аберрация

Наверно, я настолько привык ко лжи, что правда кажется мне до неприличия фальшивой. (Ирвин Уэлш. На игле)

       — «Мальчик, которому недодали опеки».        Пальцы, сжимающие ободок руля, подрагивали — Доминик туманным взглядом смотрел то на четко-выраженные вены на тыльной стороне ладони, то на слишком низкие крыши домов, с которых при всем желании, спрыгнув, невозможно одновременно и разбиться насмерть, и взмыть до облаков. Стекло запотело — приоткрыв и жадно глотнув поток холодного воздуха, откинулся на спинку сиденья и поморщился, когда ремень безопасности прошелся по шее, оставляя широкую красную полосу; музыка казалась неуместной — как минимум потому, что он не хотел сопоставлять ее с очередным расставанием; пускай Америка запомнится тишиной и сотней часов разговоров.        Утро было туманным, скомканным и молчаливым: проверка вещей в сумках, уборка, трепетные благодарности Эстер за то, что не побоялась приютить никому ненужных, жалких, продрогших парней. Доминик перевел взгляд на Корретто, спящего на коленях Андера, на самого Андера, прижавшегося щекой к запотевшему стеклу, в зеркале дальнего вида разглядел Тейлора, изучающего пейзаж за окном, и Гранта, прижимающего к уху телефон. Все казались уставшими, выдохшимися, выпитыми как минимум до дна. Доминик помнил вчерашний вечер взрывом конфетти — некоторые эпизоды перед глазами, другие, будто закатились в темный угол комнаты; уверенный только в том, что его не тошнило, чувствовал себя в разы лучше. Доминик опустил стекло до конца, закурил, крепко затягиваясь, и выставил руку в окно.        — Давно я тебя таким пьяным не видел, — говорил Тейлор, открывая дверь номера. — У тебя есть повод?        — Я чертовски-счастлив, — отвечал Доминик, поднимая перед лицом практически пустую бутылку виски. — Мне так, блядь, хорошо.        — Поздравляю, — Тейлор потер глаза и посмотрел на наручные часы. — Четыре утра, где ты был?        — Отрывался на веранде, — смеясь и падая на кровать, Доминик одновременно подкладывал подушку под голову и сбрасывал с ног кроссовки. — Ты почему такой трезвый?        — Вино не виски. Раздевайся и ложись спать.        — Папочка, я не хочу, — хихикая, Доминик расстегивал пуговицы на рубашке; сложенный вдвое листок выпал из кармана, он вопросительно изогнул бровь, вчитываясь в цифры. — А, это мне нужно.        — Давай, я в сумку положу.        — Нет-нет-нет, я сам справлюсь, — Доминик прижал указательный палец к губам. — Секрет, знаешь ли.        — Я тебе воды принесу.        — Не хочу воды, — Доминик шумно поставил бутылку на тумбочку. — Иди сюда.        — Не лучшая идея.        — В смысле? Ты не хочешь меня?        — Ты пьяный.        — Я счастливый, — парировал Доминик, настойчиво цепляясь пальцами за пряжку ремня. — Да как же, блядь, а-а-а… видишь, я трезвый.        — Может, тебе проблеваться?        — Я охуительно себя чувствую, — шепотом сказал Доминик. — Тс-с-с, там за стеной спят. Иди сюда уже.        — Ложись спать. Тебе нас еще завтра везти.        — На-а-а-с, — нараспев протянул Доминик. — Тоже останешься? Господи, кто бы мог подумать?        — Ты три дня мозг ебешь тем, что мне нужно остаться.        — Ну, раз ты такой послушный, то иди сюда.        — Блядь, — сорвалось с губ Доминика; переключая скорость, закусил до боли внутреннюю сторону щеки, пальцы крепче сжали ободок руля, — вот же дерьмо.        — Что? — спросил Тейлор, придвинувшись ближе. — Давай я поведу.        — Нет, все нормально, — Доминик встряхнул головой. Кажется, с этого дня он много не пьет, а, возможно, совсем не пьет. — Просто задумался, — запуская пальцы свободной руки за горловину футболки, медленно прошелся по свежим царапинам на лопатках и резко выдохнул носом скопившийся в легких воздух. — Блядь.        — Не стоит, — сказал Тейлор, отталкиваясь от двери. — Ложись спать.        — Я хочу спать. С тобой. Мне что, умолять надо? — Доминик перехватил руку Тейлора, потянул на себя и сам встал коленями на кровать. — Пожа-а-луйста.        — Ложись спать, — прошептал Тейлор ему в губы. — Ты пьяный.        — Счастливый, — сказал Доминик, проходясь по губам Тейлора своими, — потому что ты рядом, — запустил пальцы в волосы на затылке, притянул ближе к себе и игриво посмотрел из-под полуопущенных ресниц. — Подари мне последнюю ночь.        — Ты этого не хочешь.        — Мне лучше знать, чего я хочу, — пальцами второй руки Доминик подцепил край футболки Тейлора и потянул наверх.        Тейлор медленно выдохнул, развязывая узел галстука на шее Доминика, скользнул пальцами по оставшимся пуговицам на рубашке, распахнул края, прошелся по спине и лопаткам. Охуенно, думал Доминик, поцелуями, смазанными, страстными, развязными, касаясь лица, шеи, ключиц, кадыка, как же, блядь, охуенно, обхватывая ладонями лицо Тейлора, заключая всю невысказанную нежность и страсть в кончики пальцев, Доминик действительно кайфовал, плавал в состоянии неземной эйфории и совсем немного — любви. Футболка Тейлора полетела в сторону двери вместе с рубашкой и галстуком Доминика. Все еще стоя коленями на чересчур жестком матрасе, Доминик отстранился на пару миллиметров и изумленно посмотрел Тейлору в глаза. Как-же-я-тебя-хочу.        Доминик вытянул руку над подголовником, крепко сжал пальцами ребро ладони Тейлора и посмотрел ему в глаза в отражении зеркала дальнего вида. Тейлор придвинулся ближе, свободной рукой обхватил ремень безопасности на животе Доминика, натянуто улыбнувшись. — «Привет, я не любить не умею».        Третья таблетка риталина пронеслась по горлу в пищевод в совокупности с глотком воды; пальцы Филипа сжимали основание пластиковой бутылки, глаза гипнотизировали пробку, лежащую на подоконнике рядом с пепельницей, доверху забитой окурками, в стекло из приоткрытых губ летели клубы дыма, разбиваясь и изредка проскальзывая в щели оконной рамы. В голове густой непрекращающийся туман, в ушах белый шум, в ногах и руках — дрожь, которую сложно оправдать холодом. Взгляд скользил от бутылочной пробки до мобильного телефона, самообманом внушая, что все нормально, Филип курил третью сигарету подряд. Курил, пил воду, глотал риталин, словно витамины — и так снова и снова.        Дэнни, оторвав взгляд от телефона, посмотрел на его спину с сочувствием — на натянутую цепочку на шее, на отражение в окне, где тонкие пальцы обхватывали кулон, на вторую упаковку риталина у ног; первые дни Дэнни старался — уговаривал Филипа позвонить, не разрешал курить в комнате, выбрасывал таблетки, приносил еду, но в ответ слышал только: «оставь меня в покое». Без криков, истерик, слез — наоборот, холодно и равнодушно, словно Филип говорил сам с собой.        — Знаешь, — Филип повернулся, прижался поясницей к подоконнику, сильнее натянул рукава толстовки до ладоней и стиснул манжеты пальцами. Дэнни не видел лица — только безумные глаза с огромными зрачками — кивнул, ожидая продолжения и не отводя взгляда, набрал номер Гранта, перевернул телефон экраном вниз и прилежно положил руки на колени. — Невыносимо жить в этой эпохе.        — Почему?        — Ты еще спрашиваешь? — Филип улыбнулся, проглотил две таблетки за раз, кинематографично откинув голову назад. — Наши мечты кристаллические, мы бьемся в конвульсиях, стараясь распробовать их приторный сладко-терпкий вкус…        — Но?        — Но на вкус: мечты — стекла, безвкусные, но вспарывают пищевод и внутренние органы, ломаются, бьются и осколки бегут по венам до сердечных клапанов. Наши мечты — смерть. Ты — мальчик-масс-медиа, Дэнни, тебе не понять.        Лицо Дэнни казалось отстраненным, беспристрастным, холодным, но в глазах — по привычной озерной глади от брошенного камня распустились тревожные круги — блестел обиженный, неуместный, парадоксальный восторг.        — Мальчик без сердца и души? — уточняя озвученное ранее, дополнил Дэнни — пальцы впились в острые колени; наверняка останутся следы, подумал Филип, допивая воду из бутылки и сминая ее пальцами. — Так ты думаешь обо мне?        — Ты прекрасен, Дэнни, — честно сказал Филип. На глабеле появились практически-незаметные морщинки, он вернулся в кровать, прижался спиной к стене и, подперев подбородок ладонью, раскрыл книгу с пожелтевшими страницами. — Я очень хочу, чтобы ты был счастлив.        — Почему ты еще здесь?        Филип перевел озадаченный взгляд со страницы книги на лицо Дэнни и натянуто улыбнулся.        — А кто, если не я, будет вас спасать? — Филип услышал вибрацию телефона и, привстав на локте, дотянулся рукой до подоконника; взглянул на экран, поморщился и прервал звонок. — Когда Грант приедет?        Дэнни от удивления распахнул глаза. Имя Гранта не слетало с губ Филипа последний месяц — от разговора о нем увиливал, надевал наушники, уходил в соседнюю комнату, целенаправленно шел к психологам и впервые за время знакомства Дэнни понял, что что-то не так. Филип бездумно смотрел на раскету, проводил по ней кончиками пальцев другой руки, секундой позже закурил, прикрыв глаза.        — Должен сегодня, — сказал Дэнни и резко выдохнул, расслышав глубокий вдох в динамике. — Скучаешь по нему?        — Пустое слово, — ответил Филип. — Я схожу с ума, когда его рядом нет. — «Я обведен на асфальте линией».        — И в этом гадюшнике вы живете? — спросил Доминик, щуря глаза от желто-оранжевого света уличных фонарей; ворота расходились в стороны, демонстрируя подстриженную лужайку и три строения, настолько похожих и скучных, что мотель Эстер показался башней Трампа. — Ну, симпатичненько, — остановившись на парковке, Доминик вышел из машины и, размяв затекшие лопатки, глубоко вдохнул чистый хвойный аромат.        — Останешься на ужин? — спросил Грант, вытаскивая сумки из багажника. — У тебя все равно рейс только утром, а кровать мы тебе найдем.        — Хуже больничного дивана не будет, — задумчиво сказал Доминик и, ставя локти на крышу машины, прикурил сигарету, блаженно выдыхая дым. — Конечно, вероятность того, что Артур меня прирежет крайне высока, но кто не рискует… тот не спит с Тейлором в одной кровати, — Доминик рассмеялся, обведя взглядом залитые светом окна. — А это тот, кто безбожно-тупой? — кивнул в сторону выходящего из дверей Дерека. — Что-то непохож.        — Ага, — согласился Андер. — Серьезно, оставайся, без тебя будет скучно.        — Не сомневаюсь, — Доминик облизал губы и широко улыбнулся подходящему Дереку. — Доминик Морган — брат Тейлора.        — Автор «Амперсанда»? Очень приятно, я Дерек — владелец лагеря Венге. Останетесь на ужин?        — Я с другом, — Доминик открыл водительскую дверь, позволяя Корретто пробежаться по лужайке и погавкать на взмывающие от порывов ветра листья. — Если это не проблема, то почему бы и нет?        — Конечно, нет, — Дерек подавил нарастающий в груди страх, крепко сжал пальцами запястье с отпечатком собачьего укуса и внимательно посмотрел на подопечных. — Вы такими взрослыми выглядите… через что же вам пришлось пройти — даже представить страшно.        — Через ад, — сказал Грант, набрасывая лямку спортивной сумки на плечо. — Отец вас отчитал?        — Только по заслугам, — честно ответил Дерек, — а вот несносный мальчишка, — указал головой в сторону второго этажа жилого дома, — все нервы попортил. Так все, хватит мерзнуть, прошу. Кому-нибудь нужна помощь с вещами?        Все отрицательно покачали головами, Дерек ретировался под оглушающий лай Корретто. Андер усмехнулся, забирая из рук Гранта свой рюкзак.        Доминик внимательно рассматривал убранство дома: развешанные на стенах картины, вазы и подсвечники, ковры и идеально-выкрашенные стены, осторожно ступал по лестнице, заглядывал в пустые комнаты, внимательно осмотрел компьютерный класс, тренажерный зал — широко открыв дверь в комнате Тейлора и Андера, натянуто улыбнулся сидящему на кровати Артуру. Тот в очередной раз посмотрел на него как на дерьмо.        — Симпатичненько, — сказал Доминик, бросая сумку к ножкам дивана. — У вас что, любовь на троих? Интересненько.        — Нет, — серьезно ответил Андер, протягивая Артуру руку. — Привет, как себя чувствуешь?        — Теперь хреново, — ответил Артур, сверля Доминика взглядом. — И какого хера ты здесь делаешь?        — Пришел просить твоей руки, — фыркнул Доминик и закатил глаза, садясь на край дивана и закидывая ногу на ногу. — Ты, к слову, тоже меня бесишь.        — Пожалуйста, хватит, — сказал вошедший в комнату Тейлор, наклонился к Артуру и нежно поцеловал его в щеку. — Выглядишь превосходно.        Андер посмотрел на Доминика, но у того на лице ни один мускул не дрогнул, сел рядом с ним на диван и расстегнул молнию на кожаной куртке.        — О чем думаешь?        — Представляю, как ты стоишь передо мной на коленях, — шепотом ответил Доминик, — зрелище шикарное.        — Не сомневаюсь, — ответил Андер, откидываясь на спинку дивана. — Произошло что-нибудь интересное?        — Ничего, — Артур отпил глоток давно-остывшего цикория, перевел взгляд на раскладывающего вещи Тейлора, вновь столкнулся с глазами Доминика, — как долго здесь пробудет это недоразумение?        — Утром улечу, не беспокойся за меня — по прилете напишу, что посадка прошла изумительно.        — А ты почему молчишь? Ну же, говори: с ним полетишь?        — Не полетит, — серьезно сказал Доминик, — останется с тобой, потому что — любовь превыше всего. Да-да, как там тебя, я целый чертов месяц слушал о вашей внеземной любви, поэтому побереги мои оставшиеся нервные клетки и не задавай подобных вопросов — еще одной исповеди я не переживу, — на изумленный взгляд Тейлора Доминик никак не отреагировал, вытащил из кармана пальто листок с номером, снял блокировку с телефона, вбил цифры. — И запомни одну вещь: оберегай моего брата, иначе я вернусь и перережу тебе глотку.        Артур заинтересованно посмотрел на Доминика, перевел взгляд на удивленного Тейлора, медленно выдохнул, отпивая несколько глотков остывшего цикория из чашки.        — Вы переспали?        — Дважды, — Доминик недовольно посмотрел на Артура поверх экрана телефона. — Или трижды. Или десять раз подряд. Серьезно?! Зачем ты задаешь вопросы тому, для кого солгать — пара пустяков. Лучше спроси у Андера — в мотеле были чертовски тонкие стены, а мы оба знаем, что Тейлор любит потрепаться, — Артур серьезно посмотрел на Андера, тот отрицательно покачал головой. — Видишь как просто?        — Он говорит правду?        — Да, — четко проговорил Тейлор, — у нас ничего не было.        В комнате напротив Грант пытался скрыть боль, пока Дэнни обнимал его настолько крепко, что дышать становилось трудно, а в ушах практически слышался треск ребер, умоляю, Дэнни, прекрати, голосом в голове, хотя нет, чертовски-приятно. Грант смотрел на Филипа, через светлые поднятые наверх волосы Дэнни так, будто видел впервые — он показался истощенным, замученным, блеклым.        — Отлично выглядишь, — выдохнул Дэнни в плечо Гранта. — Никогда так больше не пугай.        От боли Грант закусил внутреннюю сторону щеки до крови — пальцы крепко впились в плечи Дэнни, а в мыслях прояснилось то, что из-за таких, как он, можно пустить себе пулю в лоб, не задумываясь ни на секунду.        — Все хорошо, я еще жив, — ответил Грант и за спиной Дэнни пожал руку удивленному Тревору. — Я чертовски-сильно скучал по вам, парни.        В глазах Филипа до максимума натянутая безразличность и интегральные осколки безумия, в пальцах сжатые до боли акромионы, в губах — сигарета и клубы дыма, стеной закрывающие лицо практически полностью. Дэнни отступил, услышав гонг, провел ладонью по лицу, понимая, что немного перестарался и неловко улыбнулся:        — Прости, не знаю, что на меня нашло.        Неебически нереально, как же ты похож на Дастина, подумал Грант, проведя кончиками пальцев по щеке Дэнни, но вслух сказал:        — Не извиняйся — все нормально, все прекрасно, все просто замечательно.        За ужином Артур поймал себя на мысли, что к горлу подкатывает тошнота — раздражение и ненависть практически сочились из пор: он нервно вздыхал, когда Доминику хватило наглости помочь Пилар с сервировкой, от прекрасного испанского тошнило, а от самодовольной улыбки — вены вскрыть хотелось. Зачем ты здесь? голосом в голове, зачем ты здесь? Зачем-ты-здесь? смотря в глаза. Доминик занял место напротив Артура, игриво натянул щеку языком и громко рассмеялся, когда тот отвел взгляд, буркнув что-то под нос.        Рассматривая все лица по очереди, выдыхая кольца дыма и крутя в свободной руке чашку с ангелочками, Доминик думал о том, что, наверное, здесь весело. Возможно, он бы смог задержаться ради эгоцентризма, удовлетворения и доказательства того, что он — истинная причина Рагнарека. Ловя на себе заинтересованные взгляды, выученными за годы движениями поправил опадающую челку и искусно, практически-дьявольски улыбнулся, сощурив глаза.        — А как вы здесь развлекаетесь?        Дерек от удивления сглотнул, бегло рассматривая резко повернувшиеся в его сторону лица.        — У ребят есть день самоуправления, когда они могут позволить себе практически все.        — И что происходит в этот день?        — Смотрят кино, читают книги…        — Если не мои, то звучит скучно, — Доминик поставил локоть на стол, подпер подбородок ладонью, свободной рукой снял блокировку на телефоне, прочитал сообщение, усмехнулся, — а кино тоже смотрят здесь? Правда? Что, в этом захолустье кинотеатра нет?        — Покидать территорию без присмотра запрещено, это прописано в правилах.        — Правила можно изучить? Нет, правда, мне не верится, что в официальном документе может быть такой пункт.        Дерек окончательно завис от свалившегося на голову напряжения.        — Правила официально нигде не записаны.        — Интересно, — задумчиво произнес Доминик, — и звучит девиантно. На самом деле очень жаль — у меня была мысль из чистой щедрости вложиться в ваш бизнес, Дерек, но как я могу спать спокойно, зная, что спонсирую тюрьму? — Филип одобрительно кивнул Доминику, приподнимая стакан с водой. — А вы сами, когда в последний раз отрывались? Только не говорите, что в прошлом веке — это как минимум невозможно.        — Я? Ну…        Еще пятнадцать минут потребовалось Доминику, чтобы Дерек согласился, ради исключения из правил, отпустить парней в клуб с одним условием — он и весь рабочий персонал тоже едут. Собираясь на лужайке, медленно пробираясь по скользкому газону к парковке, все с интересом рассматривали друг друга. Донни Чейз галантно поддерживал Леа под локоть, разодетую в откровенное платье длиной чуть выше колен. Митч помогал Пилар, которая на неприлично-высоких каблуках была похожа на настоящую королеву — черное платье свободного кроя выгодно подчеркивало достоинства фигуры времен Ренуара. Сам Митч, невысокий, жилистый, с крючковатыми мозолистыми пальцами, в строгом костюме выглядел по меньшей мере на четверть миллиона долларов. Донни, важно сверкнув золотым ролексом, помог дамам забраться в автомобиль, озаряя пространство лужайки белоснежной улыбкой.        — Ты решил все разрушить до основания? — прошипел Артур на ухо Доминика. — Как же ты меня, блядь, бесишь.        — Разве блядушники не твоя стихия? — парировал Доминик, открывая перед ним заднюю дверь и галантно приглашая жестом занять сидение. — Думаешь, никто не знает? Поверь, ни одному человеку в здравом уме не придет в голову мысль о том, что ты святой мученик. Я знаю, при каких обстоятельствах вы познакомились, знаю, из какого дерьма он тебя вытащил, и знаю, что будет, если все полетит к чертям, — Гори в аду, сказал Артур, забираясь на сидение. Компанию ему составил Филип, глотающий уже вторую таблетку риталина. Андер сел вперед и, спросив разрешение, отодвинул кресло назад. — Что за дрянь глотаешь? — спросил Доминик, ловя в зеркале дальнего вида взгляд Филипа.        — Риталин — один из заменителей кокаина — хочешь попробовать?        — В другой раз. Лучше предложи Артуру — ему таблетки счастья не помешают, — Доминик самодовольно рассмеялся, когда он ударил коленом по спинке сидения. — Перестань обижаться, а то кто знает, вдруг придется гореть в аду со мной?        Предложенный гуглом клуб показался Доминику блядушником. Стоявшие у стен дамы мало походили на нимф, которым посвящают стихи, скорее — на тех, из-за кого придется вечность проторчать у венерологов. Дамы заинтересованным взглядом врезались в его лицо, хихикали, подмигивали — Доминик счел, что у них нервный тик. Под оглушающую музыку, важно, кинематографично, вышагивали по импровизированной ковровой дорожке. Сунув две сотни долларов охраннику, Доминик настоятельно порекомендовал предоставить лучшую зону, свободную от голодных взглядов молодых женщин.        — Всем есть двадцать один?        — Конечно, — ответил он, докладывая в карман рубашки охранника еще сотню, — теперь удалось рассмотреть получше? — охранник провел в вычурно-пошлую зону, обитую красным бархатом, указал рукой на три кожаных дивана, взглядом — на бар. Рядом с ним крутилась девушка, разодетая в черный латексный костюм, и настойчиво предлагала выпить с ней текилы. Доминик отказал жестом, бросил пальто на диван, расстегнул пару пуговиц на рубашке и закатал рукава до локтей. — Я в бар, кто со мной? — Артур поднялся с дивана и, смерив его взглядом, поднял руку. Андер, который в клубе оказался впервые, видел весомые отличия по сравнению со школьными баллами. Филип рассматривал танцующих в проволочной клетке девушек, толпу людей, сходившую с ума под неизвестную ему испанскую песню, и удивленно приподнял бровь, заметив бокал май-тая перед собой. — Опережу, в людях и алкоголе я отлично разбираюсь, — Доминик сел рядом с Андером на диван, важно закинул ногу на ногу, небрежно, но чертовски-элегантно, опрокинул первый шот Б-52. Артур пил обожаемый им космополитен, Андер лениво потягивал виски. В клубе было невыносимо жарко, вентиляция, кажется, никогда здесь не работала. Тейлор и остальные приехали только через пятнадцать минут, сели рядом на диван, Грант жестом подозвал девушку с текилой. — Только не на брудершафт, нет никакого желания таскать тебя по больницам.        — Я запомню. Приезжай ко мне в Нью-Йорк, и там уже посмотрим, кто кого будет по больницам таскать.        — Лучше ты ко мне, — подмигнул Доминик, приподнимая второй шот. — В Мадриде охуенно-красивые текильщицы.        Девушка, наполняющая Гранту вторую стопку текилы, сделала вид, что не оскорбилась. Рабочий персонал лагеря приехал через десять минут, занял зону на первом этаже, но до самого утра так ни разу и не посмотрел на подопечных — казалось, всем было необходимо оторваться и сделать вид, что никто ни с кем не знаком, иначе наутро будет стыдно смотреть друг другу в глаза.        Дэнни и Тревор заказали кальян, минутой позже к ним присоединился Филип, вслух усмехаясь над тем, что спортсмены, по факту, из них никакущие.        Стол постепенно наполнялся опустевшими бокалами и стопками, официантки меняли пепельницы, приносили воду и закуски. После третьей или четвертой порции спиртного из груди начало вырываться спящее долгие месяцы бунтарство — Артур потянул Тейлора на танцпол, Филип, проглотив еще две таблетки риталина, принялся сверлить взглядом толпу у бара, размышляя о наличии наркотиках в их карманах, но вздрогнул, когда ладонь Гранта легла на плечо. Даже не думай.        — Что-нибудь чувствуешь? — донесся через громкую музыку вопрос Андера — Доминик бегло осмотрел танцпол, различил среди толпы целующихся Артура и Тейлора и неопределенно пожал плечами.        — Все и ничего, — и, возможно, это самое честное, что говорил Доминик Морган за всю жизнь. — Хочу, чтобы они были счастливы, хочу, чтобы расстались, хочу, чтобы исчезли с лица земли. Какая разница? Лучше расскажи о том, как твоя астма?        — Сносно. Ты меня портишь.        — Это только начало, — поставив локти на стол и подперев подбородок сцепленными в замок пальцами, Доминик заинтересованно посмотрел на Андера — и в этом взгляде черти танцевали откровенно-пошлый контемп на всей площади его, Андера, хрупкого сердца. — Ну что, мальчик, согрелся? — Андер кивнул, скользя взглядом по лицу и губам Доминика. — Тогда докажи мне это, Андер Дрекслер.        Удивленно распахивая глаза, Андер, умоляя пищевод принять весь виски за один глоток, с трудом сдержался, чтобы не поддаться вперед; помутненным взглядом скользнув по потолку, стенам и головам бешено-одержимо-танцующих людей, шумно сглотнул, смотря на Доминика:        — Ты меня что, гуглил?        — Вроде того, основатель литературного кружка, главный редактор школьной газеты и будущая первая ракетка мира, — Доминик мелодично, загнув пальцы к себе, хрустнул суставами, опрокинул еще один шот, прикурил сигарету и сбросил столбик пепла в пустую стопку. — Мы последние из рода романтиков в этом блядском мире, Андер.        Сумбурные мысли роем пронеслись в голове Андера, на своего визави смотрел с искренним восторгом и, подперев щеку ладонью, придвинулся ближе.        — Ты совсем не романтик, Доминик Морган.        — Как ты можешь утверждать, если даже не пробовал? — Доминик, схватив Андера за запястье и чувствуя кожей участившийся пульс, потащил его за собой на танцпол.        В тесной толпе, сжимающейся вокруг них оковами, смотря друг другу в глаза, ощущая что-то большее, нежели пустые пьяные слова, под оглушающую танцевальную музыку, словно в замедленной съемке, двигались навстречу постепенно, робко и боязливо. В банальной романтической комедии в данный момент времени с потолка бы полетели сверкающие конфети под ничтожно-тошнотворную попсовую песню; в реальности — музыка нормальная, конфети отсутствуют, но ладони Доминика на шее Андера абсолютно реальные.        — У всех на виду? — изумленно спросил Андер, пальцами сжимая запястья Доминика до боли.        — Какой непоправимый урон, мистер Дрекслер, как вы это переживете?        Возможно, если бы Андеру выпал шанс никогда в жизни не пить и никогда не любить, он бы им воспользовался, но когда от Доминика так охренительно-волшебно пахло кофейным ликером и ментоловыми сигаретами, не могло быть другого выбора. Их поцелуй неожиданный, резкий, до онемения в пальцах и ребрах ладоней восхитительный — Доминик маниакально крал весь кислород из легких, пальцами по шее вычерчивал понятные только ему узоры, руку от волос и шеи передвинул на лопатки, медленно, будто танцуя, прошелся по спине, пальцами забрался под края футболки, каждый позвонок пересчитал. Вышитый словно ниткой жемчуга, фразой в голове. Андер за его плечи хватался как за спасательный круг, отгоняя кричащий внутренний голос: попал, мальчик, здорово ты попал. Доминик позволил вдохнуть только на мгновение, расфокуссированным взглядом посмотрел, пожалуй, в самые охуенно-красивые глаза в мире, и вновь притянул Андера ближе к себе, ближе к губам, перехватил его пальцы на спине своими, сжал до боли, довольствуясь шумным выдохом и приглушенным стоном.        — Лучше уезжай, — прошептал Андер, припадая лбом к плечу Доминика. — Я не смогу с тобой дышать.        — Я научу, — ответил Доминик, пропуская между пальцами пряди его волос. Мягкие — чертов жидкий шелк. Приподнимая подбородок Андера средним и указательными пальцами, провел подушечкой большого по нижней губе и улыбнулся, — и в холоде не оставлю, — следующие две песни Доминик обнимал Андера за спину, крепко прижимая к себе, и изредка скользил губами по виску. Под жутко-нудную-плаксивую песню со стороны они казались до ужаса влюбленной парой, танцующей ровно по центру зала под свадебный марш.        Тейлор опустошил наполненный до краев виски бокал, откинулся на спинку дивана, свободную руку положил на плечо Артура и перевел взгляд на танцпол.        — Мой брат танцует медляк? Какой пиздец.        — Это не твой брат — совсем не похож на козла.        — Перестань, — Тейлор прищурился — картинка перед глазами безбожно расплывалась. — Они там что, обнимаются?        — Стоя в метре друг от друга, — ответил Артур. — Да и если обнимаются, какая разница?        — Никакой, — сказал Тейлор и благодарно кивнул девушке, наполнившей бокал. — Ну, кто скажет тост?

