аберрация

А виной всему красота; она отпугивает и заставляет держаться на расстоянии. В жизни не так, как в кино, где камера, показывая красоту, приглашает приобщиться к ней. В реальной жизни красота — это что-то вроде забора, за который не допускают. (Таинственная река. Деннис Лехэйн)

— Can you feel my heart?        Деревянная лопатка заостренным краем ударила по костяшкам, обжаренные пеканы выпали из дрогнувших пальцев обратно на дно сковороды, утопая в густом сахарном сиропе с ароматикой корицы и кайенского перца — Дастин застонал от досады, опустил подбородок на плечо Дэнни и внимательным взглядом проследил за плавным падением сахарной пудры на стопку запеченных до золотистой корочки бельгийских вафель, выглядит фантастически.        — Благодарю, — Дэнни аккуратно поставил тарелку на дно картонной коробки, зафиксировал держателями, украсил вафли пеканами, накрыл прозрачной крышкой и крепко перевязал атласной лентой; склоняя голову набок, нахмурился, критично смотря на десерт, который, возможно, кто-то далекий от кулинарии назовет произведением искусства — в любом случае переделывать поздно. — Так, у нас осталось десять минут на завтрак, поэтому вот твой кофе и французские сэндвичи с инжиром — садись за стол.         Дастин открыл дверцу холодильника, скользнул взглядом по заставленным полкам и вопросительно приподнял бровь.        — Ты спал сегодня? — Дэнни отрицательно покачал головой, допил давно-остывший чай за один глоток и, поморщившись, выложил на дно чашки густой мед, влил крепкий кофе и вспененное молоко. — Почему меня не разбудил?        — Не хотел, чтобы нервозность перешла на тебя, — медовый Раф на мгновение окутал теплом, особенно необходимым в начале февраля — Дэнни выдохнул скопившийся в легких воздух, расправил закатанные рукава на красной фланелевой рубашке и, повернувшись к Дастину лицом, тепло улыбнулся, — классные брюки, «Yamamoto», да?        — Не переводи тему, — Дастин подхватил с тарелки сэндвич и откусил большой кусок, неспешно пережевывая, запивая кофе и скользя внимательным взглядом по лицу Дэнни. — Не хочу хвастаться, но если твоя нервозность перейдет на меня, то не сможет прожить дольше минуты, поэтому… все будут в плюсе. Спасибо за завтрак — как всегда, божественно-вкусно.        — Как всегда? Обычно ты говоришь, что получается посредственно — теряешь хватку; ладно, пойду джинсы переодену — когда доешь пеканы, поставь, пожалуйста, сковороду под воду, — Дэнни аккуратно поднял коробку за узел банта, допил кофе и, поцеловав Дастина в висок, вышел из кухни.        В пространстве спальни холодно — балконная дверь открыта настежь, кровать идеально-заправлена, пепельница сверкает ослепляющей чистотой; Дэнни поежился, открывая шкаф, и вытянул из стопки укороченные джинсы с потертостями на коленях, обессиленно прижимаясь лбом к краю полки; усталость накрывала волнами, мутя сознание — дом без Итана не дом, а пространство со стенами, полом и потолком — коробка, пусть и огромная, но пропитанная пустотой; говоря откровенно, Дэнни бы не справился в одиночку, возможно, загнал бы себя в тупик, возможно, позволил нервозности взять верх, возможно, познакомился с немногими соседями и настоял на тщательной уборке, возможно… он выдохнул и вымученно улыбнулся собственному отражению — неважно, у него есть Дастин, высокомерный, самовлюбленный, погруженный большую часть дня в компьютер и несомненно вредный, но в то же время — понимающий и чуткий, испытывающий те же чувства, что и сам Дэнни.        — Опоздаем, — Дастин прижался плечом к дверной раме и расстроенно вздохнул, наблюдая за тем, как Дэнни нервно протыкал маникюрными ножницами новое отверстие в ленте ремня для язычка пряжки. — Ты завтракал?        — На работе поем, — Дэнни встряхнул головой, разгладил заломы на воротнике рубашки и вновь закатал рукава до уровня локтей — да, так гораздо лучше, чем меньше он похож на анорексичного манекенщика, тем меньше сочувствующих взглядов. — Ты собрался?        Дастин повернулся полубоком, демонстрируя лямку рюкзака на плече, и ободряюще улыбнулся, все закончилось, сегодня он вернется домой. Дэнни ощутил болючий укол страха — «сегодня», как же много раз это слово звучало за последние две недели, не сосчитать — но виду не подал, спокойно закрыл дверцу шкафа, кивнул в ответ на галантно протянутую руку и вышел вслед за Дастином в коридор.        Все, перестань драматизировать, произнес внутренний голос, ты его хотя бы днем видишь, в отличие от него.        В феврале Нью-Йорк серый, блеклый и тоскливый — яркие вывески выглядят фальшивыми, добродушные владельцы кофеен и книжных магазинчиков лицемерными, спешащие водители такси — сумасшедшими; Дэнни откинулся на спинку кресла, потер пальцами покрасневшие веки и указал рукой на перчаточник, там в крафт-пакете лимонные и лаймовые цукаты — мелочь, но Дастину будет приятно. Мелочи сами по себе приятны — будь это выглаженная футболка, чашка кофе утром, совместный просмотр мультфильмов и взбитая подушка перед сном, банальный комплимент или те же цукаты — что угодно, если честно, главное, чтобы искренне, от сердца, не прося ничего взамен.        От реки Гарлем веет зубодробительным холодом и зловонием, но лучшего помещения в кратчайшие сроки найти не удалось, поэтому Дэнни по утрам приходилось дышать смогом Ист-Сайда, провожать Дастина взглядом до металлических дверей мастерской и улыбаться в ответ на картинное отдание чести — спасибо, Господи, за старшего брата, о котором я даже не мечтал, каждый раз говорил внутренний голос, когда нога давила на газ, а автомобиль срывался с места — в саму мастерскую он никогда не заходил, ссылаясь на непереносимость старинной плесени, но на деле просто не хотел лишать Дастина личного пространства, того самого, где днем грохочет музыка рок-исполнителей, где печи разносят по воздуху жар и где по полу разлита глина и разбито стекло — каждый должен иметь место, в котором можно пережидать вынужденное расставание.        Дэнни посмотрел на висящий на зеркале дальнего вида кулон, коснулся подушечкой указательного пальца переливающегося додекаэдра и улыбнулся — «он защищает от зла и от аварий, наверное, тоже, короче… это тебе, брось куда-нибудь и забудь». Возможно, это тоже приятная мелочь, возможно, способ выказать благодарность, возможно, безделушка, которая ничего не значит, но Дэнни отнесся к ней со всей серьезностью — кропотливо подобрал подходящее место, дважды проверил, чтобы солнечные лучи, отражающиеся от стеклянных граней, не отвлекали от дороги, и начал ловить себя на мысли, что на красных сигналах светофора сосредотачивает взгляд именно на кулоне — успокаивает не хуже маятника Фуко.        Следующим этапом в расписании дня стал колледж — Дэнни собрался с силами, подхватил саквояж с заднего сидения, проверил наличие ноутбука и флешек в отделениях и вышел из автомобиля, на автопилоте кивая однокурсникам, чьих имен и фамилий он не хотел ни знать, ни произносить вслух. Его ждали два часа монотонной лекции от титулованного профессора на заднем ряду аудитории, смазанные слайды на экранах и исписанная латиницей доска — два часа сна, если говорить точнее, с микробиологией Дэнни помогает Стефан Кеннеди, который за чашку Эпл Натса даже ребенка с задержкой в развитии обучит азам микробиологии, иммунологии и биохимии; говоря откровенно, сотрудники Слоун-Кеттеринга, вместе и по отдельности, вкладывали в голову Дэнни гораздо больше знаний, при этом не позволяя мозгу перегружаться и не прося ничего взамен — банальное «услуга за услугу», банальное «а почему бы нет?», банальное «у меня есть полчаса свободного времени, тебе нужна помощь?».        Дэнни положил подписанную флэшку на стол профессора, взглянул на табель успеваемости и, сверившись с часами, попрощался — пора на работу; наверное, ему бы не помешало поблагодарить декана за возможность учиться дистанционно, но сейчас не было ни сил, ни желания… он разберется с этим как-нибудь потом, когда придет на очередной экзамен, выпалит ответ, глядя принципиально на сцепленные в замок пальцы, и выйдет из аудитории, получив «отлично». Вероятно, профессора относились к нему, как к психически-нездоровому человеку, который спит на лекциях, знает больше среднестатистического студента, сдает задания вовремя, правильно отвечает на зачетах и не задает лишних вопросов. «Он же в Слоун-Кеттеринге работает» — однажды говорил декан директору комиссии за закрытой дверью кабинета — «посмотри на него, парень увяз в медицине сильнее, чем все мы». После распространившихся сплетен, профессора стали требовать большего — программы для первокурсников им оказалось недостаточно, поэтому приходилось проводить ночи за учебниками, чтобы дотягивать до уровня практически выпускника. Отсюда и печальный внешний вид, понимал Дэнни, ловя взглядом себя в отражающих поверхностях — да, синяки под глазами, да, изможденное лицо, да, заметная потеря веса, да, выступившие на руках напряженные вены… Господи, когда это закончится?        Дэнни обессиленно прижался лопатками к стеклу в пассажирской двери, вытянул пачку сигарет из кармана джинсов вместе с зажигалкой и, поежившись от порыва ветра, крепко затянулся, выпуская густой столп дыма в низкое серое небо; нервы сдавали настолько, что лучшими друзьями, вне Центра и дома, стали кофе и сигареты — те самые, которые он раньше презирал и ненавидел, но смог понять их предназначение только недавно, ведь на самом деле все предельно просто — голова в эти мгновения абсолютно-пустая от мыслей, отступает тревожность, появляется расслабленность в теле и уверенность в собственных силах; допинг, который необходим, чтобы продержаться очередное «сегодня».        Дэнни припарковал автомобиль на месте с собственным именем на табличке, откинулся на спинку сидения и закрыл ладонями лицо, давая себе несколько секунд, чтобы привести мысли в состояние покоя и подготовиться к дежурному ответу: «все нормально». Подхватывая коробку с вафлями за узел банта, открывая водительскую дверь, вдохнул широтой легких чистый морозный воздух, поправил замявшийся воротник рубашки — возможно, нужно было надеть пальто или куртку — и медленно выдохнул, направляясь к главным дверям; сейчас все будет хорошо и спокойно, если опять не случится какой-нибудь апокалипсис.        — Привет, — радостно проворковала Сидни, на мгновение отвлекаясь от экрана монитора, — тебя искал молодой человек, вон тот, симпатичный, — наманикюренный палец указал на диваны рядом с панорамными окнами приемного покоя — Дэнни повернул голову, тепло улыбнулся и помахал рукой Филипу, показывая жестом, что подойдет через мгновение. — Все в порядке, иди.        — Да-да, сейчас, — Дэнни сосредоточил взгляд на показателях жизнедеятельности, кивнул собственным мыслям, крепче сжал пальцами узел банта на коробке, отталкиваясь свободной ладонью от края стойки регистрации, и развернулся на пятках. — В четыре, да? — дождавшись положительного ответа, дошел до диванов и, устроившись поудобнее, прижался лбом к плечу Филипа. — Я правда рад тебя видеть, просто сейчас… какой-то сумасшедший дом. Так… какими судьбами? Точно, у Тревора обследование — прости, вылетело из головы — как он, держится?        — Полагаю, да — они последние два часа смеются практически без остановки, — сказал Филип, указывая свернутой в рулон газетой в сторону амбулаторного отделения, — когда осмотр перешел в демонстрацию портфолио, я не выдержал.        — Не знал, что Дилан — фанат фотографии, — Дэнни поднялся с дивана, протянул Филипу руку и подмигнул, — выпьем по чашке чая?        — Дилан продержался час, а потом сослался на важного пациента и сбежал — они там вдвоем, — Филип поправил потемневшие от нехватки солнца волосы, вновь отросшие по плечи, одернул длинные рукава на черной рубашке и кивнул в сторону кафетерия, — а чай никогда не помешает, — вдвоем? — мысленно вопрошал Дэнни, потирая пальцами напряженную переносицу, в груди неприятно кольнула ревность, сердце бешено забилось, ударяясь о реберную клетку, дыхание стало учащенным и взволнованным. — Эй, ты как?        — Все нормально, — на автопилоте выпалил Дэнни, проводя пальцами по взмокшим на затылке волосам, — думаю, какой чай взять. Наверное, холодный красный с гранатовым соком, составишь компанию?        — Да конечно, — Филип облокотился на витринную стойку, посмотрел на предложенные десерты и повел плечом, чувствуя кожей сверлящий взгляд. — Он здесь, да? Не отвечай, знаю, что здесь, — Дэнни обернулся, беспомощно улыбнулся встревоженному Гранту и накрыл ладонью запястье Филипа. Напряжение чувствовалось через прикосновение — холодное, бритвенно-острое лезвие одним ударом вонзилось в рыхлую почву — на лице Гранта отразилась боль, на лице Филипа — ничего… или так просто казалось? — Благодарю за чай, я подожду в коридоре, если ты не против, — Филип, не дожидаясь ответа, вставил в уши беспроводные наушники, включил громкость музыки на максимум и, закрепив крышку на стаканчике, обхватил трубочку губами, решительными шагами двигаясь к выходу из кафетерия. — Не советую, — Дэнни заметил, как за мгновение выражение лица Гранта отразило горечь потери, как стремительно покраснел кончик носа, а на нижних ресницах осели слезы. Казалось, две секунды не происходило ничего, словно мир замер, а люди превратились в каменные изваяния, но Грант совладал с эмоциями, резко поднялся из-за стола, догнал Филипа и, дернув его за плечо, сгреб в крепкие объятия. Ледяной чай хлынул на пол из лопнувшего стаканчика, одновременно портя белую рубашку Гранта и голубые джинсы Филипа. — Ты мне химчистку должен, мудила, — пожалуй, это не самая добрая или романтичная фраза, но, казалось, Грант прежде не слышал ничего прекраснее — он согласно кивнул, обнял Филипа крепче и, вытянув один наушник, пробормотал: «ради тебя, я их вручную постираю» — …жизнь — как у всех: она нас убивает, правда?        — Первые ожоги болят сильней всего, — Грант обхватил ладонями лицо Филипа и вгляделся в его глаза настолько внимательно и завороженно, что, создавалось впечатление, будто космонавт впервые увидел звезды в такой непосредственной близости — было плевать на все: на раскрошенные кубики льда, стекающие по рубашке и брюкам, на лужу сладкого чая на полу, к которому неприятно липла подошва ботинок, на взгляды, направленные на них двоих с ярко-читающимся недоумением, — посмотри на меня — сплошной фасад, а внутри пусто, вот кто я без тебя.        — Ничего такой фасад, симпатичный, — Филип улыбнулся, как прежде, и, кажется, Грант только сейчас смог по-настоящему выдохнуть и наконец-то моргнуть без страха, что видение растворится в воздухе, — я, кстати, завязал… с чаем со льдом, видимо, тоже, — ладони легли на предплечья, пальцы до боли обхватили запястья, Грант от ощущения реальности закусил внутреннюю сторону щеки, чтобы окончательно не расчувствоваться, — с мудилами тоже хотел завязать, но…        — Послушай, — выпалил Грант и коротко поежился, когда царапающие крупицы льда скользнули под ремень брюк, — тот парень в лагере — это я, психически-нестабильный клептоман с приступами психоза и истерики — это я, фанат идиотских фильмов ужасов и любитель черного чая — это я, человек, потерявший веру в себя и окружающих — это я… дай мне шанс, еще один, клянусь, что смогу рассказать все и заслужить доверие смогу тоже. Филип, я ошибался тысячу раз, столько же лгал, столько же скрывал себя настоящего, но… я смогу, обещаю; смогу вернуть все, что потерял по собственной глупости, смогу начать сначала, я смогу, поверь мне.        — А что мне остается? В тебя, мудилу, всегда верил только я, — Филип отстранился, убрал наушники в задний карман джинсов и рассеянно выдохнул, окинув взглядом внешний вид и свой, и Гранта, — пиздец какой-то, прокатимся до ближайшего торгового центра?        — Конечно, — Грант подхватил Филипа под локоть, настойчиво потащил его за собой к выходу из кафетерия и, обезоруживающее улыбнувшись, извинился перед миссис Лэгон за непредвиденные обстоятельства, — можете всегда расчитывать на мою юридическую помощь, поверьте, я в этом хорош, — да-да — подумала миссис Лэгон, перехватывая ручку швабры, но вслух ничего не сказала — если так же, как в завязывании шнурков, то не стоит.        Дэнни стоял, прижимаясь плечом к стене рядом с витриной, и немигающим взглядом смотрел за тем, как миссис Лэгон размазывала раскрошенный лед и красный чай по полу, нервно сжимая пальцами стенки стаканчика — рабочий день официально только начался, а все уже неправильно. Выйдя из задумчивого оцепенения, медленно выдохнул скопившийся в легких воздух и, обойдя кроваво-красную лужу, направился в сторону амбулаторного отделения, прислушиваясь к разговорам за дверями — ничего особенного, только короткое перебрасывание реплик между Адонисом и Коллином; точно, сегодня понедельник — Дэнни вежливо улыбнулся ожидавшим очереди пациентам, сверился с часами и прошел к главной лестнице, тут же поднимаясь на второй этаж и поворачивая направо; дверь в кабинет Итана была открыта настежь, порывы ветра погружали пространство в холод, рабочий стол и диван — пусты. Пиздец какой-то.        Двумя этажами выше в деревянной беседке, скрытой от посторонних глаз плетистой розой с крупными фиолетовыми бутонами, Алистер прививал друзьям необходимость в полуденном завтраке, рассказывая и показывая все прелести церемонии, раскладывая на фарфоровые тарелки английские сконы с сыром дорблю, булочки «Челси» со смородиной и треугольники пышного бисквита королевы Виктории, разливая по чашкам чай с сахаром и молоком и почтительным жестом приглашая к дегустации.        — Даже не думай, — притворно-серьезно сказал Алистер, пригрозив Итану указательным пальцем, — еще одна реплика о том, что ты стареешь с удвоенной силой из-за долгого ожидания, и я оставлю тебя без баттенберга.        — В первый раз это действительно было слишком долго, — попытался возразить Итан и театрально закатил глаза, когда Алистер недовольно сощурился, — но я высидел это представление, учитывая то, что терпеть не могу чай с молоком.        — Нет-нет, ты любишь чай с молоком, — с нотками прославленного гипнотизера в голосе сказал Алистер, довольно улыбнувшись, — все любят, ведь так? — Тейлор, рассматривающий последние две минуты крышу беседки, согласно кивнул и, переведя быстрый взгляд на Итана, обессиленно пожал плечами. — Вот и замечательно.        — Не понимаю, почему вы такие недовольные — лично мне, все очень нравится, — сказал Тревор, отламывая ребром вилки кусочек скона и стойко выдерживая недружелюбные взгляды Тейлора и Итана, — и нет, это непохоже на кукольный домик маленькой сумасшедшей принцессы, тыкающей еду в морды изувеченных игрушек-зверей.        — Благодарю, Тревор.        — Благодарю, Тревор, — передразнил Итан, получая заслуженный удар носка ботинка по колену, — за столь мягкое описание чаепития безумного шляпника, — второму удару было не суждено случиться — Итан дернул ногу Алистера на себя, из-за чего он с трудом удержался на сидении и только чудом не опрокинул чай на колени. — Ладно-ладно, защитник человечества, все это — мило, теперь ты доволен?        — Абсолютно доволен, — уточнил Алистер, набрасывая на голову просторный капюшон черной толстовки, поправляя ворот яркого сливового пиджака, и устроился поудобнее, прижимаясь щекой к плечу Тейлора и ставя скрещенные в щиколотках ноги на колено Итана. — Нет, правда, что вам не нравится? Бисквит? Да, мне тоже эта пекарня показалась подозрительной — точно, нужно было сначала изучить отзывы в интернете!        — Нам все нравится, — сказал Тейлор, обнимая Алистера за плечо, и прижал его ближе к себе, — правда-правда, просто, по закону подлости, стоит отвлечься от работы, сразу начнется какой-то пиздец, поэтому… мы выдерживаем баланс?        — Значит… бисквит нормальный?        — Бисквит за-ме-ча-тель-ный, — заверил Итан, подцепляя зубьями вилки утопающую в сливках клубнику, — и ты за-ме-ча-тель-ный и весь мир — тоже.        Алистер картинно задумался, потер костяшкой указательного пальца кончик носа, размышляя о том, что именно имел в виду Итан, отвечая на вопрос о бисквите; в сознании замелькали моменты, когда прилагательные, произнесенные им, означали диаметрально противоположное значение, но Алистер отмахнулся от этих мыслей и потянулся к задравшейся манжете укороченных брюк, шумно сглатывая от соприкосновения с пальцами Итана под столом — очередной толчок огня, пробивший тело насквозь, заставил резко выдохнуть носом, по шее пробежали мурашки, а в ушах взорвался белый шум, стоило взглядам столкнуться.        Алистер дрожащими пальцами свободной руки обхватил стенки чашки и, прикрыв на мгновение глаза, отпил несколько больших глотков стремительно-остывающего на ветру чая — людям всегда чего-то не хватает, кому-то больше, кому-то — меньше, но всем хочется чего-то еще; кого-то еще; Стоя перед зеркалом, не забывай внушать себе мысли о том, что не хочешь меня как минимум трижды в день — советую поступать также.        Алистер встряхнул головой, вытянул самокрутку из открытого портсигара и, придвинув к себе пепельницу, выдохнул столп дыма в сторону выхода из беседки — фильтр разъедал губы ванильно-кокосовым сиропом пропитки, разговоры о работе и завтрашнем открытии мемориала — неправильные мысли; возможно, я уже отравлен, но ведь яд — не беда, если знаешь, как жить с ним.        Говоря откровенно, Алистера до дрожи на скулах раздражала неопределенность, причем настолько, что первые дни работы «в полном составе» он избегал взглядов Итана — в конференц-зале, в коридорах, на парковке и заднем дворе и даже у стойки регистрации и лестницы — но, спустя немного времени, понял, что со стороны выглядит как закомплексованный придурок, который в первую очередь боится себя и собственных желаний-фантазий; а потом случилось страшное — Алистер начал ловить себя на мысли, что безумно ревнует Итана, при этом понимая, что подобные мысли неправильные, аморальные и крайне неэтичные. Алистера злили, до глубоких отметин полумесяцев ногтей на ладонях, ласковые обращения-прозвища и улыбки, предназначавшиеся не ему, мимолетные прикосновения и сильнее всего, разумеется, объятия.        — … и теперь мы похожи на супругов с тридцатилетним стажем, которые незаинтересованны друг в друге, — Алистер удивленно моргнул, когда тлеющий пепел обжег кожу пальцев, и затушил самокрутку в пепельнице, абстрагируясь от собственных мыслей и включаясь в разговор; зря — Итан ободряюще улыбнулся Тревору, погладил его по волосам и как-то по-особенному подмигнул, не переживай, все пары через это проходят. — Да, ты безусловно прав… просто, блядь, мне кажется, проблема в наших — как бы сказать? — темпераментах? Я нацелен на постоянную работу: раннее утро или поздняя ночь — без разницы, уличная съемка в дождь или душные приват-комнаты в клубах — дайте два, групповые кадры или эротическая съемка с одним человеком — плевать, но ему как будто по-максимуму похуй, где и с кем я пропадаю, — обреченно проговорил Тревор, ставя локоть на поверхность стола, подпирая щеку ладонью и впечатываясь лбом в плечо Итана. — И да, мы это обсуждали, но ничего не изменилось… блядь, я просто хочу внимания, пиздец.        — Хочешь я буду писать тебе сообщения? Спрашивать: где ты и с кем? Могу даже злиться и ревновать, если будешь задерживаться на работе, хочешь?        — А знаешь, — серьезно сказал Тревор, поднимая на Итана взгляд, — хочу; охренеть как сильно хочу.        — Договорились, — Итан вытянул телефон из кармана джинсов, вложил в руку Тревора и тепло улыбнулся, — да, мой личный — можешь записать себя, как захочешь, клянусь, никто не узнает.        — А ты узнаешь?        — Тревор, дорогуша, я был готов связать нас узами брака в первый день знакомства, поэтому, не сомневайся, я узнаю.        — И почему ты говоришь об этом только сейчас? — спросил Тревор и, закрывая ото всех экран телефона ладонью, записал свой номер в списке контактов. — Я бы, не задумываясь, согласился, только представь: мы бы гуляли под старыми деревьями, занимались любовью, растили детей, собак, собачьих детей, стали свидетелями отпечатывающихся на лице морщин и, разумеется, умерли в один день, в гармонии и взаимной любви, на берегу Андаманского моря — я глубоко опечален твоей нерешительностью.        — А знаешь, чем я глубоко опечален?        — Чем же? — спросил Тревор, протягивая Итану телефон, дожидаясь момента, когда он коснется кончиками пальцев края чехла, и забирая обратно — было это игрой или флиртом, он точно не знал, но в глубине души понимал, что ему глубоко плевать на посторонние, застывшие в удивлении взгляды — так просто и свободно не было давно и, кто знает, вдруг больше не будет? — Ты можешь рассказать мне все — мы почти женаты.        — Ты проявил вопиющую незаинтересованность во мне, — серьезно сказал Итан, ставя локоть на стол, зеркально повторяя позу Тревора и подаваясь вперед, — это как минимум непростительно.        — Я умирал от боли — разве это недостойное оправдание?        — Всего-то пять из десяти, — сказал Итан, обворожительно улыбнувшись, — пустяк.        — Ты помнишь… — начал Тревор и провел пальцами по вороту футболки, словно температура воздуха повысилась как минимум в два раза, — … мою нелепую попытку казаться непотопляемым? — Итан коротко кивнул, не глядя, дотянулся до чашки и, не разрывая зрительного контакта, отпил несколько глотков чая. — Я считал тебя живым воплощением здравого смысла и считаю до сих пор, поэтому да, я действительно умирал от боли, но никакой вопиющей незаинтересованности не было и быть не могло… — Тревор закусил нижнюю губу, будто сболтнул лишнего, и выдохнул, когда рабочий телефон Итана громко завибрировал, — … кажется, пора?        — Увы, дорогуша, такая у меня дерьмовая работа, напишу вечером, — быстро проговорил Итан, отвечая на звонок, и сжал губами сигаретный фильтр, щелкая зажигалкой, — ради Бога, доктор Ли, по-английски… блядь, — сигарета упала в пепельницу, продолжая дымиться, Итан набросил куртку на плечи, картинно прокашлялся, смотря на встревоженного Тейлора, и, задумавшись на мгновение, отчетливо произнес: — отменяй пропофол и мидазолам — да, блядь, это мое решение! — Алистер испуганно вздрогнул, когда Тейлор резко поднялся на ноги, чудом не опрокинув стол, и, смазано поцеловав его в щеку, ускорил шаг, догоняя Итана у дверей, что случилось? — ЭЭГ зашкаливает — мы больше не можем ждать.        — Начинай молиться, — сказал Алистер, поймав непонимающий взгляд Тревора, и взял из конфетницы горсть леденцов, спешно разворачивая один за одним, сминая пальцами стопку фантиков, — они выводят Дариана из комы сейчас.        — Но… ведь…        — Когда ЭЭГ зашкаливает, может наступить биоэлектрическое молчание — гибель мозга, если говорить простым языком, поэтому нужно вывести его из комы сейчас, иначе… не знаю, лучшая часть Итана умрет вместе с ним.        — Может нам…?        Алистер отрицательно покачал головой, откинулся на спинку беседки и прикрыл глаза, продолжая комкать и рвать пальцами похрустывающие фантики, лучше всего — молиться. — Hospital for souls.        Наступил один из тех моментов, когда мир сконцентрировался на тиканье часов и на вариабельности ритма сердца, когда каждый человек в коридоре четвертого этажа Слоун-Кеттеринга встревоженно заламывал пальцы, переминался с ноги на ногу и думал о том, что мог сказать именно он, чтобы положить конец пугающей тишине — окна палаты закрыты непроглядным полотном жалюзи, через стекло в верхней части двери виделась кромешная темнота, голосов тоже не было слышно, только шаги — нервные, спешные, громкие.        