Последняя часть моей жизни. Осознанный, выращенный на собственных кошмарах и ненависти к себе и людям. Я не верю, да и не надеюсь, что доживу до глубокой старости. Такие люди, как я, либо сгнивают в тюрьмах, либо заканчивают жизнь самоубийством. Здесь я стал многоликой тенью. Тем, кем видела меня мать с первых лет жизни. Тем, кем хотел вырастить меня отец.
Я никогда не смогу забыть своё первое убийство. То, с чего мой внутренний демон проснулся и захлестнул всё самое хорошее и трезвое во мне. Дальше я сознавал, что буду лгать себе о ненависти к убийствам. И я не совру. Тот мальчик шести лет ненавидит убийства, однако тот, которого взрастили собственные страхи, обожает насилие и кровь. Первой моей осознанной жертвой был парень семнадцати лет. Я стоял на остановке поздним вечером, сетуя на плохой транспорт. Он тоже стоял со мной, весь продрогший от недавно прошедшего дождя. Мы были вдвоём, без лишних глаз и незапланированных ситуаций. Мы разговорились. Я всегда внушал доверие людям: они охотно говорили со мной, открывались и видели во мне что-то светлое. Их же вина в том, что всё оказалось ложью. Я предложил ему пройти до следующей остановки, предъявил своё удостоверение полицейского. Я уже закончил училище и делал первые шаги в карьере. Ни что во мне не дрогнуло при мысли о предстоящем убийстве, даже сердце не трепетало и не подкашивались колени, как писали в романах и показывали в кино. Я душил его, насилуя и наслаждаясь властью над несовершеннолетним мальчиком. Он вырывался, кричал, кусался, но мне было всё равно. Возможно, он так до сих пор и лежит в глубине лесопарка, куда я его отнёс. По крайней мере, получив доступ ко всей документации, я не нашёл его дела. Он так и числился бесследно пропавшим. Чувствовал ли я себя совестливо? Нет. Чувствовал ли я гнев божий, который ниспадал на меня? Тоже нет. Я давно чувствовал себя проклятым, и это убийство лишь помогло мне в этом убедиться. Я — копия своего отца.***
Я убивал ещё и ещё, насиловал, резал, издевался. Я был садистом до костей мозга, возбуждался от криков жертв, прекрасно понимая, что всё это передалось мне от отца, который наслаждался криками моей матери. Возможно, так и продолжалось бы до того момента, пока мне не стал сниться Могачёв. Каждый раз, когда я засыпал после убийства, он бежал за мной во снах, преследуя и убивая уже меня. Я стал видеть его в темноте комнаты. Идя рядом с жертвой, я слышал его голос, отводящий меня от преступлений. Я не мог так жить. Убийства помогали мне обрести эмоциональный баланс, и просто так отказаться от них я бы не смог. Я стал зависим, словно героиновый наркоман, чувствуя безнаказанность. Каждый раз, идя домой через эту остановку, я мысленно вкушал предстоящую сладость от насилия, которое, хотя и на время, подарит мне спокойствие. Лишь этот Могачёв останавливал меня, каждый раз возникая перед лицом в момент решающего удара. Я стал глушить мысли алкоголем и никотином, пытаясь хотя бы на минуту перестать видеть перед собой образ Могачёва. Он, словно моя совесть, шептал о тех ужасах, которые я творил, о неправильности жизни и покаянии. Тогда-то я и понял, что, чтобы избавиться от этих мыслей, мне нужно расправиться с тем, кто их приносит.Май
Начинается мой любимый месяц. Есть в нём что-то такое таинственное, что хочется познать. Мне дышать легче в мае. Словно всё во мне очищается, и я становлюсь не тем, кем являюсь. Начало моей подготовки к убийству /точнее, убийствам/ торжественно открываю в мае. Дневники отца как инструкция к идеальному преступлению: всё расчерчено, куча пометок, номера надёжных людей. Я опасался этих тетрадок, как огня, боясь поддаться соблазну, поздно осознав, что всё это время только и желал их открыть и изучить. Я превратился в монстра, и мне стало лень отпираться от этого. Я перестал сражаться, поддавшись течению времени. Благодаря связям моего отца, точнее, его странным увлечениям, у меня есть куча помощников: криминалисты, хирурги, патологоанатомы, врачи, режиссёры, журналисты, иллюзионисты. Я не знаю, насколько они были надёжными, но если им верил мой отец, то мне ничего другого и не оставалось. Имён я раскрывать не буду: даже здесь это небезопасно, да и совершенно не нужно. План моего отца заключался в том, чтобы насолить Могачёву через людей, к которым он привязался и проявлял