Ты никогда не знаешь, когда начнется твоя шизофрения. (Ирвин Уэлш. Экстази)

       — «Скажешь, когда будет достаточно больно?»        Утро наступило неожиданно, словно время, издеваясь, ускорилось ровно втрое. Забрасывая сумки в багажник, жестом приказывая Корретто запрыгнуть на переднее сидение, Доминик думал о том, что у него катастрофически раскалывается голова. Забрасывая в рот третью мятную конфету, тут же раскусывая зубами, перекатывал карамельные осколки по небу, параллельно травя себя сигаретным дымом. Глаза неестественно покраснели — чувствуя, как лопаются капилляры, Доминик потер веки тыльной стороной ладони. Время на часах подсказывало, что ему нужно ускориться, чтобы не пропустить рейс. Переведя взгляд на лужайку, на замученные, все еще пьяные лица, самодовольно хмыкнул пожалуй, я действительно отравляю все на своем пути.        Прощаться он не любил до дрожи в руках; бесконечные пожелания хорошей дороги, лживые объятия, пустые обещания… Пересилив себя, все же ступил навстречу распростертым рукам Тейлора. Обниматься было странно, вдыхать арбузный ментол из его губ — тоже. Доминик закончил историю их псевдо-любви сухим поцелуем в лоб, в кончик носа и невесомо — в губы. Я буду писать, обещаю.        С Грантом Доминик долго обсуждал дальнейшую жизнь между клубными столицами таких, с виду, разных стран. Смеясь, обменивались телефонами, глупо по-детски подталкивая друг друга продрогшими от холода плечами. Я буду скучать. Знаю, я тоже. Пиши мне, красавчик. Грант крепко обнял Доминика за плечи, позабыв о боли в ребрах, и в лицо через аромат текилы и немного — кокоса выдохнул: уже написал.        С остальными Доминик прощался строго и цивильно — пожимая руки и бросаясь обыкновенными словами о счастье, удачи, безграничной любви и хорошей литературе, естественно. Надменно, практически травя как надоедливое насекомое, поцеловал Артура в щеку и, посмеиваясь, на ухо: удачи, детка, так же он тебя называет? Артур, подавил возмущение и натянуто улыбнулся, одними губами произнося: гори в аду, ебанный бастард.        Настроение у Доминика резко поднялось, отойдя от Артура, облизал губы и подошел к Андеру — пальцы в ладонях дрожали, глаза — вся чертова галактика разом, предано-влюбленные и одновременно скорбные. Доминик впервые за всю жизнь не в состоянии подобрать пары слов, беспомощно пялился на приоткрытые губы и искренне молился о том, чтобы все ненужные люди с лужайки съебались и оставили их наедине. Доминик проглотил «я почти в тебя влюбился» и «поехали со мной», нервно кусая губы, скользя взглядом по лицу Андера, размышлял о том, что если скажет хоть что-то, то все станет в разы хуже. Я убью каждого, кто тебя тронет, небрежно слетело с языка, а Андер трепетно кончиками пальцев провел по его щеке, Вернись, когда я буду подыхать от боли.        До машины Доминик шел, упрямо смотря на ключи, которые вертел на пальце. На прощание ударил по клаксону, махнул рукой и, нервно выдохнув, выехал с территории лагеря Венге под самую слезливую песню из своего плейлиста. Я без тебя очень не очень, мальчик-которого-возможно-согреть. Корретто, ластясь, прижался мокрым носом к плечу Доминика, жалобно проскулил особенно выбивающую почву из-под ног мелодию и сложил лапы на его коленях. Проезжая мимо мотеля Эстер Доминик поймал в глубине грудной клетки настоящие нежные чувства, заметив, что краска на здании частично обновилась, а на крыше вырос огромный, пока еще не мигающий всеми цветами радуги баннер. Он обязательно вернется, когда-нибудь.        Андер начал подыхать от боли ровно в тот момент, когда машина Доминика выехала через кованные ворота на пустую дорогу. Не смотря ни на кого, вошел в дом, поднялся на второй этаж и обреченно рухнул лицом в подушки, стискивая края пальцами до онемения. Телефон настойчиво вибрировал в кармане джинсов, Андер с трудом заставил себя приподняться на локтях — социальный работник. Вот же блядь.        Он небрежно забрасывал вещи в сумку и рюкзак, прижимая комья одежды коленом, застегивал молнии трясущимися пальцами, параллельно крича в телефон, что ему как минимум похуй. Дэвид, социальный работник, удивленно моргал через видеосвязь, уверял, что мать действительно вылечилась, говорил, что все в порядке. Нихуя не в порядке, отвечал Андер, вытряхивая из тумбочки все содержимое, за что мне это? Противный голос Дэвида говорил, что пора возвращаться. Противный голос Дэвида говорил, что бояться нечего. Противный голос Дэвида говорил, что пора готовиться к экзаменам и выпускному. Противный голос Дэвида говорил, что его ждет билет на стойке регистрации.        Андер оборвал звонок, швырнул в стену ингалятор, подошел к полке и, уронив все остальные книги, вытянул роман Доминика Моргана. Неподписанный, слава Богу, подумал Андер, бережно укладывая его между рубашками и стопкой джинсов. Читая на экране телефона «тебя ждет такси», Андер решительно выбрасывал из сумки свитера и шарфы — сумку, к слову, тоже с собой не взял. В рюкзаке лишь пара рубашек, футболок и джинсов и роман Доминика Моргана. Роман с Домиником Морганом, истерично смеясь, сказал в пустоту комнаты Андер, вот тебя, идиот, угораздило. Штангу из брови он вытаскивал, щурясь от непривычных ощущений, в качестве талисмана оставил на разобранной на кровати сумке, показательно поклонился пустоте комнаты и карикатурно отдал честь.        Андер спустился по лестнице, наспех выпил воды из графина, поправил сумку с теннисной ракеткой на плече, рюкзак и, накинув капюшон толстовки на голову, вышел на лужайку. Дышать было практически нечем; идя в сторону дома персонала, размышлял о том, стоит ли стучать, но все же — постучал. Донни Чейз с красной помадой на воротнике распахнутой рубашки смотрел на Андера туманными, пьяными глазами.        — Ты чуть-чуть не вовремя, — смущенно выглядывая из-за открытой двери, говорил Донни. — Что-то срочное?        — За мной такси приехало. Есть сигарета?        — Уезжаешь? Уже? — Донни заправил развевающиеся на ветру края рубашки за пояс брюк. — Так внезапно?        — Сам в шоке, — согласился Андер. — И зажигалку, — добавил, когда Донни протянул пачку Мальборо.        — Удачи, парень.        — Привет миссис Портер, — улыбнувшись, сказал Андер, прикуривая сигарету. — Ладно, мне пора, — посреди лужайки обернулся, грустно пожал плечами и, приложив к губам подушечки пальцев, послал смотрящему в окно Гранту воздушный поцелуй.        — Приезжай ко мне в Нью-Йорк, — кричал Грант, высунувшись по грудь в открытое окно.        — Приезжай ко мне в Берлин! Текильщицы у нас тоже ничего.        — С матерью справишься?        — A la guerre comme à la guerre!        Грант тепло улыбался в спину Андера — дождавшись, когда он сядет в машину с уродливыми шашечками на крыше, закрыл окно; у парня в голове целая вселенная, думал он, падая на кровать и лениво потягиваясь. Повернулся на бок, внимательно посмотрел на Филипа:        — А ты ко мне в Нью-Йорк приедешь?        — Обязательно, только снимать текильшиц с тобой не буду, — Филип улыбнулся, выпустив из приоткрытых губ сигаретный дым, и перевернул страницу книги.        — В ответ никуда не позовешь?        — Странно звать тебя туда, где ты и так живешь, — Филип пожал плечами, опустошил бутылку с водой до дна и небрежно отбросил ее на тумбочку. — Ты откуда?        — Верхний Вест-Сайд. А ты?        — Манхеттен. Мидтаун. Разве где-то еще можно подсесть на героин? Я как-нибудь позвоню.        — Когда планируешь уехать?        — Формально я уже уехал, — сказал Филип, затушив сигарету в пепельнице. — Просто хотел увидеть тебя живым напоследок.        Грант тепло улыбнулся в ответ, бегло осмотрел пустую тумбочку и картонную коробку для аквариума под ней.        — Значит, поедем домой вместе?        — Разойдемся у Крайслера в разные стороны, чтобы позже встретиться вновь.        — Романтично. Ты серьезно думал, что я умру?        — Мы все умираем, Грант, постепенно. Давай уже спать.  — «Скинь мне ссылку на любовь».        На стойке регистрации Андер, шипя и матерясь по-немецки, заверял женщину с бейджиком Кейт на груди, что у него есть билет, а ей нужно просто нажать на кнопку, чтобы информация обновилась. Женщина с бейджиком Кейт на груди смотрела то на Андера, то на зависший экран компьютера. Мы сейчас все уладим. Какой у вас рейс? Я сейчас позвоню управляющему. Андер, все еще не протрезвевший, сползал по стойке, и, чтобы не заснуть, чиркал ручкой на кем-то брошенном смятом листке. До ужаса хотелось кофе, или еще выпить, или даже покурить. Женщина с бейджиком Кейт на груди утверждала, что сейчас все починят, и он точно не опоздает на рейс. У Андера в кармане пара баксов, еще сотня на кредитке — бегло оглядываясь в поиске кафетерия, скользя взглядом по зевающим лица, ловил себя на мысли, что безумно хочет спать. Ткнув еще раз телефоном с изображением билета на экране в лицо женщине с бейджиком Кейт на груди, указал пальцем в сторону кафе. Она кивнула, продолжая причитать по служебному телефону, что все эти неполадки немыслимы!        Андер швырнул рюкзак на пустой стул, бросил к ногам спортивную сумку с ракеткой и мячами и, уткнувшись в телефон, давился отвратительным черным кофе, да, и весь мир для него резко стал отвратительным, пустым, черно-белым; люди у окон любовались восходящим солнцем, а у Андера перед глазами — серое небо с густыми тучами и непрекращающийся ливень с громом и молниями, ему бы таблетку от начинающейся депрессии из-за скорой встречи с ненавистной матерью, но под рукой только кофе. Рука потянулась к рюкзаку, расстегнула молнию, на ощупь пальцы нашли мягкую обложку тысячи-страничного романа. Ровно тысяча, подумал Андер, каждое слово на вес золота.        Андер перевернул сотую страницу, подпер щеку ладонью, потер уставшие глаза и допил кофе, когда виновник его мальчишечьих грез опустился на стул напротив: Доминик показался необычайно-красивым, словно умудрился остановить время и проспать часов двадцать — глаза ясные, дьявольским прищуром водит по его, Андера, лицу, на губах теплая улыбка, пальцы, сцепленные в замок, гармонично лежат на столе. Андер трижды моргнул, вновь потер глаза, ущипнул себя за запястье.        — Мой рейс перенесли, — опережая вопрос, сказал Доминик, указывая взглядом на привлекательного вида капучино рядом с локтем Андера; напротив него самого — чашка американо, на блюдце два идеально-ровных кубика тростникового сахара. — Интересно? — Андер кивнул, переворачивая раскрытую книгу страницами вниз, придвинул к себе капучино, обхватил губами трубочку, на всякий случай еще раз моргнул. — Ты сбежал?        — Мать неожиданно-быстро поправилась, — пальцами Андер растер уставшие шейные позвонки и натянуто улыбнулся. — Весело будет.        — Мне жаль, — ответил Доминик, бросил первый кубик сахара в чашку и грациозно размешал идеально-сверкающей чайной ложкой. Какого хера ты такой роскошный? думал Андер, разрушая бумажной трубочкой слой корицы на капучино. — Ехать обязательно?        — У меня экзамены — ехать обязательно, — сказал Андер, смотря Доминику в глаза. — Где Корретто?        — Знакомится с мужчиной, который будет следить за ним в течение полета. Куда исчез пирсинг? — очаровательно грассируя, спросил Доминик.        — Пропал. Всем рано или поздно пора взрослеть.        — Верные мысли, — согласился Доминик, взглянув на экран телефона. — На сколько задержали твой рейс?        — Задержали? — вторил Андер, с трудом отрывая взгляд от лица Доминика и переводя на окно — с необычайно-светлого неба хлопьями падал снег, отдаленно напоминающий пепел витающий в воздухе после сожжения Помпеи, вынуждая спешащих на рейс людей открывать над головами зонты. Поежившись, Андер обхватил пальцами чашку, практически потерявшую тепло, и пожал плечами. — Не знаю, — улыбка на лице Доминика из-за преломления света переливалась одновременно оттенком прирожденного милашки и абсолютно-законченной сволочи. Указательный и средний пальцы скользнули от виска до скулы, подушечка большого прошлась по подбородку и линии нижней челюсти; у Андера в легких неожиданно закончился кислород. — Ты, кажется, не в этой рубашке уезжал.        — Заехал к Эстер, принял душ, — сказал Доминик, лениво растирая запястье и расстегивая ремешок часов. — Вода, кстати, еще осталась, — морщась всего на мгновение от услышанного из чужих уст его имени, обернулся, рассматривая справа от плеча внезапно-появившуюся девушку. — Да? — девушка, обольстительно улыбнувшись, протянула экземпляр книги и ручку, уперлась ладонями в поверхность столика, склонилась, жадно вглядываясь в черты его лица, и попросила автограф для Каролины. В этот момент Андер твердо решил, что если у него когда-нибудь появится дочь, то имя Каролина — табу. Каролина сказала: это действительно вы? Каролина сказала: какое счастье! Пошло-красные губы Каролины произнесли: я вас обожаю! Андер заметил, как у Доминика дрогнул мускул на правой скуле, всего на мгновение, но это принесло своего рода удовольствие. Доминик изящно расписался, витиевато, каллиграфически безупречно на добрую половину форзаца, натянутой улыбкой поблагодарил девушку и пожелал глупых, банальных, предсказуемых вещей впридачу. Открыл в телефоне приложение такси и поднял на Андера взгляд. — Да или нет?        — Прости?        — Мой рейс отложен до утра, твой, полагаю, тоже. Едешь со мной?        — Зачем?        — Принять душ и лечь спать. Андер, тебе шестнадцать, не нужно думать, что я рассчитываю на что-то еще.        Андер поднял с пола спортивную сумку, со стула — рюкзак.       — Поехали.        Рассматривая хлопья снега, застилающие городок покрывалом, шприцуемые холодом и пустотой, Андер ловил себя на мысли, что именно сейчас находится в сказке; волшебство под ненавязчивую музыку из динамика оседало на скулах, на таящих снежниках в ресницах Доминика, на умиротворенном лице, на кончиках пальцев, нежно скользящих по колену Андера, вырисовывающих что-то непонятное, но от этого не менее прекрасное.        Лужайка перед мотелем идеально-ровная, белая и сверкающая — Андер потер практически ослепленные глаза, забросил лямку сумки и рюкзака на плечо, недоуменно посмотрел на Доминика, у которого в руках кроме телефона и бумажника не было ничего.        — Где твои вещи?        — Какие вещи? — удивленно спросил Доминик. — А-а, те, что полетели в Мадрид… Я спрошу у них и тебе напишу, если интересно.        Андеру искренне хотелось рассмеяться и оправить сообщение Гранту с предельно-нецензурным текстом, но ни одного, ни второго он не сделал. Объятия Эстер крепкие, материнские и, до мурашек по телу, теплые, поцелуи в щеки сопровождались «рада тебя видеть, сынок» и «я знала, что ты вернешься». Андер понял, что Доминик тоже это знал, и только один он был в неведении. Отказавшись от чая, двинулся в сторону номера, окинул взглядом разобранную кровать, отброшенное к стене одеяло и улыбнулся, проходя в ванную. Возможно, сообщение Гранту так и останется ненаписанным.        Из ванной Андер вышел полностью разбитым, уставшим и жутко-продрогшим. Кутаясь в теплую фланелевую рубашку, осторожно забрал из рук Доминика чашку горячего чая и жадно вдохнул аромат бергамота, пока холод, прорвавшийся через оконные рамы, терзал ноги от уродливого шрама на колене до щиколоток. Только не ломайся, думал Андер, не сейчас.        Скользя взглядом по лицу Доминика, Андер умолял себя не думать о том, насколько тот сейчас сексуален. В строгих синих брюках, черной рубашке и жилете, разумеется в оригинальном берберри, Доминик смотрел на него заинтересованно, внимательно следил за каждой каплей воды, скользнувшей с волос и прошедшей по щеке. Прижимаясь бедром к подоконнику, выдыхая кольца ментолового дыма, изредка отпивая кофе из чашки, переводил взгляд с лица Андера на пейзаж за окном.        — Красиво, да? — Андер согласно кивнул, не уточняя предмет вопроса, поставил кружку на стол, провел по нему кончиками пальцев, запоминая незначительные трещинки, по спинке стула, наверняка еще хранившем тепло и запах Доминика, и прикрыл глаза. — Не мучай себя. Ложись спать. Я разбужу.        — А ты что будешь делать? — Андер сел на край кровати, провел пальцами по смятым простыням, лег на бок, вдыхая аромат духов Доминика с подушки.        — Мне писать надо. Я не помешаю, — Доминик занял место за столом, поставил перед собой стопку листов, сощурившись, разложил каждый в правильном порядке. — За Берроуза, — произнес шепотом, приподняв чашку с кофе. — Приятных снов.        Андеру удалось несколько минут полюбоваться сосредоточенным лицом Доминика, зажатой в губах сигаретой, конца которой еще не коснулось пламя зажигалки, перьевой ручкой в руке, выписывающей на листах пока неизвестные никому слова, предложения, историю. Сон настиг внезапно — сжимая пальцами уголки подушки, уверяя себя, что закроет глаза только на чуть-чуть, Андер провалился в океан сновидений, которые, проснувшись, ни за что не вспомнит.        У Доминика в голове — невыносимая мозгоебательность бытия, ненавистные пиздастрадания и желание вытряхнуть из мыслей олицетворения себя в глазах других как jeunesse dorée; в руках — ручка, не поспевающая за хитросплетением слов внутреннего голоса, в ушах — крутящееся по кругу, чертово колесо обозрения: «ты мне нравишься, Доминик».        У Доминика на языке перекатывалась депрессия со вкусом вечной драмы, в глазах — тонна усталости от двадцатилетней работы над собой, разбавленная тошнотой от того, насколько он все-таки приближен по характеру к атаке на Хиросиму. Выдыхая клубы дыма, одними губами произносил: «я рад, что ты здесь, Андер Дрекслер, и мне так жаль, что тебе будет больно».        Затушив сигарету в чашке с парой миллилитров кофе, Доминик поднялся со стула, осторожно подошел к кровати и, опустившись на корточки перед лицом Андера, трепетно провел пальцами по влажным после душа волосам. Отросли за последний месяц; теперь чертовски-мило и одновременно сексуально вьются верхние пряди, опьяняя ароматом зеленого яблока. Доминик всем сердцем любит зеленые яблоки и почти — Андера.        — Пора вставать? — сонным голосом произнес Андер, медленно приоткрывая глаза. В руках Доминика его бархатная кожа — хрустальный бокал, только надави чуть крепче или отпусти — пойдет трещинами, склеить будет невозможно. До безобразия привлекательный. До порочности идеальный.        — Нет, еще совсем рано, — ответил Доминик, мысленно дополняя: и одновременно с этим — слишком поздно. Андер щекой прижался к его ладони, привстал на локте и улыбнулся, тогда что случилось? — Голова раскалывается. Хочу немного отдохнуть.        — Хорошо, — сказал Андер, разминая плечи и запястья, и устроился на краю кровати, поставив стопы на холодный пол. — Ложись, а я чай сделаю.        — Я тоже не откажусь, — ответил Доминик, умолчав о том, что от чая и кофе тошнит на протяжении последнего месяца. Скользя взглядом по профилю Андера, наблюдая-изучая, расстегивал пуговицы на жилете, снимал надоевшие наручные часы — небрежно отбросил их на тумбочку, поднялся на ноги. — Удалось поспать?        — Да, — улыбнувшись, ответил Андер, продолжая упрямо смотреть за выходящим из носика чайника паром. — Удалось что-нибудь написать?        — Немного, — Доминик рассматривал усыпанную снегом лужайку, стоя возле окна, и выдыхал сигаретный дым, расстегивая пуговицы на манжетах рубашки, — снегопад за окном отвлекал.        Андер, встав за спиной Доминика, опустил подбородок на его плечо, на подоконник поставил чашки с чаем и восторженно посмотрел на пейзаж за окном. Практически Рождество — сказочное, волшебное, неземное. Словно под куполом снежного шара, который кто-то хорошенько встряхнул. Доминик завел руки за спину, соединил их в замок на пояснице Андера, буквально заставляя того себя обнять, чтобы подносить к губам сигарету и стряхивать пепел в блюдце. В стекло врезались колечки дыма, снег укрывал деревья, Андер — бесповоротно влюблялся с каждой секундой все крепче и крепче. Целуя шею четко по границе жесткого воротника, проводя кончиком носа по затылку — фактически дыша Домиником полной грудью, Андер в душе терял самого себя. Треск бумаги и сигаретного фильтра вкупе с прикосновением губ Доминика к сгибу пальцев Андера выбивали почву из-под ног. У Доминика соединенные лопатки начинали щемить, в спину минорными нотами вплетались сердечные удары Андера, запястья и пальцы до ужаса затекли, но он стойко терпел, чтобы как можно дольше растянуть момент, когда его действительно по-настоящему любят.        Доминик повернулся, обхватив ладонями лицо Андера, приблизил к себе, жадным взглядом впился в губы — уста и устья всех твоих бед, Доминик Морган и шепотом, тихо-тихо:        — Ты не стоишь моего безумия, Андер Дрекслер. Я не стою твоего разбитого сердца.