Бингвен резко выдохнул, почувствовав силу сжатия пальцев на плече, и нервно снял очки, на автопилоте протирая стекла полами халата — вероятно, он бы предпочел упасть в обморок, чтобы избежать сочувствующих взглядов, но к сожалению, его кровообращение не было нестабильным, и приходилось сталкиваться с не прозвучавшими словами поддержки, снова и снова, секунда за секундой и, кажется, дальше, до бесконечности.        Прекрати самобичевание, — твердо произнес внутренний голос, — ты сделал все, на что был способен и даже больше — все будет хорошо, просто поверь.        Тяжесть рук и пальцев на плечах стала сильнее, но Бингвен не мог отвести взгляда от закрытой на ключ двери, чтобы выразить благодарность за поддержку как минимум скупой улыбкой; а вдруг ты сделал недостаточно? а вдруг ты позвонил слишком поздно? а вдруг из-за тремора в пальцах ты отменил мидазолам недостаточно быстро?        Узкая, чуть влажная ладонь скользнула по лопаткам, в нос ударил тонкий аромат кофейного сиропа, Бингвен перехватил руку Элен на спине и крепко переплел ее пальцы со своими, давая понять, что он еще здесь, еще жив, еще держится на ногах.        Перед глазами пронеслись смазанные завитки дыма — Дилан сидел на полу, проваливаясь спиной в широкий угол стены и нервно курил сигарету за сигаретой, сжимая пальцами молитвенник в потертом кожаном переплете; когда по пространству Центра роботизированный голос Сидни прокричал «код красный!», ему не нужны были дополнительные уточнения — в сознании взорвалась пелена белого шума, оглушающего, дезориентирующего, погружающего в неконтролируемый ужас. Лиам вытянул сигарету из пальцев Дилана, затушил о подошву ботинок, отбросил в сторону вместе с полупустой пачкой и, обняв его за плечо, притянул к себе, не давая вырваться, он не умрет — Итан не позволит.        Щелчок в замке раздался через долгие полчаса, Тейлор вышел в коридор, изможденный, уставший, отрешенный, стер ребром ладони выступивший на лбу пот и, шумно выдохнув, коротко кивнул, расходитесь, им нужно побыть наедине, а вы слишком громко думаете и переживаете — часы посещения открываются в восемь. Руки, пробывшие под напором холодной воды несколько минут, крупно дрожали, сизые губы крепко обхватили сигаретный фильтр, пальцы с трудом справились с зажигалкой — Тейлор отмахнулся от вопрошающих взглядов и бездумно покачал головой, нетвердыми шагами идя по коридору до пожарной лестницы, чтобы обессиленно прижаться лбом к ключицам Алистера и тихо прошептать: счастье — это ожидание.        Когда-то они сидели в одной комнате, каждый со своей книгой, с разными мыслями, но при этом оставаясь в общем мире, поделенном точно пополам; когда-то они смотрели с балкона на звездное небо, выкуривая одну сигарету на двоих и делая по глотку холодного кофе с общей чашки; когда-то они заступались друг за друга, доказывая, что это — любовь; а теперь они оба не могли найти подходящий момент, чтобы сделать вдох-выдох и перезагрузить аналитический склад ума крепким сном, оба забыли, когда последний раз смотрели на звезды, выискивая и придумывая новые Галактики, забыли, когда делали все что хотели, ведь оба стали слишком взрослыми.        — Доброе утро, — Итан улыбнулся, перебирая мокрые от корней до кончиков пряди волос Дариана, — назовешь фамилию действующего презедента?        — Маттарелла, — не открывая глаз, сбивчивым шепотом проговорил Дариан, интуитивно сжимая пальцами простынь, — задай вопрос посложнее.        — Ты понимаешь, что дышишь самостоятельно?        — Горло саднит, глотать больно — у кого тряслись руки при интубации?        — Понятия не имею — меня здесь не было.        — Не пизди, я твои молитвы даже на дьявольском троне слышал.        — Слуховые галлюцинации, — Итан, устраиваясь в кровати поудобнее, подпер щеку ладонью согнутой в локте руки и, аккуратно повернув лицо Дариана на себя, вновь запустил пальцы в волосы, — если есть вопросы, задавай.        — Шрам уродливый?        — Практически незаметный — не забывай о том, что у меня пластический хирург от Бога.        — Сколько я спал?        — Две недели.        — Пиздец. Брутто-формула амфетамина C9H13N, химическая формула эфедрина C10H15NO, катина — C9H13NO… поздравляю, мозг отлично функционирует; какого хуя ты ждал так долго?        — Замедлял, насколько мог, кровообращение и метаболические процессы в тканях головного мозга.        — Блядь, я будто на лекции пиздец какого скучного профессора, — Дариан с видимым усилием приоткрыл глаза и вымученно улыбнулся, — привет, звездный мальчик, ты охуенно-красивый в этой рубашке, только глаза покрасневшие и дико-уставшие. Плакал или курил марихуану?        — Плавал в бассейне, — Итан привстал на локте, дотянулся до стакана с водой и поднес трубочку к губам Дариана. — Мы спасли печень, легкие и костный мозг, но окончательную победу праздновать рано.        — Так и скажи, что жить без меня не можешь, — сказал Дариан, с трудом проглотив воду, и шумно выдохнул. — Как проходит лечение миелопатии? Какой этап?        — Третий — расслабься, все хорошо, — Дариан коротко кивнул, бросил быстрый взгляд на широкий стол, заставленный вазами с цветами и открытками, и театрально закатил глаза, пиздец, устроил тут подношение Богу смерти. — Нахуй иди, — Дариан усмехнулся, тихо прокашлялся и, прикрыв глаза, придвинул лицо к ладони Итана, коротко вздрагивая от невесомых прикосновений кончиков пальцев к щеке, мне нравится тембр твоего голоса, особенно когда он звучит близко, вместе с дыханием — я любил только один раз в жизни; тебя, поэтому, прошу, почитай мне вслух. — Конечно, — Итан отвернул плафон к стене, включил настольную лампу, вытянул первую попавшуюся книгу в небольшой стопке и, приобняв Дариана за плечо, помог ему устроить голову на своей груди. — Посмотрим, что тут у нас; хм, Алессандро Барикко, «Шёлк» — и, кто бы сомневался, Сидни получает выговор за отвратительный вкус в литературе.        — Нет, эту халтуру даже твой голос не спасет, давай следующую, — серьезно сказал Дариан, отцепляя пульсоксиметр, отбрасывая его за спину, и запустил дрожащие подушечки пальцев в промежутки между пуговицами на рубашке Итана, — «Я — посланник» Маркуса Зусака — намного лучше. Доктор Крайс?        — Доктор Крайс, — подтвердил Итан, раскрывая книгу, — как догадался?        — Он здесь каждую ночь проводил, ну, может, не каждую, но, поверь на слово, дым блядских «Lucky Strike» я узнаю из тысячи других марок; вопрос на сотню евро: я был красив в коме?        — Конечно, ты же молчал… ай, блядь, — прошипел Итан, когда Дариан больно надавил подушечкой указательного пальца между третьим и четвертым ребром, — довыебываешься.        — Прошу прощение, — проговорил Дариан, приподняв голову, и непонимающе нахмурился, — что?        — Ничего, забей, — Дариан забрал книгу из руки Итана, отложил в сторону и, вложив всю серьезность во взгляд, вопросительно приподнял бровь, — ладно, значение этих слов вызывает у меня отторжение, доволен? И да, пока все в относительном порядке — безобидные синяки, на ногах стою крепко, задета гордость, но не сердце.        — Идеальный мальчик оказался неидеальным? — спросил Дариан без доли сарказма или злорадства. — Тем, с кем целоваться проще, чем говорить?        — Ты проницательный, — вместо прямого ответа сказал Итан, проведя кончиками пальцев по виску Дариана, — во всем, что ты говоришь, чувствуются холодный рассудок и поразительная интуиция; никакой надуманности, преувеличений, только истина — ты чертова крепость, гордая собственными укреплениями и осадными оружиями, но, поверь на слово, я гораздо крепче, — Итан вытянул сигареты из пачки, сжал губами обе, прикурил и передал одну Дариану. — Когда пара переходит через мост, она не смотрит на воду.        — И какая вода? — спросил Дариан, аккуратно раздувая дымящийся кончик сигареты, сбрасывая образующиеся столбики пепла на дно пепельницы и ласково проводя подушечкой большого пальца по сухому фильтру — он следил за полетом сизых лент к решетке вентиляции, переводил взгляд на губы Итана, вслушивался в глубокий вдох и мысленно расслаблялся, будто курил сам.        — Грязная, с разливами химикатов — рыбы всплывают кверху брюхом.        Дариан понимающе кивнул, затушил сигарету о стенку пепельницы и прижался кончиком носа к щеке Итана.        — Знаешь, что меня злило сильнее всего, сильнее ебанной лимфомы, когда я прилетел в Нью-Йорк? То, что ты занимался любовью с чьим-то чужим телом, в другом ритме, не в моем… и когда я это понял и принял, то почувствовал себя гораздо лучше, и морально, и физически, ведь наша любовь так и не была осквернена. Пусть мне не позволено к тебе прикасаться, для счастья достаточно видеть, достаточно желать и помнить… фу, блядь, моим донором оказался влюбленный подросток? — Итан рассмеялся, переставил пепельницу на тумбочку, повернулся на бок и погладил Дариана по лицу, ошибаешься — выжимка из текста любовной книжонки.        Следующие десять минут они фантазировали о вживлении микрочипов с определенным набором информации в кору головного мозга, размышляя о том, насколько бы стало проще жить будущим врачам, архитекторам, искусствоведам, математикам и многим другим, а потом шепот Итана стал тише, дыхание ровнее и паузы между репликами — дольше; Дариан пытался вспомнить момент в их недолгой личной жизни, когда они также болтали часами напролет и засыпали без страха услышать через мгновение дребезжание рабочего пейджера, телефона и настойчивого голоса в голове: «ты должен быть на работе». Дариан приподнялся на локте, прижал плафон лампы еще ближе к стене и тепло улыбнулся от осознания того, что таким спокойным во сне он Итана еще никогда не видел — погладив его по лицу и волосам, нежно поцеловав в щеку, осмотрелся по сторонам и театрально закатил глаза, видя опоры-ходунки; черт, он рассчитывал на трость, как у доктора Хауса, но ладно, начинать нужно с малого: придвинуть это уродливое сооружение к кровати, свесить ноги на пол, помолиться, положить ладони на ручки, обитые искусственной кожей, и, разумеется, встать.        Блядское дерьмо, яростно шептал Дариан, после каждой неудачной попытки подняться — ноги не слушались, ножки опоры-ходунков скользили по напольному покрытию, руки начинали болеть от силы сжатия, а нервы просто-напросто исчезали с космической скоростью; сильнейшей мотивацией послужил быстрый взгляд на катетер — Дариан поднялся на ноги, выдохнул и с трудом сдержался от желания заскулить слишком громко, мысленно просчитывая расстояние до уборной, блядское дерьмо.        Ебанный департамент нужно расформировать, причитал под нос Дариан, обессиленно прижимаясь плечом к открытой дверной раме, дрожащей ладонью находя переключатель света и балансируя одновременно — войдя, наконец-то, в уборную, Дариан приставил к стене пыточное сооружение, обхватил пальцами раковину и пустым взглядом уставился на отражение в зеркале; лицо показалось каким-то чужим, пусть и привлекательным, глаза запредельно-уставшими, губы — обезвоженными. Он с трудом склонился над краном, повернул вентиль и жадно припал к потоку проточной воды, словно это было единственным способом на исцеление тела и души, осмотрелся по сторонам, подхватил жалкую подобию косметички с полки и высыпал содержимое в раковину — отлично, в наличии были зубная щетка, паста и нить, упаковки влажных салфеток, электрическая бритва, шампунь и гель для душа, крем для рук и футляр с одноразовыми средствами женской гигиены; футляр Дариан отложил в сторону, умыл лицо, сбросил отвратительную больничную рубашку, намочил волосы, зубами вскрыл флакончик шампуня и выдохнул спокойнее — его сумка с одеждой стояла на одной из полок. Плевать, Дариан непривередливый, в конце концов пять лет жизни в кампусе при университете Джонса Хопкинса и двухлетняя отработка в ординатуре Пресвитерианской больницы автоматически дает иммунитет к подобным неудобствам; ради Бога, он однажды стирал забрызганную кровью рубашку в питьевом фонтанчике — хуже уже никогда не будет.        — Стучаться, блядь, не учили? — раздраженным шепотом спросил Дариан, натянув белье, и выглянул за дверь, щурясь в попытке разглядеть кого-нибудь в темноте. — Он спит — не смей будить, — тихие, несмелые шаги раздались совсем близко, Дариан вытянул из стопки одежды черные джинсы, смотря на смущенного Дилана, и галантно указал рукой на закрытую крышку унитаза. — Присаживайтесь, доктор Крайс.        — Я, наверное… попозже зайду, — нерешительно сказал Дилан, переводя взгляд на потолочные балки, на датчик пожарной безопасности, на решетку вентиляции, на что угодно, лишь бы не смотреть на такого Дариана.        — Господи, доктор Крайс, вы видели меня и в меньшем количестве одежды, расслабьтесь, — Дариан прижался лопатками к кафельной стене, недоверчиво взглянул на зауженные манжеты джинсов и обреченно вздохнул — испытание будет сложным. — Так… мне нужно подумать и немного передохнуть.        — Давай, — сказал Дилан, войдя в уборную, и прикрыл дверь — вытянув руку, сжал пальцами ткань джинсов и, расстегнув молнии на манжетах, опустился на корточки, — начнем с правой, опирайся на плечо.        — Я бы не советовал, — быстро проговорил Дариан и, набросив влажное полотенце на плечи, стер капли воды с лица, — малыш, буду честен, это не лучшая идея.        — Почему? — Дилан приподнял голову, посмотрел Дариану точно в глаза… и, черт возьми, лучше бы он этого не делал, ведь смотреть ему в глаза сейчас было все равно, что смотреть с высокого утеса вниз на крупные бирюзово-зеленые волны — затягивает, твердит: «ближе» и предупреждает: «беги прочь».        Дилан поднялся на ноги, крепче сжимая в руке сложенные джинсы, и шумно выдохнул, не разрывая зрительного контакта. Он был готов ждать ответа полдня, может, даже день, что неплохо, при том, что Дариан ему нравился, нравился очень сильно и очень давно; возможно, с первой встречи, с первого произнесенного им слова, с первого «доброе утро, малыш», сопровождаемого улыбкой и прикосновением к плечу, «если будешь хорошим мальчиком, захвачу стаканчик латте по дороге домой, поцелуй Итана за меня». В то жаркое лето, когда они жили все вместе, Дариан первым просыпался, шел в душ, собирался на работу и магически-привлекательно перебирал пальцами воздух на прощание перед тем, как закрыть дверь; возвращался обычно глубоко заполночь, гневно высказывал недовольство системой здравоохранения США за поздним ужином, опрокидывал бокал крепкого бурбона и расслабленно выдыхал, стоило Итану его обнять, притянуть к себе и прошептать на ухо: «злость — это любовь, страх — по сути любовь, даже раздражение — любовь». А потом в один из дней Дариан собрал все свои вещи и исчез, не попрощавшись, не оставив письма, только записку: «вы — это любовь, и я был чертовски счастлив с вами». Пожалуй, именно тогда в глубине души у Дилана начала разрастаться злость, похожая на ненависть, но на самом деле — это была простая обида, за Итана, за себя, за них всех.        — Я безумно по тебе скучал, — практически неслышно прошептал Дилан, смотря Дариану в глаза, надеясь по блеску радужки и размеру зрачка найти что-то похожее в ответ, — ненавидел, злился и скучал…        — Дилан, пожалуйста, уйди, — Дилан почувствовал себя человеком, который забыл сойти с поезда и проехал конечную остановку — потерянным и непонимающим; он сделал вид, что ничего не расслышал, однако при этом содрогнулся всем телом — прозвучало имя, впервые — замер, чувствуя, как к глазам подступают слезы. — Видит Бог, я сопротивлялся, — нервно прошептал Дариан и, чуть наклонившись, поцеловал Дилана настолько чувственно-нежно, что голова пошла кругом; ладони легли на спину, настойчиво прижимая ближе, пальцы крепко стиснули ткань халата — и в этом жесте было так много любви, что все окончательно встало на места; Дилан боязливо провел рукой по плечу Дариана, переложил дрожащие пальцы на шею и распахнул глаза, окончательное утопая в водовороте в глазах напротив. — Когда Иисус отправит тебя в ад, не бойся, я встречу, — сказал Дариан, нежно проведя кончиками пальцев по лбу, волосам, шее и щеке Дилана.        Дилан кивнул, отходя на шаг назад — рука скользнула по плечу до запястья, дрожащие пальцы обхватили ребро ладони и осторожно потянули Дариана за собой; щелкнул переключатель, окончательно погружая уборную в темноту, разрушаемую тонкой полоской света между дверью и полом, и в это мгновение ощущения и чувства стали ярче, сильнее, нереальнее: ладони Дариана легли на лицо Дилана, пальцы вплелись в волосы, а поцелуй превратился в долгий и ненасытный, скользящий вниз по изгибу шеи, вверх по кадыку и обратно к губам, пока дрожащие руки Дилана пытались расстегнуть пуговицы на халате; слабая боль от резкого прикосновения лопаток к стене, шорох одежды, тихий перезвон бесчисленных ремней, застежек и заклепок — все это симфония, песнь о невысказанных ранее чувствах и баллада о линии горизонта, где море врезается в небо. Дариан потянул Дилана на себя, обхватив пальцами ремень на брюках, пока вторая рука ладонью скользила по пространству в поиске крышки сливного бочка, не самое романтичное место для поцелуев, малыш, тот прошипел в ответ от саднящей боли, когда колено вошло в угол стены, тише-тише, где болит? Дилан перехватил руку Дариана, провел его ладонью по бедру, вниз к колену и, прошептав: «ничего страшного, переживу», поцеловал, пропитывая губы неторопливо-интимным поцелуем; большего ни сейчас, ни прежде им двоим было не нужно — только момент близости, когда нет необходимости в масках серьезных докторов, момент единения, когда слова излишни, момент свободы, когда правило «стараюсь к тебе не приближаться, потому что очень хочется» можно с легкостью нарушить.        — Я тебя потеряю? — спросил Дилан и поджал губы, будто заданный вопрос можно взять обратно. — Потому что я не хочу тебя терять, — Дариан молчал, потому что не знал, будет ли то, что он собирается ответить, правдой — и именно этим закончился разговор, глухой тишиной, крепким переплетением пальцев и медленным, горячим поцелуем, но не словами, никогда прежде — словами, звезды гаснут втуне, ежедневно, жизнь охуеть как коротка. — Pray for plagues.        — Доктор Абрамсон, можно вас на минуту? — прозвучал вопрос и послышались постукивания костяшек пальцев по дверной раме — Итан перевел недоверчивый взгляд с отчета на переминающегося с ноги на ногу Алистера, вытянул сигарету из открытой пачки на столе и откинулся на спинку кресла, точечно проходясь массажными движениями по онемевшей лопатке; последний раз с кем-то в обнимку он спал… достаточно давно, поэтому когда удвоенный витамин «D», в лице Дариана и Дилана, забрался в кровать, чтобы поспать «совсем чуть-чуть» как раньше, Итан не смог отказать; произнесенное шепотом «двигайся» до сих пор вызывает рефлекс отбросить одеяло, притянуть Дилана к себе, обнять одной рукой поперек живота, вторую просунуть между подушкой и матрасом и погладить кончиками пальцев Дариана по щеке; говоря откровенно, как раньше — лучшее, что было в жизни Итана. — Доктор Абрамсон?        — Да конечно, защитник человечества, говори, — Итан вопросительно приподнял бровь, когда Алистер вошел в кабинет и закрыл за собой дверь, пальцами свободной руки крепко сжимая вешалку на чехле для одежды. — Опять полки к стене прибивают — хочешь переодеться?        Алистер шумно втянул носом воздух, смутился, до румянца на щеках, и картинно прокашлялся, проводя пальцами по взмокшей шее и волосам.        — Это подарок.        — Мне нужно его спрятать?        — Принять, — проговорил Алистер, смущаясь от собственных слов еще сильнее, и бездумно врезался взглядом в сверкающую чистотой стенку пепельницы; он почти был готов выложить все карты на стол и предложить: «давай на днях сходим выпьем, посидим где-нибудь, просто… я, блядь, вообще не понимаю, что между нами происходит» — кажется, никакого нажима в реплике, кажется… — Итан, это подарок для тебя.        — Для меня? — удивленно спросил Итан, ставя локоть на стол, и подпер щеку ладонью, скользя взглядом-рентгеном по лицу Алистера. — Сегодня праздник?        — День рождения Авраама Линкольна?        — До него еще четыре дня, — сказал Итан, переведя взгляд на календарь, — попытайся еще раз.        — Подарок без повода?        — Ты спрашиваешь или утверждаешь? — от строгого тона голоса у Алистера по плечам побежали мурашки и он провел по ним ладонью, стараясь избавиться и абстрагироваться. — Не смущайся, защитник человечества, мы же не чужие друг другу люди — подойди поближе, вдохни поглубже, в графине есть вода.        — Да, вода — отлично, — Алистер подошел к шкафу, дрожащими пальцами обхватил ручку графина, с трудом наполнил бокал до краев и, осушив до последней капли, шумно выдохнул. — Кофе сделать?        — Ты не бариста.        — Разве для того, чтобы забросить две ложки кофе в чашку, залить кипятком и размешать, нужны особые навыки?        — Не нужны, — согласился Итан и улыбнулся, как показалось Алистеру, по-особенному очаровательно. — Сделай, если не затруднит, мне будет очень приятно, — внимательный взгляд Итан заставлял руки Алистера дрожать с удвоенной для любого человека силой — он просыпал несколько гранул на полку, разлил пару капель воды и уронил ложку, но в итоге приготовил двойной американо, повернулся к шкафу спиной и, улыбнувшись, донес чашку до стола, ни разу не запнувшись и не замедлившись. — Спасибо большое, присаживайся.        — На диван?        — Диван, стол, подоконник — выбирай, что душе угодно, — Итан затушил сигарету в пепельнице, отъехал на кресле чуть-чуть назад, закинул ногу на ногу и потянулся к кофейной чашке, — что, хочешь у меня на коленях посидеть?        — Подоконник, да, выбираю его, — Алистер на ватных ногах прошел за спинкой кресла, обессиленно прижался бедром к краю подоконника и сцепил пальцы в замок, мысленно проклиная собственную неосмотрительность — чехол для одежды остался на подлокотнике дивана, а он сам загнал себя практический в угол; Итан повернул кресло и, не меняя деловой позы, отпил несколько глотков горячего кофе, почему получателем «подарка без повода» выбран я? — Там записка… она все объяснит.        — Ты хочешь, чтобы я прочитал ее сейчас?        — Я еще не решил, — честно ответил Алистер, интуитивно обхватывая ладонями края подоконника, и до побелевших костяшек сжал их пальцами, — читающие люди самые скрытные люди на свете, они прячут от посторонних глаз того, кем являются на самом деле, поэтому мне было очень сложно угадать, но… — Алистер осекся, когда лежавший на столе телефон разразился мелодией, и удивленно моргнул, стоило Итану сбросить звонок и перевести его в режим «в полете». Продолжай. — Я… я боюсь, что тебе не понравится.        — Мне понравится, не сомневайся, — сказал Итан и, улыбнувшись, поднялся с кресла, — хорошо?        — Хорошо, — Алистер задержал дыхание, не сводя взгляда с Итана, сжал подоконник крепче, когда он расстегнул пуговицу на чехле и извлек вешалку, и шумно сглотнул, как только вытянул сложенный пополам белый конверт из кармана на молнии, — о, Боже, — прошептал Алистер, крепко зажмурившись, — пожалуйста, не вслух.        — Мой внутренний голос безумно сексуальный, — самодовольно сказал Итан, усмехнувшись, — жаль, что ты не услышишь, — Алистер мысленно рассмеялся и боязливо приоткрыл один глаз, внимательно следя за реакцией от прочитанных слов; на небольшом прямоугольнике картона черными буквами было выведено: I, I'd rather go blind, than to look into your eyes*, Итан перевернул кожаную куртку, скользнул взглядом по необычайно-экспрессивному портрету молодого человека с широкой повязкой на глазах. — Я в восторге, — сказал Итан после трех минут оглушительной тишины, за которые Алистер придумал ни много ни мало двадцать девять способов свершения суицида, — это правда мне? — дождавшись положительного кивка, Итан аккуратно положил куртку на спинку дивана и подошел к Алистеру, накрывая его дрожащие руки ладонями — по венам прошла успокаивающая, практически убаюкивающая нежность — они встретились затуманено-осмысленными взглядами; бывает, смотришь на человека и видишь его по-настоящему, и от этого страшно, страшно за себя. — Надеюсь, мы оба понимаем, что тебе лучше уйти?        Алистер несмело кивнул, не разрывая зрительного контакта, и в этом взгляде было все: саморазрушение и познание, надрыв, страдание и тотальное неприятие реальности; видимость того, как миру приходит крах, но при этом — разрушения незаметны для окружающих; они смотрели друг на друга как завороженные, внимательные зрители, следящие за каждым движением иллюзиониста, в надежде разгадать секрет фокуса, телес­ная память — худшая память, ведь так? Алистер, физически почувствовал мимолетные прикосновения к лицу, шее, плечам, спине, пояснице, на и под одеждой, и выдохнул вместо прямого ответа, переводя взгляд на их соединенные руки — на предплечьях выступили мурашки, в груди разлилось тепло, про ребрам пробежали покалывающие импульсы, по виску скатилась первая капля пота, а губы в мгновение стали ватными и сухими.        — Спасибо за подарок, доктор Макгроу, — сказал Итан, оставляя на покрасневшей щеке Алистера отпечаток сдержанного поцелуя, — с наступающим днем рождения Авраама Линкольна, — пальцы всего на мгновение крепко сжали ребра ладоней, Итан отступил на шаг назад, не глядя, вытянул сигарету из пачки и прижался бедром к краю стола, проворачивая кремень зажигалки.        Алистер изучающе смотрел на то, как он держал сигарету, мысленно соглашаясь с одним французский поэтом, который говорил, что одни люди курят, чтобы пустить никотин по венам, а другие — чтобы создать завесу между собой и остальными. Сейчас необходимость была точно в завесе. Они смотрели друг на друга и понимали, что не были ни друзьями, ни посторонними, ни коллегами — они колебались, то есть Алистер колебался, и ему хотелось думать, что и Итан колеблется, ведь все их знакомство изначально было наполнено азартом, влечением и непостижимой красотой; тогда в галлерее, когда Итан кончиком указательного пальца аккуратно сдвинул очки к переносице, Алистер подумал, что с той же бережностью можно было пристраивать к подбородку бесценную скрипку. Когда смотришь на человека и каждый его жест пропитан искусством насквозь, начинает казаться, что стоит только прикоснуться, и оно впитается в тебя, пройдет под кожей, вольется в кровь и разнесется по телу.        — Что-то не так? Хотите что-то спросить, узнать?        Алистер улыбнулся, отрицательно покачал головой и потянулся к оконной ручке, чтобы повернуть на себя, открыть створку и вдохнуть воздух, пропитанный прохладой и талым льдом. Ему хотелось сказать: я хочу знать, какую одежду ты носишь, цвет каждого твоего галстука, знать мелочи вроде того, надеваешь ты носки до или после брюк, рубашку застегиваешь снизу вверх или сверху вниз, хочу знать тебя до конца дней и каждую ночь видеть тебя обнаженным. Хочу смотреть, как ты чистишь зубы, бреешься, хочу ходить с тобой в душ, наносить шампунь на волосы и проводить вспененной мочалкой по плечам. Хочу смотреть, как ты читаешь, хочу читать тебе, ходить с тобой в кино, готовить вместе с тобой — как скажешь, так и будет. Я хочу одного: быть с тобой. Но он молчал, понимая, что его «хочу» категорически не укладывается в норматив «правильности».        Роботизированный голос Сидни разнес по пространству Центра объявление: «Доктор Абрамсон, мистер Морган ожидает Вас в конференц-зале», Итан перевел взгляд на настенные часы, театрально закатил глаза и, затушив сигарету, подмигнул        — Поцелуй на удачу? Не отвечай, — Итан поцеловал Алистера в висок и прошептал на ухо, — ты чертовски-громко думаешь, защитник человечества.