уважение. Он не придумал детального плана, поэтому разработка и детализация легла на мои плечи. Мой план был прост: Могачёв стал работать преподавателем в университете, и легко можно было уничтожить его через студентов, общающихся с ним. Нет ничего проще, чем найти шестерых (моя любимая цифра) восприимчивых подростков и затащить их в один универ. Из-за экзаменов психика их пошатнулась, и любой, даже начинающий иллюзионист легко подтолкнёт их к мысли о нужном университете. Реклама в интернете, разговоры на улицах, брошюры и всё прочее — идеальное давление, чтобы по итогу они пошли туда, куда хочется мне. Они думали, что совершают свой осознанный выбор, не понимая, как добровольно становились подопытными крысами. Я поручил это задание Иллюзионисту, который натравил на них всю свою группу. Зрелище было великолепным и, главное, эффективным. Первым местом стал клуб по Дэвиду Линчу. Этот режиссёр — один из самых грустных воспоминаний из жизни Могачёва. Именно с ним связана история его первой любви. Может, это никогда не узнал бы мой отец, если бы та женщина, в которую был влюблён Михаил, не была мечтой моего отца. По идее, из этого клуба я должен был выбрать либо парня, либо девушку, однако решил усложнить и взять обоих. Не знаю, что в моём прогнившем сердце всколыхнулось, вынуждая отойти от плана, но выбор был сделан. Возможно, это приведёт к ужасным последствиям, но… Оба умные, любопытные, готовые бежать за своей идеей на край света. И оба чертовски походили на моих старых друзей. Может, это ностальгия и я старею? Их звали Катя и Саша. Дальше была Ховринская больница. Я начал с малого: смотрел отметки этого места в инстаграме. Все дети, движимые жаждой приключений и верящие в паранормальные явления, обязательно захотят посетить одну из главных тайн города. Практически в конце ленты я нашёл то, что искал: хилый мальчик на фоне портрета в одном из коридоров больницы. Мечтающий стать программистом, он подходил мне как никогда идеально. Я улыбнулся, когда увидел его имя: имя первого напарника Могачёва, который умер, защищая его. Сергей. Дальше я отталкивался от увлечений Могачёва. Тот обожал ходить в Третьяковскую галерею. Каждую пятницу в шесть часов двенадцать минут он заходил в это здание, ходил по залам ровно час и выходил. Он не останавливался ни у одной картины больше минуты, не заострял ни на одной своего внимания. «Одиночество доконало деда», — думал тогда я. Но потом, прошерстив дневники отца тщательней, понял эту манию. Мать Могачёва была художницей. Раньше она часто ходила в галереи: подолгу рассматривала одну картину, приходила домой и рисовала все эмоции, которые та в ней вызвала. Женщина рано скончалась: рак желудка унёс её в могилу в тридцать два. Поэтому такие прогулки — это своеобразные разговоры с самым близким человеком. Банально для того, у кого есть душа. Поэтому на курсах художников, проходящих в Третьяковской галерее, я нашёл свою жертву — Свету. Она увлекалась не только живописью, но и тканями, что мне явно сыграло бы на руку. Девушка была не наивнее Сергея, и я занёс её в собственный список. Оставалось найти двоих: одного связанного с рекламой, другого — с психологией. Рекламщик должен был стать моей первой жертвой. Нет ничего уморительней, на мой взгляд, чем убийство рекламщика. Здесь всё оказалось гораздо проще: я выбрал жертву из поступавших в ВУЗ. Поскольку он первый, волноваться о тайных смыслах было рано. Он стал лишь полотном и знаком номер один, не более. Моя реклама на недорекламщике. С психологом пришлось повозиться. Мне нужен был вспыльчивый, агрессивный, выбравший эту профессию лишь из-за детской травмы и желающий помочь в первую очередь самому себе. Благодаря моей обширной базе я нашёл нужного мальчика — Кирилла. На него будут падать подозрения всех мои сотрудников, что поможет мне дольше оставаться нераскрытым. Я слабо верил в счастливый исход, прорабатывая раз за разом план преступления всё лучше и лучше. Что-то внутри грызло меня, выходя головной болью. За целый май я свёл незнакомых людей в одно место. Они, даже не понимая этого, шли на ЕГЭ лишь для того, чтобы набрать нужное количество баллов в мой ВУЗ. Они уже были моими марионетками. Оставалось дождаться сентября. Об их не поступлении даже и речи не было: ректор — один из списка моего отца.Первый акт.
