аберрация

Надо почти умереть, чтобы тебя полюбили. Как будто надо зависнуть на самом краю — чтобы спастись. (Чак Па́ланик. Удушье)

       За две последние недели ноября Доминик не написал ни строчки, за две последние недели ноября он всего несколько раз спал на чем-то отдаленно-напоминающем кровать, за две последние недели ноября он похудел на семь килограммов от отвратительной больничной еды, за последние две недели ноября Артур смотрел на него как на кусок дерьма в сумме восемь с половиной часов — ноябрем Доминик Морган был сыт по горло.        Декабрь вырвал поводья из усталых рук ноября сильным ливнем и кружащимися в водовороте ветра опавшими листьями. Имплицитно подбиралась тоска и хандра. Доминик смотрел в окно на залитую дождевыми водами лужайку и думал о том, насколько сильно скучает по яркому солнечному Мадриду, по квартире, по приюту, по университетским друзьям.        И теперь, сидя за рулем неприлично-дорогого для этих мест мерседеса, Доминик Морган думал о том, что это филигранное одиночество поперек горла — ему хотелось если не любви, то ласки: заснуть в обнимку под теплым пледом, чтобы тихим звуком в телевизоре шло какое-нибудь телешоу о кулинарии, или модельных агенствах, или о людях, чей вес превышает триста килограммов. Последнее время Доминика согревал чай с бергамотом из больничного кафетерия и кусок теплого яблочного пирога; от одного и другого порядком тошнило; Тейлора он избегал с особым усердием: в пустой палате они не задерживались одни дольше десяти секунд, в коридоре, завидев его, Доминик резко разворачивался на пятках и шел в кабинет лечащего врача Андера, чтобы задать ему совершенно глупые вопросы; врача, к слову, он достал настолько, что у него начал дергаться глаз.        Даже сейчас доктор Джонсон косился на него, провожая Андера к машине и придерживая над головой потрепанный зонт; Доминик отметил, что громоздкий банер, покосившись, боком встал на балкон второго этажа здания больницы, удерживаясь от порывов ветра на трех ржавых винтах; он вышел из машины, открыл перед Андером пассажирскую дверь, помог устроиться на сидении, пристегнул ремнем безопасности — для надежности проверил крепление трижды.        Дождь лил пятый день подряд, не останавливаясь ни на минуту, проплешины в газоне виделись ямами, многие люди поскальзывались — работы у двух лучших травматологов округа становилось все больше. Доминик вернулся на место водителя, стер ладонью воду с лица, встряхнул головой, включил обогрев сидений и первую попавшуюся радиостанцию. Встревоженный голос ведущего сообщал о приближающимся шторме, уверял, что надежнее всего оставаться дома и экономить еду. Андер посмотрел на Доминика — он пустым взглядом смотрел на свои руки на ободке руля; оставаться в больнице было как минимум неэтично — в палатах расселяли по четыре человека, и, откровенно говоря, врачи сегодня облегченно выдохнули, узнав, что парни уезжают домой. Ведущий сказал, что нужно поторапливаться и искать убежище.        — Вы слышали? — спросил Тейлор, открывая задние двери и забрасывая на коврики сумки, помог Гранту сесть, осторожно придерживая за спину и голову; ребра, едва сросшиеся, еще болели, в отличие от ноги Андера, которая удивительно-быстро зажила — остался отвратительный шрам, и колено невыносимо болело в момент перемены погоды, и сам Андер трижды отключался от боли, но серьезно сказал, что больше никогда в жизни не будет глотать обезболивающие таблетки. — Что нам делать?        — Начинай молиться, — ответил Доминик, рассматривая информацию на экране телефона, — до вашего проклятого Богом лагеря нужно ехать два часа — вычеркиваем этот вариант — остается мотель в тридцати минутах езды.        — Подходит, — буркнул Тейлор и нарочито громко хлопнул дверью.        Доминик промолчал, даже не посмотрел на него в зеркало дальнего вида, выезжая с парковки быстро и резко, надеясь не задерживаться на траве и бездорожье; он прикинул, что с таким весом машина погрязнет в земле, а вдвоем с Тейлором они нескоро сработаются, чтобы ее вытащить; музыка стала громче, Доминик закатил глаза, когда Тейлор, подавшись вперед, поставил подбородок на его плечо — ладно, хрен с ним, главное, чтобы в мотеле были номера. В семи метрах раздался оглушающий стук — банер не выдержал и рухнул на землю. Поводки стеклоочистителя работали в ускоренном режиме, видимость из-за мутной стены дождя практически нулевая, Доминик до трясущихся пальцев хотел курить, но понимал, что окно открывать нельзя.        До мотеля, до бетонного здания неприглядного вида с облупившейся серой краской, они доехали за сорок минут; проплешины в газоне, отсутствие парковочных мест и погасшая вывеска не внушали никакой гарантии, но шумы на радиостанции предвещали о скором шторме, поэтому Доминик, заглушив мотор, вышел из машины, побежал в сторону пристройки, чудом не поскользнувшись на лужайке, и постучал в деревянную дверь как обезумевший. Дверь открыла сонная женщина со светлыми волосами, завязанными в конский хвост, на вид ей было не больше пятидесяти, уставшая и замученная, она смотрела на Доминика удивленно.        — Номера есть? — выпалил Доминик, бегло оглядывая листы журнала регистрации за стеклянной дверцей шкафа поверх плеча женщины. — Пожалуйста.        — Милый, садись, — она силой усадила Доминика на стул, всучила чашку с горячим кофе в руки и набросила клетчатый плед на плечи. — Сколько номеров надо?        — В идеале — четыре, — Доминик жадно пил кофе — километр по мокрому газону показался настоящим марафоном; сердце колотилось в реберной клетке, обожженный пищевод щипало, горло горело огнем.        — Милый, у меня же не гостиница, — она покачала головой, обернулась на открытый шкаф, изучила ключи с номерками, — два свободных, подойдет?        — Да. Сколько?        Она окинула его взглядом, посмотрела в окно, задумалась.        — Сколько не жалко.        Доминик кивнул, поставил на стол пустую чашку, расписался в журнале регистрации, улыбнулся, получив ключи, вышел на веранду и махнул рукой, призывая выбираться из машины, а сам направился к номерам; оба маленькие и тесные, с отходящими от стен обоями, с гудящими холодильниками и скрипучими кроватями; где жить, Доминику без разницы — он смотрел на стремительно-чернеющее небо и на верхушки деревьев, что заваливались друг на друга, наклоняя к земле. Женщина, представившись именем Эстер, принесла два комплекта постельного белья, свечи и спички, ключи от мини-холодильников.        — Большое спасибо, что приняли, — Доминик сердечно пожал хрупкую руку Эстер. — Если понадобится помощь, обращайтесь, — она кивнула, покраснев, осмотрела входящих в номер парней, показала, как работают чайник и бойлер, посетовала, что оконные рамы старые и будут пропускать ветер, про ремонт стыдливо сказала, что его не делали лет двадцать и ей очень неудобно; парни заверили, что все в порядке — им просто нужно переждать; когда Эстер ушла, предстояло самое сложное: разделить между собой номера; с Тейлором Доминик жить не хотел, понимая, что ничем хорошим это не закончится, но к его ужасу, Грант и Андер сказали, что им будет спокойнее вдвоем, зная, что за соседней стеной есть два здоровых парня с чутким сном, которые сразу придут на помощь; Доминик обреченно застонал, когда шаткая дверь за Андером и Грантом закрылась, смотрел в окно на приближающийся шторм и чувствовал, что его колотит от холода, ненависти и обиды. Тейлор прошелся по номеру, изучил ванную, совмещенную с туалетом, газовую плитку на жалком подобии барной стойки, гудящий холодильник, кровать, постучал по стене и, дождавшись ответа, выдохнул. — Ты напросился со мной жить, да? — Доминик закурил, продолжая смотреть в окно; уличные фонари мигали — вероятно, если один из них упадет, то машине, взятой в прокат, придет конец. — Почему?        — Так будет лучше, — Тейлор опустился на край кровати, положил упаковку постельного белья на колени и принялся распечатывать. — Недоволен моим решением? Почему? Потому что решение мое, а не твое?        — Господи, блядь, за что? — спросил Доминик, оглядываясь в поиске пепельницы, и, не найдя, вытащил из кухонного шкафа мусорное ведро. — Твое решение, мое решение — по-максимуму похуй, Тей.        Возможный ответ растворился в тихом, но уверенном стуке в дверь; Доминик пошел открывать и удивленно посмотрел на Эстер, которая со столиком на колесиках, просила взглядом разрешение войти в номер.        — Вот, мальчики, на скорую руку: быстрые салаты, сэндвичи и фрукты — на сегодня точно хватит.        — Благодарю, — Доминик поцеловал тыльную сторону ладони Эстер; щеки вспыхнули румянцем — вероятно, ей с прошлого века никто не целовал руки. — Вы точно защищены от шторма?        — Мы справимся — штормы здесь частые гости, — в ногах Эстер крутился маленький белый котенок с продолговатым пятном на глазах. — О, мистер Зорро, вы тоже пришли познакомиться с новыми гостями?        — Какой прекрасный, — радостно воскликнул Доминик, не видевший животных почти месяц, и опустился на корточки, тут же принимаясь ласково почесывать кончиками пальцев пышную шерстку на шее, — кто самый красивый котик? Надеюсь, ты охранный кот, и вы вместе бережете друг друга.        — Конечно, как и вы, мальчики, будете беречь друг друга… и, пожалуйста, не открывайте окна — рамы старые, могут рассыпаться, в холодильнике есть напитки, в мини-баре — шоколадки и снеки. Разберетесь. Если будет холодно, то в шкафу пледы и дополнительные одеяла, вода в раковине фильтрованная, телевизор долго накаляется, но еще работает, все, парни, не мешаю.        — Я провожу, — Доминик благодарил Эстер еще семь раз, настойчиво подождал, пока она закроет двери на все замки и только после этого вернулся в номер.        