аберрация

Скажи, когда снег становится водой, он помнит, как был снегом? (Дженнифер Макмахон. Люди зимы)

— «Drag me into sky black lungs, give you hope to rise above».        — Сегодня важный день? — спросил Дэнни, поворачиваясь на бок, подпирая щеку ладонью согнутой в локте руки, скользя расфокусированным после короткого сна взглядом по профилю Итана, стоявшего в проходе балконной двери, облокотившись плечом о раму и сбрасывающего пепел в пепельницу на подоконнике, — ни одна встреча не заслуживает подобного потока сексуальной энергии, между прочим.        Итан вопросительно приподнял бровь, перевел взгляд на отражение в двери шкафа, интуитивно поправил челку, придавая отросшей стрижке форму, смахнул несуществующие пылинки с плеча черного пиджака, проверил надежность пуговиц на тон-в-тон рубашке, засунул руку в карман завышенных брюк, зауженных к манжетам, нащупал пальцами брелок дозиметра радиации и непонимающе пожал плечами.        — Думаешь, галстук лишний?        — Думаю, что быть таким — противозаконно, — серьезно сказал Дэнни, прижимая подушку к груди, и протяжно вздохнул, следя за дымным колечком, вылетевшим из приоткрытых губ Итана и поднявшимся к потолку. — Нет, правда, ты слишком красивый.        — Так тебе нравится или нет? — спросил Итан, улыбнувшись настолько очаровательно, что Дэнни застонал от досады, несправедливости и желания одновременно. Мне очень-очень нравится, я в восторге. — Приятно слышать.        Итан затушил сигарету в пепельнице, открыл дверь шире, чтобы выветрить практически-неощутимый дым, и, подойдя к кровати, опустился на край, нежно проводя кончиками пальцев по щеке Дэнни и мягко целуя в губы. Я тоже от тебя в восторге. Дэнни смущенно улыбнулся, приподнялся, упираясь ладонью в матрас, и обнял Итана за плечо, проводя кончиком носа по шее и жадно вдыхая аромат парфюма.        — Это от тебя так мятой пахнет?        — От чая с мятой, мелиссой и медом на тумбочке, — шепотом сказал Итан, прижимаясь губами к акромиону лопатки Дэнни, — еще там жалкая пародия на фриттату и кукурузная каша с цукатами, но это неважно.        — Электричество вернули? Плевать, на электричество. Завтрак в постель? — неверяще произнес Дэнни, обернувшись на тумбочку, и непроизвольно ахнул. — Моргни два раза, если это проверка на знание списка правил, — подозрительно сощурившись, переплел пальцы их соединенных рук и выжидающе посмотрел точно в глаза, — ну же, моргай.        — Электричество вернули в пять утра. Приятного аппетита, — сказал Итан, прижимаясь ко лбу Дэнни своим, и нежно поцеловал в переносицу, — и забудь наконец-то о дурацких правилах, хотя…        — Никаких крошек в постели, — заверил Дэнни, обнимая Итана за плечи настолько внезапно и неожиданно, что тот рассмеялся, — обещаю-обещаю.        — Вот и договорились, — сказал Итан, проведя пальцами ровные линии по затылку, шее, соединению лопаток и позвоночнику, вырывая из груди жадный вдох, — не дыши так, я уже опаздываю.        Дэнни улыбнулся, оставляя несколько чувственных поцелуев на щеке и шее Итана, уселся в кровати поудобнее, поджимая ноги под себя, поднял с тумбочки глубокую тарелку с фриттатой и чашку чая и, глубоко вдохнув ароматику, нарочито-картинно махнул рукой в сторону двери.        — Иди-иди, мне нужно набраться сил для сегодняшнего дня.        — Набирайся, — серьезно сказал Итан, поднимаясь с кровати, проводя ладонями по несуществующим заломам на рукавах пиджака, и тепло улыбнулся, закусывая зубами кольцо пирсинга в нижней губе; Дэнни нервно встряхнул головой, сжимая пальцами ручку вилки до боли в костяшках, — но помни: если силы закончатся, приезжай — в центре отличная кухня. Ладно, мне правда пора, люблю тебя, не скучай.        Я тоже тебя люблю, сказал Дэнни и от неожиданности чуть не расплескал чай по кровати, когда Итан расслабленно выдохнул и перекрестился, исконно по-католически: большим, указательным и средним пальцами, прикрывая глаза на мгновение.        — Блядь, я еще не вышел в коридор, да? Ладно, ты ничего не видел.        — Я в тарелку смотрел, — мгновенно отреагировал Дэнни, заметно смутившись и покраснев от нахлынувших необъяснимых чувств, — а что такое?        — Приятного аппетита, — вместо ответа сказал Итан, тепло улыбнувшись перед тем, как закрыть дверь. Вот же блядь, продолжил мысленно, награждая потолочные балки недовольным взглядом, оставь меня и мои рефлексы в покое. Глубоко вздохнув, проведя пальцами по волосам, вытянул из кармана брюк пачку сигарет и, сомкнув губами фильтр, щелкнул зажигалкой. Спустившись по лестнице, держась свободной рукой на перила, Итан бросил быстрый взгляд на сонную возню под пледом на диване, прикрыл экран ноутбука и провел костяшками пальцев по щеке Дастина. — Веди себя достойно, — Дастин пробормотал что-то неразборчивое, крепче обнял подушку и непроизвольно улыбнулся, когда Итан поправил спадающий угол пледа и погладил по плечу, — хорошо, ты меня услышал.        Итан провел ладонью по лицу, обулся, подхватил с полки шкафа сумку-саквояж, затушил сигарету в пепельнице, вышел из квартиры, закрыл дверь на три оборота ключа, сбежал по лестнице, глубоко вдохнул чистый утренний воздух и, отсалютовав Блейку, активно-вдалбливающему что-то в голову грузчиков, снял машину с сигнализации, завел двигатель и, переведя взгляд на отражение в зеркале заднего вида, вымученно улыбнулся.        — Ну здравствуй, новый лень.        Проснувшись утром от дребезжания морозильной камеры за стеной, Итан твердо решил, что с сегодняшнего дня станет добрее, по мере возможностей конечно же. Готовя завтрак, размышлял о том, что, возможно, можно стать чуть-чуть вежливее и обходительнее. Забрасывая две ложки кофе в чашку, надеялся, что получится. Но спустя час, уже сигналил придурку на «тойоте», проклиная все, на чем свет стоит, и понимал, что Бог, Вселенная и жизнь категорически несогласны с его мыслями. Итан ударил ладонью по ободку руля, опустил стекло на максимум и доходчиво объяснил придурку на «тойоте», что знак аварийной остановки придумали далеко не глупые люди. Конфликт продолжался около двенадцати минут и закончился только тогда, когда Итан резко отстегнул ремень безопасности — мужчина выставил ладони перед собой в жесте капитуляции, включил знак аварийной остановки и даже вымученно пожал плечами — мол, забыл, прости, парень.        Итан театрально закатил глаза, резко вывернул руль и вжал педаль газа в пол, расслабленно откидываясь на спинку сидения и включая звук радио погромче. Пока диджеи желали доброго утра жителям и гостям Нью-Йорка, Итан постукивал пальцами по ободку руля, выпускал сигаретный дым тонкими струйками и думал о том, что еще не все потеряно — жизнь уже давно не делится на черную и белую полосу: в ней роится множество полутонов, граничащих от серой умбры до оттенка медовой росы; окей, придурок на «тойоте» всего лишь первая ступень сегодняшнего дня, пусть и коричневато-черная, грязная, похожая на болотную жижу, но дальше должно стать лучше. Ведь так?        Лучше не стало: на подъездной дороге центра Итан яростно выдохнул, расслышав через громкость радио звук пробитой шины, и, припарковавшись, обреченно сложил руки на руле, мысленно проклиная уёбка, бросившего на дорогу стеклянную бутылку, желая самых жестоких божьих испытаний, всевозможных несчастий и самой жалкой медицинской страховки впридачу. От осознания того, что менять колесо в костюме на глазах у подчиненных — немыслимое занятие, Итану хотелось взвыть, но он, совладав с бурлящим в груди гневом, выдохнул, досчитал до десяти и, вытянув телефон из кармана, предельно вежливо оставил заявку в ближайшей автомастерской. Возможно, не очень вежливо, но он и так пересилил себя, выговаривая ненавистное «доброе утро», «не могли бы вы» и «спасибо», пусть и интонацией, бьющей насквозь ненавистью.        Выйдя из машины, критично осмотрев проколотую шину, сомкнул губами сигарету, щелкнул зажигалкой и крепко затянулся, переводя крайне осуждающий взгляд на небо, ну что, доволен? Радуйся, всего 2:0, и запомни мои слова: я не только отыграюсь, но и выиграю. Итан мысленно представил в мельчайших деталях, как какой-нибудь особо-недоразвитый представитель человечества обольет его кофе на входе, но, войдя в двери, расслабленно выдохнул. Это — моя обитель, а ты здесь бессилен.        — Доброе утро, — радостно воскликнула Сидни, окидывая Итана с ног до головы внимательным взглядом, и мечтательно вздохнула, — прекрасно выглядите, доктор Абрамсон, вы еще на конференции?        — Доброе, — с трудом проговорил Итан, облокачиваясь на стойку, и вытянул руку вперед, картинно щелкая пальцами, — да, как раз готовлюсь очень внимательно слушать отчет.        — Прекрасно, — сказала Сидни, хлопнув в ладоши, и, собрав разноцветные папки в стопку, торжественно вручила Итану, — ознакомитесь здесь или в кабинете? — Это выше моих сил, мысленно проговорил Итан, натянуто улыбаясь и нарочито указывая взглядом в сторону лестницы. — Тогда, ваши ключи. Говорю сразу: в коридоре вас ожидают.        — Поточнее, — попросил Итан, ощущая, как на скулах выступили желваки злости и недовольства, — без детальных подробностей — в двух словах, — пока Сидни активно использовала способность под кодовым названием: «тараторка», Итан старался держать выражение взгляда и лица в целом крайне заинтересованным, но больше тридцати секунд продержаться не смог. — Достаточно, я понял. Попроси Камиллу сделать двойной американо, я зайду в кафетерий через десять минут. Возможно, через двенадцать. И еще, — продолжил гораздо строже и холоднее, взвешивая в ладони количество документов, — Коула ко мне в кабинет, срочно, а если пациенты услышат крики и звуки борьбы, успокаивай их тем, что я в хорошем настроении и даже поставлю капельницу за свой счет. Все понятно?!        Сидни шумно сглотнула, кивнула и, сцепив пальцы в замок, пулей вылетела из-за стойки регистрации, чудом не сшибая медперсонал аурой страха и паники на пути к кафетерию. Итан рассеянно выдохнул, на автопилоте поправил беспроводную мышку на коврике и забросил две ручки в стаканчик, мысленно отмечая, что подобный беспорядок просто недопустим. Поднимаясь по лестнице на второй этаж, натянуто улыбаясь каждому «ценителю моды», тщательно обдумывал то, что покупка Пибоди-Мартини за две сотни долларов — отличное вложение; окинув взглядом длину коридора, театрально закатил глаза, замечая обладателей знакомых лиц, устроившихся на подоконнике. Вашу мать, подумал Итан, представляя, как придется оттирать чертов подоконник влажными салфетками после рабочего дня, за что?        — Не помню, чтобы открывал список вакансий на сайте центра, — холодно сказал Итан, вставляя ключ в замочную скважину, и распахнул кабинетную дверь, — но с превеликим удовольствием послушаю мольбы, — бросив сумку-саквояж на диван, расстегнул пуговицу на пиджаке и, поставив стопку документов на край стола, опустился в кресло, приставляя пепельницу ближе, — ну, кто первым начнет? Тот, кто заебал сотрудника горячей линии центра вопросами о возможности лечения меланомы глаза, или тот, кто слишком активно интересовался процентным соотношением ВИЧ-инфицированных пациентов на стойке регистрации? И пока вы еще не начали падать на колени и просить о работе, скажу, что примерно через семь с половиной минут в этом кабинете начнется война: полетят все не прибитые к полу предметы, вещи, документы, возможно, здесь даже окажется труп, который, я настаиваю, не нужно возвращать к жизни. Осталось семь минут — давайте, пока я еще сдерживаюсь от желания выставить вас двоих отсюда к чертовой матери по одной простой причине, которая, почему-то, не пришла в ваши светлые головы — вы оба никогда не работали с онкологическими больными и понятия не имеете о том, какой стрессоустойчивостью нужно обладать в этих кабинетах, палатах и коридорах! — Сидни испуганно моргнула, постучав костяшками пальцев по дверной раме, и, дождавшись положительного кивка, прошла к столу, осторожно ставя блюдце с чашкой кофе рядом с рукой Итана. — Очень неразумно, ведь теперь мне может показаться, что это входит в твои обязанности, — Сидни тепло улыбнулась и, наклонившись к уху Итана, прошептала: «У вас что-то с телефоном, Дэнни на первой линии». — Живите пока, — серьезно сказал Итан, поднося подушечку указательного пальца к кнопке на панели телефона, — ушки закрыли и мысленно спели песенку, чем громче, тем лучше. Здравствуй, милый, что случилось? Не знаю, разрядился на холоде, наверное. Он тебя уже достал? Нет? Точно? Хорошо, да, можешь заехать в обеденный перерыв. Я тоже тебя люблю. До встречи, — Итан убрал палец от кнопки, перевел красноречивый взгляд на Сидни и натянуто улыбнулся. — Тебя предложение закрыть ушки и спеть песенку, кстати, тоже касалось. Спасибо за кофе, свободна. Вы, оба, слушаю предельно внимательно — у вас есть три минуты, чтобы меня убедить, — расслабленно выдохнув, откинувшись на спинку кресла, Итан вытянул сигарету из открытой на столе пачки и, щелкнув зажигалкой, крепко затянулся, показывая жестом руки, что можно вещать, подобно барахлящему радиоприемнику — он не переключит станцию даже при огромном желании.        — Убедить? — удивленно сказал Стефан, садясь на край дивана, и закинул ногу на ногу. — Мне? Я — дипломированный иммунолог, которого уже два года ждут восемь клиник только на Манхэттене с распростертыми объятиями. Надеюсь, Вы знаете, чем я занимался в Рождество? Работал на Вас. На самого эгоистичного главврача во всей чертовой Америке, к слову, совершенно бесплатно. Сорок часов на ногах, семнадцать пациентов, которых лично я вытащил с того света, и чем мне отплатили? Ужином на том поле боя? Нет, доктор Абрамсон, мне этого недостаточно.        — Стефан Кеннеди — радость для моих уставших глаз, — торжественно сказал Итан, открывая верхнюю папку и вдумчивым взглядом скользя по тексту, — три выговора с занесением в личное дело, два привода за драки на территории Сейнт Джон Риверсайд и сорок штрафов за превышение скорости — не сотрудник, а ебанная мечта. Рот держать закрытым, пока я не позволю говорить, — холодно и серьезно продолжил Итан, вытягивая следующую папку из стопки, — сейчас мы послушаем речь законопослушного гражданина — заунывную, судя по досье — давай, защитник человечества, порази меня.        Алистер нервно улыбнулся, скрестил руки на груди и, резко выдохнув скопившийся в легких воздух, проговорил предельно спокойно и вежливо:        — Я сюда не умолять пришел, не мериться количеством докторских степеней и научных работ, я пришел за тем, чтобы указать на брешь в Вашей команде. Никто из них не знает строение глазного яблока так, как знаю я, никто из них не вылечит глазную меланому, не навредив остальным органам. Я уложился в отведенные полторы минуты?        — Благодарю за две поразительные речи, — равнодушно сказал Итан, закрывая обе папки, отбрасывая на край стола, и, отпив пару глотков кофе, рассеянно выдохнул, — удовольствие, к слову, было сомнительным, правда, даже мой первый сексуальный опыт не был настолько уныл и скучен, — затушив сигарету в пепельнице, поднявшись с кресла и нарочито-картинно поправив галстук, вымученно пожал плечами, — но теперь вы оба послушаете меня предельно-внимательно потому, что повторять я больше не буду. Мне ровным счетом плевать на все, что вы сказали — решение я принял еще в тот день, когда позволил переступить порог своего центра, поэтому, прошу… располагайтесь — кабинеты найдете в конце коридора. Я что, изъясняюсь на непонятном вам языке? Завтра утром оба должны быть на собрании, в четверг — на презентации, как раз проверю вас на стрессоустойчивость. Кивнули, если все поняли. Хорошо, а теперь нахер пошли с глаз моих и чтобы я, блядь, даже тени вашей сегодня не видел, — дождавшись звука закрывшейся двери, Итан повернулся к окну, поднял жалюзи и, обхватив пальцами подоконник, посмотрел на небо. — Ну вот мы и сравнялись.        Закрывая дверь кабинета Итана, Алистер шумно выдохнул, спрятал руки в карманах укороченных черных брюк, вежливо улыбнулся Стефану и заинтересованно посмотрел на длину и ширину коридора — изнутри съедали любопытство и необъяснимый страх, ведь, судя по другим кабинетам, казалось, что все желания людей были воплощены в жизнь, начиная от цвета стен и заканчивая стилем интерьера, а сам Алистер боялся быть таким человеком — быть на поверхности, быть легко-считываемым, быть понимаемым, быть простым и предсказуемым. Говоря откровенно, он сам не знал, чего по-настоящему желал, поэтому, стоя перед дверью кабинета, не мог найти в себе силы, чтобы повернуть ручку, и просто сжимал ее пальцами. Давай же, возьми себя в руки.        Распахивая дверь, Алистер интуитивно зажмурился, провел ладонью по стене и непонимающе встряхнул головой — по ощущениям, холодный голый бетон. Он открыл глаза и удивленно моргнул — ощущения не подвели: его кабинет — бетонная коробка размером десять на десять, идеально-квадратная, с широким окном, с запечатанной техникой в коробках и с пятью огромными ведрами краски на полу, изобилием валиков и кистей в упаковках и приклеенным к стене белым конвертом. Алистер шумно вздохнул, подходя ближе, снял конверт со стены и, открыв, тепло улыбнулся, читая просьбу-приказ и смаргивая подступившие слезы: «никто не вправе запирать птиц в клетки, давай, защитник человечества, почувствуй свободу и позволь вдохновению творить; это — твой дом, а не проходной двор для пациентов, поэтому… пошли к чертовой матери правила и предубеждения и создай оазис, в котором тебе будет комфортно; p.s. внутри кредитка с тремя тысячами долларов на счету — ни в чем себе не отказывай». — «The echoes are gone in the hall, but I still remember, the pain of December».        — Тихо-тихо, — шепотом сказал Филип, вставляя ключ в замочную скважину, поворачивая по часовой, открывая дверь и прикладывая указательный палец к губам, — давай без оваций, живность — обойдемся беззвучными обнимашками? — Нептун, словно издеваясь, несколько раз ударил хвостом по паркетному полу, стенке шкафа и радостно заскулил-засопел, окончательно вырывая Тревора из оков беспокойного сна. — Предатель, — притворно-недовольно сказал Филип, опускаясь на корточки и повержено подставляя лицо под широкие мазки шершавого языка, — ладно-ладно, я тоже скучал. Все-все, это немного слишком, не находишь? — погладив Нептуна по спине, почесав живот, Филипу все-таки удалось выиграть несколько секунд, чтобы подняться на ноги, сбросить кеды, расстегнуть молнию на куртке и поставить дорожную сумку на тумбочку, пока за дверью спальни отчетливо слышался звук суеты, начиная от резкого отбрасывания одеяла, спешных шагов по периметру комнаты, видимо, в поиске одежды и заканчивая — скрипом двери в раме.        — Это точно ты? — настороженно спросил Тревор, делая шаг в коридор, чтобы спустя секунду облегченно выдохнуть в крепких объятиях. — Да, точно. Я невыносимо скучал.        — Спасибо за то, что не звонил, — сказал Филип, сжимая ткань футболки на лопатке Тревора до побелевших костяшек, — иначе, я бы сорвался и первым рейсом вернулся в Нью-Йорк. Но все обошлось, поэтому ты можешь мне рассказать, чем именно занимался на каникулах, к примеру, за чашкой чая или кофе, или сока, или воды.        — Да-да, конечно, идем, — Тревор повел Филипа за собой в кухню, переплетая пальцы их соединенных рук, — а ты… ты расскажешь мне что-нибудь? Только через минуту, мне срочно нужно умыться.        — Обязательно, — заверил Филип, беглым взглядом осматривая успевший позабыться интерьер кухни: подоконник, все еще хранивший пепельницу с горой окурков, обеденный стол со стопкой книг в мягких обложках, упаковки специй, коробки с сухими завтраками, крупы, кофе и чай на полках в подвесных шкафах, посуду на сушилке, столовые приборы в подставках, и тепло улыбнулся, набирая фильтрованную воду в чайник, ставя его на конфорку, поворачивая вентиль плиты и прижимаясь бедром к краю столешницы. Тревор, как и обещал, пришел через минуту, крепко обнял Филипа за плечи и нежно поцеловал в губы. — Ммм, поцелуи со вкусом зубной пасты — мои любимые, — ласково сказал Филип, проведя кончиками пальцев по щеке Тревора, и стер капли воды с кожи. — Плохо спишь?        — Последние дни, — выдохнул Тревор, скользя ладонями по ткани толстовки на плечах Филипа, — Нептун вел себя странно и беспокойно: отказывался от еды, прогулок, даже воды… только жалобно скулил и царапал дверь, но я старался сохранять здравый рассудок, ведь Валиум ел, причем с аппетитом.        — Интересно, — ответил Филип, бросив быстрый взгляд на поедающего корм Нептуна, и на автопилоте оставил закипающий чайник на соседнюю конфорку, — что-то он не похож на пса, готового упасть в голодный обморок, а вот твое состояние мне не нравится — садись, я приготовлю завтрак, — Тревор непонимающе моргнул, нахмурил брови, изумленно наблюдая за тем, как Филип открывал дверцу холодильника, скользил взглядом по полкам, вытаскивал продукты и раскладывал их на рабочей поверхности столешницы. — Ну, что еще произошло за время моего отсутствия?        — Город оправлялся от терактов, люди учились жить заново, — практически по слогам, говорил Тревор, усаживаясь на угловом диване, ставя стопы на сидение и обнимая колени руками, — а твой наркодилер…        — Фабиан, — перебил Филип, разбивая в миску четыре яйца, и вытянул венчик из верхнего ящика рабочего стола, переставляя сковороду на разогретую конфорку и наливая на дно несколько капель оливкового масла, — испанское имя, означает «как солнце». Прости, я превращаюсь в задрота, продолжай.        Тревор на мгновение задержал взгляд на напряженных пальцах Филипа, сжимающих ручку деревянной лопатки, и растерянно пожал плечами, ставя локти на поверхность стола и опуская подбородок на сложенные в жесте молитвы руки        — Если коротко, то я помогал Фабиану с ремонтом.        — Звучит замечательно, — признал Филип, подворачивая деревянной лопаткой края омлета и параллельно нарезая овощи на салат, — надеюсь, вы хорошо проводили время, и он не очень сильно тебя эксплуатировал, — раскладывая еду по тарелкам, разливая чай по чашкам, повернул вентиль плиты на «ноль» и тепло улыбнулся Тревору, — приятного аппетита.        Тревор шумно втянул носом воздух вместе с фантастическими ароматами завтрака, придвинул к себе тарелку и, взяв вилку, удивленно посмотрел на Филипа — на сияющую кожу, на кристально-чистый взгляд голубых глаз, на улыбку, казавшуюся предельно-настоящей, и на блеск кольца пирсинга в носу.        — А ты? Расскажешь, чем занимался?        — Ничем особенным, — ответил Филип, откидываясь на спинку стула, и, дотянувшись до пепельницы, поставил ее на край стола, — читал, работал, занимался спортом, смотрел фильмы по субботам и скучал по тебе, конечно же.        — По субботам? — переспросил Тревор, пережевывая нарезанные напополам маслины, мысленно анализируя услышанное и настойчиво вспоминая… — Стоп, ты был в лагере?        — Нет, проходил реабилитацию в другом месте, — сказал Филип, крепко затягиваясь и выпуская дымные кольца под потолок, — новый ускоренный курс, чувствую себя неплохо, если интересно.        — Конечно интересно, — заверил Тревор, подаваясь вперёд и накрывая лежащую на столе руку Филипа ладонью, — п-почему ты сразу не сказал?        — Не хотел оставлять шлейф ложноположительных ожиданий, — сказал Филип, интуитивно подтянув пальцами манжету толстовки до ладони, — не хотел вернуться домой со словами: «я не справился», не хотел видеть в твоем взгляде разочарование, боль и жалость, — Тревор грустно улыбнулся, отставляя в сторону пустую тарелку, и, уперевшись ладонью в поверхность стола, потянулся к Филипу, чтобы коснуться его губ своими. — Ты почему такой подозрительно-ласковый? — спросил Филип, бережно запуская пальцы свободной руки в волосы Тревора, и притянул ещё ближе к себе, вынуждая забраться на стол. — Нептун все-таки осквернил провода, и ты заранее просишь прощение из-за того, что не доглядел?        — Я не прошу прощение, — серьезно сказал Тревор, вытягивая сигарету из пальцев Филипа и вдавливая уголёк в стенку пепельницы, — я утоляю потребность в тебе.        — Нет-нет, милый, я чертовски устал после перелёта и поездки на такси, а тебе через час нужно быть в Парсонс на первой лекции — видишь, жизнь настроена против нас, — сказал Филип, поднимаясь со стула, и протянул Тревору руку, — поэтому могу предложить двадцатиминутные объятия и несколько поцелуев в комплекте, идёт?        — Я могу прогулять, — предложил Тревор и, обнимая за плечи, нежно поцеловал Филипа в щеку, — потребность в тебе, недосып, потраченные нервы и силы — разве это не веская причина для пропуска, длинною в день?        — Несомненно веская, — согласился Филип, проводя ладонями по талии Тревора, и задумчиво склонил голову набок, — и я буду очень рад, если ты останешься, но учти — только сегодня.        — Обещаю, тогда давай договоримся так — я очень быстро погуляю с Нептуном, а ты выберешь какой-нибудь фильм. Неплохая сделка?        — Идеальная, только оденься потеплее — на улице сильный ветер.        Тревор согласно кивнул и, позвав Нептуна, вышел из кухни, чтобы скорее одеться, погулять и вернуться обратно — домой, в тепло, в крепкие объятия Филипа, в которых можно провести не только сутки, но и целую вечность. Филип, стоя в коридоре с чашкой чая в руках, наблюдал за тем, как Тревор одевал на Нептуна ошейник, цеплял поводок, как одевался сам, застегивал пуговицы на пальто, повязывал шарф на шею и набрасывал капюшон на голову, придавая образу, до-странного, тёплый канадский уют, и думал о том, как это прекрасно — вернуться домой.        Дождавшись поворота ключа в замке, шума закрывшихся дверей лифта, Филип прошёл в кухню, открыл подвесной шкаф и, вытянув из ряда нужную коробку хлопьев, запустил руку внутрь, тут же вытаскивая оранжевую баночку с его фамилией, написанной рядом с дозировкой. Зайдя в ванную, открывая крышку, смотря на изобилие таблеток на дне, шумно выдохнул, высыпав все до единой в унитаз, и нажал на кнопку смыва. Таблетки аддералла закружились в водовороте — Филип закурил, свободной рукой ломая пластик с глухим хрустом, и расслабленно выдохнул, прижимаясь затылком к холодной кафельной стене. Потребовалось три крепких затяжки подряд, чтобы успокоить пульс — Филип выбросил остатки банки в ведро, вымыл руки, тщательно вытер бумажными полотенцами, которые комьями полетели следом, провёл ладонью по лицу и нервно дернул головой, замечая в отражении зеркала две глубоких черно-синих точки-раны на запястье. Нужно найти часы. — «And then I found out how hard it is to really change, even Hell can get comfy once you've settled in…»        — Доктор Абрамсон, нам нужно поговорить, — нерешительно начал Луис Линч, настойчиво стирая подушечкой большого пальца засохшее пятно кетчупа с ладони, — можно Вас на минуту?        — На минуту? — переспросил Итан, переводя усталый взгляд с разложенных на столе открытых папок на дверной проход, и вымученно улыбнулся. — У меня нет сил даже на то, чтобы пошутить о том, что никто прежде так не бил по моему самолюбию, — подхватив пачку сигарет и зажигалку, выдернув шнур зарядки из гнезда телефона, яростно выдохнул, замечая, что тот сразу же разрядился, и злобно посмотрел на небо за оконной рамой, это даже не смешно, понял? — Ладно, что там?        — Вам лучше посмотреть самому, — сказал Луис, виновато пожимая плечами, — возможно, отвлекать из-за этого глупо, но Вы сами просили фиксировать все странности и нарушения, — Итан заметно напрягся, нервно застегнул пуговицу на пиджаке, задвинул кресло и, спрятав руки в карманах, кивнул, давая Луису возможность идти первым. Говоря откровенно, личность Луиса Линча вызывала у него необъятный список вопросов — тот, сидя в крохотном кабинете на третьем этаже перед десятком мониторов, постоянно жевал провод наушников, ел сомнительную мексиканскую еду, от которой, вероятно, сами мексиканцы были не в восторге, ни с кем не разговаривал и при свете дня никогда прежде не только не позволял себе слоняться по коридорам, но и стучать в дверь кабинета Итана. Луису Линчу было глубоко за сорок, при этом, выглядел он очень за шестьдесят — в прошлом участник военных действий, ветеран Афганистана, променявший свободную мирную жизнь с женой на алкоголь и бойню с футбольными фанатами, и Итан, правда, ни за что бы не взял его на работу, но прогремевшие теракты и самоотверженность самого Луиса, притащившего на плечах трех раненных мужчин к подъездной дороге Слоун-Кеттеринга, помогли отбросить предубеждение и, черт возьми, принять странный подарок судьбы. — Извините, здесь небольшой бардак.        — Ничего страшного, — на автопилоте ответил Итан, стараясь не смотреть на заполненное контейнерами, упаковками и салфетками мусорное ведро, на крошки, живущие собственной жизнью между клавиш клавиатуры, на провода наушников, выглядевших настолько ужасно, что один взгляд на них мог вызвать приступ тошноты, — что ты хотел мне показать? — просто дыши глубже, не смотри на все эти пятна соусов и прочее дерьмо, перед тобой — человек, положивший годы и здоровье на то, чтобы ты жил в свободной стране, мог работать и помогать другим. Он — герой, а ты — нет. Поэтому засунь в задницу свой педантизм и говори уважительно!        — Камеры в туалете на четвертом этаже, — сказал Луис и шумно сглотнул, замечая презрительно-уничтожающий взгляд Итана, — охватывают исключительно череду раковин и не фиксируют звук. В том крыле тяжело-больные пациенты, а санитары и медсестры не могут контролировать каждый поход в туалет, вот я и веду личные записи, — продолжил спокойнее и увереннее, открывая разворот блокнота, — кто и сколько времени проводит внутри, по истечении десяти минут начинаю бить тревогу, кричу медсестрам и санитарам и прошу проверить, — Итан благодарно кивнул, скользя взглядом по записям — хватка пальцев на краю стола ослабла. — Так вот… доктор… эм, шатеночка — простите, всех не упомнишь, но я буду стараться — проводит там в среднем по пятнадцать минут; не знаю, плачет она там, курит или думает, но это продолжается уже неделю. Трижды в день, если говорить точнее. Беспокоюсь, знаете ли. Вот, смотрите на время, — сказал Луис, ускоряя запись — изображение показывало даже не раковины, а небольшой угол, захватывающий часть дверной рамы и кусок прямоугольного зеркала — вот Элен, судя по макушке, вошла в туалет в 14:02, вот вышла в 14:19. Все, больше ничего. Итан кивнул, попросил промотать запись туда-обратно три раза, и Луис заметно занервничал, наблюдая, как на спокойном лице начали выступать желваки напряжения.        — Спасибо, мистер Линч, продолжайте вести записи и держать меня в курсе. Надеюсь, наш разговор и все увиденное останется конфиденциальным?        — Так точно, сэр, — важно ответил Луис, плюхаясь на потертый компьютерный стул, и устремил взгляд на мониторы, — рад быть полезным.        Итану захотелось взвыть от отчаянья и ненависти к этому Богом проклятому миру, — в котором люди, вдвое старше него самого, должны, черт возьми, радоваться подобным мелочам, вроде отвратительной сидячей работы (прощай, осанка и зрение, здравствуй, больные сосуды, геморрой и остеохондроз), но он с собой совладал, без тени брезгливости поднял со стола ручку, вежливо попросил листок, стикер или огрызок бумаги (что быстрее Луису под руку попадется) и написал максимально-крупно телефонный номер и имя внизу.        — Теодора — чудесная женщина, — сказал Итан и, складывая листок пополам, убрал в нагрудный карман выстирано-серой рубашки Луиса, — и замечательный остеопат, передайте от меня огромный привет; поверьте, Вы родитесь заново, — не дожидаясь слов благодарности, Итан улыбнулся на прощание, развернулся на пятках, тут же выходя из кабинета, и быстрым шагом пошел по коридору, мысленно вспоминая хорошего мебельщика, способного создать самое лучшее, удобное и главное — ортопедическое кресло.        Спустившись на второй этаж, поочередно приоткрывая двери встречавшихся кабинетов, Итан нервно сжимал свободной рукой зажигалку, царапая полумесяцами ногтей выдавленные на корпусе слова и узоры — толкнув ладонью дверь комнаты отдыха, которая всегда на его памяти заедала, неверяще качнул головой, стоило ей открыться с первого раза, и инстинктивно выставил руку вперед, не давая испуганному Алистеру окончательно потерять равновесие.        — Осторожнее, защитник человечества, не так резко.        Алистер, если честно, до конца не понял, чего испугался больше: двери, с замком которой провозился последние пятнадцать минут, равнодушного тона Итана, разбившего вдребезги начинающуюся паническую атаку, или его руку, до-странного идеально легшую каким-то магическом образом одновременно и на тазовую кость, и на талию.        — Я переодевался, — выпалил Алистер прежде, чем понял, насколько глупо и ненужно это прозвучало, — у меня там… полки… прибивают… к стене.        Итан редко задавал глупые вопросы сам себе, типа: «почему жизнь несправедлива?», «почему вкус обычного табака напоминает помои?», «почему «звездные воины» пользуются такой популярностью?», но сейчас он четко, твердо и даже серьезно спрашивал сам у себя: «какого черта ты все еще не убрал руку, не отшутился и не свалил куда-нибудь нахуй?»        — Я искал Элен, — сказал Итан и с трудом сдержался от желания ударить себя ладонью по лицу из-за того, насколько никчемно это прозвучало. Алистер то ли от шока, то ли от неожиданности обернулся, обводя взглядом пространство комнаты отдыха, и сочувственно вздохнул. Здесь ее нет. Бог, очевидно наблюдая за этой беспомощностью, глупостью и несуразностью, сжалился и рукой Сидни вжал кнопку громкой связи: «третья операционная, код красный». — Удачи с полками, — зачем-то сказал Итан перед тем, как развернуться на пятках и быстро зашагать по коридору, вытягивая из кармана пачку сигарет и зажигалку. Алистер решил, что сейчас ему необходим свежий воздух — подставив низкий пуфик к двери, чтобы та снова не захлопнулась, подошел к подоконнику и, раскрыв створки, остекленевшим взглядом уставился на лужайку заднего двора — кожа под тканью толстовки нестерпимо пылала. — «Удачи с полками», блядь, — вслух произнес Итан издевательской интонацией, спускаясь по лестнице на первый этаж, — получше ничего в голову не пришло?        Войдя в двери буфета, обведя беглым взглядом профили лиц и спины докторов, медсестер и санитаров, Итан жестом попросил Камиллу приготовить двойной американо и, подойдя к стойке, беспомощно опустил локти на поверхность, тут же проводя напряженными ладонями по лицу — шумно вдохнув от аромата ванили на коже, такой сладкой и натуральной, что закружилась голова, а подсознание настойчиво, не спрашивая разрешение, начало раз за разом прокручивать эпизод недофлирта, Итан нервно улыбнулся и, обратившись к Камилле, сказал: «подай влажную салфетку, пожалуйста».        — Все в порядке, доктор Абрамсон? — участливо спросила Камилла, наполняя картонный стаканчик кофе, и, подтолкнув его чуть вперед, положила рядом одноразовую влажную салфетку. — Выглядите очень озадаченным.        — Не выспался, — сказал Итан, вскрывая зубами упаковку, и обреченно закатил глаза, замечая выбитые цветки ванили на салфетке. Ты играешь грязно, очень, блядь, грязно. Салфетка так и осталась в упаковке, Итан подхватил стаканчик кофе и вымученно улыбнулся, — спасибо за беспокойство и за кофе, пойду покурю.        Выйдя на задний двор, Итан посмотрел на наручные часы и, прикурив сигарету, прижался спиной к широкому стволу церциса — десять часов утра, до обеденного перерыва еще чертова куча времени, до конца рабочего дня — еще дольше. Заставляя самого себя поверить в то, что в картонном стаканчике двойной виски, Итан старался проглотить отвратительный американо, который, по его скромным наблюдениям, становился с каждым днем все хуже и хуже. «А если не угадаю?»… «Хм, если не угадаешь, пойдешь нахрен — все просто». Итан встряхнул головой, перевел взгляд на окна второго этажа и мимолетно улыбнулся, приподнимая картонный стаканчик на уровень глаз; Алистер улыбнулся в ответ перед тем, как закрыть оконные створки и занавесить шторы.        — Доктор Элбом, можно Вас на секунду? — спросил Итан, бросив полуистлевшую сигарету в оставшиеся несколько миллилитров кофе, и выбросил стаканчик в ближайшую урну; Элен кивнула, поднимаясь со скамейки, на которую даже не успела толком сесть, и, вручив стаканчик с безалкогольным мохито Алексу, игриво подмигнула, не ревнуй, когда-нибудь ты тоже получишь минуту славы.        — Вот и я, — улыбнувшись сказала Элен, пряча руки в глубоких карманах халата, — могу чем-нибудь помочь?        — Можешь, — ответил Итан, прикуривая новую сигарету, и тут же одернул себя за совершенно-неправильные-непрофессиональные-неэтичные попытки найти взглядом окна второго этажа, — у моей семилетней пациентки подозрение на карциному гортани, никак не могу заставить ее проглотить камеру эндоскопа, чтобы точно убедиться. Покажешь ей, что это совсем нестрашно? Обещаю, что буду предельно-нежным.        — Я? Почему я? — испуганно спросила Элен, шумно сглотнув, и интуитивно отошла на шаг назад. — Зачем камера, если можно воспользоваться ларингоскопом?        — Отличная идея, — согласился Итан, затягиваясь крепче, чем когда-либо прежде, — как Вы понимаете, доктор Элбом, это уже не просьба, а приказ. Продолжим здесь или в кабинете?        Элен нервно кивнула, впилась полумесяцами ногтей в ладони до крови и, шумно выдохнув, натянуто улыбнулась.        — Спасибо, что не при всех, идем, — Итан выбросил сигарету в урну, галантно указал рукой на широкую дверь, ведущую в кафетерий, и, идя следом за напряженной Элен, спрятал руки в карманах брюк — разговор будет не из приятных. Поднявшись по лестнице на второй этаж, вставив ключ в замочную скважину, Итан открыл дверь, пригласил переступить порог и указал взглядом на стул для пациентов. — Уверяю, что у меня все под контролем, — нерешительно начала Элен, опускаясь на край стула, и положила содранные до крови ладони на колени — вероятно, на капроне чулок останутся следы, вероятно, маленькое черное платье не сможет их скрыть — Элен что-нибудь придумает, обязательно, — не знаю, кто Вам сказал, но…        — Ты очень красивая девушка, — искренне сказал Итан, опускаясь в кресло, и подключил телефон к зарядному устройству, — ты нравишься парням внешностью, чувством юмора и стиля, высоким уровнем IQ, и фигурой тоже. Ты сногсшибательная и желанная, Элен. Ты знаешь об этом? Тебе часто об этом говорят? — Элен нервно повела плечами, беспомощно уставилась на запекшуюся кровь под ногтями и отрицательно покачала головой. Я непривлекательная и… очень толстая. — Почему ты так думаешь? Из-за Джордана? Потому что он не обращает на тебя внимание? — Элен шумно втянула носом воздух и, понурив голову, закусила нижнюю губу, все так очевидно, да? — Он женат.        — Ч-что? — удивленно спросила Элен, поднимая голову, и внимательно посмотрела Итану в глаза. — Нет… он бы сказал, пусть не мне, но кому-нибудь… хоть кому-нибудь.        Итан рассеянно выдохнул, поставил пепельницу на середину стола, протянул Элен открытую пачку сигарет и зажигалку и, опустив локоть на стол, подпер щеку ладонью.        — Обрати внимание на обручальное кольцо на безымянном пальце; если он входит в операционную, то вешает его на цепочку с крестом, клевером и подковой, хоть и не верит в удачу, все равно это делает, по инерции. Он, как и все мы, хочет, чтобы тепло любимого человека всегда было рядом; все и всегда оказывается на поверхности, да?        Элен неуверенно кивнула, неумело провела подушечкой большого пальца по кремню зажигалки и расслабленно выдохнула, когда загорелся огонь и получилось, наконец-то, крепко затянуться.        — Вы теперь отправите меня на психиатрическую проверку? Будете заставлять глотать камеру эндоскопа, начнете пытать ларингоскопом? Взвешивать будете?        — Не отправлю, не заставлю и даже не буду пытать, — сказал Итан, мелодично стуча кончиками пальцев по краю стола, — ты уже взрослая девочка, Элен, и правильное для себя решение должна принять сама. Я не вправе запрещать истязать свое тело, не вправе говорить о том, что нужно научиться любить и ценить себя, не вправе даже вести подобный разговор, но одно я могу точно — выслушать. Но еще я хочу, чтобы ты сейчас внимательно послушала и поняла то, что я скажу: если из-за недомогания, недостатка калорий, головной боли или голодного обморока, ты не сможешь попасть иглой капельницы в вену пациента, поставишь неверный диагноз, выпишешь не тот препарат или, не дай Бог, отправишь кого-нибудь на тот свет, то я с тобой попрощаюсь. Не будет никакого скандала, никакого выговора с занесением в личное дело — ты уйдешь по собственному желанию, освободишь кабинет и вывезешь вещи из отеля. Куда ты пойдешь после, меня уже волновать не будет. И не только меня — никого из них. Станешь очередной девочкой, которая не справилась с давлением и ответственностью. Станешь очередной слабой девочкой, уничтоженной великим Нью-Йорком. Я доходчиво все объяснил?        — Предельно доходчиво, — ответила Элен, шумно выдохнув дым вместе со скопившимся в легких воздухом, — большое спасибо за разговор, я, пожалуй, пойду, мне нужно о многом подумать. Но говорю честно: я Вас услышала и поняла.        — Не смею задерживать, — сказал Итан и, вытянув сигарету из пачки, откинулся на спинку кресла, — и еще кое-что, — продолжил строже, вынудив Элен испуганно обернуться через плечо у двери, — Вы особенно красивы в этом платье, — Элен тепло улыбнулась в ответ, карикатурно отдала честь и игриво подмигнула, спасибо большое, от красивого слышу. — «Why explore the Universe, when we don't know ourselves»?        День клонился к полудню — изучив документы в папках как минимум трижды, Итан обессилено откинулся на спинку кресла, вжался затылком в подголовник и провел ладонями по лицу, стараясь уместить полученную информацию в голове — больше никогда, он решил безапелляционно, никаких незапланированных выходных, отпусков и даже больничных, в противном случае за столом перед документами придется провести вечность, а то и дольше. Говоря откровенно, Коул не подходил на должность заместителя — слишком несобранный, забывчивый, отвлекающийся и до простого — неподготовленный.        Итан потер пальцами напряженные виски, подумал о том, что выпить бокал бурбона на работе — нестрашно, но все же встряхнул головой и потянулся к сигарете; в коридоре, словно издеваясь, слышались невообразимо-громкий топот шагов, стук каблуков, голоса, лившаяся из колонок музыка, а хотелось банальной тишины. Крепко затянувшись практически до тления большей половины сигареты, медленно выдохнув скопившийся в легких воздух вместе с дымом, Итан дважды прокрутился в кресле, пытаясь сосредоточить внимание хоть на чем-нибудь, не напоминающем о работе — выходило паршиво. Громкоговоритель настойчиво взрывался срочными сообщениями, роботизированный голос Сидни, казалось не только окутывал все пространство Слоун-Кеттеринга, но и нарочито бил принципиально по ушам Итана. Все-таки, нужно выпить, как минимум бокал.        Поднявшись с кресла, подойдя к книжному шкафу, введя комбинацию на панели сейфа, Итан открыл дверь, вытянул начатый, кажется еще полгода назад, бурбон «Michter's», стакан-tumbler, набор виски-камней и снял крышку, вдыхая аромат обожженных дубовых бочек, фруктово-карамельные ноты и, черт бы побрал, ваниль. Уложив на дно стакана несколько камней, наполнив на треть бурбоном, дождавшись нужной степени охлаждения, Итан расслабленно выдохнул, отпивая первый глоток и наслаждаясь каждым мгновением обжигающего ощущения в горле и пищеводе. Это не проигрыш, я просто набираюсь сил. Чувство приятного освобождения разума от бесконечных графиков, функций и таблиц пришло практически молниеносно — в голове разлилась желанная тишина, напряженные мышцы расслабились, нервозность пропала, а пульсация в висках стихла, словно по мгновению волшебной палочки.        Телефон завибрировал, оповещая о смс-сообщении — Итан рассеянно выдохнул, закрыл дверцу сейфа и, подойдя к столу, уперся ладонью в край, склоняясь над телефоном и читая слова в окошке сообщений: «Может, напьемся завтра? Все вместе, как в старые добрые времена. Что скажешь?» Итан допил бурбон до дна, поставил стакан на стол и, введя номер по памяти, включил громкую связь.        — Пить не в субботу? Забыл, что мы уже не студенты? — спросил Итан и улыбнулся, слыша в ответ молящие полустоны-полувсхлипы Джейсона. — Рассказывай, куда тебя нужно сопроводить.        — Никуда, я просто заебался, — вымученно произнес Джейсон — в динамике послышался шелест документов, стук чашки и жадный вдох-затяжка, — последние три недели были адом, разве мы не заслужили вечер веселья, общения и алкоголя? Я присмотрел закрытый караоке-клуб в Статен-Айленд с роскошным vip-залом, но можно поехать ко мне, остаться на всю ночь, а утром принять решение о том, что работа идет строго нахуй. И да, я пью голубую лагуну в полдень, можешь начинать осуждать.        — Не могу, — ответил Итан, садясь на край стола, и вытянул сигарету из пачки, тут же щелкая зажигалкой, — я пью неразбавленный виски в полдень.        — Что случилось? — взволнованно спросил Джейсон, и Итан поклясться готов, что он сейчас подался вперед, будто сидел за столом напротив, а не разговаривал по телефону. — Ох, Коул и тебя заебал?        — И он — в том числе. Не знаю, просто все навалилось, как ебанный снежный ком: Коул не справляется с обязанностями заместителя, в центр пришли два новых сотрудника, я поссорился с бабушкой, Дастин вернулся…        — Что?! — на резком вдохе спросил Джейсон — дисплей настойчиво попросил включить камеру. — Как? Когда? Как он? Как ты?        — Мы не в участке, — ответил Итан, рассмеявшись, и включил камеру, — поэтому перестань меня допрашивать. Все нормально. Мы провели несколько дней вместе, но ничего такого, о чем думает твое истерзанное недостатком секса подсознание, не было. Все правда нормально. Пока, во всяком случае.        — Охренеть, — подитожил Джейсон, подпирая щеку ладонью согнутой в локте руки, и посмотрел на Итана поверх чайной чашки с ярко-читающимся восторгом в глазах, — во-первых, ты выглядишь роскошно, во-вторых, я воочию видел Бога — его зовут Итан Абрамсон, в-третьих, я думал, вы любите друг друга.        — Мы любим, — сказал Итан, улыбнувшись на прозвучавший комплимент, и сбросил столбик пепла на дно пепельницы, — примерно также, как ты любишь Эшли, — Джейсон театрально закатил глаза, откинулся на спинку кресла и недовольно фыркнул, скрещивая руки на груди, — ладно, как Эшли любит тебя. Господи, да что?        — Ни-че-го, — раздраженно сказал Джейсон, допивая голубую лагуну до дна за один большой глоток, и шумно поставил чашку на стол; Итан ответил красноречивым взглядом, говорящим: «давай, выскажись, я готов». — Мне не нравится его поведение, отношение к нам — тоже. Неужели ты не видишь, куда все катится? Нахуй катится, Итан, нахуй, — Джейсон провел ладонями по лицу, поморщился от ощущения сухости на коже и, вскрыв зубами крышку, выдавил на ладони увлажняющий крем. — Только ляпни что-нибудь про дрочку и, Богом клянусь, я не буду танцевать ебанный вальс на твоих похоронах, понял?        — Звучит угрожающе, — признал Итан, садясь на подлокотник кресла, и закинул ногу на ногу, — признание о нарушении клятвы вслух, ты меня расстраиваешь.        — Мне было двадцать, я клялся по любому поводу, — рассеянно сказал Джейсон и вытянул сигарету из пачки, — и, знаешь, что самое смешное: нихуя не изменилось, просто теперь я заставляю людей клясться, класть ладонь на библию и все прочее дерьмо. Господи, прости. Как думаешь, Дьявол уже подготовил мне отдельную камеру в аду?        — Да, сказал, что она будет рядом с моей, — ответил Итан, тепло улыбнувшись. — Хорошо, я согласен, напьемся завтра — все вместе, как в старые добрые времена.        — Это, кстати, был блеф — я не хочу напиваться с Коулом, с Эшли — тоже.        — Хочешь меня соблазнить? — спросил Итан, звонко рассмеявшись; Джейсон выставил вперед средний палец и криво улыбнулся в ответ. — О, Боже! Ты, наконец-то, стал настолько взрослым, что планируешь воспользоваться услугой «секс без обязательств»?        — Иди нахуй, я просто хочу отдохнуть в окружении новых людей, не знаю… познакомиться с кем-нибудь адекватным, симпатичным, общительным? Я, блядь, вены вскрою, если еще раз услышу хоть что-нибудь о ебанном морге, трупах или о несносной леди Саммер, или о Молли, или — Господи, прости — о Артуре. Итан, прошу, открой свой каталог красавчиков и красавиц из центра, выбери тех, кто обречен страдать также, как мы, а то и больше, и пригласи повеселиться. Клянусь быть твоим адвокатом до конца жизни бесплатно и точно обещаю, что никогда и ни за что не опозорю тебя. Ну-у, пожалуйста-пожалуйста, ты же меня любишь!        — Это запрещенный прием, — серьезно сказал Итан, смотря на сложенные в жесте молитвы руки Джейсона и на горящий надеждой взгляд, — только, правда, веди себя достойно — мне с ними еще работать.        — Обещаю-обещаю, — протараторил Джейсон, сияя такой искренней улыбкой, что Итан улыбнулся в ответ. — Милый, я твой должник на веки вечные. Координаты скину в приватном сообщении! Люблю тебя!        Итан рассеянно выдохнул, провел ладонью по лицу и, поднявшись с подлокотника кресла, мысленно настроился на остаток сегодняшнего дня, прокручивая в голове всевозможные сценарии, начинающиеся от убийства по неосторожности и заканчивающиеся… Итан задумался, размышляя о том, что может быть хуже убийства, и, решив, что — массовый суицид вполне сгодится, вышел из кабинета, думая о том, что завтрашнюю ночь можно заранее окрестить феноменальной.        Спустившись на первый этаж, поставив локоть на поверхность стойки информации и обаятельно улыбнувшись, Итан хрипловато-проникновенно произнес:        — мне очень сильно нужна твоя помощь.        Сидни в трех миллисекундах от инфаркта провела ладонью по шее, прогоняя покалывающие мурашки, и шумно втянула носом воздух перед тем, как кивнуть. Вероятно, если бы Итан предложил бросить работу, снять со счетов все деньги и сжечь их в бочке под бруклинским мостом, согревая теплом десяток бездомных, Сидни бы согласилась; вероятно, если бы Итан признался в убийстве первой степени, Сидни бы его оправдала и выступила в суде свидетелем, который, положив ладонь на библию, легко солжет о том, что в момент совершения преступления он был рядом с ней; вероятно…        — Жду через пять минут в конференц-зале, — Сидни согласно кивнула, сжала в ладони вырванную из блокнота страницу со списком имен, которую протянул Итан, и тепло улыбнулась, по-кошачьи грациозно отталкиваясь от стойки, мы будем там.        Сидни провела ладонями по твидовой ткани черного пиджака на плечах, взбила пальцами объем на волосах и, выдохнув, вошла в двери кафетерия, задумчивым взглядом обводя немногих докторов и медсестер.        — Ты, ты, ты и ты, — ласково сказала Сидни, указывая наманикюренным пальцем на пару столов у окна, словно выбирала жертву по детской считалке, — вставайте — ваш слаженный квартет нужен в конференц-зале ровно через четыре с половиной минуты.        Дилан, Бингвен, Элен и Лиам одновременно, одинаково-шумно отодвинули стулья, поднялись из-за столов и, переглянувшись, непонимающе пожали плечами; череда взглядов, устремленных на них, наполняли пространство кафетерия скорбью, жалостью и искренним сочувствием, словно они были стадом овец, которых Сидни, гордо подняв подбородок, вела на убой. Быстро развернув список в ладони, она мысленно вычеркнула четыре имени, кивнула собственным мыслям и остановилась у подножия лестницы, загадочно обернувшись через плечо.        — Он вами очень недоволен, — короткое предложение прозвучало одновременно взволнованно, безжизненно и достаточно-громко для того, что бы даже незаинтересованная ни в чем, кроме чистоты полов, миссис Лэгон испуганно перекрестилась и неверяще качнула головой, — советую приступать к брони картонных коробок.        Дилан спрятал за поправлением воротника рубашки улыбку, готовую вот-вот обратиться в хохот, и, подхватив в миг побледневшего Лиама под локоть, тихо прошептал: «не переживай, я помолюсь за всех нас». Именно этих слов, точнее личного кода, известного только им двоим, хватило Лиаму для того, чтобы выдохнуть и, справившись с эмоциями, грустно и притворно-сбивчиво произнести: «без паники, коллеги, всех одновременно не убьют, хотя…» Миссис Лэгон схватилась за ручку швабры, санитары окинули группу сочувственным взглядом и, перешептываясь, прошли мимо.        Поднявшись на второй этаж, Сидни внимательным взглядом изучила таблички на кабинетных дверях, несколько раз отрицательно покачала головой и, сверившись со списком, толкнула ладонью нужную.        — Доктор Макгроу, у вас есть две минуты, чтобы добежать до конференц-зала, в противном случае Итан расчленит вас первым.        Дверь конференц-зала была распахнута — Сидни, сверившись с часами, медленно выдохнула, галантно рассекая ладонью воздух пространства, и, дождавшись, когда все переступят порог, плотно закрыла дверь, тут же поворачивая ключ в замке.        — Даже не опоздали, — безрадостно сказал Итан, останавливая таймер в телефоне — он стоял напротив широкого окна, созерцая пейзаж подъездной дороги и изредка сдувал пепел с кончика сигареты, позволяя ему разлетаться и оседать на вычищенном до кристальной чистоты стекле, — но учитывая то, что это заслуга исключительно Сидни, она первой займет почетное место за столом. Дилан и Лиам, подойдите к книжному шкафу, найдите взглядом медицинский справочник и внимательно, а главное — про себя читайте содержание, не отвлекаясь больше ни на что. Все ясно?        — Предельно ясно, босс, — мгновенно отреагировал Дилан, вытягивая справочник за корешок, раскрывая похрустывающие страницы, и, найдя содержание, отошел вместе с Лиамом к стене, чтобы внимательно прочитать название глав и частей.        — Так, и их осталось трое, — сказал Итан и, повернувшись, прижался бедром к подоконнику, — взволнованных, испуганных, озадаченных. Даю Вам шанс, дама и дуэт господ, кто первым назовет правильный ответ на простой вопрос, получит приз. Ну что, играем? Вопрос звучит так: что объединяет всех людей, собравшихся в конференц-зале? Приз замечательный, поэтому не спешите и хорошо подумайте, у вас есть ровно минута до первого ответа, совещаться можно, — нули на таймере сменились бегущими в бешеном темпе цифрами, лицо Итана было максимально-беспристрастным, Сидни, вытянув руку на свет, критично осмотрела содранный на среднем пальце красный лак, Лиам и Дилан нарочито-громко перевернули страницу. — Сорок секунд, время тик-так, — Алистер, казалось, вздрогнул каждой клеточкой тела, словно кто-то приложил к руке или шее электрошокер, поднял опасливый взгляд на Итана и шумно сглотнул, чувствуя ровно такую же ауру возбуждающего азарта, которая была у него самого в день их первой встречи, — тридцать.        — Окей, давайте размышлять, — прошептала Элен, одновременно скрещивая руки под грудью и обнимая себя за талию, — с первого взгляда нас ничего не связывает, кроме места работы, общего языка и страсти к медицине; возраст? Нет, Дилану двадцать четыре, Бингвену — двадцать восемь. Ориентация? Нет, я — гетеро, Алистер — гей, Дилан — католик. Господи, да помогите же мне!        — Мы все курим, — беспомощно сказал Бингвен, обведя взглядом всех собравшихся, и тут же расстроенно выдохнул, — слишком просто. Не может же у нас всех быть общий пациент? Тоже нет. Стоп, мы думаем неправильно, нужно понять, почему здесь нет остальных.        — Двенадцать секунд, — сказал Итан, прикуривая сигарету, и картинно выпустил объемные кольца дыма под потолок, — жду первый ответ, давайте же, он максимально-простой.        — Окей, — испуганно произнесла Элен, впиваясь пальцами в ребра, — у нас нет домашних животных, как у Алекса, никто не страдает жаждой рукоделия, как Брайан, мы не так закрыты, как Джордан и Роберт, мы не такие положительные, как Адонис и Коллин. Да, Господи, что нас может объединять с католиком, болтушкой и задротом? Без обид, ребята.        — Католик, — важно сказал Дилан, протягивая руку Лиаму; задрот, также важно ответил Лиам, пожимая ее — оба звонко рассмеялись и, подойдя к столу, подобно ангелу и демону встали за спиной Сидни, опуская подбородки ей на плечи, — они беспросветно-тупые, а Брайан, я уверен, уже сгрыз мои яблочные дольки, сейчас и до пасты доберется, — Лиам сочувственно покачал головой, Сидни, подняв руку, ласково погладила Дилана по щеке костяшками пальцев, выжму тебе апельсиновый сок, только не грусти.        — Первый ответ, — сказал Итан, останавливая время на таймере, — тот, кто ошибется, останется в выходные на дежурство и будет тщательно мыть подкладные судна. Что, еще минуту? Ладно, уговорили, — произнес, словно одолжение сделал, и, подойдя к столу, положил телефон перед Сидни, позволяя пролистать вложенные в сообщении фотографии.        — Можно подсказку? — спросил Алистер, скользя умоляющим взглядом по лицу Итана. — Дайте мне два любых профиля в инстаграм и тридцать секунд, обещаю, ответ будет.        — Какой азартный человек, — притворно-осуждающе произнес Итан и, опустившись в кресло во главе стола, властно положил ладони на резные подлокотники, — тридцать секунд, идет. Бери мой и… Лиама, да, так будет интереснее, — Лиам скрыл сообщение на почте, открыл профиль инстаграма и положил рядом с телефоном Итана свой, вперед. — Прошу, защитник человечества, но помни: если ошибешься, я лично проверю блеск подкладных суден.        — Всем молчать, — серьезно сказал Алистер и, обхватив пальцами закругленные края стола, склонился над двумя открытыми профилями; ничего общего: у Лиама — сотни ярких, красочных фотографий книг и города, рецензии на просмотренные фильмы, пара весьма-симпатичных селфи, у Итана — чертова животная страсть, эстетика и похоть в черно-белой гамме; Алистер ощутил, как покраснела кожа на щеках, а на лбу выступила испарина — секунды на таймере продолжали неумолимо бежать. — Стоп-стоп, сейчас, — выдохнул Алистер и, кладя ладонь на плечо, крепко надавил пальцами на шейные позвонки, — вот, эти фото сделаны в одном месте, — перейдя по геолокации, неверяще моргнул и обессилено рассмеялся, — серьезно, мы все здесь потому, что любим выпить и ходить на вечеринки? — Итан кивнул, опустил окошко таймера и сочувственно покачал головой. 0:37,4. Какая жалость. — Но… но это несправедливо.        — Ох, доктор Макгроу, жизнь в целом несправедливая сука, не расстраивайтесь и занимайте место за столом. Что-то вы все расслабились, это бесит, знаете ли, — расстроенно сказал Итан, забирая телефон, и вытянул сигарету из открытой пачки. — Быстро, блядь, сели по местам! Вот, так бы сразу, — окинув внимательным взглядом всех собравшихся, щелкнув зажигалкой и крепко затянувшись, Итан расслабленно откинулся на спинку кресла и, прикрыв глаза на мгновение, устало потер кончиками пальцев веки; Дилан торжественно выдвинул справочник на центр стола. — Итак, теперь, когда Вы знаете, зачем я собрал срочную и сверхсекретную конференцию, прошу положить ладонь на библию и поклясться перед всеми, что информация и тем более — завтрашняя ночь останутся в строжайшем секрете. Если хоть кто-нибудь кому-нибудь проболтается, все вместе соберете вещички и, взявшись за ручки, дружной компанией пойдете биться с бездомными за право стоять перед бочкой с костром дольше двух минут в день. Что, клятву давать не хотите? Выпить со мной не хотите? Я, между прочим, заебался платить за бумагу, бездарно-идущую на печать лжедоговоров «о неразглашении и политики конфиденциальности» — у Сидни уже шредер барахлит, имейте совесть. Если есть вопросы, вперед, но учтите: я безумно хочу выпить кофе, так что буду отвечать кратко.        — Лично меня интересует приз, — обиженно сказал Алистер, скрещивая руки на груди, — замечательный приз, если верить Вашим словам, ведь в итоге я назвал правильный ответ, правда?        — Сейчас? — спросил Итан, улыбнувшись. — Мечтаете, чтобы Вас от зависти коллеги на части разорвали, как Жан‑Батиста Гренуя? Я бы на это посмотрел. Приз замечательный, и Вы его получите. Еще вопросы?        — То есть, — задумчиво сказал Бингвен и, поставив локоть на стол, подпер ярко-выступающую скуловую кость ладонью, — мы все, без исключения, проведем завтрашнюю ночь вместе на одной из тех вечеринок, о которых не принято распространяться в обществе?        — Распространяться можно, но не в этих коридорах, не своим коллегам, друзьям, соседям по номеру и так далее, — устало сказал Итан, сбрасывая столбик пепла на дно пепельницы, — я не собираюсь рисковать карьерой из-за того, что кому-то захочется поделиться впечатлениями. Все понятно? Молодцы, киваете по команде. А теперь: положили ручонки на библию, поклялись друг другу в верности и пошли вон с глаз моих.        Когда жалкая пародия на клятву перед началом разговора со свидетелем на судебном заседании подошла к концу, когда все поднялись из-за стола и, равнодушно кивнули друг другу в коридоре для подтверждения услышанного и сделанного, Итан спрятал руки в карманах брюк и для пущего эффекта прикрикнул на нерасторопных санитаров, идя по коридору; остальные, словно по негласной команде, распахнули дверь запасной лестницы и, теснясь в узком проходе, пытались собраться с мыслями — послышались спешные щелчки зажигалок, дрожащие пальцы вытягивали сигареты из пачек, губы сомкнули фильтры, а легкие одновременно впустили необходимую дозу смолы и никотина.        — Вот значит, где вы пишете научные работы по ночам, — сказал Бингвен и, приподнимая бровь, усмехнулся, — публичная библиотека, зал Асторов, даже рождественскую елку на входе выложил в инстаграм, а ты чертовски-хорош, — Лиам добродушно улыбнулся и, поставив согнутую в локте руку на плечо Дилана, несколько раз очаровательно моргнул, маме елка очень и очень понравилась. — И… не томите, чего нам ждать? Место, время, дресс-код?        — Чего душа пожелает, — романтично ответила Сидни и, запрокинув голову к потолку, выпустила тонкие ленты струящегося дыма, — никакого дресс-кода нет, время сброшу вечером в сообщении, адрес — Статен-Айленд, заброшенное здание на Лондон-роуд, деньги брать только на такси и на пару фишек, если любите казино: бар полностью бесплатный, нью-йоркский бомонд — лощенные, дохуя богатые снобы, которым, зачастую, лень вытащить свернутую купюру из ноздрей и которые категорически не понимают слова «нет», поэтому с ними лучше не связываться, но если фортуна сыграет злую шутку, Итан и Джейсон все уладят. Что еще?        — Ничего особенного, — сказал Дилан, смотря на дисплей вибрирующего пейджера, — просто вечер и ночь в хорошей компании, простите, мне пора за работу. Не забудьте придумать достойное алиби и, ради Бога, не проболтайтесь — я-то свои две минуты у бездомных выиграю, а вот вы — не знаю. Ну, ты докурил?        — Ага, — подтвердил Лиам и, демонстративно затушив сигарету об стену, вежливо откланялся, — последние полчаса мы выслушивали строжайший выговор из-за отвратительных показателей, статистики, неразберихи с окладом и вечной путаницей в электронных картах. Увидимся позже. — «Crucify me! And nail my hands to a wooden cross».        Настенные часы за витринной стойкой показывали два часа дня — в двери вплывали задумчивые, обсуждающие диагнозы и методы лечения доктора, уставшие санитары, разминающие грубыми мозолистыми ладонями напряженные шеи, перешептывающиеся медсестры, высматривающих самых симпатичный мужчин и женщин, и Камилла, королева кафетерия как минимум, недовольная проигранной двадцаткой за партию в бильярд — этот несносный смотритель камер точно жульничает; Камилла подняла откидную часть стойки, набрала побольше воздуха в легкие и торжественно произнесла: «делаем ставки, господа и дамы, в порядке очереди». Словно по команде, десятки людей облепили витринное стекло, шумно перешептываясь о том, что именно взять на обед.        — Нет-нет, красавчик, сначала санитары, — прошептала Сидни, потянув испуганного Алистера за край рубашки назад, — те, кто выполняет физическую работу, потом медсестры — у них каждая секунда на счету, затем — доктора и только в самом конце такие безработные, как мы с тобой, — кивнув Камилле, показав жестом два капучино, Сидни отошла к стене рядом с балконной дверью и, приоткрыв, жадно вдохнула аромат цветов, свежести и свободы. — По секрету, команда Итана сделала ставки на то, каким будет твой кабинет, поэтому, если он не в светлых тонах, то за кофе платишь ты.        — Не в светлых, — ответил Алистер, вытягивая из кармана джинсов бумажник, и коротко улыбнулся, — я думал, что это — онкологический центр, а не старшая школа.        — Послушай, мы здесь работаем по восемнадцать часов, остаемся на ночное дежурство из-за мельчайших проступков, спим в комнатах отдыха, когда есть свободная минута, не находим времени на то, чтобы лайкнуть кого-нибудь в тиндере, так что атмосфера старшей школы помогает нам всем. Посмотри сам, — загадочно сказала Сидни и, подхватив Алистера под локоть, указала взглядом на ближайшие к дверям три пустых стола, — видишь, их никто не занимает, знаешь почему? Это место хирургов — место элиты и какой-то там материи, если верить Итану.        — Антиматерии, — машинально подсказал Алистер.        — Точно. Теперь едем дальше, — сказала Сидни, кивая в сторону череды столов у окон, — те два стула за столом под кондиционером занимают — как бы сказали в старшей школе? — короли балла, самая крепкая пара в этих стенах, напротив — ближайшее окружение; у той стены — занятые-постоянной-работой-коллеги, рядом — так называемые безработные: бухгалтер, адвокат, меценат и все прочее — вот их желательно избегать, просто совет. Люди попроще, если так можно сказать, предпочитают места рядом с дверью на задний двор, Дилан и Лиам вообще обедают на лужайке.        — А главврач?        — Итан? — уточнила Сидни, забирая из рук Камиллы два стаканчика кофе. — Он здесь не обедает, он вообще нигде не обедает, только американо берет и сразу же уходит. Так что, пожалуй, ты прав: мы действительно в некотором роде в старшей школе, только никто никого не толкает, не запирает в туалетах и не избивает на заднем дворе. Ты привыкнешь — они все славные, даже если кажутся странными и подозрительными. Милая, — Камилла кивнула, вытянула резервуар из кофемашины и, поставив картонный стаканчик на стол, наполнила его крепким американо до краев, — да, у нас тут все по часам, — Итан бросил в стеклянную банку двадцатку, поднял стаканчик со стойки и, кивнув вместо благодарности, развернулся на пятках и быстро вышел из кафетерия, торопись, Бэмби, а то останешься без сэндвича с рубленной свининой и соусом барбекю, — у Итана вообще все работает как слаженный механизм.        — А каким был центр раньше? — спросил Алистер, прижимаясь бедром к краю подоконника; столы кафетерия медленно заполнялись сотрудниками, «распределение» Сидни стремительно заработало, только место элиты оставалось пустым — у хирургов нет четкого времени для обеда.        — Никаким, — сказала Сидни, пожимая плечами, и, вытянув из подставки запакованные бамбуковые палочки, аккуратно положила на край заставленного тарелками, стаканами и чашками подноса Брайана, — передай Алексу, что миссис Браун отменила сегодняшний сеанс — какие-то проблемы не то с сушилкой, не то с гладильной доской, — спасибо, сказал Брайан, подмигнув, обязательно передам. Поставив поднос на стол под кондиционером, опустившись на стул, Брайан, наклонившись к уху Алекса, передал важное послание, получая в ответ предельно-очаровательное закатывание глаз и тихий шепот в ответ. — Хорошая пара, — на романтичном выдохе произнесла Сидни, — если и есть что-то вечное, так это — они. А точно, центр — он, знаешь ли, ничем не выделялся: никто друг с другом не общался и даже толком не здоровался… нет, правда, многие не знали имен коллег, плюс были попытки харассмента, постоянные жалобы на кражу препаратов и все остальное олицетворение сучьего коллектива — здесь из прошлого состава остались только Камилла, Никки, Джон, две медсестры и я — всех остальных собрал Итан из разных уголков планеты. «Мы все — звенья одного механизма» — романтично, не находишь?        — Ты сказала, что если что-то случится, — начал Алистер шепотом, наклонившись к уху Сидни, — если фортуна сыграет злую шутку, Итан и Джейсон все уладят. Джейсон… его парень?        — Джейсон — больше, чем парень, — просто ответила Сидни, подмигнув Элен и Бингвену, выбирающим самый аппетитный десерт из всех представленных, — возможно, терминология кажется странной, но… не знаю, ты сам все увидишь. Они друг для друга… как бы сказать… спасательный круг, наверное? Что-то большее, чем весь окружающий мир в совокупности… вот у тебя есть человек, ради которого ты встанешь далеко заполночь, выключишь телефон, исчезнешь из поля зрения всех остальных и поедешь на край города, а, возможно, и в другой штат, чтобы просто поговорить о чем-нибудь несущественном или наоборот — важном? Знаешь, палитра оттенков чувств огромна, пожалуй также, как Вселенная, но у каждого человека есть свое олицетворение путеводной звезды и ее, дорогой, не обязательно нужно любить в привычном смысле слова. Порой, вернее, почти всегда, те, кому мы дарим тело, и те, кому дарим душу, совершенно разные люди.        — А сердце? — заинтересованно спросил Алистер, вызывая теплую улыбку Сидни.        — А сердце, дорогой, дарят только доноры органов, — ответила Сидни, принимая из рук Камиллы два одноразовых контейнера с фруктовым салатом, цветами взбитых сливок и двумя вилками, и указала взглядом на задний двор, — только не говори, что ты из тех, кто обедает в гордом одиночестве. Ты разве не знаешь, что ничего не сближает людей сильнее, чем общий прием пищи, разговоры ни о чем и дикое желание напиться?        — Уговорила, — повержено сказал Алистер, накалывая зубьями вилки нарезанные кубиком ананасы, окуная в мятный соус и выходя вслед за Сидни на задний двор.        Каким-то магическим образом январский воздух успел пропитаться теплом — в чистом небе светило солнце, лучи бликовали на оконных стеклах и внешних подоконниках-водоотливах, газонная трава под островками снега была бирюзово-зеленой; быстро-перекусившие медсестры прогуливались по выложенным камнями дорожке, плавно толкая коляски с пациентами, санитары перекуривали, прижавшись широкими спинами к стене центра, уставшие доктора разминались, а некоторые скамейки превратились не только в обеденные столы, но и шахматные.        — Ставлю двадцатку на Дилана, — сказала Сидни и, протянув сложенную пополам купюру Бингвену, прижалась бедром к краю спинки скамейки, — да-да, ставки у нас что-то вроде ритуала, вырученные деньги мы честно перечисляем в фонд центра, так что… азарт только причина для того, чтобы заняться благотворительностью.        — Это самое милое, что я когда-либо слышал, — признал Алистер, вытягивая из бумажника сотню, — ставлю на Лиама.        — Ты не пожалеешь, — сказал Лиам, поднимая руку и поворачивая ладонью к Алистеру, — я всегда выигрываю.        — Знаешь, есть такая удивительная вещь — теория вероятности, — задумчиво проговорил Дилан, съедая ладьей коня и ставя шах, — рано или поздно я выиграю.        — О, да, мы слышим это уже месяц, — сказал Бингвен, театрально закатывая глаза на съеденную ладью, — но, увы, друг, ничего не меняется, — ровно два хода понадобилось Лиаму, чтобы поставить не только шах и мат, но и рекорд — он обыграл Дилана за четыре минуты восемнадцать секунд и принес в фонд центра без малого пятьсот долларов; Дилан беспомощно вздохнул, провел ладонями по лицу и обессилено прижался щекой к спинке скамейки, думая о том, что шахматы — категорически не его вид спорта. — Не расстраивайся ты так, Лиам, например, не умеет кувыркаться.        — А вот это — обидно, — недовольно сказал Лиам, скрещивая руки на груди, — но ты тоже не идеален, у тебя базовый набор эмоций в программе не прописан. Да-да, я до сих пор уверен, что ты — робот.        — Базовый набор эмоций? Это какой? — заинтересованно спросил Бингвен, обмакивая спринг-ролл в соус чили. — Ох, ты расстроен тем, что я не смеюсь над твоими сомнительными шутками? Я смеюсь, поверь, глубоко внутри, — Лиам посмотрел на беспристрастное выражение лица Бингвена и обреченно вздохнул, складывая шахматную доску, усаживаясь на скамейке поудобнее и поджимая ноги под себя, — меня даже это притворное уныние забавляет, правда.        — Иди ты, — пробубнил Лиам, высвобождая из чехла рабочий планшет, снимая блокировку и заходя на рабочую почту, — рано или поздно я докажу, что ты — робот, и первым проведу исследования… нет-нет-нет, где я успел так нагрешить? — испуганно обернувшись, поднимая взгляд на окна второго этажа и видя ослепительную улыбку Итана, Лиам грустно застонал и состроил такое страдальческое выражение лица, что даже Бингвен коротко усмехнулся. — Почему Вы так жестоки?!        — Любовь жестока, Бэмби, — также громко ответил Итан, высунувшись практически наполовину из окна и элегантно подперев щеку ладонью согнутой в локте руки, — и мы договаривались, что я научу тебя говорить «нет». Давай, первое испытание — покажи, чему научился.        — Что там? — заинтересованно спросил Дилан, практически навалившись на плечо Лиама, чтобы заглянуть в планшет. — Ох, мистер Варгас — прими мои соболезнования, — перекрестив Лиама, крайне драматично поцеловав в лоб, Дилан поднялся со скамейки, сорвал два цветка с клумбы и, встав в самую скорбную позу, торжественно произнес: — ты был хорошим соседом по комнате, вторым лучшим радиологом из всех, кого я знал, и, только поэтому обещаю, что твои книги попадут в добрые руки, — Лиам шумно втянул носом воздух, стараясь подобрать несколько цензурных слов, но, не найдя таковых, молча поднялся со скамейки, и, прижав планшет к груди, высокомерно вскинул голову, гордо идя одновременно и к двери, ведущей в кафетерий, и к тяжелейшему испытанию, слыша сверху и за спиной ритмичные одобрительные хлопки. — Ничего страшного, скоро ледники его природной скромности растают, и внутренний стержень восполнится необходимым врачу цинизмом. Ох, что-то на философию потянуло, — заметил Дилан, трепетно кладя цветы на сидение скамейки, — нет, все-таки я должен увидеть это вживую.        — Придурки, — с теплой улыбкой произнесла Сидни, провожая взглядом спину бегущего Дилана, и усмехнулась, смотря на театрально закатанные глаза Лиама, стоило ему обернуться от ощущения тяжести ладони на плече, — кто бы мог подумать, что любимчик и преемник смогут подружиться. Все-таки мы живем в удивительное время, господа — каждый случайный эпизод способен преподнести сюрпризы и лишить уверенности в завтрашнем дне. Так все, Дилан и меня философией заразил, пора браться за работу, а то папки на столе сами местами не поменяются, увидимся.        Бингвен и Алистер кивнули в ответ, опустились на скамейку и, задумчиво посмотрев на скрещенные в стеблях цветы, демонстративно отодвинули их в сторону.        — Разговоры о ставках на дизайн моего кабинета правдивы, или эта женщина-философ настолько просто развела меня на кофе и салат?        — Правдивы, — ответил Бингвен, скрывая улыбку, и вытянул из нагрудного кармана халата маленький блокнот на кольцах, — давай посмотрим что тут у нас. Мозгоправ поставил на преимущество в оттенках красного, Голливуд решил, что будет что-то зеленое, костоправ ставит на черное, Бэмби на синее, Элен на голубое — она на голубое всегда ставит, это ее любимый цвет, Сидни на белое, а все остальные скучны и поставили повторно.        — А ты?        — Я не участвую в ставках, — сказал Бингвен и, откинувшись на спинку скамейки, поправил на переносице очки, — мои предки — шаманы, я всегда знаю, что произойдет. Вот смотри, — продолжил, указывая взглядом на участок импровизированной площадки с одиноким баскетбольным кольцом и на Коллина с Адонисом, — примерно через пять минут водоотлив накренится, и Коллина окатит водой с головы до ног, Адонис от смеха попятится, поскользнется и сядет задом на бордюр, а через часа полтора-два моя жизнь круто изменится.        — Так ты видишь ближайшее будущее? — улыбнувшись, спросил Алистер. — Тогда почему молчал в конференц-зале?        — Я пошутил, — ответил Бингвен, убирая в карман блокнот, и поднялся со скамейки, подхватывая с сидения контейнер с двумя оставшимися спринг-роллами, — шаманов не существует в природе, но, только между нами, не смешивай лазурный и белый — цвет не понравится и ты очень расстроишься, что молния выйдет недостоверной.        Алистер непонимающе моргнул, непроизвольно сцепил пальцы в замок, сильно надавливая полумесяцами ногтей на костяшки, и шумно сглотнул, замечая крайне-быстрое исчезновение Бингвена из поля зрения. В пространстве разлилась пугающая тишина, а затем — всплеск воды и неконтролируемый, живой смех, который, спустя мгновение, сменился на кряхтящее, раздосадованное: «да, блядь». — «There is a hell, believe me I've seen it».        — Мне кажется, или это никто иной, как Дариан Конте? — спросил Лиам, указывая взглядом через прочное стекло амбулаторного отделения на пост стойки регистрации. — Да-да, мистер Варгас, я внимательно записываю каждый несуществующий симптом. Эй, ты чего? — лицо Дилана, сидевшего на пустой кушетке, побледнело в мгновение ока, стоило взгляду найти стойку регистрации: глаза в ужасе распахнулись, губы беззвучно шевелились, на шее напряглись вены настолько сильно, что Лиам пошатнулся. — Нет-нет-нет, я первым возьму автограф, как думаешь, он согласится на селфи?        — Твою же мать, — обреченно выпалил Дилан и, спрыгнув с кушетки, только чудом не повалил стол, инструменты и капельницу, — задержи его… даже ценой собственной жизни.        Лиам непонимающе моргнул, вновь посмотрел на трехкратного лауреата премии Ласкера в области нейрохирургии, скользнул взглядом по стати высокого роста и стройной фигуры, по безукоризненному стилю в одежде и по невероятно-притягательному лицу. В высших кругах современной медицины ходили слухи, что Дариан Конте нелюдим, эгоистичен, своенравен и принципиально не посещает конференции, семинары и лекции, если те находятся за пределами Манхэттена, по каким-то личным соображениям. Также слухи уверяли, что он никогда по собственной воле не покинет солнечную Италию и список пациентов, расписанных на три года вперед, и поэтому, видеть его здесь, в онкологическом центре, казалось как минимум странно.        Лиам вежливо улыбнулся мистеру Варгасу, положил блокнот на тумбочку и, сказав, что предложить может только витаминный коктейль собственного производства, не дожидаясь ответа, вышел за дверь.        Дариан Конте стоял напротив стойки регистрации, до-странного кинематографично поставив локти на поверхность, от чего рукава черного пиджака, пошитого точно по фигуре, задрались, обнажая не только хрупкие запястья, но и широкие крепко-затянутые кожаные браслеты. Сидни улыбалась открыто и доброжелательно, накручивала на палец прядь волос, но Дариан Конте не обращал никакого внимания на флирт — он смотрел по сторонам, скользил выискивающим взглядом серо-голубых глаз по ступеням лестницы, аристократично-тонко-чувственные черты лица, казалось, замерли, словно были высечены из мрамора.        — Доктор Крайс, рад Вас видеть, — проникновенно-громовым голосом сказал Дариан, замечая тень смятения на лице Дилана, — не знал, что Вы здесь работаете.        — Выйди в те двери и никогда не возвращайся, — яростно сказал Дилан, сократив разделяющее между лестницей и стойкой расстояние, — его здесь нет, ты зря потратил время.        — Ты так и не научился лгать, — разочарованно произнес Дариан, мелодично стуча кончиками длинных пальцев по поверхности стола, — эта очаровательная девушка еще десять минут назад опровергла твою ложь. Очень плохо, доктор Крайс, Иисус будет вами недоволен. Ну правда, мы ведь взрослые люди, поэтому сопроводи меня до нужного кабинета, гарантирую: он с радостью меня примет.        — С радостью бы посмотрел на то, как гнев и обида разобьет вдребезги твое ледяное сердце, но у меня есть дела поважнее, поэтому — сопроводи себя сам, — крайне вежливо ответил Дилан, разворачиваясь на пятках, и, пройдя большую треть коридора, подхватил Лиама под локоть, — ебанная водородная бомба, тщеславный кусок дерьма, стопроцентный мудак…        — Тише-тише, — успокаивающе произнес Лиам, погладив Дилана по плечу, — давай начистоту и без лишних эпитетов.        — У Итана отключен телефон, в кабинете его нет, а эта херня позади — его бывший любовник, или парень, или партнер — неважно, но ничего хорошего, поверь мне, не случится, если они встретятся.        — Может, он на заднем дворе? — предположил Лиам, обернувшись через плечо. — Нужно ускорить шаг.        Дилан влетел в кафетерий, громко и торжественно говоря: «Уважаемые коллеги, в наших стенах настоящее светило нейрохирургии — Дариан Конте, задавайте любые вопросы, он с радостью на них ответит». Пробравшись через толпу людей, готовых вот-вот облепить Дариана, Дилан высунулся наполовину из приоткрытой балконной двери и, нарочито помахал рукой, привлекая внимание Итана, тщательно произнеся по слогам: бе-ги. Итану, казалось, было плевать — куря сигарету, он злился, стараясь разобраться с телефоном, и только недовольно фыркал, не замечая ничего вокруг.        — Доктор Абрамсон… — нерешительно сказал Алистер, видя умоляющий взгляд Дилана, — Вас зовут.        — Плевать, — ответил Итан, не отрывая взгляда от погасшего, кажется, на веки вечные дисплея, — блядь, да я в суд подам на «Apple». Что за балаган? Ох, блядь, — посмотрев на прозрачные окна кафетерия, Итан непроизвольно вжался спиной в ствол дерева, изящно исчезая из общего поля зрения, и вымученно улыбнулся, мысленно оценивая надвигающийся ущерб и, черт бы побрал, практически полное отсутствие людей на заднем дворе. — Иди сюда, срочно, — Алистер непонимающе моргнул, но с сидения скамейки все-таки поднялся, так и не решаясь выбросить самокрутку в урну. — Помни о том, что мне очень жаль. Правда, безумно жаль, но выбора нет… ты же хочешь спасти мне жизнь?        — Н-наверное? — с трудом произнес Алистер, удивленно смотря на то, как ловко и катастрофически-быстро пальцы Итана обхватили край его рубашки и с силой потянули на себя, вплотную к дереву, густая крона которого была способна скрыть все от посторонних глаз — Алистер с трудом успел упереться ладонью в ствол рядом с плечом Итана, чтобы совладать с равновесием и не врезаться в его лицо своим. — А теперь я чертовски-напуган.        — Мне очень жаль, и, прошу, не стой столбом, — отрывисто сказал Итан, кладя ладонь на в миг покрасневшую щеку Алистера, и резко притянул его к себе для упоительно-страстного поцелуя; Дилан заинтересованно приподнял бровь, склонил голову набок, наблюдая за тем, как самокрутка из дрожащих пальцев Алистера упала на землю, словно в замедленной съемке, и вымучено улыбнулся — ничего не меняется: добро пожаловать в клуб, доктор Макгроу. Алистер шумно вдохнул носом воздух, словно вышел из оцепенения, мысленно проклял себя дважды перед тем, как положить обе ладони на плечи Итана, крепко сжать пальцами ткань пиджака и вздрогнуть от сногсшибательной ауры жара, проникнувшей в каждую клеточку тела через опьяняюще-долгий поцелуй. Возможно, если бы сейчас земля пошла трещинами, а мир начал разрушаться, у Алистера не было бы ни одной причины для сожаления перед гибелью. — Ты совсем не кажешься напуганным, — сказал Итан, отстранившись на мгновение, и вновь поцеловал Алистера, но уже по-другому — дразняще, ласково, трепетно, вынуждая умирать и рождаться заново; руки скользнули по спине, подушечки пальцев, словно издеваясь, точечно прошлись по участкам кожи, созданным для того, чтобы приводить в исступленный восторг, полумесяцы ногтей царапнули по пояснице, от чего хватка на плечах стала сильнее, а дыхание жарче.        — Нам нужно поговорить, срочно.        — Я занят, если не видишь, — недовольно ответил Итан и, обнимая ладонями лицо Алистера, коротко и предельно нежно поцеловал в щеку и уголок губ. — Доктор Конте, чем обязан столь неожиданному визиту? — Алистер медленно повернул голову, скользнув помутненным взглядом по фигуре, точнее по черному силуэту молодого человека, и моргнул, стараясь сфокусироваться, вобрать побольше воздуха в легкие и успокоить учащенный сердечный ритм. — Если вы не против, я бы хотел провести еще немного времени со своим женихом, позволите?        — Я подожду, — процедил Дариан, скрещивая руки на груди — Алистер отметил, что на щеках и тыльных сторонах ладоней доктора Конте выступили красные пятна гнева и агрессии, пальцы впились в плечи с такой силы, что, вероятно, синяки останутся как минимум на неделю, — здесь.        — Вот же блядь, — рассеянно произнес Итан, поправляя воротник рубашки Алистера и скользя пальцами по верхним пуговицам, — как думаешь, мне хватит сил, чтобы забраться по стене на второй этаж и забаррикадироваться в кабинете на месяц?        — Мне кажется, что… — шепотом ответил Алистер, бесцеремонно вытягивая из кармана Итана зажигалку и пачку сигарет… — эта аура животной ненависти вынесет любую дверь. Бывший?        — Трахались пару раз, — сказал Итан, благодарно кивая на протянутую сигарету, крепко затянулся, выпустил дым и тепло улыбнулся, когда Алистер тихо рассмеялся, — что, порой, лауреатам бывает чертовски-скучно. Видишь, насколько я хорош? За сексом со мной даже из Италии прилетают.        — Я бы даже в соседний дом не пошел.        — А тебя никто и не приглашал, — чарующе-проникновенно сказал Итан, награждая Алистера торжественным поцелуем в лоб, — стоя перед зеркалом, не забывай внушать себе мысли о том, что не хочешь меня как минимум трижды в день.        — Советую поступать также.        — Спасибо за совет, — ответил Итан, подмигнув, и, аккуратно обойдя Алистера, сжал напоследок дрожащие пальцы в ладони, — не приезжай завтра, займись чем-нибудь полезным, например сыграй в Скрабл.        — Предпочитаю Дженгу, — сказал Алистер, прижимаясь плечом к стволу дерева, и ложнодружелюбно улыбнулся крайне-удивленному Дариану; Итан, он был уверен наверняка, с трудом сдержал смех, — или Твистер.        Итан, послав воздушный поцелуй на прощание, схватил Дариан за сгиб локтя и настойчиво потащил за собой в сторону парковки.       — Какого черта ты сюда притащился?        — Соскучился по тебе, пиздец, — ответил Дариан, улыбнувшись от приятной и необходимой грубости, — блядь, Итан, я приехал по важному делу и просто не мог позволить себе отказать в удовольствии увидеть тебя… да все-все, никто на нас не смотрит, расслабься.        — У тебя есть две минуты.        — Две? Настолько давно секса не было? Ну все-все, я понял, понял, — прошипел Дариан, растирая пальцами покрасневшее под кожей браслета запястье, и прижался спиной к стене центра, — буду хорошим мальчиком и постараюсь вести себя прилично. Я разговаривал с Патриком…        — Ебанный предатель, — раздраженно сказал Итан и, бросив полуистлевшую сигарету на асфальт, яростно наступил на нее носком конверса, — и пиздабол, Богом же клялся, что никогда не заговорит с тобой по собственной воле, — Дариан виновато пожал плечами, уперся стопой согнутой в колене ноги в стену и внимательным взглядом обвел Итана, сентиментально вытянув руку вперед, хочу тебя, пиздец. — Нахуй иди.        — Я бы с радостью, — усмехнувшись, сказал Дариан, закусив нижнюю губу и томно вздохнув; Итан ответил крайне похуистическим выражением лица, но в глазах только на секунду разгорелся неподдельный огонь, — но ты каким-то пуленепробиваемым стал… серьезно, женишься? Я быстрее поверю в то, что ты примкнул к сторонникам целибата, или к сторонникам гетеросексуализма, или, не знаю, подался в Тибет к монахам, хотя… ты и там кого-нибудь трахнешь, я же тебя знаю. Ну правда, неужели ты по мне не скучал?        — Я вообще забыл о твоем существовании, — ответил Итан, холодно улыбнувшись, и крепко сжал руку в кулак в кармане брюк, — тем летним днем, когда ты освободил мою прекрасную жизнь от своего сранного присутствия.        — Ты разбиваешь то, чего нет, — драматично изрек Дариан, картинно прикладывая запястье ко лбу и смотря на Итана из-под полуопущенных ресниц, — да, блядь, хватит строить из себя святого праведника, иди уже сюда, бесишь, пиздец. Парень, кстати, красивый, можем повеселиться втроем, — Итан театрально закатил глаза, вытянул пачку сигарет из кармана брюк и, щелкнув зажигалкой, крепко затянулся, до хрипа в горле и легких, твои две минуты почти закончились. — Конечно, большой босс, тогда читай по губам: ли-мфо-гра-ну-ле-ма-тоз, — по слогам произнес Дариан, отгибая высокий ворот черной рубашки и демонстрируя воспаленные лимфоузлы, — второй рецидив за последние полтора года — мне может помочь только пересадка стволовых клеток и лучший, блядь, онколог в этом ебанном мире. Мне можешь помочь только ты. Так что, поговорим о том, какой я мудак сейчас, или позже? Кровью я еще конечно не блюю, но стремительно к этому движусь, а на тебе слишком дорогой пиджак — не хочу доставлять неудобства, в виде трат на химчистку.        — Твою мать, — практически беззвучно произнес Итан, проведя ладонями по лицу, и шумно выдохнул весь скопившийся в легких воздух вместе с дымом — сигарета полетела на землю, костяшки быстро стерли выступившие на глазах слезы, подушечки пальцев скользнули по свободным от одежды участкам шеи, ощущая не только всепоглощающий жар, но и статическое электричество, — сколько тебе дали, недодоктора?        — Полгода, из которых месяц я уже проебал на неблагодарных, но очень платежеспособных пациентов, сколько даешь ты? Я умру, да? — серьезно и осознанно спросил Дариан, обхватив ладонями лицо Итана, и внимательно посмотрел в глаза. — Я чувствую, что умираю, поэтому, пожалуйста, скажи правду, клянусь, что мне хватит оставшегося времени на кругосветное путешествие — сумка собрана, билет с открытой датой, тебя с собой не зову — знаю, что недостоин о таком даже мечтать, — голос дрожал, подобно треснувшему льду, каждый вдох давался с ощутимым трудом, от сухости в горле кадык болезненно дергался, добавляя еще больше дискомфорта. — Пожалуйста, я чертовски-устал жить в иллюзиях и слепых надеждах — скажи ебанную правду, — Итан молчал, только взгляд, холодный и одновременно обжигающий, словно рентген, скользил вверх-вниз по шее, едва успевая за подушечками пальцев. Крупные очаги покраснений, он видел это даже без очков — на груди и спине, судя по температуре и частоте сокращения мышц, такие же, чем ты готов пожертвовать ради жизни? — Что? — непонимающе спросил Дариан и, удивленно моргнув, перехватил пальцы Итана, крепко сжимая в ладони. — Повтори, у меня рассудок затуманен и дико стоит от подобной близости.        — Я знаю, — сказал Итан и, переложив свободную руку на шею Дариана, крепко сжал подушечками пальцев кожу над сонными артериями, вырывая, ради собственного удовольствия в большей части, из груди жадный вдох и жаркий выдох. Взгляды, ледяные для всех, но не друг для друга, столкнулись, подобно двум айсбергам оказавшимся на одной водной глади и готовившимся вступить в бой не на жизнь, а на смерть. — Я очень хочу, чтобы ты использовал весь интеллектуальный запас и вылечил миелопатию одному из лучших лимфологов в этом ебанном мире. Улавливаешь связь? Ты вылечишь его, он — тебя, а я получу плюсик в карму, — по слогам произнес Итан практически на ухо, едва-едва касаясь губами виска — ладонь Дариана легла на ряд ребер под тканью пиджака, полумесяцы ногтей сладко-больно царапнули по рубашке, вызывая на коже под ней жжение — Итан с трудом сдержался от желания приблизить его лицо к себе и требовательно поцеловать. — Так что, готов наступить на горло собственному эго и вспомнить о том, что был рожден в первую очередь для неврологии? Если нет, то я просто сверну тебе шею, чтобы не мучился полгода, а деньги на кругосветное путешествие проиграю в казино, или раздам бездомным, или просто сожгу.        — Да, блядь, для твоего члена я был рожден, — на жарком выдохе произнес Дариан, откинув голову назад, и уперся затылком в стену, — хватит, я и так на грани. Тащи сюда свою ебанную миелопатию, пока я не кончил, а ты помнишь, что после оргазма с тобой я не соображаю сутками.        — Послушный мальчик, — равнодушно сказал Итан, предельно-сентиментально поцеловав Дариана в лоб, подбородок и обе щеки, — теперь ты защищен от зла, и мы, наконец-то, можем идти, пока я еще в состоянии сдерживать себя от желания нарушить единственный запрет.        — Запрет на секс на парковке?        — Запрет на секс с живым трупом. Торопись и не трать впустую мое драгоценное время, — ответил Итан, отходя на шаг назад, прикуривая сигарету и сворачивая за угол — переведя взгляд на небо, вытянул руку вверх и торжественно выставил средний палец, произнося одними губами: «Ты правда думаешь, что он — серьезное испытание или жестокое наказание? Ты, блядь, просчитался». — Бог любит меня, — улыбнувшись, сказал Итан, вытягивая малиновый леденец из вазочки и заказывая двойной американо. — Доктор Ли, зайдите в мой кабинет через пять минут, думаю, вы знаете для чего, — Бингвен кивнул, поднимаясь из-за стола, и, подмигнув Алистеру, вышел из кафетерия, кажется, впервые не чувствуя боль в шейных позвонках.        — Я понимаю, что Вы сейчас очень счастливы, но я все еще жду свой приз, — сказал Алистер, отталкиваясь ладонями от края стойки и поднял стаканчик кофе со льдом, — могу дать подсказку: дынный сироп, хорошее сгущенное молоко и сорт кофе как минимум Блек Айвори — кажется, я заслужил.        — Обязательно запишу в ежедневник. И еще кое что, — загадочно начал Итан, парой слов заставляя Алистера остановиться на полпути к выходу из кафетерия и обернуться, — нет, ничего, свободен, — во взгляде читалось прямым текстом: «теперь понял на что именно подписался, придя сюда; понял, что непозволительно даже дышать без моего разрешения; понял?» Алистер кивнул, согласно улыбнулся и, развернувшись на пятках, ровной походкой вышел из кафетерия перед этим, выбросив стаканчик кофе в урну — пальцы, по которым прошлась трубочка, дрогнули. — «Go to hell for heaven's sake».        — На что ты смотришь с таким нескрываемым восторгом? — спросил Дилан и, закрывая дверь палаты, прошел по коридору четвертого этажа. — Там расчленяют кого-то?        — Почти, — сказал Итан, протягивая руку, сжимая в ладони пальцы Дилана, притягивая к себе, крепко обнял со спины за талию, указывая взглядом на окошко в двери палаты, и поставил подбородок ему на плечо, — порно в чистом виде.        Дилан привстал на носочки, театрально закатил глаза, смотря на нервные шаги раздражающего Дариана Конте по периметру палаты, на дрожащие пальцы в темных, почти черных волосах, на край свободной футболки, торчавшей из-под рубашки, что с трудом прятала от посторонних глаз практически анорексичную фигуру, на пиджак, висевший на спинке стула, на широкие браслеты на запястьях; Бингвен же спокойно стоял у подоконника, скрестив руки на груди, и равнодушно смотрел то в потолок, то на стену, то на окошко в двери.        — Уже успел с ним потрахаться?        — Как грубо, — ответил Итан, сцепляя пальцы на линии ключиц Дилана в замок, — не помню, чтобы ты раньше так ревновал.        — Я не ревную, — четко, по слогам произнес Дилан и недовольно цокнул языком, когда горячее дыхание Итана скользнуло по шее, — фу, отъебись. Какого хера он вообще здесь делает?        — Хватит, — серьезно сказал Итан, невесомо ударив Дилана по губам костяшками пальцев, — вера что, не научила тебя прощать и давать людям второй шанс?        — Второй? Второй?! — воскликнул Дилан, нервно встряхнув головой. — У тебя что, из памяти все воспоминания волшебным образом исчезли. Он же — на голову больной эгоист, собственник, истерик… да, блядь, он — Дьявол воплоти!        — Я — тоже, — напомнил Итан, заботливо поправляя ремешок портупеи на груди Дилана, — но меня ты, почему-то, любишь, а его ненавидишь, что-то не сходится. И о каких вообще воспоминаниях идет речь? Мы трахались, да. Жили вместе, да. Подумаешь.        — Вы год жили вместе, — холодно сказал Дилан, скрещивая руки на груди, — даже свадьбу планировали, — Итан звонко рассмеялся, крепче обнимая Дилана и мягко целуя в щеку, ну-ну, не ревнуй, — иди ты нахуй.        — Мы планировали свадьбу его родителей, — ответил Итан, беря Дилана за руку и точечно проходясь подушечкой большого пальца по ладони, — из года нашей совместной жизни виделись от силы месяц, что там еще за претензии были? Да, ради Бога, нет у меня никаких чувств к этому биополю животной страсти и секса в человеческом обличии, ну ладно, почти никаких.        — Что и требовалось доказать, — раздраженно сказал Дилан, удрученно покачав головой, — он приезжает только за тем, чтобы напомнить о своем чертовом существовании, а потом уезжает на очередную конференцию или просто — нахуй.        — Дилан, детка, перестань, — серьезно сказал Итан. — Если хочешь кого-то ненавидеть, то ненавидь меня, — потянув ручку на себя, Итан открыл дверь и театрально закатил глаза, услышав одновременное сбивчиво-раздраженное: «блядь, он — невыносимый человек!» — Рты закрыли, — холодно сказал Итан, обводя взглядом палату, садясь на край узкой кровати, и потянул Дилана за собой, — а теперь вдохнули побольше воздуха, выдохнули и начали обсуждение вежливо, можно даже по очереди, но это непринципиально. Я забираю итальянский акцент, а ты сосредотачивайся на голосе доктора Ли. Ну, вперед, — говорить начали одновременно — Итан мысленно приставил дуло пистолета к виску, кивнул, закинул ногу на ногу, поставил локоть на колено, подпер щеку ладонью и предельно внимательно вслушивался в обрывки фраз, вытягивая пачку сигарет из кармана, открывая крышку и предлагая Дилану присоединиться. — Снова рты закрыли, а теперь посмотрели друг на друга и поняли, что в этом огромном мире только вы можете друг другу помочь. Осознали? Не вижу согласного кивка. Вот и славненько. Ну, что думаешь? — спросил Итан, игриво подтолкнув Дилана локтем в бок. — Дай угадаю: не зря родился на свет Божий?        — Лимфома Ходжкина? — спросил Дилан, сбрасывая столбик пепла на пол. — А что не глиома? Медицинская карта с собой — хочу изучить. Что, не с собой? Какой вкус оставляет на языке преднизолон?        — Серьезно? — поражено спросил Дариан, нервно расстегивая молнию на сумке-саквояже, вытягивая планшет, и швырнул его Дилану в лицо. — Во лжи меня решил уличить, сопляк? Иисус отправит тебя прямиком в ад!        — Перестань, — спокойно сказал Итан, протягивая зажженную сигарету, — веди себя прилично. Никто тебя в ад не отправит, — продолжил, ласково погладив Дилана по плечу. — Ну что, доктор Ли, недовольны моим выбором? Я тоже не в восторге, но доктор Конте — лучший невролог, да… Бог, порой, раздает таланты по каким-то своим соображениям.        — Иди ты нахуй, — раздраженно сказал Дариан, театрально закатывая глаза, — и щенка с собой забери — мы разберемся без вашей помощи.        — Блядь, да ему полгода осталось, поэтому я с радостью сделаю одолжение и забронирую местечко в печи крематория.        — Рот закрой, — строго сказал Итан, повернувшись к Дилану, и наградил одним из тех взглядов, который, по слухам, мог вызвать не только остановку сердца, но и паралич лицевых нервов, — и молча осознай то, что только что сказал, кому ты это сказал и, блядь, при ком ты это сказал? Не смей испытывать мое терпение — кивни, если понял. Вот и молодец. А теперь, пожалуйста, выйди с доктором Ли в коридор, прогуляйся до кофейного автомата, возьми ебанный латте, подыши воздухом и покури на улице, а мы поговорим наедине.        — Пиздец, — недовольно сказал Дилан, швырнув планшет к изголовью кровати, и быстрым шагом вышел из палаты, — про окошко в двери, блядь, не забудь. Ведешь себя как мудак, а этот гандон и счастлив, что ты снова его защищаешь.        — Автомат в конце коридора, — холодно сказал Итан, вымученно улыбнулся, когда дверь закрылась с громким хлопком, и взглядом указал на пустой участок кровати, — садись, — Дариан шумно выдохнул, выбросил сигарету, из которой не сделал ни одной затяжки, а только беспомощно прижимал фильтр к губам, в открытую форточку и, подхватив пиджак со спинки стула, сел рядом с Итаном, нервно закусывая нижнюю губу. Что, отчитаешь меня?        — Нет, — спокойно сказал Итан и, забирая пиджак из рук Дариана, отложил его в сторону, — ты всегда был таким… вспыльчивым, неуправляемым и категорически-не-подчиняющимся.        — Да, и я не собираюсь сиять вежливостью и лучами добра только потому, что умираю, — Дариан лег на спину, забросил скрещенные в щиколотках ноги на сидение стула и пустым взглядом посмотрел на потолок, — да, и щенок меня всегда недолюбливал — блядь, да он наверное чуть от счастья не кончил, когда анализы увидел.        — Перестань, — серьезно сказал Итан, беря Дариан за руку, и скользнул подушечками пальцев по искусственной коже браслета, — он еще ребенок и совершенно не понимает силу гнева и слова, не злись на него.        — Я не злюсь, мне ровным счетом поебать — слышал слова и пожестче, — ответил Дариан, подкладывая свободную руку под голову, а ладонью второй крепко сжимая пальцы Итана, — мне вообще на все поебать, понимаешь? Кровожадные политиканы, продажные судьи, мерзкие адвокаты, лицемерные конференции, на которых из года в год повторяют одно и тоже: «мы почти нашли лекарство от рака, подождите еще чуть-чуть»… лживые пидарасы — департаменту невыгодно искать лекарства от СПИДа и рака, ведь если оно найдется мы все останемся без работы… доктора, медсестры, сиделки, страховщики… Блядь, как же я заебался жить во лжи… думаешь, я за лечением приехал? Нет, я приехал только потому, что ты говоришь исключительно правду. Господи, только посмотри на нас — эгоистичные, глубоко-несчастные, озлобленные, готовые срываться на самых близких, но ведь… мы такими не были… раньше.        — Не были, — согласился Итан, опускаясь на кровать, ложась на бок и подпирая щеку ладонью согнутой в локте руки, — но учти, я вылечу тебя из собственного эгоизма, — Дариан улыбнулся, повернув голову, и вытянул руку вперед, ласково касаясь кончиками пальцев щеки Итана, боишься, что один не вывезешь? — Честных людей осталось ничтожно-мало — это угнетает, — сказал Итан и, перехватывая руку Дариана за запястье, прижался щекой к теплой ладони, — и да, я скучал по тебе, очень-очень скучал.        — Я тоже, безумно. Прости за то, что собственное эго не позволило умирать на твоих руках. Прости за то, что уехал, ничего не сказав. Долго горевал? Взял абонемент на секс-вечеринки? Стал соучредителем?        — Горевал. В жизни не угадаешь сколько, но можешь попробовать.        — Несколько минут? Часов? Дней? Недель? Месяцев? Господи Боже, это лучший комплимент на свете.        — Семь месяцев, — по слогам проговорил Итан, запуская пальцы в волосы Дариана и жадно вдыхая аромат кокоса, сливок и активированного угля от шампуня, — рекорд, если интересно, но твоего возвращения я, честно говоря, не ждал — наверное, знал, что не вернешься. Да и жизнь как-то завертелась: навязчивый сынок Дикинсон, ссоры с Джорджем, затем скандалы с Пресвитерианской… короче, неважно. Так что, значит теперь эго позволяет умирать на моих руках?        — Я умирал на них дважды, — сказал Дариан, тепло улыбнувшись, — скажи, только честно, насколько плохо я выгляжу.        — Ты невероятно-красивый, — честно сказал Итан, проведя кончиками пальцев по бархатисто-оливковой коже лица, по пухлым бледно-песочным губам, по угловато-точенному подбородку, по ровному, чуть вздернутому носу с крохотной горбинкой на переносице и точкой-шрамом-следом от пирсинга в правом крыле, по круглой коричнево-черной родинке на острой скуле, по выразительным бровям с приподнятыми изломами, по линии роста волос, и вновь по губам, — ты самый красивый, умный, сексуальный, честный, грубый, жестокий и принципиальный человек из всех, кого я когда-либо видел.        — Я тоже тебя люблю, — прошептал Дариан, придвинувшись ближе, и благодарно вздохнул, когда плечи укрыла не только ткань пиджака, но и ладонь Итана, согревая практически до костей не-позабытым теплом, — всегда любил, но мы оба знаем, что любовь тебе не нужна, ведь…        —… она делает меня слабым и уязвимым, — продолжил Итан шепотом, прижимаясь губами ко лбу Дариана, — у тебя жар. Какая температура сейчас считается нормальной?        — Тридцать девять, если по Цельсию, сто два и два, если по Фаренгейту, — с трудом ответил Дариан, стараясь не закашляться, и шумно втянул носом воздух, — это психосоматика — когда вижу открытые окна, чувствую холод. Самое дерьмовое, что даже выпить нельзя — блядская печень восстанавливается слишком долго.        — Я вытащу тебя из этого ада, — сказал Итан, проведя ладонью по острым лопаткам и позвоночнику с четко-очерченными позвонками, — найду лучшие препараты, создам новые, заменю все умирающие органы своими, а потом ты свалишь к чертовой матери в ебанную Италию и будешь каждое долбанное Рождество присылать стикеры с блядскими котиками. Ты же знаешь, что я ненавижу этих уродливых котиков!        — Любишь ты котиков, — серьезно сказал Дариан, хрипло рассмеявшись, и приподнялся на локте, внимательно смотря Итану в глаза с таким теплом и нежностью во взгляде, что, казалось, сердце не выдержит, — даже этих уродливых, похожих на тамагочи двухтысячных годов. Прости, я совсем потерялся во времени — с прошедшим днем Рождения, милый. Расскажешь, как там, за тридцатилетним рубежом, мне правда интересно.        — Сам узнаешь через несколько месяцев, тогда и будем делиться впечатлениями, — ответил Итан, улыбнувшись в ответ, и погладил Дариана по щеке кончиками пальцев, подушечки которых, казалось, онемели в мгновение ока, — а тебя — с прошедшим Рождеством, милый.        — Спасибо, — Дариан, дотянувшись до подушки, подложил ее под голову и устало прикрыл глаза, потирая подушечками пальцев воспаленно-покрасневшие веки, — я уже старею — десять часов на самолете показались ебанным адом. Кстати, я впервые воспользовался элегантными пакетами для рвоты — охуенный опыт, очень советую.        — Грустно это слышать. Ведь, я всегда восторгался твоим необыкновенным даром отсутствия рвотного рефлекса…        — Иди ты нахуй. Кстати, из чистого любопытства, ты также прекрасно плачешь после оргазма?        — Нет, — ответил Итан, дотягиваясь до тумбочки, поднимая сложенное одеяло, расправляя и накрывая им повернувшегося на бок Дариана, — после тебя я ни с кем не кончал. Даже не вздумай что-нибудь ляпнуть, — продолжил строже и серьезнее, проводя ладонью по ткани бамбукового одеяла на его спине, заботливо подгибая края под изгиб талии, — я и так сказал дохуя лишнего и очень надеюсь на то, что ты об этом не вспомнишь, после пробуждения.        — Я тоже ни с кем после тебя не кончал, — прошептал Дариан, закрывая глаза и улыбаясь от нежного поцелуя в висок и родинку на правой скуле, — но мне проще — я даже не пытался. Поставь, пожалуйста, музыку — телефон в кармане, — Итан кивнул, вытянул телефон, разблокировал, прокрутил список контактов в журнале звонков, грустно вздохнул, смотря на цифру три у своего имени, и, перейдя на него, театрально закатил глаза, ужасная фотография, про рингтон я вообще молчу. — I'm a mothafuckin' Starboy, — торжественно произнес Дариан, — брось, мы любили этот трек, друг друга и трахаться без блядских презервативов, а фото мне, кстати, нравится — на нем ты особенно красивый. Да-да, в этой сранной мятой футболке, с взлохмаченными волосами и дико-уставшими покрасневшими глазами. Ты вообще всегда красивый, даже в глубине души. Я слышал, что ты сделал для жителей города, которых всем сердцем презираешь за алчность и глупость… ты — герой, у меня от чувства гордости чуть сердце не остановилось, даже хотел позвонить, но подумал, что тебе и так хватает проблем.        — В списке всех моих проблем первое место всегда будешь занимать ты, — ответил Итан, ставя «Starboy» от The Weeknd на повтор и включая плей. Побудь со мной, звездный мальчик, пока я не усну. Итан переложил планшет и пиджак на тумбочку, помог Дариану улечься поудобнее и сам лег рядом, прижимаясь губами к его лбу и ласково перебирая пальцами пряди волос, — все будет хорошо. Богом клянусь. все.будет.хорошо.        — Не будет, ты не видишь цвета, но ты не слепой, — прошептал Дариан, прижимаясь ближе и пряча дрожащие руки под полами расстегнутого пиджака Итана — голос звучал сдавленно, хрупко, от чего между произнесенными словами приходилось вбирать побольше воздуха и расставлять длинные паузы, — и прекрасно знаешь, что мне никто не подойдет: своих настоящих родителей я никогда не знал, а шанс того, что мы совпадем с донором — один к десяти тысячам, а, ты знаешь, что такая удача бывает только в глупых романтичных книжонках. Так что… я приехал попрощаться и, в качестве прощального подарка, вылечить миелопатию твоему доктору, обещаю, что успею. Не постараюсь успеть, а успею, клянусь. Не надо, прошу, — Дариан с трудом открыл глаза, закусил внутреннюю сторону щеки и, подавшись вперед, мягко поцеловал Итана в губы, стирая ладонью слезы с щеки, — не плачь, ни сейчас, ни когда я умру, слышишь?        — Ты не умрешь, точно не раньше меня, — ответил Итан и шумно втянул носом воздух, когда Дариан, ухватившись пальцами за воротник рубашки, с силой потянул на себя, я очень сильно хочу тебя обнять, но по-другому… как раньше, пожалуйста. — Выдержишь? — спросил Итан и, дождавшись утвердительного кивка, мягко толкнул Дариана на спину, лег между его разведенных ног, опустил свободно-опорную руку на разгоряченную простыню кровати, позволяя устроиться на ей спиной, а ладонью второй — провел от щиколотки, по голени и согнутому колену до бедра. — Обнимай, я сегодня добрый.        — Любовь делает тебя уязвимым, — сказал Дариан, скользя ладонью по плечу, к шее и затылку Итана, зарываясь пальцами в волосы, а второй — проводя по спине, лопаткам ряду ребер, груди, — но ранимым все-таки больше, красивым все-таки больше, любимым все-таки больше… — он шумно выдохнул, приподнялся на локтях и насколько смог крепко обнял за плечи, пламенно поцеловав в губы, — помнишь, как ты провожал меня домой под пение отвратительных птиц, помнишь, как на нас косо смотрели жители Верхнего Ист-Сайда, когда мы целую ночь сидели на том Богом проклятом крыльце, курили сигареты, пили вино, обсуждали политику и, черт возьми, постоянно целовались, как влюбленные подростки, помнишь, как я засыпал на твоих коленях, а ты делал вид, что это не самое романтичное явление на свете, помнишь, как мы литрами пили кофе в той жуткой забегаловке напротив Пресвитерианской, и как орал Джордж, когда ты опаздывал на утренний обход?        — Конечно помню, — сказал Итан, крепко впиваясь пальцами в ткань джинсов на бедре Дариана, — ты всегда говорил: возьми меня, люби меня, думай обо мне, помни обо мне каждый чертов раз, когда будешь целовать не меня, а сигаретный фильтр. Блядь, я по две пачки в день курю, — Дариан расстроенно покачал головой, нежно провел кончиком носа по щеке Итана и мягко поцеловал следом, произнося шепотом: «идиот, ты еще нужен этому миру, перестань себя убивать; ради меня, пожалуйста», подушечки пальцев скользнули вверх по щеке, прошлись по мокрому вееру ресниц, ласково огладили веки; губы вновь прикоснулись к губам в невинно-умоляющем поцелуе, «сколько не жмись к стене, сквозь нее не пройти, если время не пришло, а твое — не пришло. Помнишь, как ты говорил, что нам повезло, что мы нашли друг друга в этом огромном мире, что наша любовь до гроба… кто знал, что все закончится именно так». — Твое время тоже не пришло, — серьезно сказал Итан, приподнимаясь на предлокотевой части руки, и задумчивым взглядом скользнул по выразительно-миловидному лицу Дариана, — у меня идеальное здоровье, последнюю татуировку я делал пару лет назад…        — Нет-нет, — запротестовал Дариан, обессиленно падая головой на подушку и прикрывая на мгновение глаза, — это совсем другое! Я не собираюсь использовать твои стволовые клетки — ты мне даже не подойдешь! У тебя… у тебя… подожди, я сейчас что-нибудь вспомню… — в голове, словно по щелчку пальцев, стало пусто — у них одинаковая группа крови, резус-фактор, уровень гемоглобина и лейкоцитов, оба избежали инфекционных, паразитарных и сердечно-сосудистых заболеваний… — ты не подойдешь, я конечно не гематолог, но… ты не подходишь мне по политическим соображениям.        — Вот как, мы плавно продвигаемся к стадии «выебонов» — интересно, еще час назад ты говорил, что любишь меня.        — Ох, прости, что мне не хочется во имя любви разбирать тебя на органы, — истерично рассмеявшись, сказал Дариан, приподнимаясь на локтях и внимательно смотря Итану в глаза, — хуй тебе, а не плюсик в карму — я отказываюсь даже от сдачи анализов на совместимость.        — Давай-давай, выебывайся, мне этого пиздец как не хватало, — восторженно сказал Итан, дотягиваясь до планшета, снимая блокировку, копируя всю имеющуюся информацию из медицинской карты, отправляя на рабочую почту Сидни и прикрепляя сообщение: «сверь с моими анализами, тщательно, до каждой ебанной тысячной, проверь на совместимость каждого сотрудника Центра, кроме Дилана, Алекса, Брайана, Бингвена, Коллина, Стефана, Алистера и… кажется, все, жду ответ. И помни: тщательно!» — упс, плюсик на пути к карме.        — Я отказываюсь от лечения, — твердо сказал Дариан, спокойно встречая раздраженный взгляд Итана своим, отрешенным, — и это пока еще не выебоны. Хочешь настоящих выебонов? Истерики хочешь? Да? Тогда покажи дозиметр радиации. Покажи, хочу посмотреть на ебанные показатели.        — Я здоров, — по слогам произнес Итан и, вытянув за брелок дозиметр радиации из кармана брюк, трепетно опустил в ладонь Дариана, — пока, во всяком случае.        — Детей еще можешь иметь? — Дариан шумно втянул носом воздух, когда Итан отрицательно покачал головой и сказал: «временно не могу». — Практикуешь? — еще одно отрицательное качание головы, Дариан накрыл руку Итана своей и крепко сжал пальцами ребро ладони, как делал раньше всегда, безмолвно говоря: «я рядом, всегда буду рядом, слышишь?» — Ничего, мы с этим справимся, — на автопилоте сказал Дариан, и закусил нижнюю губу, понимая, что сболтнул лишнего, — забудь, что я сказал, это вообще не мое дело, прости. Блядская радиология.        — Блядская радиология, — согласился Итан, вытягивая из руки Дариана дозиметр, отбрасывая на сидение кресла у окна, и медленно выдохнул, чувствуя трепетное прикосновение кончиков пальцев к щеке, — только давай без этих сочувственных взглядов, я все еще мужчина.        — Ты все еще идиот, — ласково сказал Дариан, поцеловав Итана в уголок глаза и скулу, и нежно погладил кончиками пальцев по контурам татуировок на шее, — который категорически не умеет заботиться о себе, я бы тебя научил, но сам, как видишь, тоже не умею. Жаль, что не опухоль мозга, ну правда, было бы пиздец символично. Только представь на секунду — мой единственный шанс на спасение от смерти — я сам. Круто, да?        — Охуенно, — ответил Итан, горько усмехнувшись, и крепко обнял Дариана вдоль и поперек спины, наваливаясь всем весом и принуждая лечь, — кстати, свой возможный лейкоз я бы вылечил сам, без посторонней помощи.        — Вот как? Тоже решил повыебываться? Ну, ладно-ладно, выебывайся, я не против, — улыбнувшись, сказал Дариан и, нежно поцеловав Итана в губы, крепко обхватил бедрами его талию, — у тебя в кармане профессиональный фонарь, или ты так рад нашей близости?        — Иди нахуй.        — Я почти там, — мгновенно ответил Дариан, вызвав у Итана улыбку, и бережно коснулся кончиками пальцев нижней губы, — наконец-то, как же я скучал по твоей настоящей улыбке и по проницательному взгляду… по члену, конечно, тоже, даже, наверное, больше, чем по всему остальному… нет-нет, не кусаться, — запротестовал Дариан, упираясь ладонями в плечи Итана и бездумно поворачивая голову, во избежание нового укуса за линию нижней челюсти, и жарко выдохнул, надавливая подушечками пальцев на ключицы, — блядь, я так сильно тебя люблю.        — Я тоже тебя люблю, — сказал Итан, беря Дариана за руку, нежно целуя тыльную сторону ладони, костяшки и подушечки пальцев, — не из-за того, что ты любишь меня, не из-за твоей красоты, не из-за уровня интеллекта, не из-за откровенно-дрянного характера, не из-за твоей ебанной независимости, не из-за выебонов, не из-за крышесносных минетов и фантастических оргазмов… ой, иди нахуй.        — Нет-нет, продолжай, — тепло улыбаясь, сказал Дариан, крепко переплетая пальцы их соединенных рук, — просто странно… ты только во время секса говоришь что-то такое… неосознанно, а потом делаешь вид, будто… вообще ничего не говорил.        — Наверное потому, что ты в подобные моменты всегда смотришь в ответ своим презрительным взглядом и говоришь что-то отдаленно-напоминающее: «да-да, пизди-пизди, у меня тут дела поважнее твоих странных чувств, например: чашка кофе, попкорн, выпуск новостей, ебанный сборник стихов»… — Дариан тихо рассмеялся, откинувшись на подушку и запрокинув голову, и провел ладонью по лицу, театрально закатывая глаза, ты такой идиот, пиздец… я только один раз отвлекся на выпуск новостей, теперь до конца дней припоминать будешь? Хорошо, что осталось недолго… — нахуй иди, бесишь, пиздец.        — Прости, раньше это казалось смешным, — тихо сказал Дариан, обнимая ладонями лицо Итана, приближая к себе и мягко целуя в губы, — это защитный барьер — так проще. Не пойми меня неправильно, но тебя там не потеряли?        — У меня перерыв, — ответил Итан, опуская подбородок в ямку между ключицами Дариана, — а эту дверь никто не откроет, пока я не позволю, так что… не знаю, терпи мое отвратительное общество.        — Хорошо, — сказал Дариан, перебирая пальцами пряди волос Итана, скользя подушечками по линии лба, по бровям, ресницам, переносице скулам, щекам, губам, — буду терпеть, если это приказ.        — Не приказ, — заверил Итан, поправив одеяло на плечах, и, задумчиво закусив пирсинг в нижней губе, расстегнул пуговицу на рубашке под горлом Дариана, — что? Посмотреть хочу. Просто посмотреть. И да, это приказ.        — Не испорть аппетит, — равнодушно сказал Дариан, погладив Итана по щеке, — и не заблюй мне пиджак, он, кстати, тоже дорогой.        — Не сомневаюсь, — Итан расстегивал пуговицу за пуговицей, аккуратно отгибал полы рубашки, задирал край футболки, внимательным взглядом скользил по покраснениям на шее и груди, напоминающим ссадины, дермографизм, воспаленную, до крошечных волдырей, крапивницу, касался пальцами, от чего Дариан нервно дышал и впивался ногтями в ладони, — перестань, ты красивый, — честно сказал Итан, приподнимаясь на локтях и успокаивающе целуя Дариана в губы, — я не вижу в этом ничего отталкивающего, или отвратительного, или… что ты там еще себе нафантазировал? Приподнимись, хочу ее снять.        — Блядь, Итан, прошу…        — Пожалуйста, — настойчиво попросил Итан, расстегивая пуговицы на манжетах рубашки, — ради меня.        — Ненавижу тебя, — раздраженно сказал Дариан, театрально закатывая глаза, и, подложив подушку под спину, приподнялся, — шторы закрой, пожалуйста, ради меня. Не для того, чтобы ты не видел, а для того — чтобы не видел я.        Итан шумно втянул носом воздух, натянуто улыбнулся, но с кровати все-таки встал — подошел к окну, опустил жалюзи, плотно закрыл шторы, погружая палату практически в полумрак — только неровный квадрат сине-белого света падал на пол от окошка в двери.        — Спасибо, — шепотом сказал Дариан — рубашка скользнула по стенке тумбочки, безвольно застряв, вместе с футболкой, между ней и спинкой кровати, — правда, спасибо.        Послышался поворот ключа в замочной скважине, жесткий матрас, спустя мгновение, прогнулся под весом тела, Итан обхватил пальцами запястье Дариана, зубами расстегнул пряжки и отбросил браслеты в сторону — те металлическим наконечником ударились об батарею — губы скользнули по двум глубоким вертикальным полосам шрамов, Дариан жадно вдохнул, запуская дрожащие пальцы свободной руки в волосы Итана, и откинул голову назад, вздрагивая каждой клеточкой тела от жара губ и языка, скользнувшего по коже шеи.        — «You'll never be alone, I'll be with you from dusk till dawn» помнишь из какого трека?        — Помню, — прошептал Дариан в сладко-интимный поцелуй, помогая Итану дрожащими пальцами снять пиджак и, расстегнув несколько верхних пуговиц на рубашке под горлом и на манжетах, стащить ее через голову, — под него мы тоже любили друг друга. Не забыл про единственный запрет?        — Нахуй запреты, нахуй правила, пусть всё идет нахуй, — сказал Итан, подхватывая Дариана под подколенную ямку, и притянул ближе к себе, — я люблю тебя…        — Я тоже тебя люблю, больше всего на свете, — ответил Дариан, дрожащими пальцами расстегивая ремень на брюках Итана, — презервативы с собой?        — Нахуй презервативы — любовью с ними не занимаются.

