аберрация

История астрономии — это история все большего унижения. Сначала была геоцентрическая вселенная, потом гелиоцентрическая. Потом эксцентрическая — та, в которой мы живем. Век за веком мы становимся все меньше. Кант понял это, сидя в своем кресле. Как он сказал? Это принцип земной посредственности. (Информация. Мартин Эмис)

— «I know you're out there and I know you care, I feel you like an angel watching over me».        Он предпочитает не смотреться в вырезанные рукой талантливого дизайнера зеркальные ромбы, обрамляющие пространство над раковиной и двумя рабочими поверхностями, отделанными природным мрамором, не позволяет себе смотреться потому, что это опасно — порой, когда рассеянный свет цвета шампанского под потолком смешивается с голубоватой подсветкой, обнимающей шкафы гибкой лентой, можно увидеть антрацитовое сгущение воздуха, повторяющее форму тела, и разглядеть кровожадное существо с обезумевшими глазами, стоящее за спиной.        Остро-заточенное лезвие ножа нарезало цукини, красный лук, фиолетовую морковь и сахарную свеклу на идеально-ровные кольца, томаты, чеснок, пучки ароматной зелени и сельдерей — мелким кубиком, говядину — тонкой соломкой, строго поперек волокон; с широкой деревянной доски все отправилось на дно смазанной сливочным маслом формы, разровнялось пальцами, покрытыми плотным латексом перчаток, сверху — перемолотая смесь перцев, крупная морская соль, столовая ложка тыквенного масла, горсть семян горчицы и высушенный под палящим итальянским солнцем орегано.        Форма, накрытая слоем фольги, отправилась в разогретый духовой шкаф, дверца захлопнулась, пальцы, освободившиеся от перчаток, выставили время на таймере, дно раковины заполнилось грязной посудой, шум сильного напора воды не слышался из-за громкой музыки, льющейся из динамиков в столовой, щедро-намыленная губка, до скрипа, скользила по тарелкам, разделочным доскам и лезвию ножа, сухая тряпка, спустя мгновение, впитала лишнюю влагу, руки расставили все на сушильне, хром смесителя засиял чистотой, а музыка стихла.        По тонированным окнам барабанили крупные капли дождя, темное пурпурно-синее небо опадало объемными тучами, идеально-подстриженный газон превратился в пристанище крупных озер-луж, яркий отблеск молний терялся в гуще непроходимого леса, оглушительно гремел гром, радиоволны тихо потрескивали, как и поленья в камине.        Решеточные двери в двухметровом кованном заборе медленно разъехались в стороны, по выложенной камнем подъездной дороге прокатились шины, гаражные двери поднялись автоматически, когда охранная система, идентичная той, что в заборе, считала номера автомобиля. Под идеально-уложенным слоем бетонного пола послышались приглушенные, активно-спорящие голоса, тяжелые шаги по лестнице, язвительные препирания, звук поворота дверной ручки в бамбуковой стене, выкрашенной в цвет цемента — Алан расстроенно покачал головой, смотря на вымокших до нитки друзей, прикурил сигариллу с терпкой вишней в составе, и вымученно улыбнулся в ответ на извечное, древнее, подстать мировой истории: — «Доброй ночи, Ваше Высочество».        Неодобрительный взгляд Алана Кларка врезался в озера мутно-серой воды под подошвами ботинок, тонкие, чуть-морщинистые губы отдали требовательный приказ: «увижу хоть одну каплю на полу…» Продолжать не требовалось — и Кристофер, и Дерек прекрасно знали, что наказание в любом случае будет несомненно жестоким, поэтому оба, упираясь в плечи друг друга ладонями, покорно разулись, развесили пальто и плащ на вешалке, тянущейся ветвями с пола гаража до двери в дом, и стряхнули капли дождя с волос перед тем, как переступить порог. Алан вопросительно приподнял светлую, с седыми волосками бровь, смотря на носки обоих, на причудливых дельфинов и утят, и коротко улыбнулся, галантно проводя ладонью поверх высокого обеденного стола с мраморной столешницей и расставленными на ней сервизом, приборами, хрустальными бокалами, плетенными вазами с фруктами и резными салфетницами.        — Истинный королевский прием, Ваше Высочество — почему не послали ворона с просьбой надеть смокинги?        — За стол, — в голосе Алана, помимо бархатистой грубости судьи, присутствовал рокочущий уверенностью баритон, имеющий свойство парализовать не только противников, но и друзей, — быстро — тыквенный суп будет подан через минуту, — он расставил на столе бамбуковые подставки с подогретыми осибори и, дождавшись, когда Кристофер и Дерек займут свои места, задвинул стулья, скептично осматривая убранство через тонкие стекла очков в квадратной черной оправе; чего-то не хватало, или так просто казалось? Первый таймер разразился тихим перезвоном колокольчиков, Алан, одернув рукава пиджака, скрылся на кухне, чтобы расставить на серебряном подносе фарфоровую супницу, сверкающий чистотой половник, соусник, наполненный ароматным песто, и корзинку с зерновым хлебом, и вернулся спустя минуту, прося взглядом подать глубокие тарелки. — Приятного аппетита, до подачи жаркого тридцать минут.        — Мы поговорить приехали, — начал Кристофер, но, заметив испепеляющую искру во взгляде Алана и отблеск молнии на стеклах его очков, послушно поднял красиво-свернутую сервировочную салфетку, разложил на коленях и, благодарно улыбнувшись, набрал суп ложкой и поднес к губам, сдувая дыханием поднимающийся пар. — Ароматика восхитительна, Ваше Высочество.        На губах Алана появилась удовлетворенная улыбка, внимательный взгляд тщательно следил за микро-мимикой лиц, за тем, как быстро пустели тарелки, а пальцы — разламывали хлеб. Все-таки разница в возрасте ощутима — понимал он, отпивая фильтрованную воду со льдом из бокала — тем, кто моложе его, хочется сразу перейти к разговору о делах, обрушить на голову торопливую какофонию голосов, потребовать скорейшего решения проблемы, что-то забыть, что-то дополнить… ему же были по душе размеренность, неторопливость, последовательность, время в конце концов, сытый желудок, умиротворяющая обстановка, подходящая музыка, а может — и тишина. И это вовсе не королевские манеры, знал Алан наверняка, а опыт и признание того, что все должно быть строго по правилам: сигнал будильника, звучащий утром в одно и то же время, вне зависимости — рабочий день или выходной, идеально-выглаженный костюм, до скрипа натертые стекла очков, начищенное обручальное кольцо на правой руке, настроенное время на часах с точностью до секунды, всегда-заряженный блэкберри в кармане брюк со стрелками, подходящий только ему аромат парфюма, полный бак в роскошном Cadillac Escalade, как минимум три пачки сигарилл в перчаточнике, две бензиновых зажигалки, зонт-трость на заднем сидении и номера друзей на быстром наборе в компьютерной программе. Алан Кларк — аккуратист до мозга костей, от первого и до последнего вздоха.        — Ты нарушил правило, — с интонацией разочарованного родителя произнес Алан и, поднявшись из-за стола, подошел к широкому подоконнику, вытягивая сигариллу из пачки и поджигая ее конец зеленым пламенем каминной спички, — во имя чего?        — Семейных ценностей, — ответил Дерек и, поставив локти на пустой край стола, сплел чуть-дрожащие пальцы в замок.        — Когда дерьмо попадает на вентилятор, все оказывается в дерьме, — Алан смотрел на задний двор, на покосившиеся цветы дурмана, на потемневшую от дождевой воды беседку, на крупные капли, застывшие на покатой крыше барбекю. — Если ты напишешь песню — я послушаю ее миллион раз, если увижу, что тонешь — стану спасательным тросом; мы никогда не будем идеальными людьми, просто знай, что я понимаю, ведь ты первый, кто показал мне, как это — быть человеком, можешь сказать что угодно, со всем соглашусь, но я никогда не буду рад тому, что ты закопал это на моей территории. Зачем идти по воде до тех пор, пока не утонешь, когда можно продолжать твердо стоять на земле? Я понятно изъясняюсь?        — Разумеется.        — Придется усилить охрану по периметру, ввести пропускную систему, засадить центр памяти редкими, охраняемыми законом, цветами и добиться судебного запрета, чтобы псины не почуяли запах… семейные ценности приносят проблемы, а мы не в том положении, чтобы иметь привязанности, способные потянуть на дно, — Алан затушил сигариллу в пепельнице, провел рукой перед лицом, рассеивая дым, и подошел к столу, собирая грязную посуду и раскладывая ее на подносе. — Жаркое будет подано через минуту.        — Его Высочество злится, — прошептал Кристофер, наклонившись к уху Дерека, — а я еще год назад предлагал построить собственное кладбище.        — Рот закрой, — резко сказал Дерек, повернувшись, и пронзил лицо Кристофера ледяным взглядом, — умных никто не любит, как и осведомителей.        — Туше, — Кристофер очаровательно улыбнулся, переводя взгляд на проход в кухню, и восторженно потер ладони, видя Алана, державшего форму жаропрочными варежками с изображением зевающих котят, — какая прелесть.        — Никаких разговоров за столом, — строго сказал Алан, опуская форму на каменную керамику подставки, и потянулся за сервировочной ложкой — разложив рагу по тарелкам, вернулся на свое место и, вооружившись ножом и вилкой, пожелал приятного аппетита. — Ладно… — обреченно произнес он через несколько минут и театрально закатил глаза, встречаясь с пораженными взглядами, — … он не пострадал? — Дерек жестом показал «пятьдесят на пятьдесят» — Алан постучал подушечкой указательного пальца по чуть-квадратному подбородку, очевидно-недовольный полученным ответом. — Хорошо, уточню: он не пострадал физически?        — Голос сорвал.        — Пусть попьет теплое молоко с медом, маленькими глотками, трижды в день… после этого нельзя выходить на улицу в течение часа и об отсутствии сквозняков нужно позаботиться… еще можно сушенную малину в термосе заварить с измельченным корнем имбиря и принимать за час до еды, морковный сок с молоком тоже полезен…        — Он врач, — напомнил Кристофер.        — Он ребенок, — ледяным тоном ответил Алан, одарив Кристофера яростным взглядом, — а я очень не люблю, когда к моему ребенку лезут призраки из прошлого и давят на шаткую нервную систему своей ебанной сентиментальностью, — тарелки вместе с бокалами подскочили на несколько сантиметров от оглушительного удара кулаком по столу, в воздухе взорвался аромат панического страха, Алан опустошил воду из стакана за глоток, продолжая прожигать взглядом Кристофера, — ты его даже мысленно пальцем трогать не смеешь!        — Он. не. твой. ребенок.        — Он стал моим, когда переступил порог моего дома, держа за руку моего сына, — в голосе Алана слышалась власть, нечеловеческая мощь и громоподобное объявление кровопролитной бойни, если хоть одно слово в ответ ему не понравится — Кристофер недовольно цокнул языком, вытягивая из кармана джинсов флешку, и небрежно швырнул ее на стол, от чего взгляд Алана стал еще свирепее. — Что это?        — Полагаю, компромат.        — Полагаешь, — снисходительно сказал Алан, подтянув к себе флешку, снял верхний колпачок и поднял с подставки под столом планшет, — сейчас мы узнаем, чем именно я буду тебя расчленять, если там, к примеру, окажется страстное порно с моим сыном в главной роли, — Дерек решил, что созерцание потолочных балок менее забавно, чем побледневшее в момент лицо Кристофера, поэтому перевел взгляд именно на них. Флэшка была вставлена в разъем, ожидая полной загрузки и, бросив равнодушное: «молись», Алан кликнул по иконке — взгляду предстало сообщение, он снял очки, и придвинулся ближе, внимательно вчитываясь в текст: «Дружбы не бывает без доверия — первый пункт — откровенность, поэтому, Ваше Высочество, предложите друзьям джин и заведите разговор о том, что нельзя посвящать себя только работе. Доброй ночи, прошу помнить о том, что отличники, сидевшие когда-то на первых партах, даже будучи взрослыми, продолжают настойчиво тянуть руку, чтобы выслужиться перед «учителем». И в завершении, ответьте на вопрос: «Вам когда-нибудь удавалось убедить дерево раздвоиться, чтобы не мешать полету птиц?» Скучаю по нашим беседам, Алан, поэтому продолжаю одерживать победы над смертью и болезнями. Увидимся. Итан». — Совсем забыл про аперитив, господа, составите компанию — мой прекрасный сын подарил на днях бутылку отменного джина. — «A sun that never sets»        Небо взорвалось дождем на рассвете, глухой рокот грома прокатился под темными, сгустившимися за мгновение, низко-нависшими тучами и покачивающимися верхушками многовековых сосен, газон с частыми проплешинами заполнился лужами, что по покатой лужайке водопадом понеслись на главную дорогу, обрушиваясь крупной волной на колотый, треснутый грунт; Дэнни укрылся под крышей террасы, сильнее завернулся в ворсистое полотно пледа, наброшенное на плечи, наблюдая за тем, как немногие прохожие бежали в убежище, в виде автобусных остановок, высоких деревьев и