Мне кажется, что некоторые грехи искупить нельзя. Сколько бы ты ни делал добра после, дьявол так и стоит в ожидании рядом с тобой, потому что твоя душа уже принадлежит ему. Или, может быть, дьявола нет, но вот ты умрешь, и Господь скажет: «Прости, но ты не можешь войти. Ты совершил то, что не подлежит прощению, отныне ты будешь один. Всегда». (Общак. Деннис Лихэйн)

— «I apologize if you feel something».        — Мистер Морган, мне не нравится то, что ваши визиты становятся частыми, — с нарочитым спокойствием в голосе сказал Итан, прижимаясь плечом к дверной раме конференц-зала, и вытянул из кармана джинсов пачку сигарет и зажигалку, с любопытством наблюдая за дерзостью Дерека, посмевшего занять место во главе стола — он видел в нем необыкновенного человека: агрессивного и гордого, ведущего себя чересчур эгоцентрично, издевающегося над всеми вокруг и одновременно — почитаемого, сложного, умного и, возможно, беззащитного глубоко внутри; всего на мгновение Итану показалось, что он смотрит на собственное отражение. — В Центре портится аура, цветы вянут, а я стремительно превращаюсь в натурала.        — Ты не отвечаешь на звонки, — Дерек сцепил пальцы сложенных на столе рук в замок и, склонив голову набок, указал взглядом на череду пустых кресел — это не задумывалось как приказ, который нужно незамедлительно исполнить, скорее, предложение, пока предложение, — поэтому мне приходится тратить бесценное время на игры в догонялки. Присядь, нам нужно поговорить.        — Мистер Морган, я весь день был хорошим мальчиком и точно не заслужил наказания — найдите другую жертву.        Дерек мысленно закатил глаза и абстрагировался от желания схватить Итана за плечи, хорошенько встряхнуть и ударить несколько раз ладонями по щекам, чтобы он наконец-то перестал вести себя как самодовольный гандон; Дерек выдохнул, потер пульсирующий висок, не сводя с Итана сердитого взгляда, и закусил внутреннюю сторону щеки, понимая, что он, как всегда, играет образ с нарочитой спесью во взгляде.        — Итан, я серьезно, — холодно проговорил Дерек и, отталкиваясь ладонями от края стола, поднялся с кресла, — тема разговора тебя заинтересует.        — Вы сделали то, о чем я просил? — спросил Итан, выискивая во взгляде Дерека ответ. — Нет? Теряете хватку, мистер Морган, — это оказалось последней каплей — Дерек нервно ударил костяшками пальцев по столу, за три решительных шага сократил разделяющее их расстояние и, схватив Итана за руку, дернул на себя, заставляя переступить порог конференц-зала. — Не смей трогать меня своими грязными ручонками, — холодно сказал Итан, выдернув руку из крепкой хватки, и гордо поднял голову, подходя к столу и ставя на него пепельницу. — Развивай тему разговора — я чертовски возбужден и планирую бурно кончить. Что застыл? Ближе к делу, Дерек — не могу поддерживать эрекцию в одного.        — Передай сыночку Алана, что я чертовски-заебался прикрывать его жаждущую приключений задницу, — сказал Дерек, прижимаясь лопатками к закрытой на ключ двери и скрещивая руки на груди; Итан, будучи королем притворного равнодушия, даже взглядом не удостоил — бездумно смотрел на корешки книг в шкафу, сдувал пепел и мысленно читал стихи, выученные в школьные годы. — Если вы, детишки, думаете, что у меня глаза повсюду, то глубоко ошибаетесь…        — Мы, детишки, твоей помощи не просили — ты нам должен, Дерек, — сказал Итан в пустоту и крепко затянулся, подойдя к шкафу, вытягивая несколько томов и переставляя их местами — теперь все правильно. — Поэтому, будь благодарным человеком, покинь мой Центр и передай Алану, что я настроен найти самую длинную выхлопную трубу в городе, натянуть на нее его продажную задницу и давить на газ с такой силой, что он сгорит изнутри.        — Господи, за что ты свалился на мою голову? — неверяще спросил Дерек и, проведя ладонью по лицу, коротко рассмеялся. — Тебе скучно? Одиноко? Почему ты постоянно нарываешься на неприятности и развязываешь войны с теми, с кем, блядь, не следует?! Ты что, смерти не боишься?        — Мы все в итоге умрем, — философски ответил Итан, отойдя на шаг назад, и скептично оглядел книжные полки, — но тебя и этого продажного козла я точно переживу, — он говорил практически неслышимым шепотом, задумчиво потирая подбородок костяшкой указательного пальца, словно находился в конференц-зале один, наедине с собственными мыслями. — А теперь серьезно: что тебе нужно? Под меня копают федералы? Зря время тратят — я чище родниковой воды.        — Символично, — процедил Дерек через плотно сжатые зубы, впиваясь пальцами в локоть; его, до ходящих ходуном желваков, злили подобные игры, и, видит Бог, если бы его собеседником был кто-то другой, то он бы уже лежал на полу с простреленной головой, — ведь именно в ебанной родниковой воде нашли тело Форша. Судмедэксперты установили время смерти, мне продолжать?        — Продолжай — вижу, что тебе не терпится высказаться, — сказал Итан и, окинув Дерека отстраненным взглядом, подошел к столу, элегантно усаживаясь на край и закидывая ногу на ногу; в лице читались тотальное безразличие и запредельная скука. — Не стесняйся в выражениях.        — Тебе хватило дурости выписать пропуск на его имя! Хватило дурости поставить его подпись в полицейском протоколе и в свидетельстве о смерти! — Дерек нервно втянул носом воздух, резко выдохнул и стиснул руки в кулаки. — Думал, что информация никуда не просочится? Если ее раздобыл я, то и людям Алана это труда не составит! Чем ты думал, идиот?!        — Как грубо, — признал Итан, картинно нахмурившись, и покачал головой, — ранит в самое сердце. Чем обернутся мои опрометчивость и дурость? Наверное, придут федералы, проведут обыск, перевернут вверх дном мои квартиры, складские помещения, Центр, машину… стоп, почему мои? — лицо в мгновение стало серьезным, взгляд ледяным, а улыбка — надменной. Господи, мысленно взмолился Дерек, ты не идиот, ты — дьявол воплоти. — Когда-нибудь местные короли поймут, что меня нельзя злить, нельзя трогать то, что мне дорого даже пальцем, потому что, клянусь Богом, я уничтожу каждого и начну с продажного уебка, который сядет на всю оставшуюся жизнь и, поверь мне на слово, его задницу натянут не только на выхлопную трубу, но и на ножку тюремной кровати, когда я подниму архивы и выложу все карты на стол.        — Итан, если Алан узнает, что ты хочешь сделать, начнет догадываться или даже задумается, то он уничтожит тебя, — испуганно, неверяще и в то же время — с гордостью признал Дерек, — твою жизнь… все, что тебе дорого.        — Спасибо за предупреждение, — сказал Итан, подходя к окну, и широко открыл створки, скользя внимательным взглядом по пространству подъездной дороги, — спасибо за то, что пришел ко мне, а не подбросил деловому партнеру пищу для размышлений. Я это ценю, но не нужно тратить ресурсы и силы — он ответит за каждый окурок, который посмел затушить о тело своего сына, нравится тебе это, или нет.        — Он взорвет твой центр, Итан, Куинс был только разминкой! — голос Дерека сорвался на крик, а крепко-сжатый кулак дважды ударил по полотну двери, оставляя глубокие вмятины. — Какой же ты, блядь, невозможный, самодовольный, раздражающий… Итан, прошу тебя как друг: остановись, пока все не зашло слишком далеко, уничтожь документы, посети несколько званных ужинов и, черт возьми, перестань быть идиотом, которого рано или поздно погубит альтруизм… или, как ты это вообще называешь?!        — Жажда справедливости? — предположил Итан, задумчиво смотря на покачивающуюся стопу и носок конверса — вытянув из кармана пачку влажных салфеток, стер несколько пылинок, и тихо рассмеялся, Господи, до чего мы докатились? Дерек провел напряженными ладонями по лицу и неверяще качнул головой, действительно, до чего. — Я приду на открытие мемориала, — серьезно сказал Итан после трех минут оглушающей тишины, — вежливо пожму руку и, заведя разговор о погоде, дам последний шанс раскаяться, а если этого не произойдет…        — Этого не произойдет, — обреченно сказал Дерек и, подойдя к столу, прижался поясницей к краю. — Дай мне немного времени — я со всем разберусь, просто не забывай о том, что моя месть по масштабам ничем не уступает твоей.        — Нет, — прозвучало твердо и оглушающе, подобно дымовой шашке — Итан опустил локти на колено и уронил лицо в раскрытые ладони, — не вздумай рисковать Тейлором, жизнью и бизнесом, ведь ты почти избавился от титула «хреновый отец».        — Благодарю? — больше спросил, чем ответил Дерек, приободряюще подталкивая плечо Итана своим и получая в ответ смешок. — Но ты забыл кое-что еще, кое-кого еще — тобой я тоже не стану рисковать, нравится тебе это или нет, — Итан замолчал, настойчиво потер пульсирующие виски и выдохнул, когда ладонь Дерека накрыла его запястье — в этом жесте не было ни грубости, ни нежности, ни необходимости; скорее: автопилот, привычка, рефлекс. — Я оставил папку на стойке регистрации, хочу, чтобы ты изучил документы и поставил подпись.        Итан вымученно рассмеялся, крепко зажмурился и провел ладонями по лицу, произнося мысленно: «ничего не меняется».        — Решил втянуть меня в свои грязные дела? Заманчиво, но я, пожалуй, откажусь.        — Там документы о попечительстве, на случай, если суд признает меня недееспособным, — отрешенно проговорил Дерек, переведя взгляд на книжный шкаф, куда угодно, лишь бы не сталкиваться с пронизывающими глазами Итана, стоило ему резко повернуть голову. — Мое состояние баснословно, а где деньги — там и стервятники, жаждущие все растащить. Изучи документы, Итан, и не затягивай с подписью, ладно?        — Что происходит? — по слогам спросил Итан, поднявшись на ноги, и наклонился, упираясь ладонями в колени Дерека. — Не смей говорить, что это предосторожность, не смей лгать, глядя мне в глаза, — взгляд зацепился за подрагивающие пальцы и вздымающийся кадык, поднимающийся с чрезмерным постоянством от сглатываний. — Нет, — проговорил Итан, обхватив ладонями лицо Дерека, в глазах двадцать пятым кадром вспыхнул животный страх, — нет, пожалуйста, нет.        Дерек горько выдохнул, натянуто улыбнулся и, обхватив дрожащими пальцами запястья Итана, сжал до того крепко, что по коже разлилось жжение —        — Подпиши документы, позаботься о Тейлоре и не смей переживать из-за этого.        — Какая стадия?        — Вторая, — нехотя проговорил Дерек, понимая, с какой целью задан вопрос — Итан смотрел на него хищной птицей, готовой растерзать добычу, стоит уловить намек на ложь, — плотно сижу на тригексифенидиле; мой невролог даже за щедрый гонорар отказался давать шанс.        — Твой невролог — уебок, — на автопилоте ответил Итан и прикрыл глаза, приводя нервную систему в состояние привычного покоя: молчание, ровное дыхание, ни одного напряженного лицевого мускула, низкий ритм пульса, только — глаза под расслабленными веками бегали справа-налево и слева-направо, будто он выискивал информацию на страницах многотомника. — Я поговорю с Дарианом, мы разработаем план лечения, в худшем случае воспользуемся DBS, еще можно…        — Итан!        — Дерек!        Дерек шумно втянул носом воздух, резко выдохнул, когда Итан распахнул истерзанные капиллярами глаза, и пристально посмотрел на него, на человека, которого невозможно переспорить, переубедить, подчинить, черт возьми, воспитать и научить; Итан Абрамсон — мир, переплетенный из двух сущностей: летней и зимней, где одна олицетворяет надежду на спасение, а другая — апокалипсис. В первой преобладает чистое небо, брызги водопада и полет птиц на теплом дуновении ветра; в другой господствует пронизывающий холод, скользкий гололед и опасность, заметающая путь непроглядным снегопадом.        — Ладно-ладно, — Дерек мысленно поморщился от прозвучавшей в голосе капитуляции, но отступать было некуда, его положение сейчас незавидно не только от накатившей слабости в теле, но и… — я пройду осмотр у твоего невролога под твоим тщательным контролем, при условии, что ты подпишешь документы. Договорились?        — Можете записаться на прием на стойке регистрации, а я вынужден вас оставить, мистер Морган — пациенты заждались.        — Конечно, не смею задерживать, доктор Абрамсон, — почтительно сказал Дерек и, поднявшись с кресла, протянул чуть подрагивающую руку, но, не дождавшись ответной реакции, с трудом закатил глаза и торопливо поцеловал Итана в щеку, — был рад нашей встрече. — «Nihilist blues».        Если обойти Слоун-Кеттеринг с западной стороны, аккуратно протиснуться между стеной центра и живой оградой, искусственно-созданной кустами дикой розы, можно увидеть участок голого бетона, окруженный мелким строительным мусором, разломанными ножками скамеек, разбитыми горшками и полусгнившими мешками с землей — прежние управляющие планировали установить дополнительный лифт для тяжело-больных пациентов, но то ли финансирования не хватило, то ли попросту отпала необходимость — место осталось грязным и отталкивающим, подстать оборванцу среди толпы красиво-разодетых людей; поначалу Итан приходил нечасто, смотрел на пространство, стараясь придумать что-нибудь особенное, что сможет украсить это место, но все оказалось тщетно — в соленой почве не приживались растения, в голове — относительно-нормальные мысли…        Итан скептичным взглядом окинул одинокую скамейку и круглый деревянный столик с пепельницей, разочарованно вздохнув — выглядело нелепо и искусственно, словно человек, возомнивший себя актером, который чудом попал на съемочную площадку блокбастера; открывающийся вид охватывал тонированные окна морга и водоотводную трубу, идеально-утроившуюся в углу стен — слишком мало для обеденного перерыва, слишком много для медитации; поначалу Итан приходил сюда, чтобы поразмышлять о работе и персонале, побыть наедине с собственными мыслями, продумать план лечения пациентов, но за последнее время многое изменилось — он стал приходить сюда, чтобы отдохнуть… от взглядов, разговоров, постоянных скандалов и совсем чуть-чуть — сплетен; и этот ежедневный получасовой отдых напоминал середину пути между прошлой и будущей жизнью, привалом, после долгой пешей прогулки, моментом, когда очередь перед человеком и за его спиной — идеально равная, а он сам — центр, никто и ничей.        Блокнот на кольцах расположился на коленях — Итан тщательно прорисовывал стержнем механического карандаша силуэт воителя, сражающегося в неравном бою с монстром, отдаленно-похожим на симбиоз рептилии и человека: монстр когтистой лапой сжимал горло героя, держа его навесу, над парапетом, и морщился от боли — из крепкой груди торчала рукоять балисонга; вероятно, по законам физики, оба упадут с крыши и распластаются по асфальту, вероятно, рептилию поведет назад, вероятно, смерть героя от удушения наступит на несколько мгновений раньше; иногда боль бывает настолько острой, что выдержать физически невозможно, иногда обращается картой, способной вывести из запутанных тоннелей переживаний, но иногда… она ведет к счастью освобождения, если о ней помнить — это пустые слова, понимал Итан, детально прорисовывая линии и тени, ни один человек не думает, что когда-нибудь столкнется лицом к лицу со смертельным заболеванием, ни один человек, открывая дверь банка, не верит, что там может начаться ограбление, ни один человек, говоря: «я тебя люблю», не осознает, что это, зачастую, откровенная ложь.        Итан резко повернул голову, расслышав приближение тихих шагов, вопросительно приподнял бровь и закрыл блокнот, мелодично стуча подушечками пальцев по обложке из плотного черного каучука, здравствуй.        — Здравствуй, я не хотел мешать, — честно сказал Доминик, демонстрируя кофейный напиток в алюминиевой банке с кричащим логотипом на фоне молнии, — только… покурить в тишине, в месте, где нет ни одной живой души, но, пробравшись через стену высушенных стеблей и острых шипов, наткнулся на тебя и… не знаю… засмотрелся?        — На что?        — На спокойствие, сосредоточенность, на умение владеть карандашом, — перечислял Доминик на полушепоте, скользя взглядом по участку здания из стекла и кирпича, по начищенным до блеска окнам, по сверкающей трубе и по серебристо-серому небу, — полезный навык, наверное.        — Жизненно важный, — поправил Итан, указывая взглядом на пустой участок скамейки, и тепло улыбнулся, замечая смущение и легкую заторможенность Доминика, — подобных много: плавать, работать, зарабатывать, учиться новому каждый день, готовить, выключать свет и воду, платить по счетам, закрывать дверь на ключ, водить автомобиль, заниматься сексом — стандартный набор, согласен?        — Почти, — Доминик опустился на край скамейки, нерешительно прижался лопатками к спинке, закинул ногу на ногу и, подцепив пальцами высокий ворот черного свитера, натянул его до подбородка, — последнее выбивается из списка — для него нужно два человека, а для всего остального — один.        — Окей, исправляюсь, жизненно важный навык — дрочить, — философски изрек Итан, от чего Доминик истерично расхохотался, прижимая тыльную сторону ладони к слезящимся из-за ветра глазам, — теперь претензий нет?        — Никаких, — заверил Доминик, запрокидывая голову к небу, впечатываясь затылком в подголовник скамейки, и отпил большой глоток кофейного напитка. — Знаешь, я давно хотел извиниться перед тобой за наш последний разговор… блядь, я вел себя как мудак.        — Так и, где извинение?        — Здесь, кроме нас, никого нет — а тебя отрепетированными речами, слезами и трагизмом в глазах не поразить, так что… вот оно, извинение, — Доминик протянул руку и повернул голову в сторону Итана, — что, у меня больше ничего нет, — он осекся, замечая внимательный взгляд, и пожал плечами. — Два месяца назад я попытался побороть тоску по приютам — согласен, глупо переключаться на кошек, но, кажется, бешенство обошло меня стороной; эти хвостатые мерзавцы посчитали, что корма и воды им недостаточно, поэтому решили спиздить браслет, в надежде прокутить вырученные в ломбарде деньги на притон или, не знаю — наркотики?        Итан улыбнулся, но ничего не ответил, взял Доминика за руку, провел подушечкой указательного пальца по вертикальным тонким, полупрозрачным шрамам-царапинам на запястье и вытянул из кармана джинсов маркер, снимая зубами крышку, дорисовывая точки в два ряда и соединяя их между собой косыми линиями.        — Ты напоминаешь безумца, который больше всего на свете хочет чтобы все жили долго и счастливо, но так не бывает, ведь пока жизнь такой же неоконченный шедевр, как и все мы, так что… в следующий раз воспользуйся плотными перчатками, хорошо?        Доминик кивнул, задумчиво посмотрел на получившуюся шнуровку на запястье, приблизился, тихо прошептал: «ты классный» и, поднеся подушечки пальцев к губами, провел ими по щеке Итана.        — Ты — начало весны, когда можно выходить на улицу без верхней одежды, список любимых песен на повторе… именно тебе удалось собрать меня воедино, наделить чувством подлинности и многому научить, пусть я до сих пор считаю, что это вопреки законам природы; спасибо.        — За что?        — Я бы с радостью рассказал, но у меня обед с друзьями.        — У тебя нет друзей — ты даже мне не нравишься.        Доминик очаровательно улыбнулся в ответ, допил кофейный напиток из банки, поднялся со скамейки и, натянув манжеты рукавов до ладоней, игриво подмигнул, указывая рукой на смазанное изображение желтой «M» в отражении верхних стекол, съешь со мной хэппи мил? Итан кивнул, словно одолжение сделал по доброте душевной, и Доминик просиял от свалившегося на голову счастья — резко развернулся на пятках, карикатурно отдал честь и, сказав, что заказ прибудет через десять минут, решительными шагами прошел к заросшей ограде, изящно протискиваясь между ней и стеной.        Последнее, что помнил Доминик после того вечера в доме Джейсона — как зашел в пустую спальню для гостей, закрыл за собой дверь и, пообещав, что это не продлится дольше минуты, рухнул на кровать, зарываясь лицом в подушки, и заплакал от страха, содрогаясь телом; сколько времени провел там, не помнил, потом посмотрел на дисплей телефона и разрыдался еще сильнее от осознания того, что впервые остался наедине с собой, собственными мыслями, без сочувствующих взглядов и жажды проявления актерского мастерства так надолго; тогда слова Итана прошлись по сердцу разрезом скальпеля, точным, острым и настолько неожиданным, что в горле появился привкус теплой, булькающей крови; он практически умирал на вычурной кровати, завешанной балдахином, переосмысливая жизнь и осознавая, что, если бы пресловутые Ромео и Джульетта понимали, что смогут быть счастливыми с кем-то другим, то оба бы выжили; эта мысль ударила по вискам, оглушая и парализуя — Доминик поднялся с кровати, оправил одежду, привел себя в порядок и медленно выдохнул… он, черт возьми, сможет быть счастливым с другим и, говоря откровенно, почти справился с данной установкой: ему было комфортно с Коулом, потом с Тейлором, сейчас — с Грантом, но вопрос в другом: счастье ли это? Ведь, когда человек счастлив с кем-то, скрыть это становится невозможно, а у Доминика, почему-то, получается.        — Ваш заказ прибыл, — торжественно сказал Доминик, придвигая бедром столик ближе к скамейке, ставя на шершавую поверхность раскрытый бумажный пакет, и передал Итану запотевший стакан спрайта и запакованную трубочку, — кстати, я захватил чек, будете сверять позиции? — Итан не сдержался и заразительно рассмеялся от никудышной актерской игры, отрицательно качая головой, ведь зная Доминика, позиции меню в любом случае будут идеально-правильные, даже если о них никто и никогда не говорил. — Я могу составить компанию? — спросил Доминик, поежившись от резкого порыва ветра, и сильнее натянул ворот свитера, понимая, что повторное заболевание гриппом просто-напросто не переживет.        — Конечно можешь, — Итан пересел, прижимаясь плечом к спинке скамейки и просовывая одну ногу в промежуток между ней и сидением, а вторую оставляя на бетоне, — ну, и? — внутренне Доминик взорвался смущенным румянцем, внешне оставаясь бледным как полотно холста, крепко сжал пальцами остывший стаканчик с кофе и, беззаботно улыбнувшись, опустился рядом, нерешительно прислоняясь лопатками к груди Итана; в голове промелькнул вопрос: как у него это получается — от льда до обжигающего пламени за мгновение? Доминик дотянулся до пакета, поставил его на сложенные в позе лотоса ноги и извлек бумажный контейнер с картошкой-фри и упаковку соуса сальса. — Видел сегодня твоего отца, — сказал Итан, нарочито не замечая нервного покашливания Доминика, и, опустив руку на его плечо, поднял несколько брусков картошки, — и, возможно, совет покажется идиотским, но вам нужно о многом поговорить.        — О чем, например? О чем разговаривают чужие друг другу люди? О погоде? — Доминик задавал вопросы спокойно, практически полушепотом, несмотря на то, что его внутренний голос истерил, кричал и выражался исключительно нецензурно. — Возможно, о новых автомобилях на рынке, возможно, об открытии очередного вегетарианского ресторана, возможно, о нашествии эко-активистов?        — Неплохие темы для разговора, — согласился Итан, отпивая спрайт с подтаявшим льдом через трубочку, и поставил подбородок Доминику на плечо, — но вас двоих объединяет больше, чем банальность, чтобы заполнить тишину; ты можешь не согласиться с моим мнением, но, пожалуйста, послушай: он тебя любит, по-настоящему, как умеет; да, тебе кажется, что это не так, и ты можешь возразить, что никакой отцовской любовью он в принципе не наделен, но, поверь, это именно она — возможно, неправильная, возможно, непонятная, возможно, даже отталкивающая, но я точно знаю, что за тебя он перегрызет глотку любому. Дерек воспитал тебя захватчиком, рассказал о том, что доверять можно только себе, дал свободу выбора, никогда ни в чем не отказывал и всегда поддерживал, — Доминик молчал, смотрел пустым взглядом на аккуратно-сложенные контейнеры в пакете и чувствовал, как закладывает нос, а к глазам подступают слезы, — ты — его сын, нравится тебе это или нет, — и именно это оказалось окончательной точкой невозврата — Доминик свистяще выдохнул, прижался к виску Итана своим и перевел взгляд на серое небо; он не рыдал навзрыд, не бился в истерике, не возражал и не соглашался — только одинокая слеза сорвалась с уголка глаза и скользнула по щеке, обжигая; впервые Доминик Морган плакал по-настоящему, плакал душой, но не от боли, а от облегчения. Извечный вопрос «нахуя я вообще нужен в этой долбаной вселенной?» отпал, растворяясь в невесомости, в воздухе, пахнувшем февралем, картошкой-фри, сладким спрайтом от Итана и спокойствием жара, проникающим в тело.        — Можно каждый обеденный перерыв будет таким — просто сидеть в обнимку и разговаривать?        — Не знаю, посмотрю расписание на ближайшую неделю и дам ответ, — Итан вскрыл упаковку яблочных долек и протянул одну Доминику, — я так и не спросил главное: ты исцелился от рака души?        — Конечно, мне помог лучший онколог, — Доминик улыбнулся, откусив большую часть дольки, и, прожевав, накрыл ладонью руку Итана, лежавшую на подголовнике скамейки, — кстати, он охуенно пробивает апперкот.        — Думаешь?        — Не сомневайся, — Доминик вытянул смятую пачку сигарет из кармана джинсов вместе с зажигалкой и, прикурив, передал Итану, — это правда выглядело фантастически.        — Я думал, что ты пацифист.        — Стоп-стоп, — возразил Доминик, резко повернув голову, и тихо чихнул от кольца дыма, разбившегося о кончик носа; очаровательно, признал Итан, улыбнувшись, и погладил подушечкой указательного пальца его по переносице, — с-спасибо, — прошептал Доминик и замолчал, превращаясь в мистера «неловкая тишина»; вокруг стало тихо, но в глубине души внутренний голос говорил о том, что не променял бы этот разговор даже на поцелуй Музы. Их солнечные системы столкнулись взглядами, Доминик интуитивно втянул искаженное на ветру кольцо дыма губами и шумно сглотнул, чувствуя ласку соприкосновения пальцев друг о друга, в которой дружеского участия столько же, сколько и страсти — не хотелось комментировать игру движений, которую невозможно прекратить, как минимум потому, что люди еще не придумали подходящих слов. Создавай новые воспоминания, ярче прежних. — Чем займешься после работы? — выпалил Доминик, крепко зажмурившись. — Если пойдешь спать, то это и у меня можно.        — Странно прозвучало, — признал Итан, усмехнувшись, — никакого гейского подтекста.        — Никакого, — подтвердил Доминик, вытягивая сигарету из пачки для себя, и щелкнул зажигалкой, — я просто… забочусь о твоем позвоночнике?        — Как великодушно, — Итан вскрыл контейнер с салатом и, подцепив на зубья одноразовой вилки ломтики запеченной курицы, поднес с губам Доминика, — но позволь кое-что напомнить: в отеле отличная кровать.        — В отеле?        — А ты думал, что я в кабинете ночую?        — Я не думал, — честно сказал Доминик, прожевав, — просто чувствовал, что не дома.        — Какой ты чувствительный, — театрально-восторженно сказал Итан, обнимая Доминика поперек груди; интересно, думал Доминик, он тоже чувствует, как мое сердце стучит ему в ладонь? — любовь утратила тепло, превратилась в натужное времяпрепровождение: извинения стали никчемными, откровения — такими же; мы смирились с фактом, что я — человек-дерьмо, даже больше — амбассадор дерьма.        — Это неправда, — Доминик смотрел на завитки дыма, поднимающиеся к небу, и сдувал пепел дыханием, — кто угодно, но не ты.        — Ты меня не знаешь.        — Потому что ты не позволяешь — даешь только крупицы информации о себе, делаешь то, что хочешь, живешь так, как нравится, ни от кого не зависишь; да, я тебя не знаю, но это не мешает восхищаться тобой.        — Что ты хочешь узнать? Задавай любые вопросы — я отвечу.        — Хорошо, — Доминик затушил сигарету об спинку скамейки и бросил окурок в ворох строительного мусора, — начнем с мелочи: расскажи о первом сексуальном опыте.        — Он предельно-унылый: нам обоим, кажется, по шестнадцать, мы встречаемся на боксерском ринге, проводим пару неплохих раундов, а потом он начинает выебываться и бой перемещается в раздевалку — я толкаю его, он меня, я вжимаю его в стену, сбрасываю перчатки, снимаю с него футболку, а дальше — презервативы и стыдные воспоминания.        — Ты шутишь?        — Я абсолютно серьезен. Его звали Энтони Купер, сейчас, кажется, работает в полиции и возглавляет отдел по борьбе с наркотиками; можешь загуглить, если хочешь, он, кстати, ничего — ладно, мне почти не стыдно, поэтому задавай следующий вопрос.        — Ладно, — сказал Доминик, улыбнувшись, и потянулся к остывшему роллу с фалафелем, снимая обертку и поднося к губам Итана, — как давно ты стал вегетарианцем?        — С детства, — ответил Итан и, вытянув пальцами колечко томата из ролла, передал Доминику, — пока родители, будучи студентами медицинского, сводили концы с концами в Огайо, меня воспитывала бабушка — чудо, а не женщина! — она разводила очаровательных, пушистых кроликов, которые заменяли мне друзей, а потом я узнал, что она их освежёвывала и продавала соседям, чтобы помочь с деньгами на обучение… думаю, продолжать не стоит, все и так понятно.        — Мне очень жаль.        — Нормально, я почти не получил психологическую травму.        — Почему ты решил стать доктором?        — Люди делятся на типы, — сказал Итан, беря Доминика за руку, и принялся загибать пальцы, — захватчики, защитники, жертвы, изгои и спасатели; я — спасатель. На самом деле, типов больше, мне просто неудобно тянуться к другой руке. Интересует что-нибудь еще?        — Да, как давно ты знаешь м… моего отца?        — С первого дня стажировки в Пресвитерианской больнице — он, выезжая с парковки, мне тачку поцарапал; покричали друг на друга, попили кофе, обменялись номерами, ничего особенного — можно сказать: клише.        — Клише романтического фильма, — уточнил Доминик, задумавшись, — вы же не…?        — Какой кошмар, — признал Итан, заразительно рассмеявшись, и прикрыл слезящиеся глаза тыльной стороной ладони, — нет, мы никогда не переходили границу дружбы, основанной исключительно на советах, поддержке, взаимопонимании и всем прочем; хотя… однажды он, пересилив брезгливость, подставил мне элегантный тазик для тошноты, терпеливо выслушал пьяный бред и даже накрыл пледом, позволив поспать на тумбочке для обуви в коридоре — романтика.        — Что, под рукой не оказалось домперидона?        — Представь: меня бросает любимый человек, я посылаю нахуй лучших друзей, одному разбиваю лицо и иду напиваться — о домперидоне я думал в последнюю очередь — а потом понимаю, что позвонить до-банального некому, поэтому вызываю такси, называю единственный адрес, который знаю наизусть, и получаю знатных пиздюлей сначала от таксиста, потом от Дерека. Лучшее, блядь, Рождество в моей жизни.        — Рождество? — переспросил Доминик, нахмурившись. — Когда это было?        — Пять лет назад, уже — шесть.        — Так вот как выглядит любовница отца, из-за которой он не прилетел в Лондон на званный ужин с кучкой богатых снобов!        Итан пожал плечами, вытянул сигарету из пачки и, прикурив, выпустил кольца дыма из приоткрытых губ —        — Я был бы тебе неплохой мачехой, — Доминик рассмеялся и закрыл ладонями лицо, коротко вздрагивая от покалывающего ощущения — пальцы Итана в его волосах, большего и не надо, — хватит, сейчас весь Центр сбежится, будь тише.        — Все-все, молчу, — Доминик стер тыльной стороной ладони выступившие на глазах слезы смеха и несколько раз глубоко вдохнул, — у тебя есть любимая песня?        — «Fly on the Wall» охуенных Thousand Foot Krutch, мне почти все их песни нравятся, но эта — особенно.        — Даже ни на секунду не задумался, — восторженно сказал Доминик и, повернув голову, посмотрел Итану в глаза, — я бы в жизни не подумал, что тебе по душе христианский рок.        — Почему? Не соответствует образу?        — Возможно, — Доминик невольно, и от того — искренне улыбнулся, Итан продолжал обнимать его поперек груди, крепко прижимая к себе — никто и никогда его так не касался, просто и легко, без подтекста и намеков; это новое ощущение успокаивающей близости: Доминик совсем не бессердечный эгоист, как сказал когда-то Итан, и он сейчас это прекрасно понимает. — Я бы хотел, чтобы у нас была своя история, более длительная, чем этот крошечный отрезок времени, который нам довелось провести наедине.        — Ты — писатель, Доминик, — Итан перевел взгляд на вибрирующий пейджер и, театрально закатывая глаза, затушил сигарету об ножку скамейки, — никогда не забывай об этом. Прости, мне пора, увидимся после работы, — Доминик шумно втянул носом воздух от короткого поцелуя в изгиб шеи поверх ворота свитера и тепло улыбнулся, когда Итан поблагодарил за прекрасный обед и разговор, поднялся со скамейки, небрежно разглаживая заломы на джинсах, и подмигнул перед тем, как направиться к выходу, — не забудь про мусор! — «House of gold and bones».        — «Код черный», блядь, олицетворяет агонию и шок, по Куперу* — твои помпезные визиты доведут меня до инсульта, — с раздражением в голосе произнес Итан, опускаясь на стул, закидывая ногу на ногу и поднимая с поверхности стола стаканчик двойного американо с цедрой красного апельсина и палочкой корицы, — поэтому предлагаю придумать другое обозначение, например: «эйфория и прочие симптомы туберкулеза» или «без тебя я не справлюсь»? — Джейсон театрально закатил глаза, отпил несколько глотков латте со льдом и сиропом блю кюрасао через одноразовую трубочку и постучал пальцами по столешнице, привлекая внимание Итана к плюшевой игрушке-бегемоту в причудливых шортиках и спальном колпаке, правда, он милый? — Ты, блядь, издеваешься?        — Его доставили утром, — предельно серьезно сказал Джейсон, покосившись на игрушку, — я не смог отследить отправителя — блядская служба категорически отказалась идти на сотрудничество, пришлось перенести три совещания и даже вежливо отдавать поручения секретарше, — Джейсон нахмурился, когда Итан звонко рассмеялся, запрокинув голову к потолку, и нервно ударил его носком ботинка по колену. — Что, блядь, смешного? Я за помощью приехал — подключай рентген и просвети это на наличие прослушки, скрытых камер и, не знаю, бомбы? — Итан рассмеялся еще громче, поднял бегемота со стола, тщательно прощупал каждый сантиметр плюшевого тела, хорошенько встряхнул, заглянул под одежду, подкинул над головой, дважды для надежности, и позволил упасть милой мордашкой на соседний стул. — Ты сумасшедший? А если бы у него из глаз брызнула серная кислота?        — Господи, Джейсон, это просто игрушка, весьма-симпатичная, кстати. Поздравляю — у тебя появился тайный поклонник.        — Что за бред? — удивленно спросил Джейсон, небрежно отмахнувшись, и, повернув голову, устремил остекленевший взгляд на окно — пальцы, сжимавшие кофейный стаканчик, стиснули картон до глубоких вмятин; со стороны он выглядел как типичная «жертва шока», но, спустя несколько минут, нервно усадил бегемота и стряхнул со спального колпачка невидимые пылинки. — Предположим, что ты говоришь правду… получается, я должен провести независимое расследование и составить список потенциальных отправителей? Блядь, если бы ты его не облапал, я бы мог снять отпечатки или например…        — Успокоиться и ждать следующего шага? — предположил Итан и, тепло улыбнувшись, накрыл дрожащую руку Джейсона ладонью. — Перестань паниковать, вдохни поглубже, досчитай до десяти и медленно выдохни. Ты уверен, что записки не было? — Джейсон отрицательно покачал головой перед тем, как сделать глубокий вдох, и задержал дыхание. — Подозреваемые есть?        — Нет никого, — выдохнул Джейсон и, откинувшись на спинку стула, втянул оставшийся в стаканчике кофе через трубочку, — кому я, блядь, нужен?        — Моей ладони, которая безумно хочет отрезвляюще ударить тебя по щеке. Серьезно, еще раз услышу что-то подобное, лично докажу, что ты — лучший парень в этом проклятом Богом мире, — Джейсон извиняющееся улыбнулся и, расставив пальцы, сжал между ними пальцы Итана, прости, я с самого утра на нервах из-за открытия мемориала. — Почему?        — Отец — главный спонсор, — сказал Джейсон и усадил бегемота на колени, крепко прижимая его к груди свободной рукой и мгновенно расслабляясь, — ради ебанной галочки перед сенатом, готов на показательную благотворительность — отвратительно, хотя… знаешь, он отказался от присутствия репортеров.        — Неожиданно, — ответил Итан, переведя взгляд на потолок, и почувствовал, как каждая мышца в теле напряглась — ничтожества не вызывают эмоции, в отличие от того, что они могут совершить. Подушечки пальцев скользнули под манжету рубашки Джейсона, трепетно оглаживая уравнение Дирака, выполненное белыми чернилами, и практически-зажившие бледно-песочные следы ожогов чуть выше; Джейсон вздрогнул, шумно сглотнул и крепко зажмурился, прерывисто выдохнув. — Прости, задумался.        — Н-ничего, — прошептал Джейсон и неуверенно улыбнулся, — все в порядке — с тобой нестрашно быть таким, — он приоткрыл рот и, подавшись вперед, тихо прошептал. — Ты открывал сегодня CNN? Каякеры обнаружили разложившийся труп вблизи Уинсора, судя по разговорам канадских коллег, полиции удалось взять ДНК — совпадение, после двух дней поиска, нашлось в США, в Нью-Йорке; Итан, этим трупом оказался Рональд Форш. Какой пиздец!        — Мне очень жаль, — искренне сказал Итан, крепко сжимая пальцами ребро ладони Джейсона, говоря взглядом: «пожалуйста, не плачь… ни сейчас, ни здесь, никогда», — жаль, что… смерти избежать невозможно даже таким светлым и добрым ангелам, каким был Рон, — Джейсон коротко всхлипнул, уткнулся покрасневшим кончиком носа в помпон на спальном колпачке бегемота и прикрыл глаза, силясь не разрыдаться. — Справедливость восторжествует, милый, я обещаю.        Пространство их личного мира погрузилось в молчание на долгие десять минут — казалось, что даже шаги рабочего персонала Центра, их разговоры и голос из громкоговорителя стали неслышимыми; Итан ласково оглаживал подушечками пальцев тыльную сторону ладони Джейсона, выражая одновременно и понимание, и сострадание, и заботу — любые слова, которые могли прозвучать, заранее отвергались как ненужные, пустые и глупые; Джейсона никогда не успокаивали слова — только действия, жесты, прикосновения, взгляды, общий сердечный ритм, легкая игра мимики и немного времени; Джейсон сильный, прекрасно знал Итан, порой, вспыльчивый, порой, неуравновешенный, порой, непоколебимый, но это из-за того, что он острее многих чувствует боль и любовь.        — Прости за то, что отвлек тебя от работы своими проблемами, — Джейсон тепло улыбнулся, глядя Итану в глаза, и, потянув его за руку на себя, указал взглядом на дверь, ведущую на задний двор, — покуришь со мной? — Итан согласно кивнул, поднялся из-за стола и, поравнявшись с Джейсоном, приобнял за талию и прижался губами к виску, когда он накрыл накрыл его руку своей и крепко переплел пальцы. — Господи, какой же я невоспитанный гандон! Дорогой, как у тебя дела?        — Прекрасно, — сказал Итан, прижимаясь лопатками к стволу церциса, и вытянул пачку сигарет из кармана джинсов вместе с зажигалкой, — у меня всегда прекрасно.        — Рассказывай какому-нибудь другому идиоту — я знаю тебя «от» и «до», — Джейсон прижался щекой к ключицам Итана и перевел взгляд на колечко дыма, поднимающееся к небу. — Ладно, начнем издалека: как состояние Дариана?        — Стандартное: смешивает с дерьмом систему здравоохранения, ссорится с медсестрами, проклинает опоры-ходунки и требует рыбу на ужин — он в порядке, не сомневайся.        — Фу, рыба, — сказал Джейсон, показательно скривившись, — отвратительно.        — Мое ты золото, — ласково произнес Итан, поцеловав Джейсона в макушку. — Красивые глаза могут быть у кого угодно, но только ты, один-единственный, настолько бездарно пародируешь меня, что заставляешь улыбаться, — Джейсон театрально закатил глаза и нарочито по-детски «зачмокал» Итана в щеку плюшевым носом игрушки. — Мистер Кларк, держите себя в руках, я же на работе.        — Да-да, прости, увлекся, — притворно-сконфуженно сказал Джейсон, артистично пригрозил любвеобильному бегемоту и, забрав сигарету из пальцев Итана, крепко затянулся. — Я оттягивал как мог, но все же должен спросить: как ты?        — Вопрос, на который у меня нет прямого ответа, — честно сказал Итан, поднимая взгляд к небу, — я, если честно, сам не понимаю, что чувствую… и чувствую ли вообще что-то? С одной стороны, кажется, что потратил впустую весь последний год, и не оставил в запасе ни одного «завтра», с другой — я знал, на что шел, пускай, и не ожидал такого исхода. Вопрос в другом: это был осознанный выбор или импульсивный?        — Хочешь, чтобы я ответил?        — Да, если не затруднит, — сказал Итан, вытягивая из пачки сигарету, прикурил и крепко затянулся, — только правду — ненавижу, когда лгут.        — Ты сделал это осознанно, — серьезно сказал Джейсон, крепко обнимая Итана за талию, и, приподняв голову, прижался лбом к его подбородку. — Я сейчас прозвучу как уебок, но рано или поздно эта драка бы состоялась — Эшли давно нарывался и тем более прекрасно знал, что если только посмеет тронуть Тейлора, то ты не останешься в стороне и точно выбьешь из него все дерьмо. Вы оба пошли на этот шаг осознано, так что даже не вздумай винить одного себя.        — Как прокурор, ты должен обвинять меня и защищать потерпевшую сторону.        — Пошла нахуй эта потерпевшая сторона, — сказал Джейсон, крепче обняв Итана, — я всегда был и буду на твоей стороне, а он пусть радуется тому, что лучший травматолог города бесплатно вправил ему челюсть.        — Отвратительно, мистер Кларк, вы — зло воплоти.        — Никогда этого не скрывал, — согласился Джейсон, коротко поежившись от порыва ветра, и тепло улыбнулся, когда Итан провел ладонью по его плечу, согревая, — но мне правда жаль, что он выбрал его, а не тебя.        — Меня огорчает не это, — сказал Итан отстраненно и, выбросив полуистлевшую сигарету в урну, обнял Джейсона обеими руками, — нет, по-другому: меня, блядь, дико злит то, что я, как законченный идиот, верил всем его словам… знал, что это ложь, и все равно верил.        — Даже боевые корабли, порой, заходят в гавань, зная, что созданы не для того, чтобы быть в безопасности, — Джейсон погладил Итана по щеке подушечками пальцев и, посмотрев на наручные часы, расстроенно вздохнул, — милый, мне нужно возвращаться на работу…        — Да, конечно, я тебя провожу, то есть — провожу вас двоих.        Джейсон улыбнулся в ответ на галантно-протянутую руку и прочно переплел их с Итаном пальцы, не спеша идя к парковке; температура воздуха потеплела, или так просто казалось, в небе взорвалась симфония переливчатого щебетания, по ветру пронесся тонких аромат распустившихся крокусов — весна, понимали оба, будет ранняя.