Труднее всего увидеть то, что находится прямо перед нами. (Дженнифер Макмахон. Пригласи меня войти)

— «I don't want to put a needle in my eye, just to feel things».        Я ничего не чувствую; говорю, думаю, но не чувствую. Итан сидел на краю кровати, пустым взглядом смотрел на зашторенное окно, тер ладонями лицо, изредка затягивался смесью смолы и никотина от зажатой в пальцах дымящейся сигареты, и понимал, что если продолжит казаться не тем, кто он есть на самом деле, то все закончится слишком стремительно; у него уже не та работа, не те друзья, Бог знает что еще, а нет, он знает: не та жизнь. Итан устал — он пытается жить свою жизнь, делает то, что презирает, но умеет, а потом спит — все довольно просто на самом деле — ебанная константа. Пока одни люди выпрыгивают из окон, или топятся, или глотают горстями снотворное, другие гибнут в результате несчастных случаев, а подавляющее большинство оставшихся постепенно пожирается болезнями или самим временем; а в качестве утешения им изредка дается час там, пара минут тут, когда, вопреки всем обстоятельствам, жизнь раскрывается и дарит все, о чем люди мечтают, но каждый из них знает, что за этими часами и минутами обязательно придут другие — более горькие и суровые. И тем не менее большинство людей по каким-то странным соображениям любят свой город, наступившее утро, чашку остывшего чая или кофе; люди, блядь, постоянно надеятся на лучшее, во имя любви, веры, счастья; большинство людей искренне верит в то, что не является большинством.        Меня вытеснили на ебанную периферию; меня любят не те и не за то. Столбик пепла, покосившись, сорвался с кончика сигареты, упал на пол, разбиваясь вдребезги, подобно ледяной скульптуре, хрустальному бокалу, оконному стеклу, превращаясь в очередной мусор, грязь, пыль, которые так любит оставлять после себя человечество. Из этого и состоит жизнь, понимал Итан, люди по инерции исполняют незначительные бытовые дела, ходят на работу, думают о смысле существования, любят, ненавидят, разрушают планету и навещают надгробия, в надежде, что именно к ним никто и никогда не придет.        Как же я, блядь, заебался. Сигаретный фильтр полетел на дно пепельницы, в пространстве палаты прозвучал медленный вдох, треск пястно-пальцевых суставов и резкий выдох. Подсвеченные неоново-зеленым стрелки на запястье Итана показывали четыре часа дня, тяжесть наполненного водой стакана осела в ладони. Воды в данный момент времени хотелось меньше всего. Сделав несколько маленьких глотков, Итан крепко сжал пальцами стенки стакана, полумесяцы ногтей царапнули бронзовое напыление бездарного мариниста, на плечи аккуратно легла ткань расстегнутой рубашки. Мне жаль.        — Все в порядке, — сказал Дариан, накрывая ладонью запястье Итана и некрепко сжимая пальцами ярко-выступающие кости, — ты поступил честно, я это очень ценю. Не вини себя — прошло много времени, наши жизни изменились, мы изменились и в очередной раз заигрались в чувства, чтобы избежать грубой реальности. Лживым сексом из-за теплых воспоминаний не остановишь время, не вернешься назад, сколько бы не пытались. Мы любим друг друга, но эта любовь слишком тесно переплетена с болью, одиночеством, жаждой самопожертвования и нечеловеческим желанием наполнить внутреннюю пустоту эфемерным счастьем и попытками поступать правильно. Мы даже в отношениях всегда были порознь, словно они давили на нас, запрещали быть самими собой, пугали одержимостью и необъятной убивающей страстью. Вспомни то чувство пустоты после каждого секса: мы выгорали, мир терял краски, а реальность казалась последним вдохом перед гибелью. Мы были счастливы — фрагментами, эпизодами, парой часов в сутки, но радости, всепоглощающей, всепрощающей, взаимной, у нас никогда не было. Ты любил работу, я любил тебя и вот он итог — мы оба обладаем сердцем, покрытым прочным слоем льда, но твое, милый, я знаю, еще способно его пробить.        Итан продолжал смотреть на полотно штор на окне, свободная от стакана рука накрыла ладонью руку Дариана, пальцы огладили ребро ладони, словно говорили: «спасибо за эти слова». На мгновение он понял, что значит быть привидением: вот также — только, пожалуй, вечно — пробираться сквозь звенящую тишину, непроглядную темноту, чувствуя близость, возможно, даже тепло других людей-призраков, но так никогда и не достигнуть конечной точки — огней родного дома. Как же, порой, трудно избежать чувства всепоглощающего одиночества и пустоты, где бы не находился.        Наверное, умение приспосабливаться находится в крови каждого человека, пожалуй, именно в нем источник земного комфорта, внутреннего раздражения и стремительного саморазрушения. Итан переставил пепельницу с колена на пол, поднялся с края кровати, просунул руки в рукава рубашки, застегнул пуговицы и отрешенным взглядом посмотрел на свернувшийся в клубок галстук — стряхивая несуществующую пыль и грязь с пиджака, набросил его на плечи и медленно выдохнул, разминая подушечками пальцев напряженные шейные позвонки и одновременно освобождая разум от навалившейся хандры, депрессии, ненависти к самому себе и даже чувства голода, отдающемуся болью в висках и дрожью в руках.        — Я знаю, что мои извинения ничего не стоят, но… прости меня.        — Я не понимаю, о чем Вы говорите, доктор Абрамсон, — ответил Дариан, отпивая воду из стакана, — что-то ходите, бубните, философствуете, ауру своим пессимизмом разрушаете. И это лучший онкологический центр в Америке? С ума сойти! Я своего лечащего врача сегодня вообще увижу?! От обеда, кстати, я бы тоже не отказался, — Итан раздвинул шторы, поднял жалюзи и, обернувшись через плечо, тепло улыбнулся — Дариан Конте, чтоб его, выглядел, как всегда, недовольным, рассерженным, истеричным, притворно-нервным, красивым, пугающим, а самое главное — живым. — Я, блядь, такую жалобу напишу в департамент, если меня не покормят через пять минут! Улыбаться будем?! Замечательно, блядь! — заправив кровать, застелив ее отвратительным, колючим пледом цвета разбавленного бордо, Дариан вбросил в голову Итана столько критических замечаний, что тот не сдержался и звонко рассмеялся. Оказывается, господину Конте — не меньше — не нравились ни цвет стен, ни напольное покрытие, ни расположение окон, ни дверные ручки, ни кафель в душевой, ни поручни по обе стороны унитаза, ни переключатель света, ни тумбочка, ни розетка. — Я могу получить другую палату? Здесь только умирать можно, а я умирать не планирую, доктор Абрамсон, поэтому… не знаю, сделайте что-нибудь! Напрягите связи — ходят слухи, что Вы здесь главный. Я, конечно, благодарен тому, что сам главврач меня посетил, но Ваше присутствие мне нисколько не помогает, а внутренний голос подсказывает, что лимфома Ходжкина лечится по-другому, хотя, возможно, я недостаточно ознакомлен с новыми исследованиями? Я свой сранный обед долго еще буду ждать?!        — В центре не подают рыбу, — крайне вежливо сказал Итан, скрещивая руки на груди, — могу предложить стейк и салат.        — Вы ущемляете мои права! — Дариан нервно вздохнул, запустил пальцы в волосы на затылке и закатил глаза настолько драматично, что Итан не сдержал улыбки. — Вопиющая несправедливость! Я не хочу блядский стейк и салат, я хочу ебанную форель целиком на гриле с долькой лимона и соусом тартар!        — Фу, рыба, — ответил Итан, поморщившись, — отвратительно.        — Если бы Вы только знали, доктор Абрамсон, насколько глубоко я сейчас ебу Ваше мнение в рот, — сказал Дариан, вытягивая бумажник из сумки и снимая телефон с зарядки, — вы бы просто охуели, — Итан галантно рассек воздух ребром ладони и театрально закатил глаза, когда Дариан, недовольно фыркнув, прошел к двери, повернул ключ в замке и распахнул ее так резко, что пиджак, закинутый на плечо и удерживаемый одним пальцем, начал раскачиваться из стороны в сторону, подобно маятнику гипнотизера. — Решили проводить меня до кафетерия? Разумно, потому что, блядь, можно ослепнуть и словить приступ эпилепсии от этих ебанных ламп, — подхватив Итана под локоть, Дариан быстрым шагом прошел по коридору, упрямо смотря под ноги и точечно надавливая подушечками пальцев на пульсирующий висок, искреннее наслаждаясь тканью пиджака, охлаждавшей раскрасневшуюся от жара щеку, — еще и блядский кондиционер барахлит.        — Не барахлит, — сказал Итан, остановившись, и дернул Дариана за руку на себя, — в глаза мне посмотри, — тот резко поднял голову, демонстрируя не только дрожащие веки, суженые зрачки, изрезанные капиллярами глазные яблоки, но и кровь, стекающую по уголку до нервно-дергающегося желвака на скуле, лимфоме стало скучно и она пригласила подружку, ретинобластому? — да, блядь, — рассеянно сказал Итан, стирая платком кровь с щеки, — перенапряжение — перестань драматизировать.        — Часто перенапрягаешься до кровавых слез? — спросил Дариан, рассматривая платок со всех сторон, задумчиво закусывая нижнюю губу, по-привычке касаясь пальцами правого крыла носа и яростно вздыхая из-за томографов, не позволяющих носить пирсинг. Проведя ладонью по щеке, посмотрел на пятно крови на коже и, прикрыв глаза на несколько мгновений, произнес: — не сворачивается, — запрокинув голову, чтобы кровь не хлынула еще и из носа, прижался спиной к стене и нервно сжал платок в пальцах, — блядский аспирин на борту привел к дефициту витамина К, передай доктору Ли, что с сегодняшнего дня мне запрещены все антикоагулянты, пусть выкручивается, как хочет. Стоп… аспирин не может вызвать дефицит витамина К, если только…        — … нет хронических обструктивных болезней легких, — продолжил Итан, вытягивая телефон из кармана брюк и настойчиво нажимая на кнопку включения — дисплей загорелся, полный заряд, спасибо, — нужна агрессивная антикоагулянтная терапия и внимательная слежка за уровнем витамина К и протромбина в плазме крови, — властно говорил Итан, меря нервными шагами ширину коридора, от стены до стены, — у тебя есть две минуты. Идем, — протянув руку, почувствовав дрожь пальцев в ладони, резко вытолкнул носом скопившийся от гнева воздух и, придерживая за талию, повел Дариана обратно в палату, — форель на гриле с долькой лимона и соусом тартар отменяется, будешь давиться печенью животных, куриными яйцами и орехами, а потом, засунув в задницу все свои выебоны, покорно пойдешь на КТ грудной клетки.        — Пообещай кое-что, — тихо сказал Дариан, облокачиваясь на дверную раму, и крепко сжал руку Итана пальцами, смотря точно в глаза серьезным, непоколебимым взглядом, — ты сделаешь это сам. Ты вскроешь мне грудную клетку, если, конечно, сможешь найти донора для трансплантации легких. Давай, блядь, желание умирающего — закон!        — Я не смогу, — Итан ощутил, как закололо и зажгло в носу — Дариан никогда прежде не говорил с такой дикой, уничтожающей мольбой во взгляде и голосе, никогда не позволял себе плакать на виду у кого-либо, никогда не разрешал даже думать о том, что он — обычный человек и, как и все, может сломаться, — ты же знаешь, что не смогу.        — Либо ты, либо никто, — холодно сказал Дариан, пройдя в палату, швырнул пиджак на кровать и, обхватив пальцами края подоконника, пустым взглядом посмотрел через окно на зону парковки и часть заднего двора. — Есть какие-то вопросы? Если нет, то закройте дверь с той стороны, доктор Абрамсон.        — В моем штате сотрудников четыре лучших хирурга мира, почти пять — выбирай любого: девушку, парня, гея, натурала… кого, блядь, угодно.        — У Вас со слухом проблемы, доктор Абрамсон? — спросил Дариан и, обернувшись через плечо, пронзил Итана сверлящим взглядом — казалось, пространство палаты сужалось, а ровно по центру вырос торнадо, готовый смести все живое на пути. Дариан вновь, по щелчку пальцев, превратился в каменное изваяние — холодное, мрачное, похожее на скульптуру Бога войны, который одним только взмахом руки способен обрушить на все галактические миры боль и страдания. — Я уже выбрал, а Вы все еще не закрыли дверь.        Хлопок двери был настолько сильным, что по раме пошли глубокие трещины, а с противоположной стены сорвалась стеклянная табличка с правилами пожарной безопасности и, упав на пол, разбилась вдребезги — Итан разъяренно выдохнул, сомкнул губами сигаретный фильтр и, щелкнув зажигалкой, затянулся до большей половины — по вискам, казалось, били крошечными, но крайне тяжелыми кирками, словно гномы из Богом проклятой Белоснежки, наглотались экстази и перепутали алмазную шахту с его головой. Ебанный эгоист! Пошел нахуй! Итан с трудом сдержался от желания вынести дверь, схватить этого в край охуевшего гандона за плечи и хорошенько встряхнуть — он выдохнул скопившийся в легких воздух, мысленно досчитал до десяти, спокойно докурил сигарету и, затушив об стену, выбросил ее в мусорное ведро. — «Write our names in blood».        Сидни отбросила в сторону карты пациентов, подняла коленом откидную часть информационной стойки и, подхватив пачку сигарет вместе с зажигалкой, побежала к главным дверям Слоун-Кеттеринга, только чудом не сбив с ног Дэнни аурой тепла, счастья и любви и крепкими объятиями заодно.        — Я так сильно по тебе скучала, — проворковала Сидни, сентиментально расцеловав Дэнни в обе щеки, и, взяв его за руку, потянула за собой на улицу, жадно вдыхая носом чистый воздух, и кожей — солнечный свет, — как… как протекает учеба?        Дэнни благодарно кивнул и вытянул тонкий вог арома из предложенной Сидни пачки, щелкая зажигалкой, крепко затягиваясь, облокачиваясь на лестничные перила и поднимая взгляд к ясному небу — от Дэнни пахло свежевскопанной землей, заброшенной типографией, искусственной кожей автомобильного салона, талым снегом с тонкой корочкой льда и отдаленно — маслом ветивера; глаза выглядели уставшими, пасмурно-серо-голубыми, прохладные порывы ветра трепали волосы, которые, кажется, он совсем не торопился поправлять.        — Прости, сейчас я отвечу на все вопросы, просто соберусь с мыслями.        Говоря откровенно, Дастин вытянул из Дэнни все жизненные силы, немногие оставшиеся нервные клетки и запас нецензурной брани, о внушительной широте которого он даже не догадывался.        Все началось с остановки в авто-кафе: Дастин нарочито-важным голосом диктовал заказ оператору, включавший эспрессо романо, а, закончив милую беседу, совершенно дружелюбно спросил у Дэнни: «то есть, чисто-гипотетически, если я плесну этот напиток Богов тебе в лицо, может случится анафилактический шок и ты умрешь с покраснениями, воспалениями и заплывшими глазами? Передавай стаканчик аккуратно — мы же не хотим такого прекрасно-летального исхода». Дэнни стойко промолчал, нервно сжал пальцами картонный стаканчик с молочным коктейлем и вдавил педаль газа в пол с такой силой, что обжигающий эспрессо романо из-за плохо-закрытой крышки вылился на колени Дастина — ничего, подумал Дэнни, салон давно нужно было почистить.        Продолжилось бессмысленной перепалкой за право выбора трэков в плейлисте, бурной ссорой из-за вырванного с корнем аукса и злобным переглядыванием в отражении зеркала заднего вида — Дастин бездумно и точно небережно крутил радиоприемник, ловя больше не станции, а зубодробительные помехи, Дэнни — сильнее давил газ в пол и резко выворачивал руль то вправо, то влево, искренне наслаждаясь нелепым ерзанием по сидению пассажирского кресла.        Далее произошел случай в магазине: несносный пацан — и плевать, что он старше на пару лет — вдавив переключатель обаяния на максимум флиртовал с каждым попадавшимся под руку продавцом-консультантом, жалуясь на то, что младшему брату, роль которого Дэнни старательно не собирался исполнять, достается все мирское внимание, тогда как Дастин, бедный несчастный мальчик не меньше, вынужден довольствоваться отголосками родительской любви. Дэнни нервно сжимал руки в кулаки в карманах оливковой ветровки от «Tommy Hilfiger» и нервно встряхивал головой каждый раз, проклиная самого себя за опрометчивый выбор брюк того же бренда в стиле милитари. Уже спустя несколько минут, Дэнни узнал, что уходит в армию, на войну, на поле боя, практически на кладбище, поэтому Дастину, в дань будущей скорби, просто-напросто необходим ноутбук с девяностопроцентной скидкой.        Наверное, у них это в генах заложено, думал Дэнни, вежливо кивая мужчине, откликнувшемуся на просьбу о сигарете и зажигалке. Стоя перед дверями магазина, прижавшись лопатками к пассажирскому стеклу автомобиля, Дэнни с ужасом и восторгом одновременно смотрел на самодовольное лицо Дастина и десяток коробок с новейшей техникой, купленной практически задаром, в руках.        На этом все не закончилось — следующим этапом стал супермаркет: пока Дэнни нервно сжимал пальцами ручку тележки, Дастин нарочито-картинно вскрывал упаковки самых дорогих и, что самое ужасное — невкусных продуктов, причитая каждый раз: «ой, как неловко, но ты же за это заплатишь, правда?» На дно тележки летело все подряд, начиная от овсяных хлопьев, свеклы, которую Итан всем сердцем не принимал в рацион, заканчивая запеченным с томатами палтусом и разбитой банкой горчицы. Дэнни искренне старался сдержаться и покорно молчать, но когда прямо перед его лицом об стену разбилась бутылка лимончелло, не выдержал: швырнул три сотни испуганному кассиру, схватил Дастина за рукав свитера и потащил за собой на улицу, тут же впечатывая спиной и затылком в стену.        — Ты, блядь, вообще страх потерял? Если думаешь, что я тебе не въебу, то очень, блядь, зря. Я отхуярю тебя так, что рухнешь здесь без сознания, и, поверь мне на слово, на этом я не остановлюсь. Я сяду в машину, перееду тебя раз десять для надежности, возрадуюсь, когда твои глаза лопнут от давления, и сожгу к хуям все, что останется. А знаешь, что мне за это будет? Ничего! Ты уже мертв!        — Тогда чего ты, блядь, ждешь? Что тебя останавливает? Итан? Не думай о нем, сделай все, о чем только что проорал на всю улицу под ебанными камерами на глазах у всех этих людей. Нет? Тогда заткнись нахуй и отвези меня домой!        Путь до дома прошел в полнейшей тишине: молчали радиоприемник, телефоны, голос навигатора и даже автомобиль, казалось, ехал не по дороге, а плыл по воздуху, но напряженной атмосферы в воздухе салона совсем не чувствовалось. Им обоим, складывалось впечатление, удалось высказать все, что накипело, выразить взаимную неприязнь, обозначить и продемонстрировать самую настоящую ослепляющую, агрессивную, убивающую все живое на пути ревность.        — Из дома ни шагу, — серьезно сказал Дэнни, открывая дверь и прижимаясь плечом к раме, — ни мне, ни тебе не нужны проблемы. Если что-нибудь понадобится, звони Итану — рабочий номер на холодильнике, еда — там же, — Дастин кивнул, свалил коробки с техникой на диван и, заведя руки за спину, подцепил ворот свитера пальцами, либо закрой дверь из-за ебанного сквозняка, либо включи музыку — банкноты в карманах искать необязательно. Дэнни театрально закатил глаза, нарочито-громко бросил четвертак на обувницу, закрыл дверь на три оборота ключа и, сбежав вниз по ступеням, снял автомобиль с сигнализации, усмехаясь, на голову, блядь, больной.        — Учеба? — переспросил Дэнни, когда уголек обжег кожу пальцев, и выбросил сигарету в урну с подтаявшим снегом на дне. — Замечательно, у меня неплохо получается делать вид, что информацию на лекциях я слышу впервые, — Сидни тепло улыбнулась в ответ, кивнула в сторону разъезжающихся дверей, погладила Дэнни ладонью по плечу и романтично произнесла: «иди уже, потом поговорим». — Спасибо, — благодарно ответил Дэнни, входя в центр, стягивая расстегнутую куртку за манжеты-резинки и забрасывая ее на плечо — вбежав по лестнице на второй этаж, здороваясь учтивым кивком головы со знакомыми докторами, свернул направо и, пройдя по коридору, практически неслышно постучал подушечками пальцев по нужно-необходимой двери. — Можно войти?        — Почему ты спрашиваешь? — Дэнни повернул ручку, толкнул дверь вперед, вошел в кабинет, надеясь вдохнуть глубиной легких привычный аромат спокойствия, тепла и уюта, и вопросительно приподнял бровь, смотря сначала на аккуратно-сложенные оконные рамы и выбитые стекла на полу, затем на пустой от документов и ноутбука стол, и только в конце — на диван и на Итана с толстой стопкой распечатанных листов в руках. Тяжелый день? — Уже нет, — ответил Итан, загибая страницу, убирая бумаги на подголовник дивана, и поднял с полки шкафа стаканчик остывшего кофе. — Как прошел твой?        — Специфически, — сказал Дэнни и, зябко поежившись от порывов ветра, набросил куртку на плечи. — Клянусь, что больше никогда-никогда не зайду на твою почту, не удалю ни одного сообщения, не приготовлю чечевичный суп и даже не сыграю в беспроигрышную лотерею… пожалуйста, не наказывай меня больше. Он самый невыносимый, избалованный, самодовольный, раздражающий и отвратительный человек на свете!        — Знаю, — спокойно сказал Итан, прикуривая сигарету, крепко затягиваясь и расслабленно откидываясь лопатками на спинку дивана, — ведь именно я научил его всему. Ты ему, кстати, нравишься. Не знаю почему именно, но нравишься.        — Нравлюсь? — возмущенно спросил Дэнни и, опустившись рядом с Итаном на диван, прижался к его плечу своим. — Он почти плеснул мне кофе в лицо, почти попал в голову бутылкой лимончелло, почти…        — Ключевое слово «почти», — сказал Итан и, беря Дэнни за руку, согрел холодные пальцы в ладони, — поверь, если бы он хотел сделать что-то подобное, то сделал бы, не задумываясь о последствиях, — оставив сигарету в пепельнице и вернув ее на полку, позволяя заполнять пространство кабинета тонкими завитками дыма с нотками арбуза и ментола в составе, Итан притянул Дэнни ближе к себе, ласково провел кончиками пальцев по щеке и тепло улыбнулся, трепетно-нежно сцеловывая с губ опьяняющее «я тебя больше жизни люблю». — Что ты сделал? Запер его в ванной? Приковал наручниками к батарее? Отравил еду?        — Яд — оружие женщин, — выдохнул Дэнни в губы Итана, прикрыл глаза, получая в награду ласково-медленный поцелуй, и, положив ладони на плечи, подался вперед, прижимаясь ближе, — я хотел спалить дотла его опизженный, размазанный колесами автомобиля по асфальту труп, — Итан звонко рассмеялся, вызывая лучезарно-виноватую улыбку Дэнни, и, крепко сжав пальцами край футболки, резко притянул к себе, вырывая из груди жадный вдох. — Неужели прозвучало настолько возбуждающе?        — Нет, я просто соскучился, — рука забралась под футболку, ладонь легла на талию, кончики пальцев прошлись по ряду ребер, порождая на коже цветение пышных бутонов мурашек — затуманенный взгляд Дэнни скользнул по лицу Итана, остановился на выразительных, пусть и уставших, глазах, подушечки бережно и трепетно коснулись веера ресниц, огладили орбитальную кость и веки, губы прижались к губам в невинном поцелуе, ладони легли на плечи, легкими, массажными движениями притягивая ближе. — Ответь честно: ты догадываешься о том, насколько сильно я тебя люблю? — произнес вкрадчиво-соблазнительный шепот практически на ухо, обжигающее дыхание прошлось по щеке, губы скользнули по шее, мгновенно считывая участившийся пульс — пальцы Дэнни впились в плечи Итана, практически вспарывая полумесяцами ногтей кожу лопаток под слоями пиджака и рубашки. — Знаешь, что я хочу только тебя? — Дэнни шумно выдохнул носом, кладя дрожащие не от холода ладони на лицо Итана, почувствовал обжигающую дрожь и забрался к нему на бедра, упираясь коленями в спинку дивана — под тканью футболки кончики пальцев мучительно-нежно вырисовывали ровные линии от шеи, по позвоночнику, до поясницы. Итан прижался щекой к левому ряду ребер Дэнни, прикрыл глаза, слыша вибрирующую ритмичную пульсацию и ускоренное дыхание, приподнял голову для волнующе-пламенного поцелуя и обнял за талию настолько крепко, что в легких на мгновение не осталось и крупицы воздуха. — Понимаешь из какого беспросветного, бесконечного дерьма тебе удалось меня вытащить? — Дэнни судорожно сглотнул от щемящей в груди трепетной нежности — по пальцам пробежала лихорадочная дрожь, губы Итан скользнули по щеке, впитывая дорожку слез. — Ты — воплощение всего, о чем я когда-либо позволял себе мечтать, — Дэнни крепко обнял Итана за плечи, впечатался лбом и кончиком носа в его шею — дыхание перехватывало, взрывающиеся внутри фейерверки чувств, ощущений и эмоций, казалось, невозможно было не принять, ни пережить, я очень сильно тебя люблю. — Я знаю. Я тоже очень сильно тебя люблю.        Пространство кабинета погрузилось в тишину, разрушаемую только частым сбитым дыханием Дэнни, стуком секундной стрелки в наручных часах Итана и словами, звучавшими настолько тихо и болезненно-прекрасно, что кружилась голова.        — Наверное, прозвучит ужасно, но я больше всего на свете боюсь, что это когда-нибудь закончится, — прошептал Итан, ласково обнимая ладонями лицо Дэнни, бережно притягивая к себе и нежно целуя в губы, — боюсь, что твои чувства охладеют, боюсь того, что в твоем внимательно-восхищенном взгляде проскользнет тень равнодушия, боюсь…        — Я… я знаю, что… — всхлипнув, сказал Дэнни, обхватывая дрожащими пальцами стенки холодного стаканчика и, поморщившись, с трудом проглотил несколько миллилитров крепкого американо, надеясь избавиться от ощущения сухости в горле после жадных вдохов,  — … что это говоришь только ты, но хочу сказать и я, поэтому слушай и запоминай: я никогда тебя не брошу, никогда никуда не уйду и вообще…        — И вообще? — переспросил Итан, улыбнувшись. — Я так не говорю, поэтому признавайся, кто он? Очередной невероятно-горячий столетний профессор?        — Очередной? — притворно-возмутившись воскликнул Дэнни и, скрестив руки на груди, посмотрел на Итана с таким нарочитым осуждением, что он рассмеялся. — Знаешь, как трудно в принципе найти столетнего мужика, а тем более — профессора! Очередной, ага, как же! Ты даже не догадываешься какой на них спрос! Что говорить о невероятно-горячих? Даже еле-теплых с трудом можно отыскать! Но я в трех списках на очередь, если интересно.        — Очень интересно, — ответил Итан и, обхватив пальцами скрещенные запястья, притянул Дэнни к себе. — Только ты недоговорил, что там «и вообще»?        — И вообще… я невероятно-сильно тебя люблю, — тепло сказал Дэнни, едва-едва касаясь губ Итана своими, — и моя любовь настолько безгранична, что я даже не придушу этого поганца подушкой, чтобы тебя не расстраивать. Теперь понимаешь, чем я готов пожертвовать ради тебя?        — Душевным спокойствием? Это очень мило, а ты — невероятно-щедрый человек, — излишне сентиментально сказал Итан и, взяв Дэнни за руку, нежно поцеловал ладонь, подушечки и костяшки пальцев, — но душевное спокойствие это слишком, лучше пожертвуй личным временем.        — То есть сердца и души тебе недостаточно? — притворно-недовольно спросил Дэнни, театрально закатывая глаза, и уже спустя мгновение рассмеялся, когда Итан прижал максимально-близко к себе, крепко обнимая руками вдоль и поперек спины. — Я настолько надоел тебе учащимся бездельником, что ты решил снизойти с вершины Олимпа — или откуда вообще ты взялся? — и взять меня на работу? Интересно и подозрительно, совсем чуть-чуть. Ну и… кем я буду? Чистильщиком подкладных суден? Носителем и заполнителем карт, чтобы на моем блеклом фоне твои медицинские знания сияли еще ярче? Возможно, мне достанется должность со-наблюдателя в смотровой?        — Нет, нет и нет, — ответил Итан, целуя Дэнни в губы после каждого произнесенного слова, — будешь моим незаменимым ассистентом, лучшим другом, понимающим коллегой, фантастическим любовником, любимым парнем, желанным партнером — выбирай любую должность; мы даже можем обедать за одним столом, но это конечно слишком интимно и богомерзко.        — Ты мог оставить в списке только прилагательные, или существительные, или пробелы между запятыми, я бы все равно согласился. Я безгранично тебя люблю, поэтому мой ответ «да» на все прозвучавшие варианты, — дрогнувшим голосом сказал Дэнни, кладя ладони на плечи Итана, подаваясь вперед и коротко вздрагивая от прикосновений подушечек пальцев, ведущих линии от сгиба коленей вверх по бедрам, точечно проходясь по боковым швам брюк, а на непрозвучавшие? Дэнни шумно втянул носом воздух, ощутил покалывающие искры бенгальских огней на коже от каждого ласково-трепетного касания и, наклонившись к уху Итана, тихо прошептал, — конечно да, конечно я буду любить тебя, заниматься с тобой любовью и целоваться с тобой под дождем до конца своих дней, и, пускай, это звучит слишком интимно и богомерзко.        — Заманчиво. Только, кажется, в списке было что-то еще, тоже тошнотворно-романтическое, не напомнишь?        — Ты не любишь ни цветы, ни конфеты, — прошептал Дэнни в губы Итана и жарко выдохнул от настойчиво-горячего поцелуя, — ничего не любишь кроме работы, друзей, кофе, сигарет и меня.        — Ты снова начинаешь забывать, что именно ты на вершине моего топ-три, но, честно скажу, кофе и сигареты догоняют, — тихо, словно сокровенную тайну, произнес Итан, крепко обнимая Дэнни и резко поднимаясь с дивана, вынуждая впиться пальцами в плечи, обнять ногами за талию и скрестить их в щиколотках на пояснице. — Прогуляемся до автомата?        — Там отвратительный зеленый чай, — серьезно ответил Дэнни, обнимая ладонями лицо Итана и нежно целуя в губы, — а ты слишком роскошно рекламировал отличную кухню в центре, поэтому… все отпускай, а то твои подчиненные подумают, что у тебя есть сердце.        — Не собираюсь я тебя отпускать, ни сейчас, ни вообще, — сказал Итан, перехватывая Дэнни одной рукой, и открыл дверь, — я, кстати, это говорил — на твой день Рождения, помнишь? — поэтому… мне пора начинать беспокоиться из-за твоих провалов в памяти?        — Тогда ты сказал, что не знаешь, что будет через месяц, — возразил Дэнни и поджал губы от неловкости и смущения, замечая поражено-удивленные взгляды санитаров. — На нас все смотрят. Господи, а вдруг они подумают, что мы с тобой спим? Хотя, кого я обманываю, все итак думают, что я попал сюда через постель. Кстати, между прочим, это не так! — строго сказал Дэнни, обращаясь к испуганным санитарам. — Спать мы стали гораздо позже! Примерно через месяц после первого свидания!        — Ты издеваешься? — притворно-недовольно спросил Итан и, прижимая Дэнни спиной к дверям лифта, нажал на кнопку вызова. — Я этого усатого два месяца клеил, это, кстати, несмешно, здесь соблазны на каждом шагу, сам посмотри, — Дэнни внимательным взглядом обвел троих санитаров, спешно удалявшихся к пожарной лестнице, и согласно кивнул, я отобью у тебя усатого, имей в виду. — Так, давай вернемся чуть-чуть назад, за пару мгновений до того, как оба возжелали этого невероятного мужчину. В твой день Рождения я сказал, что единственное, в чем уверен — в любви к тебе. И вот, прошло семь месяцев и ничего не изменилось — я все еще уверен в том, что люблю только тебя, хочу только тебя и всю жизнь хочу провести только с тобой.        — Нет, ну такими речами меня на работу еще не заманивали, — улыбнувшись сказал Дэнни и, наклонившись, обнял ладонями лицо Итана, чувственно-волнующе целуя в губы. — Поэтому я согласен на работу, пускай, в этот раз ты не подкупаешь меня печеньем с шоколадной крошкой в форме сердечка. Да-да, я сразу понял намек.        — Намек?        — Намек, — подтвердил Дэнни, — о том, что я тоже тебе понравился с первого взгляда. Так романтично, да?        — С первого взгляда… сейчас вспомню, точно — мне хотелось тебе врезать, — серьезно сказал Итан, входя в кабину, нажимая кнопку первого этажа и следом «удержание закрытых дверей».        — Ну… ладно, со второго взгляда?        — Со второго взгляда — я хотел разбить тебе голову вазой, — также серьезно и откровенно сказал Итан. — Ты меня, блядь, невыносимо раздражал.        — С третьего? — с полупрозрачной надеждой в расстроенном голосе спросил Дэнни, виновато прижимаясь ко лбу Итана своим, и невинно-романтически поцеловал в кончик носа, щеку и уголок губ.        — Да, наверное, с третьего, — предположил Итан, перекладывая руку на шею Дэнни и притягивая максимально-близко к себе для медленного и глубокого поцелуя, — но хотел точно с первого, — Дэнни жадно вдохнул, когда настойчиво-пьянящие поцелуи прошлись по изгибу шеи, а пальцы Итана крепко сжали ткань брюк на задней поверхности бедра, — и до сих пор хочу — не просто секса, хочу быть с тобой… не рядом, а вместе и всегда.        — Я тоже этого хочу, — сокровенно прошептал Дэнни в поцелуй и, опустившись на пол, крепко обнял Итана за плечи, скрещивая руки по линии лопаток, запуская дрожащие пальцы в волосы на затылке и вздрагивая от перепадов температуры — арктический холод стены лифта и невыносимый, всепоглощающий жар, исходящий от Итана отпечатками пальцев по коже, учащенным дыханием, бившем по сонной артерии, касанием губ и языка по свободным от одежды участкам тела, вынуждавшим гореть изнутри, задыхаться, желать большего, умирать и рождаться заново. — Я очень сильно тебя люблю.        — Я тоже тебя люблю, очень сильно, — сказал Итан, ласково целуя Дэнни в уголок слезящегося глаза, проводя ладонью по плечу до запястья, аккуратно беря за руку и бережно переплетая пальцы, — все хорошо, не нужно так из-за этого расстраиваться.        Дэнни негромко рассмеялся, стирая тыльной стороной свободной ладони дорожку слез на щеке, и запрокинул голову, растворяясь в череде торопливых, но несомненно — нежных поцелуев, пока мигающая стрелка на панели указывала вниз. Они вышли из кабины и вошли в кафетерий как нормальные, практически приличные люди, которые точно не планировали секундой ранее заняться любовью в лифте. Дэнни, замечая всё-понимающие взгляды, нервно заправил край футболки за пояс брюк, благодарно кивнул на протянутый Итаном пиджак и набросил на плечи, поднимая короткий воротник в слепой надежде, что отпечатки поцелуев еще не окрасились в красно-пурпурные оттенки. Подойдя к витрине, положив ладони на стойку, Дэнни коротко улыбнулся, когда Итан обнял его со спины за талию, поставил подбородок на плечо и возбужденно-бессвязно прошептал на ухо: «вам не хочется чего-нибудь эдакого, мистер Голдман?», по позвоночнику пробежали мурашки, пальцы на стойке дрогнули, а выдох получился слишком громким, отчетливым и практически умоляющим, «например, секс на пляже или кричащий оргазм?», ладонь Итана скользнула по бедру до тазовой кости, полумесяцы ногтей впились в кожу настолько сладко-больно, что Дэнни судорожно сглотнул. Позже.        — Камилла, нам безалкогольный глинтвейн и чашку американо, — спокойно сказал Итан, перекладывая ладонь на талию Дэнни, забираясь пальцами под края футболки и ласково оглаживая подушечками покрывающуюся мурашками кожу над мышцами пресса, — тыкву по-гречески, арабские фанты с грибами и кускусом и на десерт, пожалуй, брауни с мандариновой карамелью. Вас устраивает заказ, мистер Голдман? Хотите что-нибудь добавить?        — Меня все полностью устраивает, — ответил Дэнни, проведя одной ладонью по пылающей щеке, второй — перехватывая руку Итана у пояса брюк и переплетая пальцы в прочный замок; ласково-интимный поцелуй в висок, прикрытые веки, трепещущая на кончиках ресниц нежность — говоря откровенно, сейчас Дэнни внутренне и внешне плевать на весь остальный мир, на войны, голод, безработицу, акты насилия и вандализма, лишь бы все это — чувства, страсть, любовь, преданность, взаимопонимание, ласка, строгость, улыбки, смех и необходимость друг в друге — никогда не закончилось, — ты меня полностью устраиваешь.        — Приятно слышать, — ответил Итан, любяще-заботливо обнимая Дэнни со спины за плечи, ласково проходясь кончиками пальцев по линии ключиц, прижимаясь губами к изгибу шеи и говоря тихим шепотом на ухо, — ты тоже ничего, — Дэнни обхватил пальцами скрещенные на груди руки Итана, заинтересованно наблюдая за тем, как Камилла раскладывала аппетитные блюда по тарелкам, как наливала в высокий стеклянный бокал горячий глинтвейн с палочкой корицей и двумя засахаренными вишнями, как осторожно вливала черный кофе в картонный стаканчик, как бережно раскладывала все на подносе и как тепло улыбалась, искренне желая приятного аппетита. — Какие планы на завтрашний вечер? — спросил Итан, ставя поднос на поверхность стола, отодвигая перед Дэнни стул и торжественно вручая ему упаковку влажных салфеток и обернутую в пергамент вилку.        — На завтрашний? — Дэнни, перехватив руку Итана, посмотрел на циферблат часов и вопросительно приподнял бровь. — Ты действительно спрашиваешь о планах на вечер четверга? Не знаю, как всегда — послушаю лекции, подучу конспекты, буду ждать тебя с работы… ну, возможно, еще ножи заточу, исключительно для самозащиты от исчадия ада, оккупировавшего диван. А что?        — Джейсон предложил встретиться и напиться завтра, — сказал Итан, занимая место за столом, обхватывая пальцами ножку стула Дэнни и придвигая ближе к себе, — он попросил меня выбрать компанию тех, кто обречен страдать также, как мы с ним, поэтому без тебя этот вечер не может состояться.        — Вот как, — заинтересованно сказал Дэнни, накалывая на зубья вилки треугольники запеченной тыквы и поднося к губам Итана, — то есть, ты считаешь меня самым обреченным страдальцем?        — Конечно, — серьезно ответил Итан, откусывая кусок тыквы с козьим сыром и розмарином и медленно пережевывая, — ты ежесекундно на развилке: я или нормальная жизнь. Поэтому да, ты — самый обреченный страдалец в этом огромном мире.        — Никогда не был фанатом нормальной жизни, — сказал Дэнни, подаваясь вперед, поддевая кончик носа Итана своим, нежно целуя в губы и накрывая его руку ладонью, — и даже, если представить, что данная развилка есть и я нахожусь на ней ежесекундно, то я буду выбирать тебя из раза в раз, — Итан отломил ребром вилки кусочек фанта, обмакнул в соус, и протянул Дэнни. — Вкусно, — сказал Дэнни, прожевав, — кухня и правда отличная.        — С твоей не сравнится, — сказал Итан, подхватив сгиб колена Дэнни, и закинул его ногу себе на бедро, — так что, согласен?        — Подработать трезвым водителем? — спросил Дэнни, улыбнувшись. — Конечно согласен.        — Ты будешь там не в качестве трезвого водителя. Минуту, — сказал Итан, вытягивая вибрирующий звонком телефон из кармана брюк, и расслабленно выдохнул, — блядь, наконец-то шину поменяли, Бог любит меня.        — Конечно любит, — подтвердил Дэнни, ласково проводя кончиками пальцев по щеке Итана, — ведь ты самый замечательный человек в этом огромном мире. Я тоже тебя люблю, если конечно интересно.        — Очень интересно, — сказал Итан, откладывая в сторону телефон, отпивая пару глотков кофе и протягивая Дэнни широкую трубочку для глинтвейна, — это в принципе интереснее всего в этом огромном мире. И, к слову, взаимнее всего в этом огромном мире, — Дэнни тепло улыбнулся, подцепляя ручкой вилки засахаренные вишни, обхватывая их губами, срывая с плодоножки, и, переложив руку на шею Итана, передал одну с поцелуем. — Из тебя бы вышел отменный наркоторговец.        — Несостоявшийся достойный сын, понимающий брат, знаменитый футболист, прекрасный архитектор, отменный наркоторговец — Господи, сколько прекрасных званий и титулов я успел упустить. Спасибо за еще один повод для выдуманной депрессии.        — Не переживай, — сказал Итан и, приблизившись к лицу Дэнни, нежно поцеловал в губы, — ведь есть звания и титулы, которые я не позволю тебе упустить.        — Какие, например?        — Ты знаешь, какие — сказал Итан, и Дэнни почувствовал, как кровь прилила к лицу, а по предплечьям разошлись волны мурашек, — я очень сильно тебя люблю, а ты уже ответил согласием на неозвученные варианты, нет-нет-нет, никаких слез сейчас, — Дэнни коротко всхлипнул, сморгнул подступившие к глазам слезы и прижался лбом к виску Итана, я очень сильно тебя люблю и буду тем, кем ты попросишь.

