Обои, которыми ученые обклеили мир реальности, свисают лохмотьями. (Генри Миллер. Тропик Рака)
Просто какое-то сумасшествие, с улыбкой произнес Грант, укладывая на дно багажника бумажные пакеты. Андер непонимающе на него уставился — подумаешь, закупить продукты на полторы тысячи долларов и заплатить всего двести? Сам он осторожно раскладывал хрупкие овощи и фрукты, размышляя о том, как довезти их в целости и сохранности; у самого края сложил упаковки с яйцами и пакеты с мясом и птицей, вместо щита-перегородки использовал коробки с сухими завтраками, пастой и остальными крупами, с другого края — упаковки воды, газировки и холодного чая (двадцать центов вместо трех долларов за бутылку именно сегодня) и забросал доверху пачками чипсов, вяленого мяса и соусов; по центру — остальные продукты и вещи, которые подвернулись под руку: хлеб, сиропы, булочки, порошки и прочая бытовая химия, картофель и лук практически задаром, упаковки чая и кофе (по акции — один плюс один). — Ну, кажется, все, — сказал Андер, выглядевший уставшим и замученным — три часа в супермаркете выдержит далеко не каждый. Вот Грант, видимо, вообще не устал — стоял, улыбаясь, и смотрел на звездное небо, — можно ехать. — Да, сейчас, — из кармана толстовки Грант вытащил десять батончиков сникерса и столько — жвачек. Андер закатил глаза, но все же улыбнулся. Он, блин, даже ничего не заметил. Наверное, у Гранта и правда талант. — Садись, я только бутылку воды возьму, — проверил в нагрудном кармане рубашки кожаный браслет со знаком бесконечности. Просто под руку попался — красть его он не планировал. Андер устроился на пассажирском сидении, поджал ноги под себя и набросил на плечи махровый плед. Салон автомобиля успел остыть — оставлять приоткрытое окно, видимо, было глупой идеей. Андер повернул ключ в замке зажигания, включая печку и обогрев сидений — из вентиляционной решетки пошел приятный теплый воздух, в мгновение, все показалось уютным и привычным. Ну не совсем все — кожаная обивка сидений вынуждала скользить по салону и приходилось крепко упираться стопами в коврик. Но человек же ко всему привыкает? — Бензина маловато, — заметил Грант и обреченно вздохнул — местность он почти не знал, а телефон оставил в лагере. — Можешь посмотреть, где ближайшая заправка? Андер кивнул и дрожащими пальцами начал вводить запрос в адресную строку. Символ батарейки в правом углу экрана горел красным. — Есть одна в десяти километрах, дотянем? — Должны, но придется выбирать — ехать быстро с включенной печкой, или медленно без всего. — Тогда быстро, — серьезно сказал Андер, вбил адрес в навигатор и положил телефон рядом с коробкой передач. — Принято, — Грант пристегнулся и вдавил педаль газа на максимум. Андера откинуло назад, и он мысленно сжег на погребальном костре человека, который решил, что кожаные сидения в автомобиле — это круто. Изредка бросая косые взгляды на навигатор, Грант начинал заметно нервничать, понимая, что рядом с заправкой нет никаких жилых зданий, а сама она находится на трассе, где он прежде никогда не был. Уличные фонари тускло горели желтоватым светом, на дороге ни одной машины; единственный видимый пейзаж — разделительная полоса и густой лес. Грант думал о том, насколько быстро вполне оживленная часть города сменилась на пустую трассу — включил дальний свет фар и резко выдохнул, когда телефон, завибрировав от входящего звонка, шумно упал к ногам. — Блядь. — Нормально, я подниму, не останавливайся, — Андер отстегнул ремень безопасности и, оперевшись ладонью на колено Гранта, склонился ниже, стараясь нащупать пальцами телефон, продолжавший громко жужжать. — Вот, почти, да черт, еще мгновение. — Сбрось звонок — сейчас я прижмусь к обочине. — Уже сбросил, — Андер поднял телефон и, улыбнувшись, показал тусклый дисплей Гранту. — Ну, я же говорил. — Блядь! — прокричал Грант, правой рукой хватая Андера за ворот свитера и силой