Салочки

30 ноября 2019 года.

      Был сегодня на могилах родителей. Почему-то думал, что станет легче после смерти Могачёва сюда заявиться. Но нет. Не стало. Ни на секундочку. Всё так же мерзко, и в душе никакой грусти, ничего кроме… расслабления?       Эти лица с надгробных плит всё ещё смотрели на меня с укором, с открытой неприязнью. Они умудрялись смеяться надо мной даже с того света. Неужели, дорогие родители, я был настолько жалок, что не заслужил ни капли вашей любви? Неужели вы не понимали, что требовали от ребёнка слишком многого? Чёртовы мрази. И не удивляйтесь на том свете, почему ваши могилы оплёваны и все заросли травой. Ах точно, какой «тот» свет — обращаясь к вам, нужно смотреть не на небо, а на землю. В самый-самый ад.       Где мы и встретимся. Чувствую, что скоро.       Зато на могиле сестры было, как всегда, спокойно и уютно. И как эти олухи не нашли тебя? Твоя могила здесь самая красивая и милая, даже светится добром, как и ты, мелкая моя, при жизни. Вот кого-кого, а тебя мне дико не хватает. Может, потому, что маленькой была и любила меня всем сердцем? Подвёл.       Родная, ты всегда знала меня лучше всех, так скажи: почему я убил Назара после смерти Могачёва? В этом не было никакой надобности: он же не почувствует боли. Можно было бы просто его ранить, а после изменить воспоминания, как любил делать наш отец. В который раз повторюсь, что тебе повезло его не застать. Может, именно поэтому у тебя была такая хорошая психика до одного момента?       И зачем я сказал те слова, сестрица? Почему вообще помчался за ним, как дикий? Всё равно никто никогда не догадался, что это я. В любом случае, всё можно было бы уничтожить в штабе.       Кажется, всё пошло по пизде с того момента, когда Олеся увидела меня. Эти слёзы в глазах, полных недоверия. Бедняжка подумала, наверное, что меня заставили под предлогом смерти. Хотя, можно и так выразиться. Если смотреть глубоко и детально… В прочем, ты сама всё знаешь. Как же смешно осознавать, что я, будучи успешным и живым, давно умер.       Молчишь. Даже в голове моей не отдаются твои слова. Не знаешь ответа, понимаю и не осуждаю, я также запутался в себе ещё, кажется, больше прежнего. Свалить бы сейчас куда-нибудь на другой конец страны и помедитировать, но эта чёртова работа и жизнь…       Хочу уехать в Иркутск, поближе к Байкалу. Там мне всегда хорошо, помнишь? Он бы мне точно помог разобраться в себе.       Могачёв действительно был мёртв. Стас специально привёз Диму посмотреть и убедиться в этом. Видеть мёртвого и вспоротого Могачёва на столе в морге было странно и как-то неудовлетворительно. Не так я хотел, чтобы он умер. Слишком рано. Ещё бы три дня, всего-то три дня… Зато шуму дал по телевидению, небось все убийцы повылазят и сдадутся. Никто бы не вынес: этот взгляд серых глаза даже меня через экран телевизора гипнотизировал и бросал в холод.       Зато я следы все вымел идеально. От всех, кто помогал, избавился. Назар и мой дом горели шикарным пламенем. Из всего дорогого сердцу унёс лишь дневники. Думаю и с ними распрощаться: погребение Могачёва будет завтра, поэтому посчитал символичным кинуть свои дневники ему в могилу. Пусть хоть на том свете узнает, кто его превзошёл. Кате и Саше уже ввели яд: они даже не проснутся. Можно ли после этого считать меня хорошим человечком? Конечно же, да. Не знаю, что делать с Олесей, пусть врачи и говорят о том, что долго она не протянет. Бедный Денис и так с ума сходит, а после её кончины совсем в психушку загремит. Не планировал трогать своих сотрудников, а по итогу прошёлся по ним сильнее всех.       Иногда смотрю на себя в зеркало и спрашиваю: а мог бы я поступить иначе? Мог бы не слушаться и стать честным человеком? И вижу чёткий ответ — нет, никогда и ни за что. Я закрываю глаза или открываю, не думаю или думаю — лицо моего отца всегда передо мной, а его голос, кажется, повсюду.       Все психологи только и говорят о том, что приводит к психологическим травмам, но никогда не дают чёткого ответа о том, что делать после. Как справляться с этой травмой? Как, блять, жить?       Почти сорок, а жить так и не научился.       Отец был бы.Но, возвращаясь к главному вопросу: что мне делать дальше? Сегодня я задал себе этот вопрос раз десять: вся моя карьера строилась ради этого шоу, которое сорвали практически под конец. Жаль, что я не обычный маньяк: так бы оно длилось вечно. Нужно было научиться ловить кайф от убийств, а не от боли людей и последующих их страданий от недосказанности и бла-бла. Как же это всё сложно.       Может, и у меня теперь только один путь? Если моя роль, с которой меня растили, исполнилась, то не значит ли это то, что я наконец-то смогу избавиться от своей физической оболочки? Смогу наконец-то потанцевать с тобой, сестричка? Если, конечно, Бог поймёт и простит.       Но так вряд ли случится. Он никого никогда не прощает.       Мысли даются с трудом. Гнев спал до апатии, в который, чёртов, раз.       Всё решится завтра. Мне нужно ещё одно доказательство того, что Могачёв умер. Думаю, Вселенная не заставит себя ждать и даст знак на похоронах о том, что мне делать дальше.       С дневниками распрощаюсь. Чувствую, что не смогу дальше их вести. Жизнь моя имеет возможность стать обычной и повседневной. До убийств теперь нет тяги.

