аберрация

Даже остановившиеся часы два раза в день показывают точное время. (Стивен Кинг. Зеленая миля)

       — «Всегда тянись к солнцу, даже если дожди льют бесконечно».        — Щекотно, — сонно пробормотал Дэнни, заводя руку за спину и стараясь сбросить что-то колючее, заостренное и мокрое одновременно с правой лопатки — ощущая практически невесомый удар пальцев по ладони, медленно выдохнул, нехотя разлепляя глаза и переводя взгляд на настенные часы над прикроватной тумбочкой — крупные белые цифры на черном поле, словно издеваясь, демонстрировали половину пятого утра. — Что ты делаешь?        — Развиваю моторику, — бодрым голосом ответил Итан, оставляя короткий поцелуй на шейных позвонках Дэнни. — Не шевелись.        — Щекотно, — повторил Дэнни, стараясь приподняться на локтях и повернуть голову набок, но только обреченно заскулил, когда ладонь Итана, мягко надавив на левую лопатку, вернула в прежнее положение, — и маркером пахнет.        — Потерпи немного, я почти закончил, — заостренный кончик черного маркера медленно и тщательно прорисовывал контур разбитой колбы лампы накаливания, корпус цоколя, штриховал полость с полумесяцем и россыпью звезд, и детально прорабатывал планеты солнечной системы, парящих вместе с обломками стекла, над основным рисунком.        Дэнни на мгновение задержал дыхание, когда Итан прижался щекой к левой лопатке, проходясь кончиком маркера повторно по кольцам Сатурна, задевая чувствительную кожу на шейных позвонках и вынуждая зажмуриваться от удовольствия и мурашек, пробежавших по позвоночнику.        — Прости за то, что разбудил. Прости за то, что рисую на тебе.        — Нет-нет, все хорошо, — прошептал Дэнни и вздрогнул, когда Итан подул на рисунок и трепетно провел по контуру подушечкой указательного пальца, проверяя скорость высыхания маркера. — Мне нравится.        — Ты даже не знаешь, что там.        — Соглашусь, — ответил Дэнни, поворачивая голову набок, жадно вдыхая пряность тимьяна и шафрана и сладость малины от наволочки, и посмотрел Итану в глаза. — В середине февраля я тоже не знал, что чей-то чужой и родной одновременно взгляд способен пробудить от летаргического сна, но рискнул переступить порог Пресвитерианской больницы. Ничего не говори, просто разреши приготовить кофе.        — Разрешу, но взамен пообещай выполнить просьбу, — сказал Итан и, дождавшись момента, когда Дэнни повернется на бок, нежно огладил подушечкой большого пальца выступающую скулу и стер с уголка глаза повисшую на нижних ресницах слезу. — Принеси, пожалуйста, скотч — заклеим стрелки на часах, чтобы они больше никогда не двигались. Конечно, можно вынуть батарейки, но это слишком просто, не находишь?        Дэнни перехватил руку Итана, прижал костяшки к губам и, смотря прямо в глаза, медленно кивнул. Секундная стрелка настенных часов стучала ровно в такт сердечного ритма — спокойно, точечно, чуть слышно — предрассветные солнечные лучи бликовали в глазах Итана северным сиянием, переливаясь от темно-синего к лазурному с вкраплениям пурпура — Дэнни, подаваясь вперед, ласково и нежно провел подушечкой большого пальца по вееру верхних ресниц и тепло поцеловал в щеку. Уже невыносимо скучаю.        Поднявшись с кровати, Дэнни повернул голову к зеркальным дверцам шкафа, стараясь в отражении разглядеть рисунок на правой лопатке, и широко улыбнулся, говоря: «ты нарисовал то, что я вижу в твоих глазах». Набрасывая на плечи кардиган свободного кроя, карикатурно отдал честь, вышел в коридор и, подмигнув, открыл дверь ванной. Включая свет, воду и незримый датчик сил на сегодняшний день, выдавил на щетку зубную пасту и посмотрел на себя в зеркало, на выражение лица: влюбленное, счастливое, с горящими глазами и раскрасневшимися щеками — магия настоящей любви.        Сплевывая пену зубной пасты, вытирая лицо белым махровым полотенцем, придавая прическе форму, Дэнни перевел взгляд на сложенную у стиральной машинки сушилку, на неубранную гладильную доску и на утюг, сиротливо лежавший на полке и обнятый проводом. Дэнни изумленно посмотрел на собственные вещи, которые висели на вешалках и были тщательно выглажены — даже брюки, с которыми у него не всегда получалось справиться.        — Я тебя люблю!        — Я знаю, но кофе сам себя не приготовит!        Дэнни согласно кивнул, застегивая пуговицы на белой рубашке, на завышенных зауженных черных брюках, просовывая в шлевки тонкий ремень из кожи цвета слоновой кости и вставляя запонки в манжеты, надел наручные часы на широком ремешке и, сверяясь с телефоном, выставил точное время. Протирая стекла и душки очков салфеткой из фибры, брызгая духами в воздух и проходя через туманную стену аромата мускатного шалфея, горького миндаля и амбры, Дэнни выдохнул, мысленно готовясь к новому рабочему дню. К пациентам, нуждающимся в сочувствии, поддержке и правде, к небольшим трудностям с оставшимся ремонтом и частыми неполадками-сбоями в электронных картах.        Массируя виски, разминая шейные позвонки, лопатки и запястья, Дэнни неспешным шагом шел к кухне, мысленно продумывая интересный рецепт кофейного напитка. Ему хотелось приготовить нечто особенное, теплое, нежное, возможно, сладкое, но вместе с тем — бодрящее. Кофе должен остаться крепким, вкусным, насыщенным и густым, но вынужден как минимум подняться на уровень выше двойного американо из автомата или кафетерия. Обхватывая пальцами края столешницы, Дэнни, запрокинув голову, изучал взглядом ассортимент герметичных пакетов с кофейными зернами, имеющиеся на полках фрукты, высушенные субтропическим солнцем, специи в разноцветных баночках и коробки с чаем различных сортов и вкусов, размышляя о том, что лучше всего подойдет сегодня.        Останавливая выбор на зерновой арабике, сушенном инжире и двух палочках корицы, Дэнни наполнил кофемашину, выбрал средний помол и параллельно нажал на кнопку включения чайника. Для себя ничего особенного: зеленый чай с цветками лаванды — некрепкий, в меру горячий, несладкий, до странного предсказуемый. Для Итана — нечто новое, рискованное, сладкое и пряное — то, что он никогда бы не заказал себе сам. Пересыпая молотый кофе, инжир и корицу в турку с фильтрованной водой, переставил на разогретую конфорку, добавил щепотку соли и красный кайенский перец на кончике ножа и начал ждать скорого закипания, параллельно бросая в свою чашку столовую ложку чая с лавандой, заливая кипятком и медленно перемешивая поднявшиеся на поверхность цветы.        Пока Дэнни тщательно процеживал кофейный напиток через сито-фильтр, неспешно наполнял чашку, рассматривая цвет, плотность и текстуру, Итан, прижимаясь плечом к дверному проему, думал о том, что руки и действия Дэнни — руки и действия художника пескографии — можно внимательно следить за ними, зачастую не понимать последовательность, видеть картину не полностью — урывками, частями — но знать, что в итоге получится настоящий шедевр.        — Пробуй, — до странного возбужденно и взволнованно проговорил Дэнни, передавая чашку Итана и тут же запуская дрожащие пальцы в волосы на затылке. Нервничает, понял Итан, бегло высматривая и анализируя расстояние между губками, чистящим средством и самим Дэнни. Нервы в последнее время приравнивались к генеральной уборке: мылись полы, стены и окна, губки с полиролью проходились по столам, дверным ручкам, полкам книжного шкафа, стиралась пыль в самых укромных уголках, жужжал пылесос, гремела стиральная машинка, сушились и гладились вещи, натирались до блеска смесители в ванной, зажигались свечи, аромалампы наполнялись маслами. — Ну же, — с мольбой в голосе произнес Дэнни, хватаясь за тряпку и сметая несуществующие крошки со столешницы в ладонь — говоря откровенно, если сейчас открыть парадную дверь и позволить уйти, то чистотой засияет весь Нью-Йорк.        — Очень вкусно, — серьезно сказал Итан, отпивая несколько маленьких глотков горячего кофе и отставляя чашку на столешницу — идеально-сбалансированный вкус: пряность корицы, сладость инжира, горечь кофе, соль моря и острота перца. — Правда, очень вкусно.        — Точно? — спросил Дэнни, обхватывая ладонями нежно-голубую пузатую чайную чашку, царапая короткими ногтями золотистые ветви распустившейся сакуры на фоне пушистых объемных облаков и вдыхая аромат лаванды; у Итана чашка обычная — пол-литровая, прозрачная, походившая на сферу из-за двойных стенок и зачастую забытая на террасе, от чего стекло исцарапано холодными зимними ветрами. В наборе еще пять таких же чашек, только новых, сверкающих, желающих, чтобы из них пили, но менять привычную, изувеченную и с тонкой трещиной на ручке у Итана не было желания.        — Мне очень нравится, — тепло ответил Итан, подходя к Дэнни и нежно целуя в щеку. — У тебя получилось заставить меня пересмотреть отношение к сладкому кофе.        — Правда?        — Никогда в себе не сомневайся.        Дэнни тепло улыбнулся — отставляя чашку с чаем на столешницу, приподнялся на носочки и, крепко обнимая Итана за шею, мягко поцеловал в губы. Чувствуя нежные, трепетные прикосновения к волосам, шее, плечам, лопаткам, позвоночнику и пояснице в мгновение все мелкие беспокойства, незначительные проблемы и легкая нервозность отступили, предоставляя место умиротворению и легкости, ароматы которых хотелось сохранить, законсервировать, спрятать в пакет и склеить края с помощью вакуумного упаковщика, чтобы позже, в дни хандры и тревоги, вскрыть и жадно вдохнуть, моментально расслабляясь.        — Все в порядке?        — Да, все просто замечательно, — ответил Дэнни, медленно отстраняясь, смотря Итану в глаза и нежно скользя ладонями по плечам, поправляя подвернутые рукава белой рубашки. — Выглядишь сегодня прекрасно.        — Только сегодня? — спросил Итан, рассмеявшись, и поднял со столешницы чашку, опустошая до дна за один большой глоток давно-остывший кофе. — Ты что-то от меня скрываешь? Поэтому тему переводишь?        — Нет, — ответил Дэнни, проходясь кончиками пальцев по черным подтяжкам, по застегнутым на рубашке пуговицам, по ремню джинсов. Врет, неумело, слишком беспомощно, до странного артистично. — Просто именно сегодня захотелось об этом сказать.        — Спасибо, — ответил Итан, бережно кладя ладонь на щеку Дэнни и нежно целуя в губы. — А ты выглядишь ошеломительно всегда. Допивай чай. Я помою чашки, а ты сформулируешь то, о чем думаешь последнюю неделю. Сформулируешь и озвучишь.        Дэнни нерешительно кивнул, прижался к спине Итана лопатками и, неспешно отпивая чай, наслаждался звуком льющейся из крана воды, идеально-подходящим для созерцания утренних лучей солнца. Меня принял институт Пратта. Заочно. Без экзаменов. Но…        — Но? — задал уточняющий вопрос Итан, выключая воду, вытирая руки полотенцем, поворачиваясь и обнимая Дэнни со спины за плечи. — Что случилось?        — Я разговаривал с деканом, — сказал Дэнни, прижимаясь затылком к ключицам Итана, и закрыл глаза, чувствуя нежные поцелуи на виске и скуле, — и мне отказали. Из университета Нотр-Дам разослали предупреждения всем институтам и колледжам, в программе которых есть архитектура, с красочным описанием моих психических отклонений. Меня никто не примет, Итан, никто. Даже блядский университет Британской Колумбии в Ванкувере мне отказал, — хотелось истерично смеяться, лить слезы разочарования от разбившейся вдребезги мечты, крушить мебель и посуду от злости, на крайний случай — поехать в Индиану и спалить Нотр-Дам дотла, но все это казалось Дэнни таким глупым и неправильным, что он предпочел переживать молча, наедине с собственными мыслями и чувствами. — И нет, я не собираюсь подавать в суд, — продолжил строже, буквально телом ощущая напряжение Итана, — ничего, так даже лучше. Я поступил в Сити-колледж на факультет биомедицины. Я заочно сдал все экзамены. Меня приняли.        — Ты серьезно? — спросил Итан, разворачивая Дэнни к себе и трепетно обнимая лицо ладонями. — Ты правда этого хочешь? Стать исследователем? Вирусологом? Гистологом?        — Да, — честно ответил Дэнни, обхватывая пальцами запястья Итана, — ты поддержишь меня?        — Конечно, — серьезно сказал Итан, прижимаясь ко лбу Дэнни своим. — Я всегда и во всем тебя поддержу. Все-таки я немного, совсем немного, разбираюсь в медицине.        Дэнни тепло рассмеялся, обнимая Итана за шею, осыпая короткими поцелуями лицо и не переставая шептать: я тебя больше всего на свете люблю, люблю-люблю-люблю.        — «Я отдам тебе свою жизнь и честь, чтобы дожить до утра».        Андер крепче затянул напульсники, перебросил рукоятку ракетки из одной руки в другую, медленно выдохнул скопившийся в легких воздух и, прикрывая глаза на пару мгновений, размял напряженные шейные позвонки вращением головы вправо и влево. Время Уимблдона стремительно приближалось — нервы сдавали, сердечный ритм ускорялся, стоило только подумать о пригороде Англии, соперниках, сдаче анализов и обо всех остальных мелочах, которые настойчиво вбивались в голову и совершенно не хотели отходить на второй план. Тренировки стали чаще, напряженнее, изолированнее, словно спортивный зал, превращался в единственный оплот личного пространства, в котором можно высказаться, громко кричать, ненавидеть и любить теннис одновременно и слушать музыку — к слову, альбомы Machine Gun Kelly поочередно стали прослушиваться три раза подряд.        Времени катастрофически не хватало: тренировки, зачетная неделя, поиск подходящей практики, крупицы часов на сон и на прием пищи — говоря откровенно, Андер взвалил на плечи непосильную ношу, подобно Атланту, правда ни силы, ни выдержки не рассчитал. Андер Дрекслер, с детства привыкший жить в строгом расписании, не справлялся ни с чем — понимая, что ни один пункт из списка дел вычеркнуть не получится при всем желании, пришлось пожертвовать сном, некоторыми лекциями и семинарами и даже сократить время на душ. Ужин был исключен по той же причине — нехватка времени и интенсивные тренировки сказывались на самочувствии, здоровье и стрессоустойчивости. Андера раздражало буквально все, начиная от британского акцента Артура по телефону и заканчивая тем, что Макс Барри не звонил уже месяц, вынуждая контролировать проклятые CNN практически двадцать четыре на семь, сбивая биологические часы окончательно. Андер ждал адекватной или неадекватной реакции из-за странно-обрушившейся на голову тишины — допустим, чувства гнева или досады, истерического смеха или слез, принятия того, что его предали, бросили, забыли, но прошел месяц, а кроме ощущения замкнутости и апатичности, не чувствовалось ничего. Дисфория росла в геометрической прогрессии: срываясь на всех подряд за любую мелочь, вроде неправильно-поставленного ударения, исковерканного слова, неоднозначного взгляда, странной реплики, брошенной в спину, Андер закипал, взрывался за долю секунды и лишь изредка останавливал себя в последний момент.        