вжимая в спинку сидения; резко вывернул руль влево и вдарил по тормозу. Перед тем, как осколки лобового стекла вонзились в кожу лица, а приборная панель грубо ударила по руке Гранта и грудной клетке Андера, он заметил ошарашенного оленя на дороге. Олень как будто улыбался. Андер пришел в себя, когда небо приобрело чернильный оттенок. Голова раскалывалась, на коленях тысячи мелких осколков, на лбу рана с уже подсохшей кровью. Руки тоже в крови — медленно и осторожно выдергивая осколки из ладоней, он старался повернуть голову хотя бы на сантиметр. Шею прошибла острая боль. Андер тихо зашипел и левой рукой, буквально на ощупь, старался найти Гранта — тот полулежал на сидении, упав лицом в руль, накрытый подушкой безопасности, руки безвольно болтались ниже колен. — Проснись. Давай же! Давай! — Андер прокашлялся кровью, продолжая бездумно шарить рукой по плечу, руке и голове Гранта. — Очнись же! — параллельно пытался найти телефон, который короткой вибрацией кричал о том, что зарядка почти закончилась. Он старался успокоить нарастающую панику, глубоко дышать и искренне заставлял тело работать; ощупал шею, натыкаясь на вонзившиеся в кожу осколки, и попытался сдвинуться с места — в колене раздалась дикая, практически ослепляющая боль. Кричать он себе не позволил даже тогда, когда заметил молочно-бело-розовую кость, торчащую из колена. Отлично, у него открытый перелом. Отлично, на улице холодно — это не позволит истечь кровью раньше времени. Отлично, он вряд ли сможет встать. Отлично, его голосовые связки как-будто парализовало. Отлично, он тут подохнет, если не соберется с силами. — Думай, — истерично шипя, твердил самому себе Андер. — Думай, блядь, — до телефона он смог добраться только через три минуты, сползая по обездвиженному плечу Гранта, с трудом смог взять его в руки и снять блокировку; больше по памяти набрал 911 и из последних сил прокричал диспетчеру — мы, блядь, разбились. Отследите… — звонок прервался, экран погас. Андер подумал о том, что это самый глупый конец.Иногда у меня возникает такое чувство, что мы живем в нижней части песочных часов. И наше время как будто уходит. Скоро его не останется вовсе. Нас засыплет песком. Похоронит заживо. (Чак Па́ланик. Удушье)
Грант рассматривал плотную скатерть, высокий пузатый кофейник, две чашки с золотым ободком и два блюдца, на которых покоились треугольные куски трехслойного торта с розовыми коржами, белым кремом и глазурью в цвет, украшенной кондитерскими звездочками. Сидя на мягком кресле, обитом травянисто-зеленым бархатом, он смотрел на руки, казавшиеся мертвенно-бледными — костяшки пальцев сбиты, на ладонях порезы, на косточках запястий сине-фиолетовые синяки. Пальцы с трудом и через боль сжимались, казались воспаленными и опухшими — Грант их почти не чувствовал. Подняться с кресла не получалось — пятая попытка закончилась слезами из-за пробившего резкой болью позвоночника. Он бегло оглядывался, ища подсказки на белых пустых стенах, с трудом поворачивая голову, пытался рассмотреть обстановку и предметы мебели. Кроме круглого стола и кресел в комнате больше ничего не было. Гранту показалось, что ни в одной из стен не было двери. Он пытался заговорить, закричать, но выходило тщетно — горло и голосовые связки не слушались, словно их накачали анестезией. Через несколько долгих минут тишины Грант услышал за спиной шаги — несмелые, тихие, неуверенные — почувствовал, как хрупкая ладонь легла на плечо и несильно сжала пальцами ткань рубашки. Ты понимаешь, где находишься? Спросил тихий, сбивчивый, определенно мужской голос. Ты помнишь, что произошло? Грант искренне не помнил; судорожно пытаясь повернуть голову, надеялся уловить хоть что-нибудь — чувство, запах, температуру — но создавалось впечатление, что он пребывал в вакууме — пустом, неестественном, пугающем. Закрыв глаза и глубоко вздохнув, пытался вспомнить все что угодно — то, что