Нет ничего проще, чем убить девушку в наше время. Они ходят в наушниках, гуляют по ночам, не оглядываясь по сторонам. Стоит им просто улыбнуться, сделать пару комплиментов в нужное время — и всё, она полностью моя. Накачать синтетическими наркотиками, подсыпать снотворное в коктейль, пригласить к себе — миллион и тысяча способов убийства. Парней убить не так просто. От этого и смерть их гораздо слаще. Первая жертва — лишь знак, вызов на дуэль. Я должен был убить её сам. Без помощи кого-либо. Я ходил по Воробьёвым горам, искал тех, кто будет возвращаться сюда из раза в раз. Только маньяков и жертв тянет на Воробьёвы горы ночью, дабы побродить среди деревьев да послушать шум волн, бьющихся о берег. И я нашёл её — девушку Юлю, общительную журналистку, любящую шутки про смерть. Идеальных жертв, казалось бы, не существует, но… Я мечтал…Второй акт.
Дело сразу попало к нам в отдел. Олеся восприняла всё, как всегда, близко к сердцу. Стас видел в жертве свою сестру, сбиваясь с толку и не мысля трезво. Лишь Назар и Денис смотрели на дело глазами полицейских, ища возможные зацепки и сходства. Я работал чисто. Мои работники не привлекали меня к делу, ограничиваясь рапортами. За сухими буквами была видна вся их тревога и предчувствие нового маньяка в столице, первого, со времён Пичушкина. Я знал, что рано или поздно они придут ко мне за помощью. Возможно, это даже будет Олеся, которой не захочется больше таить в своей голове дело и у которой возникнет желание поделиться деталями со мной. Мы с ней с самого первого дня поладили, словно старший брат и его младшая сестра. Не буду скрывать: я и относился к ней, как к той сестре, которую потерял много лет назад. Медлить было нельзя. Только узнав о том, что они вышли на Могачёва и Олеся пошла к нему, я понял: вот он — знак действия. Сообщение, как и предполагалось, осталось Могачёвым незамеченным. Он удалил его, подумав о спаме, что только сыграло мне на руку. Не могу не отметить, что слегка разочаровался в его следовательском чутье. Ректор с радостью открыл мне и моей команде двери, выключив камеры и предоставив полную свободу действий. Расписание составили так, чтобы в момент убийства никого, кроме их, на этаже не находилось. Никита вышел из кабинета, направляясь на курсы по криминологии. Его крест — желание покурить, чем я и воспользовался. — Привет, — я подошёл к нему, улыбаясь. Клянусь, что в тех лохмотьях, в которые был наряжен, я походил на обычного прохожего, запутавшегося в двух домах. — Не подскажешь, где тут метро? — Да, конечно, — он улыбнулся мне в ответ, туша сигарету и поворачиваясь в сторону метро. — Вам нужно пройти прямо в ту сторону, и вы тут же… Удар по голове — и он обмяк в моих руках за секунду. Смерть подростков не доставляла мне отвращения; лишь холодная расчётливость и следование плану. Я затащил его через чёрный вход в кабинет, к двум хирургам, которые уже ждали меня там. Вместе мы сразу прикрепили его к штырям, вколов ему тот же синтетический наркотик, что и Юле. Дальше действовать надо было быстро: хирурги вырезали глаза и занимались улыбкой, пока я отрезал мизинцы, прижигая их зажигалкой. Самое сложное — это вырезать идеальный круг посреди тела, а затем и цифры на его руках. Я оставил это на хирургов, решив покурить и посмотреть на страдания подростка. Он не открывал глаз и не двигался, словно знал, что я буду упиваться его болью, и не предоставил мне такого наслаждения, умирая. Они всё должны отгадать, каждую мелочь. Отрезанные мизинцы в честь верности мне: после смерти его душа будет принадлежать мне. Глаза оставляют последнюю увиденную картинку на сетчатке, и я уношу их с собой, чтобы ничего не могло связаться со мной. Как и сердце первой жертвы — своеобразное жертвоприношение во имя великой цели. Мой напарник отправил сообщение, и мы вышли, собрав все вещи с собой. Осталось лишь ждать шоу и того, когда они расшифруют двоичный код и отправятся в библиотеку.Третий акт.