Мозг контролирует боль. Он контролирует страх. Сон. Сочувствие. Голод. Всё, что мы ассоциируем с сердцем или душой или нервной системой, на самом деле контролируется мозгом. Абсолютно всё. (Остров проклятых. Деннис Лихэйн)

— «I remember where it all began, so clearly».        Сидни непонимающе нахмурилась, переведя взгляд от экрана монитора на подъездную дорогу, вопросительно приподняла бровь, замечая нервозность молодого человека из-за не разъезжающихся в стороны дверей — всему виной система распознавания, которую Итан установил на прошлой неделе, она практически мгновенно сканировала черты лица, отправляла в полицейский департамент и автоматически закрывала двери, если в послужном списке человека были отмеченные, как потенциально-опасные, правонарушения. Сидни поднялась со стула, боязливо обошла стойку, помахала рукой, привлекая внимание молодого человека, и четко произнесла: «поставь горшок на землю».        — О, Господи, — она нажала на ручной переключатель, когда смогла разглядеть лицо через промежутки между густо переплетенными ветвями инжира, и расслабленно выдохнула — двери разъехались, Коннор выглядел уставшим, замученным и немного рассеянным, — проходи-проходи, и поставь его уже на пол.        — Боюсь, что он потянет меня за собой, — Коннор сдул прячь челки со лба и вымученно улыбнулся, мысленно признавая, что если бы Сидни не обратила внимание на раздражающий писк, он бы просто свалился и бездарно погиб под завалами инжира, земли, дренажа и тяжелыми обломками горшка, — что-то я силы не рассчитал… вот, нормально, — он прижался лопатками к стене, перехватил горшок, призывая дрожь в напряженных руках немного повременить, — скажи, что лифт исправен.        Сидни кивнула, два раза для надежности, и направилась к лифту, вжимая кнопку вызова подушечкой большого пальца — обернувшись через плечо, беспомощно улыбнулась, и, спросив какой этаж нужно выбрать, заметно смутилась; второй — значит Коннор пришел к Итану…        — Знаешь, последние несколько недель он… немного не в духе… поэтому, не удивляйся тому, что твой визит будет принят не так хорошо, как ты хочешь.        — Нет-нет, мисс Картер, мы на разных сторонах поля боя, — со смертоносной сталью в голосе сказал Коннор, преграждая Сидни путь и не давая возможности войти в кабину следом, — и, надеюсь, навсегда на них останемся.         Последнее, что увидела Сидни: то, как Коннор вжал локтем кнопку второго этажа и фальшиво улыбнулся перед тем, как сказать: «вызовите персонал — хочу, чтобы архив сверкал чистотой». Она отступила на шаг и, боязливо поджав губы, обняла себя руками за плечи, понимая, что как раньше уже никогда не будет.        Двери лифта разъехались на втором этаже, Коннор, аккуратно обступив болтающих уборщицу и санитара, свернул и, дойдя до кабинета Итана, обреченно прижался щекой к полотну двери, обессиленно выдохнув скопившийся в легких воздух, не поможешь?        Итан перевел взгляд от разложенных на столе документов на дверь, удивленно моргнул, поднялся с кресла, подошел к двери, аккуратно забрал горшок, который по его скромным подсчетам весил больше тридцати фунтов, и недоуменно посмотрел на Коннора, как это понимать?        — Ты же любишь инжир, — выдохнул Коннор, встряхивая руками в надежде избавиться от скованности и напряженности и разогнать кровь, — нужно поставить подальше от прямых солнечных лучей и не поливать слишком часто — так женщина из Бронкса сказала, вот, — он запустил пальцы в задний карман джинсов, извлек сложенный пополам листок и протянул Итану, — думаю, разберешься.        — Так… это мне? — Коннор кивнул, прижался лопатками к двери, провел ладонями по лицу, взбил пальцами мокрые от корней до кончиков волосы и тепло улыбнулся, когда горшок занял место в темном углу кабинета рядом с книжным шкафом, нравится? — Да, я в восторге, — честно сказал Итан, оглаживая пальцами упругие зеленые листья и молодые, едва-едва покрасневшие плоды, — надеюсь, ты вез его на такси?        — Приложение заглючило — он ехал на коленях милого дедушки в метро, мне с трудом удалось разлучить любовь с первого взгляда, — Коннор размял затекшие лопатки, точечно прошелся подушечками пальцев по шейным позвонкам и расстегнул пуговицу на пиджаке-оверсайз, — но частично они остались вместе, надеюсь, ты не против?        — Конечно нет, — Итан коснулся подушечкой указательного пальца аккуратно-срезанного стебля, и тепло улыбнулся от осознания того, что у него и неизвестного дедушки теперь одно растение на двоих, — я бы очень расстроился, если бы ты разлучил их окончательно. Чай или кофе?        — Кофе, пожалуйста, — Коннор, не скрывая внешнего восторга, рассматривал мебель в кабинете, дипломы на стенах, канцелярские предметы на столе и корешки книг в шкафу, — здесь совсем не пахнет больницей и медикаментами, которые с недавних пор ассоциируется со смертью, что сквозняком бродит по коридорам и решает, кому покинуть это место, а кому — нет… а раньше пахло, поэтому я всегда ждал отца на парковке, но даже там присутствовал этот запах, от одежды, волос и халата, который он отвозил в химчистку после каждого ночного дежурства, — Коннор благодарно кивнул в ответ на протянутую чашку кофе, размешал сахар до полного растворения и прижался щекой к плечу Итана, мгновенно успокаиваясь от прикосновения ладони к лопаткам, дружескому жесту, от которого веяло заботой и поддержкой. — Не обращай внимание, я вчера прочитал «Мосты округа Мэдисон» — эмоции до сих пор мечутся от грусти до смирения и обратно, поэтому не думай, что я какая-то размазня.        — Постараюсь, — честно сказал Итан, свободной рукой делая кофе для себя, и рассмеялся, когда Коннор подтолкнул его локтем в бок, от чего капли кипятка опали на полку, — кто-то сейчас получит первый выговор, — голос окрасился притворно-серьезной интонацией, Итан вытянул упаковку влажных салфеток из кармана, протер полку и синего смурфа с сердцем в руках, — с занесением в личное дело, между прочим.        — Перед глазами мелькает «опасность» — урок усвоен, — Коннор улыбнулся и, склонил голову набок, вчитываясь в потертое название на книжном корешке, выдвинутом чуть вперед. — Изучаешь Паркинсон?        — Можно и так сказать, — Итан отпил несколько глотков обжигающего кофе и потер соединенными указательным и средним пальцами пульсирующий висок, — ищу выход из крайне-непростого положения.        — Порассуждай вслух — отцу всегда помогало, — Коннор пожал плечами и, приподнявшись на носочки, скользнул взглядом по книгам на верхней полке, — о, не думал, что тебе по душе детективные романы с любовной линией; читал «Боваризм»? — там герой чертовски-сильно похож на тебя.        — Неужели?        — Ага, даже странно, ведь Морган никогда прежде так подробно героев не описывал… ты случайно не «Camel Crush» куришь?        — Никогда о таких не слышал, — Итан вытянул сигарету из пачки и, прикурив, выпустил кольца дыма под потолок — воздух пространства кабинета наполнился леденящим арбузом и ментолом, Коннор вопросительно приподнял бровь и усмехнулся собственным мыслям, говоря: «ну-ну». — Все, не отвлекай, мне нужно порассуждать… таламический стимулятор? Нет: афазия, депрессия, когнитивные нарушения, кровотечение, кровоизлияние в мозг, ишемический инсульт. Паллидотомия? Нет: внутричерепное кровоизлияние, постоперационный психоз, гиперсаливация, судорожные приступы, нарушение фонации, полей зрения, функции лицевого нерва, памяти, дизартрия. Генная терапия? Нет, глава FDA — уебан и не даст разрешение. Окей, остаются нейростимуляция, леводопа, бенсеразид и ИМАО. Леводопа отпадает из-за перенесенного миокарда, бенсеразид из-за вспышек гнева… так, ИМАО и нейростимуляция, но от ИМАО он откажется из-за пожизненной диеты, значит остается…        — Нейростимуляция, — проговорил Коннор, зачарованно следивший за Итаном последние полторы минуты, не отрывая взгляда ни на мгновение, — вау, это было круто.        — Не подлизывайся, — Итан прижался бедром к краю стола, затушил сигарету в пепельнице и, вытянув ручку из держателя, расписался в документах, — и не смей трогать коллекционную фигурку Гиппократа, — пальцы замерли в миллиметре от гипсовой головы, Коннор обернулся через плечо и театрально закатил глаза — Итан на него даже не смотрел, да блин, как это вообще возможно? — Бесполезный талант, — папка захлопнулась и отправилась на дно среднего ящика, который с недавнего времени стал запираться на ключ. — Ну что, прогуляемся до архива?        Коннор согласно кивнул, подхватил резервуар для кофе и вышел из кабинета вслед за Итаном, заинтересованно скользя взглядом по попадавшимся на пути табличкам и электронным табло, показывающих расположение Центра и мигающие точки в операционных с мелко-написанными фамилиями докторов поверх. Вау, никогда такого прежде не видел.        — Вынужденная имитация безопасности, — Итан толкнул ладонью дверь в стене и спустился вниз по ступеням; за прочной стеной послышался рев двигателя, едва-едва различимый на фоне ненавязчивой музыки, лившейся из маленьких колонок на стенах, — вынужденная для меня. Пойдем, нам туда, — они шли по коридору цокольного этажа около трех минут, под высоким потолком болтались лампы, но несмотря на то, что помещение было подвальным, в воздухе не чувствовалось ни запаха пыли, ни плесени. Итан вытянул из кармана джинсов связку ключей, вставил в замок и распахнул дверь, чтобы секундой позже найти ладонью переключатель. — Тройной фильтр, пуленепробиваемые двери и окна, отдельный вход…        — И запас консервов и воды на случай ядерной атаки?        — Довыебываешься, — серьезно сказал Итан и, скрестив руки на груди, указал кивком головы на семь огромных колонн из картонных коробок, — документация за последние десять лет, вдоль той стены книжные полки — улавливаешь связь?        — Ага, — Коннор выглядел самым счастливым человеком на свете, когда снимал пиджак, вешал его на спинку стула и закатывал рукава рубашки до уровня локтей, — тебе по цветам, алфавитному порядку или по датам? А это что? — спросил мгновением позже, натыкаясь взглядом на одинокую коробку на столе, перетянутую скотчем. — Секретики из детских анкет?        — По датам, — сказал Итан, улыбнувшись, — а коробку спрячь в сейф и никому, кроме меня, не говори код, хорошо?        — Есть, сэр.        — Молодец. С компьютером и всем остальным разберешься или помощь нужна?        — Никому не позволено лишать меня удовольствия, — серьезно сказал Коннор, бросая на пол перед коробками сложенный в квадрат плед, садясь на него, складывая ноги по-турецки и принимаясь за первую коробку, — хотя, включи, пожалуйста, какую-нибудь радиостанцию — мне непринципиально, — Итан поднял крышку ноутбука, спешно проверил работоспособность интернета, ввел в адресную строку «Midnight Cafe Radio» и нажал плей, увеличивая громкость. — Все, достаточно, — Коннор покачал головой в такт мелодии и, отпив глоток кофе, принялся разбирать документы, — увидимся часов через пять.        — Звони, если потребуется что-нибудь, — ты тоже, ответил Коннор и, обернувшись через плечо, подмигнул, картинным жестом прогоняя Итана из архива. — «Carry me to safety».        За мной, серьезно сказал Итан, потянув Тейлора за ворот пиджака, не давая возможности допить кофе и доесть лаймовую тарталетку — Тейлор, чудом не опрокинув стол в кафетерии, поднялся на ноги, извиняющиеся улыбнулся встревоженному Алистеру и спешно пошел за Итаном, нервно оттирая баварский крем от пальцев влажной салфеткой —        — Я где-то нагрешил? Почему ты тащишь меня за собой как провинившегося котенка? На нас все смотрят, но, как вижу, тебе плевать. Что, даже нескольких стандартных реплик на меня жалко?        Ответом служила тишина; Итан вдавил кнопку вызова лифта, дождался, когда двери разъедутся, вошел в кабину, выбрал третий этаж и, подойдя вплотную к Тейлору и смотря прямо в глаза, расстегнул верхнюю пуговицу на его рубашке, аккуратно откручивая металлический анкер микродермала.        — Ч-что происходит? — со стороны, казалось, что Тейлор забыл, как правильно дышать и говорить — он заторможенно хватал ртом крупицы воздуха, с трудом составлял слова в предложения в правильном порядке и выглядел до ужаса потерянным и бледным. — Я н-ничего н-не понимаю, — Итан дождался момента, когда лифт откроется, взял Тейлора за руку и повел в дальний конец коридора, оставляя в голове больше вопросов, чем ответов. Единственная дверь, среди череды похожих, открыта настежь — за монитором сидел Лиам, отпивающий маленькими, нервными глотками ананасовый сок из стакана. — Да, блядь, скажи хоть что-нибудь!        — Раздевайся, — сказал Итан, закрывая дверь кабинета на ключ, и прижался к ней спиной, скрещивая руки на груди. — Правила ты знаешь, поэтому снимай ремень, кольца, часы и выкладывай из карманов все металлические предметы.        — Я в эту херню не лягу, — Тейлор боязливо тыкал пальцем на дьявольское сооружение, гордо именуемое ПЭТ, и переводил непонимающий взгляд с Итана на Лиама и обратно, — не лягу, и точка! Немедленно открой дверь и выпусти меня отсюда!        — Тейлор, — холодно сказал Итан, указывая рукой на ширму, — пожалуйста, не трать мое драгоценное время на бессмысленные разговоры, — он подошел к столу, положил ладонь на плечо Лиама, опустил подбородок ему на макушку и внимательным взглядом изучил показатели на мониторе. — Мне долго ждать?        — Вечность, а может и дольше, — Тейлор опустился на свободный стул, закинул ногу на ногу и демонстративно сложил руки на груди, всем видом показывая, что спорить он готов как минимум до позднего вечера. — Не знаю, что у вас за ролевые игры, коллеги, но, говорю сразу, принимать в них участие я не собираюсь.        — Доктор Сарамаго, будьте любезны, подготовьте двойную дозу рогипнола.        — Ты шутишь? Это несмешно… совсем, блядь, несмешно, — Тейлор интуитивно вжался лопатками в спинку стула и испуганно распахнул глаза, когда Лиам вытянул из кармана халата два шприца и деловито положил их на стол. — Скажи, что ты шутишь… это… это какая-то проверка? П-посвящение? Сейчас с потолка посыпятся конфети и заиграет музыка?        — Тей, пожалуйста, — ласково сказал Итан, впервые, после лифта, смотря ему в глаза, — будь хорошим мальчиком, — Тейлор молчал, не в силах подобрать пары цензурных слов, внутренне разрываясь на части, одна из которых просила безоговорочно подчиниться, а вторая — сопротивляться до последнего. Итан подошел ближе, накрыл его руку ладонью — пальцы соприкоснулись, и Тейлор почувствовал возвращение того, что однажды потерял.        Тейлор молчал, нервно ерзал на стуле и отрицательно качал головой каждый раз, когда обеспокоенный взгляд натыкался на край кушетки ПЭТа, на стенки корпуса, на десятки светящихся лампочек, на глубину томографа…        — Доверься мне, — не приказал, а попросил Итан, когда их взгляды вновь встретились… всего на мгновение или на целую вечность — когда дело касается взглядов, невозможно точно измерить отведенное им время, — разве я много прошу?        Много! хотелось прокричать Тейлору, но получилось только бессмысленно приоткрыть рот, резко выдохнуть и крепко зажмуриться — он искренне пытался объяснить, что никому не позволит заковывать себя в ремни, погружать в недра ПЭТа, вводить контраст, рассматривать каждый миллиметр тела практически под микроскопом, но слова застряли в горле, прокатываясь вверх-вниз по пищеводу.        — Если хочешь, я буду держать тебя за руку, — прошептал Итан, наклонившись вплотную к уху Тейлора, и нежно погладил его по волосам, — я бы и рядом с тобой согласился лечь, но вдвоем мы там не поместимся… пожалуйста, Тей, давай обойдемся без ссор, скандалов и рогипнола — клянусь, что отвечу на все вопросы после.        Тейлор неуверенно кивнул, отстранился и, шумно сглотнул, снимая кольца с пальцев, укладывая их на дно контейнера вместе с часами и ремнем; подрагивающие пальцы расстегивали пуговицы на рубашке, лицо взорвалось румянцем смущения от внимательного взгляда Итана; Тейлор снял пиджак вместе с рубашкой, повесил на спинку стула и нервно растер ладони — в мгновение стало одновременно холодно и жарко — лампочки по корпусу томографа взорвались вспышкой зеленого свечения; Лиам кивнул в качестве негласной поддержки.        — Расслабься, я совсем рядом, — участливо сказал Итан и, дождавшись, когда Тейлор ляжет правильно и ровно, застегнул замки на ремнях, практически полностью обездвиживая, — ничего не бойся, сейчас я введу гадолиний, полагаю, ты знаешь зачем.        — Контраст, — выдохнул Тейлор, крепко зажмурился — напрасно, укол оказался безболезненным — и нервно дернулся, когда кушетка двинулась в недра томографа, — пожалуйста, надень на меня наушники… не выношу жужжания.        — Конечно, — ласково сказал Итан, поднимая с полки за ширмой старенький плеер и мягкие накладные наушники, — мы встретимся через час, — Тейлор коротко кивнул, опустил голову на подушку и крепко закрыл глаза, когда широкие ремни чуть натянулись, окончательно фиксируя тело, в разум проник тихий, успокаивающий голос Джоша Каца — кушетка въехала в томограф, Лиам приблизился к монитору и, обхватив пальцами мышку, принялся вращать 3D-модель. — Нет, не могу, — резко выдохнул Итан, даже не взглянув на монитор, — побуду снаружи.        — Все хорошо, иди, — сказал Лиам, обернувшись через плечо, — я справлюсь, иди.        Итан повернул ключ в замке и, выйдя в коридор, обессилено прижался лопатками к закрытой двери, сползая на пол и тут же вытягивая из кармана джинсов пачку сигарет и зажигалку — первая была выкурена за две глубоких затяжки, вторая за четыре, третью он просто держал в пальцах, всматриваясь в поднимающийся к потолку дым… ты знаешь, что я не из тех, кто просит и умоляет, но, пожалуйста, блядь, пожалуйста, будь милосердным… я чертовски заебался из-за блядского незнания того, какая роль мне отведена, какое предназначение ты выбрал для меня — моя жизнь соприкасается, скрещивается и проходит мимо других жизней, а я даже не догадываюсь о том, какой след оставляю в людях… и оставляю ли его вообще.        — … сам иди нахуй, — Итан поднял голову, переводя взгляд от давно-потухшей сигареты на длину коридора — из-за угла показался Доминик, который шел быстрыми шагами и оттирал лицо ни то от молочного коктейля, ни то от белой краски рукавом свитера, — ссыкло ебанное!        — Тяжелый день? — Доминик резко остановился, потер слезящиеся глаза костяшками пальцев и, проморгавшись, обессиленно развел руки в стороны, пожимая плечами и говоря тем самым: «нет, все отлично, обожаю, когда мне в лицо выплескивают напитки». — Что случилось?        — Ничего особенного, — Доминик подошел к монитору, вгляделся в стрелочки указателей и поморщился от неприятного аромата имбиря, смешанного с цикорием и молоком — настолько отвратительно, что к горлу подступила тошнота, — дополнительные проблемы упали на голову: поиск хорошей химчистки, магазина или сувенирной лавки, чтобы переодеться во что-нибудь по размеру, еще нужно отмыть это дерьмо с волос и продумать план мести… нет, похуй на месть — карма выебет намного сильнее.        — Мудрое решение. Пойдем, провожу тебя до уборной.        — Нет-нет, — вынужденно запротестовал Доминик, оглядываясь по сторонам, и пробежался помутненным из-за молочной пелены взглядом по табличкам на дверях, по разбросанным на полу окуркам и по растерянному выражению лица Итана заодно, — не хочу отвлекать от работы или… акта вандализма?        — Расписать стены баллончиком я еще успею, гарантирую, — Итан поднялся на ноги, разгладил образовавшиеся складки на джинсах и, нервно растерев ладони, кивнул в сторону двери в конце коридора, — поработать — тоже.        — У тебя все хорошо? — участливо спросил Доминик, нервно стирая ладонью молочные струйки, стекающие с волос по шее до ворота свитера. — Просто… я никогда тебя таким не видел… почти никогда.        — Не обращай внимание, — Итан повернул дверную ручку, вдавил переключатель света плечом и галантно рассек воздух ладонью, приглашая пройти вперед, — я переодически зависаю от количества навалившихся проблем, подсознательно выбираю худший вариант развития событий из всех возможных и, если повезет, перезагружаюсь.        — Правда? Неожиданно встретить брата по пессимизму в столь оптимистичном месте, — Доминик стянул свитер через голову, отбросил на закрытую крышку рядом стоявшего туалета, на автопилоте одернул задравшийся край футболки и, включив сильный напор в раковине, набрал горсть воды, в первую очередь промывая глаза, а уже потом — лицо.        — Да, я в этом эксперт, — признался Итан, вытягивая из диспенсера бумажные полотенца, смочил их в воде и принялся оттирать подсохшие молочные разводы с шеи Доминика под линией роста волос; если бы Итан спросил сейчас: «когда все изменилось?», то Доминик бы ответил: «когда в моей жизни появился ты». — Что, вода холодная?        — Нет, совсем нет, — ответил Доминик, наклоняя голову набок, и крепко обхватил пальцами края мраморной тумбы, зажмуриваясь от удовольствия, — подискутируем на философские темы?        — Давай попробуем, — Доминик почувствовал вибрирующую дрожь на реберной клетке, когда Итан запустил пальцы свободной руки в волосы и наклонил его голову вперед; картинки перед глазами предстали далеко не самые целомудренные, по приоткрытым губам волной прошелся обжигающий жар дыхания, Доминик принялся перебирать в голове самые отвратительные, жестокие и отталкивающие сцены из фильмов в надежде абстрагироваться. — Начинай.        — Что? А, да, секунду, — Доминик вспоминал кадры из «Человеческой многоножки», «Свадебной вазы», «Экс-ударника» и «Кроличьих игр», но ничего не помогало: лицо горело огнем, тело бессознательно подстраивалось под каждое движение и прикосновение, жажда большего практически разрывала на куски. — Как ты думаешь, если два человека встречают друг друга, но по каким-то соображениям не могут быть вместе… возможно ли, например, что когда-нибудь… — Доминик коротко повел плечом — струйка воды начала стекать по шее до ворота футболки — и шумно выдохнул, когда Итан стер ее подушечкой большого пальца — … все изменится?        — Если встреча предназначена судьбой, то два человека обязательно найдут подход друг к другу и наплюют на личные соображения, каким бы долгим не был путь навстречу и будут ли освещать его звезды. Если бы люди сдавались после первой неудачной попытки, то в мире никогда бы не появились художники, писатели, музыканты и ученые, а все остальные, до банального, умерли в одиночестве. Выдвини второй ящик, пожалуйста, — Доминик беспрекословно подчинился и, сощурившись, помутненным взглядом скользнул по изобилию разноцветных флаконов, — оранжевый, если не затруднит, и наклонись чуть-чуть вперед.        — Это с-совсем необязательно, — на полушепоте произнес Доминик, повернувшись к Итану лицом — после щелчка крышки флакона пространство уборной наполнилось ароматом спелого персика, сливок и мяты, ароматом лета, тепла, солнечного Мадрида и до-банального — дома, — я в-вполне могу…        — Если ты не хочешь…        — Хочу, — спешно перебил Доминик, рассматривая начищенный до блеска кафель под ногами, и провел ладонями по горящему лицу, — просто… я еще не перегорел…        — Перегорают обычно лампочки, а не люди, — ответил Итан, улыбнувшись, и, выдавив на ладони шампунь, вспенил его под напором теплой воды, прося взглядом, чтобы Доминик устроился на пустом участке тумбы. — Так и быть, счет за СПА-процедуры оплатишь позже — я бы у тебя из зарплаты вычел, но ты здесь не работаешь, поэтому назревает вопрос: что ты здесь делаешь?        — На втором этаже неплохой кофейный автомат, — попытался оправдаться Доминик и прикрыл глаза, когда объятые густой пеной пальцы вплелись в его волосы — в мгновение стало, до интимного, жарко — положив руки на колени, впился полумесяцами ногтей в грубую ткань джинсов и закусил внутреннюю сторону щеки, чтобы сдержаться, не сорваться и не сболтнуть лишнего, — пробовал капучино с амаретто? Просто восторг — лучшее распоряжение четвертаком за всю мою жизнь.        — Поверю на слово — у меня аллергия на миндаль, как и на все остальные виды орехов, — Итан смахнул пену со лба Доминика ребром ладони и сбросил на дно раковины, позволяя задержаться там пышным облаком на несколько секунд, — атопический дерматит, как следствие, совершенно не привлекает, ни меня, ни окружающих.        — Ты поэтому от фисташковой булочки отказался? — пена шампуня подсыхала на волосах, становилось прохладно от вентиляции под потолком, белая футболка выглядела непривлекательно из-за крупных капель воды, но глаза Доминика светились интересом, а внутренний голос напевал романтичные серенады в ответ на лучший в мире массаж головы.        — Ты, кажется, о философии подискутировать хотел, — напомнил Итан, смывая с одной руки пену, и провел влажными пальцами от колена Доминика до бедра, негласно прося сесть по-другому — очередное безоговорочное подчинение: он придвинулся ближе к краю тумбочки, поставил одну ногу на металлический ободок мусорного ведра, а вторую оставил в прежнем положении, безвольно висящую вдоль череды ящиков. — Никакого гейского подтекста, но может снимешь футболку? — Доминик кивнул, заводя руки за шею, подцепляя пальцами ворот футболки и стягивая ее через голову; от тесного контакта тело пробила дрожь — между ними примерно десять сантиметров, но Доминик физически чувствовал жар прикосновения взгляда на коже так явно, сильно и красочно, что давление поднялось, а сердце аритмично забилось в груди. — Так что, разговоры о вечном, или о любви, или об искусстве?        — О любви? Можно? Ты точно не будешь закатывать глаза, снисходительно посмеиваться и считать меня придурком?        — Точно не буду, — Итан нажал на кнопку в раковине, вытянул душевую насадку из выдвинувшегося кейса и, настроив температуру воды, улыбнулся — холодные подушечки пальцев провели три линии по шее над воротом футболки и скользнули выше — к кадыку; Доминик шумно выдохнул, запрокидывая голову — в местах прикосновения к коже распускались пышные цветы обжигающих мурашек — и понял, что больше всего на свете хочет, чтобы Итан касался его снова и снова… всегда, на протяжении всей жизни. — Еще чуть-чуть.        — Для начала я хочу извиниться за тот отвратительный подкат в кофейне, правда, мне чертовски-стыдно.        — Да, действительно отвратительный подкат, не самый худший из всех конечно, но есть над чем поработать на будущее, — сказал Итан, тепло рассмеявшись, и начал смывать дождевым режимом душевой насадки пену с волос Доминика — та падала на края раковины, задерживалась на мгновение мыльными озерами и водоворотом утекала в слив, — пришлось сдержаться от желания отправить тебя на курсы пикапа.        — Хорошо, что не на прогулку под названием «нахуй», — признал Доминик, коротко улыбнувшись, — в тот момент… знаешь, правда казалась более отвратительной, романтичной — тоже, но отвратительной все-таки больше.        — Правда всегда лучше, даже если она отвратительная, романтичная — тоже, но отвратительная все-таки больше. И да, я тебя не передразниваю, так что сотри с лица выражение воинственности.        Доминик улыбнулся, тепло и непринужденно, но когда их взгляды пересеклись, шумно выдохнул, интуитивно обхватывая пальцами края куртки Итана, крепко сжимая до короткой вспышки боли от звеньев молнии.        — Хорошо, давай попробуем сказать правду: я влюбился в тебя до того, как впервые увидел… в ритм и тембр голоса, идеальную дикцию и контроль над интонациями… главной мечтой в тот момент времени было то, что я включу обаяние на максимум и уговорю тебя записать несколько голосовых сообщений, или стихов, или рассказов… не знаю, я бы слушал их постоянно… возможно, перед сном, возможно, в течение дня… любимые истории в мечтах бы заговорили твоим голосом, а я бы смог вернуться на мгновение в детство, во время, когда все было хорошо, беззаботно и просто… когда можно было не стесняться собственного страха и бежать в спальню родителей, едва расслышав вдалеке гром, зная, что вот она — безопасность, тепло и уют, — Доминик замолчал, боязливо вглядываясь в глаза Итана, но, показалось или нет, в них не было ни смеха, ни отвращения. — А потом я тебя увидел и все, пиздец — выстрел в голову стрелой Купидона и все прочие затертые до дыр метафоры… Я правда не знаю, что мной двигало, не знаю, почему вел себя как ребенок и считал, что мое «хочу» намного важнее твоего… Ну, на сколько романтично-отвратительно по шкале от одного до миллиона?        — Зависит от того, какая главная мечта на этот момент времени, — как всегда бесстрастно сказал Итан, разворачивая скрученное в рулон махровое полотенце, набрасывая на голову Доминика, аккуратно промакивая волосы и стирая остатки воды с шеи и ключиц; Доминик пытался объяснить себе, что именно чувствует сейчас, перебирал в голове известные слияния ощущений, от телесных до эмоциональных, и с трудом заставил себя остановиться на стабильности, спокойствии и безграничном доверии… именно сейчас он чувствовал, как, словно по щелчку пальцев, отключились бдительность, страх, спесь, вечное недовольство и ожидание худшего — никто и ничто в данный момент не представлял ни опасности, ни интереса. — О чем задумался?        — О том, что ты поступил правильно, — голос Доминика дрожал от непривычки озвучивать правду о чувствах, ощущениях и всем сокровенном, что творилось в глубине души, там, куда никому не получилось дотянуться; он чувствовал себя полностью обнаженным под внимательным взглядом, беззащитным и ранимым, но не израненным, сейчас — нет, — ты мог воспользоваться мной той ночью, но не стал… не знаю, из-за благородства или из-за отвращения ко мне, но…        — Не из-за отвращения, — перебил Итан, выбрасывая полотенце и флакон шампуня в ведро, — и не из-за благородства.        — Тогда из-за чего? Я п-правда не понимаю… в ту ночь между нами была духовная близость, но с наступлением утра мы превратились в незнакомцев… ты превратился в незнакомца… и, блядь, этот коктейль близости и отстраненности способен свести с ума даже самых уравновешенных людей на свете, а я и близко к ним никогда не подбирался. Это из-за того, что я его сын, да? Тейлора ты отверг по той же причине, да?        — Богатое воображение играет с тобой злую шутку — все далеко не так драматично, как ты себе представляешь.        — Я понимаю, что моя влюбленность тебя раздражала, злила, вызывала отторжение или порождала какие-то неправильные, возможно, даже меркантильные мысли, но, клянусь… — с каждым произнесенным словом Доминик ощущал душераздирающую обиду, которая проходилась по телу вибрирующими волнами, но не на Итана, не на себя, а на непонимание ситуации; он прокручивал ту ночь в памяти практически ежедневно, медленно, покадрово, но никак не мог понять, что именно сделал или сказал не так, — я хотел смотреть на тебя, слушать твой голос и смех, видеть, как ты улыбаешься, обнимать… я просто хотел быть рядом, по-настоящему… рядом с человеком, которому было по-максимуму похуй на мой дебильный характер, трагичную историю, на истерики и на все остальное, ведь он мог остановить весь этот театр вечной драмы одним взглядом или прикосновением. Пожалуйста, прости за этот сумбур… Господи, я так давно хотел высказаться, — Доминик дрожащими пальцами достал пачку сигарет из кармана джинсов, вытянул одну зубами и, прикурив, крепко затянулся, резко выдыхая дым носом, — обо всем этом… блядь, как же я злился, когда узнал… как ты мог выбрать его? Как, блядь, можно выбрать, сука, из всего города, из всего Богом проклятого мира неуравновешенного пацана с синдромом тотального контроля? Я… я ненавидел тебя, себя и снова — тебя…        — Что ты сейчас сказал?        — Прости… пожалуйста, прости меня за эту бестактность, я не хотел этого говорить, не имел права этого говорить… Господи, какой же я кретин.        — Да, это прозвучало бестактно, но почему ты на эмоциях сказал именно это?        — Почему? — Доминик истерично-горько усмехнулся, нервно стряхивая пепел в раковину. — Тейлор с ним из-за этого расстался… из-за контроля переписок, друзей, всего прочего, прикрываемого мнимой заботой… блядь, да он десяток только моих писем удалил, а, когда правда всплыла на поверхность, невинно похлопал ресницами и нелепо отмазался каким-то вирусом, обновлением, перезагрузкой и всем прочим бессмысленным бредом… — Доминик вздрогнул, заметив, что взгляд Итана в мгновение превратился из спокойного и теплого в немигающе-ледяной, и опасливо выставил ладони перед собой, — да-да, я не должен был этого говорить, мне жаль, пожалуйста, не злись на меня.        — Я не злюсь, — после минуты оглушающей тишины сказал Итан, интуитивно отойдя на шаг, прижался лопатками к холодному кафелю стены, ища дополнительную опору, и сильно, практически до ослепляющей боли, потер пульсирующие виски, — на тебя точно не злюсь, только на себя за то, что сейчас не чувствую ничего, кроме облегчения, — он провел ладонями по лицу, выдохнул скопившийся в легких воздух и расслабленно прижался затылком к стене, переводя взгляд на потолок. — Прости, мы немного отвлеклись от главной темы, что там было про влюбленность? Да-да, помню: раздражение, злость, отторжение и, Господи, прости — Дерек Морган… мы живем не в написанном тобой детективе, Доминик, не нужно искать мотив антагониста там, где его нет.        — Тогда скажи правду.        — Тебе была нужна стопроцентная любовь — я тогда не мог ее дать; не мог вылечить твою израненную душу потому, что моя была такой же; не мог остаться с тобой потому, что хотел побыть наедине с собой и погрузиться с головой в работу… вот и все.        — Вот и все… — повторил Доминик и, затушив сигарету об оставшиеся капли воды в раковине, выбросил окурок в мусорное ведро, — … не в том месте, не в то время, да? — Итан кивнул, улыбнувшись с легким оттенком грусти. — Все равно драматично, но мне стало гораздо легче… все это время мне казалось, что я сделал или сказал что-то не то.        — В некотором роде… в тот вечер в баре я планировал напиться, написать несколько грустных писем о безответной любви, разлуке, злости и взбеситься, не получив никакого ответа, потом — я бы нарвался на драку с первым попавшимся уебаном в надежде выплеснуть гнев и обиду, а в завершении, хуй знает, застрелиться от разочарования в жизни, Боге и замысле Вселенной? Но вместо этого прекрасного и чертовски, блядь, надежного плана, я слушал разговоры о юриспруденции и писательстве и всем видом пытался оттолкнуть тебя от себя как можно дальше, но, черт возьми, ты такой по-хорошему настойчивый с этими своими «ты ошеломляющий», «почему я не в твоем вкусе?», «я хочу тебя узнать», «съешь со мной хэппи мил», «ты ужасный педант», «почему я не могу остаться с тобой?», «останься как минимум навсегда», «мой спасательный круг»… блядь, да мне в жизни так много добрых слов бескорыстно никогда не говорили. Тебе же, черт возьми, на все было плевать… на работу, заработок, статус, марку машины, размер члена, историю, блядь, болезни и всю прочую хуйню… ты первый, кто пригласил меня на ужин… — Итан истерично усмехнулся и, запрокинув голову, поднес к губам сигарету, щелкнул зажигалкой, крепко затянулся и выдохнул столп дыма под потолок, — … и последний… какой пиздец.        Доминик выглядел ошеломленным неожиданным откровением, а внутри ему до боли и сорванных связок хотелось кричать от понимания того, что они по сути одинаковые, искалеченные и неверящие в то, что их можно полюбить просто и бескорыстно; у обоих — тщеславие не грех, а прочная, пуленепробиваемая броня, разбитые вдребезги сердца и полное отсутствие надежды на счастье во взгляде и мыслях. Они оба с самого детства жили как никому ненужные, портящие вид сорняки, которые все кому не лень топчут и вырывают с корнем, говоря надменным всё-знающим голосом, как нужно жить правильно, но они все равно прорастали с невероятной тягой к жизни, к стремлению большего, к жажде добиться, чтобы доказать… в первую очередь себе, что их мечты и цели ничем не хуже… а чем яростнее их смешивали с дерьмом, тем сильнее они разрастались, отвоевывая для себя место в жизни; отсюда — дерьмовые характеры, извечное «мне никто не нужен» и «дайте хоть кого-нибудь, чтобы выплеснуть скопившуюся внутри любовь и заботу»… а в ответ только упреки, разговоры о неоправданных ожиданиях, об ошибках без возможности защититься, без шанса на спасение или право вето… обоих заставляли чувствовать себя запрограммированными роботами, а не людьми с душой, громко-бьющимся сердцем, мечтами и мнением.        — Мне до сих пор плевать, — на полушепоте выдохнул Доминик, поднимая взгляд от кровавых следов полумесяцев ногтей на костяшках пальцев на Итана… в данный момент не было ощущения ни прошлого, ни возможного будущего, ничего — только здесь и сейчас. Первый порывистый поцелуй окрасился неловкостью, нежностью и болью. — Боже, — с надрывом прошептал Доминик, чувствуя, как в мгновение парадигма жизни выровнялась, сталкиваясь с другой, а личная terra incognita стряхнула с себя темные пятна, которые прежде, подобно черной дыре в космосе, только разрастались, убивая внутри доброту, сострадание, эмпатию и веру в себя и будущее.        Доминик обнял дрожащими ладонями лицо Итана, прижался к его лбу своим, жадно дыша их общим кислородом, и поцеловал в губы, скулы, глаза, и снова в губы, которые на ощупь — обезвоженные, дрожащие и теплые. Поначалу они не знали, куда деть руки, но тела, поддаваясь инстинктам, страсти и желанию, подсказывали, посылая по нервным импульсам электрические разряды — одна ладонь на затылок, пальцами растрепывая волосы, а вторая на шею, чтобы почувствовать, просчитать пульсацию сонной артерии; это жизнь — подумали оба одновременно — стучит под кожей и дрожащими пальцами. В поцелуях присутствовал привкус горечи, боли и безграничного счастья с полутонами слов, произнести которые сейчас невозможно физически; Доминик ощутил пальцы, перебирающие волосы на затылке, и шумно выдохнул, когда каждый миллиметр реберной клетки задрожал, чередуясь короткими и длинными импульсами, а сердце звучно забилось — глаза инстинктивно закрылись, он подался вперед, крепко обхватил ногами талию Итана, скрещивая их в щиколотках на пояснице, прижимая ближе к себе, еще ближе и еще, и почувствовал, как на глазах выступили слезы искренней сентиментальности — ресницы щекотали покрасневшую щеку, дрожащие подушечки пальцев мимолетно огладили шею под линией роста волос, вплелись в волосы, потянули на себя, еще ближе, еще больше, еще сильнее; температура воздуха поднялась настолько стремительно, что стало жарко, а мир сузился до ощущения теплых губ, которые по плечам, шее, вверх по кадыку, подбородку к губам, вновь и вновь к губам.        Порой в жизни встречается боль, которую невозможно замаскировать ни таблеткой адвила, ни толстым слоем заживляющей мази, поэтому остается верить и надеяться, что однажды ты станешь тем самым для человека, который полюбит тебя за тебя, и никогда, блядь, никогда нельзя даже думать о том, что этого может не произойти; у каждого человека свое личное одиночество, разъедающее мысли и разум, но лекарство для всех одинаковое: достаточно того, чтобы знать, что в нем нуждаются, неважно кто и неважно насколько сильно, важно только — знать, ведь именно это будет первым шагом к любви, к себе и окружающим, к реальности и мечтам, к страхам и снам, ко всему, что окружает.