Когда двое любят друг друга, самое правильное — оставить их вдвоем. Особенно если ты сам не влюблен, а хочешь. (Ирвин Уэлш. Экстази)

       — «Я не буду красть твое сердце. Ты сам мне его отдашь».

Никакого мы — Никакого навечно. Никакого я тебя люблю.

       Доминик продолжал думать, что все это — огромная ошибка. Точка невозврата. Секунда до неизбежности. Фаталити.        Целуя губы Андера, вдавливая лопатки в дребезжащее оконное стекло, сжимая хрупкие дико-пульсирующие запястья, Доминик понимал, что это все — идеально настолько, что мурашки по рукам, плечам и спине выплясывали танго. Молился, чтобы это все — отпечаталось в памяти как минимум навсегда. Андер надеялся, что губы не разъест от ядовитых поцелуев, проникающих глубоко под кожу — Доминик выпивал из него миры, душу, чертову вселенную, называя это как угодно, но только не любовью.        Доминик потянул Андера на себя, вынуждая встать на ноги, крепко, насколько был способен, сжал его в объятиях, прошелся языком по линии нижней челюсти, приказывая запрокинуть голову, и исследовал каждую напряженную вену на шее, кадыке и ключицах. Андер, жадно поглощая один кислород на двоих, впивался пальцами в плечи Доминика, вдавливая ногтями швы рубашки в разгоряченную кожу. Пуговицы Доминик расстегивал осторожно, трепетно, аккуратно, покрывая открывающиеся участки тела поцелуями. У Андера ключицы ярко-выраженные, острые — язык и губы можно порезать.        — Вау, — выдохнул Доминик, проводя кончиками пальцев по маленьким татуировкам, изображающим солнце и полумесяц под левой ключицей Андера.        — Тебя легко удивить, — шепотом сказал Андер, облизывая пересохшие от жадных вдохов губы — у него терновый венец на левом ребре, всевидящее око и изображение гор на сгибе локтей обеих рук, но это покажет как-нибудь потом.        — Я не буду с тобой спать.        — С чего ты взял, что я тебя хочу?        Кивнув, Доминик заключил Андера в требовательный поцелуй, прошелся пальцами по выступающим ребрам, царапая мышцы пресса, заодно стаскивая рубашку, что мертвым грузом пала к ногам, а в мыслях только — кому ты вообще вздумал врать? До кровати — три шага, пальцы Андера на рубашке Доминика требовательные, безнаказанные — им в данную минуту все дозволено. Доминик навис над Андером, уперевшись ладонями в матрас по обе стороны его лица, и посмотрел так вкрадчиво, что у Андера сердце, готовое грудную клетку пробить, как заведенное скачет.        — Я серьезно, — сказал Доминик, оглаживая подушечкой большого пальца скулу Андера. — Я не буду с тобой спать.        Приподнимаясь на локтях, Андер прижался лбом к подбородку Доминика, трепетно провел кончиками пальцев по раскрасневшимся щекам и крепко обнял за шею, притянув максимально близко к себе:        — Только целовать не прекращай.        Сам Андер нежно и неожиданно для самого себя укусил Доминика за выступающую скулу, мягко поцеловал следом, забрался пальцами в густые волосы на затылке и с трудом сдержался от стона неожиданной душевной боли, когда Доминик резко потянул его на себя. У Доминика лицо — напрочь утратившее мадридский загар, бледное, слизистые глаз — воспаленные, красные, только мгновением успел поймать взгляд Андера перед тем, как тот припал лбом к его плечу. Доминик посмотрел на него ошарашено, тоскливо, всю нежность вложив, погладил по шее, ощутив горячие обжигающие слезы на своем плече.        — У тебя сердце настолько холодное, что даже почти не бьется, — Андеру эти пальцы на шее — блядский Макабр с большой буквы. Ежась, отстраняясь, отклонился назад, надеясь разглядеть все ответы в глазах. — Объясни мне, Доминик Морган, как можно любить холод?        — Никак. От холода нужно бежать.        Андер немым криком готов прокричать: люби меня, пожалуйста, я сделаю тебя самым счастливым! но слова в горле застряли, смешиваясь с подступающей тошнотой. У Доминика глаза пустые, холодные; лицо — отрешенное, а руки к сигаретам и зажигалке тянулись, как к спасательному кругу.        — Я никого не люблю, Андер Дрекслер, но, если хочешь знать, у тебя почти получилось это исправить.        Андеру эти слова — контрольный в висок. Со скоростью света спрыгнул с кровати, поднял с пола рубашку, забросил на плечо лямки сумки и рюкзака и, отсалютовав, выбежал на усыпанную кристально-чистым снегом лужайку. Прижимаясь спиной к двери, трясущимися пальцами вбивал в телефоне номер местного такси, через жадные, глубокие вдохи диктовал адрес, натягивая рубашку на плечи. Пошел ты нахуй, Доминик Морган, гори в аду!       Я вернусь, когда ты будешь нуждаться во мне, Андер Дрекслер.

Шестью отвратительными месяцами позже.