Они привлекли детей к делу, как банально. Не знаю, что влияло больше: то ли гениальность моего отца, то ли человеческая наивность, но всё шло строго по плану. Ленинская библиотека — любимое место моего друга детства. Точнее, человека, которым стал мой друг после того злополучного дня. Я бы всё отдал, чтобы увидеть осознание Могачёва на мою отсылку. Увидеть, как сильно он будет страдать, окунувшись в своё прошлое. Работники библиотеки передали письмо, стоило им получить сообщение о приближении Его. Всё работало как заведённые часы: подсказки расставлялись по времени, позволяя идти как по хлебным крошкам, не сворачивая с пути. Назад пути уже нет. Поймает он меня или же не догадается — неважно. Игра захлёстывала меня, принося столько же удовольствия, сколько убийства подростков в лесопарке. Надо было действовать дальше. Ни минуты не медля.Четвёртый акт.
Всё началось с выкупа магазинчика. Хозяин оказался упёртым, не желая продавать своё никому не нужное здание даже за цену, в десять раз больше рыночной. Они постоянно прикрываются семейным делом, ставя на первое место родственные привязки к вещам. Теперь же, покоясь в земле, он, может, передумал бы о своём решении. Я поменял вывеску, поставил своих актёров и приказал говорить по сценарию: «Некий незнакомец месяцем ранее предложил большую сумму за смену вывески». После того, как найдут этот магазин, по плану его сожгут, и никакой зацепки даже не останется. Не думаю, что мои полицейские работники, пусть во многом и проявляя блестящий ум, позаботятся записать разговор с работником магазина. Подсказка уничтожит сама себя. Пробраться к соседу Могачёва было проще пареной репы: достаточно знать его слабое место — и он уже угощает чаем. А ведь надо было только и сказать, что мы представители от его дочки, которая попала в больницу в тяжёлом состоянии. Старики наивны, как и подростки. Может, если бы время шло назад, я убивал и их тоже. Однако, если бы Иван воспротивился и не поверил, мы бы попали к нему через балкон из карты на этаж выше, которую заранее сняли на сутки. Если бы Могачёв пробрался к нему быстрее, чем мы бы ушли, верёвка, выкинутая из квартиры, легко бы унесла нас от места преступления. Переждать в квартире, пока не закончится следствие, не представляло труда. Товарищ моего отца сделал нам кресло, полностью повторяющее кресло Ховринских больниц. Мерзкое, с тёмно-коричневыми ремнями, оно заставляло моё воображение рисовать тошнотворные картины смерти моей сестры. Ярость, спящая в глубине души, внезапно проснулась и выплеснулась на этого деда. У него была дочь, была семья и внуки. У меня не было никого. И из-за этого Могачёва даже моя сестра, самое светлое в моей жизни, не дожила даже до восемнадцати. Голова адски болела. Всё с теми же хирургами мы помыли, побрили и привязали его к стулу, заранее вколов наркотик и переодев его в длинное голубое с белым платье с короткими рукавами-фонариками — отсылка на картину Брюллова «Всадница». Заведующая больницей думала, что картины хоть немного развеселят больных, создав атмосферу музея, а не зловонной больницы. Брюллов был её любимым художником, и она выкупила около десяти одинаковых картин, развесив их на каждом этаже. Именно около одной из них Сергей когда-то и сфотографировался. Иван выглядел, как фарфоровая куколка. Рояль, на котором каждую среду играла моя Ариадна, был фирмы J. Becker. Впервые он был запатентован в Баварии. Я не придумал ничего лучше, чем сделать нотный стан на правой, рабочей, руке и написать в виде нот того произведения страну. На левой — бритвой вырезали «1841 П.Етербург». Не думаю, что они догадаются об отсылке на Аничков мост и изощрённую месть любовнику жены скульптора. Не все отсылки так и должны остаться раскрытыми. Трепанация на голове пяти дыр — возраст моей сестры, бахилы на голых стопах — часть издевательств работников Ховринской больницы, которые заставляли больных ходить голыми ногами по холодному кафелю. Глаза я специально оставил открытыми: я, пусть даже таким способом, взгляну в лицо Могачёва самый первый и увижу всю его боль и страх. Я убил его сразу же после ввода синтетического наркотика. Небольшой разряд электрошока, взаимодействуя с ним, приводит к смерти. Не знаю, что двигало мной, раз я вдоволь насладился страданиями старика. Может, моя головная боль присмирила меня, пожелав