Все девочки в школе говорили: с таким голосом он способен обратить самого дьявола. (Дженнифер Макмахон. Люди зимы)

— «You love me, you need me, call it casual sabotage».        Дэнни аккуратно снял кожуру, кропотливо избавился от флоэм, выложил восемь очищенных бананов на дно металлической миски, с помощью зубьев вилки превратил в однородное пюре, добавил ванильный экстракт и, натянув на руку плотную латексную перчатку, выжал из половины лимона две столовых ложки сока, тут же выбрасывая неприглядные остатки в мусорное ведро вместе с целой половиной.        Ранним утром, открывая дверцу холодильника, Дэнни застыл от шока, не в силах подобрать и пары цензурных слов — лимоны были повсюду: на полках, в поддоне, нарезанные кольцами в тарелках, даже плавали четвертинками в лимонаде в двух кастрюлях и кувшине. Первым порывом было собрать все в мусорный пакет, выбросить к чертовой матери из квартиры, но, собравшись с мыслями, Дэнни выбрал второй порыв — не обращать внимание, ведь рано или поздно Дастин либо успокоится, либо отстанет, либо случайно поскользнется и ударится виском об… обо что-нибудь.        Дэнни встряхнул головой, осознавая, что последние пятнадцать минут нарезал ножом банановую кожуру, проверяя острие лезвия, и приступил к тесту. Вытянув из подвесного шкафа миску побольше, всыпал на дно триста граммов просеянной муки, две чайных ложки разрыхлителя, влил два стакана молока, вбил пару яиц, добавил шесть столовых ложек меда и столько же — сливочного масла, смешал с подготовленным ранее пюре и, взявшись за миксер, задумчиво закусил нижнюю губу — шуметь в кухне не хотелось принципиально — Дэнни подхватил миску, воткнул вилку шнура в ближайшую к двери розетку и, устроившись на верхних ступенях лестницы, включил максимальную скорость миксера. Как он и планировал, звук насадок по металлическим стенкам миски был настолько зубодробительно-громким, что Дастин, подскочив на диване, совершенно неграциозно рухнул на пол, потянув за собой и одеяло с подушкой, и ноутбук, и колонку, стоявшую на подголовнике.        — Рад, что ты проснулся, — сказал Дэнни, приветливо качнув в воздухе завязанным мусорным пакетом, — сделай доброе дело: освободи эту прекрасную квартиру от мусора.        — С превеликим удовольствием, — ответил Дастин, швыряя подушку и одеяло на диван, и проверил на ощупь прочность корпуса колонки и держателей экрана ноутбука, — только один вопрос: ты уверен, что влезешь в мусорный пакет? Если не уверен, не стоит переживать, я одолжу у соседей циркулярную пилу — влезешь по частям, — Дэнни почувствовал, как под правым глазом дрогнул мускул — прекрасная стеклянная поверхность не менее прекрасного стола была завалена смятыми упаковками чипсов, орешков и кукурузных палочек, также — высохшими чайными пакетиками, из которых, видимо, Дастин выстраивал неведомую геометрическую фигуру, на полу разлито что-то отдаленно-напоминающее симбиоз кофе, чая и лимонных колец в придачу, вещи тоже валялись на полу неприглядным комом вперемешку с полотенцем. — Небольшой беспорядок, — простодушно сказал Дастин, махнув рукой, — не обращай внимание, при рабочем процессе и не такое случается.        Дэнни глубоко вдохнул, прикрыл глаза на мгновение, мысленно досчитал от нуля до десяти и, поднявшись с лестницы, толкнул мусорный пакет ногой — тот, словно тело тряпичной куклы, полетел вниз по ступеням и, оказавшись на полу первого этажа, развязался, извергаясь банановой кожурой, яичной скорлупой и коробкой с оставшимися миллилитрами молока.        — Швабра в кладовой, я бы и сам с превеликим удовольствием убрался, но нужно успеть не только выпечь ванильные кексы с бананом, но и собраться на работу, — Дэнни толкнул дверь спальни и ласковым голосом произнес, — прозвенит через полминуты, милый, пора просыпаться, — обернувшись через плечо, заметив всего на мгновение смятение Дастина, самодовольно улыбнулся, видя, как за долю секунды тот вскочил на ноги, спешно собрал весь мусор со стола и пола, с трудом утрамбовал в мешок и, чудом не поскользнувшись на разлитом молоке, побежал в сторону кладовой. Дэнни вошел в спальню, опустился коленями на край кровати и предельно-романтично поцеловал сонного Итана в щеку, шею и плечо. — Доброе утро.        — Доброе утро, — сказал Итан, нажимая на кнопку будильника за секунду до того, как он прозвенит. — Мне показалось, или кто-то сверлил стены? Господи, что за грохот внизу?        — Дастин решил убраться.        — Сам? — уточнил Итан, вопросительно приподнимая бровь, и устроился в кровати поудобнее, прикуривая сигарету и задерживая дым в легких на несколько секунд, чтобы окончательно пробудить разум. — Что-то мне подсказывает, что ты о чем-то недоговариваешь, — потянув Дэнни на себя, заинтересованно заглянул в миску, что он держал в руке вместе с миксером, и, постучав насадкой по стенке, театрально закатил глаза. — Как мелочно, мистер Голдман, Вы можете гораздо лучше.        — Решил пойти с пешек, — пожимая плечами, сказал Дэнни, провожая взглядом дымное колечко, вылетевшее из приоткрытых губ Итана, до потолка, — и пока даже веду по счету, поэтому… не знаю, посмотрим, что будет дальше.        — Твоя пешка съедена, — прошептал Итан, расслышав быстрые шаги по лестнице, — конь, кстати, тоже, — у Дэнни от возмущения и злости распахнулись глаза — Дастину хватило наглости не только запрыгнуть в кровать, но и, пожелав доброго утра, осыпать лицо Итана чередой торопливых поцелуев. — И тебе доброе утро, сны были прекрасными?        — Самыми прекрасными, — довольно ответил Дастин, устраиваясь в кровати поудобнее, поджимая ноги под себя и задумчиво переводя взгляд со спокойного лица Итана на раздраженное — Дэнни, — надеюсь, ванильные кексики с бананом продолжат это доброе утро и зарядят нас всех замечательным настроением на весь день. Так и быть, я могу помочь — сварю нам вкуснейший кофе и заварю восхитительный чай с листьями сенны для Дэнни — от него такой чудесный эффект! — Итан скрыл смешок за картинным и нарочито-осуждающим покашливанием, Дэнни с трудом сдержался от желания воткнуть вилку миксера в розетку и взбить глаза Дастина насадками до однородной текстуры. — А у вас тут, кстати, уютненько — все эти милые закладочки, блокнотики, цветные карандашики — здесь что, леди Саммер иногда ночует?        — На закладочках изображены фрески Франсиско Гойи — назвать их милыми язык повернется только у маньяка-социопата, в милых молескинах содержится информация, в которой ты не сможешь разобраться при помощи интернета даже при наличии цветных подчеркиваний, — серьезно, предельно-холодно сказал Дэнни и, смерив Дастина уничтожающим взглядом, ложнодоброжелательно улыбнулся. — Не утруждайся, мне не нужна помощь ни с чаем, ни с кофе, лучше займись чем-нибудь полезным — например, расширь кругозор, — поднявшись с кровати, подтянув за собой провод миксера, вилка которого только чудом не прошлась металлическим корпусом по скуловой кости Дастина, Дэнни передал Итану пепельницу, нежно поцеловал его в губы и сказал, что ждет к завтраку через полчаса.        — Ну и, — начал Итан, когда Дэнни вышел в коридор, — что ты сделал?        — Ничего такого, — ответил Дастин и, пожав плечами, раскрыл молескин, вдумчиво читая написанный от руки текст, — купил пару лимонов. Пару килограммов. Думал, будет весело.        — Господи, дай мне сил и терпения, — прошептал Итан, отбрасывая в сторону одеяло, поднимаясь с кровати и лениво потягиваясь. — Либо научитесь уживаться под одной крышей, либо научитесь друг друга игнорировать.        — Серьезно? Ты что, не слышал? Он меня узколобым назвал!        — Правильно назвал, — холодно сказал Итан и, открывая зеркальную дверь шкафа, вытянул вешалку с костюмом, — или ты думаешь, что покупка двух килограммов лимонов — показатель выдающегося интеллекта? — Дастин поджал губы, отложил молескин на тумбочку и, поднявшись, нервно размял пальцы перед тем, как аккуратно разложить подушки у изголовья, разгладить ладонями простынь и заправить постель. Итан одобрительно кивнул и, потрепав Дастина по волосам, коротко поцеловал в висок, — спасибо за первый шаг, увидимся за завтраком.        Из кухни доносились ароматы закипающего кофе в турке, запекающихся ванильно-банановых кексов в духовом шкафу, облепихи на пенной шапке мыльной губки для мытья посуды и свежевыжатого лимонного сока из стеклянного стакана; Дэнни вытер руки махровым полотенцем, придирчивым взглядом посмотрел на сияющий хромированный кран и, расслабленно выдохнув, опустился над корточки перед стеклом духового шкафа, наблюдая за неспешным ростом кексов в формах для запекания — треснули на вершине, наверное, мед попался некачественный, или разрыхлителя добавил слишком много.        Дастин занял место за накрытым столом, опустил кончики пальцев на белую скатерть, нерешительно и предельно-тихо постучал, привлекая внимание Дэнни, но никакой ответной реакции не дождался — он не сводил взгляда с кексов, пальцы, обхватившие ручку духового шкафа, коротко дрогнули, а вздох получился настолько тоскливым, что стало не по себе.        — Случилось что-то? — осторожно спросил Дастин; Дэнни обернулся через плечо, кивнул, подхватил прихватку, и, открыв дверцу, воткнул деревянную шпажку в центр кекса, либо с духовкой что-то, либо я сделал что-то не так — не запекаются, похожи на уродливый фондан. Дастин подошел ближе, сел рядом с Дэнни на корточки и внимательно посмотрел на частички жидкого теста на шпажке. — Может, нужно остудить после выпекания? Текстура банана, все дела.        — Да, наверное, — согласился Дэнни, выключая таймер ровно за секунду до того, как он прозвенит, и потянул на себя противень, — визуально, вроде, готовы. Просто… просто они сгорят, если оставить еще на десять минут. Да, блядь, — обреченно произнес Дэнни, когда густой кофе, судя по шипящим звукам, вылился на конфорку и начал гореть, заполняя пространство кухни сизым дымом, — Господи, дай мне сил.        — Держи, — торжественно сказал Дастин, похлопав Дэнни по плечу, — пользуйся только в случае крайней необходимости, — поднявшись на ноги, подхватив с края раковины тряпку, смочив в воде, стер выкипевший кофе с конфорки и, повернув вентиль плиты, отставил турку в сторону, — кофе спасен, а кексики, кстати, пахнут не только съедобно, но и вкусно.        — Пожалуйста, не нарушай границы личного пространства, когда у человека в руках что-то тяжелое или горячее, — без тени злости и недовольства сказал Дэнни, поведя плечом, поставил противень на варочную поверхность, смерил скептичным взглядом кексы, снова воткнул острие шпажки в центр и задумчиво закусил нижнюю губу, — условные и безусловные рефлексы, естественные или искусственные, никто не может выключить по щелчку, ни на футбольном поле, ни за его пределами, — он произносил слова тихо и спокойно, пока руки ловко перекладывали кексы на дно круглой тарелки с помощью силиконовой лопатки — желтый ракитник пергамента одноразовых форм-тюльпанов выгодно подчеркивал золотистый оттенок запеченного теста. — Подай, пожалуйста, кокосовую стружку, она в том самом шкафу, где поселился весьма симпатичный деревянный ящик с лаймами.        — Симпатичный? — воодушевился Дастин, открывая дверцу шкафа, и вытянул коробку с разнообразными специями, добавками, красителями и кондитерскими посыпками. — Я, между прочим, полночи вырезал кленовые листья из разноцветной тишью.        — Так это кленовые листья? — спросил Дэнни и, переложив творожный крем в кондитерский мешок, аккуратно украсил верхушки кексов, присыпая кокосовой стружкой — получалось красиво и аккуратно, можно было смело фотографировать и отсылать в любое агенство, предоставляющее ресторанам рецепты и изображения для меню. — Я думал, что это звезды, которые вырезал без помощи ножниц слепой бездомный с тремором за кусок пиццы для голодного пса, — Дастин театрально закатил глаза, скрестил руки на груди, отражая на лице всю мирскую скорбь одновременно. Дэнни убрал тарелку с кексами на полку холодильника, закрыл дверцу и принялся за приготовление чая, изредка поглядывая на наручные часы — осталось полчаса до выхода из дома, за которые не только нужно успеть позавтракать, но и переодеться во что-то более достойное, чем рванные на коленях джинсы и толстовка. — Но в любом случае это очень милый поступок, большое спасибо, — забрасывая столовую ложку листового зеленого чая с перемолотой корицей и плодами персика на дно чашки, Дэнни залил все кипятком, накрыл блюдцем и, посмотрев на Дастина, серьезно сказал, — у меня сейчас совсем нет времени на повторный просмотр «Как избежать наказание за убийство», поэтому, пожалуйста, не порть мой чай.        Дастин заверил, что будет сдерживаться от желания всеми внутренними и внешними силами, небрежно махнул рукой и, вытянув сито-фильтры из пачки, расставил перед собой две чашки, турку и стакан лимонного сока, иди-иди, постараюсь не залить кофе ни столешницу, ни пол, ни белую скатерть. Дэнни, отойдя от плиты, еще некоторое время постоял в дверном проходе, наблюдая за тем, как Дастин, пускай неумело, разливал кофе по чашкам, недовольно фыркал, когда проливались пара капель, и тут же вытирал столешницу мокрой тряпкой. Значит, это не просто утрированные детские шалости, подумал Дэнни, входя в спальню, расстегивая молнию и пуговицу на джинсах и снимая толстовку, у него действительно проблемы с координацией и мелкой моторикой. Переодевшись в зауженные джоггеры с карманами на молнии и белую футболку, Дэнни выдохнул, смотря на себя в отражении зеркальной двери шкафа, и, надев очки в широкой черепаховой оправе, мысленно пожелал о том, чтобы сегодняшние утро, день, вечер и ночь прошли превосходно.        В коридоре преобладал аромат шафрана, тимьяна и малины — дверь душевой была открыта настежь, Дэнни, сделав пару глубоких вдохов подряд, вошел в кухню и учтиво кивнул, видя, что его чашка чая покорно стояла рядом с чашкой Итана, накрытая блюдцем. Пожелав еще раз доброго утра, Дэнни, вооружившись ножом для масла, открыл дверцу холодильника и, помедлив несколько мгновений, разрезал самый неудавшийся кекс с покосившейся шапкой крема — действительно, застыл и теперь выглядел внутри предельно-готовым и даже симпатичным. Текстура банана, все дела.        — Приятного аппетита, — сказал Дэнни, ставя тарелку на центр стола, и, опустившись на стул, поднял блюдце с чашки — чаинки и плоды персика осели на дне, в нос ударил аромат корицы и, по странному стечению обстоятельств, именно в это мгновение за окном пошел снег, а пейзаж улицы сбавил резкость и контраст из-за полупрозрачного тумана. — А это что?        — Мои записи, — ответил Итан, подталкивая два блокнота ближе к руке Дэнни, — читать вдумчиво необязательно — я подчеркнул нужное, поэтому не переживай из-за утреннего собрания.        — А почему, чисто гипотетически, я мог переживать из-за утреннего собрания?        — Потому, что именно тебе выпал уникальный шанс его провести. Мне нужно будет уехать на несколько часов, но ничего страшного — я в тебя верю и ты точно справишься.        — Я? — удивленно спросил Дэнни, судорожно открывая блокноты и пробегаясь взглядом по тексту. — Нет-нет-нет, перенеси собрание и продекламируй это сам. Они меня даже слушать не станут — в конференц-зале начнутся гул, дебаты и танцы на столе, а Брайан забросает меня бумажными самолетиками, как делает всегда, когда кто-то говорит о том, в чем не является экспертом. Р-разве не Коул должен заниматься всем этим в твое отсутствие?        — Коул некомпетентен, — ответил Итан, мгновенно останавливая и паническую атаку Дэнни, и начинающийся нервный срыв, — тебе я доверяю больше, поэтому расслабься, вдохни побольше воздуха и прочитай записи еще раз — там ничего особенного: расписание на неделю, подведение итогов по прошедшему месяцу и план на будущий. Выслушаешь предложения по увеличению работоспособности, покиваешь, запишешь самые идиотские варианты — позже вместе посмеемся. Если кто-нибудь решит пренебречь инстинктом самосохранения и ляпнет глупость, которая тебя обидит, я не только уволю этого человека, но и выброшу в окно. Договорились?        — Тебе не кажется, что это слишком? — опасливо спросил Дэнни, аккуратно снимая пергаментную бумагу и протягивая самый красивый кекс Итану. — Сам понимаешь, кивать — выше моих сил, но я сделаю это не только из-за огромной любви к тебе, но и из-за того, что слова «тебе я доверяю больше» меня подкупили — спасибо, обещаю, с моей стороны собрание пройдет на высшем уровне.        — И… все? — тоскливо спросил Дастин, подперев щеку ладонью согнутой в локте руки. — На этом конфликт исчерпан? Что, даже сцены ревности не будет? Он вообще-то на несколько часов уезжает в неизвестном направлении и никаких подробностей не сообщает. Это, знаешь ли, странно. Ну же, мне так скучно сидеть дома — хочу увидеть экшн, — Дэнни нарочито-картинно двинул тарелку с кексами вперед, говоря одним взглядом: «ешь молча, во имя правильной работы метаболизма, нервной системы и даже пульса», но мысленно согласился с Дастином — действительно никаких подробностей, а это чертовски-странно. — Какие вы все-таки скучные.        — Все сказал? — спросил Итан, отпивая несколько глотков крепкого американо, и вытянул последнюю сигарету из открытой на столе пачки. — Если тебе интересно, куда я еду, можешь просто спросить.        — Хорошо, куда ты едешь?        — На важную встречу, — ответил Итан, крепко затянувшись, и расслабленно выпустил кольца дыма из приоткрытых губ, — ответ устраивает?        — А поточнее? Где пройдет встреча, с кем?        — В здании, с человеком.        — Ты невыносимый, — обессиленно сказал Дастин и одарил Дэнни настолько сочувственным взглядом, что тот вопросительно приподнял бровь, — ничего-ничего, это не мое дело.        — Верно, — согласился Итан, допивая остывший кофе за один глоток, и поцеловал Дэнни в висок в благодарность за вкусный завтрак, поднимаясь из-за стола, — встретимся на парковке, мне нужно еще в магазин зайти. А ты — веди себя достойно и не спали квартиру, готовя попкорн, — продолжил строже, потрепав Дастина по волосам, и вышел из кухни, подхватив со спинки стула пиджак, — до вечера.        В пространстве кухни повисла обволакивающая тишина, настолько осязаемая и яркая, что в ушах взорвался белый шум, наполняя разум неприятным гулом — Дастин бездумно пожал плечами и, вооружившись чайной ложкой, выедал кекс из пергаментной бумаги, изредка поглядывая на Дэнни поверх пол-литрового стакана с эспрессо романо; судя по выражению лица, он спешно старался перебрать в голове всевозможные варианты, вспомнить последние разговоры, до-банального ткнуть пальцем в небо, но, кажется, ничего не получалось, а что самое страшное — ему варварским образом закрыли рот, ведь если он задаст Итану этот или похожий вопрос, то собственноручно наденет на большой палец ноги бирку «Дэнни Голдман, девятнадцать лет, умер от разрыва сердца, причина: неумение доверять любимому человеку и умение вестись на безобидные провокации».        — Попкорн в третьем ящике, — сказал Дэнни, указывая рукой на шкаф под раковиной, — есть карамельный, сырный, соленый и, кажется, ягодный. Если выберешь сырный, помой, пожалуйста, микроволновку, — поднявшись из-за стола, задвинув стул, допил чай и, быстро помыв чашку, поставил ее на сушилку. — Если понадобится что-то еще, звони Итану, номер…        —… на холодильнике, помню, — ответил Дастин, приступая ко второму кексу. — Просто ради уточнения, я могу съесть только пять? — Дэнни непонимающе моргнул, проверил уровень заряда в телефоне и убрал его в карман. Что, прости? — Ну, их же пятнадцать. Пятнадцать поделить на три…        — Господи, Боже, — рассеянно выдохнул Дэнни, произнося мысленно: «в каком аду ты прежде жил» — открывая дверцу холодильника и рассекая ладонью воздух перед полками, продолжил с теплой улыбкой, — бери все, что понравится, ешь все, что захочешь, кроме уксуса — это опасно, если потребуются вещи, можешь брать мои или Итана, все, кроме костюмов и нижнего белья, но если нужно белье, поищи в подвесном шкафу в ванной — там стопка в заводских упаковках. Ну, кажется, все. Так, мне нужно на работу, благодарю, — сказал Дэнни, когда Дастин протянул блокноты, — не говори Итану, что я сказал такое, но чувствуй себя как до… нет, чувствуй себя свободно и расслабленно. Пока.        Пока, шепотом ответил Дастин, ставя стопу на край стула, прижимая согнутую в колене ногу к груди, опуская на нее подбородок и обнимая свободной от стакана с эспрессо рукой; хотелось спросить, как это — чувствовать себя спокойно и расслабленно, но он сдержался, сделал глоток кофе и внимательным взглядом обвел сверкающую чистотой площадь кухни.        Когда входная дверь закрылась, когда снегопад, несмотря на плюсовую температуру воздуха, усилился, Дастин поднялся из-за стола, собрал смято-сложенные пергаментные упаковки, выбросил в мусорное ведро и, включив воду в раковине, глубоко вздохнул, видимо, ему это действительно важно.        Наверное, когда не сам выбираешь место и образ жизни, нужно уметь благодарить судьбу за людей, которые стараются создать ауру уюта и наполнить пространство теплотой и безопасностью, и идти на компромиссы.        Успокойся, ничего страшного не случится, если разобьешь чашку или тарелку, никто не тронет тебя, если съешь последний кусок торта, не назовет безруким кретином, если перепутаешь сорт чая, не запрет в темном туалете до прихода родителей, если будешь путаться под ногами, и не изобьет после, если тебе хватит храбрости кому-нибудь об этом рассказать.        — Представь себе аккуратный заброшенный домик с чередой гипсовых гномов на лужайке и петуниями в горшках на подоконнике. Теперь представь, что некто безумно печальный смотрит на тебя из окна на чердаке, словно приведение или человек, вырвавшийся из лап сомнамбулизма, смотрит испуганно и удивленно — именно так смотрит Дастин, слыша вполне обычные гостеприимно-милые вещи.        — Я знаю, — сказал Итан, обнимая потерянно-расстроенного Дэнни за плечи и прижимая ближе к себе, — сильным, смелым и эгоистичным он только кажется. Пожалуйста, будь к нему помягче, не отчитывай за мелкие промахи, не смотри осуждающе — у него свое представление мира, а людей, которых он способен в него впустить, ничтожно мало. Но и слишком добрым и всепрощающим быть не нужно, поэтому поступай, как всегда — на контрастах.        Дэнни согласно кивнул, запрокинул голову и тепло улыбнулся, чувствуя практически невесомое прикосновение подушечек пальцев к осевшим на ресницах снежинкам, нежный поцелуй в кончик носа, губы и уголок глаза. Где-то вдалеке, за углом, владельцы магазинов и кофеен расчищали широкие тротуары с таким остервенением, словно с неба на асфальт падал не снег, а все ошибки молодости разом, настигнувшие их именно сейчас, в самый неподходящий момент. Дэнни на мгновение задумался о собственных ошибках, совершенных, возможно, год, два или пять лет назад, но лишь мысленно рассмеялся — если они и были, то точно привели туда, куда он и хотел;        Дэнни, пускай только недавно, смог верно сложить детали жизненного пазла — он принял и полюбил себя со всеми достоинствами и недостатками, понял, чем именно хочет заниматься сейчас и в будущем, встретил человека, о взаимной любви с которым не позволял себе даже мечтать, обрел настоящий дом — безопасный и уютный оазис, пропитанный комфортом и заботой насквозь, научился слушать и говорить, читать залпом и выбирать важное между строк, действовать инстинктивно, но и не забывать включать холодный рассудок;        Дэнни, казалось, что он просто-напросто научился видеть жизнь больше и объемнее, чем прежде, понимать мотивы поступков и признавать, что есть вещи, которые лично он изменить не в силах, но также осознал, что попыток оставлять нельзя.        Дэнни Голдман, отдавший всю юность футболу на позиции нападающего, решил, что иногда можно поиграть и в защите — нет, не территории, а людей, оберегать которых заставляет не обстоятельства или инстинкты, а стремление не потерять душевную близость.        — Ты подарил мне блаженство, больше которого не бывает, — прошептал Дэнни, приподнимаясь на носочки, обнимая ладонями лицо Итана и нежно целуя в губы. — Ты для меня всё, всё во всех смыслах.        — Ты для меня — тоже. Я очень сильно тебя люблю. — «I can't face the dark without you».        Пожалуй, увидев нас вместе, на улице, в кафетерии, на заднем дворе, в одном лифте или как сейчас — на стоянке, можно подумать, что мы бывшие соседи по комнате в университетском общежитии, давно растерявшие отголоски былой привязанности и почему-то оттягивающие признание этого факта.        Алекс искренне надеялся, что его лицо не выражает ни озадаченности, ни шока, ни растерянности, которые он испытывал почти всегда, когда в полной мере физически ощущал близость чужого тела. Глядя на лицо Эшли, изредка кивая на произнесенные им реплики, Алекс чувствовал себя так, словно застал кого-то близкого за чем-то отвратительно-непристойным. Он видел его совсем другим человеком, не тем, кем прежде рисовало его влюбленное подсознание, и понимал, что то раннее возбуждение, которое он испытывал с завидным постоянством, сменилось брезгливостью. Он вспоминал, как после каждого расставания с ним превращался в собственного призрака, как выпадал из реальности, как часами бродил тенью по комнатам, как не находил себе места в жизни, и понимал сейчас, насколько был глуп тогда, когда не хотел слышать мудрых советов отца, когда отгораживался стеной холодного отчуждения от всего мира, когда прятался за стопками учебников и за пробежкой очередных десяти километров, надеясь окончательно вытрясти из головы его образ, вспоминал, как было трудно ходить среди людей, одеваться по-новому, улыбаться и кивать, вместо того чтобы просто свалиться и лежать без сил.        Да, Алекс Дефо, где были твои глаза?        Прижимаясь бедром к капоту автомобиля, скрестив руки на груди, Алекс задумчиво вглядывался в лицо Эшли и думал о том, что оно при склонности к сумбурным мыслям, вкупе с привычкой смотреться в зеркало постоянно, должно доставлять обладателю душевные муки: лицо могло казаться то красивым, то уродливым, то опять красивым, и так без конца, в зависимости от преломления света — Англия вообще полна подобными (не)красивыми мужчинами и женщинами, обласканными матерями, вдалбливающими в голову, что они, дети, далеко пойдут, благодаря неотразимой внешности.        Да, Алекс Дефо, где был твой внутренний психотерапевт?        Алексу казалось, что пообщавшись с Эшли подольше, дольше положенного, можно начать догадываться о том, что он видит не людей, таких какие они есть на самом деле, а им же выдуманных персонажей, которых он же мысленно снабдил всеми необходимыми качествами для участия в трагедии и комедии жизни — не потому, что такова природа, а потому, что ему, Эшли, хочется жить в мире, населенном выдающимися яркими личностями, как настоящему, пусть и бесталанному, писателю — его герои должны если рыдать, то навзрыд, если любить, то до одержимости, если страдать, то до приступов душевного раскола, если радоваться, то до слез и безудержного хохота — все должно быть утрировано, нарочито, искусственно — так, как не бывает в обычной жизни; вернее бывает, но не у всех, и не сразу. В основе его самобытного эгоцентризма далеко не скупость и ограниченность, а лживая щедрость и продуманная до мелочей тактика; поэтому, когда он настаивает, что люди забавнее, эксцентричнее, увереннее, глубже, красивее и способны принести миру больше пользы, чем представлялось им даже в самых смелых фантазиях — невозможно не верить… пока общение близкое, люди начинают думать, что он — единственный, кто смог их понять, единственный, кто смог разглядеть подлинные качества. Нет, не единственный, теперь понимал Алекс, переводя взгляд на окна онкологического центра, Господи, как же я сразу не понял? Ты очаровал меня не собой, а им… и именно поэтому все, надломившись, треснуло. Это моя вина, что я предпочел копию, даже не догадываясь о существовании оригинала. Настоящего, неподдельного, не пытающегося казаться лучше, чем он есть на самом деле, не обещающего невозможного, способного выслушать, понять и помочь. Одного не понимаю, ты его любишь или ненавидишь? Подражание — дань уважения, или всплеск сидящего в глубине души презрения? Но, возможно, я просто ошибаюсь и на самом деле — банально зол и разбит из-за того, что ты ушел?        Да, Алекс Дефо, лучше тебя психотерапевта не найти.        Ладно, я уже опаздываю, увидимся, произнес Эшли и, развернувшись на пятках, быстро направился к главным дверям Слоун-Кеттеринга, прикуривая сигарету, поднимая воротник кожаной куртки и взмахом руки приветствуя сонного, замученного Гранта. Алекс на мгновение растерялся, даже подумал о том, что произнес мысленный монолог вслух, но секундой позже, когда теплая ладонь аккуратно и ласково закрыла глаза, все понял — по странному стечению обстоятельств Брайан Оуэн превратился в живой триггер: Эшли внутренне и внешне трясло от истинной животной ненависти — казалось, что ни один тиран, деспот, маньяк и убийца за время всемирной истории не смог даже приблизиться к той степени отвращения, какую Эшли испытывал от одного только факта существования Брайана в одном пространстве с ним — его раздражало все, начиная от внешнего вида и манеры одеваться, продолжая суммой с множеством нулей на счетах его семьи и заканчивая одним простым фактом — Брайан спит с Алексом, с его Алексом, и от этого, черт возьми, на душе мерзко…        Алекс накрыл руку Брайана своей ладонью, тепло улыбнулся, слыша шелест крафтовой бумаги, смущенно покраснел, ощущая череду торопливых поцелуев, скользнувшую по щеке, шее и плечу, и повернулся, учтиво принимая букет темно-фиолетовых орхидей, растворяясь в крепко-нежных объятиях и желанно припадая к любимым, родным, всегда теплым губам.        — Выглядишь замученным, но красивым — больше, родители несильно расстроились из-за того, что я не смог их встретить?        — Несильно, плановый осмотр — достойное оправдание в свою защиту, — задумчиво проговорил Брайан, переводя взгляд на лобовое стекло ягуара, — наверное, мне нужно купить машину; да, точно, осталось только убедить отца в том, что я внезапно полюбил это странное средство передвижения. Думаешь, поверит? — Алекс вымученно улыбнулся, понимая, что Брайан не ждал ответа, а вопрос задумывался риторическим изначально; купить машину можно — одну, две, даже десять — только это, едва ли приблизит Брайана хоть на дюйм к пониманию, что с врожденным артритом можно жить полноценно и не выглядеть бомбой замедленного действия в глазах окружающих. Множество споров «за вождение» Алекс уже проиграл, поэтому новый точно не собирался начинать. Глупо и бессмысленно, Брайан в этом вопросе пуленепробиваемый, а Алекс зачастую слишком экспрессивен — еще пару месяцев назад ему хватило глупости сравнить вождение автомобиля со скальпелем в руке и получить ответ: «Спасибо, что веришь в меня и поддерживаешь, на тебя всегда можно положиться», произнесенный с таким ядовитым сарказмом, что Алексу показалось, будто рухнул небосвод, а земля пошла трещинами — Брайан игнорировал его неделю, и на работе, и на общих собраниях, и в одном номере на двоих, что было зубодробительно-больно, нечеловечески-больно. — У меня сегодня операция продлится в лучшем случае до полуночи, поэтому… да-да, тебе придется терпеть родителей в гордом одиночестве.        — Операция продлится до полуночи, — выделяя каждое слово, по слогам произнес Алекс, внимательно смотря Брайану в глаза, — третья за последнюю неделю — подозрительно.        — График просто сумасшедший, — вымученно произнес Брайан, проводя пальцами по волосам Алекса, и, чуть наклонившись, нежно поцеловал в переносицу, — мне кажется, что это плата за подарок Итана, но ничего — мы справимся, и даже сможем выспаться. Извинись перед родителями за меня, хорошо? Я, конечно, уже извинился, но, увы, должность пластического хирурга — недостойное оправдание. Пожалуйста-пожалуйста, они тебя любят.        — Конечно извинюсь, — расстроенно ответил Алекс, обнимая Брайана за плечи, и коротко поцеловал в губы, — тебя будет очень не хватать, я буду очень скучать и только поэтому позволю поужинать с Асмодеусом наедине. Во сколько они приедут?        — Ресторан забронирован на семь.        — Но… у меня смена до семи, я даже переодеться не успею.        — Ты выглядишь прекрасно, — заверил Брайан, скользнув восхищенным взглядом по идеально-сидящему на Алексе бело-алюминиевому костюму, и поправил воротник белой рубашки, — всегда выглядишь прекрасно.        — Сейчас семь утра — конечно я выгляжу прекрасно, — снисходительно ответил Алекс, театрально закатывая глаза, и тепло рассмеялся, когда Брайан отрешенно покачал головой в ответ на никому ненужную самоуверенность, — ладно, буду весь день стоять, чтобы костюм не помялся.        — Поверь, им глубоко наплевать помнется твой костюм или нет, им не плевать на тебя — красивого, умного и совершенного. Вспомни, как отец восхищался той толстовкой, кажется, с пятном яблочного сока на рукаве? Сказал, что это произведение искусства.        Алекс заразительно рассмеялся, коротко поцеловал Брайана и, взяв за руку, повел за собой в центр, напоминая о том, что роскошному букету необходима вода, Асмодеусу их общее внимание, а сам Алекс страдает от острой нехватки поцелуев и объятий в более уединенном месте. Твои родители — произведение искусства, как и ты.        Мэтью Оуэн был одним из тех мужчин, перед решительностью и мужественностью которого неспособна устоять ни одна достойная женщина вроде Миранды — умная, тонкая, понимающая, бесконечно-ласковая и трепетная, созданная по образу и подобию самого красивого цветка; возможно, полагал Алекс, Мэтью во всех своих предыдущих жизнях был благородным рыцарем, готовым биться за любовь одной и той же эффектной женщины. Мэтью и Миранда, словно герои бесконечно-романтического фильма, снова и снова находили друг друга в огромном мире и влюблялись до того сильно, что со стороны казалось невозможным.        Когда Алекс увидел их впервые, в декорациях роскошного особняка на голливудских холмах, то от удивления открыл рот — они подходили друг другу идеально, начиная от внешности, продолжая игрой мимики и заканчивая взглядами — они, словно родственные души, смотрели на мир в отражении глаз друг друга и прикасались руками и взглядом исключительно с трепетом и безграничной любовью; и их невероятная, неподдающаяся объяснению любовь сосредотачивалась не только друг на друге — они безмерно любили Брайана, солнечный Лос-Анджелес, свежий воздух, треск поленьев в камине холодными вечерами, порывы ветра, музыку, вкусную еду, литературу, саму по себе жизнь и, конечно, не прилагая никаких дополнительных усилий, приняли и полюбили Алекса, не только как человека, но и как второго сына.        Мэтью, понимая, что в семье наконец-то появился человек, разбирающийся в автомобилях на уровне эксперта, буквально расцвел от осознания, что сможет поделиться догадками, переживаниями и мыслями — он приглашал Алекса на все проходившие в городе выставки, водил по музеям, внимательно и вдумчиво слушал произнесенные им слова, с удовольствием поддерживал беседу и заваривал самый вкусный чай, благодаря не только за взаимное общение, но и за поводы для споров, в которых, конечно же, рождалась истина; Миранда в свою очередь восторгалась Алексом как интересным, эрудированным и чутким собеседником — они часами обсуждали психотипы героев и антигероев мировой истории, современных и не очень селебрити и деятелей искусства, размышляя над мотивами поступков. Алекс предстал в глазах Мэтью и Миранды разносторонним и точным, участливым и внимательным, вежливым и прекрасным, причем настолько, что Брайану достались самые искренние дифирамбы, приправленные благодарностями только за то, что нога Алекса вообще пересекла порог их дома, теперь уже общего для всех.        Та неделя в Лос-Анджелесе, являющаяся подарком Итана на Рождество, прошла настолько фантастически-восхитительно-интересно, что Алекс к собственному удивлению разрыдался в аэропорту, когда пришла пора прощаться и возвращаться в Нью-Йорк, и смог успокоиться только на борту самолета не только с помощью ингалятора и масел в аромамедальоне, но и с помощью Брайана, который, взяв его за руку, нежно целовал ладони, костяшки пальцев, соленые от слез щеки и дрожащие губы. Я бесконечно-сильно люблю тебя.        — Д-да т-ты издеваешься? — с трудом произнес тогда Алекс и, разрыдавшись еще сильнее, крепко обнял Брайана за плечи, не обращая на механическое бормотание бортпроводницы никакого внимания; он ждал этого практически полгода — не настойчиво, но все же немного мучительно и лихорадочно, словно именно от этих слов зависела жизнь, будущее и победа добра над злом; он ждал этого тихим шепотом на ухо ночью, брошенной между делом фразой утром, торжественным тостом на романтическом свидании, проникновенной речью на вечерней прогулке, но… Брайан молчал — улыбался, целовал, обнимал, говорил о том, что Алекс особенный, совершенный, идеальный, но до любви, казалось тогда, было далеко. Алекс же, возможно глупо и инфантильно, представлял себя в момент долгожданного признания несомненно достойным, красивым, хорошо одетым, готовым незамедлительно произнести такие же слова в ответ, но точно не думал, что предстанет заплаканным, замученным, вымотанным, морально истощенным и, в целом, каким-то непривлекательным. — П-почему так долго?        — Я влюбился в тебя с первого взгляда, — искренне сказал Брайан и, жестом попросив у крайне смущенной этой сценой бортпроводницы еще минуту, обнял ладонями лицо Алекса, бережно стирая дорожки слез со щек и проходясь подушечками больших пальцев по склеенным ресницам, — предложил пожениться в нашу первую ночь, да, на адреналине, но все же. Алекс, я никого в жизни не любил до тебя, поэтому мне было чертовски страшно, а все моменты… они казались какими-то неподходящими.        — То есть сейчас… момент подходящий? Сейчас? — удивленно-поражено спросил Алекс, закатывая глаза на картинное покашливание, и невольно фыркнул, когда дверь-перегородка в первом классе с тихим скольжением открылась. — Простите, вы можете оставить нас наедине?        — Простите, но Вы здесь не одни, — прошептала бортпроводница, вручая два бокала с шампанским в руки Алексу, и тихо закрыла перегородку, — счастья Вам, молодые люди.        — Что? — спросил Алекс, непонимающе моргая, и перевел взгляд на дно высокого бокала, на широкое обручальное кольцо, сверкающее в солнечных лучах и газированных пузырьках, и на Брайана, на лице которого не отражалось ничего, кроме растерянной неловкости. — Серьезно, блин? — спросил Алекс, нарочито проводя ладонью перед собственным лицом, будто демонстрировал самый неприглядный товар в ассортименте. — Ты меня вообще видишь?        — Я люблю тебя, — произнес Брайан настолько искренне, словно это могло хоть как-то оправдать самое неромантичное предложение руки и сердца за всю историю с начала времен. В итоге смогло — Алекс подался вперед, незабываемо и робко одновременно поцеловал Брайана в губы и тихо рассмеялся, я люблю тебя до невозможности. — «To be off the rails is to live without fear».        Тротуары осторожно покрывались плотными крупными снежинками, в воздухе преобладал хмельной аромат свежести, на оконных стеклах домов изморозь несмело рисовала диковинные узоры, жители и гости Нью-Йорка, высоко поднимая воротники пальто и набрасывая на голову просторные капюшоны, перебегали дорогу по пешеходному переходу, сонно врезались в очередь, ожидавшую автобуса, взмахивали рукой, приманивая таксистов, и терялись в пространстве, спускаясь в метрополитен.        Парковка была практически пуста: пара велосипедов, прикованных к стойке, несколько автомобилей высокого класса, десяток — попроще, университет смотрел на улицы города тусклым светом в окнах и приоткрытой парадной дверью через промежутки в величественной колоннаде; идеально-зеленая лужайка, защищенная забором-стойкой с черной барьерной веревкой, переливалась гранями драгоценными камней при свете немногих фонарей;        Итан прижался лопатками к пассажирскому стеклу, выдохнул сигаретный дым из приоткрытых губ и подумал о том, что время пришло.        — Сегодня я хочу побеседовать с вами о эффекте Даннинга-Крюгера, возможно, подискутировать, возможно, послушать современные сентенции, возможно, посмотреть на ваш флегматизм и согласиться с мыслями о том, что мир пал тогда, когда свершилась последняя показательная экзекуция, после чего вошла в ранг экспансивного запрета, — тон голоса Макса, окрашенный спокойствием и рассудительностью, лучше будильников, громких мелодий, шума электродрели и криков матери или соседей по комнате в кампусе, пробуждал окутанных полудремой студентов — они слушали, приоткрыв рты от восторга, смотрели ясным взглядом с нотками благоговейного почитания, говорили только тогда, когда им позволяли, и никогда не поднимались со своих мест и не уходили из аудитории без разрешения. — Продумайте ответ, запишите маргиналии, договоритесь о том, кто первым встанет за кафедру, опирайтесь на политес. У вас ровно две минуты.        Макс, заметив, что взгляды студентов сосредоточились на страницах блокнотов и тетрадей, позволил фривольность — сплел пальцы в замок, вытянул руки вперед, напрягая сведенные плечи и лопатки, наклонил голову вправо и влево, разминая шейные позвонки, несколько раз перебросил вес тела с пяток на носки и отпил несколько глотков свежеобжаренного декафинато с тонкой ароматикой кураги и выпечки, окончательно пробуждая разум самым жестоким оружием, направленным против человека — самовнушением.        Последние две недели Макс провел вдалеке от дома, изучил всевозможные сидячие места в бесчисленных домах Джейсона, начиная от полов и подоконников, продолжая стульями и столами и заканчивая черепицами крыш и ступенями террас. Их расследование, без лишней бравады — гениальное, вполне способно войти в учебники журналистики или стать, до-банального, полноценным сценарием к непредсказуемому детективу. Расследование, говоря откровенно, перевернувшее мировоззрение самого Макса одним простым фактом — зло, что видимо на поверхности, добрее зла, что прячется под землей. Конечно, деталей и фактов было ничтожно мало, в отличие от головной боли, которая совершенно не собиралась ни стихать, ни ослабевать; для сохранения декорума в отношениях с Андером приходилось лгать — открыто, предельно-честно и в глаза — о новых репортажах, расследованиях, интервью, о никудышных сотрудниках, о бесталанных журналистах; совсем ложью это конечно не было, но и говорить чистую правду Макс не мог себе позволить из соображения спокойствия и безопасности. Поэтому, именно ложь стала невыносимой душевной мукой, бьющей болью по голове.        — Как вы смотрите на секзорцизм, мистер Барри? — Макс обернулся, перевел взгляд на открывшуюся дверь аудитории, закусил внутреннюю сторону щеки, чтобы не улыбнуться слишком доброжелательно и радушно; так, как не позволял себе улыбаться при незнакомых и малознакомых людях, так, как не улыбался даже тогда, когда никто не смотрел. — В целом. Разумеется.        — Как и на все в этой жизни — с исследовательским интересом, — ответил Макс и, прижавшись поясницей к краю стола, небрежно провел ладонью по рукаву каменно-серого пиджака, распрямляя образовавшиеся на ткани заломы. — Вы… проводите социальный опрос? Пишете диссертацию? Научную работу? Могу ли я узнать тему?        — Конечно, — сказал Итан, закрывая дверь, входя в аудиторию, расстегивая пуговицу на пиджаке, и опустился на свободный стул, элегантно закидывая ногу на ногу, — тема исследования: «ведение работ по самокопанию или билет на поезд в твое неприступное сердце».        — Советую еще немного подумать над названием, — произнес Макс с привычной отстраненностью в голосе, но помешала осечка — вдохи между словами получились слишком торопливыми, взгляд на мгновение осветился осмысленным удивлением, пальцы, сжимающие края столешницы, коротко дрогнули; всего секунда и апокрифичная стена защиты треснула, пошла крупными сколами, выпал первый кирпич и сразу же из фундамента. Макс знал, что этого не заметили студенты, но он… он точно заметил — видно по снисходительной улыбке, по многозначительному взгляду и даже потому, как он крутит зажигалку в пальцах. — Продолжим дискуссию в коридоре?        — С удовольствием, — ответил Итан, поднимаясь со стула, застегивая пуговицу на пиджаке, открывая дверь и выходя в коридор. Макс медлил — перебирая в голове последствия всех стихийных бедствий, пытался надеть на лицо выражение равнодушия, но получалось скверно. Сказав, что отрезок времени над ответом увеличивается, подхватил со стола полупустой стаканчик, вышел в коридор, плотно закрыл дверь и нашел Итана взглядом у широкого окна — тот смотрел на простирающийся вид лужайки, курил, пренебрегая расклеенным на стенах запретам, и выглядел, как всегда — задумчиво, сексуально, притягательно. — Думаю, ты понимаешь, зачем я пришел.        — Не понимаю, — честно сказал Макс, скрещивая руки на груди. Со стороны казалось, что он оберегал себя щитом, а каждый шаг вперед — не навстречу — давался с видимым трудом, будто ковровые дорожки, выкрашенные в уродливый выстирано-синий цвет, были сотканы не из овечьей шерсти, а из зыбучих песков и вод Бермудского треугольника. — Ты пишешь смс, если нужна помощь…        — Мне не нужна помощь, — перебил Итан, дергая заедающую ручку окна на себя — холодные порывы ветра прошлись по длинным шторам, по узкому пространству коридора и больно, до слез, резанули по радужке глаза Макса. — Мне нужно аннигилировать последние пять лет жизни и идти дальше, а чтобы это случилось, необходимо набраться смелости для того, чтобы извиниться перед людьми, которых я обидел.        — Ты… ты пришел извиниться? Передо мной?        — Да, — спокойно сказал Итан, выбросив сигарету в окно, и повернулся, прижимаясь поясницей к подоконнику и обхватывая сколотые края пальцами, — посчитал, что ни цветами, ни конфетами, ни наркотиками такую вершину не взять, поэтому… вот он я.        — Допустим, — после минутного молчания произнес Макс, замирая в двух метрах напротив Итана; настенные часы секундной стрелкой зацепились на мгновение на римской тройке; рядом будто айсберг проплыл — стало настолько невыносимо-холодно, что облачко пара сорвалось с дрожащих губ, — и… что мне делать с таким даром Богов?        — Что пожелаешь, только по лицу не бей.        — Ты уверен?        — Конечно, — также спокойно сказал Итан, демонстративно убирая руки за спину и сцепляя пальцы в замок. — Если останутся синяки и гематомы, Дэнни будет нервничать, а я этого не хочу. Как дипломированный врач и несостоявшийся боксер могу подсказать, куда нужно бить, чтобы не оставить видимых следов.        — Я не доверяю советам людей, которые поступают диаметрально противоположно собственным советам, — ответил Макс, впиваясь пальцами свободной от стаканчика руки в плечо, — плюс, здесь повсюду камеры — проблемы с руководством, пускай и отвратительным, мне ни к чему.        — Учишься быть хорошим парнем? Похвально, но Макс Барри, которого я знал и любил, на такое бы никогда не пошел.        — Мир меняется, юношеский максимализм отступает, мы взрослеем.        — Повеяло фантасмагорией, — скучающе произнес Итан и, устроившись на подоконнике, прижался лопатками к оконной раме, — причем, невыносимо утомляющей. Макс, правда, мы тратим драгоценное время на пустые попытки заново очаровать друг друга. Поэтому, давай я сделаю первый шаг, — вытянув из кармана флеш-накопитель в виде улыбающегося ананаса, покрутив на указательном пальце звенья длинной цепочки, равнодушно пожал плечами. — Прошу. Ну же, я готов отдать самое дорогое, причем, безвозмездно. Ты правильно понял, это тот самый инфандис, — Макс протянул руку вперед и театрально закатил глаза, когда грубо-шершавая корона ананаса больно царапнула по пальцам. — Не так быстро, ты еще не принял мои извинения.        — Ты невыносимый человек, — рассеянно сказал Макс, проводя пальцами по волосам, одергивая край белой футболки и поправляя пояс небесно-голубых джинсов, ставших больше него самого как минимум на два размера, — ладно, я принимаю твои извинения. Все, отдавай.        — И все? «Ладно»? «Принимаю твои извинения»? Этого недостаточно — поверь, материал отличный. Ну, честное слово, я же не сексом предлагаю со мной расплатиться — хватит и дружеских объятий.        Макс пугающе-долго молчал, не сводя с Итана внимательного взгляда, который, будто рентгеновское излучение, скользил по лицу, выискивая подсказки и анализируя мимику. Макс потер соединенными указательным и средним пальцами пульсирующий висок, допил кофе, поставил стаканчик на край подоконника и вновь посмотрел Итану в глаза, произнося мысленно: чего же ты хочешь на самом деле?        — Хорошо. Что там? Я должен знать перед тем, как сделать вид, что безоговорочно поверил в твою метанойю.        — Нет-нет, ты должен поверить мне на слово. Поверить искренне. Когда я тебя обманывал? — спросил Итан и тихо рассмеялся, заметив всего на секунду во взгляде Макса отчетливую фразу: «ты серьезно, мне все разы перечислить, в алфавитном порядке устроит?» — Ладно, там третья ночь.        — И всё? Где остальное?        — Я же не человека убил, — ответил Итан, закатывая глаза, и подкинул флешку в ладони, — а просто послал тебя к черту, имей совесть.        — То есть, все остальное на случай, если ты убьешь человека? Ладно, я согласен. Да-да, я принимаю твои извинения — теперь отдавай.        — Не верю.        — Да, блядь, — выпалил Макс прежде, чем понял, что сказал это вслух, и сделал последний шаг вперед, окончательно разрушая собственную оборону и самого себя, — да, похуй, иди сюда, — растворяясь в гостеприимно-уютных, всегда теплых объятиях, теряя счет времени, который, казалось, стремительно двигался в противоположном направлении, Макс, поставив подбородок на плечо Итана, растерянно-застенчиво улыбался, смотря на лужайку через полупрозрачную пелену выступивших на глаза слез, и крепко, до побелевших костяшек, сжимал пальцами ткань его пиджака, боясь, что он снова исчезнет и в этот раз уже навсегда. — Мне снилось это дважды — пришлось списать на криптомнезию, на шизофрению, на опухоль мозга, на что угодно, но только не на то, что я скучаю по тебе.        — Мне правда жаль, что пришлось ждать так долго, — сказал Итан, отстранившись, и, взяв Макса за руку, важно-почтительно обвязал их соединенные запястья цепочкой флеш-накопителя, — клянусь, что больше не позволю дискредитировать себя в твоих прекрасных глазах. Клянусь, что больше никогда не уйду. Клянусь, что больше никогда тебя не оставлю. Клянусь, что с сегодняшнего дня и до самого конца буду рядом с тобой. Четыре клятвы подряд, я в самой настоящей панике, поэтому спрошу: ну что, мир?        — Мир, — согласился Макс, кивнув, и театрально закатил глаза, скрепляя озвученное предложение клятвой на мизинцах. — Ну, теперь, когда формальности соблюдены, я могу узнать, что именно там?        — Вы с Джейсоном, — загадочно начал Итан, сжимая пальцы Макса в ладони крепко и сильно, как раньше, когда давал понять, что ему можно верить и доверять, — сидящие на диване в гостиной в состоянии алко-наркотического опьянения и активно поддерживающие тентакли, входящие…        — Заткнись, — яростно прошипел Макс, оглядываясь по сторонам и закрывая рот Итана ладонью. — Сколько копий осталось? — Итан неопределенно пожал плечами, поиграл бровями и широким мазком языка прошелся по ладони Макса — тот одновременно и поморщился, и рассмеялся от ощущения того, что жизнь, наконец-то, вошла в привычную, правильную колею. — Кстати, я тентакли осуждал, если мне память не изменяет.        — Ну, если возмущенный вопрос: «кто так входит?!» выражает осуждение, то — да, соглашусь. Там всего две минуты задорного хохота — поэтому да, я оставил себе копию на особенно-дождливые дни. Пускай, и у тебя будет одна — кто знает, вдруг мы когда-нибудь включим ее одновременно?        — Спасибо, — сказал Макс, улыбнувшись, и крепко сжал ананас в ладони, — теперь и у меня будет твоя поддержка в особенно-дождливые дни. Но, если честно, я рассчитывал на другой инфандис. Совсем на другой — на тот, где мы только вдвоем.        — Спорно, — возразил Итан, картинно задумавшись, — вокруг нас двоих была толпа людей в отвратительно-безвкусных одеждах, но да — наш роскошный танец на твой выпускной тоже там. Качество конечно ужасное и звук с помехами, но «Desert Rose» Sting'a с трудом разобрать можно — как видишь, самыми дорогими воспоминаниями готов поделиться, поэтому жду полной взаимности. Ведь, блядь, все это — не ты. Нет, выглядишь ты также прекрасно, даже лучше, говоришь тоже, но я не вижу ни прежнего похуизма, который ты называл не иначе как — атараксия, ни очаровательной девиации, ни экспрессии. Ты выглядишь чертовски-уставшим и запутавшимся.        — Словно в зеркало смотрюсь, — ответил Макс, понимающе улыбнувшись, — время моей аннигиляции еще не пришло, но я благодарен за то, что ты будешь рядом, когда это произойдет. Скажи честно: это был ты? Ты приказал ему оставить меня в покое?        — Не понимаю, о чем ты говоришь, — сказал Итан, вытягивая свободной рукой пачку сигарет из кармана брюк вместе с зажигалкой и оранжевой баночкой с белой крышкой. — Я принес верапамил — блокатор кальция, должен помочь. Бери, я же знаю, что тебе становится стыдно и неуютно, когда приходится видеть взгляды фармацевтов и соседей по очереди в аптеках. Несокрушимому Максу Барри нельзя быть уязвимым, ведь так?        — Спасибо. Для протокола: ни блядские медитации, ни ароматерапии совершенно не помогают, а тот, кому пришло в голову продвигать псевдомедицину в массы, должен вариться в адовом котле до скончания веков, — сказал Макс, убирая баночку верапамила в карман джинсов, и, чуть расслабив руку, предельно сентиментально переплел пальцы их с Итаном соединенных рук. — Значит все, теперь мы можем видеться в любое время и даже разговаривать на людях? Но учти, если ты сейчас попросишь провести расследование, чтобы вытащить бывших коллег из тюрьмы, я тебе въебу.        — Я могу соврать, если хочешь, — тепло улыбнувшись сказал Итан и, ласково оглаживая подушечкой большого пальца напряженные костяшки, потянул Макса на себя, оставляя отпечаток крайне-невинного поцелуя на изломе брови и уголке глаза. — Могу поцеловать тебя по-взрослому, чтобы даже смотрители этих крайне-нескрытых камер передернули.         — Пусть подохнут от воздержания, — прошептал Макс, прикрывая глаза от щемящего в груди чувства ностальгии, пробежавшего по венам теплом, — как и все ебанное руководство. А теперь серьезно: тебе правда не нужна помощь?        — Я чувствую, что ты невыносимо-сильно хочешь мне въебать, но придется тебя расстроить — мне, правда, не нужна помощь. Мне нужен ты, сам по себе. Поэтому, конечно мы можем видеться и общаться, как раньше или по-новому — решать только тебе. Но одно ты должен знать точно: я твой в любое время дня и ночи, слово скаута.        — Слово пиздабола, — поправил Макс, улыбнувшись, — но оно значит гораздо больше. И еще, — продолжил, глубоко вдохнув, и нервно-больно впился полумесяцами ногтей в костяшки пальцев Итана, — прости… за Тейлора.        — Я сделал больно тебе, ты сделал больно мне — все честно, забыли. — «Cold, crippled and shallow, don't leave me here again».        Держи себя в руках, улыбайся, будь вежливым, мысленно произнес Дэнни, расстегивая пуговицу на длинном двубортном пальто из черного кашемира, и поставил машину на сигнализацию, карикатурно отдавая честь Гранту и сидевшему на капоте Доминику, в идеале — молчи. Судя по взгляду, столь роскошного приветствия обоим показалось недостаточно — Дэнни вымученно улыбнулся, максимально расслабил мышцы лица и постарался стереть отголоски презрения и ненависти из взгляда; на мгновение показалось, что где-то неподалеку находится Тейлор — знакомое чувство скованных холодом мышц покалыванием отдалось в груди, трезвость и собранность покидали разум, Дэнни крепче обхватил пальцами стенки картонного стаканчика, настойчиво умоляя самого себя не плеснуть остывший чай Гранту в лицо.        — Тебя можно поздравить с возвращением?        — Да, — ответил Дэнни, сдержано улыбнувшись, — всегда приятно вернуться домой — такое ощущение, что меня здесь не было долгие годы, — заткнись, мысленно произнес внутренний голос, ради Бога, заткнись сейчас же! — А как у вас дела? — Дэнни краем глаза заметил, насколько резко Доминик сбросил сигаретный пепел, и посмотрел на Гранта. — Вместе, по отдельности?        — Все хорошо, — ответил Доминик, крепко затянувшись, и нервно поджал губы, — и вместе, и по отдельности.        — Звучит замечательно, — ответил Дэнни, приподнимая руку и приветливо перебирая пальцами воздух, словно струны арфы, когда резкий звук торможения шин начертил иссиня-черную линию на парковке. — Простите, мне нужно спешить на утреннее собрание. Составите компанию, доктор О’Кифф?        — Мистер Голдман, — учтиво сказал Коул, снимая мотоциклетный шлем, и, черт возьми, роскошно встряхнул волосами, что в совокупности с резкими порывами ветра придало образу непостижимой демонической страсти, — с удовольствием. Здравствуй, Грант, — взгляд Коула остановился на Доминике, на глабелле пролегла едва-заметная морщинка задумчивости; в глазах Доминика яркими вспышками отразились боль, отчаяние, скорбь, злость, обида, ненависть к самому себе, жажда прощения и ощущение потери почвы под ногами и воздуха — в легких. — Знакомое лицо — мы не встречались раньше? — Доминик через силу отрицательно покачал головой, закусил внутреннюю сторону щеки и, как смог, улыбнулся — вышло настолько фальшиво, что это легко бы подтвердил слепой критик немого кино. Доминик Морган прямо сейчас понял, что его имя, лицо, слова, душевные разговоры, множественные свидания, объятия и поцелуи вычеркнуты из списка «важно», вычеркнуты навсегда, а вернуть их обратно уже никогда не получится; в одно мгновение стало невыносимо холодно, пальцы сплелись в прочный замок, полумесяцы ногтей вошли в костяшки на несколько болючих миллиметров, легкие категорически не хотели вспоминать о работоспособности, а краски мира утратили яркость. — Значит, показалось. Так что, собрание проведешь ты? Слава Асмодею, терпение Итана не бесконечно, — расслабленно выдохнул Коул, аристократичным жестом руки указывая на путь к парадным дверям Центра, — кстати, где он сам?        — Мысленно сжигает твою некомпетентность на костре, — ответил Дэнни, обернувшись через плечо, и помахал Гранту и Доминику на прощание. — Ты правда его не помнишь?        — Кого? — удивленно спросил Коул, расстегивая молнию на куртке-косухе, и подошел к информационной стойке, ставя локти на край столешницы и задумчиво смотря на пустой участок рядом с красной кофейной чашкой. — А где…?        — Коул, милый, ты же знаешь, что всем неудобно, когда твои карты лежат на виду, причем, зачастую раскрытые, — рассеянно выдохнула Сидни и, выдвинув верхний ящик стола, вытащила стопку документов. — Три за ночь, мне жаль.        — Мне — нет. Где, ты сказал, Итан?        — На важной встрече, — сказал Дэнни, благодарно кивая Сидни в ответ на протянутую связку запасных ключей. — Получается, ты… симулировал собственную некомпетентность?        — Не понимаю, о чем ты, — притворно-удивленно ответил Коул, перебирая карты умерших пациентов с приклеенными полосами цветных стикеров, задумчиво кивая в такт внутреннему голосу и шуму двигателя, доносившегося из разъехавшихся дверей. — «Kawasaki Ninja» — H2 Carbon и, кажется… да, «Yamaha» — спортбайк YZF-R1M. Ребекка, кто еще водит мотоциклы?        — Ребекка?        — Ребекка? — переспросил Коул, обернувшись через плечо — он был уже на полпути к тонированным панорамным окнам, зажатый в пальцах корпус электронной сигареты прогревал табак, рука прижимала стопку папок и мотоциклетный шлем к груди. — Какая Ребекка?        — Ты спросил: «Ребекка, кто еще водит мотоциклы»? — отрешенно произнесла Сидни и потерла соединенными пальцами висок — взгляд Коула не отразил ничего, кроме удивления. — Ладно, неважно. Новые сотрудники водят мотоциклы — иммунолог и оптометрист, сегодня официально их первый день.        — Интересно, невыносимо-болезненное взятие крови является основополагающим предметом в программе иммунологов? — задал риторический вопрос Коул, крепко затягиваясь и задерживая дым-пар в легких, и заинтересованно склонил голову набок, наблюдая за тем, как новые, безымянные для него сотрудники, снимали шлемы, закрепляли на ручках рулей, закуривали сигареты и, идя к парадным дверям, переговаривались между собой. На мгновение Коул задумался о том, что никогда не любил никого в жизни, кроме матери и тети, кроме гарвардских птичек и кроме, возможно, себя. Но, почему-то, сейчас, вглядываясь в благородно-грубоватые черты лица с выразительными скулами, в бледно-голубые, практически бесцветные глаза, в пепельно-русые растрепанные волосы и обворожительную улыбку, ощущал на кончиках пальцев мелкую дрожь, похожую на саднящие покалывания, после прикосновения к шипам садовых роз. — Дэнни, как ты понял, что влюбился?        Дэнни подошел ближе, проследил за взглядом Коула и прижался к его плечу своим.        — Почувствовал жар, аритмию, услышал собственное сбитое дыхание; появилось странное желание отзеркалить позу и привлечь внимание, пронеслись яркие вспышки в сознании и откровенные картинки перед глазами, — сказал Дэнни, выдохнув, и потянул Коула за собой к лестнице, — и самое главное: я понял, что влюбился, когда осознал, что жизнь без него не представляет смысла. Все-таки я ужасно-романтическая натура, Господи, как же это богомерзко. Как Итан меня вообще терпит? Скажи честно: он со мной из-за денег, да? — Коул звонко рассмеялся и согласно кивнул, на что Дэнни драматично приложил руку к груди, отразил на лице бренность существования и, подкинув блокноты в ладони, важно указал взглядом всем собравшимся на открытую дверь конференц-зала. — Доброе утро, дамы и господа, занимайте свои места, а я пока расстелю пищевую пленку на полу — ваши показатели, блядь, никуда не годятся.        Дэнни прошел к креслу во главе стола, снял пальто, повесил его на спинку и, допив холодный чай за один глоток, метким броском выбросил пустой стаканчик в мусорное ведро. Все смотрели в ответ с нескрываемым недоумением — Дэнни, которого они знали прежде, казался милым солнечным мальчиком: улыбающимся, чутким, понимающим, заботливым, не умеющим поднимать голос и говорить холодно и властно, но, кажется, за полгода многое изменилось — он стал выглядеть иначе, начиная от стиля в одежде, продолжая игрой мимики и заканчивая серьезностью и строгостью во взгляде. На мгновение Дэнни почувствовал себя лабораторной крысой, загнанной в клетку-лабиринт и нужной только для того, чтобы ставить опыты, записывать изменения на страницах блокнота и ждать скорой кончины — взгляды, направленные исключительно на него, он сносил с привычным пониманием, размышляя о том, что все они искренне пытаются представить, что это значит — быть им и пройти тот же путь, и ответить на просто-сложный вопрос: «достоин ли он того, что у него сейчас есть?» Достоин, мысленно ответил Дэнни, окинув взглядом пространство конференц-зала, где каждый миллиметр стен, пола и потолка — не только его проект на бумаге, но и работа рук, а вот вы — не думаю.        — Почему хирурги работают в парах? — серьезно спросил Дэнни, поставив локти на спинку пустого кресла, и сцепил пальцы в замок. — Медсестер и санитаров недостаточно для помощи? Я изучил последние операции и крайне удивился, что никому из вас не посчастливилось пересадить сердце, трансплантировать легкие и пришивать оторванные конечности. Может, я заблуждаюсь, поэтому поправьте меня, доктор Мэннинг, зачем вам потребовался ассистент для операции по удалению селезенки в прошлый понедельник, и почки — в среду? Я внимательно слушаю ответ на прямой вопрос. У мистера Уэста не было никаких дополнительных заболеваний, не открывалось кровотечение и даже пульс с давлением оставались на умеренной отметке, поэтому я повторю: зачем вам потребовался ассистент? Прекрасно, похлопайте ресницами еще минуту, мы подождем, — раздраженно сказал Дэнни, интуитивно обнимая руками спинку кресла, проходясь кончиками пальцев по звеньям браслета, смотря на настенные часы и ставя подбородок на подголовник. — Мы подождем, тридцать пациентов в палатах подождут, двадцать в амбулатории тоже подождут, даже утренний обход подождет, не торопитесь. Ох, блядь, за что? — неверяще спросил Дэнни, театрально закатывая глаза, замечая, что Никки потупила взгляд. — Ладно, продолжим. Переходим к хорошему, чтобы после вновь опуститься на дно — как бы странно это не звучало, но доктор Сименон награждается золотой звездочкой и получает три дополнительных выходных до конца месяца, поэтому… — Дэнни открыл страницу блокнота, пробежался взглядом по тексту и тепло улыбнулся, мысленно настраиваясь — «так, милый, а теперь слово в слово: Адонис, душа моя, беги в амбулаторное отделение, пока твои недоразвитые коллеги не погубили всех пациентов». Дэнни повторил слово в слово, Адонис учтиво кивнул, поднимаясь из-за стола, и быстро вышел из конференц-зала. — Официально заявляю, что с сегодняшнего дня и до скончания веков, Адонис Сименон — мой фаворит и любимчик, — пугающе серьезно сказал Дэнни, переворачивая страницу, — а теперь пора и на дно, ну, делаем ставки, кто отличился на прошлой неделе больше всех? Доктор Ли, ваше мнение?        — Откуда мне знать, — ответил Бингвен, закусывая феррул карандаша, и характерным взглядом, практически изломом брови указал на притихшую Никки, которую будто помоями из ведра окатили, — мы все, плюс-минус, работаем одинаково.        — Боюсь, что вы правы, — драматично произнес Дэнни, устало проведя ладонью по лицу, — плюс-минус, но все-таки больше всех на прошлой неделе вновь отличилась доктор Мэннинг — ввела пациенту с аденокарциномой желудка наши любимые алкилирующие агенты, вопрос: зачем? Вопрос номер два: основной метод лечения аденокарциномы желудка? Кто первым даст правильный ответ получит от меня любой напиток из кафетерия совершенно бесплатно, я бы и золотую звездочку предложил, но мне не положено по статусу.        — Оперативное вмешательство. Гастрэктомия или резекция, — скучающе сказал Стефан, лениво помахав карандашом в воздухе. — При невозможности полного иссечения опухоли — стентирование. Альтернатива — эндолюминальная лазерная терапия. Напиток — Эпл Натс, можно двойной.        — Задрот, — произнес Джордан через картинный кашель в кулак.        — Завали ебальник, — ответил Стефан, театрально закатывая глаза, и откинулся на спинку кресла.        Дэнни перевел задумчивый взгляд с Джордана на Стефана, незаметно подтолкнул коленом спинку кресла Коула и согласно кивнул. Отличный выбор. — «Set the earth on fire, 'сause I don't want enough, I want it all».        — Я чувствую себя использованным, — пугающе-серьезно сказал Итан, подцепляя зубами шов защитной упаковки, освобождая ролик для чистки одежды, и предельно аристократично прошелся липким слоем по рукаву пиджака, собирая мелкие ворсинки и пылинки, — и мне это, пиздец как, не нравится.        На лице Лиама отразились виновато-страдальческое выражение, а он сам беспомощно пожал плечами и развел руки в стороны с негласной просьбой во взгляде: «только посмотрите, что мы успели за полтора часа — просто фантастика!»        Итан театрально закатил глаза, вытягивая влажную салфетку из упаковки, и тщательно вытер зудящие от пыли и грязи руки — за полтора часа они успели не только собрать мебель по чертежам, подключить водопровод, разложить вещи по местам в шкафу, тумбочках и комоде, заполнить продуктами холодильник, повесить жалюзи и шторы на окна, но еще и убраться; для протокола: убираться пришлось Лиаму — он мыл полы, плинтусы, дверные рамы, вытирал пыль с книжных полок, менял постельное белье, беспомощно путаясь в пододеяльнике и вызывая искренний смех, проветривал квартиру после каждой выкуренной сигареты, ставил цветы в вазы и наполнял маслами аромалампы; говоря откровенно, он устал настолько, что с трудом мог передвигаться — одежда неприятно липла к телу, бесконечные слои футболки, рубашки и джинсовой куртки создавали эффект сауны, а чертово солнце Вест-Виллиджа светило так ярко, что можно было с легкостью получить удар.        Лиам обессилено опустился на подлокотник дивана, открутил крышку на бутылке и за три жадных глотка осушил ее практически до дна — теплая, неприятная с химическим привкусом алоэ и лимона минеральная, слабогазированная вода вызвала першение и несколько жалких попыток откашляться.        — Господи, я в самом настоящем аду, — вымученно и раздраженно произнес Итан, встряхивая пиджак, развешивая на спинке обеденного стула, проводя пальцами по взмокшим волосам и распахивая оконные створки, впуская в пространство квартиры сухой, прохладный воздух, — здесь отвратительно-тихо, неприятно и катастрофически-неуютно, а занавески на окнах соседнего дома — плевок в душу всем талантливым дизайнерам интерьеров.        — Если честно, мне тоже здесь как-то неуютно, — согласился Лиам, закатывая рукава рубашки и джинсовой куртки до уровня локтей, и провел ладонями по влажному лицу, волосам и шее, — как же, черт возьми, жарко.        — Сними куртку, — сказал Итан, обхватывая пальцами подоконник, и жадно вдохнул свежий воздух, совсем чуть-чуть пропитанный изморозью, — только посмотри на термостат — тридцать градусов, поэтому перестань себя мучить.        — Да нет, нормально, — фальшиво заверил Лиам, прикладывая ко лбу стенку полупустой бутылки, — вот сейчас хорошо — сквозняк, — на самом деле он практически умирал и искренне желал набрать ванну холодной воды, всыпать в нее три килограммовых пакета льда, окунуться с головой и не выныривать как минимум часа два, — можете посильнее открыть?        — Тебе же хорошо? — издевательски спросил Итан и, обернувшись через плечо, театрально закатил глаза. — Давай начистоту, что происходит?        — Ничего не происходит, — мгновенно ответил Лиам, скользя заинтересованным взглядом по потолку, — а здесь нет кондиционера? Может, вентилятора? Веера?        — Что происходит? — спросил Итан уже серьезнее и строже. — На тебе футболка, рубашка, куртка — и это только то, что я вижу — еще парка в прихожей и шерстяной шарф.        — Январь очень непредсказуемый месяц, — попытался Лиам, но, судя по взгляду Итана, оправдание вышло крайне сомнительным, — ладно-ладно, парку и шарф я оправдать никак не могу. Утром холодно было. Ну, прохладно. Снег же шел.        — Ты совершенно не умеешь врать, а еще желание должен, — сказал Итан, вытягивая сигарету из пачки зубами, щелкая зажигалкой и выпуская ровные кольца из приоткрытых губ, позволяя им разбиться об оконную раму, — напомнить? Ты попросил помочь с водопроводом, а что в итоге? Я, между прочим, только этот ебанный диван трижды передвигал от стены к стене потому, что тебе не нравилось, как он смотрелся рядом со шкафом, с журнальным столиком и даже с блядскими занавесками.        — Ну, с теми занавесками он правда не смотрелся, — расстроенно пробормотал Лиам, уронив лицо в раскрытые ладони, — пусть Брайан отрабатывает желание — это вообще-то его квартира.        — У меня Брайан помощи не просил, — напомнил Итан, смотря на противоположную сторону улицы, на двух юных велосипедистов, на их подбадривающую мать и крайне-равнодушного отца, — и очень зря. Какой идиот в здравом уме мог посоветовать Вест-Виллидж, как место для жизни с любимым человеком? Алекс умрет от скуки, или жары, или тишины, а лучшего психотерапевта я уже не смогу найти. Только посмотри в окно — здесь все искусственное, напоминает ебанные домики в снежных шарах или семейные фотографии на рождественских открытках, — Итан передернул плечами от отвращения, расстегнул пару верних пуговиц на рубашке и закатал рукава до уровня локтей. Лиам последние полминуты не дышал — смотря на то, с какой легкостью Итан демонстрировал врожденную сексуальность, и понимал, что отвести взгляд невозможно физически. — Моей помощи попросил ты, а бесплатно я не работаю, поэтому давай, Бэмби, раздевайся.        — Что? — практически прохрипел Лиам — настолько пересохло в горле — и удивленно моргнул. — Я н-не буду раздеваться.        — Хочешь, чтобы я тебя раздел? — спокойно спросил Итан и с трудом сдержал улыбку, видя насколько быстро вспыхнули румянцем щеки Лиама, а взгляд остекленел. — Хочешь?        — Нет, совсем нет, — протараторил Лиам — солнце, словно издеваясь, ударило обжигающим лучом по лицу — дышать становилось невыносимо-трудно, по позвоночнику пробежала покалывающая капля пота, полумесяцы ногтей впились в ладони, кожа под одеждой болезненно запылала. — Зачем раздеваться, если работы осталось минут на пять, — пробормотал Лиам, запуская пальцы во влажные волосы на затылке и пустым взглядом осмотрелся по сторонам — на полу стояли три коробки с книгами, две сумки с запакованными диванными подушками и набор посуды, — а на улице прохладно — простужусь, заболею, заработаю воспаление легких, а там и умереть можно.        — Что мешает тебе снять куртку, которая вместе со значками, телефоном и прочим барахлом в карманах весит килограмма три? Зачем ты над собой издеваешься и придумываешь нелогичную причинно-следственную связь? На улице пятнадцать градусов, со знаком плюс, ветра нет — заболеть проблематично даже при огромном желании, а умереть я тебе просто-напросто не позволю.        — Я не издеваюсь над собой, — произнес Лиам настолько отчаянно-драматично, что со стороны казалось, будто он сам пытался поверить в собственную ложь, — я просто… стесняюсь?        — Чего? Рубашки? Футболки? Себя? Лиам, ты прекрасно выглядишь, — честно сказал Итан, выбрасывая сигарету на асфальт, шире раскрывая створки и прижимаясь поясницей к подоконнику. — Ты очень красивый парень, поэтому запомни: я на официальном уровне запрещаю стесняться или, не дай Бог, комплексовать как минимум в моем присутствии. Поверь, у тебя нет ни одной причины, чтобы в себе сомневаться.        — Есть как минимум одна причина, — Лиам говорил настолько тихо, что разобрать произнесенные слова было практически невозможно. Итан удивленно посмотрел на поникшие плечи, на пальцы, сцепленные в прочный замок, на выступившие на скулах мурашки, на покрасневшие от стыда лицо и шею, и неверяще покачал головой, отталкиваясь от подоконника, подходя ближе, обнимая крепкими ладонями его щеки, приподнимая голову с негласной просьбой посмотреть в глаза. — Вы ходите бесшумно — такими способностями обладают только маньяки.        — Все доктора — маньяки, тебя просто еще не включили в клуб, но я разберусь, — заверил Итан, ощущая где-то внутри разрывающуюся боль от настолько грустной улыбки Лиама в ответ. — Итак, доктор Сарамаго, пока вы не залили слезами пол и диванные подушки…        — Я не собирался заливать слезами пол, который мыл собственными руками, — пробурчал Лиам, коротко втянув воздух онемевшим носом, и сморгнул выступившие на глазах слезинки, обиженно поджимая губы, — а подушкам все равно уже не помочь — узор просто отвратительный.        — Полностью согласен, — сказал Итан, задумчиво склонив голову набок, и скользнул по покрасневшему лицу Лиама изучающим взглядом, — а теперь, когда прелюдия максимально оттянута, ты можешь мне все рассказать — ну, что тебя беспокоит?        Лиам молчал, упрямо смотря пустым взглядом на участок стены, врастающей в потолок, поверх плеча Итана, и нервно вжимал полумесяцы ногтей в ладони, поочередно, от слабой боли указательного, до сильной — мизинца. Под кожей острием стальных иголок вонзались осколки брошенных фраз, испуганных взглядов, пропитанных отвращением и презрением. Что ему рассказать? Что его беспокоит? Унижение, с которым шел плечом к плечу школьные годы? Злость, когда доктора отказывались выдавать справки об освобождении? Ненависть ко всем «соседям по раздевалке», отвратительно-ржущим и издевающимся? Лиам шумно втянул носом воздух, посмотрел Итану в глаза и дрогнувшим голосом произнес:        — Меня беспокоит то, что приходится скрывать от посторонних глаз под всеми этими слоями одежды.        — Ангельские крылья? — предположил Итан, склонив голову набок, и выдохнул ровнее, когда Лиам коротко усмехнулся перед тем, как отрицательно покачать головой, следы от ветряной оспы. — О, ужас! — притворно-испуганно воскликнул Итан, артистично убирая руки от лица Лиама и, спустя мгновение, возвращая обратно. — Ты оказывается всего лишь человек — я морально уничтожен, разбит и подавлен. Серьезно? Такую реакцию ты обычно получаешь?        — Не такую, — прошептал Лиам, вновь опустив взгляд в пол, — совсем не такую.        — Лиам, послушай, внимательно, — серьезно сказал Итан, перекладывая ладони ему на шею, упираясь подушечками больших пальцев в линию подбородка, фиксируя лицо и заставляя смотреть только в глаза, — все люди, которые когда-либо посмеялись над тобой из-за внешности — конченные уроды, не заслуживающие ни одной эмоции, начиная от ненависти, продолжая жалостью и заканчивая потраченными нервными клетками. Ты красивый, внутри и снаружи, как и любой человек с добрым сердцем и честными намерениями. Стоп-стоп, никаких слез, вдохни поглубже. Господи, какие же Вы все еще ранимые и чуткие дети, — рассеянно выдохнул Итан, крепко обнимая Лиама за плечи, позволяя беззвучно разрыдаться, и ласково перебрал пальцами густые пряди темных волос, — тише-тише, все будет хорошо, когда-нибудь люди, населяющие и убивающие этот проклятый Богом мир, одумаются и примут всю боль, которой одаривали других. Не знаю, доживем ли мы до этого дня, но я верю — он точно настанет. Ну же, посмотри на меня, — попросил Итан, стирая костяшками пальцев предательски-бессильные слезы с щеки Лиама и продолжительно выдохнул, окинув взглядом предельно-помятый внешний вид, — а теперь давай приведем тебя в порядок, разберем эти чертовы коробки и поедем на работу — ставлю сто баксов на то, что Дэнни выписал уже три выговора за опоздание, прогул собрания и утреннего обхода. Снимай куртку.        — Ч-что? Нет-нет-нет, я не могу.        — Думал, что выберешь «я не хочу», — ладони Итана скользнули по плечам Лиама до локтей, пальцы подцепили закатанные манжеты рукавов и аккуратно потянули их вниз, к запястьям, — рубашку снимешь сам, или это тоже сделать мне? — в глазах Лиама плескались смятение, страх и зарождающаяся, всепоглощающая паника — он выдохнул скопившийся в легких воздух, на мгновение зажмурил глаза, когда куртка безвольно упала на пол, а металлические пуговицы громко звякнули, и шумно сглотнул. — Как пожелаете, доктор Сарамаго, — Итан говорил спокойным, твердым, уверенным голосом и смотрел испуганному Лиаму точно в глаза, пока пальцы поочередно расстегивали пуговицы рубашки, — футболку я снимать не собираюсь, хотя, говоря откровенно, любопытно посмотреть на то, что именно Вы скрываете — ее снимете Вы сами и наденете рубашку, идет?        — Она полупрозрачная, — на сбивчивом дыхании проговорил Лиам и закрыл ладонями лицо, скрывая пылающие щеки, — я… не могу и не хочу — это слишком. Мне… мне страшно.        — Почему? Разве это страшнее, чем прогулка по обледеневшему карнизу крыши?        — Нет, но… я никогда ни перед кем не раздевался по… по собственной воле.        — Я не прошу раздеться, только — переодеться, — спокойно сказал Итан, подцепляя пальцами висевшие на поясе джинсов тканевые ленты подтяжек, — у Вас рубашка свободного кроя, доктор Сарамаго, расстегнете пару верхних пуговиц, не будете заправлять края за пояс джинсов и набросите вот это на плечи — будет стильно, поверьте мне. Если почувствуете себя некомфортно, наденете мой пиджак, хорошо? Его, кроме Дэнни, никто не видел, так что лишних вопросов не возникнет.        — Почувствую, — опасливо произнес Лиам, в ужасе представляя то, как ослабленный от отсутствия пуговиц воротник сползает вниз, обнажая полосу кожи, и передернул плечами, сгоняя панические мурашки, — мне уже некомфортно.        — Доктор должен быть честным, — серьезно сказал Итан, беря Лиама за руку и считывая пульс подушечками пальцев, — Вы взволнованны, возможно, возбуждены, но точно не испытываете дискомфорта.        — Я не… вовсе нет. Нет никакого возбуждения.        — Правда? — спросил Итан, подойдя ближе, и, наклонившись к уху Лиама, проговорил взволнованным, сбивчивым шепотом, опаляя кожу шеи обжигающим дыханием, — разденься для меня, — Лиам шумно сглотнул от ощущения слабости в коленях и жара, пробежавшего по коже, задержавшегося в груди и превратившегося по температуре в расплавы горных пород в недрах земли, и отчаянно вцепился пальцами в плечо Итана, чтобы окончательно не потерять равновесие. — Так, тебе не говорили, что ты красивый и сексуальный, не просили раздеться… Бэмби, развей мои зарождающиеся очень бурные фантазии и скажи, что ты хотя бы целовался, держался за руку, ходил на свидание…        — Зачем начинать то, что из-за комплексов нельзя довести до конца? Мама говорила…        — То есть, фригидная сука, — поправил Итан, отстранившись, и посмотрел Лиаму в глаза, — это она внушила тебе все эти комплексы? Предвзятая, душащая опекой женщина? Хочешь честного мнения? — Лиам неуверенно кивнул. — Раздевайся. Называй это терапией, медицинским осмотром, чем, блядь, угодно, но либо ты снимешь эту футболку, либо это сделаю я. Мне что, докторскую степень по психиатрии нужно предоставить? Послушай, Бэмби, я снова рядом с тобой в минуты всепоглощающего страха, верю в тебя, искренне пытаюсь помочь и научить в первую очередь не бояться самого себя. Ты мне доверяешь?        — Да… да, — выпалил Лиам, шумно выдохнув скопившийся в легких воздух, — обещайте, что не будете смеяться, или сочувствовать, или…        — Обещаю, — резко и твердо сказал Итан, прерывая начинающуюся паническую атаку, и развернулся на пятках, сосредотачивая взгляд на промежутках в жалюзи, — что не буду смотреть, если ты этого не захочешь, поэтому — сделай это для себя. Докажи себе, что ты сильный, смелый и все можешь. Помни о том, что я рядом и, пожалуйста, не забывай дышать.        Хо-ро-шо, по слогам, проговорил Лиам, глубоко вздохнув. Легкие шторы на открытом настежь окне подрагивали в такт порывам ветра, врывающихся в пространство гостиной — пальцы боязливо расстегнули оставшиеся пуговицы на рубашке, ладони неуверенно стиснули края манжет, потянули вниз — плечи покрылись мурашками от холода и жара одновременно. В груди распускались обжигающие цветы страха, заставляющие содрогаться каждую клеточку тела — мышцы напряглись, рассудок затуманился, пульс ускорился. Лиам снял рубашку, положил ее на сидении дивана, уязвлено-испуганным взглядом посмотрел на Итана — тот стоял, совершенно не двигаясь, с ровной осанкой, поднятой головой и скрещенными на груди руками; Лиам судорожно выдохнул, заводя руки за спину, подцепляя дрожащими пальцами воротник футболки, и нерешительно снял ее с себя. Первым порывом было прикрыться, вторым — убежать в любую комнату с замком на двери, но он продолжал стоять на ватных ногах, дрожа, сгорая от страха и смущения, и пытался прислушаться к собственным ощущениям. Казалось, что единственные зрители его уязвимости, кирпичная стена квартиры и пустая книжная полка, смотрели с ярко-читаемым осуждением, аура, как будто по щелчку пальцев, окрасилась дискомфортом, липким и скользким страхом — Лиам шумно втянул воздух через зубы и крепко зажмурился.        — Я… я все.        — Как себя чувствуешь?        — Отвратительно.        — Почему? Тебя никто не видит, не вторгается в личное пространство, не осуждает, не смеется. Почему ты чувствуешь себя отвратительно?        — Потому… потому, что я знаю — они там, глубокие и уродливые.        — Для тебя или для окружающих?        — Что?        — Они глубокие и уродливые для тебя или для окружающих?        — Для всех.        — Откуда ты можешь знать, если их никто не видит? Откуда ты можешь знать, если ни перед кем не раздевался по собственной воле? Откуда ты можешь знать, если сам никому не показывал и не слышал честного, непредвзятого мнения? Вы экстрасенс, доктор Сарамаго? Как Вы думаете, какая у меня будет реакция, если я увижу?        — Я… я не знаю?        — Думаете, я буду смеяться, издеваться, говорить отвратительные вещи, внушу Вам несколько дополнительных комплексов, сниму на видео и разошлю файл всем людям на планете?        — Нет, я так не думаю.        — А что тогда будет?        — Я не знаю. Полагаю, я просто сгорю со стыда.        — Это физически невозможно.        — Это Вы так думаете.        Итан тепло рассмеялся, заводя руку за спину, и протянул Лиаму раскрытую ладонь.        — Давайте проверим, — больше трех минут ничего не происходило: казалось, что комплексы Лиама возвелись в абсолют, по высоким, прочным стенам, которые он выстраивал на протяжении жизни, прошелся глухой удар тарана, потянув за собой еще один, и еще, и еще. Дрожащие пальцы боязливо коснулись ладони, Лиам шумно втянул воздух, когда их крепко сжали. — Все хорошо, не нужно бояться, решаешь только ты.        — Если я все-таки сгорю со стыда, зафиксируйте это и напишите научное опровержение сообществу, которое считало это невозможным.        — Обещаю. Я могу повернуться?        — Да, — неразборчиво прошептал Лиам на жадном вдохе и шумно всхлипнул, — м-можете.        — Привет, — сказал Итан, повернувшись, и ласково погладил Лиама по щеке подушечками пальцев, — не плачь, вдохни поглубже и посмотри на то, как криво прибита книжная полка на той стене — представь, что меня здесь нет, — Лиам неуверенно кивнул, сцепил пальцы в замок, вонзаясь полумесяцами ногтей в костяшки, и выдохнул скопившийся в легких воздух перед тем, как повернуться. — Красиво, — произнес Итан через минуту оглушающей тишины, за которую сильно-бьющееся сердце Лиама успело подняться к горлу и рухнуть к низу живота как минимум трижды, — похоже на дерево, подсвеченное ударом молнии, — ладони Лиама закрыли лицо, заглушая громкий вдох, стоило подушечкам пальцев коснуться бледно-розовых, почти бежевых шрамов. Итан не лгал — они правда были похожи на обведенные следы раскинувшихся веток, чуть объемные, но идеально-завершенные по узору. — Знаешь, многие люди платят деньги за профессиональное шрамирование, терпят невероятную боль скальпеля по коже, многим даже выжигают шрамы. Поверь мне, нет ни одной причины, чтобы это скрывать или комплексовать. Так, дыши, все хорошо, — продолжил строже, слыша сбивчивые, судорожные вздохи, смешанные с всхлипами, — ты невероятно-красивый, Лиам, пойми: мне нет никакого смысла тебе врать.        — Вы п-просто пытаетесь быть в-вежливым.        — Я? — спросил Итан, удивленно рассмеявшись. — Пытаюсь быть вежливым? Я? Ты случайно не забыл о том, с кем находишься в одной комнате? — Лиам усмехнулся — действительно, это звучало и виделось смешно: доктор Абрамсон, который на его памяти не был вежливым как минимум никогда, специально ради него подбирал слова — истинная глупость. — Ты правда невероятно-красивый, — честно сказал Итан, кладя обе ладони на плечи Лиама — энергия, горячая и обжигающая, резким толчком вошла в тело, пронеслась по венам, артериям и капиллярам, ударяя точно в сердце, — и как бы странно это не звучало, я, пиздец как, завидую твоему будущему парню.        — О, да, скучный, закомплексованный задрот — повод для зависти.        — Ты не скучный, комплексы легко поборешь, если научишься любить себя, а по поводу задрота… ну, здесь мне нечем помочь — все доктора задроты. Оглянись по сторонам — эта типичная квартира докторов, жутко-занудная, сразу видно, что выбирал Брайан.        — Думаете, Алексу не понравится?        — Думаю, Алекс разорвет помолвку сразу же, как заглушит двигатель, — сказал Итан, обнимая Лиама со спины за плечи, — здесь даже активный Асмодеус впадет в спячку.        — Может, хотя бы окно разобьем или стены баллончиками испишем?        — В первую очередь мы передадим эти уродливые подушки в Армию спасения, во вторую — перекрасим отвратительный холодильник в черный цвет, в третью — выбросим к чертовой матери шторы из спальни, а в четвертую, наверное, свалим отсюда — правда, я в подобных местах начинаю стареть с удвоенной силой.        Лиам звонко рассмеялся, закрывая ладонями лицо, и согласно кивнул.        — Спасибо. Правда, спасибо. Возможно, именно этого я ждал всю жизнь.        — Возможности перекрасить холодильник? Наслаждайся, Бэмби, всю жизнь. — «In my head, in my head, I'm ready to die holding your hand».        Дэнни недовольно сощурил глаза, скрестил руки на груди, прижался плечом к стене рядом со стойкой регистрации и одарил Итана настолько красноречивым взглядом, что он подтолкнул Лиама чуть вперед, повержено выставил ладони перед собой и одними губами произнес: «я все объясню». Судя по выражению лица Дэнни — не сработало, разряженный воздух, наполненный статическим электричеством раздражения, проник глубоко в легкие, одновременно сжигая и замораживая все на своем пути. Итан забрал папки из рук испуганной Сидни, тепло улыбнулся Дэнни и крайне-сентиментально поцеловал его в уголок губ — никакой ответной реакции, помимо напряжения и злости.        — Ну же, хочу поцелуй дементора.        — Ты опоздал на три ебанных часа, — холодно проговорил Дэнни, сквозь плотно сжатые зубы, — Бингвен послал меня к черту и сам провел утренний обход, два новых доктора слишком красивые, Брайан из сострадания подарил мне розочку из салфетки, я тридцать ебанных минут выслушивал романтичные полустоны-полувсхлипы Коула, а какой-то мужик за камерами не позволял мне пройти в туалет без демонстрации бейджа… еще я выкурил три сигареты подряд — у меня невыносимо болит голова и дико хочется блевать.        — Солнышко, — ласково сказал Итан, обнимая Дэнни за плечи, оставляя отпечатки нежных поцелуев на шее, и притянул его ближе к себе, — прости, пожалуйста — важная встреча затянулась.        — Иди ты к черту, — обессилено выдохнул Дэнни, обнимая Итана за талию и сцепляя пальцы в прочный замок, — я невыносимо скучал, поэтому не буду спрашивать, почему рубашка твоего преемника заляпана краской… вообще плевать, если честно. На все плевать, я так заебался. Как ты все это выдерживаешь?        — Все просто: аура твоей любви защищает меня от всех этих заебывающих людей, — ответил Итан, ставя папки на стойку, бережно обнимая лицо Дэнни ладонями, мимолетно и иступлено целуя в губы, — я просто свою сегодня плохо настроил, но, клянусь, это в первый и последний раз.        — Я это запомню, — ответил Дэнни, устало прижимаясь ко лбу Итана своим, и прикрыл глаза от наслаждения, вызванного ласковым перебиранием прядей волос на затылке. — И да, просто чтобы ты знал: я выбрал себе любимчика.        — Догадываюсь — судя по предпочтениям, ты выбрал самого тихого и скромного в команде. Доктор Сименон, я слежу за Вами, — пугающе серьезно сказал Итан — проходивший мимо Адонис вопросительно приподнял бровь, — отлично работаете, продолжайте в том же темпе.        — Хорошо, — ответил Адонис и указал рукой на кафетерий, — то есть, я могу…?        — Конечно-конечно, если Вас не затруднит закажите у Камиллы двойной американо, я сейчас подойду, — Адонис согласно кивнул, поправил ворот свитера и ускорил шаг на пути к кафетерию — дредлоки, собранные в высокий хвост, забавно покачивались из стороны в сторону. — Вызов принят: отныне мой смысл жизни состоит в том, чтобы его разговорить.        — Спасибо, я тоже тебя люблю, — пробурчал Дэнни, пряча руки по полами раскрытого пиджака Итана, — да, Дэнни, я знаю и тоже тебя люблю. Любовь, мир и вспышки салютов на фоне заката, — Итан звонко рассмеялся, прижимая Дэнни ближе к себе и, положив ладонь на щеку, приподнял лицо на себя и нежно поцеловал в губы. Перестань бурчать. — Вот найду себе смысл жизни и сразу перестану.        — Ты драматичный до невозможности, — поражено воскликнул Итан, неверяще качая головой. — Жизнь важнее смысла. Ты — моя жизнь, — Дэнни поджал губы, посмотрел Итану в глаза и беспомощно вздохнул. Ладно, я тебя прощаю. — Большое спасибо за оказанную честь, — сказал Итан, подхватывая стопку документов и указывая взглядом на двери кафетерия, — идем, приготовлю тебе очень вкусный напиток.        — Ну-ну, — пробурчал Дэнни, скрестив руки на груди, — руками Камиллы, разумеется.        — Господи, дай мне сил, — пробормотал Итан, обнимая Дэнни за плечо и ускоряя шаг, — пережить этот день и начать новый, — через панорамные окна в кафетерий лились теплые солнечные лучи, меньшая половина столиков была занята посетителями Центра и уставшими докторами — поймав спокойный взгляд Бингвена, Итан коротко кивнул, подтолкнул Дэнни чуть вперед и, упираясь ладонью в стол, склонился над ухом Брайана, — поставь Лиаму памятник только за то, что он попросил помощи у меня — я тебя, блядь, на курсы дизайна запишу, в противном случае предоставлю Алексу лучшего адвоката, который его вытащит из тюрьмы за ритуальное убийство, твое убийство, — Брайан заторможенно кивнул в ответ и обессиленно провел ладонью по лицу перед тем, как повернуться к Алексу, вот меня и освободили от поздней операции.        — Итан… мы можем поговорить наедине? — спросил Дилан, царапая полумесяцами ногтей стенки картонного стаканчика латте.        — Что случилось, Сокровище? — вопросом на вопрос ответил Итан, поднимая откидную часть стойки кафетерия и проходя за прилавок. — Мистер Голдман, присядьте за столик и ожидайте заказ, — Дэнни тепло улыбнулся, забирая папки и красноречиво подмигивая, направляясь к понравившемуся столу рядом с балконной дверью. — Говори, мы практически наедине, только быстро — скоро блендер будет жужжать, — опустившись под стойку, открыв холодильную камеру, Итан извлек пакет замороженной облепихи, бутылку имбирного сиропа и упаковку ананасового сока, — как думаешь, будет сочетаться?        — Будет, — ответил Дилан, согласно кивнув. — Я… я извиниться хочу.        — За что? — Итан забросил две столовые ложки облепихи на дно блендера, извиняющиеся пожал плечами, замечая удивленный взгляд Камиллы, и, кивнув в сторону Дэнни, сказал, — планирую его очаровать, а потом переспать, — Камилла хихикнула, махнула рукой и скрылась в подсобке, напоминая о том, что спать с клиентами — моветон. — Я увольняюсь! — из закрытой двери подсобки раздался звонкий смех, Итан был крайне удовлетворен собой; в блендер добавились сто миллилитров густого сиропа и сто пятьдесят — сока. — Сокровище, время на исходе, — серьезно сказал Итан, нажимая на кнопку включения чайника, — ускоряйся.        — Я хочу извиниться за вчерашний день. За слова, что сказал. Мне очень стыдно за свое поведение, — на полушепоте произнес Дилан, по-детски невинно дергая Итана за край рукава с негласной просьбой: обрати на меня внимание вот он я — живой, теплый, настоящий, стою перед тобой, пожалуйста, заметь или почувствуй мое присутствие, — прости меня, пожалуйста, я был неправ.        — Никогда не извиняйся за слова, которые уже прозвучали и сделали больно — всегда, каждый чертов раз, переворачивай страницу, начинай все с начала, но не забывай держать в голове информацию о том, как поступать больше никогда и не при каких обстоятельствах нельзя. Хорошо? — Дилан неуверенно кивнул, Итан плотно закрыл крышку и нажал на кнопку включения блендера — консистенция заготовки будущего коктейля стала насыщенно-оранжевой, словно пышный букет садовых георгин, однородной, подобно густому меду, и гладкой как чуть-подтаявшее мороженое-сорбет. — Позволишь озвучить мысль? Полагаю, сейчас ты думаешь о том, почему на душе не стало легче? — Дилан сцепил пальцы в замок на стенках стаканчика, нервно перебросил вес тела с пяток на носки, мысленно абстрагируясь одновременно и от равнодушного тона Итана, и от чувства внутренней опустошенности. Он знал — это было озвучено ни одну сотню раз — Итан, чисто физически, не способен злиться на него дольше минуты; и, пускай, подходящей причины, даже мысленно, для роли «любимчика» Дилан не находил, где-то, в глубине души, всегда хранил страх о том, что чаша терпения рано или поздно переполнится, ее стенки разлетятся в стороны и один из осколков попадет Дилану в глаз, настолько четко и точно, что Снежная Королева позавидует. И вот сейчас полетел первый осколок — равнодушие. — Все просто: ты извиняешься не перед тем человеком, — Дилан поставил стаканчик на стойку, растер зудящие пальцы, вытянул пачку сигарет из заднего кармана джинсов, сомкнул губами фильтр и нервно, трижды для надежности, щелкнул зажигалкой; вдох прозвучал глубоким и жадным, выдох — резким и надсадным. — Милый мальчик, — сказал Итан, ласково улыбнувшись, и склонил голову набок, — никому не позволено курить в этих стенах, кроме меня, поэтому затуши сигарету и хорошо подумай о том, что я сказал. И помни: это не принуждение, а просто мысли вслух, принуждение — затушить сигарету и покурить на заднем дворе, сейчас же. Все, не обламывай мне свидание с тем красавчиком. И, Сокровище, я очень сильно тебя люблю и не злюсь.        Дэнни удивленно посмотрел на потерянное выражение лица Дилана, на уставший взгляд, на в миг побледневшую кожу, на истерзанный мыслями и переживаниями напряженный лоб и испуганно вздрогнул, когда он быстро вышел из кафетерия на задний двор и, отмахнувшись от Лиама, пошел в неизвестном направлении.        — Прошу, Ваш напиток, мистер Голдман, — произнес Итан, ставя перед Дэнни стеклянный графин и две чаши-пиалы, — не обращайте внимание на остальных посетителей этого прекрасного заведения — порой, взросление приходит неожиданно, а это может испугать кого угодно.        — Точно? Просто… он выглядел так, будто жизнь рухнула, — Итан пожал плечами, опустился на стул напротив и, разлив согревающий напиток по чашам, придвинул одну ближе к руке Дэнни. — Все точно в порядке?        — Слово скаута, — ответил Итан, ставя локоть на поверхность стола, подпирая ладонью линию нижней челюсти и закусывая внутреннюю сторону щеки, смотря на открытую папку. — Что-то интересное?        — Да… я спросить хотел, — сказал Дэнни, придвинувшись ближе, и отпил первый глоток. — Невероятно-вкусно. Правда. Охренеть.        — Обращайся, — ответил Итан, беря Дэнни за руку и крепко переплетая пальцы. — Ты спросить хотел.        — Точно. Этот пациент, — сказал Дэнни, постучав подушечкой указательного пальца по имени на медицинской карте, — тот самый Дариан Конте? Тот самый?        — Да, — Дэнни шумно сглотнул, расслышав в голосе бесцветную ломкость, и дернулся, словно от удара, Итан крепче сжал его пальцы в ладони, не позволяя отстраниться, — пожалуйста, Дэнни, не надо.        — Пиздец, — выдохнул Дэнни, с трудом откидываясь на спинку стула — хрусталики глаз обожгло режущим холодом, — то есть… он здесь? Любовь всей, блядь, твоей жизни здесь, а не на другом континенте, как ты говорил!        — Любовь всей моей жизни сидит напротив. Пожалуйста, Дэнни, успокойся, давай пойдем в кабинет и поговорим там.        — Да, блядь, — рассеянно произнес Дэнни, усмехнувшись, и закрыл свободной ладонью глаза, запрокидывая голову к потолку, — ну как, мне пора собирать вещи? Что, включаем режим «потрахались и разбежались»?!        — Дэнни, ради Бога, не нужно… — Итан резко оттолкнулся ладонями от стола, стул упал на пол с оглушающим стуком — взгляды всех посетителей кафетерия отражали истинный страх, — спасибо за то, что унизил меня перед всеми подчиненными, надеюсь, ты гордишься собой, — холодно проговорил Итан сквозь плотно сжатые зубы — на покрасневшей щеке каменным желваком ходуном ходил височно-челюстной сустав, Дэнни от ужаса не мог вдохнуть, — будешь сидеть здесь или пойдешь со мной в кабинет?        — Я… Итан, мне…        — Не здесь, — равнодушно сказал Итан, подхватив папки со стола, и развернулся на пятках. — Ну как, понравилось представление? Не сомневаюсь, не забудьте всем об этом рассказать — ажиотаж поднимете невероятный, — холодно сказал Итан, прикуривая сигарету, и крепко затянулся, резко вырывая руку из дрожащих пальцев Дэнни. — Не смей ко мне прикасаться, — он вышел из кафетерия, отшвырнул папки с картами пациентов в сторону диванов, перекинулся парой слов с вошедшем в парадные двери Диланом и быстро поднялся по лестнице. Мир Дэнни рухнул.

