстати, я говорил тебе, какая здесь, на удивление, вкусная еда? — Ты узнал, в чём дело? — Ах, да-да! В какой-то больнице — посмотри в моём блокноте её название — я и нашёл ответы на эти вопросы. Она закрылась в 2011 году, я встретился с бывшим администратором этой больницы. Милая женщина была, не знаю, что с ней сейчас. Кажется, звали её Анна Николаевна. Она-то мне и рассказала, что на детях ставили запрещённые тогда виды терапии: электрошок, трепанацию, лечение пиявками, всякие другие зверства. Они вычисляли работу мозга на те или иные виды операций, документируя и передавая информацию выше. Тогда это было запрещено, поэтому они делали всё подпольно. Она сказала, что после смерти какой-то девочки в 2011, их больница словно на чёрную полосу стала: повысился уровень смертей не только пациентов, но и персонала. На тот момент, эта женщина была одной из немногих, кто дожил до закрытия больницы. — Но почему она доверилась тебе? Лёня заговорчески усмехнулся: — Ты забыл, Миша, что я психолог со стажем. Я знаю, как дотрагиваться до душ подозреваемых и вытягивать нужную мне информацию. — Ты же мог упечь её в тюрьму, разве она не боялась? — Она — марионетка. Это была не её идея, не её план. Эта руководительница и остальной персонал следовали инструкциям какого-то человека, который всё это придумал и организовал. Вот он-то мне и нужен был, и она это прекрасно понимала. 42:00:00. Вся информация, выложенная буквально за час двадцать, создала тишину в штабе. — Значит, мы ищем какую-то девочку, которая лежала в больнице. Верно? — спросил Денис, покрутив в руках ручку. — Да, — ответил Назар. — Это девочка лежала в психиатрической больнице, скорее всего, той самой, о которой упоминал друг Михаила Ивановича. — Вы нашли её? — В процессе, — откликнулся Стас, который этим и занимался. — Я предлагаю съездить к этой женщине и опросить её, показав эти рисунки и надписи, — произнёс Могачёв. — Это могло бы ускорить наши поиски. — Найдя больницу, мы найдём и руководителя, — задумчиво произнёс Денис. — Вчера я поговорил с семьёй Сергея; они очень взволнованы и опечалены, поэтому в наших же силах найти ответ на вопрос. Шифровальщики отослали вопрос: «Где она сейчас?». Фраза написана на немецком. — Если связывать с психиатрическими больницами, то первая из них была построена в Германии, — отозвался Назар. — В точку. Но сам вопрос странный. Убийца имеет в виду, где она похоронена или как? — Она может быть и на свалке, — предположила Света. — Или же её родственники выбрали способ кремации. — Скорее всего, это какое-нибудь кладбище, — произнёс Могачёв. — Ответом может послужить определённое место на каком-то кладбище. — Нашёл! — закричал Стас. Все тут же подбежали к нему. — Это Ховринская больница! Закрыта в 2011 году, по исписанной истории друга Михаила Ивановича всё тоже верно. А вот и телефон главы этой больницы в прошлом — Анны Николаевны. — Ты просто золотце! — воскликнула Олеся, радостно улыбаясь. Стас набрал номер телефона, и все замолчали, слушая тихие губки телефона. — Здравствуйте! Вас беспокоит следователь… А… Эм… Да, хорошо! Непременно. До свидания, — Стас положил трубку, оборачиваясь к группе. — Она будет лишь завтра в час дня в Москве, сейчас она в Финляндии. Посоветовала мне перезвонить завтра. — Сколько у нас времени? — спросил Денис. — Около сорока шести часов, — ответил Кирилл. — Время ещё есть. Завтра нужно срочно связаться с ней. — А до этого? — Не паниковать и попытаться альтернативным способом найти эту девочку. 17:00:00 — Олеся, хватит стучать по ноге. Раздражает. — Денис, хватит командовать. Раздражает. Парень закатил глаза: — Нужно было ехать с Михаилом Ивановичем. — Это я его пригласила, а не ты! У тебя на него нет никаких прав. — Так говоришь, словно он твоя собственность. Олеся закатила глаза, отворачиваясь к окну. — Он не моя собственность. Если тебе не нравится то, что я говорю, мог бы не брать меня к себе в команду. — Я ценю тебя не за твою дерзость, а за твои знания. Вылазь, приехали. Парень остановился у небольшого загородного дома номер сорок шесть с плоским зелёным забором. Подойдя, они позвонили в дверь, и камера, повернувшись к ним, словно потребовала удостоверения личности. — Меня зовут Денис Григорьев, — он показал удостоверение в камеру. — Это я звонил Вам пару часов назад. Камера опустила голову, и дверь открылась, пропуская их внутрь. — Добрый день, господа полицейские! — дверь открыла женщина по документам за семьдесят, но выглядящая на все сорок. Высокая, улыбчивая, стильно одетая. — Как доехали? — Не плутали, — лучезарно ответила Олеся, недав времени Денису высказать всё недовольство её местоположением. Оба полицейских зашли в светлую гостиную. Олеся пихнула