***

      Я успел незаметно скинуть дневники в могилу, мысленно попрощавшись с прошлой жизнью. Неподалёку хоронили юную девушку, жертву суицида, и её друзья постоянно крутили одну и ту же песню всё время, тихо подпевая. Однако строчка «Захлебнувшись, перед смертью наслаждался вкусом соли» въелась в мой мозг намертво. Что-то в ней есть такое… чарующее?       Может, последние десять лет я то и дело наслаждался вкусом соли от слёз и в них же захлёбывался? Почему-то сейчас, в этот солнечный похоронный день я, как никогда, начинаю разбираться в себе. — Что будем делать? — Стас вопросительно смотрит на меня. Из всей нашей группы лишь мы вдвоём и с Димой сумели прийти на похороны. — Не знаю, — я отрицательно мотаю головой. — Убийца теперь явно залёг на дно. — А что, если он начнёт убивать налево и направо? Он уже убивает Катю и Сашу, похитил Назара, загнал в кому Олесю, свёл с ума Дениса, а ведь ещё остались Света и Кирилл. Не думаете, что… — Не думаю, что он психопат. У него же цель, он говорил, была в принесении боли Могачёву. Теперь, когда его нет, ему и смысла убивать нет. Я так считаю. — Тогда позвольте узнать, Максим Анатольевич, как мы его споймаем? Как накажем за все его блядские убийства? Как воздадим по совести этому бессовестному и бессердечному гаду? — У нас никаких улик. Как мы его споймаем? До этого у нас была связь с ним через Могачёва, а теперь — ничего. Мне сегодня звонили и сказали, что улики кто-то спёр. — То есть, Вы закрываете дело? Отпускаете убийцу?       Я, смотря в его глаза, хотел было рассмеяться и сказать, что отпустить себя вряд ли получится. Но в глубине души я видел, что в него закрались сомнения по поводу меня, но до конца ещё не сформировались. Так и знал, что Дима наплетёт ему всего самого правдивого. Кажется, мне надо было бы избавиться от него в первую очередь и добавить побольше сибирской язвы. — Я не закрываю дело, Стас. Мы продолжим его. Для начала нужно найти Назара и отталкиваться от этого.       Что-то сзади упало. Обернувшись, я заметил, как мать той девчонки упала в обморок. Этот бирюзовый платок бил по воспоминаниям, и эта поза, в которой брякнулась женщина… И ведь номера у них на машине 3737.       Глава семейства плакал и пытался поднять жену, но из-за слёз не мог этого сделать. Кажется, я слышал проклятья, но не мог оторвать взгляд от женщины и перестать вслушиваться в текст этой назойливой песни.       Я раскрылся, умирая.       Я понял, судьба, твой знак. — Давай так, — я откашлялся. — Я направлюсь к Олесе, нужно сменить Дениса, а вы вдвоём смотрите GPS Назара и ищите его. Вдруг он поехал к нашему убийце и угодил к нему в лапы?

***

      Олеся лежала на койке и походила на Спящую красавицу. — Выглядишь потрясно, — посмеялся я, посмотрев на табло сердцебиения. Ни участился, ни замедлился. Надеюсь, что люди в коме действительно слышат то, что им говорят. — Прости за остолопа, что в тебя выстрелил: я не отдавал такой команды, ты же понимаешь. Впрочем, я за многое должен попросить у тебя прощения: за убийства, за выстрел, за машину в земле. Поверь, меня не исправить и так нужно было сделать. Ты не поймёшь меня, но я этого и не жду. Помнишь, ты когда-то спросила о том, почему я так к тебе хорошо отношусь? А я тогда отшутился, что скажу это только перед смертью. Так вот. Ты мне напоминаешь мою сестру. Она была твоей копией, только маленькой: такой же любопытной и умной, стремительной и любящей. Она… была человеком, которого хотелось защищать и любить, и, смотря на тебя, мне тоже хотелось тебя защищать и любить. Если ты действительно слышишь меня, то прости и прощай. Я был дерьмовым начальником.       Я тихо закрыл за собой дверь, направляясь на Воробьёвы горы. Там, где всё началось, всё должно и закончиться. Впрочем, не зря же я никогда не учился плавать.