Вещи не такие, какими они кажутся. Мы никогда не знаем всех деталей. Поэтому не стоит судить о том, что произошло или происходит с нами. (Остров проклятых Деннис Лихэйн)

Четверг, ночь после Статен-Айленда.

       Электронный замок домофона оглушающе-громко запищал, неровная штукатурка подъездного коридора царапнула кожу под легкой тканью пальто, Дэнни жарко выдохнул в страстный поцелуй, обхватил дрожащими пальцами ремень на джинсах Итана, крепко притянул к себе, вынуждая упереться рукой в стену рядом со своей головой, и блаженно застонал, когда ладонь легла на бедро, а пальцы сладко-больно впились в ткань брюк, требовательно закидывая ногу на талию; нетерпеливый, обжигающим шепотом сказал Итан, коротко зажмуриваясь от ослепляющих лампочек под потолком, и широким мазком языка прошелся от ключиц Дэнни вверх по шее, кадыку, линии нижней челюсти и подбородку навстречу к губам, всего четыре этажа осталось.        Итан раздвинул полы пальто Дэнни, вытянул рубашку, заправленную в брюки, коснулся подрагивающими подушечками пальцев разгоряченной кожи, точечно обводя мышцы пресса и тазовые кости, и вспомнил, как делал это впервые с ярким оттенком страха и любопытства, но сейчас не было страха, наоборот: оторваться как минимум непростительно — разве можно выучить манящие изгибы и крутые повороты сокровенных мыслей, ни разу не дотрагиваясь до кожи и души и не зная наизусть их пьянящий аромат?        Ладони Дэнни скользнули по груди Итана, разводя полы куртки в стороны, переместились на плечи, потом — ниже, к локтям и запястьям, а пальцы обхватили манжеты и резко дернули вниз; обе жаждущие близости руки Дэнни были перехвачены ладонью Итана, пальцы крепко сжали запястья, а горячий шепот разбился о губы, миссис-платье-в-горошек днем и ночью смотрит в глазок — не хочу, чтобы она разбогатела из-за нашего видео на Pornhub. Дэнни коротко кивнул, жадно припадая к губам Итана в развязано-порнографическом поцелуе, и жарко выдохнул от ощущения потери опоры под ногами.        Придерживая Дэнни одной рукой за талию, прижимая максимально-близко к себе и ни на секунду не отрываясь от требовательно-сладкого поцелуя, Итан второй рукой спешно искал связку ключей в карманах, аккуратно поднимаясь по ступеням; путь до этажа занял несколько минут, ключ вошел в замочную скважину, трижды провернулся, издав тихий треск, ладони соединились с громким хлопком, освещая пространство гостиной приглушенным светом, лопатки Дэнни впечатались в полотно двери, куртка и пальто упали к ногам; температура тел поднялась, словно по щелчку — Итан стянул футболку через голову, Дэнни прошелся влажными поцелуями по контурам татуировок на плечах, ключицах и груди, пока пальцы Итана нарочито-медленно расстегивали пуговицы на его рубашке; пуговица и молния на брюках были расстегнуты следом — Дэнни горящими глазами смотрел в центр потемневших зрачков Итана, жадно облизывая пересохшие от дыхания и желания губы. Тумбочка наклонилась и упала на пол, ключи и губки для обуви гулко звякнули — Итан потянул Дэнни на себя, с каждым шагом к лестнице оставляя на нем меньше одежды; терпеть до спальни казалось безумием: в очередной раз потеряв опору под ногами, Дэнни, повалив флаконы с духами, оказался на высоком комоде, завел руки за спину, крепко обхватывая пальцами перила лестницы, и чувственно выдохнул, когда Итан закинул его ногу на плечо, расстегнул молнию на ботинке и, нежно поцеловав в щиколотку, сбросил, переходя ко второй ноге.        — Я так сильно тебя люблю, — возбужденно прошептал Дэнни, обнимая ладонями лицо Итана, притягивая к себе, оставляя на губах упоительно-пылкий поцелуй, и, спрыгнув с комода, одним взглядом сказал, что пришло время поменяться местами; пальцы, танцуя самый откровенный танец на свете, скользили по груди, от желания и страсти пересыхало во рту, Дэнни разомкнул губы, жадно слизывая с языка Итана сладкую после виски и сока слюну, и опустился на колени, проходясь влажными поцелуями и жаром языка по кубикам пресса и низу живота, — блядь, я с ума схожу.        Итан прерывисто выдохнул, заводя руки за спину, расставляя их в стороны, крепко, до побелевших костяшек, обхватил пальцами края комода и на мгновение запрокинул голову к потолку — под веками взорвались яркие вспышки фейерверков, по телу прошли импульсы жара, пульс учащенно забился стоило взглядам столкнуться. К этому невозможно привыкнуть потому, что каждый раз как первый: чувственный, заинтересованно-исследовательский, восхитительный и такой, блядь, правильный — в нем ни капли робости, паники и страха, только — уверенность, четкие знания как, что и когда… и это, черт возьми, окончательно отключает разум. Это не банальный секс с сильным желанием кончить, это — искусство, картина, где каждый мазок чертовски-важен и последователен. Медленно, играючи, ласково, быстро, глубоко и снова нежно; у Дэнни — покрасневшие щеки, испарина на лбу и пристально-изучающий взгляд из-под полуопущенных ресниц, он красив одновременно по-невинному и чертовски по-блядски, и это невероятно.        — Люблю тебя, — хрипло прошептал Итан, смотря помутненным взглядом Дэнни в глаза, жестом заставляя подняться на ноги — ладонь ложится на шею, пальцы крепко сжимают волосы на затылке, губы прикасаются к губам в исступленном поцелуе, выкачивая из легких весь кислород разом, — больше всего на свете, — Дэнни жадно хватал ртом воздух, крепко сжимая пальцами края комода, целуя снова и снова, до дрожи в руках, в груди и ногах — быстрый взгляд поверх плеча, обжигающее дыхание Итана скользит по шее и тихий, едва-различимый шепот говорит, — если не ты перевесил картины, то у нас огромные, блядь, проблемы.        Дэнни отстранился на мгновение, резко выдохнул и, обнимая ладонями лицо Итана, прижался к его лбу своим, заставляя разум работать сейчас, когда думать не получается физически.        — Абстракционизм должен быть справа, — ответил Дэнни в поцелуй после полуминутной паузы и по взгляду понял, что что-то не так — приблизившись, нежно провел пальцами по щеке Итана, вверх по скуле к уху, а затем — к уголку глаза, вырисовывая на виске крохотный знак вопроса.        — Не знал, что ты можешь быть настолько чувственным, — жаркое дыхание Итана разбилось о пульсирующую сонную артерию, кожа над ней покрылась мурашками, ладони скользнули по спине, очерчивая пальцами острые лопатки, вниз по позвонкам, к пояснице, и еще ниже, — хочу тебя на диване — ты согласен, или что-то изменилось? — Дэнни выдохнул в жаркий поцелуй, обнял Итана за плечи и, запрокинув голову от неподдельного наслаждения, беглым взглядом скользнул по удобно-расположенным на виду стене, лестнице и участку полуэтажа; полумесяцы ногтей вошли в плечи на мгновение, следом их ласково коснулись подушечки пальцев. — Уверен?        — На сто процентов, — сказал Дэнни, отстранившись, и, перехватив Итана за руку, крепко сжал пальцами ребро ладони, ведя к дивану, находу высвобождаясь из брюк, оставляя их на полу; страстный поцелуй, пальцы с крепкой хваткой в его волосах и вот ладонь уже обхватила спинку дивана, а возбужденный взгляд прошелся по криво-повешенной картине на стене. — Не сдерживайся, пусть миссис-платье-в-горошек пострадает этой ночью, — жаркий выдох сорвал последний ограничитель: поцелуи опали звездами на плечи и лопатки, мазок языка скользяще прошелся по длине позвоночника до поясницы, ладони крепко сжали бедра, удерживая на месте и окончательно мутя рассудок, Дэнни хрипло вскрикнул и блаженно закатил глаза, — блядь, как же сильно я тебя люблю.        Полумесяцы ногтей впились в подлокотник дивана, продавливая кожу, пальцы побелели, по тыльным сторонам ладоней прошла вибрирующая дрожь, кровь, несущаяся по капиллярам, венам и артериям накалилась настолько, что Дэнни подумал, что просто-напросто умрет от наслаждения, ласк и от граничащего с болью возбуждения; Итан поднялся на ноги, пальцы свободных рук переплелись, по виску Дэнни скатилась капля пота, частая пульсация сердца била в лопатки отбойным молотком; первое плавное движение, зубы сладко-больно сжимают кожу на влажном от поцелуев плече, голова кружится от смены ритма, с медленного и чувственного на резкий и сильный, по телу разливается обжигающая дрожь — Дэнни интуитивно повернул голову набок, врезаясь губами в губы Итана в собственническом поцелуе — ладонь ложится на шею, на мгновение перекрывая кислород, и им так, блядь, хорошо; Дэнни завел руку за голову, вплелся пальцами в волосы Итана, еще ближе, еще глубже, еще жарче, еще больше.        — Я тебя люблю, очень сильно, — шепот Итана потонул в стонах Дэнни, пальцы, сильно надавливая подушечками, прошлись по длине позвоночника, вынуждая наклониться вперед, еще ниже — ладонь нашла опору в виде сидения дивана, скользнула выше, сбрасывая одеяло вместе с ноутбуком и колонками на пол, взгляд прошелся по столешнице; поцелуями по шее, плечам и лопаткам — Дэнни жарко выдохнул от тесно-переплетенной нежности и грубости, впился полумесяцами ногтей в кожу подушек и, обернувшись, бегло указал взглядом на загнутый угол ковра, — блядь, чертовски-сильно.         Мгновение, и Дэнни спиной на сидении дивана, ладонь сжимает подголовник, вторая лежит на затылке Итана, притягивая ближе к себе, колени крепко обхватывают бедра, а градус температуры их личного кислорода повышается все выше — он запрокинул голову, душераздирающе-надрывно застонал от ощущения расцветающих засосов на шее, кадыке и ключицах, темп ускорился и снова замедлился… и эти ощущения, черт возьми, разрывали реберную клетку бешеным сердцебиением изнутри; пальцы Итана — в мокрых волосах Дэнни, губы впитывали выступившие на глазах слезы восторженного удовольствия, поцелуи рассыпались по лицу, оставляя обжигающие отпечатки на лбу, веках, скулах, щеках, губах… полумесяцы ногтей Дэнни по спине Итана, проходятся-царапают-разрывают кожу больно, до кровавых царапин на плечах и лопатках, страстные стоны разбились о губы, утопая в череде поцелуев; у Дэнни все — как в тумане: реальность плывет перед глазами, комната вращается в сознании, а он сам обессилен, счастлив и возбужден настолько, что получается только дышать через раз в перерывах между бесконечными «люблю тебя, люблю»; вспышка света — он снизу, еще вспышка — уже сверху и здесь эмоции на пределе: слушают, смотрят, изучают, падают с неба звезды или метеориты — плевать, ведь ему классно, хорошо, охуенно до ярких вспышек, тихих хрипов и дрожи по телу; я больше не могу, слетает с губ, и Итан улыбается, целуя и входя глубже, обнимая крепче, прижимая ближе… у Дэнни не оргазм, а взрыв солнечной системы — ослепляющий, красочный, долгий и чертовски-мощный — от слабости глаза прикрыты, ресницы трепещут, губы и пальцы дрожат, дыхание надсадное, а расслабление, завладевшее телом, сменяется щемящей в груди нежностью: Итан укладывает его разгоряченной щекой на прохладную подушку, накрывает тонким пледом, прижимает ближе к себе, укрывая в объятиях от всего мира разом, кончики пальцев ласково, практически не касаясь, скользят по спине, порождая мурашки, пальцы второй руки перебирают мокрые пряди волос, распутывая, гладят по виску и скуле;        — Я так сильно тебя люблю, больше всего на свете, ты — самое дорогое, что у меня есть, — Итан произносил слова-признания тихо, практически не шевеля губами, но Дэнни казалось, что это звучало оглушающе-громко, настолько, что все человечество могло услышать; он улыбался в короткие, нежные поцелуи, слабо жмурился в объятиях и инстинктивно прижимался ближе, чтобы чувствовать больше — подушечки пальцев скользили по плечу Итана, принося негласные извинения, оглаживали ключицы, акромион, проходились по татуировкам, переходили на грудь, ребра, поднимались к шее, а губы прижимались к губам, я безгранично тебя люблю.

Пятница, раннее утро, три часа до начала рабочего дня.

       Твой телефон полчаса вибрирует, не останавливаясь ни на секунду, ласковым шепотом проговорил Артур, вставая коленями на край кровати, и погладил Эшли по щеке подушечками пальцев, нежно целуя в висок, ответь на звонок. В ответ — сонное, неразборчивое бормотание, которое можно расшифровать исключительно как «пусть нахуй идут со своими специальными предложениями и интернет-провайдерами». Ответь на звонок, повторил Артур настойчивее, проходясь приоткрытыми губами и кончиком языка по шейным позвонкам и лопаткам, ведя пальцами изогнутые линии по спине вниз к пояснице, подцепляя резинку боксеров, оттягивая и резко отпуская — Эшли раздраженно вздохнул, завел руку за спину, сжал в ладони край футболки и одним ловким движением перебросил Артура на пустую половину кровати, нависая сверху, упираясь одной рукой в матрас рядом с его головой, а пальцами второй обхватывая подколенную ямку и отводя ногу в сторону, нарываетесь, мистер-высшая-математика.        Зрачки расширились со скоростью звука, пальцы сплелись в замок на шее, Артур приподнялся на лопатках, припадая к губам Эшли в жадном поцелуе; искренние поцелуи происходят исключительно наедине, когда сливаются не только губы, но и души, ведь поцеловать можно кого угодно, а будет ли это настоящим поцелуем — большой вопрос.        Эшли потянул Артура на себя, приказывая забраться на бедра и обхватить талию ногами, провел ладонями от поясницы вверх по позвоночнику до лопаток, подцепил пальцами ворот футболки, помогая снять, отбросил ее в сторону и поймал шумный возбужденный выдох губами; Артур уперся коленями в матрас, положил ладонь на правую сторону шеи Эшли, тактильно кайфуя от выбитой татуировки, и чередой торопливых поцелуев скользнул по левой, девственно-чистой, стороне, вверх до уха, ответь на звонок.        — Если ты не заметил, я чертовски-занят, — прошептал Эшли, запуская пальцы в волосы Артура, заставляя откинуть голову назад, и обхватил губами кожу над быстро-быстро бьющейся сонной артерией, — говорить по телефону не получится физически, — Артур увернулся от поцелуя, поиграл бровями и, уперевшись ладонями в плечи Эшли, требовательно наклонил его назад, чертовски-сексуально проводя шариком пирсинга по верхнему ряду зубов и бросая быстрый взгляд на тумбочку и стакан воды со льдом, — блядь, — прерывисто выдохнул Эшли, падая спиной на кровать, свешивая руку на пол, на ощупь стараясь найти джинсы и вибрирующий телефон в одном из карманов. Артур залпом выпил воду, обхватил губами подтаявший кубик льда, нависнув над Эшли, провел им по губам, щеке, шее, груди и, втянув в рот, опустился ниже, ласково отгибая резинку боксеров. — Слушаю, — сбивчиво пробормотал Эшли, отвечая на звонок, откинул голову назад, крепко зажмуриваясь, и, дотянувшись до лица Артура, нежно погладил его кончиками пальцев по щеке, — да-да, отлично слышно… фа-а-к, блядь, да говори ты уже!        У Эшли в голове — разрастающийся вакуум белого шума: голос Итана через динамик кажется чертовски-далеким и тихим, ответом на реплики служат только жадные вдохи, резкие выдохи, невнятные бормотания и полустоны-полувсхлипы; Артур, блядь, необыкновенный, внеземной, совершенный и, черт возьми, до дрожи по телу, фанатично-увлеченный: холод льда тесно переплетается с жаром губ и языка и это — больше, чем наслаждение, больше, чем страсть, больше, чем любовь как минимум на несколько октав; пальцы Эшли в волосах Артура подрагивают, когда он отстраняется, приподнимается, целует в раскрытые губы упоительно-интимно, мажет языком по языку и опускается опять, находу забирая из стакана второй кубик льда.        — Нахуй иди, — через резкий выдох произнес Эшли, крепко стиснув пальцами простынь, и, приподнявшись, помутненным взглядом посмотрел Артуру в глаза — темно-синие, практически черные, живые без пленки линз — ловя ответный восхищенный взгляд, — я тебя люблю, — прошептал Эшли и закусил нижнюю губу, когда штанга пирсинга надавила на головку члена, — блядь, да напиши ты смс, — звонок был сброшен, телефон упал на пустую половину кровати, Эшли, перехватив Артура за запястье, потянул его на себя, сталкиваясь губами в настойчивом поцелуе, положил ладонь на шею, прижимая ближе к себе, и пробежался пальцами по позвоночнику, — готов?        — С четырех утра готов, — раздраженно выдохнул Артур в губы Эшли, — мистер-я-устал-после-работы.        — Нарываешься.        — Именно, блядь… — Артур впился полумесяцами ногтей в плечо Эшли, закусил зубами его нижнюю губу и, шумно выдохнув, приподнялся на коленях, чтобы спустя мгновение медленно опуститься, — сколько у нас времени?        Минут пятнадцать, прошептал Эшли, скользнув томным взглядом по покрасневшему лицу Артура, по острым ключицам, по кресту на груди, по выступающим ребрам и непроизвольно застонал, видя, как он сексуально откидывает голову назад, как напрягаются мышцы пресса от каждого скользящего толчка, как по шее бегут капельки пота и как в мгновение становятся мокрыми волосы, — какой же ты красивый, — их пальцы переплетаются, Артур нависает сверху, упираясь одной ладонью в матрас, второй — в плечо Эшли, вздрагивает от крепкой хватки пальцев на талии, прижимающей ближе, и срывается на безмолвный крик, коротко зажмуриваясь от идеально-отработанных движений; вспышки перед глазами взрываются падающими кометами, прикосновения отдаются вибрацией, а поцелуи — нежностью; Артур упирается в матрас обеими ладонями, но от слабости падает на дрожащие предплечья, полностью отдавая инициативу в руки Эшли, и это, блядь, лучшее его решение за всю жизнь — сумасшедший темп пускает импульсы тока по телу, заставляет пальцы на ногах подгибаться, полностью освобождает разум от мыслей об отчетах, цифрах и завтрашнем дне; пожалуйста, умоляюще прошептал Артур на ухо Эшли и, жарко выдохнув, царапнул кромкой зубов по острой скуле, давай одновременно; оргазмом накрывает как волной, по ногам пробегают болючие судороги, сердце бьется в груди как заведенное, холод простыней пустой половины кровати не отрезвляет — тише-тише, прошептал Эшли, ласково целуя Артура в дрожащие губы, все хорошо, дыши, я рядом, он не целует в ответ, только аритмично-надсадно дышит в рот, водит покалывающими пальцами по его щеке вверх-вниз и крепко зажмуривается перед тем, как, прокашлявшись, сказать: сейчас пройдет… блядь, это было фантастически… я тебя люблю.        Артур часто шутит о том, что такими темпами и года не проживет без кардиостимулятора, звонко-истерично смеется и каждый раз небрежно отмахивается, когда Эшли настаивает на обследовании; он врет о нехватке времени, о постоянной нагрузке на работе, тянется к сигарете и чашке цикория, мысленно представляя вместо него крепкий эспрессо, двойной и даже тройной. Он справится, всегда справлялся.        — Сегодня, слышишь меня? — Артур с трудом приоткрыл глаза и мысленно выругался, отмечая серьезное выражение лица Эшли и нахмуренные брови. — Никаких, блядь, отговорок больше, понял?        — Понял.

Пятница, раннее утро, до начала рабочего дня: два часа и сорок минут.

       Губы, пропитанные кальвадосом насквозь, ласково скользили по щеке, едва-едва прихватывая кожу, по плечам распускались соцветия мурашек, тихий шепот проникал в сознание, смешиваясь с кровью и разливаясь по телу, дрожащие пальцы, крепко-переплетенные с другими, окольцованными, коротко подрагивали в такт учащенного пульса, тихая музыка ласкала слух приятным, ритмом — Алистер выдохнул в неторопливо-эротический поцелуй, отстранился, падая затылком на подушку, и зажмурился, тепло улыбнувшись, от нежного прикосновения кончиков пальцев к линии нижней челюсти, подбородку и губам, твоя любовь охватывает меня целиком; чувственные поцелуи в уголок глаза, скулу, ямочку на щеке и кончик носа, рука в руке и нежное прикосновение губ к костяшкам пальцев, вторая ладонь скользнула по бедру вниз к колену и еще — до щиколотки, я хочу затеряться в тебе, в твоем мире; Алистер приподнялся на локтях, погладил Тейлора по щеке и, прижавшись к его лбу своим, блаженно прикрыл глаза, запуская пальцы во влажные волосы, наслаждаясь общим кислородом, пропитанном любовью, и растворяясь в головокружительно-пьянящих ощущениях потрясающей близости.        — Господи, — прошептал Алистер, обнимая Тейлора за шею, и прижался к его губам в исступленном поцелуе, — нужно было взять отпуск на неделю и провести его в кровати, — голос его — устало-томный, румянец со щек не сходит последние три часа, а тело одновременно трепещущее и истощенное, подрагивало от каждого мимолетно-случайного прикосновения, — я безумно тебя люблю.        — Я тоже тебя люблю, безумно-сильно, — ответил Тейлор, аккуратно-ласково убирая влажную челку Алистера с уголка глаза, и провел подушечкой большого пальца по вееру ресниц и подрагивающему веку, стирая дымку кайала, — ты — все, что мне нужно.        Взаимно, тихо-тихо прошептал Алистер, потянув Тейлора на себя, лег на бок, тепло улыбнулся в ответ на нежное оглаживание скулы и придвинулся ближе, полностью растворяясь в объятиях и скольжению кончиков пальцев по лопаткам; из маленьких колонок, развешанных под потолком, полилась мелодия арфы, предрассветные лучи осторожно прикоснулись к оконным стеклам, солнце, коварное и жестокое, поднималось над Сохо — громкий звонок испугал настолько, что Алистер нервно дернулся и успокоился только тогда, когда Тейлор обнял крепче и ответил на звонок.        — И тебе доброе утро, — сонно проговорил Тейлор, поворачивая телефон экраном к Алистеру — он лениво махнул рукой и, по-кошачьи замурчав, прижался ближе, скользя кончиками пальцев по предплечью и вырисовывая смазанные сердечки, — что с голосом? Зачем нам ехать в парк Маркуса Гарви в пять утра? Какая пробежка? Итан, отвали — два с половиной часа до работы, какая, к черту, проблема с картотекой? Сам ты — безнадежный.        — Картотека — это сигнал «опасность», — прошептал Алистер и тихо рассмеялся в ответ на: «защитник человечества, ты великолепен, бросай этого безнадежного неудачника и лети ко мне в объятия», — нас же слышат, — он приподнялся на локте, дотянулся до ящика тумбочки, открыл, взял полотенце и, тепло улыбнувшись, поцеловал Тейлора в губы, — какой вход в парк? Хорошо, будем через сорок минут, до встречи, красавчик. А ты почему еще лежишь? — непонимающе спросил Алистер, когда звонок оборвался, не обращая никакого внимания на вопросительно-приподнятую бровь Тейлора, и, опустив стопы на пол, встал с кровати, крайне-сексуально оборачивая полотенце поверх бедер. — Быстрее, большой Босс не любит опоздания.        — Вы только что флиртовали.        — Прекрасная наблюдательность, — ответил Алистер, подхватывая с гримерного стола мицеллярную воду, выливая несколько капель на ватный диск, и приложил его к закрытому веку, стирая остатки макияжа, — люди, как вид, в принципе омерзительны, все без исключения, поэтому, кто я такой, чтобы быть идеальным?        — Ты — сверхчеловек.        — Ммм, интересное замечание, — признал Алистер, распутывая пальцами волосы, подходя ближе к кровати, галантно протягивая руку, — быстрее, природные ресурсы сами себя не сберегут.         Алистер жарко выдохнул, когда Тейлор поднялся с кровати, обнял его со спины поперек живота и груди, дразняще-чувственно поцеловал в шею, плечо и снова в шею и сомкнул зубами мочку уха; быстрый взгляд на циферблат часов, спешное прокладывание оптимального маршрута в мыслях — нормально, за десять минут доедут — наклон головы набок, дрожь от поцелуя в ключицу и жгуче-ледяного прикосновения ладони к бедру и мученически стон — полотенце упало к ногам.        Череда мгновений, когда перед глазами непроглядная пелена, когда ощущения и эмоции на пределе, когда каждый шаг вперед — шаг в неизвестность; яркость лампочек под потолком ванной ослепляет, дрожащими ладонями и лбом в кафель стены, обжигающая вода опадает на голову и плечи, накаляя страсть до предела — крики, надсадно-восторженные, звучат в ушах Тейлора оглушительным эхом, которое от стены к потолку, а от него — в разум; поцелуями по шее и плечам, пальцами по волосам, ласково-нежно, чтобы на контрасте с ритмом голова отключилась полностью, ладонь свободной руки по груди Алистера, до живота и ниже — и это пик, кульминация, столкновение жара и холода, сбитое дыхание и тихий одновременный шепот: «я тебя люблю».

Пятница, раннее утро, до начала рабочего дня: час и тридцать восемь минут.