Дениса в бок, указывая на картину в дальнем углу. Это был Брюллов и его «Всадница», та самая, на которую ссылался убийца. — Это очень хорошо! Будете чай? — Нет, спасибо, мы быстро, — проговорил Денис. — Я вся во внимании. — Пару лет назад вы были главой Ховринской больницы. Нам нужно узнать, кому принадлежали эти рисунки, — Денис показал ей листы. Женщина, надев очки, внимательно изучила их. — Очень знакомые, знаете ли. Видимо, я общалась с ней лично. У меня были кое-какие пациенты из моей больницы. Можете сказать примерные даты? — 2010-2011. Мы думаем, что эта та самая девочка, которая принесла в Вашу больницу чёрную полосу. Анна Николаевна кивнула. — Поняла. Поднимемся наверх? У меня там есть журналы за этот период моей деятельности. Знаете, я до сих пор никак не могу их выкинуть. Как-то давно, лет семь-восемь назад, один следователь мне посоветовал держать их при себе. Поднявшись на второй этаж, Денис увидел огромный красивый рояль. «Ставлю сотку, что именно он — произведение Беккера». Анна присела около ящика, перебирая журналы. — Какой красивый рояль, — выдохнула Олеся. — Откуда он? — О, я не играю, это для моего внука. Когда больница закрылась, там был этот рояль, нужно было кому-то его забрать. Внук у меня музыкант, вот я и забрала его себе. Теперь я слушаю не только «В траве сидел кузнечик» или «До-ре-ми-фа-соль-ля-си». Олеся с Денисом переглянулись. «Мы на верной полосе». — Вы слушали эти произведения в больнице? — спросил Денис. — Да. Пациенты любили поиграть это. Это было единственное, что их не раздражало и что они умели играть. Ой, вот и журнал, — она достала большую помятую и истёртую зелёную тетрадку. Открыв её в середине, она быстро пробежалась глазами, пролистала пару страниц вперёд и, прочитав надпись, произнесла. — Её звали Лера Соболева, десять лет. Она умерла в 2011 году в нашей больнице. У девочки была шизофрения. Тяжёлый случай. — Что ещё Вы можете сказать? — спросил Денис. — Я записала, что её мать попала в тюрьму из-за убийства мужа, а старший брат был отправлен в приют, и иногда навещал ее, сбегая. — Ужас, — выдохнула Олеся. — Где она похоронена? — Этого я не знаю. Нужно наводить справки по-другому. Её забрала фирма и похоронила за счёт государства, я не занималась этим делом. 9:00:00 Новодевичье кладбище в лучах заходящего солнца было красивым и пугающим. Где-то здесь, как узнал Стас, хранилось тело маленькой Леры Соболевой. Могачёв шёл мимо рядов, в который раз вглядываясь в таблички и читая имена. Кладбище было огромным, понадобилось много следователей, дабы разыскать ту самую могилу. — Она где-то здесь, — прошептала Олеся. — Мы обязаны её найти. — Мы уже два часа ходим туда-сюда, — разозлился Стас. — Даже урны с прахом осматриваем. Всё настолько безнадёжно. — Много же было денег у того, кто её здесь похоронил, — обронил Денис, сворачивая налево и изучая повторно этот угол. Телефон Могачёва завибрировал, оповещая о звонке. — Это он? — вскричала Олеся. Могачёв кивнул, мгновенно ответив на звонок. — Проследите вызов, живо! — Н-ну, где же она? — всхлип Сергея на том конце провода ошеломил Могачёва. «Он пока жив, пока жив». — Где-то на Новодевичьем кладбище. Сергей, ты как? На том конце послышался хлопок, вскрик в трубку и мигом последовала фраза в край перепуганного Серёжи: — М-место, скажите место. — Что он просит? — спросил Стас. — Место. — Чёртов подонок, — разозлился Стас, уходя в перёд и просматривая могилы впритык, громко декламируя имена и фамилии. — У нас ещё есть время, — ответила Могачёв. — Мы найдём её место. Теперь скажи, как Серёжа? — Я… — я с-сам опред-деляю время. Вы на м-месте. Чт-то, глупые п-полицейские никак не могут-т найт-ти нужн-ное мест-то? — Её здесь нет. Вернее, она здесь есть, но никто не знает, где именно. В картотеке охранников нет никого с именем Леры Соболевой. — М-мне нужен ном-мер, а не от-тговорки. — Вызов отследили, — проговорила Олеся. — Земляной Вал, дом 53. Опергруппа уже выехала. Тяните время. — Мест-то, Михаил-л Иван-нович, — проговорили в трубку. — Нам нужно ещё время. — Мест-то. — Мы почти… — Номер, — Сергей всхлипнул. — Скажите ему номер и спасите меня. Пожалуйста… Могачёв замолчал. Снова чья-то жизнь зависит от него одного, снова чьи-то страхи на его совести. — Я не знаю, — выдохнул бывший следователь. Вокруг стало тихо. — Что там? — обеспокоенно спросила Олеся. На том конце истерично заплакали: — Скажите, что я любил свою семью, — и послышались гудки. Могачёв отключил вызов, невидящими глазами уставившись на телефон в его руке. — Что там? Что? — Олеся посмотрела в его глаза и отшатнулась. — Неужели… Могачёв опустил руку в карман, поднимая глаза к небу. — В этот раз мы проиграли. Останавливай поиски.