сможет помочь. Грант представил парковку супермаркета, забитый покупками багажник, Андера… Боль выпустила пулю в висок, по щеке непроизвольно скатилась слеза и сбросилась с подбородка на колено, разбившись о грубую ткань джинсов. Он вспомнил плохо-освещенную трассу, дорогу с ямами и руки на руле, вспомнил, что кожа на спине практически плавилась от обогрева сидения, стрелку спидометра, клонившуюся к двумстам километров в час, телефон, упавший в ноги, то, как Андер отстегнул ремень безопасности, ветвистые рога и ошалелые глаза оленя. Вспышками в сознание врезались картинки, пробивавшие голову двадцать пятым кадром — он помнил, что успел прижать Андера рукой к креслу… помнил пробившую каждую клеточку тела боль. — Где я? — произнес Грант с трудом и заметил, как капля крови упала на изрезанную мелкими полосами тыльную сторону ладони. — Где он? — С ним все в порядке, — ответил голос. Ладони легли на плечи и всего на мгновение Грант почувствовал себя в безопасности, — не волнуйся. Грант медленно выдохнул и ощутил сильную боль в реберной клетке. Стук собственного сердца он практически не слышал — успокаивая себя, признал, что вообще не слышит ничего кроме голоса. Ладони, лежащие на плечах, не грели, кофе, разлитый по одинаковым чашкам, не источал аромата. — Я умер? — ладони на плечах коротко дрогнули. Голос молчал. На мгновение Грант ощутил дикий холод и услышал где-то вдалеке, возможно, в собственной голове отвратительный писк. Грудную клетку прошиб заряд тока — захотелось прокашляться и проблеваться, но желудок был скручен в тугой узел. На глазах выступили слезы, на контрасте, жаром пронзившие щеки. — Я разбился на машине. Я помню. — Жизнь тебя ничему не учит, — произнес голос, и Гранту показалось, что в нем сквозила теплая улыбка, длинные холодные пальцы прошлись по волосам, сухие губы коснулись виска, — разве папа не учил тебя не превышать скорость? Грант вздрогнул, чувствуя кожей погребальный холод и привкус сырой земли на губах и корне языка. Он не мог вымолвить имя, не мог даже думать о том, чтобы произнести его вслух. Дастин опустился в кресло напротив, элегантно закинул ногу на ногу и очаровательно улыбнулся. Он выглядел таким же, каким его запомнил Грант: высоким, стройным, улыбчивым и с морщинками в уголках глаз. Правда кожа стала серее и глаза… будто потухли. Некогда сверкающие и голубые, они стали полупрозрачными и мутными. Он был в том же костюме, в котором его похоронили: темно-синяя рубашка, фиолетовая бабочка, кашемировый шарф и пиджак-смокинг с брюками любимого им черного цвета. — Надеялся, что мы встретимся гораздо позже, — серьезно сказал Дастин и, поставив локти на стол, опустил подбородок на костяшки сцепленных в замок пальцев. — Ты меня огорчил. Но страшнее всего: как сильно ты огорчишь отца. Тебе нельзя умирать, знаешь ли, мы так не договаривались. — Боюсь, от меня больше ничего не зависит. — Какая глупость — в твоем стиле, — Дастин цокнул языком и на белой стене появилось изображение больничной палаты: врачи и медсестры суетились, глядя на приборы и дефибриллятор, шумно переговаривались и препирались друг с другом. — Видишь, они стараются. Все стараются в этом мире, Грант, все, кроме тебя. Грант смотрел на изображение, не веря собственным глазам. Там, на больничной койке, он выглядел умиротворенным и будто-бы спящим. Да, синяки. Да, раны. Да, растерзанная ножницами футболка на груди. Его передернуло, когда прошел очередной заряд тока. Хотелось кричать, но получалось только вскидывать голову, морщиться и трясти руками. — Я не хочу умирать, — сказал Грант через громкий и одновременно хриплый кашель, — правда, не хочу. — Разве? — Дастин повернулся к изображению на стене, задумчиво потер подбородок и подпер щеку ладонью. — Что-то незаметно. Ну же, дорогуша, старайся лучше, больше, активнее. Как в детстве, Грант, как в детстве, — Гранту захотелось его ударить, но