побыстрее смыться. Мы включили музыку из этого дурацкого мюзикла «Наслаждайтесь жизнью» лишь потому, что именно это словосочетание было высечено на плите моей сестры. Я хотел, чтобы он нашёл мою сестру, увидел подсказку и двигался в этом направлении. Нет, он бы не вышел на меня: наоборот, наткнулся на Кирилла и его сопричастность к этому делу. Раздор. Недоверие. Опасность. Я хотел вселить в души своих работников эти чувства и надеялся, что они скоро догадаются. Когда мы всё закончили, на мой телефон поступило сообщение: Серёжа успешно был похищен. Это не представляло никакого труда: каждый четверг, на протяжении двух месяцев, он ходил в один и тот же спортзал. Оставалась моя любимая часть — азбукой Морзе позвать его сюда. Я не сдержался от смешка. Всё шло идеально, красиво и ровно. Впервые моё сердце трепетало, как загнанная в клетку птичка, от невероятной близости и возможного разоблачения. — Пойдёмте. Мы выскользнули из окна и поднялись наверх. Уже через пятнадцать минут послышался вой сирен.Пятый акт
Я сам убил Серёжу за восемь часов до того, как они прибыли на кладбище. Я уже знал, что они не разгадаю это дело. Хотя, даже если бы они его и разгадали, вряд ли бы я отошёл от плана убийства этого подростка. Парней всегда было убивать сложнее, чем девушек, и от этого их смерть была изысканным блюдом для меня. Мы закинули его в морозильную камеру, сохраняя тело таким, словно он был убит минутой ранее. Уже в этой камере хирурги вживили ему колбы с сибирской язвой, которую я достал там же, где и синтетический наркотик. Мы разыграли спектакль, чтобы его голос в трубке казался более убедительным и живым. Перед смертью он действительно думал, что ему звонят его спасители. Увы. Последний штрих — синее бархатное платье. Моя пешка влюбила в себя Василису, ту самую служанку, которая находилась в подчинении Ирины — подруги первой любви Могачёва. Очарованная красотой и, отчасти, гипнозом, она без задней мысли отдала платье. Благодаря силе Иллюзиониста, девушка даже не вспомнит, как отдала платье и кому. Хотя, даже если и вспомнит, Василиса не сможет и вякнуть: запугивание, манипуляция или большое вознаграждение за молчание — одно из этого обязательно подействует на сребролюбивую душу. Оставалось лишь ждать, когда Дима сляжет и на его место придёт Костя — наш патологоанатом, который выведет из строя дело. Я надеялся в глубине души, что именно после этого меня привлекут в дело, не ограничиваясь сухими рапортами. Я поехал на место преступления лишь для того, чтобы понаблюдать за Могачёвым. Голова болела целый день, и я не с таким наслаждением, какое могло бы быть, наблюдал за ходом дела от источников. Они фотографировали каждое их передвижение, предоставляя мне полную карту их действий и догадок. Мои мигрени только усиливались.Шестой акт
Голова не переставала раскалываться. Я делал всё автоматически, и мало могу написать по окончанию дня того, что со мной случилось. Моя пешка давала напутствия журналистам, присылая им сообщения с анонимного источника и водя их в след по делу, которое так старательно не разглашали мои сотрудники. Я сидел в своём офисе, наблюдая за ходом событий — мои сотрудники отбивались от журналистов и пытались найти зацепки на разных концах страны, пока мои же напарники прокрадывались в здание, готовые забрать Катю или Сашу по одному моему знаку — когда мой телефон неожиданно зазвонил. Я оказался прав. Олеся ввела меня в дело. Я и не знал, как забавно быть в своём театре и знать, чем всё кончится, когда другие только лишь гадают. На моменте преследования зацепок по Дэвиду Линчу моя голова в край разболелась, и я мало что запомнил. Меня преследовала тошнота, глаза болели и чесались, словно от аллергии, кости ломило. Мне хотелось разбить свою голову обо что-нибудь тяжёлое, лишь бы прекратить боль. Пожалуй, именно такое состояние и сгубило мой план: я подключил снайпера, которого до последнего держал в тузах, только лишь для того, чтобы он уничтожил не разбитую Димой колбу. В газетах меня называют сыном Пичушкина и Чикатило, пишут, что я — новый маньяк, убивающий ради забавы. Журналисты даже связали мои убийства в лесопарке. Иногда мне хочется позвонить им и заставить перестать печатать чепуху. Сейчас я убиваю не просто так. Я убиваю ради мести, ради долга. Я убиваю одного человека другими. Тупая пресса.Седьмой акт.