Трагедии иногда случаются, и мы просто не знаем, почему это происходит. (Молчание. Дженнифер Макмахон)

— «Be strong when things fall apart».        — Ты мне не нравишься, — предельно серьезно и максимально-честно сказал Дилан, вставая у подножия лестницы, разводя руки в стороны, крепко обхватывая пальцами округлые перила и преграждая Дэнни путь, — я считаю тебя неискренним, избалованным, нервным параноиком, но… черт подери, он выбрал тебя, не знаю за красивую мордашку или за умение брать в рот — по большому счету неважно. Ты мне не нравишься настолько, что я сейчас искренне осуждаю себя за то, что вообще начал этот разговор. Поэтому стой, слушай, не перебивай и, блядь, не знаю… записывай? Никогда, ни при каких обстоятельствах, блядь, не смей распускать свои чертовы ручонки, в противном случае я их ампутирую и напишу в медицинской карте, что у тебя синдром BIID, понял? — Дэнни, пораженный и удивленный, мог только беспомощно моргать и открывать рот, подобно испуганной рыбе, выброшенной на берег — Дилан Крайс, очевидно, учился у лучших: говорил пугающе и парализующее, смотрел выразительно и уничтожающе, будто его пронзительные серые глаза были олицетворением песчаной бури, пробирающейся глубоко под кожу, заражающей кровь, замедляющей работу внутренних органов и самого сердца; на мгновение Дэнни показалось, что песок уже высушивает изнутри и душит — он прокашлялся, всхлипнул, потер слезящиеся глаза и постарался вдохнуть поглубже — выходило скверно. — Теперь совет, который, я очень надеюсь, тебе больше никогда не пригодится, сейчас ты сделаешь вот что: вернешься в кафетерий, извинишься перед всеми людьми, сядешь за тот же столик и будешь терпеливо ждать момента, когда он остынет. Понятно изъясняюсь? Возможно, это займет десять минут, возможно, два часа, возможно, полдня, но ты будешь сидеть там, пить ебанный напиток, который он приготовил для тебя, и, блядь, молиться о том, чтобы прощение пришло быстро. Как только он придет — а он придет — ты не будешь рассыпаться в извинениях, не будешь просить пощады и рыдать не будешь тоже, единственное, что от тебя требуется: сказать что-то личное, важное только для вас двоих, романтичное или глупое, серьезное или смешное — неважно. Скажи то, что поймет только он. Но учти: подобное срабатывает только раз. Понятно?        Дэнни заторможенно кивнул, обхватил себя за плечи, нервно впиваясь полумесяцами ногтей в рукава футболки, и неотрывно смотрел Дилану в глаза, будто искал там какой-то неправильный подтекст, который способен сделать еще хуже, чем есть сейчас — не найдя ничего, кроме очевидного отвращения, молча развернулся на пятках, набрал побольше воздуха в легкие и, проведя ладонями по лицу, нерешительно вошел в двери кафетерия, чудом не теряя равновесие от потока негативной энергии, больно ударившей в район солнечного сплетения.        — Я… я хочу извиниться перед всеми вами, — негромко-ломким голосом пробормотал Дэнни, боязливо сцепляя пальцы в замок, — мне очень стыдно за свое поведение, мне невероятно жаль из-за собственной несдержанности и мне невыносимо-больно из-за того, что я обидел самого дорогого человека в моей жизни. Пожалуйста, простите меня за то, что было здесь… некоторое время назад. Не нужно меня ненавидеть, поверьте, я сам отлично с этим справляюсь.        — Спасибо, Дэнни, — через три минуты оглушающей тишины сказал Алекс, ставя на поверхность стола чашку с давно-остывшим чаем, и опустил руку под стол, накрывая ладонью запястье Брайана, поочередно надавливая подушечками пальцев на выступающие кости, одновременно успокаиваясь и ища поддержки, — если тебе захочется поговорить, просто поговорить, то можем как-нибудь вместе съесть по стейку и выпить по стаканчику минеральный воды со льдом. Хорошо? Вот и замечательно, а вы все чего уставились? Я все понимаю: никому нахрен ненужные, заурядные, скучные, жаждущие сенсации и скандалов — реалити-шоу, блядь, нашли? Обеденный перерыв закончился еще десять минут назад — хули расселись? Мышцы атрофировались от холестерина? Купите, блядь, фитнес-браслет.        — Зачем? — задал риторический вопрос Брайан, откинувшись на спинку стула, и закинул ногу на ногу. — Зачем ты вообще разговариваешь с людьми, которые не могут выйти из пубертата и искренне верят, что в подобных шоу как «Пляж» — упокой Господь эту похоть и разврат — демонстрируют эталон искренних отношений и любви? Дэнни, забей, они недостойны твоих извинений, они даже своих рабочих мест, между нами, недостойны, ведь ты прав, милый, обеденный перерыв уже прошел, а они все еще здесь. Как же все-таки прекрасно, что по всему Центру установлены камеры, а штат уменьшится в следующем месяце на пять процентов.        — Я сказал тебе по секрету, — недовольно сказал Алекс, театрально закатывая глаза, и показательно фыркнул, когда стулья резко отодвинулись, а жаждущие чужой крови люди разбежались по рабочим местам. — Спасибо, коллега, операция прошла успешно, рано или поздно мы сможем удалить все маркеры сплетен и зависти из тел этих подопытных особей исключительно с помощью слов и разрешенных департаментом манипуляций. Стоп, меня осенило, — взволнованно сказал Алекс и, обхватив ладонями лицо Брайана, быстро поцеловал его в губы, — ужин с родителями в семь, я, весь такой красивый и роскошный, зайду за тобой, готовься и не опаздывай, — подхватив со стола тарелку со стейком и бутылку воды, артистично отдал честь вместо прощания и быстрым шагом вышел из кафетерия, по пути цепляя сонного Коллина и нарочито указывая взглядом на лестницу, — твоя курица еще недостаточно прожарена, а моя пациентка считает, что новая грудь вернет ее мертвого пса к жизни — прошу, не задавай лишних вопросов.        Дэнни благодарно улыбнулся Брайану, поднял с пола стул, аккуратно поставил его перед столом и занял место, на котором сидел еще пятнадцать минут назад. Сложив руки на столе, сцепив пальцы в замок, Дэнни бездумно уставился на дверной проход — в голове по закону подлости не было ни одной мысли, ни пары десятков слов, способных оправдать его поведение и убивающую изнутри ревность — глубоко внутри кристаллическим льдом прорастал парализующий страх, прокалывая иглами нечеловеческого холода внутренние органы, грудную клетку и быстро-бьющееся сердце — оно нестерпимо болело, металось, шло мелкими и крупными трещинами и практически разбивалось от давящего на виски чувства ненависти к самому себе. Страх, всепоглощающий и непреодолимый, заглушал внутренний голос, лишал возможности мыслить трезво, разрушал возникающие в сознании воспоминания, но Дэнни с видимым трудом удавалось хвататься за них, как за колючие ветки, выскальзывающие из пальцев при падении с обрыва…        Он вырывал их из памяти, прокручивал в голове снова и снова, каждый раз вздрагивая от фантомных прикосновений, взглядов, улыбок, жестов, смеха… «а что, детское отделение закрыто на карантин?», «ты красивый, Дэнни», «держи, пока воспаление легких не подхватил», «захвати мне двойной американо, если не сложно», «в следующий раз, спроси разрешение», «к звездам», «так ты домашний мальчик? неожиданно», «догадываешься, что со мной не так?», «поверь мне, Дэнни, огонь намного безопаснее», «я не считаю тебя монстром», «разве это так важно, быть кем-то конкретным?», «Дэнни, ты — чудо», «у тебя красивая улыбка», «блядь, ты меня с ума сведешь», «ты выглядишь ошеломительно», «я должен тебе полтора доллара, литр воды и щепотку соли?», «пару минут я хочу слышать только твой пульс», «как же долго я тебя ждал», «не смей себя ни в чем винить», «подожди пару секунд, безумно хочу тебя поцеловать, можно?», «ты тоже неплохо постарался», «ты тоже ничего», «я тоже тебя люблю», «у тебя получилось заставить меня пересмотреть негативное отношение к сладкому кофе», «никогда в себе не сомневайся», «я всегда и во всем тебя поддержу», «не можешь слушать, читай по губам: я тебя люблю», «иди сюда, безумно тебя хочу», «в тебе нет, понимаешь, банальной человеческой глупости», «тебя хочется целовать, с тобой хочется провести всю жизнь», «расслабься — в противном случае, ревность тебя испепелит», «такими темпами ты всю жизнь на коленях проведешь», «я люблю только тебя, хочу только тебя и всю жизнь хочу провести только с тобой», «никогда не говори никогда», «утренний секс в машине никто не отменял», «мама, это — Дэнни, мы живем вместе, у нас все хорошо и мы предохраняемся», «на нашей свадьбе не будет ни сорбета из авокадо, ни лавандового желе, ни ужасной бабушки», «прости, но у нас с тобой никакой романтической трагедии не будет», «мне больно — мне тоже», «я хочу провести всю жизнь с человеком, которого смог полюбить, с человеком, который каким-то магическим образом смог полюбить меня; с тобой, Дэнни — я хочу провести всю жизнь с тобой», «твой майбах на фото», «попроси свою чертову ревность заткнуться на пять минут, иначе тридцать моих пациентов переедут на кладбище до наступления ебанного Рождества», «так и, поговорим о сердечках?», «будешь моим незаменимым ассистентом, лучшим другом, понимающим коллегой, фантастическим любовником, любимым парнем, желанным партнером — выбирай любую должность», «ты меня, блядь, невыносимо раздражал», «хочу быть с тобой… не рядом, а вместе и всегда», «мистер Голдман», «ты ежесекундно на развилке: я или нормальная жизнь; поэтому да, ты — самый обреченный страдалец в этом огромном мире», «аура твоей любви защищает меня от всех этих заебывающих людей»…        Дэнни закрыл ладонями лицо, сентиментально расплакавшись от нахлынувших чувств и эмоций, дотянулся дрожащими пальцами до чаши-пиалы с напитком и жадно отпил глоток — по телу мелкой дрожью прошло живительное тепло, наполняя изнутри чувством комфорта и спокойствия.        — Флэт уайт на кокосовом молоке, — голос Итана прозвучал властно и совсем чуть-чуть раздраженно, Дэнни повернул голову в сторону витрины, поджал губы, видя, как нервно постукивали подушечки пальцев по стойке, и вдохнул, торопливо говоря первое, что пришло в голову: «У Вас вазы не будет?» Итан обернулся через плечо, театрально закатил глаза и указал рукой на задний двор, подхватывая со стойки стаканчик кофе и отвечая при этом сдержано-тепло: — я похож на того, кому дарят цветы?        — Вы похожи на человека, который с легкостью справится с западающим замком, — сказал Дэнни, поднимаясь со стула, и шумно сглотнул от разлившейся в груди обжигающей энергии, когда Итан положил ладонь ему на шею, приближая лицо к своему, а горящий шепот дрогнувших слов разбился о губы, никогда так больше не делай, хорошо? — Прости меня, — жарко выдохнул Дэнни в чувственно-требовательный поцелуй и обнял Итана за плечи, вздрагивая, когда крепкая рука, устроившись на пояснице, неожиданно-резко притянула максимально-близко к себе, а пальцы сильно, до побелевших костяшек, сжали ткань футболки, — пожалуйста, я люблю тебя больше всего на свете, клянусь, что больше никогда не поступлю подобным образом, мне очень стыдно и больно, и… — Дэнни испуганно распахнул глаза, смотря на покрасневшее веко Итана, на подсохшую кровь во внутреннем уголке глаза и на жирный блеск капель на ресницах — боязливо коснувшись кончиками пальцев щеки, проведя четыре дрожащих вертикальных линии до подбородка, Дэнни нерешительно подался вперед, прижимаясь губами к скуле Итана, и судорожно всхлипнул, — Господи, просто пристрели меня, иначе я умру здесь от чувства вины и разбитого сердца. Пожалуйста, любимый… — Итан взял Дэнни за руку, поднял ее к свету и, внимательно изучив помутненным из-за капель взглядом браслет, постучал подушечкой указательного пальца по пазлу, в котором не хватало только одного бриллианта… — о, Господи, — испуганно и шокировано прошептал Дэнни, нежно, целительно и предельно аккуратно целуя Итана в прикрытое веко, — прости меня, пожалуйста.        — Где я так нагрешил? — задал риторический вопрос Итан, указывая взглядом на балконную дверь, и вытянул из кармана брюк пачку сигарет вместе с зажигалкой, проходя на задний двор. — Почему мне волей судьбы достался именно ты? Вспыльчивый, неуверенный в себе, превращающий любое, блядь, слово в катастрофу планетарного масштаба и при этом — знающий, что его искренне любят, уважают и боготворят! Ты невыносимый человек, Дэнни, просто пиздец какой невыносимый, — Итан прислонился лопатками к стволу дерева, крепко затянулся, резко выдохнул дым, сделал пару глотков кофе и, взяв Дэнни за руку, притянул к себе, позволяя прижаться ближе и уткнуться кончиком носа в шею, — я такими темпами даже до сорока не доживу, но и умирать тоже нельзя, ты же мою могилу слезами затопишь. Ты понимаешь, в какое безвыходное положение меня ставишь?        — Понимаю, — всхлипнув, сказал Дэнни, стирая ладонью слёзы с щеки, — Господи, я не знаю, что должен сказать, чтобы хотя бы чуть-чуть себя оправдать… знаю, что не заслуживаю прощения… и то, что все всегда порчу знаю тоже.        — Знаешь и все равно это делаешь. Я скажу только раз и очень надеюсь, что ты поймешь правильно. Сколько бы времени не прошло, все люди, которых я когда-либо любил, уже никогда не смогут стать для меня чужими, но это не значит, что я забываю про тебя или отодвигаю в сторону, понимаешь? Я не прошу тебя с этим смириться — просто понять: порой, люди могут сродниться настолько, что внутреннюю связь уже никогда не получится разорвать. Представь на мгновение, что мы расстались — просто представь, — уточнил Итан, погладив вздрогнувшего Дэнни по плечу, — теперь представь, что через несколько лет тебе понадобилась помощь, которую могу оказать только я. Теперь представь нашу встречу, держа в голове память о том, как сильно мы любили друг друга, как бы ты хотел, чтобы я с тобой разговаривал — вежливо и участливо, или холодно и раздраженно? Ты бы хотел, чтобы я смотрел на тебя с ненавистью и отчужденностью или внимательно с симпатией во взгляде?        — Я… я бы хотел, чтобы в этот момент ты любил меня также, как в отношениях, — выпалил Дэнни, закрывая ладонями лицо, и испуганно всхлипнул, — мне было бы максимально плевать на то, есть ли у тебя отношения или нет… да я бы все сделал, чтобы тебя вернуть… ты прав… чужими уже не получится стать.        — А мы и не станем, и не расстанемся — тоже, если ты хоть чуть-чуть научишься сдерживать импульсы дико-отравляющей ревности; заметь, не ревность, а импульсы. Нет, если тебе нравится плакать и извиняться, то…        — Не нравится, — пробурчал Дэнни, благодарно кивая на протянутый стаканчик с кофе, и обхватил трубочку губами, — я не мазохист. Кофе, кстати, вкусный, единственное, что я добавил бы — кубики льда, такие крупные, как в ваннах в фильмах ужасов, если жертве вырезают почку…        — Что ты сейчас сказал?        — Ну, «Городские легенды», помнишь, мы смотрели? — Дэнни удивленно моргнул, когда Итан крепко охватил ладонями его лицо и страстно поцеловал в губы. — О, Господи, я в блядском эпизоде «Доктора Хауса», в моменте, когда приходит озарение и в голове появляется диагноз и правильное лечение. Я хочу тебя прямо сейчас. Прямо здесь.        — Позже, — торопливо проговорил Итан, отбросив давно-потухнувшую сигарету в урну, и, взяв Дэнни за руку, потянул за собой в кафетерий. — Время пришло — сейчас ты увидишь зло воплоти, умоляю, не влюбись в моего бывшего.        Дэнни поражено молчал, в крови разливался истинный адреналин, покалывающий под кожей электрическими разрядами беспробудного страха и дикого интереса; время пришло — именно сейчас он по-настоящему увидит человека, которого подсознательно ненавидел исключительно из-за факта его существования, человека, чьи медицинские труды придирчиво разбирал до знаков препинания, человека, чей профиль инстаграма хранится в сохраненных только для того, чтобы однажды обнаружить там либо свадебные фотографии, либо эпитафию. Дэнни шумно выдохнул, смотря на дверь палаты, нервно сцепил пальцы в замок, когда Итан провернул ручку, и восторженно приоткрыл рот, видя, видя по-настоящему, Дариана Конте.        — Чем обязан, доктор Абрамсон? — равнодушно спросил Дариан, не оборачиваясь. Он сидел на полу, напротив окна, в ворохе простыней, одеял и подушек, сложив ноги по-турецки, и мелким, округлым почерком вносил в рабочую тетрадь формата А4 тщательный, кропотливо-продуманный план лечения миелопатии, подробно расписывая каждую минуту, процедуру, препарат, временные промежутки отдыха между терапиями и план восстановления; у него темные, почти черные, взлохмаченные волосы, грациозная шея, ровная осанка, в меру мускулистые плечи, видимые под полупрозрачной тканью футболки, ярко-заметные ямочки на лопатках, длинные, хорошо-сложенные руки, красивые кисти, узкие запястья, крепко стянутые браслетами, изящные пальцы, ухоженные ногтевые пластины — Дэнни в одно мгновение испугался того, что Дариан повернется, потому что даже так, со спины, тягаться с ним было глупо и бессмысленно. — Кто твой друг и почему от него пахнет цианидом? — также равнодушно спросил Дариан, повернувшись. Взгляд, сосредоточенный настолько, что становилось страшно, скользнул по Дэнни, на лице не отразилось ни одной считываемой эмоции, чувственные губы обхватили колпачок тонкой ручки — Дэнни ровно в этот момент понял, что не видел никого, кроме Итана, настолько же красивого и магически-притягательного. — Не друг, — произнес Дариан, понимающе улыбнувшись, и постучал подушечками пальцев по страничному срезу тетради, — полагаю, это тот, с кем ты не прочь отправиться даже в ад. Повторяю вопрос: чем обязан?        — Приглашаю тебя на романтическое свидание, — сказал Итан, прижимаясь плечом к дверной раме, и, вытянув телефон из кармана брюк, написал Бингвену сообщение, — на криотерапию, если интересно, собирайся.        — Хм, — задумчиво проговорил Дариан, указывая колпачком ручки на кровать, негласно приглашая Дэнни занять лучшее из сидячих мест в тесной палате, — ностальгия одолела? Вспомнил наши прекрасные вечера, разговоры о работе, о музыке, о планах на будущее и кубики льда, которые мы вытягивали из металлического ведерка с шампанским и водили ими по животу, груди и лицу друг друга? Знаешь, в тот момент это ощущалось настоящим, стопроцентным, умопомрачительным сексом, — Дэнни мысленно закатил глаза, мысленно впился полумесяцами ногтей в ладони, мысленно ответил что-то настолько едкое, что стало от самого себя мерзко, но в действительности сдержался — знал, что это была откровенная и жестокая проверка на выдержку, которую во что бы то не стало нужно пройти с высоко поднятой головой, — в этом, знаешь ли, читалось что-то более нежное и более братское и в то же время — ожесточенное соперничество и проверка на прочность. Было здорово, но повторять не хочется, так что я отказываюсь от свидания.        — Зря, — просто ответил Итан, замечая боковым зрением искреннее разочарование в глазах Дариана, — я всего лишь хотел наполнить твою восхитительную кровь иммуномодуляторами, но если ты не хочешь…        — Стоп, — резко сказал Дариан, прикрывая глаза, задумчиво потирая переносицу колпачком ручки и мысленно прокручивая в голове все плюсы льда, применяемые в медицине за время всемирной истории: омолаживающее действие, спазмолитический и противоотечный эффекты, лечение сосудов, вспомогательное средство при терапии псориаза, артрита, сексуальных расстройств, также приходит на помощь лечению нервов — депрессий и неврозов… и выброс в кровь иммуномодуляторов, конечно же, которые используют, в частности, при лечении рака, инфекций… еще раз — рака. — Ты — гребанный гений!        — Не я — Дэнни предложил, пускай и неосознанно, — просто сказал Итан, вытягивая из кармана брюк пачку сигарет, обхватывая губами фильтр и щелкая зажигалкой, — так что, я свое обещание сдерживаю, наступает твоя очередь… нет, я не про это, — отрицательно покачал головой Итан, замечая чрезмерно-нарочитое постукивание колпачка ручки по страницам тетради. — Здание Пресвитерианской пустует — построй из этого ебанного пепелища королевство, займи трон и стань мне достойным соперником. Осознай: я поклоняюсь тому, что дала природа, ты — тому, что создал человек. Разве не о таком соперничестве мы когда-то мечтали? Разве неинтересно, кто в итоге победит?        Дэнни настороженно переводил ошарашенный взгляд со спокойного лица Итана на потрясенное — Дариана, чувствуя колючее возбуждение глубоко под кожей, то, как стремительно накалялась кровь и практически слыша, как сердце бешено билось о прутья реберной клетки — в прозвучавшем предложении ярко читались сильная любовь, глубокое уважение и благоговейное почитание… и Дэнни показалось, что он остался один на один с этой любовью — любовью, пронизывающей насквозь, подобно рентгеновским лучам, любовью, не имеющей ничего общего со страстью, сексуальным желанием, добротой, милосердием…        — Ты не понимаешь, чего просишь, — серьезно сказал Дариан после минуты оглушающей тишины, стойко выдерживая парализующий взгляд Итана, и продолжил, несмотря на дрогнувший голос и пробежавшие по телу мурашки, — я злой, жестокий, холодный, эгоистичный, агрессивный, властный, нервный и расчетливый мудак. Я ненавижу этот ебанный город, его ебанных жителей и ебанную систему здравоохранения. Ты вообще понимаешь, что я могу выиграть, если просто отвечу согласием? Я соберу команду истинных профессионалов, а твои жалкие щенки, позорящие звание докторов, взявшись за ручки, спрыгнут с крыши, чтобы отмыться от грядущего позора.        — Мечтать полезно, ведь фантазии всегда интереснее реальности. Мои жалкие щенки даже с завязанными глазами, не прилагая усилий, поставят твою команду профессионалов на колени и по показателям, и по работоспособности, и по духу единства — они лучшее, что случалось в медицине за последнее столетие, а тебе остались только позеры, неудачники и бесхарактерные слабаки.        — По рукам, — просто сказал Дариан, поднявшись с пола, и, преодолев разделяющее их с Итаном расстояние, протянул руку, — запомни этот момент на всю жизнь — момент своего оглушительного провала, момент, благодаря которому, твой авторитет в департаменте падет ниже авторитета Элизабет Холмс, — Итан согласно кивнул, сжал руку Дариана до того крепко, что заныли пястные кости, здесь жарко или дело во мне? — Пошел к черту. — «Come on let me hold you touch you feel you. Always. Kiss you taste you all night. Always».        — Пиздец, — бессвязно бормотал Дэнни, переминаясь от волнения с ноги на ногу, пока Итан поворачивал ключ в замке, — пиздец, да, вот он — самый настоящий пиздец, — он вошел в кабинет, взволнованно растирая зудящие пальцы, нервными прикосновениями ввел код на панели сейфа, дважды неверно, но, собравшись с мыслями, справился и расслабленно выдохнул, когда механизм щелкнул, — Господи, грядет война, — открутив крышку на бутылке настолько резко, что та рухнула на пол и закатилась под диван, он недовольно цокнул языком, разлил бурбон по бокалам, бросил охлаждающие кубики на дно и выпил разом половину, не обращая никакого внимания на крайне-удивленный взгляд Итана, — да, я пью, когда нервничаю, дай сигарету.        — А как же проникновенные разговоры о том, что алкоголь — худший враг человечества? — Итан улыбнулся, когда Дэнни беспомощно закатил глаза и пожал плечами, наполняя бокал повторно. — Как же «неумение» контролировать себя? Ну и, к чему мне нужно подготовиться?        — К сексу, — просто сказал Дэнни, вытягивая сигарету из предложенной пачки вместе с зажигалкой, — к очень агрессивному сексу, — продолжил тише, мысленно и в действительности воспламеняясь румянцем до кончиков волос, — возможно, даже к публичному… — крепко затянувшись, прижался бедром к краю стола, стыдливо опустил взгляд в пол и беспомощно провел ладонью по лицу — … возможно, я захочу спанкинг или эякуляцию на лицо… аутоасфиксиофилию? — он говорил практически шепотом, едва шевеля губами, но чувство отвращения к себе за произнесенные слова больно и неприятно зудели на коже, как от сильных, до синяков, щипаний. — Мне бы заткнуться, наверное…        — Иди ко мне, — ласково сказал Итан, забирая пустой бокал, ставя на стол, бросая в него полуистлевшую сигарету, и крепко обнял Дэнни за плечи, прижимая максимально-близко к себе, — почему ты стесняешься сексуальных фантазий?        — Потому что… они отвратительные, грязные и все прочее, — пробурчал Дэнни, прижавшись губами к изгибу шеи Итана, и обнял его за талию, сцепляя подрагивающие пальцы в прочный замок на пояснице, — и пошлые, точно… иногда они просто возникают в голове, но, когда в крови есть алкоголь… не знаю… хочется?        — Хочешь, чтобы я кончил тебе на лицо? — Итан улыбнулся, когда Дэнни жалобно и стыдливо застонал, впиваясь полумесяцами ногтей в ткань пиджака, и погладил его по волосам, ласково целуя в макушку. — Ну раз мы настолько откровенны, то и я расскажу об одной фантазии — я хочу бэйрбэкинг, и для уточнения — с тобой.        — П-правда? Я т-тоже… очень сильно.        Дэнни коротко вздрогнул от пробившего жаром чувства, когда подушечки пальцев Итана огладили выступающую скулу, прошлись по щеке, приоткрытым губам, подбородку, изгибу шеи, ключицам, груди и торсу, и прерывисто выдохнул, смотря помутненным взглядом в центр расширенных зрачков бездонных глаз напротив.        — Я люблю тебя, Дэнни, — возбужденным шепотом сказал Итан перед тем, как интимно-собственнически поцеловать в губы, выкачивая разом весь кислород из легких, распыляя в крови конфетти фосфенов, что трескучими искрами взорвались под кожей, порождая сладостную дрожь, пробежавшую по длине позвоночника и разлившуюся в межреберье… по телу прошло легкое онемение, ладони Итана, крепко-обнимающие лицо Дэнни — обжигающие, плавящие, разъедающие любые сомнения, а поцелуи — жадные, пьянящие, всепоглощающие, вкладывающие в губы неутолимую страсть; словно губы Дэнни — бескрайний космос, а Итан трепетно пересчитывает каждую звезду; словно губы — океан, в котором хочется затонуть; словно — сумасшествие, которому хочется поддаться.        Дэнни нервно, заведя руки за спину, наощупь искал предметы на столе, которые можно сбросить на пол — летело все, начиная от стаканов и пепельницы, заканчивая стопками папок и подставками для ручек и карандашей; эмоции, неконтролируемые и необузданные, толкали к желанию кричать до сорванных связок, вынуждали задыхаться искрящимся огнем воздухом, теряться в ощущениях, окунаться с головой в водоворот иррационально-эротических чувств и захлебываться от реальности, где все мечты — явь, где любовь — бесконтрольна, где доверие друг к другу — необратимая истина.        — Я люблю тебя, — сбивчивый шепот Дэнни разбился о губы Итана, когда футболка бесформенным аксессуаром упала на пол, поцелуи стали непохожи на все прежние, они наполнились эротизмом, требовательностью, развязностью, порнографией, прикосновения — огнем, умело-уверенным и ласкающе-грубым, а разрывающие изнутри чувства превратились в бескрайний поток сумасшедшей энергии страсти и похоти.        — Я хочу тебя, — фраза, прозвучавшая одновременно на жарком выдохе, сорвала последние, хлипкие ограничители необходимо-любовной прелюдии — состояние, близкое к лихорадочной агонии, когда тело покрывается испариной, когда волосы мокрые от корней до кончиков, когда по лбу и вискам стекают капельки пота, когда обветренные обжигающими вдохами губы дрожат, когда пальцы соединенных рук переплетены до боли, когда одно только предвкушение близости способно довести до оргазма, происходит эмоциональный взрыв, до слез счастья и наслаждения, хочется быть еще ближе и желать одного и того же — подарить эйфорию и почувствовать друг друга по-настоящему…       … чувством полёта в невесомости, странным, пугающим, и при этом — желанным… падением на землю, резким, давящим, выбивающим воздух из легких, дробящим… жаром, обжигающим, обнажающим, позволяющим обладать… холодом, зубодробительным, леденящим… даром, посланным Богом или Дьяволом, доводящим до исступления, лечебным… любовью, необъятной, правильной и неправильной одновременно… нежностью, тесно-переплетённой с правильно-подобранной грубостью… трепетом, безоговорочным, настоящим, благоговейным… властью и подчинением, распределенными, идеально-сыгранными по ролям… стонами, способными свести с ума… поцелуями, интимно-чуткими, повсеместными, порождающими мурашки… словами, искренними, до глубины души важными.        — Знаешь, если предположить, что жизнь это пазл, — прошептал Дэнни, повернувшись на бок, и провёл подушечкой дрожащего пальца по влажной щеке Итана, прикрывая глаза от нежного поцелуя в переносицу, и прерывисто выдохнул, — если предположить, что у каждого человека есть коробка с деталями, но нет финальной картинки, то… я сильно облажался со сбором своего, — тёплые порывы ветра ласково трепали занавески, тихо постукивали жалюзи об оконные стекла, Дэнни, накрыв обнаженную спину пиджаком, покорно дождался момента, когда кольцо дыма слетит с губ Итана, чтобы оставить отпечаток тёплого, чувственного поцелуя, продолжай, — собирание пазла — крайне утомительный процесс, особенно, когда нет картинки, поэтому, по закону Вселенной, нужно начинать с углов. С четырёх углов…        — Всегда забываю о том, что ты умеешь считать, — сказал Итан, улыбнувшись, и заглушил притворное возмущение Дэнни ласковым поцелуем в отпечатки полумесяцев ногтей на ладони — и на мгновение показалось, что в этом жесте больше нежности и любви, чем во всех классических романах; Дэнни жарко выдохнул, продвинувшись ближе, и, отбросив в сторону ручки, впивающиеся в рёбра, прижался губами к губам Итана, — ты невероятный, — подушечки пальцев отбросили с глаз влажные пряди челки, прошлись по спинке носа, по колоннам фильтрума, по арке Купидона, по дрожащей нижней губе, — я до сих пор не верю, что ты настоящий, — от тона голоса, приглушенного, спокойного, проникновенного на глазах Дэнни выступили слезы бесконечного счастья, — я невероятно-сильно тебя люблю.        — Я тоже тебя люблю, — прошептал Дэнни, — невероятно-сильно, — он пытался говорить спокойно, размеренно, но дрожь, пробегающая по телу от каждого прикосновения и поцелуя, выбивала воздух из легких и пускала по крови короткие и точечные покалывающие импульсы, сменяемые онемением, и так по кругу, до бесконечности, до расплавленного металла в рёбрах ладоней и запястьях, — больше всего на свете, сильнее чем небо любит грозы, сильнее, чем океаны и моря своих детей, сильнее, чем… — Дэнни прикрыл подрагивающие веки, когда подушечки пальцев Итана нежно, практически не касаясь, скользнули по ряду рёбер, и коротко вздрогнул от ощущения интимной, без пошлости, близости, дарящей невероятное, неизведанное до настоящего момента блаженство. Лёжа на жёстком, крайне-неудобном столе, чувствуя кожей каждую трещину в грубом полотне дерева, будучи обнажёнными по пояс, казалось, что быть счастливее просто невозможно — разум освобождённый от посторонних мыслей, сознание, сосредоточенное только друг на друге, казалось, взрывалось калейдоскопом, всевозможными оттенками наслаждений и палитрой эмоций. — Я даже мечтать о подобном боялся… не верил, что можно так сильно любить… не думал, что смогу полностью довериться и доверять…        — Дэнни, я обещаю, что мы с тобой навсегда, — искренне сказал Итан, прижимая Дэнни ближе к себе, нежно целуя в губы и улыбаясь в ответ на тихое, я тоже, обещаю. — Вернемся к закону Вселенной и четырём углам.        — Семья, друзья, работа, хобби, — прошептал Дэнни, загибая пальцы Итана и крепко сжимая их в ладони, — я постоянно думал о том, стоит ли отодвинуть хобби, чтобы заняться работой, нужно ли потеснить семью, чтобы дать больше места друзьям, но друзья приходили и уходили, в семье были дерьмовые отношения, хобби приходилось менять из-за того, что надоедало, а все работы, что у меня были, в конечном итоге оказывались пустой тратой времени. И так получилось, что мой жизненный пазл абсолютно пустой по сей день — я не смог собрать ни один из углов, но… я знаю, точно знаю, что центр, предназначенный для любви, у меня точно занят… занят тобой.        — Боюсь тебя огорчить, но ты ошибаешься.        — Да, согласен, теория глупая…        — Вовсе нет, — заверил Итан, ласково перебирая пряди волос на затылке Дэнни, — она совсем не глупая, просто ты смотришь на жизнь поверхностно и хочешь, чтобы все было разложено по полочкам, расставлено по стопкам, но так не бывает. У тебя есть все четыре угла как минимум в моем лице — что, я не подхожу на роль друга, работы или хобби? — Дэнни тепло улыбнулся, погладив Итана по лицу, и смущенно закусил нижнюю губу. — Ты успеваешь учиться, заниматься спортом, содержать дом в катастрофически-пугающей чистоте, отлично готовить, быть моим лучшим другом, личным психологом и строгим критиком научных работ, — Итан приподнялся на локте, прошелся чередой поцелуев по виску, выступающей скуле, щеке, изгибу шеи Дэнни и плечу, — я восхищаюсь твоим талантом, красотой, чувством юмора, стремлением к большему… я восхищаюсь тобой.        — Доктор Абрамсон!        — Да, блядь, — недовольно сказал Итан, сосредотачивая взгляд на настенных часах, — Хелен уже близко — нужно идти на собрание и делать вид, что мой угол жизненного пазла под названием «работа» собран не идеально. Останешься или поедешь переодеться? Через десять минут!        — Остаться? Нет, прости, я не настолько сильно тебя люблю, — сказал Дэнни и рассмеялся, когда зубы Итана сладко-больно укусили за мочку, — переоденусь и тебе что-нибудь привезу… эти вещи уже никуда не годятся.        — Правда? — притворно-удивленно спросил Итан, нарочито встряхивая измятую рубашку в воздухе и просовывая руки в рукава. — Их можно пожертвовать церкви, например.        — Ага, если им полы нечем мыть, — ответил Дэнни и закрыл ладонями лицо, когда Итан, обхватив пальцами его щиколотки, ласково дернул на себя, — ну все, эти чертовы ручки впиваются уже буквально во всё, — усевшись на краю стола, закинув ногу на ногу, Дэнни надменно указывал пальцем на свои разбросанные по полу вещи и недовольно качал головой, замечая оторванные шлевки на джинсах и следы пепла на футболке. — Нет, правда, нужно что-то привести из дома?        — Привези джинсы, футболку, куртку и Дастина — адрес скину в сообщении, — сказал Итан, выдвигая верхний ящик стола и вытягивая бутылек настойки мяты, — двадцать капель на стакан холодной воды, будь лапочкой и едь дворами, — Дэнни театрально закатил глаза, поцеловал Итана в губы, будто одолжение сделал, и, спрыгнув со стола, надел джинсы. — Если будет невыносимо — купи ему детское кресло.        — Идите на собрание, доктор Абрамсон, — рассеянно выдохнул Дэнни после чувственного поцелуя и лениво разгладил заломы на рукавах рубашки Итана, — пожалуйста.        — Иду, — искренне сказал Итан, нежно целуя Дэнни в щеку, и, набросив на плечи пиджак, поднял с пола пачку сигарет и зажигалку, — до встречи, мистер Голдман. — «Want the world but nothin' in specific, don't need shootin' stars to grant my wishes».        — Флэт уайт, — попросил Итан, кладя на стойку две раскрытые папки, внимательно пробегаясь взглядом по написанному от руки и напечатанному тексту, музыкально стуча подушечками пальцев по витринному стеклу, скрывающему за собой двухъярусные подставки с десертами, — Камилла, если не затруднит, внеси в меню лаймовые тарталетки с клубникой и мятой.        — С огромным удовольствием, — ответила Камилла, задумчивым взглядом скользнув по лицу Итана, — извините за нескромный вопрос, но вы до сегодняшнего дня когда-нибудь улыбались?        — Наверное? — вопросом на вопрос ответил Итан, вытянув руку в сторону, и щелкнул пальцами в воздухе. — Ты-то мне и нужен, защитник человечества, подойди, — Алистер удивленно моргнул, замерев в дверном проходе кафетерия, и испуганно огляделся по сторонам в поисках зеркал или любых других отражающих поверхностей. Чем я себя выдал? — Чем? — спросил Итан, повернув голову, и задумчиво закусил губами колпачок ручки. — Передал с поцелуем маячок, теперь отслеживаю твои передвижения по планшету. Запах ванили почувствовал — расслабься, — Итан опустил локоть на стойку, восторженно посмотрел на вспененное молоко, пушистым облаком опустившееся на двойную порцию эспрессо в стеклянном стакане, и удовлетворенно улыбнулся, кладя сотню на крышку кассового аппарата. — Что будешь? Только быстро, я не позволяю себе опаздывать больше, чем на полчаса, а тебе опаздывать на первое собрание вообще не положено.        — Чай и треугольник баноффи, — с трудом пробормотал покрасневший от смущения и шока Алистер, постучав выпачканными в краске кончиками пальцев по пустому участку стойки, беглым взглядом скользнул по записям и нервно закусил нижнюю губу, чувствуя кожей крайне заинтересованный взгляд Камиллы. — А з-зачем я Вам нужен?        — Ну, даже не знаю, — неоднозначно начал Итан, опуская широкую трубочку в стакан и отпивая первый глоток бодрящего, невероятно-вкусного и ароматного кофе, — что может понадобиться главврачу от доктора? Консультация? Нет, глупость какая. Просто поболтаем по душам — какую музыку предпочитаешь? — Алистер почувствовал себя законченным придурком, причем настолько, что захотелось ударить себя по лицу — пристальный взгляд Итана, казалось, был способен пробить дыру в виске, подобно дрели, и умертвить за одно мгновение. — Ваш приз, доктор Макгроу, прибудет сегодня вечером, поэтому скажите сразу, как Вам будет удобнее его получить? В том месте, где Вы будете, или в том, где живете?        — Но… как я могу сказать, если не знаю ни масштаб приза, ни размер, ни вес…        — Какой Вы сложный человек, доктор Макгроу, — притворно-расстроенно произнес Итан, неверяще покачав головой, — ладно, сам выберу, в наказание за нерешительность и бездействие — останетесь без десерта, — сложив папки, подхватив их вместе с кофе и прямоугольной тарелкой с пирогом, Итан многозначительно подмигнул, тепло улыбнулся и, обойдя Алистера, устроился на широком низком подоконнике, — у Вас, кажется, чай остывает.        Алистер, шокированный до глубины души, поражено смотрел на профиль Итана, на умиротворенное выражение лица, на то, как он отламывал ребром вилки пирог, как пил кофе с видимым удовольствием — как ел, в принципе — как сверкали счастьем глаза и кольца пирсинга — бликами уличных фонарей, и думал о том, что все это похоже на чудо света, неизвестное обширным массам людей, не внесенное в официальный список, но от этого не менее шикарное и восхитительное.        — Присоединяйтесь, пирога на двоих хватит, — Алистер сдержано кивнул, придвинул стул ближе к подоконнику, опустился на край и крепко обхватил пальцами теплые стенки керамической пол-литровой чашки, не сводя с Итана внимательного взгляда. — Что-то не так?        — Нет-нет, просто смотрю, — заверил Алистер, закинув ногу на ногу, поставив локоть на колено и подперев щеку ладонью; ему казалось, что красота, в отношении конкретно Итана — базовое состояние человека, настолько она выглядела филигранной, поразительной, естественной, словно он вообще не прилагал никаких усилий, чтобы выглядеть так. — Вы таким отдохнувшим и беззаботным выглядите — даже завидую.        — А ты почему такой грустный? — спросил Итан, повернув голову в сторону Алистера, и внимательно посмотрел ему в глаза, протягивая тарелку и чистую вилку, — Что-то случилось? Дизайн кабинета забрал много нервов?        — Нет, просто… ладно, ближе Вас, после ну, всякого, у меня здесь никого нет, поэтому… терпите мой бессвязный поток мыслей. У нас с Тейлором максимально-честные отношения… мы так договорились, и вот… я хотел ему позвонить и обо всем рассказать, ну сами понимаете, а он… не отвечает на мои звонки, только эти чертовы шаблоны — шаблон за шаблоном, я уже с ума схожу.        — Вот как, — задумчиво проговорил Итан, сжимая трубочку губами и подавляя улыбку, — и теперь ты думаешь, что он — экстрасенс, который почувствовал измену и из принципа и обиды не отвечает на твои звонки? Кстати, это не измена — ты оказал мне услугу, поэтому если потребуется любая помощь, можешь смело обращаться. А ты не подумал о том, что он, возможно, занят? Ну, знаешь, университет, подготовка к экзаменам, практика, не дай Бог сон? Но, кстати, если тебя это действительно тревожит, то не беспокойся — он в курсе. Я написал ему сообщение, хочешь прочитать? — глаза Алистера распахнулись от страха и подступившей к горлу паники, а он сам неуверенно кивнул, смотря на протянутый телефон. Милый, ситуация на грани катастрофы — в пяти метрах от моей прекрасной жизни находится Дариан Конте, закатывать глаза уже поздно, мне нужна помощь, думаю, ты понимаешь какая. Бежать некуда, клянусь, поэтому… позволишь? Первый и последний раз, Итан, другой штат — другие правила, не переходи границы. Скажи Алистеру, что я его люблю, и, блядь, не распускай руки! Постараюсь. Иди к черту! *черное сердечко*        — Ч-что? — поражено спросил Алистер и, проведя ладонью по вспыхнувшей румянцем щеке, несколько раз моргнул. — В-вы разрешение спросили? Перед тем, как… ох.        — Так принято, — ответил Итан, пожимая плечами, — не удивляйся, он трижды был на твоем месте, поэтому прошу, не будь таким же наглым и не проси невозможного, а то мой авторитет в медицинских кругах рухнет окончательно и бесповоротно. И да, Тейлор ненавидит телефонные звонки — пиши сообщения.        Алистер шумно сглотнул, вытянул телефон из кармана, открыл окошко сообщений и боязливо написал «Привет». Ответ пришел практически мгновенно: «Привет, милый, прости за шаблоны, у меня стоит настройка, чтобы звонки сбрасывались автоматически, дел сейчас очень много, невыносимо-много. Как ты? У тебя все хорошо? Как ты себя чувствуешь? Как дела на работе? Как обустройство кабинета? Если тебе нужна помощь, можешь эксплуатировать моего отца — он прекрасно вешает гардины и моет полы. Я очень сильно тебя люблю и невыносимо скучаю, скоро увидимся…»        — Так, достаточно, — притворно-серьезно сказал Итан и, забрав из рук Алистера телефон, нажал на кнопку блокировки, — перерыв закончился, а мы чертовски-опаздываем, — демонстративно постучав подушечкой указательного пальца по циферблату часов, Итан поднялся с подоконника и, благодарно кивнув Камилле, прошел к дверям, — никому нельзя приходить на собрание позже меня, доктор Макгроу, слышите перезвон подкладных суден?        Алистер раздраженно выдохнул, одновременно стараясь доесть пирог, передать грязную тарелку и приборы Камилле, не расплескать чай под дороге и, черт возьми, поспеть за Итаном, не врезавшись по пути ни в столы, ни в вазы, ни в косяки дверей. Только чудом не запнувшись на лестнице, Алистер мысленно досчитал до десяти и твердо решил не спешить — плевать, его подкладными суднами не испугаешь, в конце концов, сегодня вечером он получит приз, замечательный приз; говоря откровенно, Алистер сгорал от любопытства, перебрал в голове всевозможные варианты, реальные и нереальные, но так и не пришел ни к чему толковому — почему-то казалось, что приз должен быть существенным, особенным, идеально-подобранным, но, если честно, он сам не знал, чего именно желал. Чтобы время могло ускориться в определенном штате, городе? Чтобы Тейлор каким-то магическим образом телепортировался сюда и остался навсегда? Чтобы Гарвард и Массачусетс наконец-то смогли его отпустить? Алистер почувствовал себя грустным и несчастным — входя в конференц-зал, занимая место, удрученно подпер щеку ладонью и тоскливо провел подушечкой указательного пальца по ободку чашки — все находившиеся здесь люди либо счастливы в отношениях, либо наслаждаются одиночеством, и один Алистер какой-то неприкаянный — ни здесь, ни там. Вся моя жизнь протекает не во мне, а снаружи меня. И я ничего о ней не знаю.        — Серьезно? Углеродистая сталь? В чем инновация? Это дерьмо, при контакте с кислородом, быстро подвергается коррозии. Даже не вздумай что-нибудь ляпнуть Джордана, пока я разводным ключом не переломал твои музыкальные пальчики.        — Ох, Стефани, юная леди не должна позволять себе такие вольности, — притворно-осуждающе сказал Джордан с характерным французским акцентом и, сцепив пальцы в замок, подпер костяшками подбородок, — лучше сыграй в «дочки-матери» и запишись на бальные танцы. Прошу прощения, коллеги, моя кузина, порой, очень нуждается во внимании. Продолжайте, Хелен, не отвлекайтесь.        Стефан театрально закатил глаза, отпил глоток триппло и одними губами произнес: «услышу что-то подобное еще раз — перережу сонную артерию ржавым скальпелем». Джордан тепло улыбнулся в ответ, лениво отмахнулся от придирчивых замечаний Роберта и наградил Стефана недружелюбным взглядом.        Говоря откровенно, за весь сегодняшний день они бурно поссорились трижды, не считая сотни безобидных реплик, которыми перебрасывались каждый раз, когда сталкивались взглядами в коридорах, кафетерии и комнатах отдыха. Их братская связь была тонкой и зыбкой — ни одной общей темы для разговоров, полярно-разные вкусы во всем, начиная от медицины, заканчивая предпочтениями в еде, и конечно же характерами: Стефан — типичный сноб, задрот, теоретик и просто-напросто хамло, не умеющее держать вспыльчивый нрав в руках, а Джордан — законченный перфекционист, практик со спокойным темпераментом и невероятным хладнокровием во всех жизненных аспектах. Они ссорились из-за мелочей с детства, дрались и бросались друг в друга тяжелыми предметами, но те драки для Стефана — истинное унижение, с которым по сей день невозможно свыкнуться — силы были настолько неравными, что Джордан просто смеялся и отшвыривал его от себя как прилипчивого котенка, который старался царапаться, не имея когтей; теперь когти появились, наравне с высоким уровнем интеллекта и силой, но попыток подраться не находилось по одной простой причине — единственное важное, что осталось в жизни Джордана — это талант хирурга, в то время, как у Стефана есть любящая семья, друзья и хобби — по-факту, он в выигрыше, только счастья нет.        Стефана не радуют ни работа, ни пациенты, не двести пятьдесят на спидометре, ни внушительная сумма на счету, ни апартаменты на Верхним Ист-Сайде — ничего. Говоря откровенно, он вообще не видел в мире ни одной причины, чтобы чему-то радоваться, начиная от политических игр, продолжая войнами и заканчивая приевшейся обыденностью. Все эти разговоры о смысле жизни и предназначении он осознанно пропускал мимо ушей — как вообще, черт-возьми, можно радоваться бабочкам, цветочкам и прочей романтичной чуши, когда мир стремительно летит во мрак?        Громкий визгливый голос Хелен продолжал прокатываться по пространству конференц-зала, многим получалось смириться, но для некоторых это было настоящей пыткой: Алистер, вздрагивающий от каждой фальшивой ноты, бездумно чиркал острием ручки по блокнотному листу, стараясь абстрагироваться от неприятных мурашек, Коул, запрокинув голову к потолку, потирал пальцами пульсирующие виски, и только Итан, будто всем назло, слушал внимательно, постоянно задавал вопросы и просил повторить.        — Я положу тебя в body bag, если не перестанешь, — прошипел Коул, подтолкнув Итана локтем в бок, и беспомощно заскулил, когда этого оказалось недостаточно — в игру «доведи Коула до превращения в Бальтазара» включились Джон и Никки, сидевшие рядом. Говоря откровенно, его атаковали со всех сторон, не давая ни единой возможности отразить нападение: Джон стучал подушечками пальцев по спинке его стула, Никки носком туфли по крышке столешницы, Итан, от скуки и больше — от желания, щелкал механизмом авторучки то по колену, то по плечу. — Отъебитесь, — прошептал Коул, беспомощно роняя лицо в открытые ладони… Да заткнитесь вы все нахуй! — Коул убрал руки от лица, осознавая, что произнес реплику настолько громко, что даже снующие по коридору санитары, вероятно, боязливо переглянулись, и вымученно пожал плечами, понимая, что отступать назад бессмысленно. — Эти скальпели в действительности дерьмо, а я чертовски заебался тратить вечер четверга на это блядское лицемерие! У Вас отвратительный голос, миссис — как вас там? Пишите, блядь, сообщения или найдите спикера!        — Слава Господу Богу, — торжественно воскликнул Итан, понимаясь из-за стола и почтительно пожимая руку Хелен, — получите расчет на стойке регистрации, спасибо за помощь в возвращении моего друга к жизни. Все свободны, роли сыграны идеально, искренне Вас благодарю — отныне вечер четверга будет проходить в спокойной и дружелюбной обстановке.        — Какой Вы все-таки терпеливый, доктор О’Кифф, — спокойно сказала Хелен приятным, чарующим голосом, откашлявшись, — это были семь месяцев кромешного ада, даже для меня, актрисы дубляжа — клянусь Богом, я еще никогда так не страдала. Благодарю за интересный опыт, доктор Абрамсон, вот ваши скальпели с eBay, спасибо за все, — она нежно поцеловала Итана в щеку, помахала всем на прощание и, артистично отдав честь, вышла из конференц-зала, держа голову высоко поднятой. — Я буду по вам скучать, красивые мальчики и очаровательные девочки!        Коул беспомощно моргал, приоткрыв рот, не в силах подобрать ни одного цензурного слова — конференц-зал быстро опустел, и только Итан, упираясь рукой в спинку кресла, смотрел на него сверху-вниз считывающим, парализующим взглядом.        — Больше никогда мне не лги, больше никогда не говори о том, что ты не в депрессии, когда это не так; я — твой друг и прекрасно тебя знаю, поэтому с легкостью — ну, практически — выведу из самого дерьмового состояния, сколько бы времени на это не ушло.        — Я тебя, блядь, ненавижу, — шокировано и одновременно восторженно сказал Коул, откидываясь на спинку кресла, вставляя стик в корпус электронной сигареты, дожидаясь прогрева табака и крепко затягиваясь, — ты чудовище! Ты пытал всех этих несчастных людей… из-за меня? Ох…        — Пытал? Они все получали неплохой плюсик к зарплате за умение держать язык за зубами, который я, кстати, вычитал принципиально из твоей, — сказал Итан и тепло улыбнулся, видя в ответ, наконец-то, искреннюю улыбку Коула. — Ну, чувствуешь себя живым? Больше никаких отвратительных баночных энергетиков и разговоров о вечном? Теперь ты в порядке?        — В полном, — заверил Коул, поднимаясь с кресла, и крепко обнял Итана за плечи, — эта злость… знаешь, так долго сидела внутри, я боялся, что она… поглотит меня? Я думал, что все в порядке, думал, что так и должно быть, думал… Спасибо, Итан. Но Хелен… Боже, мне хотелось закопать её живьем.        — Всего-то? — удивленно и даже расстроенно спросил Итан, вспоминая о том, как долго он искал на сайте одаренную актрису, как долго уговаривал на роль, как долго помогал ставить крайне-отвратительный голос и сколько времени потратил в сумме на то, чтобы вложить в ее голову самую бесполезную информацию о худших на свете скальпелях. Господи, как сложно быть манипулятором, подумал Итан, но вслух сказал только: — не переживай, у меня в голове еще сотня коварных планов, как вывести тебя из депрессии, апатии, эмоциональной комы и даже голода, так что воображение мы тебе тоже разовьем, — Коул улыбнулся, отстраняясь, и выдохнул Итану в лицо густой туман черничного дым-пара, вполне заслуженно получая в ответ подзатыльник, я тебе отомщу. — Не сомневаюсь, а теперь пошел вон — вас тут, страдальцев, пиздец сколько развелось, а я уже заебался быть спасителем слабых и обездоленных. — «Kings of the Weekend».        Заброшенное трехэтажное здание переливалось алыми волнами кроваво-красного заката, приглушенными бликами уличных фонарей и проезжающими мимо автомобильными фарами — казалось, что прогуливающиеся по Лондон-роуд люди вовсе не замечали неказистого уродца с потертым кирпичом стен, обгоревшей черепицей крыши и грязевыми подтеками на оконных стеклах — истинный изгой, затесавшийся среди властных высоток и изысканных таунхаусов, как будто бы случайно служил напоминанием о прошлом, Великой депрессии и даже войне, тот, от кого хотелось отвернуться и спрятаться за яркими неоновыми вывесками, светящимися фальшивой теплотой и лоском.        — Оно прекрасно, — выдохнул Дэнни, торопливо выходя из машины, прижимаясь лопатками с пассажирскому стеклу и восторженно обводя взглядом здание снизу-вверх — он видел не просто правильно-уложенный кирпич, не только антикварные оконные рамы, не бросающиеся в глаза граффити, а нечто более величественное и глубокое — природный талант архитектора, мастерство строителей, чувствовал энергию истории, плохой или хорошей — неважно — ведь в музеях никогда не бывает чего-то однозначного, — я просто… поражен… эти линии, штрихи, материалы… я хочу знать об этом здании все — его историю, предназначение… хочу пройти путь, которое оно прошло за века.        — Его построили в восемнадцатом веке, нарекли воскресной школой для мальчиков и, судя по слухам, жестокость для основателей была главным критерием. В девятнадцатом веке, после судебного разбирательства, его переделали в госпиталь, — сказал Итан, обнимая Дэнни за плечо, и прижал ближе к себе, — после войны его забросили, и только недавно смогли арендовать у властей и перестроить изнутри это место боли во что-то, что сможет подарить людям эмоции счастья и тепла. Пока оно приватно и свободно, пока оно помогает людям показывать себя настоящими, но это только пока… скоро до этого места доберутся лживые моралисты, начнутся протесты, скандалы в прессе и здание снова станет причиной жестокости в людях — возможно, ему от этого уже никогда не получится отмыться.        — Это так зачаровывает, — прошептал Дэнни, поворачивая голову и нежно целуя Итана в щеку, и тихо зашипел от раздражения, когда Дастину хватило наглости перебраться с заднего сидения на переднее и резко распахнуть пассажирскую дверь, больно ударяя ручкой по пояснице, — я тебя придушу, гаденыш, если не перестанешь.        — Конечно-конечно, — добродушно сказал Дастин, толкнув дверь сильнее, — двинь свое бренное тело куда-нибудь нахрен отсюда.        — Господи, ну разве это не рай? — задал риторический вопрос Итан, прикуривая сигарету, крепко затягиваясь, и постучал кулаком по железной двери с ржавыми разводами, не обращая никакого внимания на нелепые попытки не то подраться, не то потолкаться локтями за спиной. — Словно нахожусь в школьной раздевалке, где детишки не могут поделить последнее полотенце. Повзрослейте уже, — дверь отворилась с оглушительным скрипом, в лицо ударили яркие огни стробоскопов и волны оглушающей танцевальной музыки, призывающие переступить порог как можно скорее — Итан показал пригласительный билет на экране телефона, пожаловался на то, что жена сбагрила несносных детей на него и, получив притворное сочувствие в ответ, прошел вперед, вкладывая пять сотен в карман пиджака охранника. — За мной, а то останетесь без сказки на ночь.        Дэнни гордо промолчал, несмотря на смешок Дастина, и вымученно улыбнулся, протягивая руку и получая болезненно-крепкое прикосновение подушечки печати к запястью. Давай только один день попробуем вести себя нормально? Дастин театрально закатил глаза, подтолкнул Дэнни вперед и, положив ладони ему на плечи, нехотя согласился, ладно, можешь перестать быть козлом, я буду только рад.        Пространство караоке-клуба было поделено на несколько зон: огромный бар, выполненный в космически-футуристическом стиле с невероятных размеров лакированной стойкой — пять барменов не расставались ни со стаканами, ни с бутылками, ни с шейкерами, превращая привычные Нью-Йорку коктейли в произведение искусства; бокалы скользили по наполированному лаку стойки, утопали в светло-зеленом искусственном дыме и выглядели настолько ярко, что кружилась голова; две широкие лестницы по краям бара поднимались ввысь, проходили будто сквозь потолок и вели к общему залу с парой десятков круглых столиков, диванами, спрятанными за ширмами, креслами, экранами на стенах и микрофонными стойками; на третьем этаже был только танцпол и две двери в стенах, за которыми располагались vip-залы.        Итан кивнул знакомой барменше, забрал приготовленные коктейли и, вручив Дэнни и Дастину по пол-литровому стакану с «Маленькой Италией», указал взглядом на лестницу, отпивая разом половину виски со льдом и мятой из своего.        Место, андеграундное, конфиденциальное, частное, повышало адреналин, добавляло азарта, словно они были не в обычном караоке-клубе, а на собрании тайного сообщества под фундаментом Капитолия на закрытой станции метро. Гости заведения выглядели соответствующе, в них ярко считывался дух свободы и беззаботности к современным правилам этикета: парни-официанты ловко лавировали между людей и бегали по ступенькам в кожаных ботфортах на высоких шпильках, девушки, напротив, в строгих смокингах двигались плавно и почтенно кивали, приветствуя гостей и интересуясь их самочувствием, а охранники, разодетые в черные лохмотья и прятавшие лица за масками врачевателей чумы, были молчаливы и предельно внимательны, крутя на облаченных в белые перчатки пальцах приборы, способные найти наркотик в напитках — гости как будто и вовсе не замечали длинных металлических щупов, измеряющих химический состав напитка, напротив, тепло улыбались, старались заговорить, но притягивающие маски только отрицательно качали головами.        — Нам сюда, — громко сказал Итан, стараясь перекричать музыку, обезумевшую толпу на танцполе, жаждущую схватить его за руку или сгиб локтя, и сильно толкнул ладонью дверь-решетку в стене — пространство vip-зала, после ослепительных вспышек, было сумрачно-темным, мелодии, льющиеся из динамиков спокойными, под потолком в порыве ветра раскачивались несколько ламп на длинных пружинистых проводах, пара свечей горели на огромном полукруглом столе, заставленном графинами, бокалами, пепельницами, кальянами и блюдами с закусками, а диваны, кресла и пуфы расставлены хаотично; Дэнни, вцепился в руку Итана, как в единственную опору на спасение от ударившей в глаза темноты, и тихо выругался, когда Дастин, чуть не сбив его с ног, рванул вперед, запрыгнул на пустое сидение дивана и сгреб Джейсона в крепкие объятия, осыпая его лицо торопливыми поцелуями, по-кошачьи ласково мурча «Джей-Джей, я так скучал, а этот пацан меня бесит — засади его за решетку». — Ну, считай, что ребенка мы сплавили, теперь можем полностью расслабиться, ну, почти полностью, — Итан приподнял рукав куртки, посмотрел на циферблат часов и, игриво подмигнув Алистеру, одними губами произнес: «еще десять минут».        — Ты опоздал на час, — крайне-серьезно и даже чуть-чуть расстроенно сказал Джейсон, указывая рукой на пустые диваны и прокатывая по длине стола графин с виски, льдом и мятой — в подаренных Дастином очках он выглядел по меньшей мере странно: серьезно-деловой стиль и ярко-розовые стекла придавали образу притягательный шарм, причем настолько, что оторвать взгляд было невозможно, — чем ты занимался все это время?        — Не поверишь, работал, — также серьезно сказал Итан, снимая куртку, бросая ее на сидение дивана, и вытянул пачку сигарет из кармана джинсов вместе с зажигалкой, — так, на меня никто внимание не обращает — веселитесь, я разрешаю, — потянув Дэнни за собой, Итан устроился с ногами на диване и расслабленно выдохнул, чувствуя легкое опьянение в голове, граничащее с настоящей негой — как минимум на сегодня у него все хорошо, как минимум сегодня мир не рушится, как минимум сегодня можно побыть собой, — тебе тоже разрешаю, — Дэнни подозрительно сощурился, придвинулся ближе и удивленно моргнул от неожиданного поцелуя в губы, — ты красивый, безумно.        Пространство vip-зала пропиталось густым дымом фруктовых кальянов, запахом сладких коктейлей, ароматических сигарет, искренним счастьем и свежим воздухом, вплывающим порывами из широко-распахнутой балконной двери — огромная лоджия, открывающая вид на тесный внутренний двор, дарила приятный лунный свет и яркий блеск далеких звезд, наполняя атмосферу истинным волшебством: разговоры, искренний смех, легкость в общении и расслабленность обескураживали настолько, что попросту не верилось — ни одного человека, сосредоточенного в телефоне, ни одного, не проронившего ни слова, ни одного как минимум расстроенного или заскучавшего.        — Что пьешь, защитник человечества? — спросил Итан, заглянув в бокал Алистера. — Горячий тодди? Британцы тобой гордятся.        — Надеюсь, — сказал Алистер, рассмеявшись, и поставил локоть на стол, подпирая щеку ладонью. — А вы, что-то близкое по крови или попросту понравившееся? Мы, кажется, так и не успели познакомиться по правилам этикета — Алистер Макгроу, оптометрист Слоун-Кеттеринга и безумно скучный собеседник.        — Дэнни Голдман, — ответил Дэнни, пожимая руку, зачарованно вглядываясь в графитовый смоки-айс на глазах Алистера, в бледность губ, в раскрасневшиеся щеки, в невероятное умение играть пластичной мимикой, отмечая, что никогда прежде не видел настолько удивительного человека, — дизайнер-проектировщик обновленного Слоун-Кеттеринга, — коротко вздрогнув от прикосновения подушечек пальцев Итана, скользнувших под тканью просторной черной рубашки с металлическими наконечниками на воротнике и прочертивших четыре ровные линии по позвоночнику, рассеянно выдохнул и, картинно задумавшись, исправился, — ладно-ладно, сердце Слоун-Кеттеринга, так Вам нравится больше, доктор Абрамсон?        — Гораздо больше, — признал Итан, отпивая виски и не сводя взгляда с горящего экрана телефона, пристально следя за временем и изредка поглядывая на дверь, — Бэмби, будь другом, спаси Джейсона от этого отвратительного общества — все-таки он еще слишком молод для того, чтобы сойти с ума, — Алистер непонимающе моргнул от осознания, что единственное пустое место на диване из-за озвученной просьбы осталось только рядом с ним, и с надеждой посмотрел Итану в глаза — в этом взгляде было все: благоговение, мольба, надежда, почитание и безусловная вера, — а Вы сообразительный, доктор Макгроу — приз за дверью, распишись в бланке… о, Господи Боже, — отрешенно сказал Итан, покачав головой и чудом удерживая в руке наполненный до краев бокал, когда Алистер быстро поднялся с дивана и побежал к двери, — любовь нас всех сведет с ума рано или поздно.        Дэнни повернулся лицом к двери, сощурился от яркого голубого свечения люминесцентных ламп под потолком танцпола и неверяще приоткрыл рот, шумно втянув носом ароматный воздух. Со стороны казалось, что вокруг начали осыпаться звезды — интимную близость Алистера и Тейлора оберегало искрящееся биополе статики, полупрозрачная пелена, похожая на клубный дым, светящийся стробоскопами, личное безопасное место, созданное для того, чтобы любить друг друга честно и безнаказанно. Казалось, все видели, как Алистер дрожал в объятиях Тейлора, как самозабвенно они тонули в нежности друг друга, как ласково касались пальцами и губами открытых от одежды участков кожи — это выглядело красиво, по-настоящему правильно, страстно и чертовски-возбуждающе; было похожим на столкновением комет на небосклоне, взрывом атомной бомбы и наводнением, способным снести все на пути. Холоду не нужен ни огонь, ни земля, ни вода — холоду нужен ветер, свободный, переменчивый, вечный…        — Как? Что? Вау! — восторженно спрашивал и восклицал Алистер, растворяясь в интимных объятиях и череде нежных поцелуев, опадающих на щеки, веки, ресницы и губы, подобно пушистым исцеляющим снежинкам. Казалось, время замерло, подобно кадру кинофильма на заедающем проигрывателе — блаженство, пробежавшее по телу, заставляло вздрагивать от каждого ласкового прикосновения, каждого вздоха, ощущения близости и искренности произнесенных слов. — Я так рад тебя видеть.        — Ты невероятно-красивый, — прошептал Тейлор, бережно обнимая ладонями лицо Алистера, прижимаясь к его лбу своим и ласково целуя в кончик носа, наконец-то, деля один кислород на двоих, — я так сильно по тебе скучал, я очень сильно тебя люблю и, мне так жаль, но я разбил твою вазу.        — Какую вазу? — удивленно спросил Алистер, обхватывая запястья Тейлора пальцами, и прикрыл глаза от интимно-медленного поцелуя. — Черную? Которую я расписывал на прошлой неделе? Нет тебе прощения. Ладно, есть, — хватило одного поцелуя, чтобы Алистер растаял в их личной неге и простил акт вандализма. — Плевать на вазу.        — Я разбил зеленую, ту, что стояла на шкафу… из нее… пепел посыпался?        — Бедная бабушка Кристина — это не ваза, а урна. Куда ты дел ее прах?        — Что?        — Я шучу, — сказал Алистер, рассмеявшись, и крепко обнял Тейлора за плечи, — она никогда не была мне бабушкой, просто надоедливой соседкой. Иногда я использую вместо пепельницы всякие емкости, находящиеся под рукой, но это сейчас совершено неважно. Как ты здесь оказался?        — Приехал несколько часов назад, не хотел опаздывать в первый рабочий день, поэтому да… можешь меня поздравить, я получил диплом быстрее всех однокурсников с помощью того господина во главе стола, — Тейлор улыбнулся, помахал Итану рукой и приветливо подмигнул Дэнни, — долгая подготовка, придирчивая комиссия на экзаменах, и вот… я здесь.        — О, Господи! Поздравляю! — неверяще воскликнул Алистер и стер выступившие на глазах слезы счастья и гордости, — получается… получается все? Больше никаких поездок в Массачусетс? Никакого страха из-за плохих водителей на плохих дорогах? То есть… мы теперь будем вместе? Постоянно? Господи, я не верю, — от пробежавшего в крови возбуждающего адреналина у Алистера затряслись руки, появилось болевое покалывание в запястьях, а вены на тыльных сторонах ладоней напряглись. Страх делает это с людьми: заставляет их съёживаться, делает маленькими, слабыми и неуверенными в себе и окружающих, а счастье — полная противоположность: позволяет раскрыть невидимые крылья, взлететь до небес и посмотреть на мир взглядом, полным любви, благодарности и трепета. — Я никогда прежде не был так счастлив.        — Я тоже, — честно сказал Тейлор, разводя ладонями полы клубного пиджака Алистера, проводя подушечками пальцев по обнаженному под ним телу, и жарко выдохнул, восхищенно рассматривая через полумрак света портупею из серебряных цепей, свободно обнимающую линию плеч, тесно — грудную клетку и идущую вниз по соединению кубиков пресса фурнитурой в виде длинных пуль, — охренеть, у меня все мысли из головы вылетели — ты, Господи… ты…        —… нравишься мне?        — Ты фантастический. Я люблю тебя бесконечно, — сказал Тейлор, собравшись с мыслями, и, обняв Алистера за талию, притянул максимально-близко к себе, настолько близко, что заостренные на концах пули крепко вцепились неразрывным поцелуем в ткань рубашки — губы скользнули по изгибу шеи, жар языка по пульсирующей артерии и ключицам; Алистер жадно втянул носом воздух, обнял Тейлора крепче, дробя губы тихим шепотом, я тоже тебя люблю, бесконечно, мой замечательный приз.        — Грядет война, — прошептал Дэнни, прижавшись губами к уху Итана, — я прекрасно знаю теорию о едином механизме, о том, что каждое твое действие продуманно как минимум трижды, поэтому спрашиваю из чистого любопытства: на чью сторону ты встанешь?        — Тебе правда нравится настолько драматизировать? — спросил Итан, подхватив ногу Дэнни за сгиб колена, и переложил к себе на бедро. — Но если интерес действительно чистый, то отвечу: я встану на сторону тех, кто сидит за этим столом, всегда.        — То есть…?        — Поверь, если есть люди, незнакомые с инстинктом самосохранения, которые посмеют тронуть его даже взглядом, то они пожалеют о факте своего появления на свет — я превращусь в человека, способного на самые жестокие божьи кары, стану тем, кем был когда-то, а это зрелище далеко не самое приятное и вот тогда начнется то, что назвать настоящей войной покажется слишком простодушным и наивным.        — А если этим человеком буду я? — заинтересованно спросил Дэнни, поставив согнутую в локте руку на спинку дивана, и внимательно посмотрел Итану в глаза. — Какая жестокая кара настигнет меня?        — Для начала долгий разговор, — ответил Итан, погладив Дэнни по щеке подушечками пальцев, — если он не подействует, то добавятся разумные доводы, если и этого окажется мало, то тогда оба усомнимся в том, что любим друг друга на сто процентов; ты действительно готов пройти этот путь из-за обид прошлого, которые в итоге привели ко мне?        — Нет никаких обид прошлого, — заверил Дэнни, запуская пальцы в волосы Итана, и ласково перебрал пряди, подаваясь вперед и нежно прижимаясь губами к скуле, — ты научил меня тому, что нужно давать людям вторые и третьи шансы, и за это я не могу ничего сказать, кроме слов благодарности.        — Ты становишься таким мудрым, — тепло сказал Итан и, прикурив сигарету, расслабленно выдохнул кольца дыма, окидывая собравшихся за столом внимательным взглядом, задумчиво склоняя голову набок и закусывая кольцо пирсинга, — интересно на сколько — скажи, что ты видишь? — Дэнни вопросительно приподнял бровь, но за взглядом Итана проследил — искренне стараясь разглядеть хоть что-нибудь через полумрак и блеклый свет свечей, расстроенно вздыхал, переводя взгляд с одного лица на другое; ничего интересного, по его мнению, не происходило: просто счастливые люди, просто общение, просто смех и улыбки, просто чоканье бокалов и глупые тосты. — Совсем ничего? — Дэнни отрицательно покачал головой, замер на мгновение, смотря на протянутую для приветствия руку Тейлора, медленно выдохнул, отвечая улыбкой и уверенным рукопожатием, здравствуй. — Тогда смотри внимательнее, развивай талант доктора. Здравствуй, прекрасный, поездка удалась?        — Всего одна авария поджидала на въезде в город — велосипедист и скейтер не поделили тротуар, — сказал Тейлор улыбнувшись и, быстро поцеловав Итана в щеку, пропустил Алистера к дивану, — я так и не поблагодарил тебя.        — За что? За то, что избавил Massachusetts General Hospital от твоего отвратительного общества? Пустяк — здесь ты нужнее.        — Мне сегодня поступило интересное предложение о работе, — загадочно проговорил Тейлор, жестами приветствуя знакомых людей, и, скользнув заинтересованным взглядом по бокалам, задумчиво потер подбородок, придвигая к себе стеклянный графин с Олд фешен, — думаю, ты догадываешься, какое именно.        — Что ты ответил?        — У тебя правда возник в голове именно этот вопрос?        — Поверь, этот — самый цензурный из тех, которые возникли.        — Понимаю, — Тейлор кивнул, чокнулся с Итаном бокалами и отпил разом половину, — но в любом случае, нравится тебе это или нет, я отказался.        — Зря, могли бы прокутить двойную ставку, — расстроенно сказал Итан, театрально закатывая глаза, и, запустив руку в карман джинсов, вытянул связку ключей, — прошу, доктор Дикинсон, ключи от дворца.        — Личного? Я что, на особом счету?        — Наоборот, твоя стажировка под моим контролем и, поверь, я буду доебываться до каждого шва настолько остервенело, что Гарвард покажется сказкой.        — Звучит замечательно, — признал Тейлор, убирая ключи в нагрудный карман рубашки, и тепло улыбнулся, когда Алистер поставил подбородок ему на плечо, прижался губами к щеке и накрыл руку своей ладонью, — так и, к чему нужно подготовиться? К разбитому лобовому стеклу, к ведру краски, которая выльется на голову, стоит переступить порог, меня попросту отпиздят?        — Да, и все это сделаю я, если не перестанешь задавать глупые вопросы.        — Слушаюсь, сэр, — понимающе сказал Тейлор, приподнимая бокал на уровень глаз, — с этой минуты и до конца своих дней.        После каждого опрокинутого бокала становилось жарче, свободнее, легче — темы для разговоров переплетались, дополнялись, наполнялись смехом и улыбками; по пространству растекалось облако безмятежности и простоты — хотелось говорить наперебой, до сорванного голоса, до нехватки воздуха в легких, до самозабвения; казалось, что прошлое осталось в прошлом, а впереди, буквально сейчас начинается новое настоящее… будет оно труднее или легче — об этом никто не задумывался, словно понятия времени не существовало в природе. Все присутствующие за столом, практически сидя друг у друга на коленях, были одинаково вовлечены в разговоры о политике, и о творчестве, и о кулинарии, и о завтрашнем дне. То единство, возникнувшее здесь и сейчас, было осязаемым, ощущалось на подушечках пальцев, чувствовалось кожей — до простого, хорошо. И это… было только началом, фантастическим началом.