оторвать руку от подлокотника — было сложной задачей. По телу прошел еще один разряд тока. Еще один и еще — задрожали губы и заложило нос. — Пей кофе и ешь торт, — строго сказал Дастин, ударяя кулаком по столу, — давай же, не каждый день твоему мертвому брату исполняется восемнадцать. Конечно, когда мне исполнится двадцать один, мы разопьем виски или, там, вино, но сейчас… ты что, не рад меня видеть? — Очень рад, — Грант постарался откинуться на спинку кресла. Получилось только с третьей попытки — какой-никакой успех. — Как мама? — Понятия не имею, — сказал Дастин, отламывая вилкой кусочек торта. — Мы можем поговорить о чем-нибудь другом? Например, об этом прекрасном малиновом торте — твой любимый, кстати, я блядскую малину всегда ненавидел. — У меня нет сил. — Неужели? Мне что, стоило умереть, чтобы это наконец-то услышать. Да… везде нужно искать плюсы, как в разбитом телефоне и порезанной симкарте — упс, — сказал Дастин, поднимаясь с кресла, и взял тарелку; грациозно запрыгнув на край стола протянул Гранту кусок торта. — Давай, за папу. За себя. За трастовый фонд, который теперь принадлежит только тебе. Давай, дорогуша, набирайся сил. Открыть рот и проглотить кусок торта показалось Гранту испытанием, но он все же смог пересилить себя — торт действительно его любимый и, возможно, самый вкусный из тех, какие приходилось пробовать там… на другой стороне. — Прости меня, — с трудом оторвав руку от подлокотника, Грант сжал пальцами колено Дастина. — Прости, если бы не я, тебе бы не пришлось… — Я умер молодым и красивым. Безболезненно, — буквально по слогам произнес Дастин и трепетно стер крем с уголка губ Гранта. — Вот ты — страдаешь. Грустно. — Что это за место? — Комната ожидания. Я два года вел себя хорошо, чтобы мне разрешили с тобой побыть. Знаешь, каких усилий это стоило? Огромных! — Ты… ты знал, что я разобьюсь? — Конечно. Во-первых, в наших жилах течет одна кровь. Во-вторых, очень символично двум братьям умереть одним способом. В-третьих, Грант, милый, мы тут всё знаем. И мне льстит, что ты здесь именно сегодня. Ты принес подарок или, как всегда, забыл? Возможно, он, как всегда, нематериальный? — В нагрудном кармане, — обессилено произнес Грант. — Интрига? Интересно, — тонкие бледные пальцы забрались в нагрудный карман рубашки, тусклые, полупрозрачные глаза удивленно распахнулись. — Как мило, — Дастин поцеловал Гранта в лоб и внимательно рассмотрел серебряный символ бесконечности на ремешке из темной кожи. — Очень трогательно. Если бы я мог расплакаться, то сдержался бы. Спасибо, — завязал браслет на правом запястье и, вытянув руку, тепло улыбнулся. — Очень красивый, но в следующий раз оставь в семейном склепе — не нужно каждый год разбиваться на машине, чтобы мне что-то вручить. — Тебе нравится? — Да, очень. Мне, знаешь ли, теперь редко что-то дарят. — А мама? — Мама не здесь, — равнодушно сказал Дастин. — Она там, внизу, — указал взглядом на пол и поморщился. — Нам нельзя видеться. Но ты здесь, хоть и раньше положенного срока. Давай, доедай торт, допивай кофе и возвращайся. Не то, чтобы ты мне надоел, просто мы еще будем вместе. — И когда? — Мне нельзя говорить. Здесь такие правила. — Я могу видеть тебя чаще? — Скажи честно: ты идиот? — по-детски искренне спросил Дастин. — Я же здесь, — ткнул пальцем под ребра, буквально в самое сердце Гранта. — Всегда буду. В глазах прохожих, в ласкающихся к твоим ногам животных, в порывах ветра и каплях дождя. Во внутреннем голосе. Во снах. В крепких и сильных объятиях отца. Не будь идиотом, не спеши сюда. Придет время, рано или поздно. Я просто хочу, чтобы ты знал — умирать нестрашно, страшно умирать в одиночестве. Я встречу тебя здесь и ты вернешь мне каждое мгновение, что я провел без тебя. Грант очнулся на больничной кровати с громким, жадным вдохом. За широким, завешанным наполовину жалюзи, окном стояла тягучая пугающе-черная ночь. Пытаясь