Простые объятия могут быть интимнее любой интимности. (Ирвин Уэлш. Альковные секреты шеф-поваров)

       — «Люби меня, блядь, пожалуйста».        Андер сворачивал косяк трясущимися пальцами, жался к балконной двери веранды в поиске опоры, прикрывал ладонью огонь бензиновой зажигалки и затягивался крепко, до ломоты в легких. В наушниках играла тошнотворная попсово-лиричная песня, Андер глубоко вдохнул смесь травы, смолы и никотина, еще один раз и следом — еще, запрокинул голову к звездному небу, через всхлип проклятиями прокричал вселенной в лицо, отравляя озоновый слой разбавленной табаком марихуаной. Потому что — Андеру до максимума было похуй — на себя, на мать, на соседей. Он кричал: пошла ты! гори в аду, Доминик Морган! я вас обоих, блядь, ненавижу!        Андер привычно потянулся к телефону, обновил ненавистную ленту инстаграма со скоростью трижды в секунду, в ожидании самодовольного лица во всю длину побитого жизнью и самим Андером экрана телефона. У Доминика Моргана все как минимум — заебись. В ленте — фотографии со всех концов света, с такими же самодовольными бессердечными снобами и с какой-то телкой, что к нему задом жалась как сука в период течки. Андер сдержал подступившую к горлу тошноту, холодными пальцами прикрыл рот и посмотрел в пустое небо, которое все молчало-молчало-молчало.        В добавленном прямо сейчас видео Доминик Морган, самодовольно улыбаясь, декларировал, что завтра его роман появится на полках книжных магазинов. Не сказал ни названия, ни выдержки из сюжета, даже пары цитат не зачитал, но Андеру было категорически насрать. Он выключил телефон, тупо, как в самой слезливой мелодраме, сполз по шершавой стене и, прижав колени к груди, разрыдался как самый психологически-нестабильный человек на свете. Встревоженная мать смотрела на него через окно, театрально прижимала руку к груди, взволнованно дышала, а он ей лишь вытянутым вперед средним пальцем ответил.        Андер полгода не улыбался, не смеялся, ни с кем не разговаривал из чистой любезности — только строго, по делу парой фраз перебросился. Школьный кружок распустил, лишь бы кто-нибудь в его присутствии не ляпнул даже инициалы чертового писателя и не додумался притащить в класс его жалкую книжонку. Андер всю злость и ненависть выплескивал на теннисном корте, пальцы изрезал чересчур натянутыми струнами на ракетке в надежде хоть ненадолго отвлечься от душевной боли. Андер всем сердцем ненавидел большой теннис, но Доминика Моргана — все-таки больше. Набрав по памяти номер, позвонил однокласснику, попросил поссать ради него в баночку завтра утром и сказал: если меня выгонят из команды, я просто сдохну. Кайл за последние полгода уже семь раз ссал в баночку ради Андера из-за предсказуемой и отвратительной жалости.        У Андера — глаза пустые и обдолбанные. Он давился холодным сэндвичем на кухне, запивал теплой пенящейся вишневой газировкой, безразличным взглядом окинул рыдающую мать, по-привычке предлагающей таблетку от начинающейся депрессии. Она сказала: Андер, так нельзя. Она прокричала: ты не мой сын! Она завопила: что с тобой происходит?! Андер ядовито рассмеялся в ответ, бросил смятую банку газировки в мусорное ведро — не попал. Плечами пожал и губы в усмешке искривил, направляясь в свою комнату.        Того Андера уже нет, он у того мотеля сдох-сдох-сдох.        Утром Андер, словно любимого, обнимал унитаз, в надежде выскрести из себя душу, жизнь и Доминика Моргана — впридачу. Его рвало желчью и непереварившимся сэндвичем. В зеркале на него смотрел некто затравленный, побитый, сломленный, никчемный. Андер пальцами сжал края раковины, глаза в глаза своему отражению посмотрел и истошно прокричал всей невысказанной болью, агрессией и ненавистью. Боже, как он устал. Окинул взглядом совершенно-неуместный выпускной костюм, обреченно вздохнул, сжав зубами сигарету, и щелкнул зажигалкой. Я нуждаюсь в тебе, Доминик Морган, где же ты?        Андер как проклятый вкалывал полгода ради приличного среднего балла. Ебанные семинары проводил с завидной частотой, в двадцати олимпиадах успел поучаствовать, десяток школьных газет дрожащими пальцами написал от начала до конца, полсотни проектов в Колумбийский отправил, чтобы чертову стипендию получить. И теперь смотрел на экран ноутбука как обезумевший: его берут, предлагают стипендию, общежитие и ждут в начале октября с документами и вещами. Андер написал Кайлу: можешь не ссать в банку, я поступил. Я, блядь, стану журналистом!        Под палящим берлинским солнцем Андер плавился. Ему настолько поебать на выпускной, на окружающих и на самого себя, что, наплевав на запрет, явился в дранных джинсах, черном поло и в торжественном сером пиджаке на плечах. У него зрачки — бешеные, охуенно-расширенные, бегали по украшенному шариками залу, по лицам смеющихся одноклассниц и одноклассников, которые точно планировали кому-то засадить. Андер мечтал наблевать в чашу с пуншем, чтобы все, как и он, смогли вкусить всю прелесть взрослой жизни. Давился электронной сигаретой, голову к потолку запрокидывал и дым-пар выдыхал резко, со стороны — кинематографично — включай камеру и снимай. За ним подсматривала мать со стороны, ломкими пальцами ножку бокала шампанского сжимала — Андер сверкающими глазами выискивал стол с алкоголем и, заметив, решительно поднялся со стула.        Андер пил третий бокал сухого шампанского, качал головой под попсовую песню и ловил себя на мысли, что у него в некотором роде тоже все заебись. Хуй тебе, Доминик Морган, я еще жив.        У Андера в кармане телефон завибрировал — Филип и хохочущий Грант поверх стопки текилы и через стену дыма поздравляли его с выпускным. Грант, перекрикивая музыку в клубе, констатировал: Добро пожаловать в Нью-Йорк, мой мальчик! Андер впервые за последние полгода искренне улыбнулся. Филип через сизый дым сказал: нихера ты повзрослел, а глаза почему такие грустные? Андер ответил, что связь обрывается, и помахал счастливым лицам на экране.        У Доминика Моргана три миллиона верных последователей и дьявольски-очаровательная улыбка. У Андера в семнадцать лет — тахикардия и тремор в руках. У Доминика Моргана чертова секта и он сам — божество и падший ангел одновременно. У Андера — воспоминания красными нитями по телу льются и разбитое к хуям сердце.        К Андеру льнули подвыпившие одноклассницы, пальцами по плечам водили, улыбались и подмигивали, ведь он — такой мрачный, сломленный — иди сюда, я тебя утешу. Андер послал их вместе со своей жизнью нахуй, быстрым шагом удаляясь из пропахшего потом и сладкими духами зала, прихватив пятый бокал шампанского. Разместился на ступенях главной лестницы, сигарету прикурил, даже не взглянув на зажигалку — вся жизнь — автопилот, решил, что все слишком хорошо и зашел в инстаграм. Пролистывал ленту как одержимый, выплюнул шампанское чуть-ли не на колени, заметив фотографию с книгой. Белая обложка, идеальным шрифтом наискосок золотой тесьмой выведено «Цейтнот», рядом с именем автора два символа — солнце и полумесяц. Андер смеялся и одновременно кричал в пустоту лужайки: как же я тебя, блядь, люблю!        Андер вернулся в школьные коридоры. Под глупую песню, как влюбленный дурак, посреди бального зала кружился-кружился-кружился, улыбкой все чертовы диско-шары разом затмевая. Мать смотрела на него с подозрением, думала, что опять обдолбался наркотой и сейчас точно замертво свалится, если она не вмешается. Уже порывалась подойти, но Андер ее жестом остановил, не средний палец тыкал в лицо по-привычке, а лишь — указательный, и улыбался так ясно, что у нее на душе всего на секунду теплее стало.        Андер пил шампанское из чертовски-хрупких бокалов, смеялся в мужском кругу класса, давился тарталетками с копченым лососем и сливочным сыром и все так же надеялся, что Доминик Морган соизволит ему позвонить. От того за полгода — ни строчки, ни секунды телефонного разговора, ни чертового сердечка в инстаграме.       Телефон в руке Андера вибрирует, на экране смс:

и не холодно тебе с дранными коленками?

У Андера от шока шампанское стекало по подбородку, поло и джинсам. Бегло оглядывался по сторонам, взглядом врезаясь во все лица разом. Думал: покажись, у меня сейчас сердце остановится. Второе смс:

во мне что-то болит, Андер Дрекслер.

Андер жадно дышал, когда бокал в руке разбился с оглушительным треском, крепко сжал пальцами край стола, осколки ногой под стул ненавистной зазнайки задвинул, растирая шампанское по полу неровными линиями. Третье:

я все еще тебя почти люблю.

Андер кусал губы и часто моргал. Дышать себя заставлял размеренно, глубоко, осторожно. У него — аритмия сто двадцать ударов в минуту, щеки красные и выступившие слезы на глазах. Четвертое:

столько красивых парней рядом, а ты от моих смс дрожишь как от поцелуев.

Пятое:

тебе было достаточно больно, Андер Дрекслер? Ты действительно нуждаешься во мне?

       Пальцы Андера дрожали настолько, что блокировку с телефона при всем желании снять невозможно. Все выпитое и съеденное просилось обратно, его колотило, словно кто-то электрошокер к шее приложил. Выдохи резкие, шумные — через рот и нос одновременно. Встревоженные одноклассники спрашивали: все в порядке? Они уточняли: ты в порядке? Они трясли его за плечо и говорили: Андер, посмотри на нас, кивни, если тебе на воздух нужно. У него передозировка чувств в грудной клетке и артериях, у него по венам — дикое желание увидеть, прикоснуться хоть на мгновение. Андер выхватил у кого-то бокал с шампанским, за один глоток опустошил до дна, вернул во все еще растопыренные пальцы и смотрел-смотрел-смотрел по сторонам.        Шестое:

Как ты в теннис играешь с таким зрением? Я стою перед тобой.

       Андер подумал: чертов лжец, тебя здесь нет, ты где-то там далеко в параллельной вселенной, где наша любовь взаимна. Андер трясущимися пальцами снял блокировку, ткнул в имя Доминика в списке контактов, нажал кнопку вызова, тупо слушая оглушающие короткие гудки, позвонил еще раз, и еще. Один длинный, два — коротких. Идеальное описание его сердцебиения.        — Ради бога, прекрати! — Андер распахнул глаза от настойчивых, изучающих взглядов. Чертов диджей — мудак, в проводах запутался. Тишина в бальном зале оглушительная, Андер дрожащими ладонями лицо тер, беспомощно рыдая, словно все проблемы мира на его голову рухнули резко и внезапно. — Ты меня до основания выломал, достаточно! — на Андера ошарашено смотрели напуганная до смерти мать и все собравшиеся. Где-то шепотом: нихера он перебрал. Где-то вдалеке: пиздец, пацан сломался. Где-то близко: может в скорую позвонить? Диджей включил музыку, Андер коленями упал на пол, почувствовал, как со спины на плечи легли знакомые ладони и ядовито-сладким голосом прямо на ухо все тот-же сладкий голос произнес:

наконец-то.