       Семиэтажный жилой дом на 124-й улице, напротив парка Маркуса Гарви, со стороны кажется безликим, бежево-серым, непримечательным и не выделяющимся даже на фоне низкорослых собратьев; Гарлем по-особенному мрачен, неприветлив и холоден: его терзают сильные порывы ветра, с неба по крышам бьет моросящий дождь, бездомные с гремящими тележками топчут улицы, с утра до вечера, и так ежедневно. Обожженная дверь с расплавившейся ручкой на пятом этаже опечатана ярко-желтой оградительной лентой, из ближайших соседей — мать-одиночка, работающая в две смены, и обезумевший старик, выгуливающий блохастого кота на поводке-цепочке, возможно, также есть клопы, пауки и крысы, но Итану по-большому счету плевать — он поднимает край ленты, толкает ладонью дверь и сам заходит в квартиру первым, осматривая обстановку; нормальное, жил в местах и похуже: в воздухе пахнет гарью и прогорклым дымом — он открывает окна настежь, жадно вдыхает аромат приближающегося ливня и кладет ладони на широкий, сколотый по краям подоконник, смотря на проглядывающийся через туман Манхэттен.        — Нет, не нужно, оставь все на своих местах, — Дэнни, стоявший у проржавевшей раковины и готовый вот-вот поднести пыльную тряпку под аэратор крана, замер, обернулся через плечо и, отряхнув мелкие частички грязи с ладоней, согласно кивнул, отходя на шаг назад, — жизнь и так стала слишком дешевой, а смерть — и вовсе бесплатной, — Дэнни коротко вздрогнул, когда по оконной нише прошла крупная трещина от сильного удара, и, сократив разделяющее их с Итаном расстояние, обнял за талию, прижимаясь лбом к пространству между лопаток, — чьи-то, блядь, грязные отростки касались твоих вещей…        — Ти-ше, — ласково прошептал Дэнни, приподнимаясь на носочки, аккуратно отгибая ворот куртки, мягко прижался губами к шее Итана и бережно переплел пальцы их соединенных рук, — мы не будем говорить об этом сейчас, поэтому сотри с лица выражение человека, ищущего пределы в выдуманной им же функции.        — Блядь, — раздраженно выдохнул Итан, но, спустя мгновение, улыбнулся и вытянул пачку сигарет из кармана джинсов вместе с зажигалкой, — что этот нервный и расчетливый мудак еще рассказал обо мне, пока я выходил за кофе?        — Да так, мелочи всякие… вроде любви к короткометражным фильмам Уолта Диснея тридцатых годов для «Universal».        — Это не было любовью, — Итан крепко затянулся, выдохнул несколько идеально-ровных колец подряд и провел рукой, разрушая целостность дыма в воздухе, — только — моментом, когда я не чувствовал себя дефектным, — пальцы, скользящие вверх-вниз по плечу, дрогнули, Дэнни крепко зажмурился, чтобы не расплакаться, и медленно выдохнул, прошептав: «прости, я не хотел…», — ти-ше, — Итан выбросил сигарету в открытое окно, повернулся к Дэнни и, обняв его лицо ладонями, нежно поцеловал в лоб, переносицу, кончик носа и, наконец, в губы, — пожалуйста, давай договоримся, что ты не будешь писать о том, как просыпаешься и засыпаешь в рыданиях; правда, я и так знаю, что ты влюблен в свои рыдания намного сильнее, чем в меня, — Дэнни отстранился, театрально закатил глаза и улыбнулся в поцелуй, обнимая Итана за шею, прижимаясь ближе и вздрагивая всем телом, когда обжигающе-горячие ладони приподняли край футболки на спине и легли на талию, а пальцы сладко-больно провели по коже, порождая волну мурашек, пробежавшую по длине позвоночника. — Знаю-знаю, я тоже буду безумно скучать.        — Фу, меня сейчас стошнит — развели тут свои пидорские сопли.        — Нахуй иди, — ответил Итан, указывая взглядом на потрепанный временем диван, — кофе в термосе.        Эшли кивнул, осмотрелся по сторонам, картинно закатил глаза, прижался бедром к обожженной барной стойке и, открутив крышку, отпил несколько больших глотков крепкого кофе.        — Так и, что мы делаем в этом Букингемском дворце, ждем королеву на прием?        — Сядь на блядский диван, — Эшли с грациозностью холщового мешка с овощами плюхнулся на диван, театрально отмахнулся от поднявшегося облака пыли и похлопал ладонью по бедру, призывая Артура сесть максимально-рядом. — В нашей квартире установили прослушку… — вошедший в этот момент Тейлор нервно повел плечом, кофе изо рта Эшли выплеснулся на пол, — серьезно, блядь? Я говорю, что в нашей, блядь, квартире прослушка, а ты драться собрался?        — Какого хуя он здесь делает?        Итан оставил вопрос без ответа, погладил ладонями по плечам Дэнни и, отстранившись на шаг назад, раздраженно выдохнул, нервно проведя пальцами по волосам.        — Полностью согласен — въебешь мне попозже, — Тейлор, натянуто улыбнувшись, вырвал термос из пальцев Эшли и, демонстративно обтерев горлышко ладонью, отпил несколько глотков, — что ищут?        — Коллекцию «Harvard Business Review», — сказал Итан, прикуривая сигарету, — что за вопросы, Тейлор, разумеется ищут компромат.        — На убийцу Кеннеди? — Эшли выставил ладони перед собой, поймав разъяренный взгляд Итана, и отклонился назад, прижимаясь лопатками к спинке дивана. — Окей, не наше дело. Как вошли? Замок взломан?        — Открыли ключом, — обессиленно сказал Итан, прижимаясь бедром к подоконнику, — комплекта всего два: у меня и у Дэнни, но так, как кое-кто из нас страдает синдромом повышенного контроля, то слепок сделали с моих.        — Когда?        — Трахайся почаще — у тебя отлично работает голова после оргазма, — Итан провел ладонью по лицу, усмехнулся на язвительный смешок Эшли и выдохнул скопившийся в легких воздух, — в ночь теракта мы с Лиамом работали в амбулатории, у одного пациента началось внутреннее кровотечение, он мне куртку с рубашкой заблевал… короче, это был единственный момент, когда ключи были не при мне примерно десять-пятнадцать минут.        — Дохера подозреваемых, на кого думаешь? — Итан кивнул в сторону пробковой доски на стене, на которой в три столбика растянулись списки фамилий. — Ты, я вижу, провел ночь за активным мозговым штурмом. Окей, что ты хочешь он нас?        — Помощи? Для начала нужно разделить всех сотрудников Центра на два лагеря и поэтому, котики, вам придется подраться, хорошо так подраться, достоверно.        — Как наша драка поможет? — Тейлор прижался плечом к обгоревшей балке и, обняв Алистера за талию, провел подушечками пальцев по ряду ребер.        — Ваша драка, прекрасный, поможет мне защитить Дэнни — он встанет на сторону Эшли и мы громко расстанемся, а дальше каждый из нас включит интуицию на максимум и будет вычеркивать фамилии с доски.        — Кого именно мы ищем?        — Того, кому чертовски-выгодно продать мое безоговорочное доверие.

Сейчас. Слоун-Кеттеринг.

       — Все-все, — прошептал Итан, ласково проводя пальцами по волосам Доминика, — не переживай, все будет хорошо, поверь: ты заслуживаешь гораздо большего; да, нам безумно-хорошо друг с другом, но неужели только я чувствую, что что-то не так? — Итан обнял ладонями лицо Доминика, провел кончиком носа по его носу и, тепло улыбнувшись, поцеловал в лоб. — Спасибо, что не плачешь.        — Я плачу, глубоко внутри, — Доминик, задумчиво сощурившись, посмотрел на Итана и, расстроенно вздохнув, прижался лбом к его ключицам, — разочарование планетарного масштаба, будто с братом целовался.        — Спорить не буду — у тебя опыта больше.        — Иди ты, — Доминик рассмеялся, запрокинув голову, и обхватил пальцами полы куртки Итана, прикрывая глаза от прикосновения губ ко лбу, — но все равно спасибо за закрытый гештальт.        — Пожалуйста, наконец-то не буду видеть твое страдальческое выражение лица и влюбленные вздохи.        — О, они будут, — заверил Доминик, дотянувшись до футболки, — не сомневайся — я до сих пор не перегорел, так что… блядь, какого хера? — под потолком раздалось гулкое жужжание, свет погас, вдалеке послышалось автоматическое открытие дверей и окон, по коридорам прокатились встревоженные голоса, спустя несколько долгих мгновений заработали генераторы. — Что это было?        Второй раунд, Итан поцеловал Доминика в щеку на прощание и, открыв дверь уборной, вышел в коридор — окна начали медленно опускаться, камеры под потолком перестали мигать, температура пространства упала до минимума; заглянув в кабинет ПЭТа, дождавшись момента, когда Лиам утвердительно кивнет, Итан направился к пожарной лестнице, мысленно просчитывая, сколько долгих секунд Центр был слеп и беззащитен. Спустившись на первый этаж, на мгновение остановился, вглядываясь в лица сотрудников и пациентов — ничего необычного, на каждом отразились непонимание, волнение и страх. Бронированные окна на первом этаже опустились, защищая приемное отделение от дневного света, под потолком взорвалась пожарная сигнализация, электричество отключилось и включилось снова — Итан был предельно доволен установленной защитой.        — Чего нам ждать?        — Самому интересно, — тихо ответил Итан и, положив ладонь на плечо Алистера, наклонился к его уху, — найди Артура и отправь его в архив, пусть проверит дверь и подежурит там минут десять-пятнадцать, а теперь улыбнись, притворно смутись и отойди на шаг назад, умница.        Итан обвел взглядом холл, кивнул Сидни, чтобы она отжала кнопку пожарной тревоги, и, вобрав побольше воздуха в легкие, громко произнес: «все, блядь, за работу». Парадные двери разъехались в стороны, Итан вышел на подъездную дорогу, прошел несколько шагов вперед и, обернувшись, посмотрел на Центр — все еще крепость, все еще оплот спокойствия и безопасности. Прикурив сигарету, направился в сторону заднего двора, где мир, кажется, и вовсе не прерывался на мгновение, и заговорщицки подмигнул Эшли, произнося одними губами: «второй раунд начался».        — Стой, блядь, мы с тобой не закончили, дерьма кусок, — Итан сдержался от смешка, резко разворачиваясь на пятках, и быстрым шагом прошел к парковке, — ну уж нет, ты меня выслушаешь, — Эшли дернул Итана за руку — ключи выпали, закатываясь под машину, — я не позволю предать нашу дружбу из-за бестолкового щенка.        — Как грубо, — Итан коротко улыбнулся, присаживаясь на корточки, скользнул взглядом по кузову и резко выдохнул скопившийся в легких воздух, — позови доктора Сименона, будь любезен, и не смей, блядь, облокачиваться на багажник, — локоть Эшли замер в миллиметре от багажника, непонимающий взгляд столкнулся с обеспокоенным Итана, послышалось шумное сглатывание, страха в котором было в разы больше, чем у людей, узнавших о неизбежном апокалипсисе, — пожалуйста, дорогой, сейчас я — бомба замедленного действия, и даже если ты не взлетишь на воздух вместе со мной — все равно можешь обжечься, причем буквально. Оставь свое любимое «жизнь героя коротка, а вот ссыкло живет долго и счастливо» и приведи единственного человека, который сможет обезвредить ее тихо и незаметно. Пожалуйста, Эш, я в душе не ебу, как она работает, — не умирай без меня, понял? тихо, практически неслышно прошептал Эшли, крепко сжимая пальцами его плечо; Итан кивнул в ответ, сел на поребрик и, проводив взглядом стремительно-удаляющуюся спину, нервно рассмеялся, крутя на указательном пальце ключи от машины. — Да, мерзкий сукин сын, ты перешел все мыслимые и немыслимые границы, — он потянулся к вибрирующему телефону, быстро прочитал результаты анализов Тейлора и расслабленно выдохнул, заводя руку за спину и запуская пальцы в хрупкие травинки газона, — теперь тюрьма кажется для тебя слишком хорошим исходом.        — Вы меня искали, доктор Абрамсон?        — Я, знаешь ли, очень сильно люблю эту тачку, — сказал Итан, кивнув на машину, и набрал в телефоне сообщение, протягивая его Адонису, — плюс у меня очень важная вещь в багажнике, без которой я практически труп, поэтому, будь другом, скажи, сколько у меня есть времени, чтобы ее достать?        Адонис, прочитав сообщение, стянул с плеч халат, натянул рукава свитера до ладоней и, устроившись на влажном асфальте парковки, заглянул под кузов, спешным взглядом скользя по небольшой квадратной коробке, прикрепленной к подвеске, и по десятку разноцветных проводов.        — Думаю, важная вещь останется в безопасности до тех пор, пока к общему весу машины не прибавится в лучшем случае килограммов пятнадцать, — Адонис, повернувшись на спину, вытянул руку и практически коснулся пальцами основания бомбы, — понадобится домкрат, а я говорил, что нужно было взять диаметр побольше…        — Ты точно справишься?        — Это оскорбительно, — серьезно сказал Адонис, повернув голову, и окинул Итана разочарованным взглядом, — для такого как я это — сранная петарда; домкрат, доктор Абрамсон, или я найду ассистента подостойнее.

Господь дал нам землетрясение, ураганы, торнадо. Он дал нам вулканы, извергающие на наши головы огонь и серу. Океаны, пожирающие наши корабли. Вообще природу, эту улыбающуюся убийцу. Он дал нам болезни, чтобы на смертном одре мы окончательно осознали: все отверстия в человеческом теле существуют только для того, чтобы через них уходила жизнь. Он дал нам вожделение, и ярость, и жадность, и грязные мысли, дабы мы совершали насилие во славу Его. Что может быть чище бури, которую мы только что пережили? Моральных устоев не существует. Только одно — сумеет ли мое насилие победить ваше? (Остров проклятых. Деннис Лихэйн)

       Тейлор испуганно дернулся, пошатнулся и только чудом не упал на колени, когда на него, со спины, с разбегу набросились, крепко обняли руками за шею и ногами — за талию, ладонь нашла опору в виде стены, он выпрямился, раздраженно фыркнул в ответ на «не дуйся, кубик льда, не могла отказать себе в удовольствии застать тебя врасплох» и, подхватив руками подколенные ямки Линды, решительно двинулся вперед, находу врезаясь то одним плечом, то другим в стены; озорной хохот проносился по практически-пустому коридору, на недоуменные взгляды санитаров никто не обращал внимание, а на вопросительно-приподнятые брови коллег приходилось мысленно отмахиваться, театрально закатывая глаза — да, даже отвратительно-взрывной характер доктора Дикинсона можно пустить по реке «покладистости и дружелюбия», нужно просто подобрать правильную байдарку.        — Стоп-стоп, нужно выбрать достойное «возможно», — пальцы Линды зацепились за угол кофейного автомата, вынуждая Тейлора резко затормозить, — хм, интересненько, капучино с сиропом апероль мой фаворит на сегодня, — пара монет упала в приемник, экран загорелся бледно-зеленым, кнопка на панели была крепко вжата, внутри автомата раздался аппетитный звук бурления, в отсеке появился стаканчик, на табло высветилось время ожидания, — что будешь, кубик льда? Как всегда, эспрессо? Черный и горький, как душа мистера Дьявола?        — Да, будь добра. Какими судьбами, юная мисс?        — Пока ты прохлаждался… хм, символично… — Линда отпила несколько глотков капучино и бросила очередную монету в приемник, выбирая на панели двойной эспрессо, — … начался второй раунд, так что, я и мой прекрасный белоснежный Nissan X-Trail к вашим услугам… осталось только найти достойного спутника в дорогу, что скажешь, Тей-тей, тут есть симпатичные парни?        — Найдешь хоть одного несимпатичного, дашь знать. Благодарю, — Тейлор повернулся лицом к коридору и, заметив выходящего из кабинета Лиама, картинно приподнял стаканчик, — можно вас на минуту, доктор Сарамаго?        — Я очень-очень занят, — нарочито-деловым тоном проговорил Лиам, ускоряя шаг, — найдите собеседника подостойнее, доктор Дикинсон, — прижимая стопку распечатанных бумаг к груди обеими руками, аккуратно обогнул Тейлора, подмигнул Линде и толкнул плечом дверь пожарного выхода, — кстати, вас ждут в конференц-зале!        — Как ты смеешь так грубо разговаривать с олененком? — недовольно пробормотала Линда, отвешивая Тейлору подзатыльник, от чего несколько капель кофе с губ опали на носки кроссовок, и галантно спрыгнула на пол, лениво потягиваясь. — Он же милашка-очаровашка!        — Не поможет, Итан его не отдаст.        — Да блин, — Линда допила кофе, выбросила стаканчик в мусорное ведро и скрестила руки на груди, обиженно надувая губы, — я мысленно ему уже троих детей родила — жизнь чертовски-несправедливая штука, — Тейлор сочувственно погладил ее по плечу, притянул ближе к себе, поцеловал в висок и, указав взглядом на дверь, сделал шаг вперед, что послужило началу второго раунда? — Да так… ничего особенного… — по затравленному взгляду, сосредоточенному на сцепленных в замок пальцах, Тейлор, кажется, понял больше, чем следовало. — С ним все нормально, гарантирую, поэтому — выдыхай, — Тейлор промолчал, нервно сжал пальцы в кулак и, резко выдохнув скопившийся в легких воздух носом, толкнул свободной рукой дверь с такой силы, что та только чудом не слетела с петель. — Успокойся, — прошептала Линда, проведя ладонью по напряженным лопаткам, и некрепко сжала его плечо пальцами, — твой гнев сейчас не помощник.        Окна в конференц-зале открыты настежь, пространство практически полностью окутано февральским холодом, в морозно-свежем воздухе витают ароматы крепкого кофе, горячего шоколада, напитков, сигарет, парфюма и, разумеется, животной ярости; Тейлор подтолкнул Линду чуть вперед, закрыл за собой дверь, тут же опуская жалюзи и поворачивая ключ в замке на три оборота, и непонимающе уставился на металлическую, изувеченную коррозией коробку на столе. Это… это?        — Ничего серьезного, — Адонис взял коробку в руку, подкинул в ладони несколько раз, вытянул из кармана халата сплетение разноцветных проводов и положил на стол, — сейчас это просто шкатулка, но несколько минут назад она была бомбой с минимальным радиусом поражения — пустяк, колеса едва бы отвалились, но, согласен, неприятненько.        «Ред делишес», крутящееся в пальцах, амарантово-пурпурное, натертое до блеска, невероятно-спелое и, до-волшебного, ароматное; немигающий взгляд Итана направлен в потолок, губы, сжимающие фильтр незажженной сигареты, напряжены, на скулах ярко выступают желваки, грудь практически не вздымается от тихих, медленных вдохов, а выражение лица — каменно-непроницаемое, по нему даже прославленный менталист едва ли прочтет хоть одну мысль. Казалось, что его жизнь превратилась в череду ходов бесконечного лабиринта, разум настойчиво думает о том, как из него выбраться, воображение говорит, что будущее будет прекрасным, нужно только потерпеть, пересилить себя, найти выход; еще поворот, и еще, и еще, но опять и опять очередной тупик — нельзя думать о будущем, когда настоящее цепко держит за плечи и тянет назад. Как же выйти из этого лабиринта, сохранив все, что есть сейчас?        — Замечательно, все в сборе, — пальцы свободной руки постучали по подлокотнику кресла, стоило ладоням Дэнни опуститься на плечи, Итан запрокинул голову и ободряюще улыбнулся перед тем, как откусить большую половину яблока, — как вы знаете, несколько минут назад «второй раунд» официально вступил силу, а это значит, что каждый из нас больше не будет выбирать никого, кроме себя, больше никто не будет предполагать, а свои «кажется», «возможно» и «я не уверен» может смело затолкать в задницу; ебанная доска перечеркнута крест-накрест, но в Центре попрежнему ползает крыса, поэтому с этого момента принимаются только правда, факты и доказательства.        — У Камиллы, кстати, новые туфли от «Sergio Rossi», семьсот долларов, судя по каталогу.        — Коралловые? Обошлись в пятьсот — улыбайтесь консультантам, это неплохо сохраняет семейный бюджет, — равнодушно ответил Итан, метким броском отправляя сердцевину и плодоножку яблока в мусорное ведро, и, вытерев руки влажными салфетками, прикурил сигарету, — я их подарил неделю назад, а вы, неблагодарные, даже с днем Рождения ее не поздравили; если найдете волосы в тарелках — виноваты сами. Что-нибудь еще? Информация по просроченным закладным, кредиткам? — Артур отрицательно покачал головой, опустил локти на край стола и обреченно уронил лицо в раскрытые ладони, призывая разум работать усерднее. — Игроки? Должники?        — Миссис Лэгон спрашивала, где можно найти поддержанные товары для гольфа, долларов за триста, — Адонис откинулся на спинку кресла, запрокинул голову к потолку и напряженно потер переносицу пальцами, сосредотачивая зрение на корпусе лампочек, — Роджерс занял сотню до понедельника — у дочери экскурсия в Техас… это который с широкими бровями и родимым пятном на шее, — Итан, задумавшись на мгновение, кивнул и выпустил несколько дымных колечек из приоткрытых губ, — я понимаю, что мы не в детективе, где убийца садовник, но все же к некоторым санитарам есть вопросы.        — Согласен — Филипс подозрительный, я вчера видел, как он в комнате отдыха рисовал персонажей «W.I.T.C.H.» в весьма-откровенных ракурсах.        — Господи, — сказал Итан, поморщившись, и встряхнул головой, отключая богатое воображение, — ладно, ради интереса, кто с кем?        — Калеб и князь Фобос, достаточно-горячо, думаю, это порно-комикс, надо будет поискать в сети, — задумчиво сказал Артур, вытягивая из кармана брюк телефон, и принялся вводить ключевые слова в запрос, барабаня пальцами по экрану, — ох, подписка на OnlyFans обойдется в двадцатку, но ничего, это исключительно ради расследования.        — Исключительно, — согласился Итан, затушив сигарету об борта пепельницы, — кто-нибудь еще, может, засыпающая доктор Элбом?        — А? — Элен с трудом приподняла голову от стола и обессиленно опустила обратно, сильнее кутаясь в наброшенный на плечи халат, как в теплый плед. — Фантастически-незабываемое свидание с Луисом Линчем ничего не дало, кроме того, что мои волосы пропахли мексиканской едой насквозь — не вороти нос, я мыла их трижды, — указательный палец Элен вошел миндалевидным ногтем в плечо Алекса, вынуждая его подскочить на стуле, — мы просмотрели камеры с парадной двери и заднего двора, но большая часть записей испорчена отключением света и никудышными проверками саперов.        — Тихо там.        — Я же не про тебя, милый, ты самый-самый-самый, — Элен подложила сцепленные в замок пальцы под подбородок и лениво приоткрыла один глаз, фокусируя помутневшее зрение на профиле Адониса, — а что у тебя, мозгоправ?        — Пустота, — по слогам произнес Алекс, скользя взглядом по доске, и поставил локти на край стола, прижимаясь губами к сложенным в жесте молитвы кончикам пальцев, — никто не записался на прием с целью покаяться, а к Брайану никто не пришел на консультацию с вопросом о кардинальном изменении внешности, но… я заметил, что Никки на днях приобрела Porsche Macan Turbo и при этом не продала отвратительно-розовый BMW.        — Кредит, — выдохнул Артур, увеличивая изображение на экране телефона, склоняя голову набок и мысленно отмечая галочками понравившиеся позы, ладно, Филипс чертовски-хорош и разнообразен, — BMW перейдет младшей сестре в день шестнадцатилетия — мать Никки должна приехать в пятницу и забрать это чудовище с парковки.        — Мы безнадежны, — расстроенно сказал Итан, проведя ладонью по лицу, и вытянул новую сигарету из пачки, тут же щелкая зажигалкой и крепко затягиваясь. — Ладно, достаточно мозгового штурма, а нет, забыл кое-что: Линда, дорогуша, Бэмби ты не получишь, поэтому предлагаю присмотреться к невероятной красоты Элен, мужественному Адонису, равнодушному Коллину — да, доктор Перри, я вижу вас даже тогда, когда вы не произносите ни слова — или, не знаю, к защитнику человечества?        — Эй!        — Давай начистоту: из всех собравшихся только я бы выбрал тебя в попутчики.        — Это оскорбительно, — возмущенно воскликнул Алистер, прожигая взглядом Тейлора, — господи, я настолько много говорю? Вы отвратительные, дамы и господа, знайте это, ой, вот не надо… — увернувшись от примирительного поцелуя, надменно скрестил руки на груди, высокомерно вскидывая голову, — … найди кого-нибудь помолчаливее.        — Хм, — Линда задумчивым взглядом скользнула по равнодушным лицам, картинно нахмурилась и, тепло улыбнувшись, сказала: — если доктор Сименон согласится на поездку загород, то я буду очень рада.        — Поезжай, растратчик золотых звездочек, — одобрительно сказал Итан, протягивая руку, — и присматривай за ними, ладно? — тот кивнул, согласно пожимая руку, и поднялся из-за стола, лениво разминая затекшие лопатки и шейные позвонки. — Хорошо, попрощайтесь в коридоре, если не затруднит. Ну что, пора и нам прощаться, — Дэнни грустно улыбнулся, прижимаясь лбом к ключицам Итана, и крепко обнял его за талию, подетально, посекундно запоминая мгновения относительных тишины и покоя, мгновение, когда они есть друг у друга, — обещаю, что приеду, как только смогу… все-все, никаких трагичных всхлипов, мы увидимся совсем скоро.        — Совсем скоро — понятие относительное, — жалобно протянул Дэнни, поднимая голову и пронзая Итана сверкающим от невыплаканных слез взглядом, — я буду скучать, очень-очень-очень сильно, невыносимо-сильно, до бесконечности сильно.        — Я тоже буду скучать, — перебил Итан, понимая, что если дать еще немного времени, то Дэнни пустится в слезы, истерики и драматичные полувздохи-полувсхлипы-полустоны, — поцелуй Дастина за меня и скажи, что я его люблю, хорошо? — Дэнни потер онемевший кончик носа костяшками пальцев, приподнялся на носочки, нежно поцеловал Итана в губы и крепко обнял за плечи; иногда отчаяние толкает на невообразимые поступки: на тотальный контроль сотрудников, на внимательные взгляды, скользящие по стенам, потолкам и полам, на слова, значение которых одновременно отдает трепетом и страхом, на прикосновения, чувствующиеся ласково и, до слез, прощально. Сам поцелуешь, сам скажешь — не смей прощаться ни с ним, ни со мной, хорошо? — Я очень сильно тебя люблю, — искренне сказал Итан, бережно обнимая ладонями лицо Дэнни, прижимаясь к его лбу своим и деля одно дыхание на двоих, — больше всего и всех на свете, помни об этом и никогда, даже ни на секунду, не забывай, хорошо? — Дэнни медленно, нехотя, отстранился, тепло улыбнулся, проводя кончиками пальцев по щеке Итана, и прерывисто выдохнул, прикрывая глаза, уйди сам потому, что я не смогу. — «We're living like free radicals».        — Ты не можешь уйти, — Дэнни от неожиданности резко обернулся, врезаясь лбом в подбородок Доминика, и вопросительно приподнял бровь, смотря на свое запястье, объятое колючей проволокой его пальцев, — ни сейчас, ни вообще — посмотри, блядь, вокруг, сейчас его может бросить только зацикленный на себе и своих ебанных проблемах гандон, но ты, я знаю, не такой.        — Это… рубашка из сувенирной лавки? — медленно, практически по слогам, на полушепоте проговорил Дэнни, врезаясь взглядом в наброшенное на плечи Доминика выстирано-розовое полотно синтетической ткани. — Процент с продажи идет на переносную клинику для бездомных?        — С какой продажи? Этим барахлом две кладовых забито, большую часть вообще затопило после пожарной тревоги.        — Она даже тридцати секунд не продлилась, — на автопилоте произнес Дэнни, потирая зудяще-покалывающий висок плечом, — п-почему в холле из датчиков не вылилось ни капли, а в кладовых… прости что, почему я не могу уйти? — опомнившись, он резко выдернул руку из хватки Доминика и болезненно поморщился, когда локоть вошел в край стола. — Да, блядь, — приподняв часть стойки, прошел к небольшому шкафу и театрально закатил глаза, замечая что в замке «первой помощи» не было ключа; вытянув тюбик заживляющей мази и несколько пластырей, недовольно посмотрел на прижавшегося к стене Доминика, — что тебе нужно от меня?        — Сейчас? О, подай, пожалуйста, «Yum-Yum Dophilus» с малиной. Что, они вкусные, — рассеянно сказал Доминик, замечая недоверчивый взгляд Дэнни, — иммунка полетела после гриппа, или после этих… как же… Tums? Неважно, — встряхнув в ладони коробку и тепло улыбнувшись в ответ на шум жевательных таблеток внутри, посмотрел на Дэнни и, раздраженно вздохнув, все же сказал: — он тебя любит.        — Он любит Тейлора и собственный комплекс Бога, — выпалил Дэнни и внутренне поежился от того, насколько мерзко это прозвучало, во рту стало неприятно и сухо, а боль от удара локтем о край стойки показалась ничем в сравнении с тем, что он чувствовал в душе… казалось, даже сердце на мгновение замерло, не понимая, что происходит. Дэнни поставил коробку с вафлями на полку рядом с компьютером и, вытолкнув носом скопившийся в легких воздух, натянуто улыбнулся, — как же я, блядь, устал от этого сранного города, постоянных сплетен и сочувствующих взглядов…        — И куда поедешь?        — Домой, в Виннипег, — Доминик вопросительно приподнял бровь, замер на мгновение и коротко усмехнулся, смотря в упор на в миг побледневшего Дэнни, — Ванкувер… неважно.        — Неважно, иди, пока твоя сестра окончательно не склеила мистера-неприступность, — Дэнни перевел взгляд на парадные двери холла и, возможно, впервые за сегодняшний день простодушно улыбнулся: маленькая Линда подпрыгивала на месте перед сосредоточенным на вчерашней газете Адонисом, то поправляя-трогая массивно-небрежный пучок из дредов, то высокий ворот свитера, то легкое пальто — поверх вздутых от дождя страниц он смотрел на нее, как на навязчивую мошку, мечтающую завладеть крупицей внимания, на очаровательную мошку конечно, но навязчивую — все-таки больше; со стороны казалось, что Адонис мог запросто забросить Линду на плечо, как лямку рюкзака, и утащить в лабораторию современного Франкенштейна для опытов, а она… даже против не будет. Против не будет… Дэнни встряхнул головой, отклеил чистый стикер от общей стопки, склонившись над ним, мелко написал «никогда не доверяй человеку, который садится во главе стола в твоем доме», сложил пополам и крепко обнял Доминика, вкладывая его в задний карман джинсов, твой отец — потрясающий философ, от тебя пахнет парфюмом моего парня, а я почти не хочу свернуть тебе шею, вот такой, блядь, замкнутый круг.        Дэнни отстранился, неотразимо улыбнулся, бегло скользнув взглядом по столу, запустил пальцы в волосы на затылке и картинно поклонился перед тем, как пройти к парадным дверям, находу щелкая пальцами и привлекая внимание заскучавшего Адониса; осталось добраться до парковки, осветить всех болью, отпечатавшейся на лице, сесть в автомобиль и демонстративно ударить ладонями по ободку руля; давай же, мысленно произнес внутренний голос, мы репетировали этот фееричный уход семь раз за последнюю неделю; черный мерседес-майбах и белоснежный Nissan сорвались с мест одновременно, оставляя на асфальтовом покрытии следы шин, Дэнни взволнованно перекрестил Слоун-Кеттеринг в отражении зеркала дальнего вида и сильнее вдавил педаль газа в пол, проводя пальцем по экрану и отвечая на звонок, ну, я ушел эффектно? Линда, занявшая весь экран, согласно кивнула, повторила вслух нужный маршрут и, дождавшись ответного кивка, отключилась — путь будет долгим и нелегким: сбор вещей, покупка продуктов как минимум на несколько дней и самое сложное — уговорить Дастина сесть в машину.        Полчаса спустя Дэнни вбежал в квартиру, быстро поднялся по лестнице, распахнул дверь спальни и, опустившись на корточки перед кроватью, вытянул подготовленные рюкзак и спортивную сумку, поднял с тумбочки пауэрбанк, пачку сигарет с зажигалкой, дорожный атомайзер с парфюмом Итана и небольшую стопку книг в мягких обложках с изломанными от частых сгибаний уголками страниц; голова категорически не соображала, когда он забрасывал лямки на плечи, когда забирал вешалки из шкафа, когда пил воду двухдневной давности из стакана… единственное, что он знал — нужно забрать Дастина из мастерской и, возможно, силой или убеждением посадить в машину; с него достаточно — лихорадочная пульсация, до-банального, не выдержит нового скандала, споров, уговоров и слов типа: «так нужно, верь мне».        Выйдя на улицу, забросив сумку с рюкзаком в открытый багажник, Дэнни безвольно прижался лбом к холодной ручке, приводя дыхание в состояние покоя — все пройдет хорошо, гладко, без погрешностей и потерь… сердце болезненно сжалось, он поморщился, резко выдохнул скопившийся в легких воздух и сплюнул на асфальт подступившую к горлу желчь, тут же потянувшись за сигаретой и зажигалкой. Не паникуй, все хорошо, дыши, давай же, кислород полезен.        — Где, ты сказала, мы заляжем на дно?        — На юге, — простодушно ответила Линда, протягивая Дэнни бутылку минеральной воды, — да, ехать придется долго, но Итан просил найти самое безопасное место на свете, а что может быть безопаснее места, которого даже на карте нет? Не переживай, все будет хорошо, моя мама — замечательная женщина и точно полюбит вас троих, как собственных детей.        — На юге, — повторил Дэнни, настойчиво заставляя пищевод принимать негазированную воду, — если там воздух пропитан соснами, то минус один повод для переживаний.        — Пропитан, — Линда погладила Дэнни по плечу и тепло улыбнулась, — ну что, теперь Гарлем?        Пожалуй, еще никто и никогда не предлагал проехаться в Гарлем с такой ясностью и теплотой во взгляде — Линда подмигнула, садясь на водительское сидение и, указав рукой, на выезд из закрытого двора, картинно отдала честь; Дэнни допил воду, бросил бутылку в багажник и, сев за руль, опустил солнцезащитный козырек — на колени упала визитка со словами на оборотной стороне: «так глупо желать тебя, когда ты далеко, я скучаю». Я тоже, по пустоте салона пробежал едва-различимый шепот, Дэнни вытянул из кармана атомайзер, разбрызгал аромат по коже приборной панели, вставил полуистлевшую сигарету в держатель пепельницы и жадно вдохнул ароматику полнотой легких.        Закрой глаза и представь аромат спокойствия, мысленно говорил Дэнни, смотря на металлическую дверь мастерской и не решаясь уже десять с небольшим минут выйти из машины, запах горячего шоколада, десерта с красными апельсинами, книжных страниц, пролитого кофе, духов, кислорода, мятной жвачки, нежности, сахарной ваты и даже лимонов… теперь вдохни поглубже, соберись с мыслями, постучи в ту дверь и протараторь правду так быстро, насколько в принципе способен… на крайний случай выруби его и затолкай в багажник.        Дэнни испуганно дернулся, когда по стеклу водительской двери раздался уверенный стук, поднял голову и, отпуская стекло, виновато улыбнулся Дастину, пожимая плечами.        — Какого хера происходит? Почему ты здесь? Кто, блядь, в той тачке? Почему ты так на меня смотришь?        — Садись, пожалуйста, в машину, — с трудом проговорил Дэнни, кивая на пассажирское сидение и на раскрытую на нем спортивную сумку с ноутбуком, — пожалуйста, нам очень долго ехать, а я так устал… — Дастин недоуменно смотрел на покрасневший кончик носа, на дрожащие губы, с трудом произносящие слова, на наполнившиеся слезами глаза и, подавшись вперед, робко провел костяшками пальцев по его щеке, стирая одну-единственную, сорвавшуюся с кончиков ресниц. — Пожалуйста, садись в машину, — голос прозвучал изломанно, тихо и бесцветно, пальцы крепко обхватили ободок руля, зубы сжали внутреннюю сторону щеки до кровавой ранки, — пожалуйста… мне страшно, очень страшно, у меня никого нет кроме него и тебя, пожалуйста… пожалуйста… — Дастин открыл водительскую дверь, уперся ладонью в спинку сидения и, наклонившись, свободной рукой прижал Дэнни к себе, крепко зажмуриваясь от ощущения того, как в грудную клетку врезаются бесконечные «пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста», две минуты, только дверь закрою, подожди.        Дастин перебежал дорогу, скрылся за дверью, обвел быстрым взглядом мастерскую, повернул вентили плит, отключил кондиционер и воду, сбросил мелкий мусор в ведро и, подхватив рюкзак со спинки стула вместе с курткой, забросил их на плечо, выходя на улицу, проворачивая ключ на массивном замке и вновь пробегаясь до машины. Где он?        — На работе, — Дэнни произнес это с такой болью и обреченностью, что, кажется, даже птицы, сидевшие на проводах, встрепенулись и взмыли в небо, пронзая облака крыльями, — блядь, какой же я безнадежный, — кулак ударил по приборной панели, еще раз и еще, до содранных костяшек, Дастин перехватил руку, крепко сжал ее ладонями, — п-прости за эту вспышку.        — Ничего, тебе можно, — Дастин ободряюще улыбнулся, сбросил сумку с ноутбуком в ноги и, устроившись поудобнее, накинул ремень безопасности на плечо, — я знаю, что это сложно, но постарайся абстрагироваться, вдохнуть поглубже и медленно выдохнуть… и да, ты не безнадежный.        — Спасибо, — Дэнни провел свободной ладонью по лицу, сбрасывая не только вуаль строительной пыли Гарлема, но и повышенную тревожность, — давай… давай за кофе заедем — путь предстоит долгий. — Can we battle a crisis of the conscience alone?        Вау, зачарованно присвистнул Доминик, скользнув взглядом по остановившемуся на парковке темно-синему, сверкающе-глянцевому Мерседесу-кабриолету s-класса, и затянулся крепче, когда стекло медленно опустилось, а восхитительный Кристофер Миллер очаровательно улыбнулся, приподнимая солнцезащитные очки с зеркальными линзами, открыл водительскую дверь и, ступив на асфальтовое покрытие, лениво потянулся, размял затекшие от долгой поездки плечи, оправил рубашку и надетый поверх кардиган, лучезарно подмигивая —        — Я приехал на несколько дней, поэтому не переживай, не буду стеснять вас своим преклонным занудством слишком долго, — Доминик театрально закатил глаза — преклонное занудство, ну-ну, Кристофер Миллер — умнейший собеседник, способный рассмешить за долю секунды, душа компании, спортсмен до мозга костей и при этом невероятный мужчина, который выглядит и одевается далеко не на свои сорок с небольшим. — Стильная рубашка, — сказал Кристофер, неотразимо улыбнувшись, Доминик сделал вид, что совсем не поплыл от его чарующего голоса с тонким налетом сексуальной томности в низах, — где взял — такую же хочу.        — Не завидуй, — надменно сказал Доминик, встряхнув волосами, и, словно птенчик, юркнул в теплые объятия, — лучше скажи: ты приехал по работе, или отдохнуть?        — Хм, нужно все взвесить и составить четкий план, — Кристофер кивком головы позволил очкам вновь упасть на переносицу и задумчиво осмотрелся по сторонам, — для начала я бы выпил бокальчик свежевыжатого сока, потом увидел своего прекрасного старшего сына, ну и в завершении — хотел бы посмотреть на что пошли мои деньги; часто здесь бываешь?        — Последнее время да — здесь такой полет для проработки персонажей, пойдем, угощу тебя соком.        — С превеликим удовольствием, мистер Морган, — почтенно ответил Кристофер и, забирая из пальцев Доминика полуистлевшую сигарету, выбросил ее в урну, — как дела у отца?        — Кажется, нормально… ну, так говорят, — Доминик, обняв Кристофера за талию, вошел в парадные двери Центра и указал свободной рукой на кафетерий, — мы давно не виделись, хотя… безумно хочется.        — Значит пора сделать первый шаг, — рассудительно сказал Кристофер и обвел взглядом заполненные сотрудниками и посетителями столики, — окей, кафетерий мне уже нравится, приятно знать, что мольбы моего старшего сына были не напрасны. Здравствуйте, нам бокал ананасового сока и… что будешь?        Доминик медленно повернул голову, посмотрел на профиль Кристофера, надеясь под прочными стеклами уловить осмысленность и «трезвость» взгляда, но столкнулся только с собственным лицом в лазурно-зеркальном отражении очков — в моменты того, как с губ — осознано или нет — слетало «старший сын», Доминику хотелось крепко сжать его руку, запястье, плечо, но он сдерживался, понимая, что не имеет никакого права лезть в чудовищно-драматичную историю семьи… не сегодня и возможно никогда.        — К-капучино с сиропом амаретто, — выдохнул Доминик, скользя помутненным взглядом по стеклам витрины, — и фисташковую булочку.        — Забавно, — сказал Кристофер, усмехнувшись с легким оттенком ностальгии, — любовь с детства? Помнится, Дерек был королем фисташковых булочек-синнабон, ни один званный ужин без них не обходился… на самом деле, называть это «званным ужином» слишком вежливо, мы просто собирались, напивались и, сняв все эти дорогущие пиджаки, снова становились детьми. Кстати, о прошлом, ты идешь на открытие мемориала?        — Нет, какое я к этому имею отношение?        — Ты — сын своего отца, поэтому как минимум должен прийти и поддержать Дерека, пока Алан, включив переключатель сострадания на максимум, будет выкачивать из богатых снобов пожертвования для улучшенной системы охраны для всех медицинских центров города… — Кристофер резко повернул голову, расслышав за спиной шаги, и нервно стиснул пальцами край стойки, когда по пространству кафетерия пронесся голос: «перестань липнуть к пациентам». Доминик театрально закатил глаза на невесомый подзатыльник и, перехватив запястье Итана, очаровательно улыбнулся, он вовсе не пациент.        — Что, пациенты больше не по-статусу? Камилла, мне двойной американо, а знаешь, лучше тройной — ночь будет долгой, — Итан постучал пальцами по стойке витрины, устало вздохнул и, вытянув сигарету из-за уха, сжал фильтр губами. — Стильная рубашка, кстати, где взял — такую же хочу.        — Да отвалите вы, модники, — недовольно проворчал Доминик, подхватив тарелку с булочкой и чашку кофе, и, развернувшись на пятках, гордо зашагал к свободному столику, — нормальная рубашка!        — Несносные детишки, — прошептал Итан, не сводя взгляда с тонких струек, наполняющих пустую чашку, — зато забавные, — бросив двадцатку в стеклянную банку, потер пальцами напряженную переносицу, поднял со столешницы чашку и, отпив несколько обжигающих глотков, повернул голову — от неожиданности кофе полилось обратно, глаза распахнулись в неподдельном удивлении, а воздух заискрился, отдаваясь блеском вспышек на кристалликах, — кто следующий из «фантастической четверки» посетит меня своим присутствием? Патрик или Его Высочество Алан?        — Итан, послушай…        — Не смей называть меня по имени, — Итан оттолкнулся свободной ладонью от края стойки и быстрым шагом вышел на задний двор, закуривая сигарету находу, — ебанный, блядь, ад. — «I remember where it all began, so clearly».