Я проснулся с диким желанием убить Катю. Во снах она и Аня были одним человеком, смеющимся надо мной и потешающимся над моими страхами. Но я ошибся. Тщеславие меня сгубило. Моей команде пришлось отменить мой план и приехать за пять минут, упаковать обеих и отвезти на новое место. Я поддался своим желаниям, перестал думать трезво. Эта была хаотичная работа, мои руки дрожали и по спине градом лился холодный пот. Я впервые понял, как далеко зашёл. Полагаю, сейчас вырвался мой внутренний ребёнок, который рыдает и ненавидит себя за то, что делает второй, взрослый человек. Я сижу в католическом храме и пишу эти строки, надеясь, что никто не полезет мне через плечо и не прочитает это. Я никогда не верил в Бога, и он никогда не верил в меня, но сейчас, сидя здесь, я чувствую некое успокоение и веру. Моим грехам нет и не будет искупления. Я впервые задумался о том, правильно ли я поступаю, ища наслаждение в смерти других, а не в своей собственной? Мне безумно страшно и невыносимо. Если бы только моя семья была нормальной, если бы только я был желанным, если бы только моя сестра осталась жива… Слишком много «если бы». Внутри меня борются два человека, и я не знаю, кто из них настоящий Я. Я уже ни в чём не уверен. Сейчас я своими руками убиваю возможное перерождение своей сестры. Лера бы никогда меня не поняла, как и Олеся. Они обе умрут из-за того, что я неудачник.Восьмой акт.
Они подбираются всё ближе и ближе, пока мои напарники стирают улики следом за ними. Если они захотят ступить назад, то почувствуют лишь пропасть. Две умнейшие девушки, спрятанные в машине, догадались до значения вживлённых металлических штук. И мне, не кому-то другому, пришлось нажать на самоуничтожение подсказок. Я передумал в последний момент, не желая раскрывать все карты. Почему все женщины, которые так или иначе появлялись в моей жизни, приносили мне столько хлопот и боли? Снайперы были расставлены. Это последняя точка. Всё катится в бездну со стремительной скоростью. Я хотел убить себя сегодня, скинув подозрения на Назара или Дениса, которые быстрее остальных стали догадываться и проверять главных полицейских города. Но я не смог. Я лишаю жизни других людей, но не могу отобрать её у себя самого: что-то внутри меня шепчет о неправильном времени и шансе. Слабак. В моей жизни давно нет никакого смысла.Девятый акт.
Пристрелили Олесю. Смерть Могачёва. В моей голове всё смешалось. Я, кажется, убил Назара и сжёг своё убежище. Последнее, что связывало меня с отцом, я придал огню. Я смешиваю алкоголь и таблетки, мечтая умереть прямо сейчас от передозировки или ещё чего похуже, но прекрасно понимаю, что не смогу. Где я облажался? Где оступился? Неужели только моя головная боль послужила причиной развала моего плана? Неужели в какой-то момент мой внутренний ребёнок вырвался и всё разрушил? Неужели идеального убийства не существует, как бы я не старался? Мысли даются с трудом. Гнев спал до апатии в который чёртов раз. С дневниками распрощаюсь. Чувствую, что не смогу дальше их вести. Жизнь моя имеет возможность стать обычной и повседневной. До убийств теперь нет тяги. Это будет символичный жест, мой последний. Я уже не вижу своей жизни. Раньше я жил лишь мечтой убийства Могачёва, но теперь, без него, я даже не знаю, принесут ли мне радость обычные убийства. Игра, затеянная моим отцом и продолженная мною, приносила гораздо больше удовольствия и спокойствия. Если Ад существует, то я скоро повидаю своих отца и мать. Мне предстоит целая вечность из их упрёков. Невыносимо.