приподняться на локтях, Грант почувствовал раздирающую каждую клеточку тела боль и безвольно вернулся в прежнее положение. В палате практически-темно — справа от него яркой зеленой линией на мониторе плыло, прыгая и падая, сердцебиение, слева, только боковым зрением, он уловил свет настольной лампы. Пахло цветами и лекарствами. С трудом приподняв голову, разглядел отметины синяков на руках, тонкие линии с подсохшей кровью на тыльной стороне ладони, рукой прикоснулся к лицу, искренне удивился — ничего из того, что он мог почувствовать кончиками пальцев не было, ни ран, ни шрамов, даже кожа не болела при сильном нажатии. Неприятно зашуршала больничная одежда, грубое тяжелое одеяло давило на грудную клетку, легкие работали через раз, во рту пересохло — безнадежно шаря рукой по кровати, Грант старался найти воду или кнопку вызова медсестры. Из вены торчала игла капельницы, приложив все усилия, потянул ее — стойка пошатнулась. — Тише-тише, — произнес голос отца и послышался шум отложенной им газеты. — Все хорошо. Ты в безопасности, — Грант ощутил, как рядом с ним прогнулся матрас и с трудом повернул голову. — Как же ты меня напугал, — лицо отца показалось Гранту уставшим, вымотанным и заплаканным — виски поседели, скулы и нос стали сильнее выпирать, на шее появились три глубоких полосы, на лбу прорезались морщины. Кристофер в глазах Гранта всегда был молодым и свежим — спортивным, подтянутым с этим своим дайвингом заставлял одноклассниц Гранта густо краснеть и перешептываться. Сколько ему? Кажется, сорок. — Парень, что был со мной в машине? — Андер? Такой хороший мальчик, — сказал Кристофер, широко улыбнувшись. — Отправил его спать два часа назад — уже третий день проводит у твоей кровати, молится, просит кого-то в небе, чтобы ты выбрался. — С ним все хорошо? — Сотрясение мозга, открытый перелом большеберцовой кости и что-то еще. Это мне Тейлор сказал — он в Гарварде на врача учится. Странный у вас все же состав участников. Андер тебя спас, сумел дозвониться до 911, но это сейчас не так неважно. Как ты себя чувствуешь? — Хорошо, кажется. А ты… кто тебе сказал? — Ваш бестолковый наставник, — раздраженно сказал Кристофер. — Такого простофилю конечно нужно было найти и доверить ему жизнь моего сына. О чем я только думал? Абсолютно бестолковый человек, — выдохнул и, крепко сжав руку Гранта, задумался на пару секунд. — Прости меня. Нужно было забрать тебя домой раньше. — Я не хочу домой. — Хорошо. Давай, бросай отца. Иди по следам брата и матери, — Грант почувствовал резкую боль в области сердца. Надуманная ненависть к отцу проснулась только после смерти Дастина. Ему казалось, что именно отец во всем виноват. У него всегда работа на первом месте — всегда было плевать на их оценки, рисунки и подарки. Отец всегда только платил и носил дорогие костюмы. Его даже на похоронах Дастина не было. Он даже его имя после смерти никогда не произносил. — Добей отца. Давай, — в глазах Кристофера промелькнуло что-то, что Грант сопоставил со слезами. — Хочешь остаться в этом гадюшнике, пожалуйста, но тогда, Бога ради, научись беречь себя! — Гранта будто в солнечное сплетение ударили металлической битой, повредив разом все внутренние органы. Отец действительно плакал — коротко, по-мужски, глупо рассматривая потолок, но Гранту этого хватило с лихвой, он крепче сжал его ладонь пальцами, до боли закусил нижнюю губу, чтобы не разрыдаться вместе с ним. — Ты же можешь приезжать к друзьям. Грант, ради Бога, ты скоро получишь доступ к трастовому фонду — хоть весь этот лагерь выкупи или рядом собственный дом построй. Я потерял Дастина, не дай мне и тебя потерять, — для Гранта это оказалось последней каплей — из глаз непроизвольно хлынули слезы, нос заложило и на мгновение чувство реальности стерлось. Отец крепко обнял, и Грант понял фразу Дастина: «Я здесь. В крепких объятиях отца» — он действительно чувствовал любовь.