Со свежеокрашенных темно-синих стен от каждого сильного удара отваливались слои шпаклевки, оставляя после себя неприглядный серый бетон. За последний месяц Андер порвал пять сеток, сломал двенадцать ракеток и возненавидел все голоса даже минимально-отличающиеся от голоса Колсона Бэйкера. Звание психопата не только из-за стерильной чистоты в комнате, но и вспышек гнева, прочно закрепилось за Андером в головах однокурсников и соседей по кампусу. Ему бы, говоря откровенно, всего один день, наполненный тишиной, с тарелкой вкусной еды, бокалом крепкого виски и с самой мягкой кроватью в бонус, чтобы проспать по меньшей мере пять спокойных часов. И тогда все придет в привычную норму. Спокойствие, хладнокровие, отстраненность ко всему внешнему миру и окружающим людям.        — Мороженое со вкусом сыра горгонзола. Хотите попробовать, Александр? Я бы предложил ванильное, но это такое затертое клише.        Андер замер, удивленно смотря на отскочивший от стены второй мяч, и медленно вынул один наушник. Акоазм, думал Андер, смотря на пальцы, сжимающие рукоятку ракетки до побелевших костяшек, не может быть, не может. Моргая несколько раз подряд, потирая глаза напряженными сухими ладонями, медленно повернул голову в сторону дверного прохода — металлическая дверь, которую он точно запирал на ключ, распахнута, а неудобная прямоугольная ручка вплотную прижата к стене — прислонившись плечом к раме, стоял живой и невредимый Макс Барри, кинематографично снимал с глаз солнцезащитные очки, идеально дублирующие загар, и вешал за горловину толстовки цвета сочного апельсина. Андер скользнул взглядом по завышенным кипенно-белым кроссовкам от Найки, по небесно-голубым джинсам, выбеленным на коленях, вверх по черному проводу наушников, по рукам, держащим ведерко My Gelato и две красных пластмассовых ложки с прямоугольным срезом.        — Семьдесят два, — дрожащим, но предельно раздраженным голосом проговорил Андер, скрещивая руки на груди и смотря на стену перед собой. — Восемнадцать каждую субботу. В первой половине дня. Обычно с десяти до половины одиннадцатого. В последнюю субботу привезли в полдень — в машину курьера въехал какой-то придурок, я вас семь раз за этот час ожидания похоронил! Семьдесят два букета васильков за последний месяц и ни одной записки! Ни одного звонка. Ни одного сообщения! Ни одного, блядь, почтового голубя!        — Ни одного?! Вот же глупые птицы! — притворно-возмутившись, сказал Макс, набирая в ложку бледно-голубое мороженое и поднося к губам. — Простите, Александр, последний месяц я прожил анахоретом на северо-востоке Греции. Виды потрясающие, поверьте на слово, труды Иммануила Канта — занимательные, правда отсутствие средств связи немного испортило настроение. Я бы позвонил, Александр, клянусь, но мои источники сообщили, что ваш телефон будут прослушивать. Мороженое, кстати, тает. Давайте, присоединяйтесь, — Андер беспомощно моргал, нервно сжимая пальцами рукоятку ракетки, которую, к слову, еще несколько минут назад хотел швырнуть в лицо Макса Барри. Греция или Мальта? — пронесся в голове финальный из трех вопросов, озвученных за барной стойкой отеля Martinique. Грецию выбрал сам Андер, не задумываясь ни на секунду о том, что называет не просто страну, а место для укрытия. — Александр, опустите ракетку на пол, отодвиньте ногой к стене и держите руки на виду. К слову, отлично выглядите — изумрудный полностью ваш цвет. Только… кажетесь невыспавшимся. Бессонные ночи? Скучали по мне?        — Меня пугает ваша гипертимия, — все-таки сказал Андер, опуская ракетку на пол и демонстративно отодвигая ногой ближе к натянутой ровно по центру зала сетке.        — Обет молчания длинной в месяц, — серьезно сказал Макс, слизывая мороженое с ложки, — месяц растительной пищи и сна под звездным небом пустыни. Теперь у меня острая потребность в разговорах, странной еде и в вас.        Когда-то давно Андер наткнулся в интернете на фразу: — «За каждую минуту счастья, мы готовы платить месяцем боли». Тогда он до конца не понимал ее значения, считая очередным банальным словосложением — парафраз, созданный лишь для того, чтобы поселить в душах одиноких подростков огонек надежды, но сейчас, глядя на Макса Барри — восставшего из пепла феникса, фраза, крутившаяся в голове с завидной частотой последнее время особенно настойчиво и против воли, по-настоящему раскрыла свой смысл. Подходя ближе, призывая дыхание выровняться, забирая вторую ложку и набирая мороженое, Андер понимал, что месяц апатии, стресса и постоянных ночных молитв стоит того, стоит этой минуты искреннего счастья.        — Необычный вкус, — сказал Андер, пробуя мороженое и не спуская с Макса внимательного взгляда — судя по влажным у корней волосам, по тонкому порезу от бритвенного лезвия на щеке, по сильному аромату бергамота и кардамона, не успевшему выветриться настолько, чтобы предоставить право имбирю и лаванде взять над собой верх, Макс действительно спешил, сюда, к нему. — И вас видеть необычно.        — Я действительно здесь, Александр, не нужно смотреть на меня как на мираж. Поверьте, за этот месяц я повидал их достаточно — удовольствие весьма сомнительное, особенно, когда приходит осознание нереальности.        — Надолго приехали? — максимально-незаинтересованно спросил Андер, сдерживаясь от желания поправить ограничители на шнурках капюшона толстовки, и прижал выпуклую часть ложки к небу языком.        — Вам предоставить синопсис или громоздкий сценарий на пару томов в пару тысяч страниц каждый?        — Синопсис, — притворно-равнодушно сказал Андер, непроизвольно вздрагивая и надавливая на акромион лопатки, стараясь подавить крепатуру, прошедшую по трапециевидной мышце. — Чем короче, тем лучше.        — Де-факто все зависит от вас, — ответил Макс, скрещивая ноги в щиколотках и внимательно рассматривая изувеченные стены, лоскуты окрашенной шпаклевки на пыльном полу и плохо-натянутую сетку. — Я не проявляю суггестивность, просто мне крайне интересно, чего именно вы хотите. Вероятно, мы почти дошли до точки бифуркации. Мы вдвоем, понимаете? Решение мы тоже должны принимать вдвоем.        — Ваши слова, я не спорю, прекрасны, но… — Андер перевел взгляд на потолок, на растекшиеся океаны утренних солнечных лучей и непроизвольно зажмурился на пару мгновений, — мы совершенно незнакомы. То есть, вы знаете обо мне все, но я ничего не знаю о вас. Я потратил невероятное количество времени в интернете, просмотрел пару сотен интервью, но не узнал о вас совершенно ничего, кроме любви к путешествиям и собакам. У вас самый богатый словарный запас из всех ныне живущих людей на планете и вместе с тем чрезмерно повышенный уровень осторожности.        — Поверьте, Александр, вы обо мне знаете гораздо больше, чем все ныне живущие люди на планете, — сказал Макс, улыбаясь, и сильнее вжался плечом в дверную раму. — Например то, что я манкирую джетлагом и мигренями, но перебарываю желание провалиться в сон на несколько суток и стою сейчас перед вами. Не скажу, что это это рыцарский поступок, приправленный сантиментами, но девиация привычного поведения налицо, — Андер кивнул, с задумчивым выражением лица вонзил прямой срез пластмассовой ложки в ведерко с остатками растаявшего мороженого и, не сдержавшись, опустил ограничители на шнурках капюшона на максимум. — Это первый шаг навстречу, или мне просто кажется? — спросил Макс, сминая в ладони ведерко и отправляя ловким броском на дно мусорного ведра, стоявшего в ближнем углу помещения спортзала. — В любом случае неважно, — мягко приподнимая лицо Андера указательным и средним пальцами за подбородок, заинтересованно склонил голову набок и тепло улыбнулся, вглядываясь, всматриваясь в глаза напротив. — Я очень скучал, Александр.        Я тоже, прошептал Андер, скользя ладонью по мягкой ткани толстовки на плече Макса, крепко сжимая пальцами складки на сгибе локтя, прерывисто дыша и растворяясь в чувстве нежности и теплоты на губах.        — «Победитель получает все».        — Эй, мозгоправ, — ласково позвал Дилан, высунувшись практически по грудь из дверного проема, и дружелюбно помахал рукой. — Можно тебя на минуту?        Алекс, остановившись практически посреди коридора второго этажа Слоун-Кеттеринга, вопросительно приподнял бровь и невольно обернулся назад, высматривая, возможно, какого-нибудь другого мозгоправа, к которому могли обратиться с такой до странного милой улыбкой. Не найдя взглядом никого, кроме женщины с ведром и шваброй, Алекс посмотрел на Дилана, не скрывая любопытства, и довольно улыбнулся, расслышав в тишине кабинета оглушительный детский крик. Судя по внешнему виду, Дилан сдерживался из последних сил: белая рубашка исчиркана разноцветными фломастерами, портупея, усыпанная клепками и напоминающая полицейскую кобуру, испорчена отпечатками детских пальцев, вымазанных в краске, на щеке под правым глазом пара штрихов черного маркера.        — Прости, костоправ, чертовски-занят, — ответил Алекс, кинематографично прижимаясь лопатками к стене и слишком заинтересованно рассматривая носки черных оксфордов. — Кажется, шов неровный, нужно вернуть.        — Алекс, прошу, — жалобно проговорил Дилан, мелодраматично скользя пальцами по дверному полотну, — всего на минутку.        Алекс тихо рассмеялся, созерцая самое прекрасное явление на планете Земля — возможно, кто-то скажет о красоте закатов, яркости северного сияния, шуме бушующих волн, звуке грома, но никто из этих людей, Алекс был уверен, не видел вживую признания беспомощности в исполнении Дилана Крайса. Не слышал, как менялся властный голос прирожденного лидера на мягкий, надрывный, окутывающий придыханием и теплотой. Ради Бога, думал Алекс, если не знать Дилана Крайса лично, то за один взгляд серых глаз из-под полуопущенных ресниц можно смело продать душу. Но проблема заключалась в том, что Алекс знал Дилана — не лично его, конечно, но с подобным типажом был хорошо знаком: типичный эгоистичный кусок дерьма, готовый быстрее трахнуть собственное отражение, чем обратить внимание на кого-нибудь вокруг. Во внимании Алекс, разумеется, не нуждался, но всего на мгновение задумался о том, насколько было бы приятно слышать умоляющие, сладострастные стоны Дилана над собой, под собой, на ухо.        — Алекс, пожалуйста. По-жа-луй-ста.        Да, примерно так. Стоп. Алекс встряхнул головой, выбрасывая из подсознания возникшие картинки, которые невинными не назовет даже младенец, только выбравшийся из утробы матери, и провел ладонями по лицу, призывая себя окончательно отрезветь рассудком.        — Внимательно слушаю, — сказал Алекс, скрещивая руки на груди, отталкиваясь от стены и нарочито медленно подходя к кабинету с табличкой «Дилан Крайс — онколог, травматолог-ортопед».        — Входи, — резко сказал Дилан, обхватывая пальцами запястье Алекса и силой вталкивая в кабинет. — Вот она — исчадие ада. Дочь сатаны. Спаси меня.        Алекс, растирая зудящее от хватки запястье, скользнул взглядом по темно-фиолетовым стенам, по ярко-желтым оконной раме, подоконнику и арочному проходу в мастерскую — пахло гипсом, разлитыми по полу красками и совсем немного мускатным орехом. На низком стульчике, качая ногами в воздухе, сидела маленькая девочка с редкими пшеничными волосами, ниспадающими на округлые плечики, и крупными голубыми глазами. На дочь Сатаны, заметил Алекс, совсем непохожа, скорее на ангела с витражных окон церкви.        — Спасти? — удивленно спросил Алекс, когда Дилан, спрятавшись за его спиной, прижался лбом к расправленным лопаткам. — От нее спасти? Ты что, с любителем силиконовых имплантатов вчера перекурил? Решили побаловаться конопляным молоком под тупые комедии и не рассчитали дозу?        — Привет! — радостно воскликнула девочка, рассматривая Алекса и по-детски мило улыбаясь.        — Здравствуй, — ответил Алекс, интуитивно делая два шага вперед и стараясь абстрагироваться от жаркого дыхания Дилана, бьющего в шейные позвонки. — Как тебя зовут?        — Исчадие ада, — прошипел Дилан на ухо, — не подходи к ней — просто отвлеки, чтобы я смог наложить гипс на ее лодыжку.        — Кейт, — ответила девочка, стуча испачканными в краске пальцами по коробке персикового сока и ловя трубочку губами. — Дилан не хочет больше играть.        — Конечно не хочет, — строго и холодно сказал Алекс, из-за чего одновременно напряглись и Кейт, и Дилан. — Во что ты превратила его кабинет? Испортила полы, стены и мебель. Ты дома тоже все портишь? — Кейт отрицательно покачала головой и жалобно всхлипнула; Дилан, стараясь окончательно не потерять равновесие, вцепился пальцами в ремень, вставленный в шлевки черных брюк Алекса. — А где ее родители?        — Не надо родителей, — потирая ладошками слезящиеся глаза, взмолилась Кейт. — Папочка очень расстроится.        — Значит, папочку расстраивать нельзя, а Дилана — можно. Интересно, — задумчиво проговорил Алекс, потирая пальцами подбородок. — Хорошо, бери тряпки, губки, чистящие средства и убирай за собой.        — Не надо, я сам…        — Ты вообще рот закрой, — сказал Алекс, опускаясь на корточки перед заляпанным краской столом. — Лучшее, что ты можешь сделать — принести тряпки и все остальное. А теперь ты, Кейт, полы я мыть не заставляю, но стол и стены должны сиять чистотой. Все понятно?        Кейт медленно кивнула, принимая из рук Дилана мокрую мыльную тряпку и, всхлипнув, насколько смогла, сильно начала тереть столешницу. Алекс смотрел на ее попытки вызвать сочувствие крайне равнодушно — скрестив руки на груди, прижимался лопатками к закрытой двери кабинета, изредка постукивая кончиками пальцев по экрану фитнес-браслета. Через пару долгих минут злость и рвение Кейт дошли до пика — тяжело вздыхая, раз за разом окунала тряпку в ведро с мыльной водой и настойчиво терла стол до кристальной чистоты, поглядывая то на отстраненного и непробиваемого Алекса, то на потерянного Дилана.        — Хорошо, стол отмыт, принимайся за стены, — спокойно сказал Алекс, окидывая внешний вид Дилана взглядом — грустное зрелище, будто вместо работы случайно заглянул на фестиваль красок и увяз в толпе радостных людей. — Ты гипс накладывать будешь? — фитнес-браслет настойчиво завибрировал, призывая хозяина немедленно проявить физическую активность. — Думаешь, мне нравится дышать с тобой одним воздухом?        Дилан обреченно закатил глаза, направился во вторую половину кабинета через арочный проход и, причитая под нос о том, что мозгоправ — тот еще мудак, открывал дверцы шкафов в поиске подходящих инструментов. Алекс на ядовитый шепот не обратил никакого внимания, подошел к подоконнику и, повернув ручку на раме, распахнул створки, впуская в кабинет чистый воздух. Взвешивая в руке легкую отжимную швабру, грустно вздохнул, опуская ярко-желтую пористую губку в мыльную воду, и принялся за мытье пола, не забывая напоминать о том, что Кейт должна быть благодарна из-за великодушия, которое не позволило ему спуститься в кафетерий и рассказать отцу о происшествии.        — А стены? — осторожно спросила Кейт, тыкая пальцем в сторону огромного пятна темно-зеленой краски рядом с головой Алекса. — Я не дотянусь.        — Дотянешься, — ответил Алекс, прислоняя ручку швабры к столу, и протянул Кейт руку. — Что, папа на плечах не катал никогда?        Кейт воодушевленно закивала, вкладывая пальчики в ладонь Алекса, и шумно ахнула от ощущения скорости и легкости, с которой он усадил ее на плечи. Оттирая стену тряпкой, пена и чистящие средства которой в большем количестве оказались на волосах и лице Алекса, звонко хохотала от чувства высоты, заинтересованно рассматривая верх шкафов и собственные босоножки, казавшиеся на полу по-настоящему крохотными.        Дилан, прижавшись плечом к арочному проходу, смотрел с любопытством на неожиданную идиллию: на счастливую Кейт, на по-настоящему улыбающегося Алекса, искренне не понимая, как холодный безэмоциональный робот может мгновенно расцветать и превращаться в удивительно-милого человека… и сами улыбка и прищур глаз показались слишком знакомыми, а память на лица у Дилана Крайса доведена как минимум до абсолюта.        — Слушай, мозгоправ, а ты не снимался для бренда «Morris Motley»?        — Нет, — резко ответил Алекс, снимая Кейт с плеч и усаживая на стул. — Так, дорогуша, мне пора идти, а это значит, что пришло время поклясться в том, что ты больше никогда не будешь никого расстраивать, — продолжил гораздо серьезнее, протягивая отставленный мизинец примирения.        — Клянусь, — восторженно произнесла Кейт, сцепляя мизинцы, и широко улыбнулась. — А мы еще увидимся?        — Кто знает, — ответил Алекс, пожимая плечами. — До свидания, дорогуша, веди себя хорошо и, пожалуйста, скажи отцу несколько букв в правильной последовательности, запоминай: СДВГ. Запомнила? — Кейт радостно закивала, повторила несколько раз для надежности и с искренним детским сожалением проводила Алекса взглядом до дверей. — Гипс застывает, доктор Крайс, принимайтесь за работу.        Выйдя из кабинета Дилана, плотно закрывая за собой дверь, Алекс прижался к ней лопатками и, шумно выдыхая, провел ладонями по напряженному лицу — потирая слезящиеся от чистящих средств глаза, рассматривая изуродованную мокрыми пятнами рубашку и перемазанные краской брюки, вобрал побольше воздуха в легкие и быстрым шагом направился вверх по коридору, мысленно надеясь, что больше никому не хватит наглости его отвлечь. Открывая дверь кабинета, пробежался пальцами по пуговицам на рубашке и быстро стянул ее с плеч, сминая в бесформенный комок и выбрасывая в мусорную корзину у стола. Распахивая дверцы на ящиках шкафа, спешно скользил взглядом по новым, запакованным рубашкам, футболкам, брюкам, висевшим на напольной вешалке пиджакам и курткам, параллельно расстегивая ремень на брюках. Алекса Дефо не тревожила грязь, неприятным было другое — прикосновения, любые, начиная от рукопожатия и заканчивая двусмысленными и неловкими, которыми наградил Дилан Крайс без собственного ведома. Асмодеус через прочное стекло террариума зачарованно следил за мельтешением хозяина, который не только обрабатывал лицо, шею, руки и запястья антибактериальными салфетками, но и старался привести внешний вид в порядок. Брюки вместе с ремнем, к слову, полетели в ту же мусорную корзину, что и рубашка.        — «Счастливые воспоминания, порой, сильно ранят».        — Нет-нет-нет, — настойчиво проговорил Дилан, накручивая на вилку пасту с беконом и вяленными томатами, — это точно он.        Брайан, сощурившись, рассматривал мутную фотографию на дисплее телефона из салона красоты, в котором последние несколько лет стригся Дилан. Салон чрезмерно пафосный, отметил Брайан, смесь черного и золотого — безвкусица. Ну парень и парень на фото — обычный, темноволосый, улыбчивый, можно сказать: озорной. И что? Все они на одно лицо.        — Предположим, — нерешительно согласился Брайан, надеясь на то, что Дилан наконец-то отстанет от него с разговорами о мозгоправе — серьезно, им что, больше поговорить не о чем? Как оказалось, не о чем. Все темы перескакивали с севера на юг и обратно, лишь бы хоть как-то задеть личность Алекса Дефо, раздражающего Брайана одним своим самодовольным видом — серьезно, еще пара таких разговоров и мозгоправ начнет приходить в кошмарах вместе со своей анакондой, а там, кто знает, до чего воображение доведет. — Ты что, влюбился?        — Завали, — раздраженно сказал Дилан, направляя заточенные зубья вилки на Брайана. — Просто меня бесит, когда лгут. Почему он сказал «нет»? Стесняется? Комплексует? Не за чем. Я всю серию снимков просмотрел трижды…        Брайан потер пульсирующие виски, стараясь первой вспомнившейся мелодией заглушить голос Дилана и подробности просмотров снимков. Ради Бога, еще дрочева в их общей душевой кабинке не хватало для полного счастья. Тем более дрочева на мозгоправа. Губы Дилана продолжали шевелиться, но Брайан мысленно находился в жаркой Калифорнии, вспоминал лица людей, которые бы, не задумываясь, переделал с помощью скальпеля, имплантатов, филлеров, ботокса и…        — Так вот! Я навел справки.        — То есть, воспользовался гуглом? — спросил Брайан, рассмеявшись, и отломил ребром вилки кусок тыквенного пирога. — Ладно, что нашел?        — Очень странные вещи, — шепотом ответил Дилан, оглядываясь по сторонам, и подался вперед. — Возьмем, к примеру, его инстаграм.        — О, Боже, — взмолился Брайн, запивая пирог коричным чаем. — Почему мы говорим только о мозгоправе? Хватит, Дилан, все это выглядит пиздец как пугающе.        Дилан закатил глаза и шикнул, на автопилоте продолжая наматывать на вилку давно-остывшую пасту.        — Закрытый профиль, — серьезно проговорил Дилан, отпивая ровно половину стакана свежевыжатого яблочного сока, — при трех миллионах подписчиков. Закрытый, понимаешь?        — Подпишись на него.        — Подписался с трех аккаунтов, — сказал Дилан и скривил лицо, когда Брайан посмотрел на него, как на законченного придурка. — Не принял. Ну ладно, пустяк. Я начал искать его по отметкам «Morris Motley» и… тадам!        — Тадам, — обреченно повторил Брайан, высматривая в кафетерии новую жертву для общения, дружбы и возможного соседства — вот Коллин Перри, к примеру, отличный вариант: почти не разговаривает, просыпается раньше всех, тихо закрывает за собой дверь и практически беззвучно ходит, правда живет в одной комнате с Элен, но это пустяки.        — Ты знал, что Алексу двадцать семь?        — Он уже Алекс, — разочаровано произнес Брайан, откидываясь на спинку стула, и закрыл ладонями лицо. — Дилан, сократи рассказ и исключи все восторженные вопли о мозгоправе, будь добр.        — Так вот, — невозмутимо продолжил Дилан, переставляя тарелку с пастой на край стола. — У Алекса была прекрасная возможность засиять в модельном бизнесе — три многомиллионных контракта, предложение на четыре недели моды в Милане, но… он отказался. Закончил карьеру, толком не успев начать. Ему пророчили огромное будущее. Он мог стать вторым, а возможно и первым, Дэвидом Ганди!        — Окей, благородный мозгоправ отдал предпочтение медицине, а не хождению в стрингах по подиуму. Что дальше? Возвести ему памятник? Будем складировать букеты цветов? Предлагаешь выдвинуть его в президенты? А стоп, он же англичанин.        — Брайан, ты тупой? — серьезно спросил Дилан, подпирая щеку ладонью согнутой в локте руки. — Ты бы отказался от многомиллионных контрактов? А от показов на мировом подиуме? А от обложек в самых крутых журналах? А стать лицом «Just Cavalli»?        — Ладно, и чего он соскочил? — впервые Брайан спросил что-то не из вежливости, а из-за искреннего желания узнать правду — окей, он не разбирался ни в моде, ни в манекенщиках, ни в показах, ни в съемках, но придумать весомую причину для отказа от счастливой безоблачной жизни никак не мог.        — А вот здесь уже интереснее, — ответил Дилан, складывая руки на столе и опуская на них подбородок, — потому что я, блядь, не знаю причины. Никто из его многомиллионных фанатов не знает. Я три ночи проторчал на форумах, перерыл все хэштеги в инстаграме, изнасиловал гугл во всевозможных позах, но ничего не нашел. Ничего, понимаешь. Все выглядит так, словно модели Алекса Дефо вообще никогда не было. Всего две фотосессии. Первая для «Morris Motley». Вторая для «Hardy Amies». Обе десять лет назад. И все. Больше ничего. Совсем ничего. Его боготворили модельеры и фотографы, но он отказался. По-че-му?        — Может, увлекся психиатрией? Может, разочаровался во всей этой модельной херне? Может, до него домогались?        — Домогались до Алекса? — спросил Дилан, расхохотавшись. — Он же холоднее льда — прикосновений не терпит на клеточном уровне, руки моет после каждого рукопожатия и трижды в день переодевается. Плюс у него огроменная змея, которой он повелевает подобно заклинателю… только без флейты.        — Надеюсь, что тебя интересует только его огроменная змея. Серьезно, я не собираюсь коротать вечера и ночи с Сарамаго, пока вы будете трахаться в номере напротив.        — Отъебись, — пробурчал Дилан, откидываясь на спинку стула и скрещивая руки на груди. — Мне просто интересно.        — Что именно? Змея мозгоправа?        — Пошел ты, — сказал Дилан, поднимаясь из-за стола и собирая грязную посуду. — Мне, вообще-то, работать надо, а ты меня болтовней отвлекаешь.        Брайан заинтересованно проследил за тем, как Дилан оставил поднос с грязной посудой в соседнем с кухней помещении и, гордо вскинув голову, зашагал к выходу, причитая что-то нецензурное под нос. Ни безответная любовь, ни повышенное либидо, ни банальное сексуальное желание Дилана трахаться с мозгоправом, Брайана, говоря откровенно, не интересовали. Ну, чисто-гипотетически, он бы, возможно, взглянул со стороны, будучи невероятно-пьяным, на жалкие попытки Дилана привлечь внимание Алекса, но не более. Глупый тандем. Глупый союз.        — Эй, Элен, ты считаешь мозгоправа симпатичным?        — Я? — удивленно спросила Элен, приподнимая бровь и тут же прикрывая глаза, когда Коллин, к груди которого она прижималась острыми лопатками, запустил пальцы в волосы, продолжая заплетать и сразу же расплетать косички. У Коллина Перри — четыре младших сестренки, оставшихся в Португалии, и острая потребность в привычном женском общении. Элен подошла по всем параметрам идеально: невысокая, хрупкая, спокойная и готовая на любые причуды, вроде просмотров мультфильмов, сказок на ночь и заплетания волос в любое свободное от работы время. — Считаю даже красивым. Мечтаешь о том, чтобы он исполосовал тебе лицо языком, Брайан? Странно, всегда считала тебя гомофобом.        — Очень смешно, — ответил Брайан, подцепляя пальцами корочку тыквенного пирога и поднося к губам. — В любом случае даже язык мозгоправа не испортит мое лицо и тем более — не пошатнет негативное отношение к его ориентации. Пойми правильно: я гомофоб по отношению исключительно к нему.        — Слова латентного гея сыпятся из тебя как из рога изобилия, — рассмеялась Элен и закрыла ладонями лицо, защищаясь от брошенной Брайаном салфетки. — Ты его хочешь, просто признай. Раньше я думала, что ты завидуешь его интеллекту и внешности, но теперь… Серьезно, Брайан, мы тут все и всё понимаем — Алекс — красавчик. Ты, к слову, тоже. А красивые люди хотят трахаться только с красивыми людьми, ведь так?        — Это даже звучит мерзко, — ответил Брайан, от отвращения передергивая плечами. — Сам вариант того, что такой, как я, может захотеть такого, как он, невозможен даже в параллельной вселенной, даже в твоем больном и поврежденном мозге.        — Ну, не злись, пупсик, — карикатурно-нежно произнесла Элен, распрямляя складки на ткани завышенных джинсов на колене. — Ты тоже очень красивый. И, возможно, Алекс, как единственный открытый гей в команде, обратит на тебя внимание. Кстати, о герое твоих влажных фантазий… привет, мозгоправ! — радостно сказала Элен и тепло улыбнулась, когда идеально-красивое лицо Брайана перекосилось от злости и ненависти, — садись к нам.        — Спасибо за предложение, — ответил Алекс, озвучивая девушке за стойкой кафетерия привычный, не меняющийся изо дня в день, заказ — брюссельская капуста, обжаренная в сливочном масле, порция салата из говядины и чай с чабрецом. — Почему недодоктор Голливуд так на меня пялится?        — Он всегда на тебя пялится, — тепло сказала Элен и тут же сузила глаза, когда Брайан, наконец-то, с помощью третьей салфетки попал в лицо. — Жду не дождусь, когда Итан заставит тебя пройти осмотр в моем кабинете — поверь: нежной с тобой, крысеныш, я не буду.        Брайан театрально закатил глаза и по импульсу-желанию, прижал стул к столу ногой, искренне наслаждаясь нелепыми попытками Алекса его отодвинуть и сесть.        — Оригинально, — раздраженно сказал Алекс, ставя поднос на стол и обхватывая пальцами спинку стула, дернул на себя с такой силой, что только чудом не вывихнул лодыжку Брайана стальной ножкой, — будто в среднюю школу вернулся.        — Ну, раз ты сам заговорил о прошлом, — начал Брайан, ставя локти на стол и опуская подбородок на сцепленные в замок пальцы, — то продолжай, а мы с удовольствием послушаем.        — Ради Бога, — удрученно произнес Алекс, нацепляя на зубья вилки брюссельскую капусту и окуная в расплавленное сливочное масло с тимьяном и базиликом, — потеряйся из моего поля зрения вместе со своим болтливым соседом, — надкусывая кочан, скользнул заинтересованным взглядом по пустому подносу Коллина и остановился на завернутых в салфетку косточкам куриных крылышек. — Можно я возьму?        — Да, конечно, — ответил Коллин, утвердительно кивая, и принялся за греческое плетение на волосах Элен. — А ему не вредно?        — Нет, если были хорошо прожарены, — сказал Алекс, забирая салфетку с костями и размещая на своем подносе. — И нет, покорительница недр человеческого тела, даже не вздумай начать разговор о живых мышах — Асмодеус не убийца.        — Он правда спокойно перемещается по кабинету? — спросил Коллин, склоняя голову набок и ловя бумажную трубочку, вставленную в банку вишневой газировки, губами. — А как пациенты на него реагируют?        — Да, он даже сейчас гуляет, — ответил Алекс, выкладывая из тарелки с салатом на поднос большую часть кусочков нарезанной говядины слабой прожарки, — а реагируют… по-разному. Кто-то визжит, вскрикивает и забирается с ногами на кушетку, а кто-то просит подержать, погладить и покормить — и те, и другие, к слову, мне одинаково безразличны. Мое время как специалиста не рассчитано на необразованных и узколобых кретинов. Ради Бога, перестань на меня пялиться!        — Я пялюсь на витрину, мозгоправ, перестань себе льстить — ты не в моем вкусе, — раздраженно сказал Брайан, поднимаясь из-за стола и вынимая из кармана черных укороченных брюк бумажник, вместе с часами на цепочке — открывая крышку, смотря время на автопилоте, нахмурился, на мгновение задумываясь о том, зачем вообще это делает — просто лишний повод удостовериться в том, что руки и пальцы слушаются и работают исправно. Просто. лишний. повод.        — Странный он какой-то, — сказала Элен, стоило Брайану отойти на достаточное расстояние, — и я даже не о стиле задрота из воскресной школы, а о поведении — наши кабинеты рядом, и я каждый Божий день вижу, как он собирает всякую херню из спичек.        — Моторика, — ответил Алекс, окидывая взглядом поднос Брайана и кивая в сторону восьми идентичных кроликов из бумажных салфеток. — Симпатичненько, кстати.        — Камилла, сделаешь мне эспрессо со льдом и красным перцем?        — Эй, мозгоправ, ты чего побледнел? Я все понимаю: кролики из салфеток дико-пугающие…        — Мне работать надо, — сказал Алекс, отталкиваясь ногами и отодвигая стул — выпивая залпом давно-остывший чай, нервно перекладывал в салфетку с костями отложенное из салата мясо. — Простите, в следующий раз я за вами все уберу, но мне правда нужно идти… а одного кролика я все-таки возьму.        Дело не в кроликах, мысленно проговорил Коллин, скользя взглядом по распахнутой черной рубашке свободного кроя, по джинсам идентичного цвета и по татуировке синицы на тыльной стороне ладони правой руки, принимающей стакан эспрессо со льдом и красным перцем.        — «О том, что любовь должна быть только в книгах, говорят исключительно идиоты».        — Что? — спросил Дэнни, разминая шейные позвонки вращением головы и кривя лицо от неприятного хруста и мурашек, пробежавших по позвоночнику. — Осуждаешь меня?        — Немного, — ответил Итан, прижимаясь бедром к обеденному столу и внимательно наблюдая за тем, как Дэнни в два часа ночи заваривал лапшу быстрого приготовления в совершенно-несимпатичном белом стаканчике. — Давай, я закажу что-нибудь более съедобное.        — Нет, иногда хочется именно чего-то такого, — сказал Дэнни, накрывая стаканчик крышкой и барабаня пальцами по краю столешницы. — Будешь что-нибудь? В холодильнике есть клубничный чизкейк, паста со шпинатом в сливочном соусе с грецким орехом, ньокки из плантана…        — Я только из домашнего ресторана, — ответил Итан, снимая кожаную куртку и развешивая на спинке стула. — Возьму кофе и просмотрю отчеты в гостиной. Фу, еще и с креветками.        — Отстань, — сказал Дэнни и, тихо смеясь, натянул рукава домашней толстовки Итана до кончиков пальцев. — Почему так рано?        — А почему ты спрашиваешь? — спросил Итан, пряча холодные пальцы под краями толстовки, вырывая из груди Дэнни жадный вдох и чувствуя объемные мурашки на участке косых мышц пресса. — Не всех любовников успел спрятать в шкафу и под кроватью?        — Под нашей кроватью даже сложенный пополам лист бумаги трудно спрятать, а в шкафу вообще места нет, — сказал Дэнни, обхватывая пальцами край столешницы до побелевших костяшек. — Вы у Коула в морге вечеринку устраивали? Руки ледяные.        — Согрей, — ласково сказал Итан, оставляя короткий поцелуй на ямочке за ухом Дэнни. — Это из-за жидкого азота — лаймовый сорбет не хотел замораживаться.        — Лаймовый сорбет, — повторил Дэнни, улыбаясь, и накрыл руки Итана своими, крепко сжимая пальцами ребра ладоней. — Это новое название голубой лагуны или сазерака?        — Кроме килограмма лаймов и алкоголя в холодильнике Джейсона ничего не было. Мы правда пытались приготовить сорбет — получилась льдистая, кислая, отвратительная субстанция, но, судя по восторгу Эшли, с водкой отлично сочеталась.        — Почему пиццу не заказали?        — Пиццу на ночь, да как так можно! — с ноткой притворного возмущения ответил Итан, ставя подбородок на плечо Дэнни. — А чем ты занимался, помимо приготовления прекрасного ужина?        Дэнни, приоткрывая крышку, слил в раковину горячую воду из стаканчика, выбросил в мусорное ведро пакетированные специи и соус, добавил соли и перца по вкусу и повернулся к Итану лицом, невозмутимо накручивая на вилку лапшу и вопросительно приподнимая бровь — Ради Бога, он же не самоубийца, чтобы заполнять пространство квартиры запахом химическим морепродуктов и употреблять еду с повышенным содержанием усилителей вкуса.        — Учился, — сказал Дэнни, пожимая плечами, и настолько аппетитно втянул губами лапшу, что Итану как минимум захотелось небольшую порцию ньокков из плантана. — Замучил медицинский справочник, исписал три блокнота и потратил семь пачек стикеров. Да, — продолжил после полуминутной паузы, — тебя долго не было.        — Я бы мог поработать твоим репетитором… ну, не знаю, за пару поцелуев, например, — предложил Итан и, нажимая на кнопку включения чайника, открыл дверцу подвесного шкафа. — Куда ты переложил растворимый кофе? Тот, что стоял вот здесь, — уточнил, нервно барабаня указательным пальцем по пустому участку. — Где банка?        — Выбросил, — ответил Дэнни и испуганно вжался в край столешницы, замечая раздраженный взгляд Итана. — Ради Бога, это просто банка отвратительного кофе — ты его даже не пил никогда.        — Давно выбросил?        — У него срок годности истек, — рискнул Дэнни, нервно проведя пальцами по волосам. — Ради Бога, мы не поссоримся из-за чертового кофе!        — Я ненавижу повторять, Дэнни, но спрошу еще раз: давно выбросил?        — Утром? Я не помню. Это просто чертов кофе!        — Да плевать мне на кофе, — раздраженно сказал Итан, опускаясь на корточки и высыпая на пол весь мусор из ведра — помимо упаковки муки, разбитой яичной скорлупы, кожуры плантанов, размокших чайных листьев и плодоножек клубники заляпанная подгоревшим сливочным соусом лежала банка Carte Noire. — Открывал?        — Нет, — обиженно проговорил Дэнни, кусая нижнюю губу и рассматривая беспорядок на полу. — Что, наркотики там прячешь? Деньги? Прах людей, которых убил?        — Типа того, — недовольно ответил Итан, включая воду и отмывая мыльной губкой стенки банки. — В любом случае уже плевать, — откручивая крышку, перевернул банку и вместе с остатками сублимированного кофе на столешницу выпала черная бархатная коробочка. — Что у нас, май? Тогда с наступающим Днем Поминовения или Днем Виктории — тут уже на твой выбор. Пойду покурю.        Дэнни изумленно уставился сначала на спину Итана, затем на мусор на полу и только в последнюю очередь — на коробочку, лежащую на кофе. Нерешительно касаясь кончиками пальцев мягкого бархата, нервно царапал ногтями крепление, боясь открыть крышку — опустившись на пол, упираясь лопатками в дверцу шкафа под раковиной, вытянул ноги и принялся рассматривать коробочку со всех сторон. Слишком большая для кольца, слишком маленькая для часов. Кусая нижнюю губу, Дэнни открыл крышку и восторженно ахнул, рассматривая платиновый браслет, звеньями которого служили пазлы в натуральную величину: вертикальные фрагменты гладкие наощупь, горизонтальные — по всей площади усыпаны бриллиантами; вложенная в крышку карточка гласила: я больше всего на свете тебя люблю, с днём Рождения.        Дэнни тупо и беспомощно разрыдался, вскакивая с пола, чудом не поскальзываясь на чайных листьях и быстрым шагом направляясь сначала в спальню, а после — на террасу. Итан стоял вплотную к широким перилам ограждения, опустив на них локти и выпуская сигаретный дым, что мгновенно растворялся в порывах ветра. Из-за завешанного тучами неба, ночь казалась по-настоящему черной: не было видно ни Луны, ни звезд, ни света в окнах домов напротив. Дэнни осторожно, босиком на носочках, подходил ближе, мысленно подбирая слова, но не мог придумать ни одного подходящего — нерешительно обнимая Итана за талию, сцепляя пальцы в прочный замок, прижался лбом к лопаткам, тихо всхлипывая.        — Перестань рыдать, — спокойно сказал Итан, свободной от сигареты рукой проводя по костяшкам пальцев Дэнни.        — Прости за то, что все испортил.        — Ты не можешь ничего испортить, — серьезно ответил Итан, выбрасывая сигарету и заводя руки за спину, провел кончиками пальцев по пояснице Дэнни. — Но спасибо за то, что оказался слишком ленивым, чтобы выбросить мусор. Правда, рыться в уличных баках глубокой ночью — сомнительное удовольствие. Все, успокойся, ничего страшного не произошло. Подарок понравился?        — Я не могу его принять, — пробубнил Дэнни, когда Итан повернулся к нему лицом, — он слишком дорогой.        — Хорошо, тогда выброси, сдай в ломбард, пожертвуй какому-нибудь фонду. Он твой — делай с ним что хочешь, — сказал Итан, обнимая ладонями лицо Дэнни и стирая подушечками больших пальцев дорожки слез. — Ты — взрослый мальчик, поэтому решай сам. Прости, мне правда нужно проверить отчеты.        — Нет, не уходи сейчас, — с мольбой в голосе попросил Дэнни, приподнимаясь на носочки, обнимая Итана за шею и мягко прижимаясь губами к щеке. — Никогда не уходи. Никуда не уходи. Я скучаю как сумасшедший ежесекундно, когда тебя нет рядом. Пожалуйста, не бросай меня.        — Я не собирался тебя бросать, — серьезно ответил Итан, забираясь руками под края толстовки Дэнни и скользя ладонями по напряженным лопаткам, — ты чего? Я что, кричал на тебя? Я тебя обидел? — Дэнни дважды отрицательно покачал головой и сильнее прижался к Итану, словно иначе не мог согреться и привести мысли в порядок. Прости меня, пожалуйста, я бесконечно тебя люблю. — Что случилось? — спросил Итан, стягивая наброшенную на плечи куртку и надевая на Дэнни. — Еще и босиком на мраморной плитке, — обреченно вздыхая, потянул его за собой в спальню, закрыл балконную дверь и усадил на край кровати — опустившись на корточки, положил ладони ему на колени и, наклонив голову набок, серьезно посмотрел в глаза. — А теперь слушай внимательно — не можешь слушать, читай по губам: я тебя люблю, — Дэнни задержал дыхание и до побелевших костяшек сжал пальцами край ворсистого пледа. Эти слова он услышал от Итана во второй раз, и теперь они прозвучали не в полусонном состоянии, а вдумчиво и вкрадчиво. Не разрывая зрительный контакт, чувствуя в каждой клеточке тела дрожь, больше походившую на непрекращающуюся вибрацию, Дэнни ощущал, что время будто остановилось. — Дыши, — спокойно сказал Итан, прижимаясь губами поочередно к коленям Дэнни и оглаживая пальцами икры ног. — Все хорошо, не нужно паниковать. Просто дыши.        — П-правда?        — Да, дышать полезно, — серьезно сказал Итан, поднимаясь на ноги и выключая свет — забравшись на кровать, сел позади Дэнни, и, крепко обнимая со спины за плечи, потянул на себя, вынуждая сильно прижаться лопатками к груди. — Пожалуйста, перестань плакать. Перестань думать о том, что я могу тебя бросить. Перестань в себе сомневаться. Попробуй постараться ради себя, ради нас, ради… не знаю, придумай любую причину, которая сможет тебя вдохновить.        Жадно дыша ртом и носом одновременно, Дэнни провёл ладонями по лицу, стёр разъедающие кожу слёзы со щёк и нежно коснулся дрожащими, покалывающими кончиками пальцев тыльных сторон ладоней Итана — казалось, что внутри, под кожей, на границе внутренних органов, вместо крови по венам, капиллярам и артериям разливался дикий, неконтролируемый жидкий огонь, из-за которого бешено стучало сердце, а легкие категорически не хотели вбирать и крупицы кислорода.        — Все хорошо, — прошептал Итан, переплетая пальцы их с Дэнни соединенных рук и оставляя череду коротких поцелуев на виске и щеке, из-за чего нежность расплавленным металлом оседала на кончиках ресниц и рёбрах ладоней. — Не нужно бояться. Все в порядке.        Поворачивая голову набок, Дэнни мягко поцеловал Итана в губы, блаженно прикрывая глаза — теперь все ощущалось иначе: каждое прикосновение, даже нежное и невесомое, чувствовалось отчётливо, проникновенно, до жадных вдохов восхитительно, поцелуи распаляли внутри пожар эмоций, а объятия казались настолько необходимыми, словно от них зависела жизнь.        — Я больше всего на свете тебя люблю, больше собственной жизни, — дрожащим голосом произнёс Дэнни на резком выдохе, обхватывая лицо Итана ладонями и смотря прямо в глаза через кромешную темноту спальни, — ты самое дорогое, важное, ценное, нужное, что у меня есть. Ничего не говори, просто поцелуй меня.        И Итан поцеловал. До выломанных суставов, до ноющих ключиц, до зудящих запястий, до изголодавшихся по кислороду лёгких и до покалывающих пальцев нежно.