Тейлор сидел на кровати, со скучающим видом смотрел на мигающий экран телевизора, крутил в руках безалкогольное пиво и пачку соленого арахиса.        — Присоединяйся, — сказал он, указывая рукой на холодильник, — есть твой любимый вишневый сок, — Доминик промолчал, направился в ванную, наспех умылся, вымыл руки с предложенным антибактериальным мылом, покосился на бойлер, но понял, что принять душ слишком лень, вернулся в комнату, рухнул на кровать лицом в подушки и настойчиво просил себя заснуть как можно скорее. — Переоденься.        — Иди в жопу, — глухо, через подушки, — отъебись от меня.        — Ты весь мокрый — заболеешь.        — Зануда, — Доминик поднялся с кровати, расстегнул молнию на чемодане, вытащил футболку и спортивные штаны, переоделся и, бубня под нос о том, что Тейлор — придурок, рухнул обратно на кровать.        — Какой есть, — ответил Тейлор, отпивая пиво из бутылки. — Сделать потише? — Доминик поднял лицо от подушки, сощурившись, посмотрел на экран телевизора, отрицательно покачал головой — кто он такой, чтобы затыкать Гордона Рамзи? — Сок принести?        — Не хочу, — обняв подушку руками, Доминик с интересом следил за испытанием с таинственным ящиком, из-за стены доносились музыка и голоса, в груди разрасталась искренняя зависть — Гранту и Андеру весело вдвоем, — и вообще, заткнись — я слушаю, — Тейлор усмехнулся; сезон показывали, кажется, третий, и он прекрасно знал, что Доминик его смотрел; за соком все же сходил, бросил на кровать сэндвич, поставил на тумбочку тарелку с фруктами, миску с салатом и столовые приборы. Доминик посмотрел на еду с подозрением, обдумав все несколько секунд, взял зеленое яблоко, громко откусил практически половину. Тейлор лег рядом на живот, пиво перелил в кружку, перед собой поставил блюдце, закурил, делая вид, что происходящее на экране — самое интересное зрелище в жизни, для вида даже сопереживал, причитая о том, что испытание слишком сложное для второй или третьей серии. Доминик закатил глаза, сплюнул яблочные косточки в блюдце, туда же бросил плодоножку; за сигаретами вставать было лень, пришлось брать из пачки Тейлора, затянулся, прокашлялся, со словами: ну и дерьмо затушил. Пришлось вставать с кровати; вернулся с пачкой своих сигарет, зажигалкой и пледом, сок с тумбочки все же взял, вишневый — действительно любимый, жадно отпил несколько больших глотков; изображение на экране исказилось: пошли полосы и неприятные шумы — телевизор пришлось выключить, лампочка под потолком замерцала; от света тоже пришлось отказаться. — Ты спишь на полу, — сказал Доминик, сбрасывая подушку Тейлора. — Серьезно, ты спишь на полу.        — На грязном полу, — уточнил Тейлор, — не дождешься.        Доминик допил сок, бросил в коробку недокуренную сигарету, недовольно вздохнул.        — Хрен с тобой, спи где хочешь.        Тейлор вернул подушку на прежнее место, взбил и отряхнул от пыли, перевернулся на спину, устремил взгляд в потолок; пейзаж за окном: черное небо, громадные тучи и непрекращающийся ливень; музыка за стеной смолкла. Доминик продолжал лежать на животе, созерцая спящий экран телевизора; на улице машина разразилась оглушительной сигнализацией и сразу же смолкла.        — Как ты думаешь, насколько мы здесь застряли? — спросил Тейлор, выдыхая дым в потолок.        — Не знаю — у меня телефон сеть не ловит.        Тейлор проверил свой телефон, который, коротко пикнув, разрядился.        — А если мы сегодня умрем?        — Нельзя, у меня роман не дописан.        Тейлор усмехнулся и прижался щекой к плечу Доминика, тот поежился и недовольно вздохнул, закурил вторую сигарету от первой и подумал о том, что сейчас ему бы не помешали два бокала виски. Они пролежали в тишине еще полчаса, выравнивая дыхание и прерываясь только на сигареты. Доминик посмотрел на часы, осознал, что сейчас только половина седьмого вечера — спать не хотелось, ненавистные игры не загружались, он лениво просмотрел фотографии, сообщения, закатив глаза, заблокировал телефон.        — Нужно что-то придумать.        — Пиши роман под свечами, — предложил Тейлор, переставляя блюдце-пепельницу на пол. — Не знаю, мне тоже скучно, — придвинулся ближе, и теперь его лицо находилось под лицом Доминика, — кстати, у меня есть аспирин — можем обдолбаться.        Доминик звонко рассмеялся, отпил выдохшееся пиво из кружки Тейлора и вернул ее на тумбочку, посмотрел в окно, на мгновение завис, рассматривая змейки дождя скользящие по стеклу, подумал о том, насколько абсурдна ситуация — стихийное бедствие, суета по дороге к мотелю, откровенно-дерьмовые в плане ремонта номера и Тейлор с ним в одной кровати, опять. Вселенная, судьба или злой умысел, посмеиваясь, сталкивали их в очередной раз, проверяя на прочность. Доминику правда хотелось смеяться — истерично, до слез, до сдавленных легких, но сил катастрофически не хватало, ему все осточертело — желание вырвать из сплетения вен, разума, грудной клетки имя Тейлора было чуть-ли не мечтой, которой никогда не будет суждено сбыться — любить его таким обыкновенным было почти естественным, представить без него свое существование почти не получалось; слов и мыслей ему посвящено тоже достаточно — Бога ради, ни один живущий на планете человек такого восхищения не заслуживал.        — С тобой спокойно, — на выдохе сказал Тейлор — создавалось впечатление, что он ненавидел все, что не мог контролировать: чувства к Доминику — особенно, себя, полностью растворенного в нем — особенно. — Блядь, как глупо, — Доминик заинтересовано смотрел на лицо Тейлора; видимость отвратительная, но зрение постепенно привыкало — он почти различал очертания, одергивал себя, чтобы не прикоснуться, чувствовал себя разбитым. — Я не знаю, как обьяснить, — продолжил Тейлор и, щелкнув зажигалкой, закурил, — рядом с тобой дышится иначе, рядом с тобой не страшно, рядом с тобой чувствуется ответственность, — дым выпускал объемными густыми клубами, вдыхал обратно носом и дышал как-то иначе, как казалось Доминику; нет так спокойно и ровно как прежде. — Неужели ты этого не чувствуешь?        — Я не хочу это обсуждать, — сказал Доминик, глаза резало едким дымом — стер тыльной стороной ладони выступившие слезы, на Тейлора посмотрел со странной для себя жалостью и в глубине души понял, что видит в нем собственное отражение — жалкое, потерянное, обреченное на существование в одиночестве; сколько потребуется лет, чтобы найти кого-то отдаленно-похожего, чтобы также — до отсутствия кислорода в легких, до дрожащих пальцев и бездумно-колотящегося сердца в грудной клетке? Ему бы схватить Тейлора за плечи и, резко встряхнув, сказать: ты разбил мне сердце, подонок, ненавижу больше всего на свете, но все это оседает в горле… — Дружить у нас не получается, да?        — Не получается, — согласился Тейлор, затушил сигарету, поставил блюдце на пол и поднялся с кровати. — Пойду воздухом подышу.        Доминик не успел возразить, дверь с громким хлопком закрылась, вгоняя в комнату поток холодного ветра; быстро обуваясь, заворачиваясь в плед, выскочил на улицу, вживую созерцая весь предстоящий ужас: скосившиеся до земли деревья, крутящиеся в воздухе почтовые ящики, рекламные буклеты, разорванные мусорные мешки, перевернутые баки. Доминик глотал ртом пропитанный холодом воздух, высматривая Тейлора, там, куда ему хватило мозгов уйти — он стоял на веранде, сжимая пальцами деревянные перегородки, вглядываясь куда-то вдаль, в самую бездну.        — Совсем идиот? — прокричал Доминик. — Вернись сейчас же! — Тейлор кивнул и, сжав пальцами перегородки на прощание, повернулся; вода с покосившейся кровли хлынула резко, окатывая с головы до ног. — Придурок, — причитал Доминик, набрасывая на него плед, — быстро в комнату! Почему тебе, блядь, спокойно не живется? А если бы эта херня обвалилась? — дверь он закрыл на ключ, бросил его на пол под тумбочку и, стянув с Тейлора плед, начал расстегивать пуговицы на рубашке. — Придурок, идиот, кретин! — Тейлор смотрел на Доминика заинтересованно, на длинные музыкальные пальцы на пуговицах своей рубашки, на широко-распахнутые глаза, на приоткрытые губы, на покрасневшие от холода щеки и шею; примерно в трех метрах раздался грохот — кровля окончательно обвалилась. — Придурок, — повторил Доминик, расстегивая ремень на джинсах Тейлора, и удивленно моргнул, — так… стоп, дальше раздевайся сам.        — Было приятно, — Тейлор опустился на корточки перед спортивной сумкой, вытянул джинсовые шорты; Доминик вздрогнул от оглушающего раската грома, вернулся в кровать, бросил подушку к изголовью и накрылся одеялом с головой. — Не бойся, сейчас приду, — пробубнив что-то, что Тейлор разобрал как пошел нахуй, Доминик повернулся лицом к стене — рука выскользнула из-под одеяла, схватила телефон и утянула обратно. Тейлор лег рядом, накрылся вторым одеялом и, повернувшись на бок, обнял Доминика за талию. Тот снова послал его; из-под одеяла в стену бил приглушенный свет. — Что смотришь?        — Надеюсь, что интернет очнется.        — Мечтай, — Тейлор стащил с головы Доминика одеяло и прижался губами к ткани футболки на плече, — у тебя сети нет.        Доминик выдохнул от досады и разочарования, отложил телефон и повернулся к Тейлору лицом.        — Ненавижу такую погоду. Тебя, кстати, тоже.        — Хорошо, — Тейлор прижался ко лбу Доминика своим, прикрыл глаза, пальцы скользнули по плечу, руке, ребрам, забрались под ткань футболки. — Ты тоже мне сердце разбил, к слову, — кожа под тканью футболки покрывалась мурашками, Доминик жадно вдохнул — смотреть Тейлору глаза в глаза было сложно и больно, — так что, взаимно.        — Давай спать, — на выдохе сказал Доминик.        — Добрых снов, — ответил Тейлор и, приподняв лицо Доминика за подбородок указательным пальцем, нежно поцеловал в губы. — Теперь ты защищен от зла.