Миртл-Бич, июнь, десять лет назад.

       — Отвратительно, — признал Итан, рассматривая себя в отражении узкого зеркала небольшого палаточного магазина, и недоверчиво провел пальцами по душкам солнцезащитных очков с зеркальными стеклами, — максимально-отвратительно.        — Тебе очень идет, — искренне сказал Джейсон, окинув Итана влюбленным взглядом, и пробежался подушечками пальцев по татуировкам на его груди, видимым из-за практически-полностью расстегнутой рубашки свободного кроя, — ты безумно красивый.        Итан ничего не ответил, поправил волосы, закатанные рукава манжет, сползших практически до запястий, и, понимая, что спорить бесполезно, приложил кредитку к терминалу, обнял Джейсона за плечо, притягивая максимально-близко к себе, и коснулся губами его виска, ты тоже, безумно красивый.        Джейсон залился смущенным румянцем, подхватил со стойки стопку легких футболок и потянул Итана за собой из магазинчика —        — Ну, что возьмем по стаканчику кофе со льдом и найдем прокатную машину?        — Все, что захочешь, — тепло ответил Итан, вдыхая соленный океанский воздух объемом легких, мгновенно расслабляясь от нагрузки Гарварда, опеки семьи и остальных незначительных мелочей; огромное пространство парка развлечений Kingdom наполнено живым смехом, теплыми разговорами, мелодичной музыкой, восторженными криками, доносящимися с аттракционов и открытых аквапарков; в воздухе пахло беззаботным летом, свободой и аппетитными ароматами из закусочных и кафе, — вот, давай сюда.        Джейсон радостно наблюдал за тем, как Итан выбирал для них кофейные напитки, как договаривался о машине на прокат, как галантно открыл перед ним водительскую дверь и сам забрался на пассажирское сидение, блаженно откидываясь на спинку и перебирая пальцами воздух над поднятой крышей. Твой отец, какой он?        — Серьезный, строгий, властный, — перечислял Джейсон, отпивая айс-латте из трубочки, — но это только на работе, в домашней обстановке, наверное, прекрасный, или восхитительный, или любящий, не знаю… сам мне скажешь.        Путь до курортного отеля на побережье прошел за бессмысленными разговорами, переглядываниями в зеркале дальнего вида, короткими, но несомненно-нежными поцелуями на красных сигналах светофора и романтичными держаниями за руки; и вся атмосфера мгновенно наполнилась влюбленностью, сентиментальностью и пониманием, что так может быть как минимум всегда.        — Здесь шикарно, — признал Итан, вытягивая спортивные сумки из багажника, забрасывая лямки на плечи и переплетая пальцы их соединенных с Джейсоном рук, — не знал, что твой отец занимается гостиничным бизнесом.        — О, нет, это дом нашей семьи, — сказал Джейсон, высматривая несколько машин через приоткрытую дверь гаража, — Крис нашел никому ненужный пустырь несколько лет назад, и отец посчитал его отличным вложением денег… да, кажется, какое-то время мы проведем в кругу «фантастической четверки».        — «Фантастической четверки»?        — Друзья отца — они славные, хоть и немного странные… ай, черт, Крис!        — Привет, Джей-Джей, — Кристофер, облаченный в гидрокостюм, ослепительно улыбался, вытирая полотенцем мокрые волосы, и ласково провел подушечкой указательного пальца по краснеющему от несильного удара лбу Джейсона, — не переживай, до свадьбы заживет; Алан с Дереком в курительной, Патрик пытается флиртовать с девушками из соседнего дома, а я… как всегда. Кто твой друг?        — Итан.        — Просто Итан?        — Да, — сказал Итан, приподнимая очки, и протянул руку.        — Я Кристофер, — ответил он, подмигнув, пожал руку и открыл дверь шире, — просто Крис, — раздалось еле-слышно, практически на ухо, от чего по шее пробежали мурашки, — располагайтесь в комнате на втором этаже, а я пойду спасать Патрика от неминуемого позора.

Слоун-Кеттеринг, сейчас.

       — Ради Бога, ты не можешь бегать от меня бесконечно!        — Думаешь? — равнодушно спросил Итан, отталкиваясь от ствола церциса, и отошел на шаг в сторону. — Видишь ли, пока никто не прострелил мне колени или не ампутировал ноги, буду бегать столько, сколько пожелаю нужным, поэтому, по старой дружбе, уйди с дороги и передай Дереку, что он мог найти кого-нибудь подостойнее, если хотел, чтобы я передумал.        — Это. не. Алан, — отрывисто произнес Кристофер, упираясь ладонью в ствол дерева поверх плеча Итана, и, сняв очки, повесил их за горловину рубашки, — и ты это знаешь, но, в любом случае, я приехал по другому поводу.        — Разумеется, — Итан театрально закатил глаза, выдохнул столп дыма и раздраженно стиснул челюсти, когда Кристофер выбил сигарету из пальцев, — ох, блядь, если ты думаешь, что это последняя, то глубоко ошибаешься, а теперь убери свою чертову руку, пока я не переломал в ней каждую блядскую кость.        — Где мой сын?!        — Полагаю, в своем кабинете.        — Не зли меня, — раздраженно сказал Кристофер, убирая ладонь от дерева, и опустил взгляд на землю, нервно запуская пальцы в волосы на затылке, — и провоцировать тоже не смей.        — Да? Все гораздо проще, чем ты думаешь — достаточно просто съебаться с моего пути, — Кристофер яростно выдохнул, на высоких, острых скулах ярко проявились желваки, взгляд прищуренных каре-черных глаз не предвещал ничего хорошего, но лицо Итана оставалось отстраненным, безучастным, незаинтересованным, словно ничего особенного не происходило. — Твой сын в безопасности, а теперь свали с дороги, я и так сказал слишком много, — несмотря на угрозы и просьбы-приказы, никто не двигался с места, словно стопы ног, до-банального, вросли в землю: Итан стойко выдерживал прожигающий, пропитывающий химическими розливами взгляд, прикуривая новую сигарету и выпуская кольца дыма из приоткрытых губ, Кристофер же смотрел в ответ немигающе-плотоядно, словно по-настоящему увидел впервые то, что ему нравится. — Симпатичные кедики — парусина?        — Могу подарить.        — Заманчиво, — признал Итан, искренне рассмеявшись, и отпил несколько глотков давно-остывшего кофе, — я подумаю.        — Не о чем думать, они — эксклюзив, как и ты.        — Так и не научился флиртовать, — Итан закатил глаза, но уже по-доброму, и располагающе улыбнулся, — что-то еще, мистер Миллер?        — Я бы не отказался от экскурсии; что, думаешь мне неинтересно, куда идут мои честно-заработанные деньги?        — Твои «честно-заработанные» деньги, — поправил Итан, демонстрируя пальцами воздушные кавычки, — идут на благое дело: на спасение жизней, на терапию, добросовестный уход, хорошую еду, даже на постельное белье.        — Трогает до глубины души. Какое?        — Что, какое?        — Постельное белье.        — Господи, ты неисправим, — выдохнул Итан, прижимаясь затылком к стволу дерева, и перевел взгляд на густую листву, — двухсторонее, темно-серое из сатина, еще вопросы?        — Не верю.        — Да похуй мне, веришь или нет. Крис, правда, я чертовски-заебался, поэтому давай начистоту: какого хера ты здесь делаешь?        — Сейчас? На тебя смотрю, а в целом — думаю над тем, почему один из самых умных мужчин в этом мире так глупо просчитался. Алан любит тебя как сына, он бы не посмел перейти дорогу, причем так грязно.        — Скажи это людям, которых он упрятал за решетку.        — Господи, Итан, какой ты, блядь, упертый, — сказал Кристофер, делая шаг вперед, словно скрывался от палящего солнца под кроной церциса, — да, мы ведем бизнес не совсем честно, да, мы иногда помогаем людям исчезнуть, но ни один из нас и пальцем не тронул того, кто творил зло по глупости. Я это знаю, ты это знаешь и даже мои дети будут это знать, когда придет время. Алан не посадил ни одного невиновного за решетку, все эти люди поголовно: убийцы, насильники и наркоторговцы, те, чью вину не удалось доказать «правильно и честно», как ты, блядь, любишь. Пойми, дорогой, если ты сглупишь, то потопишь не только Алана, но и нас всех: меня, Дерека, Патрика… а теперь скажи честно: дышать станет легче, прогулки по улицам будут проходить безопаснее? И перед тем, как ты возразишь, а ты возразишь, вспомни о том, что «подрывником» был именно Дерек, как думаешь, он до сих пор в форме? Ох… он тебе сказал, конечно, любимый наследничек, здравый смысл разума, сын, о котором он даже мечтать не смел… — Кристофер отшатнулся, словно от удара, когда разглядел во взгляде Итана боль, ярость и скорбь… — да, дорогой, все в этой жизни начинается как игра, и играют в нее дети, которые так и не успели повзрослеть.        — После того, как несравненный Дерек Морган посетил мою унылую жизнь своим присутствием на фоне хора ангелов, на кузове моего, блядь, восхитительного мерседеса обнаружилась опухоль; к слову, операция прошла успешно, если тебе конечно интересно, — непонимающий взгляд Кристофера мгновенно облачился в палантин, расшитый гербами животной ненависти, мимолетного страха и нервной обеспокоенности; два глубоких вдоха подряд, столько же медленных выдохов, но выражение лица становилось все озлобленнее и свирепее. — Ради интереса, ты злишься из-за того, что не получилось меня напугать или…?        — Не. мешай. мне. думать.        — Мне уйти? — Итан вопросительно приподнял бровь, когда ладонь Кристофера пригвоздила его плечо к дереву, и недовольно цокнул языком, скрещивая руки на груди. — Может еще за член удерживать будешь?        — Если потребуется, — хватка пальцев медленно ослабевала, Итан повел плечом, но не дождавшись никакой реакции в ответ, театрально закатил глаза, да, блядь, долго мне здесь стоять? — Долго. Пока мне не надоест к тебе прикасаться, — Итан понял, что застрял как минимум на несколько часов, обреченно вздохнул, вытянул сигарету из пачки и, наградив Кристофера коронным взглядом, прикурил, прикрывая глаза на мгновение. — Ответь на вопрос: я когда-нибудь тебе лгал?        — Все когда-нибудь случается впервые, — философски сказал Итан, не глядя, сбрасывая столбик пепла на землю, на траву, на оголенные корни церциса, мысленно абстрагируясь от возникших в голове фраз: «знаешь, порой, нужно отдалиться от человека, чтобы понять, какое место он занимает в жизни», «время никогда не сможет стереть страницы жизни, исписанные двумя разными почерками», «я тебе завидую, ведь ты прекрасно знаешь, что тебя любят, а не только хотят». — Много деловых встреч успел совершить, много сделок закрыть, много земельных участков приобрести за бесценок? Полагаю, много, ведь у тебя такие избалованные дети и им всегда мало. Сколько встреч ты упустил за те три года, сколько я тебе должен?        — Итан, пожалуйста…        — Из твоих «честно-заработанных» денег я не взял ни цента, а твое чертово имя числится в списке спонсоров Слоун-Кеттеринга только из-за моей душевной доброты; ну что, достаточная плата или нужно больше?        — Замолчи.        — Больше?        — Заткнись. сейчас. же, — Кристофер прикрыл глаза, потер напряженную переносицу, усмехнулся собственным мыслям и подумал о том, что цепи невысказанных слов, разматывающиеся сейчас, душат изнутри, превращаясь в прочные нити, из которых возрождались воспоминания, просматривалась история, писалась жизнь. — Ты подарил мне то, о чем я не мечтал, время, где каждое мгновение с тобой значит для меня гораздо больше любого другого мгновения. Ты смог сотворить новый мир, нового меня, я любил тебя любовью, столь сумасшедшей и одержимой, в которую невозможно поверить; ты вошел в мою жизнь тем жарким июнем десять лет назад и не ушел до сих пор.        — Трогает до глубины души, — равнодушно сказал Итан, отбрасывая полуистлевшую сигарету в урну, — передай псевдо-романисту, что построение предложений слабовато или… чьи это слова, непризнанного классика?        — Мужчины, у которого не получается спать, когда в его постели нет тебя, — Кристофер произнес это настолько тихо, с такой дрожью в голосе, будто он вовсе не взрослый, самодостаточный мужчина, а молодой парень, испугавшийся в первую очередь собственных слов и скрывающихся за ними чувств; Итан смотрел в ответ немигающим взглядом, чувствуя бездонную пропасть одиночества, но не злорадство и жалость… все это напоминало историю, написанную человеком из плоти и крови, историю, способную тронуть читателя как минимум только по этой причине, и Итан понял, что жизнь — болезнь со стопроцентной летальностью, внутренней и внешней, какую, нельзя не вылечить, ни обезболить. Жизнь — не устройство, на котором можно нажать кнопку, чтобы проигрывать особенно-важные участки-эпизоды раз за разом, ведь некоторые поступки влекут за собой последствия, например: «я тебя не люблю, ты не любишь меня, это был просто секс», «будет, что вспомнить — но ничего больше», «приятное времяпрепровождение двух взрослых людей по взаимному согласию». Они смотрели друг другу в глаза затравленно-осмысленным взглядом, в котором ясно читалось: «я был бы счастлив отказаться от себя с той же легкостью, как смог отказаться от тебя». — Встреча с тобой — не случайность, а чудо, пожалуйста, не держи меня на расстоянии, ты нужен мне, всегда был нужен, — Кристофер стиснул челюсти от злости и обиды на самого себя, когда Итан брезгливо вытянул флешку из кармана куртки, бросил ее на землю и, не говоря ни слова, отошел в сторону, сомкнул губами сигаретный фильтр, щелкнул зажигалкой и направился к кафетерию. — Прошу, поверь… — ответом послужил оглушительно-громкий хлопок балконной двери, ведь достаточно перестать верить только на секунду — мечта разобьется вдребезги.

Миртл-Бич, июнь, десять лет назад.

       — Просыпаетесь с первыми лучами солнца, доктор Абрамсон? — Итан, вышедший на террасу, вопросительно приподнял бровь, осмотрелся по сторонам и, прикурив сигарету, опустил сложенные руки на перила-ограждения, переводя взгляд с кофейной чашки на поднятый бампер мерседеса — Крис показался через мгновение, стер машинное масло с пальцев обрывком ткани и обаятельно улыбнулся, до ямочек на щеках, приподнимая солнцезащитные очки, и Итан понял, что некоторые мгновения имеют привкус вечности. — Кофе с сахаром и молоком, с сахаром без молока, с молоком без сахара?        — Не угадали, — ответил Итан, приподнимая чашку на манер тоста, — классический американо.        — Депрессивно, не находите?        — Разве сахар и молоко способны добавить позитив?        — Туше, — Итан улыбнулся в ответ, вдохнул смесь смолы и никотина полным объемом легких и выпустил кольца дыма из приоткрытых губ, обрекая их на гибель в виде столкновения о закругленный край маркизы. — Разве вы, как будущий доктор, не должны пропагандировать здоровый образ жизни?        — Вы — мой потенциальный пациент, мистер Миллер?        — Надеюсь, что нет.        — Тогда, я пропагандирую здоровый образ жизни, — Итан оттолкнулся о перил, затушил сигарету в пепельнице и, не глядя, махнул на прощание перед тем, как вернуться в дом.

О, Господи, подумал он. Я никогда не чувствовал такой усталости, такой тоски, такой ненужности и такого одиночества. Я измотан и опустошен ошибками, которые совершил, своей злобой, чувством горечи от всего, безысходной тоской. Как отмыться от своих грехов? О, Господи, оставь меня и позволь мне умереть, чтобы я впредь не совершал неправильных поступков, не чувствовал бы усталости, не страдал бы больше от бремени собственной натуры и от горестей, которые приносит любовь. Избавь меня от всего этого, потому что я слишком устал, чтобы сделать это самому и обойтись без твоей помощи. (Таинственная река. Деннис Лихэйн)