      По залу разлетелся восторженный «Ах!», Доминик стоял перед Андером, галантно протягивая руку, улыбался, превращая чертов мир в пепелище. Андер в его объятиях содрогался, впивался пальцами в плечи, сухими, обезвоженными губами целовал лицо, скулы, веки. Ему было максимально поебать на мнение всех остальных, что жадными глазами пожирали, шушукались за спиной, пальцами тыкали. Андер запирал любовь под кожу — в самое сердце, в глубины души — обхватывал его лицо ладонями и губами, поцелуями, вздохами и стонами признавался в любви навечно и навсегда. Доминик по плечам и спине его гладил, пальцами точечно по позвонкам проходился, целовал настолько нежно и чувственно, что даже умереть сейчас нестрашно. Как же я скучал по тебе, Андер Дрекслер.

И Андер готов поклясться — в этот момент они были бесконечны.

А люди-стаканы сидят — и никуда не стремятся, ни за что не отвечают, потому что стакану, по сути, нужно лишь одно: чтобы его постоянно наполняли. (Ирвин Уэлш. Альковные секреты шеф-поваров)

       — «Трахать твою душу под Брайана Хью Уорнера».        У Доминика на глазах идеально-подходящие только ему солнцезащитные очки, на губах приторно-теплая улыбка, в руках — разрывающийся входящими звонками мобильный телефон. Андер смотрел на него как на божество с нижней ступени лестницы — локти стояли на перилах, в дрожащих пальцах тлела сигарета. Из дверей доносились танцевальная музыка, пьяные голоса, и оглушающие крики: «Кретин, не туда!» со стороны футбольных трибун. Доминик смеялся, читая сообщение на экране телефона, вжимался спиной в колонну, которая подобно Атланту крышу школы держала, и смотрел на Андера из-под полуопущенных ресниц.       — Здорово тебя жизнь потрепала, Андер Дрекслер.        У Доминика Моргана рукава замшевой куртки цвета бордо были натянуты до локтей, черная футболка каждый мускул напоказ выставляла, темно-синие укороченные брюки с оксфордами, в совокупности с очками, создавали эталон чертового денди, от которого по всему миру девчонки с ума сходят на протяжении последних нескольких десятилетий. На мизинце левой руки массивное кольцо, на безымянном правой — узкое, витиеватое, на тонком запястье серебряный браслет подчеркивал выступающие кости. Андер никотином, кислородом и Домиником Морганом одновременно надышаться не мог.       — Так и будешь на меня смотреть?        Андер не мог поверить собственным глазам, до последнего думал, что видит мираж, галлюцинацию, сон — щурился, слух напрягал, чтобы каждый глубокий вдох расслышать, идеально-ровное кольцо дыма из приоткрытых губ разглядеть, знакомый до дрожи запах духов почувствовать. Доминик улыбнулся, отталкиваясь от колонны грациозно — истинное порно в чистом виде без примесей, Андер его до гематом зацеловать мечтал и даже не почувствовал, как сигаретный фильтр пальцы обжег.        Мать в поле зрения появилась внезапно, с кулаками на Доминика бросилась, кричала в лицо, стучала по груди — а у самой лицо красное, заплаканное, злобное и скорбное одновременно.        Она кричала: чудовище, оставь моего сына в покое!        Кричала: убирайся отсюда!        Кричала: не приближайся к нему!        Доминик посмотрел на нее равнодушно, как на стену дома, попадающуюся на глаза изо дня в день. Ее кулаки — как иглоукалывание: бесполезные, безболезненные, бездейственные. Доминик ровно и спокойно произнес: у меня в бардачке беретта — с ней будет надежнее, поверьте, и, улыбнувшись, ключи от машины в ее ладонь вложил, будто самое сокровенное. Мать Андера с широко-распахнутыми глазами жадно воздух вдыхала, тяжесть ключей будто к земле тянула — свободной рукой за перила цеплялась и на Доминика смотрела как на сумасшедшего. На выдохе шепотом спросила: что ты такое, черт возьми?        — Смертельный вирус под кожей вашего сына, — сказал Доминик, прикуривая вторую сигарету, столп дыма в край крыши, запрокинув голову, выпустил. Истинное порно в чистом виде, часть вторая. — Машина, к слову, на парковке.        — Александр, — Андер челюсти стиснул до того сильно, что зубы скрипнули от ненавистного обращения, — немедленно иди домой! — кричала миссис Дрекслер. — А ты, — швырнула ключи от машины практически в лицо Доминика, — не смей даже близко к нему подходить!        Доминик ловко поймал ключи, прокрутил кольцо брелка на указательном пальце, очки приподнял и посмотрел Андеру в глаза проникновенно, вкрадчиво, до мурашек.       — Слышал? Мне к тебе подходить нельзя. Доверься маме — иди домой.        Андер практически растекался, сползал по перилам, вдохнуть полной грудью не мог, на костяшках пальцев проявились отпечатки от полумесяцев ногтей — глубокие, без двух секунд кровавые. Гордость в прах обращена и сердце колотилось как заведенное: Доминик Морган — внеземной, непробиваемый, к любому исходу готовый, стоял здесь, тратил драгоценное время, презентацию книги в Лондоне пропустил, запланированную еще месяц назад, и терпеливо ждал. Очевидно зная, что Андер всегда выберет его.        — «Забери меня в город Солнца».        В голове у Андера — желание всех к черту послать, развернуться и уйти. Но ноги будто к полу облитому патокой прилипли. Дышал, курил, смотря в сторону футбольных трибун, где зазнайка пышное платье одергивала и лицо влажной салфеткой оттирала, а недотепа из космического кружка ширинку застегивал — и Андеру стало так, сука, смешно. Даже эти изгои смогли на весь мир наплевать и потрахаться, а он все ждал какого-то знака свыше, в любовь и романтику верил, причем со стороны Доминика Моргана — и от этого становилось еще смешнее.        — Мне жаль, — сказал Андер, поворачиваясь лицом к матери, — но домой я не пойду.        Миссис Дрекслер жадно ртом воздух хватала, прожигала взглядом в лице Доминика дыру, а тот спокоен — размеренно выпускал кольца дыма из приоткрытых губ, ребром ладони защищаясь от ярких фонарей, ненавязчиво входящие звонки сбрасывал, к карману куртки тянулся, два позолоченных ключа извлек, не глядя, бросил в сторону Андера — тот поймал.        — Поедешь. Теперь дом у тебя есть.        Андер беспомощно моргал, рассматривая ключи, каждую зазубрину запоминал — еще полминуты, и он по памяти способен нарисовать точь в точь. Дрожащие пальцы матери легли на плечо, сжали крепко, до синяков, тихий, всхлипывающий шепот просил одуматься, призывал не губить жизнь, умолял пойти домой.        Она сказала: не смей согласиться.        Она сказала: ты еще слишком молод.        Она сказала: пожалуйста, подумай.        Она сказала: нестрашно, что ты гей.        Она сказала: мы найдем лекарство.        Она сказала: мы с отцом с этим разберемся.        — Нет, — ровно и спокойно ответил Андер и повел плечом, руку ее сбросив. — Ни с чем в моей жизни ты больше разбираться не будешь, — на шаг отступил, поднял на нее уставшие, замученные, пустые глаза. — Я лучше сгорю в городе Солнца с ним, чем потону рядом с тобой.        И Андеру до состояния эйфории стало легко на душе и сердце. Мать его, ошарашенная, взбешенная, злая, смотрела изумленно, в тонкую полоску сжимая губы. Кричала, лила слезы, привычно за сердце хваталась, проклятиями сыпала, но ее голос показался Андеру чужим, неприятным и до ужаса ненавистным. Андер поднял взгляд на Доминика — лицо довольное, гордость источало каждой клеточкой, возможно, впервые за кого-то, кроме себя.        Добивая миссис Дрекслер контрольным в голову: «спасибо за сына», Доминик взял Андера за руку, пальцы переплел и ровным шагом повел за собой в сторону парковки. Поцеловал жадно, требовательно, вжимая спиной в пассажирскую дверь, обхватил ладонями лицо и, отстранившись, пристально посмотрел в глаза, проводя подушечкой большого пальца по кончикам ресниц.        — Мне жаль, Андер, но легче не будет.        Для Андера все последующие события мелькали в режиме ускоренной перемотки и запомнились эпизодами: выдвигание ящиков в тумбочках, спешный разбор документов, извлечение нужных — бросил их на дно спортивной сумки вместе с наградами и кубками. Туда же полетели первые попавшиеся под руку вещи, книги и зарядки для плеера и телефона. Андер в окно выбросил спрятанные практически в каждом углу дома свертки с травой, словно прах развеивая по ветру. Бросил на кровать неудобный пиджак, вместе с вешалкой из плена шкафа вырвал джинсовую куртку. Доминик решил не заходить в дом. Ждал, сидя на капоте арендованной машины, выпуская сигаретный дым в чистое берлинское небо, и говорил с кем-то на повышенных тонах по-испански.        — Y solo para que conste, no me importa. Андер, ради бога, поторопись! — крикнул Доминик, прикрыв ладонью динамик. — ¡Déjame en paz!        Андер чуть не запнулся на ступеньках лестницы, ухватился пальцами за деревянные поручни и глубоко вздохнул, заметив мать на подъездной дорожке. Та, словно фурия, мчалась со всех ног к Доминику, махала руками, кричала на родном языке о том, что он — чертов извращенец, растлитель несовершеннолетних и вообще — иск в суд ему обеспечен. Андер чуть под землю от стыда не провалился, решительно двинулся в ее сторону, но замер, когда Доминик жестом приказал ему остановиться.        — Все нормально, переводчик мне не нужен, — Доминик слез с капота машины, подошел вплотную к матери Андера и сложил руки на груди. — Вы хотите суда? Пожалуйста, доставайте телефон и записывайте номер моего адвоката, — говорил спокойно и размеренно, смотрел на нее сверху вниз с оттенком призрения, искренне не понимая, как у такой странной женщины смог появиться на свет настолько чудесный сын. — Я не растлевал вашего сына и, скажу больше, никогда о таком не думал. Никакого физического вреда я тоже ему не причинил, в отличие от вас, дорогая моя. Андер, положи вещи в багажник.        Миссис Дрекслер ошарашено глядела на Андера и беспомощно хватала ртом воздух, словно в одно мгновение превратилась в рыбу, которую выбросило на берег.        — Ты останешься дома! Поступишь в местный колледж и продолжишь играть в теннис!        — Я уже поступил, — сказал Андер, громко хлопнув крышкой багажника, — в Колумбийский! Тот, что в Нью-Йорке! Дома я не останусь, а твой блядский теннис вообще всем сердцем ненавижу!        Доминик внимательно посмотрел на Андера, задумался о чем-то буквально на минуту, набрал номер на телефоне:        — Присмотри мне квартиру в Нью-Йорке. Чем ближе к Колумбийскому, тем лучше.        — Ты никуда не поедешь, Александр!        — Перестань его так называть! Ему не нравится! — вскипел Доминик, и Андер впервые увидел его настолько озлобленным. — Как вы можете называть себя матерью, если элементарного не понимаете?!        — А ты, чертов извращенец, вообще заткнись!        — Не зли меня, психичка! — Доминик ударил кулаком по капоту, оставляя внушительного размера вмятину. На мгновение кожей ощутилась пугающая, гнетущая пустота. Птицы, словно нарочито, врезáлись в небосвод с дикими криками, желая расплавиться от жара солнца, оглушительный шелест листьев деревьев настойчиво скребся в висках, наполняя голову дополнительной порцией раздражения. Ладони Андера, дрожащие и холодные, осторожно легли на плечи Доминика, призывая успокоиться. — Простите, я не это хотел сказать.        — С моим сыном ты так же разговариваешь? — поинтересовалась миссис Дрекслер. В голосе, впервые за все время, не проскочило ни одной оскорбительной или обидной нотки. Она спрашивала с искренним волнением, внимательно смотря Доминику в глаза. — Он — мой единственный сын. И если я когда-нибудь смогу смириться с тем, что он гей, то никогда не смирюсь с тем, что его парень, или кто вы ему там, будет обращаться с ним подобным образом.        — Нет, я никогда не повышал на Андера голос. И, Богом клянусь, не повышу.        — Хорошо, — после недолгого молчания сказала миссис Дрекслер. — В противном случае, молодой человек, я выцарапаю вам глаза. Все понятно?        Доминик медленно кивнул. Отошел в сторону и сказал лишь:       — Попращайся с мамой, Андер, и будь помягче.        — Надеюсь, кроме симпатичной мордашки, в нем действительно что-то есть, — сказала миссис Дрекслер, положив ладони на плечи Андера. — Я рада, что он способен тебя защитить, милый, но, пожалуйста, не наделай глупостей.        — Я буду звонить, — неоднозначно ответил Андер. — Береги себя и отца.        — Твой дом здесь, всегда помни об этом, — миссис Дрекслер привстала на носочки и поцеловала Андера в лоб. — Парней еще будет много, но мы с отцом у тебя одни. И еще, думай головой, а не гормонами, хорошо?        — Хорошо, — Андер стойко стерпел объятия и поцелуи в щеки. Натянуто улыбнулся, секундой позже поджал губы. — Это не гормоны, я действительно его люблю.        Миссис Дрекслер медленно выдохнула, покачала головой, поправила воротник поло Андера, и прошептала:       — Ты еще так молод, дорогой. В жизни все не так легко, как кажется с виду.        Андер взглядом проводил мать до дверей дома и медленно выдохнул, призывая напряженное тело расслабиться, а сердце — успокоиться. Еще пару долгих минут он рассматривал двери, окна и стены дома, в котором прожил семнадцать лет — пусть и хорошо помнил себя только десять. Старательно перебирал воспоминания, словно браслет матери с парой десятков жемчужин, пытаясь найти хоть одну причину, чтобы скучать. Вспышками пронеслись походы к врачам, сотни часов сеансов психиатрии, бесчисленное количество таблеток от всевозможных заболеваний, тотальный контроль при проверки телефона и социальных сетей. Андер невнятно кивнул женщине в окне, которую, откровенно говоря, никогда не считал матерью, и прошел к пассажирской двери. Оказавшись в салоне машины, вдохнув знакомый аромат духов, ощутив тепло руки Доминика на своей, Андер почувствовал себя по-настоящему счастливым и нужным.        Андер проспал весь перелет, уткнувшись в плечо Доминика и деля с ним одни наушники на двоих. Мадрид, в мыслях пугающе-огромный и опасный, встретил Андера прохладно-комфортной температурой воздуха. С удивлением отметив, что часовые пояса идентичны, понял, что перелет длился всего четыре с небольшим часа. Ссора Доминика и владельца автостоянки в Берлине выбила из Андера последние силы. Переводя претензии от владельца к Доминику и обратно, приходилось изощряться, чтобы не накалить обстановку до предела. За вмятину в капоте агрессивный мужичок низкого роста и обладатель самого огромного живота одновременно требовал две тысячи евро. Доминик же предлагал ему всего двести и стойко стоял на своем, сложив руки на груди и возвышаясь над ним, словно кобра над крысой. Владелец всплескивал руками, театрально заламывал пальцы, причитал о семи голодных детях на иждивении, на что Доминик посоветовал в следующий раз пользоваться презервативами, если не в состоянии обеспечить детей. У Андера раскалывалась голова, выпитое еще на выпускном вечере шампанское настойчиво просилось наружу после экстремальной езды Доминика, потому что тут кругом одни идиоты, Андер, ну кто так водит?! В итоге, сошлись на двухсот пятидесяти евро, хотя все прекрасно понимали, что ремонт капота: там только молотком ударить разок надо! не стоит ровным счетом ничего.        На парковке Андер удивленно рассматривал Genesis essentia concept, про который слышал только раз и то от одноклассника, поставившего эту тачку на заставку телефона. Не то, чтобы Андер вообще разбирался в машинах — некоторые нравились исключительно внешне, плюс он знал, где находится двигатель, запасное колесо и чемоданчик с аптечкой. Но даже при всех этих скудных познаниях, понимал — перед ним представитель королевской семьи, если, конечно, среди автомобилей есть иерархия.        — Вау, — только и получилось вымолвить у Андера, когда двери поднялись вверх и глазам предстал салон благородного кирпичного цвета. — Это твоя?        — Мистер Морган, рад, что вы вернулись.        — Мой. Садись, — Доминик сел на водительское сидение и набрал пару комбинаций — автомобиль завелся. — Андер, у него осталось мало заряда, поторопись, хорошо?        — Заряда? — удивленно произнес Андер, забираясь на пассажирское сидение и изумленно рассматривая медленно-опускающиеся двери.        — Он работает на электрической энергии. Из-за моей работы и так гибнут деревья, поэтому загрязнять планету выхлопами — слишком.        Андер медленно кивнул, смотря на пальцы Доминика, сжимающие ободок руля. Голос автомобиля предложил выбрать подходящую к настроению музыку, удобный маршрут и температуру в салоне. От музыки Доминик отказался, попросил найти кратчайшую дорогу до дома и расслабленно откинулся на спинку сидения.        — Так почему ты приехал?        — Не знаю, захотелось.        — И что теперь будет?        — Не знаю, Андер, я же не пророк.        Больше вопросов Андер не задавал, лишь удобнее устроился на сидении и внимательно рассматривал пейзаж Мадрида за стеклом. По улицам прогуливались, элегантно и не спеша, молодые девушки в ярких летних платьях и молодые люди в футболках и шортах; чаще большими компаниями, реже — парочками. Из магазинов лилась музыка, приятная и ненавязчивая, в воздухе витали ароматы вина и свежей выпечки, а испанский язык показался Андеру до трепета прекрасным и чувственным. Сами испанцы казались счастливыми, улыбчивыми и добродушными — они танцевали, обнимали друг друга при встречи, пели песни, распивая одну бутылку вина на шестерых, и олицетворяли приятную летнюю беззаботность.        Дом, в котором располагалась квартира Доминика, показался Андеру прекрасным: по стенам и окнам вверх тянулся девичий виноград, над дверью возвышались дикие розы, на плоской крыше виднелись верхушки пляжных зонтов. Лифта в доме не было, по непривычным бетонным ступеням со сколами в первый раз Андеру было сложно подняться на четвертый этаж — обувь скользила, рука непрочно держалась на поручне. Когда Доминик открыл дверь квартиры, Андера буквально в состояние эйфории привел аромат кедра и кубинских сигар. Коридор был маленьким, но вместительным — Доминик раздвинул зеркальные дверцы шкафа, занимающего практически всю площадь, и указал рукой на пустые вешалки и полки. Показал, где можно разместить обувь. Провел небольшую экскурсию по комнате, кухне и ванной.        — Тесновато, конечно, но мне здесь нравится. Надеюсь, и тебе будет тут хорошо.        Андер даже не сомневался, что жить здесь, с Домиником, будет просто восхитительно. Стены в единственной жилой комнате были выкрашены в цвет горького шоколада, шторы на окнах, темно-синие и плотные, ниспадали с потолка до самого пола. Помимо огромной кровати в комнате были длинные книжные полки, две тумбочки, широкий деревянный стол с множеством ящиков, некоторые из которых были со вставленным ключом в замочных скважинах, на резных ножках с ноутбуком, печатной машинкой и стопкой исписанной от руки бумаги, накрытой пресс-папье.        — Мне очень нравится, — честно сказал Андер, раздвигая шторы и любуясь видом деревьев и уличных фонарей, украшенных гирляндами. — Здесь даже воздух другой. Им, знаешь, дышать приятно… — осекся, услышав вибрацию телефона на тумбочке, и закусил губу. — Тебе звонят.        — Плевать, — после насыщенного перелетами и разговорами дня, Доминику хотелось добраться до подушки и проспать по меньшей мере часов двенадцать. До телефона все-таки дотянулся, подложил подушку под голову и обреченно вздохнул. — Вот же дерьмо, — включив громкую связь, вернул телефон на тумбочку и лениво стянул куртку. — По-английски, Лу.        — Ты совсем охренел, Доминик Морган! — истошно вопил женский голос с ярко-выраженным акцентом. Доминик морщился, откидывая куртку на пол. — Ты вообще понимаешь, в какое положение меня поставил?! Я как дура выслушивала недовольства твоего папаши и всего Лондона впридачу!        — Лу, ты же знаешь: люди — не моя стихия, — Доминик мелодично зевнул, прикрыл рот тыльной стороной ладони, — а все эти презентации — чертов парад лицемерия.        — Чертов парад лицемерия — вся твоя жизнь! Куда ты, блядь, исчез?        — Улетел в Берлин. Лу, я хочу спать, отъебись        — А почему не в Антарктиду? Как же я на тебя злюсь, мудак! А твой брат, Боже, Доминик, он — чертова катастрофа! Меня так основательно никогда не трахали, как он трахал мой мозг!        — Лу, я не один. Не выражайся.        — Сто-о-о-п! С кем ты?        — Не твое дело. Лу, правда, мне насрать на презентации и прочую хрень, куда ты пытаешься меня засунуть. Напишу роман, позвоню, сейчас я хочу отдохнуть.        — Ты самый неблагодарный человек на свете, Доминик Морган! Все, отдыхай, и не звони мне больше.        — Слышал? Даже мой агент считает меня неблагодарным, еще не поздно передумать, — Доминик достал из кармана брюк пачку сигарет и зажигалку и поднял с тумбочки пепельницу. — Ты что-то про воздух говорил, продолжай.        — Агент?        — Она так себя называет, — Доминик закатил глаза, выдыхая кольца дыма, и похлопал ладонью по пустой стороне кровати. — Лу — забавная, возможно, вы даже подружитесь.        — Возможно?        — Если выдержишь ее пылкий нрав. Вот так хорошо, — Доминик положил голову на колено Андера и прикрыл глаза, затушив сигарету в пепельнице. — Сумасшедший день… — телефон вновь завибрировал, — блядь, да сколько можно? — дотянулся до телефона, нехотя посмотрел на дисплей — Тейлор, сбросил звонок, ответил шаблоном в сообщении, выдохнув, отключил телефон. — Такими темпами я не доживу до тридцати.        — Доживешь, — сказал Андер, проводя пальцами по волосам Доминика.        — Давай спать, — Доминик перехватил руку Андера, притянул к губам, мягко касаясь костяшек пальцев. — Иди сюда.        Андер замешкался от искренней просьбы, лег рядом с Домиником, глубоко вздохнул, когда тот, крепко обняв, притянул к себе и нежно поцеловал в губы.        — Добрых снов, Андер Дрекслер.        И эти слова подействовали настолько успокаивающе, что Андер не заметил, как лицо Доминика начало мутнеть и расплываться от тяжести в уставших веках. Сон набросился внезапно, крепко вцепился в Андера и не отпускал до полудня; до полудня Доминик его тоже не отпускал.