Нам обязательно нужно навешать на все ярлыки, разложить все по полочкам, все объяснить. Даже то, что по природе своей необъяснимо. Даже Господа Бога. (Чак Па́ланик. Удушье)

       Три дня прошли в режиме автопилота: просыпались под непрекращающийся ливень, засыпали под непрекращающийся ливень, ели под непрекращающийся ливень; отопление покинуло мотель утром первого дня, горячая вода продержалась до вечера; бегать с кастрюлями, ковшами и кружками в ванную сродни апокалипсису: тебе, чтобы умыться и побриться, хватит двух чашек?        У Доминика раскалывалась голова, он практически впадал в депрессию, истерию и панику — слоняясь от стены к стене и обратно, не мог думать о чем-то конкретном; ни телевизора, ни телефона, крупицы оставшихся продуктов в виде снеков и шоколадок, а, черт подери, хотелось стейк; свечи заканчивались со скоростью звука — небо не собиралось светлеть.        Тейлор стойко держался первый день, но во второй, от досады и разочарования, шумно начал срывать обои и изредка коситься на крышу, предвкушая, как она обвалится и они все подохнут. Разговаривать и смотреть друг на друга стало невозможным — раздражало все: мимика, голос, жесты; они ходили из номера в номер, давая понять себе и всем остальным, что жизнь их еще не покинула.        Закончились сигареты, таблетки обезболивающего, никотиновые пластыри и самое ужасное — чистая одежда. Большая часть времени — на кровати, пялясь на небо и прося кого-то сверху о помощи; в соседнем номере кричал какой-то мужик и очевидно бился головой об стену — выяснять отношения не было сил.        На четвертый день тотальной безысходности Доминик заставил себя подняться с кровати, вскипятил воду на газовой плите, засыпал в чашку три ложки отсыревшего кофе, залил кипятком, бросил несколько кубиков сахара, кривясь и сплевывая в блюдце нерастворившиеся крупинки, все-таки выпил до дна; надел последние чистые бежевые брюки, белое поло и серый кашемировый пиджак, огляделся по сторонам в поиске зонта или чего-то похожего, схватил с тумбочки газету недельной давности, раскрыл страницы над головой и тихо, чтобы не разбудить Тейлора, выскользнул на улицу. Глазами полными ужаса смотрел на лужайку, покрытую дождевой водой, на покосившиеся телефонные столбы, уличные фонари и на машину, которая казалась так далеко. Глубоко вздохнув, ступил под проливной дождь — газета намокла со скоростью света — отбросив ее в сторону, Доминик направился к машине, проклиная кроссовки пропускающие воду, ткань поло прилипла к телу, мокрый пиджак не позволял поднимать руки и двигаться быстрее. Обернувшись, махнул рукой изумленному Андеру в окне — тот крутил пальцем у виска. Машина принципиально не собиралась заводиться, сидение мгновенно стало мокрым, в салоне преобладал запах плесени и сигарет.        Спустя почти двадцать минут машина все-таки поддалась; Доминик расслабленно выдохнул, несмотря на стучащие от холода зубы, воткнул зарядку в телефон, ждал, пока тот подаст признаки жизни — загрузившись, экран начал плеваться сообщениями о пропущенных звонках, завис, пришлось перезагрузить. Отмахиваясь от настойчивых сообщений, Доминик вбил адрес ближайшего супермаркета, ткнув в иконку звонка, дозвонился до менеджера и, узнав, что магазин работает в экстренном режиме, предложил менеджеру подзаработать. По приезде в магазин, у кассы ждали три набитых доверху тележки. Доминик расплатился, даже не заглядывая в бумажные пакеты, проверил только сигареты и вино и, всучив, менеджеру две сотни долларов, повез тележки к машине; они плохо поддавались — колесики закручивались, не слушались и сильно гремели. Доминик терпел, зубами раскрыл блок сигарет, жадно схватил пачку и с диким удовольствием затянулся в салоне, откинувшись на спинку сиденья — голова закружилась, пейзаж перед глазами поплыл; пялясь на поводки стеклоочистителя, курил вторую сигарету подряд, проверил наличие бензина, вывернул руль, чудом не врезавшись во въезжающую на парковку супермаркета Тойоту; вероятно, ему бы досталось, если бы водитель не спешил в магазин, которому оставалось работать двадцать минут.        Доминик искал подходящее место, чтобы припарковать машину у мотеля — подальше от дороги, подальше от фонарей и телефонных столбов, подальше от деревьев — пришлось остановить выбор на подъездной дороге, вряд ли его машина кому-то способна помешать. Выходить из нагретого печкой салона не хотелось до трясущихся пальцев, но выбора не было; вода хлынула на голову резко и неожиданно — дождь усилился в разы — найдя необходимый пакет, Доминик направился к двери Эстер, тихо постучал, боясь доставить дискомфорт; она открыла почти сразу и удивленно посмотрела на мокрого с головы до ног Доминика.        — Милый, ты с ума сошел? — кутаясь в свитер и плед, Эстер напоминала птенца выпавшего из гнезда — несчастного, потерянного и одинокого. — Заходи скорее.        — Нет-нет, это вам, — Доминик всучил ей огромный бумажный пакет, — здесь еда, корм и молоко для мистера Зорро, а я к своим пойду.        Эстер поставила пакет на стол и крепко обняла Доминика за плечи.        — Спасибо, милый, ты такой хороший парень.        Доминик, возможно, впервые не захотел проблеваться от подобного обращения; он кивнул Эстер, напомнил, что она может просить о чем угодно, и, погладив кота, вышел из крохотной комнатки, плотно закрывая за собой дверь; шагнув назад, врезался в грудь Тейлора спиной и недовольно вздохнул — вероятно, сейчас он получит порцию яда в лицо, но, к удивлению, получил: мог бы и разбудить, кретин.        Пакеты они перенесли быстро, почти не пререкаясь друг с другом, уже в номере Тейлор удивленно смотрел на бутылку красного вина, которую держал в руке, Доминик закатил глаза и отмахнулся, выкладывая на стол все остальное; теперь у них были мясо, овощи, фрукты, консервы, напитки и сумки-холодильники. Тейлор подошел к смежной с номером Гранта и Андера стене и громко постучал. Доминик включил газовую плиту, установил на конфорке сковороду и, засучив рукава пиджака до локтей, помыл руки в ледяной воде, вытер полотенцем и приступил к готовке — когда сковорода накалилась, положил на нее кусок сливочного масла, стейки, заранее приправленные солью и перцем, и веточку тимьяна. Тейлор, матерясь и прищемив почти все пальцы, собрал диван-кровать и придвинул его к столу.        — О, сумасшедший вернулся, — тепло улыбнувшись, сказал Андер и, замерев в дверном проходе на мгновение, чуть не застонал от невероятного аромата. — Ты продал душу дьяволу?        — Типа того, садитесь за стол, — Доминик перевернул стейки, бросил еще кусок сливочного масла в сковороду, перевел взгляд на наручные часы, — места всем должно хватить.        — А это что? — Тейлор вытащил из пакета два ведра синей краски.        — Будешь красить стены, — серьезно сказал Доминик, — я не собираюсь жить в гадюшнике, который ты тут устроил.        — О, мы можем помочь, — Грант, усевшись на диване, поджал ноги под себя, — у нас в номере есть засохшая белая краска и несколько валиков.        — На потолки, конечно, не хватит, — подхватил Андер, — но на оконные рамы — должно.        — Ничего, Тейлор умеет водить — съездит, если не хватит.        Тейлор бросил на Доминика испепеляющий взгляд, глубоко вздохнув, выдвинул ящики в поиске штопора; не нашел — нарочито долго ковырялся в пробке острием ножа.        — Стены, кстати, нормальные, — все-таки сказал он, садясь на подлокотник дивана, — их можно разрисовать.        — Нужно сходить к Эстер, вдруг еще что-нибудь завалялось после ремонта двадцатилетней давности, — Доминик положил листья салата, нарезанные на четверти томаты и стейк на дно каждой тарелки, поставил все на стол, закатил глаза на попытки Тейлора открыть вино и вырвал бутылку из его рук. — Крышка откручивается, кретин. Вот так, видишь? — пробку отбросил в раковину, разлил вино по кружкам и сел на стул. — Приятного аппетита.        — За спасителя, — сказал Грант, подняв кружку.        — За спасителя, — поддержали остальные. Доминик густо покраснел и тихо рассмеялся, придурки.        После самого вкусного обеда, пожалуй, за всю жизнь, парни принялись за обсуждение плана по ремонту доступных номеров; сгрузили в середину комнаты все что было: два ведра синей краски, половину коробки белой, валики, кисти. Эстер принесла три рулона вычурных красных обоев с золотым узором, упаковку клея и разбавитель. Переодеваться пришлось в самое худшее из лучшего. Начали с номера Гранта и Андера: серые блеклые обои сняли только с одной стены — там, где стояли телевизор и кровать виднелись заметные увечья. Андеру доверили смешивание синей и белой краски, Грант принялся за оконные рамы, Тейлор и Доминик — за валики; стену выкрасили в нежно-голубой цвет — получилось неплохо, если не приглядываться — потолок побелили, стену с окном от потолка до пола заклеили красными обоями. Доминик заставил Тейлора закрашивать пошлый золотой узор белой краской, тот трижды послал его к черту, но, собрав волю в кулак, вооружившись очками и остатками вина, все-таки согласился. Во втором номере пытались создать градиент — зону кухни обклеили обоями, хватило впритык, а там, за холодильником, все равно никто не будет смотреть; зону спальни выкрасили от бледно-голубого под потолком до темно-синего к полу. Краски тоже хватило впритык — грубые и неаккуратные проплешины спрятали своими спинками шкаф и диван — обоим пришлось подчиниться перестановке. Полки в шкафу Тейлор прибивал практически заново, вооружившись неудобным молотком, отбил большой палец до синяка, шаткие рамы тоже подбил — теперь они открывались. Также досталось отходившим от стен плинтусам и дверным проходам в ванные комнаты; ремонт закончили только к десяти вечера, отметили сумасбродное решение еще одной бутылкой вина и с нетерпением ждали реакции Эстер. Она вошла в номер Гранта и Андера, в тот, где запах краски практически выветрился, и изумленно посмотрела сначала на стены и потолок, а потом на парней. Господи, да будь ее муж, Майк, чуточку расторопней, то мог бы сделать все то же самое еще лет пять назад. На глазах выступили слезы восторга и благодарности; смотря на совсем юных парней, она не могла поверить — такие добрые, открытые и хорошие. Эстер тепло и искренне обняла и поцеловала в щеку каждого. От вина отказалась больше по этическим соображениям, но кофе из турки выпила с удовольствием. Они разговаривали большую часть ночи о том, какой глупой идеей было построить мотель и открыть бизнес, о странных клиентах, об ужасном трафике из-за построенной семь лет назад магистрали. Парни рассказывали о себе: факты о школах и институтах, о лагере Венге, о недавней аварии и о трех неделях в больнице с ужасной кухней. Эстер слушала с удовольствием, словно ни с кем живым, кроме кота, уже давно не общалась. Мистер Зорро спал на коленях Доминика, мурчал, когда его чесали за ухом, и пил молоко из блюдца, стоявшем на колене Тейлора. Разошлись только ближе к семи утра и то потому, что Андер засыпал, безвольно сползая по полечу Гранта. Попрощавшись, Эстер забрала мистера Зорро, который впивался когтями в шорты Доминика и тихо шипел. Им тоже пришлось уйти — в номере еще пахло краской, дверь пришлось запирать быстро, чтобы обои не обвалились на пол, до кровати практически ползли — Доминик рухнул на подушки и сковыривал ногтями капли засохшей краски с лица, Тейлору хватило сил на ледяной душ; дрожа, переодевался в толстовку и спортивные штаны, забрался под одеяло и посмотрел на обновленный потолок. Теперь желтых пятен никотина было практически не видно. Доминик закурил и вытащил из кармана шортов телефон.        — Отец переживает за нас. Семь раз звонил.        — Написал ему, что все в порядке?        — Он предложил прислать вертолет, чтобы нас вызволить.        Тейлор рассмеялся, представив, как вертолет в порывах ветра разобьется о ближайшую телефонную вышку.        — Сеть ловит?        — Здесь нет. В супермаркете ловило. Видимо, вышка повреждена. Ты позвонить хотел?        — Отцу — хотел сказать, что мы взрослые и справимся сами.        — Сказал человек, который не в состоянии открыть вино, — Доминик закатил глаза, стряхнул столбик пепла в блюдце-пепельницу и заблокировал телефон. — Такая приятная усталость, не правда ли?        — Скажи это моим рукам, — больно даже хрустеть суставами, Тейлор морщился, кусал губы, рассматривая посиневший ноготь на большом пальце. — Чего ты сейчас больше всего хочешь?        — Не знаю. Ванну, наверное, принять. Опережая глупость, которую ты сейчас ляпнешь, дополню: хочу принять горячую ванну.        — Я бы тоже не отказался, — Тейлор подложил подушку под голову, вытащил из пачки сигарету и, щелкнув зажигалкой, закурил. — Но тебя я все-таки хочу больше.        — Спасибо, не могу ответить тебе взаимностью. Зато я скачал аудиокнигу, хочешь послушать?        — Насколько хватит зарядки?        — На пару глав, чтобы заснуть, точно хватит.        — Давай, — Тейлор благодарно кивнул, забирая наушник из рук Доминика, и громко прокашлялся, услышав неприятный голос чтеца, декламирующий название его романа. — Ты издеваешься?        — Ничего хуже не смог найти.        — Иди ты к черту. Я — отличный писатель.        — Это уже похоже на мастурбацию.        — Как же ты меня бесишь, — совершенно по-доброму сказал Тейлор, практически невесомо ударяя Доминика по лицу подушкой, тот фыркнул и, забрав наушник, включил воспроизведение. — Серьезно, будешь это слушать?        — Я очень и очень занят.        — Ну, уж нет! — Тейлор вырвал из рук Доминика телефон и отключил его. — Я могу сам тебе прочитать, по памяти.        — И это я еще тщеславный кусок дерьма? — рассмеялся Доминик. — Даже я не помню начало своего романа.        — Я помню. Там главный герой размышляет о любви.        — Точно, забыл, что пишу романтическую херню.        — Чего не хватает в жизни, о том и пишешь.        — У меня романтики в жизни полно. Куда не посмотри — везде она.        — Утешай себя, — Тейлор лег на бок и, поставив локоть на матрас, подпер щеку ладонью. — Скажи еще, что кроме любви тебя ничего не окружает.        — Вот найду себе парня, как ты, съедусь с ним, как ты, и меня захлестнет любовь, как тебя.        — Мы вместе пятый день живем, и как? Ничего еще не захлестнуло? — в ответ щелчок зажигалки и кольцо дыма, разбившееся о ребро ладони и часть щеки Тейлора. Доминик смотрел на пальцы, сжимающие сигаретный фильтр, размышляя, о том, что, пожалуй только Тейлор, мог видеть его насквозь. Смотря через напыщенность и тщеславие, не обращая внимания на гнев и истерики, видел нечто другое — почему-то только для него особенное и прекрасное; знал, что Доминика тошнило от идеальной осанки, от лучезарной улыбки, от невозможности послать все к чертовой матери и пропасть с радаров хотя бы на сутки. — Дай сюда, — Тейлор забрал сигарету из руки Доминика, затянулся несколько раз и затушил ее в пепельнице. — Ты чего завис?        — Почему все так несправедливо? — надломленно спросил Доминик, скользнув расфокусированным взглядом по лицу Тейлора. — Почему люди, глупые-глупые люди, расстаются из-за пустяков? Из-за того, что кто-то зарабатывает меньше, или кто-то уделяет меньше внимания, чем хотелось бы партнеру, или еще из-за кучи бессмысленных мелочей…        — Потому что люди — глупые, — серьезно сказал Тейлор, — мы бы такую херню легко пережили.        — Да, наверное, — согласился Доминик, натягивая одеяло практически до глаз.        — Знаешь, сегодня я увидел тебя настоящим и искренним. Я думал, что ты такой, но теперь знаю — ты весь в этой филигранной заботе, бесцеремонности, сарказме и обаянии, способном снести все чертовы стены разом.        — Нет, Тейлор, я чертов трус, — ответил Доминик, — и готов делать счастливыми всех вокруг — всех, кроме себя.        — Это в высшей степени непростительно. Давай так — ты делаешь счастливыми всех — я делаю счастливым только тебя.        — Да, сделай меня счастливым, это же так просто — не будь моим братом, всего-то.        — Если бы я мог, — честно сказал Тейлор и нежно провел кончиками пальцев по лбу Доминика, — то даже космос поделил с тобой пополам, — забравшись пальцами под край одеяла, прошелся по щеке, скуле и линии нижней челюсти, — если бы ты этого захотел.        Доминик кивнул, придвинулся ближе, крепко, практически забрав весь воздух из легким разом, обхватил ладонями лицо Тейлора и поцеловал в губы — бездушно, безвоздушно, с оттенком боли и горечи, но из-за этого не менее прекрасно. Одной рукой стирая дорожки слез с его щек, второй — забираясь пальцами под края футболки, царапая ногтями кожу на спине и лопатках, Тейлор дышал через раз, понимая, что согревать Доминика охренительно-сложная задача. Невозможная для всех живущих в мире людей — для всех, кроме него.

Сегодня как раз такой день, когда солнце встаёт исключительно с целью тебя унизить. (Чак Па́ланик. Уцелевший)

       Тейлор проснулся под непрекращающиеся капли дождя в пустой кровати и в клинически-опасном холоде. В момент, когда сновидение, настолько прекрасное, что больше — туманное, исчезало и осыпалось, в момент, когда рука, в поиске чего-то настолько теплого, скорее — любимого, скользила по кровати, в момент, когда глаза, холодные для всех и только для него — живые, распахнулись, в груди проявилась сильная, истязающая боль. Безвольно, беспомощно обводя взглядом стены, потолок, пол и предметы мебели, Тейлор старался приподняться на локтях. Матрас — холодный, неудобный, жесткий — засасывал не хуже зыбучих песков, не позволял сдвинуться с места, обволакивал, утаскивая далеко в недра прежде напыщенную — чистый фарс — флегму. Тейлору в самых искренних, импульсивных мужских чувствах, хотелось кулаками проверить на прочность каждую поверхность, что попадется на глаза: стены, шкафы, столы, двери и даже — ебанный потолок. И он — обиженный, брошенный, уязвленный, ненужный (?) — задыхался сигаретным дымом, роняя пепел на матрас, пол и лицо. Поворачивая голову вправо и влево, моргая и щурясь, высматривал вещи Доминика. Они должны быть здесь… где-то здесь.        Тейлор поднялся с кровати и, стоя на холодном полу, смотрел на обеденный стол — ущербный, маленький, со сложенной вдвое картонкой под одной из ножек — стараясь рассмотреть хоть что-то. Пустая раковина со ржавым сливом, девственно-чистая дверца холодильника, плотно-закрытая ванная комната. Резко раскрыв дверцы шкафа, вглядываясь в десяток разных по форме и материалу вешалок, искал необходимые сейчас вещи. Заглянул под кровать в поиске закатившегося окурка, телефонной зарядки, забытого, брошенного листа бумаги — хоть чего-то, что могло доказать, что Доминик еще здесь. Что он вообще был здесь ночью. У Тейлора раскалывалась голова, гудели виски и пересохло во рту. Запинаясь о немногочисленную мебель в номере, добрался до кухни, налил в кружку с видимым чайным налетом проточную воду, выпил залпом, зажав нос, чтобы не чувствовать запах и привкус ржавчины. Под плотной тканью толстовки кожа, будто льдом покрытая, содрогалась в конвульсиях, зубы стучали об ободок кружки, царапая золотисто-бронзовое напыление, пальцы тряслись. Не в силах сдвинуться с места, вжимаясь спиной в дверцу холодильника, старался привести дыхание и мысли в порядок. Ему не приснилось — Доминик был здесь ночью, целовал его. Тейлор беспомощно провел подушечками пальцев по губам, надеясь проверить собственные память, ощущения, чувства. Набрал в кружку еще воды, подошел к окну, прижался лбом к холодному стеклу и, сощурившись, старался рассмотреть залитую водой лужайку и участок дороги. Напряг слух, стараясь различить голоса за стеной, но ничего не услышал. Посмотрел на наручные часы, глубоко вздохнул — полдень. Стена дождя напоминала густой, пугающий туман в стиле Стивена Кинга — Тейлору стало страшно, увы, не из-за тумана.        Выйдя на веранду — убогую, потрепанную, с прогнившими половицами и перилами — Тейлор почувствовал холод ветров, забравшихся под края толстовки и ворвавшихся в просторные рукава. С покатой треснувшей, неполноценной крыши водопадом лил дождь, кучевые облака, точно водоворот, раскатами грома оповещали о приближающихся вспышках молнии. Тейлор глазами искал черный мерседес, попутно давясь ржавой водой, наполовину разбавленной дождевой. Беспомощно старался включить телефон, искренне надеясь, что короткие гудки, которые он услышит, остановят сердце. Телефон даже не попытался включиться. Декабрьский воздух острыми когтями терзал горло, носовую перегородку, холодом — читай: пеленой — застилал глаза. Сжав до побелевших костяшек шаткие перила напоследок, вернулся в комнату. Кружка полетела в стену, осколки шумно рухнули за холодильник, Тейлор бросился к мусорному ведру. Среди бутылок, упаковок, очисток — три смятых листа. Со стучащим сердцем, дрожащими пальцами, практически не дыша, старался развернуть их, не повредив. Ища себя на страницах его рукописи, кусая губы, барабаня пальцами по полу, отвергал мысли о том, что они сами, как и эти листы — лишние в этом прогнившем, грязном мире, напичканным доверху эфемерной любовью. Он читал правильно, через строку, по диагонали, в обратном порядке, по заглавным буквам, но получалась чушь. Никакого скрытого подтекста, акростиха, двойного дна. Сидя на полу, вжимаясь спиной в дверцу холодильника, держа пальцами одной руки грязные листы, а пальцами второй — сигарету, Тейлор искренне мечтал о самой стандартной для человеческого рода функции — не думать. Не думать, увы, не получалось. Перебирая в голове воспоминания о сегодняшнем утре, обо всех прозвучавших словах, обо всех прикосновениях и таких громких в груди и молчаливых снаружи чувствах, Тейлор искал что-то, что могло пройти мимо него. Он что-то не учел, что-то не понял, что-то не почувствовал.        