— «Reality without You»        Через два поворота — направо, произнес изрядно-уставший голос Линды через хрип динамика и плохо-настроенные басы в сабвуферах, Дэнни кивнул, откинувшись на спинку сидения, прошелся подушечками пальцев свободной руки по напряженным лопаткам, надеясь избавиться от боли, приподнял ремень безопасности, ведя скованным плечом, перевел взгляд на спящего Дастина в зеркале дальнего вида и резко ударил по тормозу, замечая мелкую дрожь на выступающих скулах, испарину на лбу, взмокшие у корней волосы, хаотично-двигающиеся под веками глазные яблоки и высушенные резкими вдохами губы; притормозив на обочине, нагнулся вперед, резко дергая за лямки раскрытые в его ногах сумки, заставил себя собраться с мыслями, быстро досчитать до двух, пока руки настойчиво, вытряхивая вещи на колени, искали оранжевую баночку, все будет хорошо, все будет хорошо, все будет хорошо, одержимо шептал Дэнни, вчитываясь помутневшим взглядом в название препарата и, повернувшись к Дастину, силой притянул его к себе, параллельно снимая плотно-закрытую крышку, и, аккуратно надавив подушечкой пальца на подбородок, с трудом разомкнул стиснутые зубы, протолкнул крошащуюся таблетку прегабалина, поднял с подстаканника давно-остывший, некогда-горячий шоколад и с помощью трубочки, втягивания и удержания напитка внутри, влил следом.        Тише-тише, все хорошо, испуганно-сбивчиво шептал Дэнни, притягивая закашлявшегося, распахнувшего глаза Дастина к себе, запуская дрожащие пальцы в волосы на затылке, и касаниями губ отрывистой пулеметной дробью врезался в его висок; сейчас он не мог точно определить, кого из них било ознобом, крупной дрожью и парализующим страхом, ведь внутренне как минимум каждая его мышца сокращалась так часто и болезненно, что кружилась голова, а тошнота ударялась в нёбо, падала обратно в желудок и так снова и снова, не бойся, я рядом, всегда буду рядом, Господи, как же ты меня напугал. Дэнни искренне не понимал, как ему хватило рациональности, знаний, последовательности и стали в характере, чтобы не запаниковать и сдержаться от подступивших к глазам слез — возможно, смелость действительно может победить страх, потому что она гораздо сильнее, возможно, человек как машина, несущаяся на стену, ведь если отказывают тормоза, выход только один — прибавить ходу и разрушить преграду, без страха разбиться.        — Не обещай того, что никогда не выполнишь, — вибрация неразборчивого шепота пробила ключицу Дэнни болью — в глазах потемнело, а в ушах взорвался оглушающий белый шум, — ты, как гора, у которой не бывает друзей, для нее все «гости» — потенциально-опасные, ненужные чужаки, способные только разрушать свободу и покой.        — Не говори так, никогда так не говори, — тихо, но настойчиво произнес Дэнни, обхватывая дрожащими ладонями лицо Дастина, практически силой заставляя его смотреть в глаза, и тревожно закусил внутреннюю сторону щеки, замечая в ответ затравленный, испуганный, тоскливый взгляд… взгляд человека, ребенка, которого за недолгую жизнь предавали, обманывали, вычеркивали из собственных жизней десятки, а может и сотни раз, — я… знаешь, проклятая гора, способная подпустить к себе далеко не каждого отважного альпиниста не потому, что не хочу, а потому… что боюсь того, что проклятие перейдет и на него…        — Д-для это существуют обереги.        — Да, милый, существуют, — прошептал Дэнни, поджимая губы, чтобы не расплакаться, и крепче обнял Дастина за плечи, — ты мне дорог, — с каждым произнесенным словом сердца обоих пропускали удар за ударом, а кровь приливала к голове, отдаваясь отбойным молотком в висках, — я очень сильно тебя люблю и всегда, слышишь, всегда буду рядом, даже если ты выложишь защитный круг из лимонов и начнешь отбиваться букетом чертополоха, — Дастин коротко усмехнулся, и Дэнни почувствовал разлившееся в груди тепло умиротворенного спокойствия, я тоже тебя люблю, от этого тихого, чуть неуверенного признания перехватывало дыхание, а под плотно-закрытыми веками взрывались ослепляющие вспышки, разноцветные пятна калейдоскопа, ведь, порой бывает достаточно едва слышимого слова и легкого прикосновения, чтобы понять то, что нашел родственную душу — все взаимно, и от этого сердце сжимается по-особенному прекрасно. — Т-теперь, к-когда мы оба успокоились, — шумно выдохнул Дэнни, медленно отстранившись, и стер тыльной стороной ладони слезы с щеки — переведя взгляд на обивку крыши, на мгновение закрыл глаза и дрожащими пальцами вытянул сигарету из пачки, щелкая зажигалкой и крепко затягиваясь, — можно пообещать, что это все останется между нами, ведь в противном случае…        — Дави уже на газ, достала твоя болтовня, — небрежно бросил Дастин, коротко всхлипнув, и, отвернувшись к окну, закинул скрещенные в щиколотках ноги на приборную панель, — надеюсь, ты бумажник дома не забыл — хлопья хочу.        Не забыл, будут тебе хлопья, мысленно ответил Дэнни, поворачивая ключ в замке зажигания и выруливая на главную дорогу, у тебя будет все, что ты захочешь, обещаю.        После обозначенного съезда и трех минут пути по полуразрушенной, плохо-освещенной дороге, взгляду предстало потрепанное временем одноэтажное здание, гордо именуемое супермаркетом: стертая краска на покрытии парковки, прохудившаяся крыша, блеклый баннер, распахнутая дверь и повешенная над верхней рамой скрученная, ярко-желтая мухоловка.        — Да, местечко прямиком из фильмов про зомби-апокалипсис, — недовольно сказал Дастин, отстегивая ремень безопасности, и приоткрыл пассажирскую дверь, поворачиваясь к Дэнни лицом, — ты чего такой бледный… тошнит? Сбегать за пакетами для рвоты?        — Нет-нет, — Дэнни потер глаза костяшками пальцев, вновь врезался взглядом в баннер, нервно ущипнул себя за запястье и шумно выдохнул, понимая, что его реальность превращается в кошмар, из которого, кажется, выбраться никогда не получится, — п-просто я здесь уже был… с твоим братом… там… там, если проехать километров тридцать, будет исправительный лагерь… мы всегда ездили вдвоем за покупками на неделю… и он всегда брал сникерсы, хотя никогда к ним не притрагивался.        — Что ты сказал?        — Что именно? Эй, — осторожно произнес Дэнни, замечая то, как стремительно покраснели щеки Дастина, а от силы сжатия челюсти на скулах выступили желваки, — прости-прости, я не хотел говорить о нем, прости.        — Ч-что он с ними делал?        — Н-ничего особенного… просто брал с собой в компьютерный класс и включал выступления какого-то британского стендап-комика… паршивого, кстати, совсем не смешного, — видя, что Дастина начало бить мелкой дрожью, Дэнни подался вперед, крепко обнял, не давая возможности вырваться, и ласково перебрал пальцами пряди его волос, — тише-тише, все хорошо, я рядом, все хорошо… это что-то значит, да? Что-то важное для вас двоих? Не отвечай, ничего не говори, просто дыши…        — К-как он относился к тебе? Т-только честно, — сбивчиво, через всхлипы, спросил Дастин, комкая пальцами ткань рубашки на локтях Дэнни, — п-пожалуйста, расскажи.        — Поначалу никак, — ответил Дэнни, прижимая его ближе к себе и продолжая говорить практически беззвучно, сокровенно, словно открывал самую страшную тайну; он понял, для чего задан вопрос, ведь они похожи внешне, хоть и совершенно-разные по характеру, — первое время не обращал внимание, всегда отводил взгляд, не разговаривал, даже не оставался со мной в одной комнате наедине, но… спустя несколько сеансов с Леа, предложил посмотреть фильм…        — Ужасов?        — Ужасов, — подтвердил Дэнни, поджимая губы от ощущения обжигающих слез, пропитывающих ткань рубашки на плече, — еще мы собирали пазлы, разговаривали о классической литературе… Господи, как же я ненавижу «Трех товарищей», которых он просил читать вслух… тише-тише, — оставляя короткие, дрожащие поцелуи на макушке и виске, Дэнни понимал, что сейчас выступает триггером, путеводителем в прошлое, хорошее или плохое — неважно, в момент жизни Гранта после «похорон», — сеансы были только по пятницам, если это имеет значение, он приходил в комнату, падал лицом в подушку, а Филип включал запись на телефоне… мелодию… какую-то лирическую, знакомую, долгую…        — «Andantino in modo di canzona» — Чайковский, четвертая симфония, часть вторая, десять минут и двадцать шесть секунд, фа минор… все, достаточно, — пробормотал Дастин, резко отстранившись, закрыл ладонями лицо, толкнул плечом пассажирскую дверь до конца и, выйдя на улицу, быстрым шагом направился к супермаркету, — встретимся на кассе — бумажник не забудь.        Дэнни смотрел ему вслед, чувствуя, как кто-то или что-то смог забраться под кожу и, вооружившись, беззастенчиво протыкал органы отравленными иглами, ядовитыми лезвиями, проржавевшими ножами — от внутренней боли, накопившихся стресса, страха и паники он распахнул водительскую дверь и, согнувшись, выблевал все рациональные и иррациональные чувства, разъедающие ребра, легкие и сердце.        — Эй, на меня смотри, — Дэнни поморщился от резкого запаха нашатыря, ударившего в нос, пошатнулся и, с трудом успев упереться ладонью в покрытие парковки, виновато посмотрел на встревоженного Адониса слезящимися глазами, мне так жаль, — что ты сегодня ел?        — Кобб, — протараторил Дэнни, упираясь ладонью в плечо Адониса, стараясь его максимально отодвинуть, и, почувствовав судороги в пищеводе, быстро извинившись, выблевал смесь желчи и шоколада, — прости, мне очень и очень жаль, — он устало откинулся на спинку сидения, закрыл дрожащими ладонями лицо, мысленно призывая сердечный ритм и поднявшуюся температуру прийти в норму, — Господи, как же стыдно.        — Во рту есть привкус металла? Голова кружится? Боль в животе? Ты всегда, блядь, ешь только этот салат в кафетерии? — Дэнни коротко кивал после каждого прозвучавшего вопроса и испуганно вздрогнул, чувствуя прикосновение подушечки большого пальца к коротко-стриженным волосам на виске, затем — сильное надавливание, и услышал, как резко Адонис втянул воздух через плотно-сжатые зубы, — Линда, срочно неси мой саквояж! Так-так, давай-давай, смотри на меня, — он дернул Дэнни за руку, отводя ладонь от лица, и посветил фонариком телефона в глаз, — на меня, давай, Дэнни, нельзя отключаться, — легкий удар по щеке, еще один и еще, распахнутые в ужасе глаза, истерзанные зигзагами капилляров, брошенная к коленям раскрытая сумка, потрепанная коробка в пальцах, открытая зубами ампула, сплюнутое в озеро рвоты стекло, наполняющийся шприц, череда стуков по корпусу, прозрачная жидкость фонтаном, затем — острая игла в бедро, резкая, ослепляющая боль и пелена тумана, — заднюю дверь открой, давай-давай… — тихо, далеко, приглушенным эхом, — его травят цианидом. — Broken Lives.        Камилла устало вздохнула, перекинула завившиеся от влажности волосы на плечо, вооружилась губками и спреями, протиснулась в дверцу витрины и, уперевшись ладонью в корпус основания, подсвеченный лампочками, принялась оттирать заляпанное изнутри стекло; телефон раздражающе вибрировал в заднем кармане джинсов, но на звонок она отвечать не спешила — негодяй Бернард, получивший это гордое звание сегодняшним утром, не заслуживал не только разговора, но и вообще — внимания. Камилла О’Доннели не была тем типом женщин, которые считают себя особенными, уникальными, умными и красивыми, но и простушкой не была — да, она «на любителя»: чаще ароматом духов выступают запахи кофе и жаренного масла, нежели тонкие и чувственные «Chanel», ее взгляд визуально становится зло-сумасшедшим, стоит подвести глаза темными тенями, лицо, в зависимости от светотеней, может быть как плоским, так и дьявольски-фактурным, а волосы, от перемены погоды, то густые и роскошные, то тусклые и тонкие, но — НО! — все это не дает негодяю Бернарду повода для того, чтобы лапать медсестер на военной базе, пускай и по обоюдному согласию.        Камилла грязно выругалась, распылила чистящее средство на стекло и принялась яростно оттирать пятна томатного сока, словно они были причиной всех ее бед, но секундой позже выдохнула — проблемы личной жизни не должны завладевать разумом на рабочем месте, любимом рабочем месте, там, где улыбаются прекрасные мальчики и девочки, мужчины и женщины и даже разозленные замыслом Бога пациенты перед ее стойкой, казалось, чуть-чуть оттаивали.        Конечно Камилла понимала, что она ни в коем случае не врач, так — повариха, но доктор Абрамсон однажды сказал, что дары природы тоже могут исцелять; и это впечатлило настолько, что стопка книг о пользе специй, трав и сочетаний продуктов только чудом не продавила верхнюю крышку прикроватной тумбочки — Камилла зачитывалась ими, продумывала рецепты, составляла меню и даже научилась по внешнему виду определять, какой сок-напиток-салат способен поднять настроение человеку; например: если он хандрит, то не хватает серотонина — шоколад, белок, орехи, если устал, то необходимы бананы и шоколад, если от стресса трясутся руки, то в ход идут пряности и горячие напитки, спасающие не хуже пледа холодной зимой: имбирь от головной и мышечной боли, кориандр помогает при аритмии, кумин поддерживает пошатнувшуюся нервную систему, гвоздика лечит подростковые угри и облегчает зубную боль, горчичные зерна противовоспалительные по природе, куркума — помощник при простуде…        — Здравствуйте, доктор Макгроу, — Камилла доброжелательно улыбнулась и, выбравшись из тесного пространства витрины, спешно собрала волосы в пучок, скрепляя их резинкой, — смена уже закончилась, но я с радостью приготовлю вам чай с молоком. Кстати, сегодня доставили черный кардамон прямиком из Индии — может оригинальную Масалу, если у вас, конечно, есть десять-двадцать минут?        — С удовольствием, — ответил Алистер и впился полумесяцами ногтей в костяшки сцепленных в замок пальцев, чувствуя, как от неискренней улыбки свело скулы. — У вас все хорошо?        — Конечно, у меня же есть все вы, — Камилла сбегала в подсобное помещение, вернулась с литровой кастрюлей, повернула вентиль плиты, и, поставив ее на конфорку, влила фильтрованную воду, тут же хватаясь за маленькую терку и свежий корень имбиря, — а вы, доктор Макгроу, приспособились к рабочему темпу?        — Сложно сказать, — Алистер постучал подушечками пальцев по витрине, наблюдая за тем, как Камилла приподнялась на носочки, открыла дверцу шкафа и, вчитавшись в названия, вытянула нужный крафт-пакет, — у меня особенного темпа еще не было, так… несколько пациентов в день, вот у вас, конечно, поток сумасшедший, справляетесь?        — Разумеется, вы же все берете одно и то же, — Камилла опустилась под стойку, открыла дверцу холодильника и, достав галлон молока, вернулась к плите, — ну, в большинстве случаев, конечно же.        — И Вы так с легкостью можете назвать стандартный заказ каждого сотрудника? Ни за что не поверю. Спорю на сотню, что это невозможно.        — А давайте проверим, но только не на деньги, а на интерес, — сказала Камилла, помешивая будущую масалу шумовкой, — там, справа, в книге с красным переплетом чеки за последнюю неделю, внизу имена сотрудников, спрашивайте — я назову все с точностью.        Алистер восторженно потер зудящие ладони, вытянул книгу, раскрыл страницы перед собой… и правда — чеки со списком блюд, суммой и именем внизу, ничего криминального, к счастью или сожалению.        — Начнем с простого… доктор Дефо?        — Салат из говядины, чай с чабрецом, реже — с мелиссой, брюссельская капуста, обжаренная в сливочном масле, зеленое яблоко, иногда минеральная вода… все остальное менее постоянно.        — Доктор Перри?        — Крылышки барбекю, банка доктора пеппера, картошка фри с крупной солью.        — Доктор Дикинсон?        — Ох, это сложно, он здесь совсем недавно… на ум только лаймовая тарталетка приходит и черный кофе.        — Грант Миллер?        — О, Господи, — застонала Камилла, всыпая в кипящую масалу сахар, размешала, выключила плиту и вытянула сито из подставки, — он всеядный: вяленное мясо, орешки, шоколадные батончики, соки, пицца, бургеры… проще сказать, что он не берет.        — Хорошо, давайте снова вернемся к простому… Дэнни Голдман?        — Апельсиновый сок из коробки, иногда — чай, — ответила Камилла, процеживая масалу через сито и разливая по стеклянным чашам, и поставила одну перед Алистером, — прошу, доктор Макгроу. Ну… как?        — Очень вкусно, — искренне сказал Алистер, — … подождите… просто сок и чай… больше ничего?        — Да, больше ничего, — ответила Камилла и задумалась на мгновение, — но если, — продолжила, чуть понизив голос, — заказ оформляет доктор Абрамсон, то подносы ломятся от еды, но чаще горячей — что-нибудь запеченное в глиняных горшках, вегетарианское, поменьше бобов.        — Вот здесь-то вы и ошиблись, миссис О’Доннели, — торжественно сказал Алистер, постучав кончиками пальцев по стенкам пустой чашки, — ведь Дэнни ест Кобб-салат.        — Нет-нет, доктор Макгроу, это вы ошиблись, когда формулировали вопрос, вовлекая в этот азартный спор, так что не считается. Оглянитесь по сторонам — Кобб-салат в моем кафетерии не подают и, скажу даже больше, никогда не подавали.        — Но… но как же?        — Все блюда в кафетерии, кроме запакованных напитков и снеков, я готовлю сама, да, не нужно так удивляться, сама своими собственными руками, а (между нами — бестолковые) салаты в контейнерах привозит служба эко-доставки и запихивает это сомнительное кулинарное искусство в автоматы на четвертом этаже, так что…        — Салаты в контейнерах? Ничего не понимаю…        — Там тяжело-больные пациенты, доктор Макгроу, а некоторые медсестры и санитары ленятся каждый раз спускаться вниз и подниматься обратно наверх с подносом в руках — вы же молодые, сумасшедшие, бегаете туда-сюда, да еще и перепрыгиваете через ступеньки — поэтому и попросили установить тот идиотский автомат с салатами; меню — фу, аж мерзко — составлено по предпочтению каждого пациента, в палате — карточка с QR-кодом, ее берут, подносят к автомату и в поддон падает нужный салат, вуаля, — Камилла произнесла это с такой обидой и тоской, что Алистер не выдержал и положил ладонь на ее плечо, мягко сжимая пальцами ткань шелковой блузы, — ой, простите, доктор Макгроу, но меня это так обижает… как женщину, как повара, как… как я могу нести ответвтенность за службу доставки? А если блюда придут просроченными? Такой скандал поднимется, а все и так на нервах последнее время… что… почему вы так на меня смотрите?        — Огромное спасибо, — выпалил Алистер, обхватывая ладонями испуганное лицо Камиллы, и оставил на ее лбу отпечаток благодарно-невинного поцелуя, — чай просто потрясающий!        Камилла недоуменно хлопала ресницами, наблюдая за тем, как быстро он выбежал из кафетерия, подхватил под локоть Коллина Перри и, что-то шепнув ему на ухо, свернул в сторону главной лестницы.        Они вбежали по ступеням на четвертый этаж, отдышались, упираясь ладонями в колени, и, распределив палаты точно поровну, разошлись в разные стороны, чтобы поднять со столиков карточки с QR-кодами, сложить их в стопки и только в завершении — найти нужный автомат. Проверка оборудования, серьезно говорили оба даже тогда, когда понимали, что тяжело-больные пациенты крепко спали под действием морфина, простите за то, что ваш покой потревожен.        — Так-так, замрите, молодой человек, — Алистер испуганно вздрогнул от строгой интонации и медленно повернулся, поднимая руки над головой, — я требую немедленно объяснить причину вандализма, в противном случае мне придется доложить доктору Абрамсону…        — Нет-нет-нет, — взмолился Алистер, вставляя руки перед собой в жесте полной капитуляции — Луис Линч вопросительно поднял бровь, смотря на стопку карточек, зажатых в его пальцах, и деловито скрестил руки на могучей груди, — я… я все объясню, Богом клянусь, но сейчас нужно… нужно проверить…        — Что проверить, доктор Макгроу? — спросил Луис, сощурившись для того, чтобы прочитать имя на бейдже. — О, еще один преступник! — Коллин испуганно распахнул глаза и интуитивно отступил на шаг назад, скрываясь за поворотом. — Я вижу носки ваших кроссовок! Господи, ну что вы как дети? Скажите, что происходит!        — Выходи, мы обречены, — расстроенно признал Алистер, нервно запуская пальцы свободной руки в волосы, — Коллин, серьезно, один я в тюрьму не пойду!        — Думаешь, вдвоем нам будет веселее? — спросил Коллин, выглянув из-за угла, и тут же юркнул обратно. Алистер от злости и обиды фыркнул, натянуто улыбнулся, смотря на Луиса, и пожал плечами, признавая то, что получать выговор он, кажется, будет в гордом одиночестве. — Ты чего замолчал, защитник человечества? Используй свой потрясающий дар по прямому назначению.        — Вы когда-нибудь слышали о Роберте Дерби? Конечно нет, он же из Донкастера, — тут же поправил себя Алистер, опустившись на пол, и прижался лопатками к стене, складывая ноги по-турецки, закрывая глаза и накрывая ладонями колени, после того, как откинул карточки в сторону угла — полминуты тишины, и до уха донесся первый стук падения контейнера в поддон, — но не переживайте, сейчас я вам о нем расскажу. Спать с ней Роберту было невыносимо потому, что каждая совместная ночь превращалась в бои без правил: она металась по кровати, вертелась, крутилась, пиналась, размахивала локтями, оставляя крупные пятна синяков на его теле. Роберт подскакивал от вспышек боли после каждого толчка-пинка и с трудом сдерживался от желания хорошенько ее встряхнуть, отвесить подзатыльник или вовсе — придушить подушкой, в надежде избавиться от мучений. Не думайте, что он — плохой человек, Роберт старался поменять ситуацию долгими беседами, призывал, практически умолял спать раздельно, ссылаясь на то, что она этого даже не заметит, но в ответ видел только полные слез глаза, надутые губы и крепко-стиснутые кулаки… она, знаете, была неумолима, поэтому все оставалось как прежде. Мать Роберта, старенькая миссис Дерби, говорила, что со временем это пройдет, но наступал уже третий год их совместной жизни и, увы, ничего не менялось… Три года, представляете — три года заключения в этой огромной, безграничной любви… она влетела домой в момент, когда Роберт внимательно вчитывался в советы на очередном форуме, примчалась к нему в кабинет, растрепанная с широкой улыбкой на губах, обняла его за коленки, озарила горящим взглядом и, набрав побольше воздуха в легкие, радостно завопила: «привет, папочка, я очень по тебе соскучилась!» Тогда Роберт столкнулся взглядом с бывшей женой, прочитал по губам: «заберу ее в понедельник», крепко обнял дочь, усадил на колени и тепло-тепло поцеловал в макушку. Да, Роберт Дерби, был далек от звания «идеальный отец» и искренне скучал по крепкому сну на выходных, ожидая момента, когда дочь наконец-то вырастет, но, знаете, когда она обнимала его крепко-крепко, он понимал, что готов на все, что угодно, чтобы эти моменты никогда не заканчивались.        Алистер медленно открыл глаза, поднял взгляд на побледневшего Луиса, на поблескивающие на его щеках слезы, на дрожащие пальцы, сжатые в кулак, и испуганно моргнул, видя, как резко он развернулся на пятках и быстрым шагом пошел вверх по коридору, отрешенно качая головой и закрывая ладонями лицо.        — Ч-что?        — Ты — ужасный человек, — пробормотал сдавленный голос Коллина из-за угла, послышался тихий всхлип и нервное шмыганье носом, — я, блядь, чуть билет до дома не забронировал, чтобы увидеть сестер.        — Мне… мне… прости… — Алистер погладил Коллина по плечу и улыбнулся с оттенком грусти, когда он резко отвернулся и провел ладонью по лицу, стирая выступившие слезы сентиментальности.        — Надо будет позвонить, завтра утром… — он вновь шмыгнул носом, прислонил очередную карточку к терминалу и резко выдохнул, когда на дно поддона упал контейнер с этикеткой «Cobb salad», — поздравляю, наш клиент… кто в 18В?        Алистер пошатнулся, прижался плечом к стене и распахнул глаза так, что длинные ресницы коснулись бровей, это палата Дариана Конте… беги к нему, я к — Итану.        Коллин коротко кивнул, нагнулся, выхватив из отсека контейнер с салатом, всучил в дрожащую руку Алистера и, сказав: «в лабораторию», побежал вверх по коридору, вглядываясь в таблички на палатах — путь до нужной занял полторы минуты, он распахнул дверь и расслабленно выдохнул, смотря на дернувшегося в кресле Дилана, что случилось, пожалуйста, не лги.        — Ч-что он сегодня ел? — сдавленным шепотом спросил Коллин, боязливо тыкая пальцем на спящего Дариана.        — Форель на гриле, — раздраженно проворчал Дариан, с трудом разлепляя покрасневшие глаза и закрывая ладонями лицо, — похуй мне на правила — я ем то, что хочу… ни слова, блядь, и вообще — коллеги, пожалуйста, пиздите в коридоре, у меня раскалывается голова, — быстрый взгляд Коллина врезался в показатели ускоренного сердцебиения, дрожащие пальцы Дариана через силу обхватили стакан с водой, на шее змеями выступили вены, — блядь, почему Дэнни уехал, а забрать блядский запах миндаля забыл? — Дилан подскочил с кресла, подбежал к кровати и, обхватив ладонями лицо Дариана, жадно поцеловал в его губы — Коллин сделал вид, что потертости на полу сейчас самое интересное зрелище в жизни — это от тебя… ты пахнешь горьким миндалем. — How would your loved ones feel about the deals you've made?.        Телефон, из динамика которого последние полчаса роботизированный женский голос повторял из раза в раз, что абонент находится вне зоны действия сети, выпал из дрожащих пальцев, когда по пространству Центра пролетел надрывный, умоляющий, плачущий голос Дилана Крайса через шумы и статические помехи громкоговорителя: «Доктор Кеннеди срочно вызывается в реанимацию! Отравление синильной кислотой, повторяю: отравление синильной кислотой — гиперемия и паралич дыхательного центра! Срочно, блядь, Джордан, умоляю, тиосульфат натрия не действует!»        Алистер понял, что опоздал, видя, как за мгновение ледяное выражение лица приобретает оттенок животной свирепости — в стену с размаха полетела пепельница, опадая на пол окурками, пеплом и сотней мелких осколков, оконная рама захлопнулась с такой силы, что вставленные накануне стекла рухнули треснутым полотном на асфальт, взгляд Итана метал молнии, искрящиеся гневом, ненавистью и оттенками нечеловеческой злобы — Алистер боязливо вжался лопатками в дверь, когда он не прошел, а пролетел мимо него в коридор и быстро скрылся за поворотом. Несколько секунд оглушающей тишины, а потом приказ, произнесенный голосом, способным интонацией уничтожить все живое: «либо все медсестры и санитары спускаются в холл самостоятельно, либо я заблокирую двери и окна и сыграю с вами, ебанные продажные бляди, в русскую рулетку!»        Казалось, ни у одного человека, услышавшего приказ по громкоговорителю, не возникло мысли о том, что это — шутка, метафора или аллегория — двери комнат отдыха и палат резко распахнулись, в коридоры, словно рой саранчи, выплыли десятки испуганных сотрудников, многие из которых одевались набегу, и, только чудом не устроив давку с летальным исходом на лестницах, оказались в ярко-освещенном холле на первом этаже, ежась не только от встревоженных взглядов побледневших посетителей, но и от выражения лица Итана и, черт возьми, пятизарядного Smith&Wesson, в его руке.        — Доброй ночи, дамы и господа, — холодно сказал Итан, указывая дулом револьвера на пустое пространство перед стойкой регистрации, — прошу вас, встаньте в шеренгу, а все остальные, пожалуйста, пройдите в кафетерий. Камилла, будь добра, проводи наших гостей и предложи разнообразные напитки и легкие закуски — доктор Макгроу с удовольствием вам поможет, ведь правда? — Алистер шумно сглотнул, кивнул и, ослепительно улыбнувшись, протараторил, хлопая в ладоши: «не стоит волноваться, это просто игра в мафию, такое погружение в сюжет, дух захватывает, правда?» — Эш, будь другом, заблокируй двери — зеленая кнопка на ручке.        Эшли, вбежавший в парадные двери, замер на мгновение, вдавил кнопку на ручке и, шумно отдышавшись, подошел ближе, кладя ладонь Итану на плечо, не делай глупостей… при свидетелях, взгляд указал на мигающие под потолком камеры, которые спустя мгновение погасли, а окна Центра со стороны улицы закрылись непроглядной броней, ох, ты уже обо всем позаботился, тише-тише, дверь кафетерия заблокировалась, задняя — распахнулась самостоятельно, внутри послышались приглушенные, спокойные голоса, видимо, у Алистера действительно талант разряжать обстановку.        — А теперь я задам череду очень волнующих меня вопросов, — пугающе-спокойно начал Итан, вытягивая пачку сигарет из кармана джинсов, сжимая чуть-выпавший фильтр зубами, щелкая зажигалкой и крепко затягиваясь, — и надеюсь, что получу честный ответ. Кто из вас был назначен личным помощником Дариана Конте?        — Я, — из шеренги вышел молодой человек, поправляя объемную форменную футболку на чуть-приподнятых хрупких плечах, — Джесси Кастильо, работаю на вас два месяца…        — Я помню, Джесси, — ответил Итан, коротко улыбнувшись, и медленно выдохнул сигаретный дым, прикрывая на мгновение глаза, — тебя и твою маму… как она?        — Намного лучше, три года без рецидивов — у вас золотые руки.        — Джесси, обещаю, что не буду злиться, ответь честно: чем ты был занят днем?        — Сдавал экзамен, — Джесси отвечал тихо, спокойно, словно не испытывал страха, но все же нервно стирал выступивший на ладонях пот о ткань брюк и по-детски встревоженно перебрасывал вес тела с пяток на носки, — планирую идти в ординатуру, ведь семейная медицина как-то мелко, да?        — Да, ты обязательно поступишь, я в это верю, — Итан смотрел в потолок немигающим взглядом и впервые был благодарен тому, что руки Эшли крепко удерживали его поперек торса, а подбородок, стоявший на плече, точечно надавливал на ключицу, когда организм и разум начал туманиться; по бронированным окнам, не прекращаясь, барабанил дождь. — Кого ты оставлял в палате вместо себя?        — Все по протоколу… — стоило Джесси это произнести, как встревоженные санитары и медсестры, коротко выдохнув от облегчения, взволнованно замотали головами, тихо-тихо переговариваясь между собой; оживленную болтовню, ровно как и крепкую хватку Эшли на мгновение остановил неприятный звонок стационарного телефона. Секунда за секундой раздражающая трель прокатывалась по холлу, врезалась в стены и отскакивала обратно — в голову; указательный палец Тейлора нажал на зеленую кнопку, послышались треск и короткие сигналы, после чего роботизированный женский голос спросил: «входящий звонок из тюрьмы «Аттика» за счет абонента, нажмите двойку, если желаете продолжить».        — Выйди, — строго сказал Итан, когда палец Тейлора потянулся к двойке, — ты не хочешь этого слышать.        — Ты не можешь оберегать меня вечно, — двойка была нажата, Тейлор приложил указательный палец к губам, призывая всех заткнуться, и почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы, когда Итан расставил руки, приглашая в объятия; расстояние сократилось за три шага, Тейлор прижался лбом к его ключицам, вздрогнул от ощущения нежного перебора пальцами волос на затылке и поджал губы, слушая тихий-тихий шепот на ухо: «ты самый лучший, хороший, прекрасный, удивительный, настоящий, нужный, важный, я очень тебя люблю, всегда буду любить, ты никогда-никогда не станешь мне менее симпатичен, слышишь, Тей, никогда». Итан, как мог, насколько был способен в подобных обстоятельствах, старался максимально заглушить женский голос из динамика, что, срываясь на крик, оскорблял тупой, конченной, ни на что неспособной идиоткой… Итан смотрел на похолодевшую, побледневшую Сидни пустым взглядом, не чувствуя ровным счетом ничего, и прижимал дрожащего Тейлора ближе к себе, продолжая шептать ему на ухо о том, что генетика совсем неважна, что он — лучшее, что получилось у больной на голову женщины, что он — самое светлое и яркое, что есть в его жизни. В тебе столько же граней, как на анкере микродермала и даже больше… и я, мальчик мой, люблю каждую из них. Все-все, успокойся, мы переживем это вместе, все вместе.        — Возьми мой телефон в кармане и позвони Дереку, — сказал Итан также тихо, повернувшись лицом к Эшли, — скажи, что его сын — здоров, а его клиент ждет билет в Европу, в один конец. Пойдем, дорогой, выпьем по чашке кофе, вы тоже свободны, спасибо за честность, принимайтесь за работу, — продолжил, смотря на пораженных санитаров и медсестер, — а ты, мразь, собирай чемодан — Европа ждет. — A sun that never sets.        — Ух ты, масала, давай пей — кардамон в составе улучшает тембр голоса, — заботливо сказал Итан, ставя перед Тейлором стеклянную чашку, и подмигнул тихо-рассмеявшейся Камилле, снимающей с себя фартук, — вы тоже садитесь, давайте просто поговорим о чем-нибудь хорошем, — он не сводил взгляда с темного дисплея телефона и нервно тер пальцами покалывающие ладони, внутренне молясь о том, чтобы нужное сообщение пришло как можно быстрее, а его текст был исключительно положительным. — Например о том, как мы все выйдем на задний двор и разъебем битами тот ебанный автомат, или о том, как спалим ко всем хуям стойку регистрации, или…        — Обязательно, — прошептал Эшли, притянув Итана к себе, позволяя уткнуться лицом в плечо, и погладил его по волосам, — давай-давай, никто тебя не осудит, поплачь, или докажи всем нам, что ты — робот и вообще эмоции не проявляешь, не сопереживаешь, не молишься и точно не плачешь… ай, блядь, сука, я тебе сейчас палец сломаю! — от резкого тычка пальца между ребер Эшли с трудом сдержался от желания подпрыгнуть на стуле и обматерить всех собравшихся в кафетерии заодно. — Какой же ты, блядь, невыносимый, сука, человек!        — Отличный сеанс психотерапии — то, что было нужно, — Итан довольно улыбнулся, отстранился от Эшли и, ласково щелкнув его по носу, потянулся к пачке сигарет и лежащему рядом револьверу, — да, блядь, зажигалка это, просто сделана талантливым мастером, — стоило нажать на курок, из дула вырвалось алое пламя, кончик сигареты тихо зашипел и загорелся, поднимаясь дымом к потолку, — где, ты говорил, находится тот мотель?        — Я введу в навигаторе, не переживай, — сказал Тейлор, накрывая руку Итана ладонью, — но учти, там штормы — частые гости, можете на неделю застрять.        — Замечательно, я давно в отпуске не был, — ответил Итан, откидываясь на спинку стула и запрокинул голову к потолку, — Бэмби, подработаешь главврачом в мое отсутствие? Соглашайся — у меня роскошный кабинет, собственная кофемашина, удобный диван, а еще — очень тревожный друг, которому я могу замолвить словечко за тебя.        — Не понимаю, о чем вы, — пробормотал в миг покрасневший Лиам, отпивая маленькими, нервными глотками чай из чашки. — Стресс, наверное…        — Да, вероятнее всего, — Итан согласно кивнул, поднимая со стола телефон с горящем сообщением на дисплее: «все хорошо, босс». — Прилепи Адонису очередную золотую звездочку на таблицу, да… парень, бедняга, один работает за всех вас… он, кстати, машину водит? Что, он мне теперь как член семьи, брат от других отца и матери…        — Нормально, он всегда зависает в дождь, — сказал Эшли, замечая череду встревоженных взглядов, — плюс, стресс, конечно же, бред всякий…        — И да, в следующий раз сделай подарок лично, он же — параноик, а когда познакомишься с его отцом в обморок не падай — во-первых, не одобрит, во-вторых, до конца дней придется выслушивать что-то в стиле: тряпка, слабак, ссыкун.        — Эй, блядь, — возмутился Эшли, обиженно скрестив руки на груди, — я упал в обморок из-за солнечного удара… — помолчал, раздраженно выдохнул и вдохнул с грустным полустоном, — но да, он все еще зовет меня ссыкуном, чертов дьявол.        — Тсс, а то астральное тело Его Высочества прикажет тебя казнить.        — Идиот, — Эшли рассмеялся, сморгнул несколько слезинок, повисших на ресницах, и потер глаза подушечками пальцев, перед этим нарочито толкая Итана локтем в бок. — Ну, а теперь, когда мы немного абстрагировались, что будем решать?        — Как всегда, — Итан выдохнул последнее кольцо дыма под потолок и затушил выкуренную практически до фильтра сигарету об стенку пепельницы, — начнем сначала; защитник человечества, узнай у Линды по-аккуратнее не нуждается ли она в работе… хотя, может парня на пост поставить? Мне с блядскими старшими медсестрами категорически не везет… — расстроенно покачав головой, коротко вздрогнул, когда по ладони прошла вибрация входящего звонка, и, тепло улыбнувшись, провел пальцем по экрану, — привет, солнышко, к-как ты себя чувствуешь? Да, а у нас д-дождь идет. Да-да, все закончилось. Конечно, ты молодец, ведь блядский Tums* предложить от гриппа может только законченная дура… — Эшли погладил Итана по плечу, поцеловал в мокрую от слез щеку и поднялся из-за стола, призывая всех последовать этому же примеру… — утром приеду, да, обещаю не превышать скорость, я так сильно тебя люблю, Дэнни, пиздец как сильно, больше всего на свете — и от этого так хорошо, так плохо, что я с трудом сдерживаюсь, чтобы не прокричать по громкой связи: «А я тут — единственный счастливчик, я влюблен, безнадежно влюблен, и это страшная мука, о которой я и понятия не имел до недавнего времени». Я чертовски-счастлив с тобой, Дэнни, я, блядь, самый счастливый человек на свете…        — Я тоже счастлив с тобой, любимый, захватишь хлопья по дороге, а то я не успел… — Итан стер тыльной стороной слезы с щеки, перевел взгляд на окно — дождь закончился, благодарный алиссум распустился белыми цветами — поднялся из-за стола, вытянул ключи от машины из кармана куртки и улыбнулся в ответ на прекрасное предложение, — давай болтать всю дорогу по телефону, я же тебя знаю — наверное, уже заводишь Бэтмобиль. Да, подожди ты, чудо-вище, дай громкую связь включить… — послышался шум возни, или драки подушками, а потом радостный голос Дастина протянул: — приве-е-ет, приезжай, я уже задолбался за ним судна выносить! Он врет! А вот и нет! Ненавижу тебя! Врешь! Он, представляешь, мне в любви признался! Я, блядь, умирал!        — Отвратительно — нецензурная лексика тебя совершенно не красит, — сказал Итан, улыбнувшись, поворачивая ключ в замке зажигания, и выехал с парковки, впервые не оборачиваясь на центр, — какие хлопья взять?        — «Cinnabon» упаковки три! — прокричал Дастин перед тем, как взвизгнуть, а после — расхохотаться, — и «Froot Loops»! и чипсы «Mamee» со вкусом пурпурного картофеля! и ящик клубничного «Sunkist»!        — Ты меня разорить вздумал? — спросил Итан, рассмеявшись, вставил телефон в держатель, подключил видеосвязь и расслабленно откинулся на спинку сидения, прикуривая сигарету. — А ты почему его не останавливаешь? — Дэнни улыбнулся, сложил руками сердечко и мило похлопал ресницами, пожимая плечами. Бледный, уставший, истощенный, с синяками под глазами и с пакетом для рвоты в руке — неважно, для Итана он красивый, замечательный и любимый даже сейчас. — Хорошо, привезу все, но учти: за онлайн-кинотеатр платишь ты, вот только давай без этого жалостливого взгляда… — весь в отца, продолжил мысленно, переводя взгляд на окно в пассажирской двери: котлован будущего центра памяти, располагающийся за монументом в виде книги с сотней имен погибших врачей, едва-освещен одиноким фонарем, но Итан точно знал, что сегодня, в данную секунду, там заливают новый слой цемента. — Прости, что? Да так, отвлекся, секунду… у меня сообщение… ага, продолжай, так и быть, готов оплатить пятьдесят на пятьдесят… что значит, нечестно? — «я сделал то, о чем ты просил, мальчик мой, до суки за решеткой доберусь позже, спокойной ночи, появятся мысли о том, кто был подрывником — дай знать» — Ладно-ладно, что будем смотреть? — спросил Итан, открывая диалог и вводя ответное сообщение. — Старину Фредди? Не боишься? — «я бы присмотрелся к тому, кто всегда садится во главе стола в чужом доме». — Хорошо-хорошо, приеду и договоримся, «Froot Loops» какие брать?        — С зефиром!        — Разумеется.