Тейлор наспех умылся и почистил зубы, дрожа от боли, обиды и немного — от холодной воды. Туманным взглядом обведя номер еще раз, выкурив еще две сигареты и запив все вишневой газировкой, набросил на плечи кожаную куртку и вышел на веранду. Путь до номера Гранта и Андера казался непреодолимым препятствием, сродни покорению Эвереста без экипировки — переставляя ноги и держась за перила, Тейлор шел шаг за шагом, смотря только вперед. Стучал в дверь тихо и осторожно, словно проводил пальце-пальциевую перкуссию. Ответом оглушающе кричала тишина. Тейлор сполз по стене, вытянул ноги, позволяя дождевой воде пропитывать насквозь кроссовки и ткань джинсов от колена до щиколоток. Он выкурил еще две сигареты подряд, стараясь найти выход из положения. Доминик его бросил. Забрал вещи и исчез в неизвестном направлении — даже запах духов в комнате побоялся оставить, словно Тейлор смог бы по нему его выследить. Он подумал о сотнях тысяч напрасно пройденных дорог, о том, насколько сейчас далек от банальной бытовой плоскости, о том, что Доминик одновременно верный до гроба и слишком бездушный, о том, что он либо смеется, либо плачет в подушку.        — Ты что тут, черт возьми, делаешь? — Тейлор неуверенно повернул голову набок, беспомощно уцепился взглядом за край пледа, прятавший обнаженные щиколотки, и шумно сглотнул. Доминик смотрел с оттенком предвзятости, сжимая пальцами края пледа, потрепанный поводок и ключи от машины, всем видом показывая, что сейчас ему как минимум наплевать даже на астероид, готовый разорвать землю в клочья. В обнаженные щиколотки тыкался мокрый нос немецкого пинчера цвета крепкого кофе, и сам Доминик мокрый с головы до ног выглядел так же устрашающе, как и затравленный пес. — Это — Корретто, — сказал Доминик, открывая дверь номера и пропуская его внутрь, — он будет жить с нами, нравится тебе это или нет.        Тейлор поймал себя на мысли, что чуть не разрыдался от счастья. Глупо опираясь на прогнившие доски и скользкие стены, пытался подняться на ноги. Войдя в номер, его окатили капли с шерсти пса, а по коленям сильно, словно кнутом, прошелся и хвост. Собака, истощенная, дрожащая, с пугающим оскалом и дикими глазами смотрела на него снизу вверх, обнюхивая кроссовки, джинсы и протянутые руки. Пес рычал, Доминик снимал мокрую насквозь одежду.        — Где твои вещи?        — В машине.        — Почему?        — Отвозил в прачечную. Твои, кстати, тоже, — Доминик постучал подушечкой указательного пальца по щеке. — Благодарность сюда, только быстро, я занят, — переодевшись в толстовку и спортивные штаны, прошел в кухню, нажал на кнопку включения чайника и подключил холодильник к питанию — тот довольно загудел. — Теперь к тебе, — порывшись в бумажных пакетах, извлек огромную мясистую кость и щелкнул пальцами. — Кто хороший мальчик? Сидеть, — пес отошел от Тейлора, медленно направился к Доминику, заинтересованно понюхал поднятую над головой кость, сел на задницу и несколько раз ударил лапами по полу. — Молодец, — Доминик погладил пса по холке, положил перед ним кость, вымыл руки и поставил на стол две кружки. — Ты мелодрамы смотрел? Почему глаза такие заплаканные?        — Я думал, что ты уехал.        — Я действительно уехал. В прачечную. На доске объявлений увидел этого красавчика на фото и не смог устоять, — Доминик подмигнул псу, чьи зубы кромсали кость с особым остервенением. — Милашка, правда?        — Почему ты меня не разбудил?        — Решил, что тебе нужно поспать, — Доминик пожал плечами, разлил кипяток по кружкам, бросил в каждую по чайному пакетику, сам прижался поясницей к столешнице. — Я же не мог знать, что у тебя вечеринка на веранде. Какого черта мусорное ведро стоит посреди номера?        — Я искал улики, — беспомощно сказал Тейлор, проходя в кухню и целуя Доминика в щеку. — Спасибо за вещи. Спасибо за то, что не уехал.        — Улики? — Доминик рассмеялся и отставил на стол чашку. — Ты думал, что я могу вот так тебя бросить? Молча? Да я бы тебя нахуй в лицо послал. Ты завтракал?        — Еще нет.        — Плохо, — строго сказал Доминик, открывая холодильник. — Принеси сумки из машины, там миски для Корретто.        — Ты заберешь его с собой в Мадрид?        — Зачем? Подарю вам с Артуром на свадьбу, — равнодушно сказал Доминик, кладя на столешницу упаковку бекона, яйца и томаты. — Конечно заберу, что за глупый вопрос? — произнесенное шепотом «а меня с собой заберешь?» он не услышал из-за шипения сливочного масла на дне сковороды; укрыв его пластами бекона и кольцами томатов, острием ножа разбивал яйца в глубокую тарелку, тут же взбивая их вилкой. Накрыв будущий омлет крышкой, сел на пол рядом с псом и заинтересованно посмотрел ему в глаза, гладя по голове. Корретто практически замурчал, подполз ближе и осторожно положил голову на колено Доминика. — Ну что, аппетит у тебя хороший. Все прививки мы сделали, осталось добиться разрешения на перелет.        Когда Тейлор вернулся в номер, Доминик уже сидел за столом, а Корретто, царапая когтями коврик, искал место перед кроватью, чтобы улечься. Сумки остались рядом с дверью, миски с кормом и водой нашли место у холодильника, вымыв руки, Тейлор сел за стол.        — И когда ты улетаешь?        — Скоро, — неоднозначно ответил Доминик. — Научный руководитель звонил сегодня, я задолжал несколько экзаменов, — поставив локоть на стол и подперев щеку ребром ладони, смотрел в сторону, в пустоту. — Давай без этого взгляда, ладно?        — Какого?        — Вот этого, — Доминик посмотрел Тейлору в глаза. — Я не обещал остаться с тобой, ни в чем не клялся, Тей, черт возьми, я ничего тебе не должен, поэтому не нужно смотреть на меня как на врага всего ебанного человечества.        — Я поеду с тобой.        — С ума сошел? — Доминик пальцами свободной руки потер правый висок, прошелся по щеке до лимфатического узла под линией нижней челюсти и поморщился. — Твоя жизнь в Массачусетсе, моя — в Мадриде. Видишь, как получается, — прижал тыльную сторону ладони ко лбу и обреченно вздохнул. — Мне нужно прилечь, — поднялся из-за стола, крепко держась пальцами за спинку стула и перевел взгляд на потолок. — Сделай, пожалуйста, чай, — забравшись в кровать, укрывшись одеялом и пледом, Доминик прижался спиной к стене, свободной рукой поджигая сомкнутую губами сигарету. Дышал прерывисто и тяжело, глаза слезились, нос закладывало, кружку с горячим чаем с трудом удержал пальцами. — Вот же блять, — морщился Доминик, отпивая маленькие глотки, и, отставив кружку на тумбочку, затушил в ней сигарету. — Все плохо, да?        Тейлор, склонившись, коснулся губами лба Доминика и резко выдохнул носом.        — Попьешь антибиотики.        — К черту антибиотики, — рассеяно сказал Доминик, дрожащими пальцами сжимая запястье Тейлора, — я не умру, мне роман нужно дописать.        Тейлор кивнул, стягивая мокрые джинсы, лег рядом с Домиником на кровать, взял за руку и трепетно огладил подушечкой большого пальца выступающие костяшки.        — Я тебя люблю, — сказал Тейлор, проходясь губами по его запястью, — и хочу с тебя ее снять, — забираясь пальцами под одеяло, под ткань толстовки, касаясь подушечками обжигающе-горячей кожи. — Можно?        — Разумеется нет, — пробурчал Доминик, сильнее заворачиваясь в одеяло и плед. — Думаешь, если я на смертном одре, то…        — Заткнись, — грубо сказал Тейлор, вырывая край одеяла из дрожащих пальцев Доминика. — Просто заткнись, — поморщился, ощутив кожей резкую и сильную пощечину, и недовольно выдохнул. — Если сделаешь так еще раз, сломаю тебе руку, — Доминик замер, смотря Тейлору в глаза, практически не дыша, ощущая как сильно и ядовито пальцы сжимают запястье. — Вот, молодец, — задрав край толстовки, Тейлор расстроенно покачал головой. — Ветряная оспа — поздравляю, милый у тебя ветрянка, — Доминик ошарашено смотрел на красные пятна на животе и груди. — Я же говорил, что детское отделение не лучшее место для игры в прятки, если замечу, что ты расчесываешь эти милые пятнышки, то свяжу тебе руки, понятно?        — Ветрянка, — шепотом повторил Доминик. — Я умру, да?        — Нет, не умрешь, я тебе не позволю.        Когда Доминик уснул, а Корретто, продрогший на коврике у двери, нацелился на кровать, Тейлор оделся и, выйдя на веранду, постучал костяшками пальцев по двери номера Гранта и Андера. Через несколько минут тишины, ручка прокрутилась и перед Тейлором появилось сонное лицо Андера.        — Доброе утро?        — Два часа дня, — сказал Тейлор. — Ты болел ветрянкой?        — Да, даже следы остались, — Андер приподнял штангу в брови.        — А Грант?        — Грант!        — Что? — Грант выглянул из ванной и стер остатки пены для бритья полотенцем. — Привет, Тейлор, воду дали, вот счастье!        — Ты болел ветрянкой?        — Да, еще в детстве.        — Это хорошо. Новость первая: у нас живет собака, новость вторая: у Доминика ветрянка.        — И как он? — Грант набросил на плечи рубашку и вошел в комнату. — Я про Доминика, если что, — включил чайник, указал взглядом на стулья.        — У него жар, — Тейлор закрыл за собой дверь, окинул взглядом разобранный диван и скомканное одеяло, сел на один из предложенных стульев. — Сейчас спит.        — Дал жаропонижающее?        — Пока нет, хочу посмотреть, насколько силен иммунитет. Из лагеря звонили?        — Дерек звонил, спрашивал, когда мы соизволим приехать, — Грант насыпал три столовых ложки кофе в турку и поставил на плиту. — С молоком или черный?        — С молоком.        — Из новостей: Тревора не забрал отец — у него там какая-то сделка, Денни пытается держаться, чтобы не спалить весь штат до основания, Артур деградирует в комнате.        — А Филип?        — Книги перечитывает, отчитывает Дерека за несостоятельность, изводит психологов — все как обычно.        — Даже не знаю, кому из нас веселее, — сказал Тейлор, барабаня пальцами по столу. — Что прогноз погоды гласит?        — Ливни ближайшие три дня, — ответил Андер, благодарно кивая Гранту за кофе, — потом резкое похолодание.        Тейлор задумался, наблюдая за молоком наполняющим его будущую кружку до краев, обхватил губами одно из колец на указательном пальце и прикрыл глаза. Мысли туманные, запутанные, полупрозрачные мелькали в голове с завидной частотой.        — Значит, дороги обледенеют, — заключил Тейлор, обхватывая пальцами свободной руки кружку, — значит, добраться до лагеря будет практически невозможно, значит… — замолк на пару долгих секунд и посмотрел на Андера, — вам нужно уехать в ближайшие дни.        — А ты?        — Не поеду, — лаконично произнес Тейлор, отпивая кофе, — в лагере я был по собственному желанию.        — Зачем? — спросил Грант, занимая место за столом. — Только не говори, что ты нас изучал для научной работы.        — Что? Я же не мудак какой-то, — вздохнул Тейлор и устремил взгляд на пальцы, царапающие ободок кружки. — Лагерю нужен был врач, мне нужен был небольшой отдых, — не поверили. Тейлор чувствовал взгляды кожей. Настороженные, пытливые, заинтригованные. Нужно было согласиться, сказать, что решил изучать характеры ради собственных интересов. — Спасибо за кофе. Я пойду, — поднимаясь со стула, опираясь на ладонь прижатую к поверхности стола, Тейлор понимал, что выглядит со стороны паршиво. Хуже, чем обычно. Но уже не пугающе-злобно, а наоборот — сломлено: блеклая тень прежнего себя.        — Нет, — твердо сказал Грант, — ты провел три недели в наших палатах, поверь, мы можем отплатить как минимум одним разговором по душам.        — Если я начну говорить «по душам», то вы меня возненавидите… по нравственным причинам.        — Из-за того, что ты его любишь? — спросил Грант. — Из-за этого мы должны тебя возненавидеть? — от неожиданности Тейлор резко сел на стул, пальцы сжали край стола, челюсти стиснулись практически намертво. — Да брось, ты его инстаграм вообще видел? На фотографиях ты не отмечен, значит твоему парню это бы не понравилось. Сопоставив два и два, можно прийти к выводу, что твой парень — Артур. Серьезно, он в палате чуть Доминика в клочья не разорвал.        Андер кивнул, соглашаясь с озвученными Грантом словами, придвинулся ближе к Тейлору, накрыл его руку своей и тепло улыбнулся.        — Почему нас вообще должно это волновать?        — Это же ненормально, я сам часто ловлю себя на мысли, что было бы лучше, если бы мы никогда не встретились. Блядь, все это так сложно и запутанно, а у меня практически не осталось сил.        — Жизнь — странная штука. Прошу лишь одного, ебитесь потише — стены тонкие.        — Об этом можете не волноваться, — произнес Доминик, стоявший в дверном проеме, — я может быть и болен, но стены, ты, кстати, прав, достаточно тонкие.        Тейлор беспомощно врезался взглядом в поверхность стола, до боли закусил внутреннюю сторону щеки, крепко сжал пальцами кружку и как минимум минуту не позволял себе вдохнуть. Корретто, вильнув хвостом и встав на задние лапы, передними оперся на колени Андера.        — Я не это хотел сказать, — попытался Грант, но видя разъяренный взгляд Доминика, интуитивно откинулся на спинку стула и обхватил губами кофейную чашку.        — Нет, это, — серьезно сказал Доминик. — Теперь к тебе. Несколько часов назад я сказал, что никогда не брошу тебя молча, — ногой втолкнул в номер сумку Тейлора и бросил на стол ключи от машины, — так вот, пошел ты нахер вместе со своей псевдо-любовью, шмотками и прочим дерьмом, от которых мне весь остаток жизни предстоит отмываться. И еще, — подойдя к столу, положил вырванный из тетради листок, — адрес, куда нужно вернуть машину, будьте лапочками, сделайте это.        — Послушай, я…        — Да мне насрать, — ядовито бросил Доминик, вырывая руку из хватки Тейлора. — Ты мне не нужен. Я тебя не люблю. Понятно? Умести это в голове и оставь меня в покое. За мной, малыш.        Дверь номера Доминика захлопнулась, в замке повернулся ключ, за стеной взорвалась громкая музыка, сплетаясь с обезумевшим собачим лаем. Кружка в руке Тейлора, жалобно скрипнув, разбилась, впиваясь осколками в ладонь.        — Ничего не говорите, ни слова, — он искренне старался абстрагироваться; закурил сигарету, резко выдохнул дым, рассматривая керамические осколки в ладони, и, медленно вытащив их, разложил на поверхности стола, затянулся и сказал: — в принципе, можно склеить.        — Он же несерьезно? — осторожно спросил Андер.        — Не уверен, — сказал Грант, видя в окне подъезжающее такси. — Не позволяй ему уехать, он сейчас зол и болен.        — Куда он уедет? Ключи от машины на столе.        — Такси, — Грант указал пальцем на окно. — Кажется, никто из нас его не вызывал.        Со скоростью звука Тейлор сорвался с места, перепачкав кровью ручку, открыл дверь и настойчиво махнул сигналящему водителю, чтобы тот убирался.        — Не смей меня бросать! — он колотил по двери, забрызгивая и ее, и свое лицо каплями крови. — Слышишь? Я тебя люблю и никогда не позволю уйти! Доминик, ради Бога, открой чертову дверь!        — Убирайся нахуй из моей жизни!        — Я ее вынесу, Богом клянусь!        — Вынеси меня из себя!        Тейлор беспомощно прижался лбом к двери; музыка в номере стихла вместе с собачим лаем; Доминика он увидел в окне, замученного, оскобленного, уязвленного.        — Пожалуйста, — одними губами произнес Тейлор, проводя дрожащими пальцами по стеклу, — прошу тебя, — Доминик отрицательно покачал головой, обнял себя руками за плечи и зажмурил глаза. — Я никогда не сомневался в тебе, никогда не сомневался в нас, я сомневался только в себе, Доминик. Я часто думаю о том, что если бы мы тогда не встретились, ты бы уже давно был счастлив, находясь с заботливым, любящим человеком.        — Тогда сделай меня счастливым, — на надрыве произнес Доминик, стирая тыльной стороной ладони дорожку слез с щеки, — просто уйди.        — Не могу, — ответил Тейлор, дернув дверную ручку. — Открой.        Корретто жалобно скребся ногтями по двери, Доминик старался смотреть в недра серого неба, облака на котором медленно начинали светлеть, дверь он открыл только через десять с половиной минут со словами: «счастливым я, кажется, никогда не стану». Совершенно равнодушно отвечая на поцелуи и объятия, не обращая никакого внимания на кровь Тейлора на своем лице и одежде, настойчиво отступал к кровати.        — Давай сделаем это по-быстрому, и ты исчезнешь, как в прошлый раз, — Тейлор остолбенел; стоя возле кровати, на которой сидел Доминик, чувствовал, как тело трясло от злости, боли и обиды. — Неприятно? — с издевкой спросил Доминик, закидывая ногу на ногу. — Мне тоже было неприятно, когда ты съебался в то утро из моей комнаты, а потом с этими пустыми глазами рассказывал при матери, насколько ты увлечен своей блядской учебой и так искренне радовался такому брату как я. Так что, старший брат, трахаться будем? — Тейлор, словно громом пораженный, обессилено упал коленями на пол, крепко сжал пальцами руки Доминика и через всхлипы, прерывистое дыхание и слезы из раза в раз повторял: «Прости, прости, прости». — Мы все ломаемся, Тейлор, — Доминик погладил его по волосам, пропустил через пальцы каждую прядь и, наклонившись, нежно поцеловал в лоб, — вот и твое время пришло.

Для протокола: погода сегодня ясная, с отдельными порывами отчаяния и гнева. (Чак Па́ланик. Дневник)

       — «Тебе страшно, больно и одиноко? Садись за клавиатуру».        Погружая махровое полотенце в уродливый пластмассовый таз, Тейлор утешал себя тем, что на самом деле не сломлен, его время еще не пришло — он выносливый, стойкий и уверенный в себе — прикладывая смоченное в теплой воде полотенце ко лбу Доминика, он утешал себя тем, что это эмпатия; он бы поступил также с любым другим; он не обходительный, заботливый и преданный; он, черт возьми, несломленный. Ломаются вещи и кости, но никак не люди.        Доминик смотрел на него заинтересованно, искренне не понимая, зачем нужна эта странная забота — жара не было, его не знобило, он утром, пока Тейлор спал, прекрасно побегал с Корретто.        — Пожалуйста, хватит, — взмолился Доминик, приподнимаясь на локтях; подушка и простынь под ним были мокрыми и холодными. — Я еще не умер, не нужно меня омывать, — ему бы толстостенный пол-литровый бокал красного крепленого вина, а не царапающее чувствительную кожу полотенце.        — У тебя жар.        — Нет никакого жара — я отлично себя чувствую, хоть и выгляжу как дерьмо, — на протянутое полотенце в руке Тейлора Доминик бросил испепеляющий взгляд; такими темпами он просто-напросто сбежит куда глаза глядят… в Мексику или Канаду, хоть в Россию — там Тейлор вряд ли сможет его достать. — Прошу тебя, прекрати со всем этим… — он вдумчиво подбирал слова, чтобы не обидеть лишний раз и не взорваться самому. Что-то подсказывало Доминику, что в приступе гнева они оба страшны. Чертовы гены — у них все по мужской линии с обеих сторон неадекватны. — … фарсом, — не так мягко, как задумывалось, но тоже сойдет.        — Фарсом? — переспросил Тейлор, опуская полотенце в прохладную воду на дне таза. — Почему?        — Как бы помягче? Ты сходишь с ума, — помягче, молодец! мысленно отчитал себя Доминик и пересел на край кровати, ставя стопы на холодный пол. — Извини. Я не умираю — пока, во всяком случае. Это все чересчур, понимаешь?        — Вовсе нет. Нет в этом всем никакого «чересчур».        Если бы Доминик знал молитвы, то приступил бы к ним. Тейлор не понимал, или делал вид, что не понимает. Продолжая изучать его лицо взглядом, Доминик старался не думать о физиогномике и обо всем остальном, о чем монотонным голосом твердил преподаватель психологии в школе; он щелкнул зажигалкой, закурил и выдохнул облако дыма Тейлору в лицо — тот даже не поморщился.        — Даже злобно на меня не посмотришь? — спросил Доминик, сбрасывая столбик пепла на полотенце, плавающее в тазу. — Не скажешь чего-нибудь едкого? — Тейлор молчал. Доминик проклял его как минимум дважды. — Где мое любимое: «еще раз так сделаешь, сломаю тебе руку»? — в ответ снова тишина. Доминик обреченно поставил локти на колени, уронил лицо в свободную от сигареты ладонь; еще один подобный день, и он сойдет с ума: самолично перегрызет себе вены, чтобы откинуться где-нибудь на пороге между комнатой и ванной. Нет, милый и заботливый Тейлор ему нравился, но в глубине души он понимал, что это походило на одержимость. Если узнает, что Тейлор пялится на него, пока он спит, то все — привет, психотерапевт и антидепрессанты! — Скажи хоть что-нибудь, — взмолился Доминик, практически обессилено прокричал; осталось только руки вверх поднять и покориться милости Господа Бога. — Прошу, Тейлор, очнись.        — Я тебя раздражаю? — с толикой детской обиды произнес Тейлор, рассматривая собственные руки, сбитые костяшки пальцев и заживающие раны на ладони.        — Глупости, — фыркнул Доминик и, придвинувшись ближе, перехватил руку Тейлора, крепко сжимая пальцами ребро ладони, — ты не можешь меня раздражать, априори.        Всего на мгновение Доминику захотелось, чтобы это было игрой — проверкой на прочность, испытанием чувствами, как бы ущербно это не звучало; сейчас Тейлор рассмеется ему в лицо и скажет: «Ты серьезно поверил, что я такой? Блядь, тебе бы проспаться». Но Тейлор не рассмеялся ему в лицо и ничего не сказал. Доминик почувствовал, что в комнате стало холоднее.        — Я же вижу, — сказал Тейлор, переворачивая руку тыльной стороной ладони вверх. — Разочарование всей жизни, да?        — Хватит, — серьезно сказал Доминик, возвращая его руку в прежнее положение. — Просто я… жду подвоха?        — Прости?        — Привычный мне Тейлор — хам, циник и эгоист, а последние два дня я вижу другого человека, — осторожно сказал Доминик и, обхватив запястье Тейлора пальцами, потянул на себя.        — Я все еще хам, циник и эгоист, — произнес Тейлор, садясь на край кровати рядом. — Я все еще не сломлен.        Доминик закатил глаза; вот в чем дело — в страхе принятия правды. Господи Боже, Доминик уже решил, что до конца жизни придется держаться за руки и смотреть за полетом бабочек на идеально-зеленой лужайке где-нибудь в пригороде Парижа. Выдохнул облегченно и даже чуть не рассмеялся от абсурдности ситуации, ему почти показалось, что Тейлора кто-то невидимый пичкал таблетками счастья последние дни.        — Конечно, нет. Я просто сгоряча ляпнул, — Доминик настойчиво и уверенно лгал, как будто от этого зависела жизнь; фактически зависела, но об этом он подумает как-нибудь потом. — Ты еще на плаву, будь уверен, — Тейлор задумался о том, что за всю жизнь смог привязаться (до последних лет) только к трем вещам. Привязаться ровнялось обыкновенному и привычному — смириться. Первой вещью были кольца на руках; ему действительно нравилось, хотя порой окружающие смотрели на него настороженно; второй вещью был микродермал между ключицами — глупая безделушка надрывала кожу, когда он резко снимал футболку или рубашку; третьей вещью была медицина, но если отмотать время назад, то и первое, и второе и третье он часто менял: менял кольца, накрутки на анкере, даже направления в медицине — от терапевта до хирурга, от хирурга до диагноста. Привязаться по-настоящему удалось только к Доминику и к… неважно. — Почему ты так на меня смотришь? — с толикой опаски спросил Доминик, проводя кончиками пальцев по лицу и нащупывая новые высыпания; теперь показалось, что у него действительно жар.        — Просто, — ответил Тейлор, забирая наполовину истлевшую сигарету из его рук. — Жду, когда попросишь помощи, — глаза сощурил, словно издеваясь, и тепло улыбнулся, (как в старые-добрые, сказал бы Доминик), бросая окурок в таз с водой, — Доминик улыбнулся в ответ и отрицательно покачал головой; мокрых полотенец с него на сегодня достаточно. Бросил подушку в изножье дивана-кровати, лег, вжался спиной в холодную стену и похлопал ладонью по сухому участку матраса. Тейлор с видом, будто ему больше заняться нечем, лег рядом и, поставив локоть на матрас, подпер щеку ребром ладони. — Почему ты так на меня смотришь? — показательно-равнодушно, но от этого не менее сексуально спросил Тейлор, поднося тыльную сторону ладони ко лбу Доминика. — Что-то не так?        Возможно, от жара у Доминика пересохло во рту, возможно, не от жара; он шумно сглотнул, смотря в холодные глаза, отдающие блеском миллионов снежинок разом, и накрыл его руку своей; руки у Тейлора всегда холодные, но, до-странности, мягкие и нежные.        — Вот так лучше, — сказал Доминик, переместив руку к пылающей щеке; холод серебра, как и холод кожи, придавал сил.        — Хочешь чего-нибудь?        Доминик проглотил «тебя» и отрицательно покачал головой, мысленно проклял Тейлора за ненавистные игры в кошки-мышки и прикрыл глаза на пару минут. Он не поддастся, не сегодня и, возможно, никогда. Тейлор подушечкой большого пальца оглаживал скулу, остальными четырьмя — шею и затылок. Медленно, нежно, чувственно, до дрожи, пропитывая трепетом насквозь. Тейлор ранит, думал Доминик, каждым движением вспарывает ненавистную всем показательно-взрослую отчужденность, спесивую напыщенность и тщеславие, конечно же; по скуле и шее вырисовывал кончиками пальцев сомнительного содержания исповедь, выводя наружу всю космологию его, Доминика, грудной клетки.        — Прекращай, — прошептал Доминик и словно в замедленной съемке открыл глаза. — Меня тошнит от этой амбивалентности, — сорвался, проиграл, но в глубине души покорился индульгенции, высказался, черт возьми. — Я не хочу так.        — Как так? — переспросил Тейлор, улыбнувшись. — До глубины? Боишься захлебнуться?        — Да, — согласившись, кивнул Доминик. — Ты разобьешь меня вдребезги, насмерть, как ту ебанную кружку за холодильником — бросишь и тут же забудешь.        Тейлор распахнул глаза, задержал дыхание и шумно выдохнул скопившийся в легких воздух. Так вот каким ты меня видишь? произнес внутренний голос; по телу пробежала дрожь, глаза на мгновение остекленели.        — Нет, — выдохнул неровно, боязно, пугающе безумно. — Я никогда…        — Артуру привет, — бросил Доминик, поворачиваясь лицом к стене; пальцы Тейлора замерли в сантиметре от его макушки. Безоговорочное фаталити.        Все еще несломленный — утешай себя дальше, придурок — Тейлор лег рядом с Домиником, трясущимися пальцами коснулся его плеча, лбом вжался в лопатки практически намертво; у него захламленная, заброшенная, богом забытая кладовая невысказанных слов, вырывая первое попавшееся, тихо, шепотом:        — Я чувствую к тебе больше, чем любовь, — глупо, бессвязно, практически в одно слово.        — Классно, — отстраненно сказал Доминик, сильнее стискивая подушку прижатую к груди пальцами, — высокопарно до ужаса, но сгодится, мальчик-ломаю-жизнь-себе-и-окружающим. Мальчик-стихийное-бедствие.        И эти ядовитые, ироничные слова ударили Тейлора сильнее привычного кретина, идиота или мудака, сильнее, чем «съебись из моей жизни», сильнее, чем «гори в аду», сильнее, чем «иди нахуй» — эти слова, как дуло револьвера к виску и, со слоганом «БАМ, сука!» спуск курка.        — Ты прав, — фраза эхом отскочила от стен, больно ударяя по вискам, грудной клетке и легким. Никто и никогда прежде не был прав. Вернее был, но Тейлор никогда не признавал этого вслух. В Доминика он тоже не планировал ни за что и никогда. — Ты бесконечно прав.

Мне нравилось то, что он чувствовал, что понимает меня; с иллюзией силы надо мной он станет дерзким и потому неосторожным. А я выберу момент и вырву из него сердце. (Ирвин Уэлш. Эйсид Хаус)

       — «Желать до онемевших пальцев».        Доминик скользил взглядом по белой скатерти на соединенных столах из двух номеров, по спинкам пластиковых стульев, по относительно-терпимым бокалам, по тарелкам с овощной, сырной и мясной нарезками, по столовым приборам, по запотевшим бутылкам содовой и по своим пальцам, сжимающий сигаретный фильтр. В бордовых зауженных брюках, белой рубашке с красным галстуком в белую косую полоску и сером блейзере он чувствовал себя вполне сносно, почти привычно и, даже смотря на отражение в начищенной до блеска ложке, не испытывал желания вставить два пальца в рот и проблеваться. Ветряная оспа отступала, новые высыпания не появлялись несколько дней, а предыдущие исчезали, словно кто-то невидимый стирал их ластиком по ночам. Доминик выдохнул кольца дыма, сбросил столбик пепла в раковину, снова посмотрел на стол, обдумывая чего не хватает. Корретто спал на собранном диване, развалившись на спине и изогнувшись в неестественной позе, Тейлор метался от комнаты в ванную и обратно, выбирая перед единственным в номере зеркалом подходящую рубашку. Доминик закатил глаза, мысленно окрестив его придурком, крепко затянулся и, включив кран, затушил сигарету в потоке воды.        Тейлор вышел из ванной в синих брюках с идиотско-милыми подтяжками и белой рубашке, Доминик одобрительно кивнул, думая о том, что ему совершенно плевать — весь этот маскарад казался совершенно глупым и неуместным, пускай, последний день в этом отеле, но разве это повод устраивать никому ненужную вечеринку? У Доминика раскалывалась голова — за последние дни он ни разу не притронулся к рукописи, с трудом сдерживался, чтобы снова не послать Тейлора ко всем чертям, мысленно понимал, что пришел очередной конец их псевдо-любви — уже завтра нога Тейлора переступит порог лагеря Венге, а там его ждет влюбленный в него Артур и все снова завертится с мощностью самого страшного в мире торнадо; Доминик снова будет получать сообщения, несколько раз Тейлор приедет, чтобы окончательно выебать голову и вновь вернется к Артуру — впрочем, ничего нового.        — Ты какой-то отстраненный, — сказал Тейлор, доставая из холодильника банку вишневой газировки. — Все в порядке?        — Конечно, — с улыбкой произнес Доминик; с фальшивой, конечно, но перед кем ему вообще оправдываться. — Просто хочу поскорее покончить со всем этим и вернуться домой.        — Ты же знаешь, что я еду с тобой.        Доминик кивнул — игра в ложь его выматывала: оба понимали, что пути расходятся, и, пускай, последние дни были неплохими, скованность и обиды друг на друга никуда не пропали. Доминик поймал себя на мысли, что за все время проведенное здесь, в неприятном американском городке, даже ни разу не испытал какого-либо физического удовольствия. Морально, конечно, он трижды кончил, доводя Тейлора до истерики, но этого было недостаточно. Не за этим он приехал — ему искренне, до мурашек, до онемевших пальцев, до жаркого и частого дыхания, хотелось влюбиться, чтобы от одного прикосновения крышу снесло начисто, но, увы, видимо, его любовь где-то в другом месте.        От стука в дверь Корретто встрепенулся, погавкал для приличия, но, не почувствовав никакой причины для защиты хозяина, лег обратно, зарываясь носом в сложенный вчетверо плед. Дверь распахнулась. Первым Доминик увидел Гранта, как всегда леденяще-красивого, со скромной улыбкой ярко-контрастирующей с черной рубашкой и брюками в тот же цвет. Андер вошел следом, в первую очередь обратил внимание на дремавшего пса, а уже потом тепло улыбнулся Доминику. В футболке Андера, кроме Гранта, видели впервые; белая, просторная — рукава практически до локтей доходили, с принтом мужской руки и нижней части лица, выпускающего через приоткрытые губы дым; футболка была заправлена в зауженные черные джинсы только с одного края, на плечах, завязанная на груди, висела кофта, или свитер — Доминику было плевать настолько, что он сам понимал, как жадно пялился на Андера.        — Ты чего завис? — спросил Тейлор, сминая и выбрасывая банку газировки в мусорное ведро.        — Тебе показалось, — Доминик встряхнул головой и поймал себя на мысли, что ему впервые категорически захотелось начать писать. — Садитесь, — указал рукой на стулья, сам сел вплотную к дверце холодильника. Андер и Тейлор сели рядом, Грант — идеально напротив. — Все вещи собрали? — на самом деле он хотел спросить, не холодно ли Андеру, но посчитал, что это чересчур.        — Испытали что-то вроде эвтюмии, — сказал Андер, придвигая пока еще пустой бокал ближе к себе.        — Что? — переспросил Тейлор — Доминик окрестил его неучем и кретином, во всяком случае пока, мысленно.        — Ничего, я так… — смутился Андер, кладя руки на стол, и сцепил пальцы в замок. — Собрали, да.        — Даже не верится, что завтра придется возвращаться в лагерь, — сказал Грант, ставя локоть на стол и подпирая подбородок ладонью, — если честно, совсем не хочется, — боковым зрением Доминик заметил, как Андер осторожно кивнул, свесил сцепленные в замок пальцы со стола и придвинулся ближе. — Как представлю лицо Дерека, так сразу к горлу тошнота подступает, — продолжил Грант, подцепляя вилкой нарезанный кубиками сыр, — он же такой по-детски глупый, — как и Тейлор, мысленно дополнил Доминик, отклоняясь назад и заводя руку за спину, старясь зацепиться за ручку дверцы холодильника. — Хотя, мне переживать незачем, отец забирает меня в конце недели.        Доминик обратил внимание, как Андер практически незаметно поджал губы, и, выдохнув, поставил на стол сразу две бутылки — красное вино в одной и виски — в другой. Тейлор закатил глаза, заметив, что бутылку виски Доминик оставил четко перед собой, и покачал головой.        — Попьешь вина.        — С какой радости ты решил мне указывать? — добродушно, но лишь с виду, поинтересовался Доминик. — Я хочу виски, окей, папочка?        — Делай, что хочешь, — отмахнулся от возможного конфликта Тейлор и, взяв вино, демонстративно открутил крышку перед лицом Доминика; тот снова мысленно назвал его придурком. — Так что Кристофер, как он переживает скорое воссоединение семьи?        — Кажется, слишком радуется; не поймите не правильно, просто я его улыбку видел всего несколько раз за всю жизнь. Спасибо, — Грант посмотрел на вино в бокале и улыбнулся. — Кто скажет тост?        — За новую жизнь после всего этого пиздеца. Пойдет? — не дожидаясь ответа Доминик опустошил бокал с виски наполовину и даже не поморщился. Тейлор закатил глаза, Андер усмехнулся, Грант одобрительно приподнял свой бокал в знак согласия. — Кстати, как там ваши друзья? Денни, Тревор, Филип и этот, как там его… ебанное прескевю… Артур, точно! — Андер тихо рассмеялся, прикрыв рот тыльной стороной ладони; слово «прескевю» он не слышал, пожалуй, пару лет от кого-нибудь кроме себя.        — Перестань, — строго сказал Тейлор, посмотрев на Доминика, но ответом послужил только вытянутый средний палец. — Как же ты меня раздражаешь.        Рассмеявшись, Доминик допил виски до дна и демонстративно вновь наполнил бокал до краев.        — Это все для того, чтобы ты сильно не тосковал, когда все закончится. Второй тост: Я прав, а ты — заткнись, — Тейлор потер пульсирующие виски, думая над тем, как можно быстро и безболезненно сменить тему, чтобы Доминик наконец-то заткнулся и перестал вести себя, как ребенок. — Пойду покурю, — он поднялся из-за стола, взял с собой бокал и, щелкнув пальцами, пригласил Корретто прогуляться; вылезая из теплого пледа, пес потянулся и сонно зевнул, спрыгнул с дивана и, виляя хвостом, начал крутиться у ног хозяина.        — Как же он меня бесит, — сказал Тейлор, когда дверь за Домиником и Корретто закрылась, — просто сил нет, — щелкнул зажигалкой и крепко затянулся, — блядь, Андер, прости, я затушу.        — Ничего, выйду подышу, — все еще полный до краев бокал вина Андер осторожно подцепил пальцами за ножку и тепло улыбнулся. — Просто не реагируй, — сказал перед тем, как закрыть дверь.        Доминик стоял посреди лужайки, рассматривая чистое звездное небо, дым из приоткрытых губ выходил вместе с паром, пальцы покраснели от холода, но где-то в глубине души было по-настоящему тепло. Андер перевел взгляд на термометр, висевший у двери каждого номера — столбик ртути усиленно стремился пересечь нулевую отметку, ржавый потертый флюгер в виде парусного корабля на вершине пристройки, где жила Эстер, был недвижим, словно заледенел; сцепив пальцы, Андер подул на ладони, согревая, продолжая взглядом следить одновременно за терзающим уцелевшие мусорные мешки псом и фигурой Доминика с вытянутой в сторону рукой, в которой были и широкий бокал, и зажатая в пальцах сигарета.        — Тебе разве не холодно? — не поворачиваясь спросил Доминик, запрокидывая голову назад, и выпустил в небо столь объемный столп дыма, что у Андера дыхание перехватило.        — Борюсь с психрофобией, как могу, — спокойно сказал Андер, подходя ближе, — ты раздраженный сегодня.        — Тейлор — тупой и меня это бесит; для него даже «аддикция» — умное слово. Это синоним…        — Зависимости, я знаю, — Андер дрожащими от холода губами обхватил край бокала и отпил маленький глоток вина. — Какая кислятина.        — Дай сюда, — забрав бокал из его руки, Доминик выплеснул вино на покрытую тонким слоем инея лужайку. — Возьми мой — согреешься.        — Слишком крепко, — Андер поморщился, вдыхая едкий аромат виски, — учитывая, что я вообще не пью.        — Все бывает в первый раз. Ради Бога, мне же это придется убирать, — Корретто кинематографично, словно в замедленной съемке, выпустил изо рта пластиковую бутылку и, как бы невзначай, окинул взглядом устроенный им погром: на лужайке валялись обрывки мусорных пакетов, бутылки, упаковки, картонные коробки и растерзанные газеты.        — Я помогу убрать, — сказал Андер, все еще недоверчиво вглядываясь в содержимое бокала. — Залпом?        — Да. Энотерапия совсем не понравилась?        — Нет, слишком противно, — виски Андер все-таки выпил, поморщился, провел холодными пальцами по горящему горлу. — Как ты это пьешь?        — С удовольствием, и жить стараюсь также. Ладно, утром уберу. Пойдем, а то замерзнешь.        Когда они вернулись в номер, а Корретто радостно запрыгнул на диван, Тейлор и Грант обсуждали строительство притона, или приюта, или лачуги — Доминику было плевать, он наполнил бокал виски, поставил перед собой и с толикой жалости посмотрел на Андера, который под столом настойчиво растирал кисти рук; в заговор он встревать не собирался, со скучающим видом потягивал виски, подбирая с тарелки кубики сыра и бросая их в сторону, голодному Корретто. На предложенное Тейлором вино Андер отрицательно покачал головой, ссылаясь на непереносимость алкоголя, Доминик усмехнулся, двигая бокал с виски. Грант после трех бокалов вина рассуждал о философии, Доминик мысленно возрадовался — это хоть слушать можно. Самого его начинало штормить — замечая, что картинка перед глазами плывет, а голос становится громче, он осекся и вытащил из холодильника банку вишневой газировки, нарочито-шумно открыл, пена потекла по пальцам и белой скатерти — скатерть накрыл салфеткой, словно так и задумано, с пальцев пену слизал, достал из кармана брюк телефон, разблокировал, вошел в заметки, просмотрел около сотни, поморщился, создал новую. Андер, поставив локоть на стол, наклонился ближе. Доминик заинтересованно приподнял бровь и перешел в режим клавиатуры.«Докажи мне, что ты есть. Поцелуй словами. Прикоснись дыханием». Андер просунул руку, мастерски не касаясь, ни стола, ни груди Доминика, и осторожно набрал на клавиатуре «Мертвые птицы никогда не взлетят, а мы — точно живы».        — Да? — Тейлор щелкнул пальцами перед лицом Доминика. — Ты слушаешь?        Доминик удивленно посмотрел сначала на Тейлора, затем на экран телефона; заблокировал одним нажатием, увы, с Тейлором так не получится.        — Да, конечно, — Доминик потер глаза, сделал глоток виски, натянуто улыбнулся. — Не напомнишь?        — Хватит витать в облаках, мы обсуждаем…        Остальное Доминик пропустил мимо ушей, продолжая улыбаться, внешним видом демонстрируя интерес, откинулся на спинку стула и закинул ногу на ногу. Речь шла о психологии — ничего, сейчас Доминик выпьет еще бокал и начнет декларировать учения Вольфганга Кёлера по памяти. Бокал он, к слову, вновь наполнил.        — Сейчас приду, — сказал Андер, поднимаясь со своего места, поджал губы, запнувшись об бутылку виски стоявшую у ножки стула Доминика, и, чтобы не потерять равновесие окончательно, оперся ладонью на его плечо. — Прости.        — Ничего, — ответил Доминик, провожая его взглядом до двери, достал из нагрудного кармана рубашки пачку сигарет и, бросив ее на стол, вытащил первую попавшуюся. — А вот с этого места поподробнее, — проговорил с азартом, крепко затягиваясь смолой и никотином.        Судя по наручным часам Доминика, Андер отсутствовал около получаса. Размышляя о том, что глоток хорошего виски не способен вызвать рвоту, медленно отодвигал стул все ближе к холодильнику, точнее — к возможности незаметно сбежать. Беспокоиться с одной стороны было не о чем — Тейлор и Грант трепались о политике; сославшись на невыносимую скуку, Доминик с чистой совестью поднялся из-за стола. Корретто даже не шелохнулся. В соседнем номере Андера не было, Доминик бегло осмотрел пустую чистую лужайку и разочарованно выдохнул. Вернулся в номер, взял вино из холодильника, свой бокал и бутылку виски и, неоднозначно пожав плечами, вновь вышел на веранду; в пристройке горел свет, через покрытое инеем окно виднелась Эстер, сидя в кресле, губы двигались — заверил самого себя Доминик, стуча в дверь.        — О, привет, милый. Ты тоже сбежал от скучных разговоров?        — Это вам, — ответил Доминик, протягивая ей бутылку вина, и, улыбнувшись, посмотрел на Андера, который сидел в кресле-качалке. — Почему сбежал?        — Терпеть не могу, когда говорят о психологии, не разбираясь в ней, — сказал Андер, внимательно рассматривая Доминика с ног до головы. — А ты почему сбежал?        — Примерно по той же причине, да и почему бы не провести вечер с такой красавицей? — Доминик подмигнул покрасневшей Эстер. — Куда я могу сесть?        — Куда хочешь, — сказала Эстер, вытаскивая из буфета два бокала. — Андер, ты что будешь?        — Виски, пожалуй.        Доминик поставил стул рядом с креслом-качалкой Андера, сел, прижавшись грудью к спинке, и торжественно поднял бокал.        — За отличный вечер?        Они проговорили несколько часов, затронули, кажется, все темы на свете, начиная от кинематографа, литературы и музыки и заканчивая глобальным потеплением, отношениями, даже религией. Тепло попрощались с Эстер, искренне обещая еще заскочить перед отъездом. Незаметно для всех Доминик вложил в журнал посещений, между страницами чек на десять тысяч долларов и небольшое письмо с благодарностью, написанное еще утром.        — Я буду скучать по этому месту, — сказал Андер, облокотившись на деревянные перила веранды, и посмотрел на небо и полную луну, кажущуюся необычайно огромной. — И по этой милой женщине тоже; она как хорошая мама, которой у меня никогда не было.        Доминик согласно кивнул. Его мать всегда занята в галлерее, порой неделями с ним не разговаривала, ссылаясь на занятость, а потом удивленно моргала в смысле ты уезжаешь в Мадрид? А как же семья? Отец тоже был к нему отстраненным, радовался только успехам, а на все остальное смотрел сквозь пальцы; с любящей семьей Доминику Моргану конкретно не повезло.        — И что будет, когда эта чокнутая выйдет из лечебницы?        — Все начнется по новой.        — А я думал, что Бог не играет в кости.        Андер повернул голову, посмотрел Доминику в глаза, сощурился и так искренне улыбнулся, практически-незаметно кивнув.        — Ты мне нравишься, Доминик, — сказал настолько непринужденно и предельно честно, словно констатировал факт, — я в некотором роде сапиосексуал.        Доминик улыбнулся в ответ, сжимая губами сигарету, и щелкнул зажигалкой.        — Мальчик-которого-невозможно-согреть, я буду скучать по тебе.        — Как ты можешь утверждать, если даже не пробовал? — Андер забрал из его пальцев сигарету и, крепко затянувшись, раздавил носком ботинка. — Теперь с полной уверенностью могу сказать, что это — дерьмо.        — Хочешь меня? — очаровательно улыбнувшись, спросил Доминик.        — Кто знает? — Андер потер холодные ладони и посмотрел в темные окна пристройки Эстер. — Напиши мне, пока я еще подох, — аккуратно вложил листок с номером телефона в нагрудный карман рубашки Доминика и развернулся на пятках. — Удачно долететь, — сказал, махнув рукой, и скрылся за дверью своего номера.