кустарников — там позади, за спиной, сквозь замочную скважину приглушенно звучали голоса и лились тихие такты шумящего непогодой радио, боясь потревожить несуществующий сон; в очередной раз всему виной была ложь — понимая, что еще одно проявление заботы просто-напросто сведет с ума, Дэнни, вывернув переключатель актерского мастерства на максимум, сослался на невыносимую усталость и практически силой выставил из номера людей бесконечно-повторяющих: «тебе нужно отдыхать», «пить больше воды», «нельзя перенапрягаться», «сон — лучший помощник» и прочее, прочее, шумно закрывая дверь перед их лицом. Хватит — с него достаточно сочувствующих взглядов, поглаживаний по плечу, виноватых полуулыбок и наполненных до краев чашек с чаем в руке; говоря откровенно, к заботе от посторонних людей невозможно привыкнуть на клеточном уровне, во всяком случае Дэнни, он бы предпочел противоположное: посмеяться над глупой ситуацией, приняться за уборку пахнувшего сыростью номера, приготовить поздний ужин или ранний завтрак, согласиться на снятие мерок для гроба в конце концов — что угодно, но только не сочувствие, разбавленное напополам с жалостью. Никакой он не «бедный», «несчастный», «болезненно-бледный», «уставший»… он не «жертва обстоятельств», все, точка. С точки зрения Дэнни все это в принципе не заслуживало никакого обсуждения, потому что обсуждаемое зачастую становится неопровержимым фактом и больно, саморезами, входит в подкорку, а бояться всего и всех он категорически не собирался — плевать, было и прошло, никто не умер и это главное.        Дэнни потер сухими ладонями лицо, сцепил пальцы в замок и опустил подрагивающие руки на край ограждения террасы — в голове стрекотали цикады, мутя сознание, перед глазами разрастался-клубился густой непроглядный туман, дыхание сбивалось после каждого глубокого вдоха и резкого выдоха, а отравленный организм всеми силами, молитвами и криками просил тишины и спокойствия, погружая физическое состояние в иллюзию того, что из множества вен текла горячая густая кровь, словно тело надорвалось по щелчку пальцев… и теперь Дэнни тонул в водовороте собственной боли, захлебываясь и стараясь держаться на плаву до последнего.        Хватит геройствовать, тихо сказал Дастин, прикрывая дверь соседнего номера, коротко морщась от капель дождя, опадающих на лицо через промежутки в черепице, и провел ладонью по ткани пледа на плече Дэнни до сгиба локтя, мягко обхватывая его пальцами, Господи, да на тебе лица нет — быстро в кровать, а я приготовлю чай. Дэнни хотел возразить, отмахнуться, сказать, что все нормально, но шум, взорвавшийся в сознании, не оставил выбора — ему казалось, что он медленно, словно зацикленный кадр кинофильма, терял сознание, но в реальности все оставалось прежним: неуверенные шаги ватных ног, боязливые прикосновения пальцев и ладоней к стенам, блеклый свет лампочек под потолком, едва-видимый из-под неплотно-прикрытых век — прежняя жизнь постепенно, порывисто, болезненно отмирала. Именно таким ощущался мир вокруг него — интервальным, мутным, потихоньку-проглядывающимся через туманную пелену — секундой до того, как прежняя жизнь разлетится вдребезги, когда тело перестанет ощущать февральский холод, а музыка не будет слышаться до ужаса попсовой.        Дэнни опустился на край кровати, уронил лицо в раскрытые ладони, потер подушечками больших пальцев пульсирующие виски и, шумно выдохнув, с трудом поднял взгляд, стараясь сосредоточить зрение на участке кухни, отделенной от спальной зоны жалким подобием барной стойки; вид был неидеальным, скорее — настоящим, и именно потому Дэнни мысленно окрестил его совершенным: бокал, живущий на сушилке у раковины, одинокая стеклянная бутылка, наполненная сухим зеленым горохом, на деревянной полке над плитой, пузатый чайник со сломанным свистком на конфорке и вмятина с пожелтевшей открыткой на дверце холодильника.        — Я просто пытаюсь не развалиться на куски, понимаешь? — задал риторический вопрос Дэнни, когда царапающая керамика круглого дна чашки легла в ладонь. — В номере было тихо, а тишина — признак одиночества, — неутомимая, раздражающая, выворачивающая наизнанку песнь цикад не исчезала из головы, Дэнни хмурился, тер пальцами переносицу и пил чай, словно воду, не задумываясь о том, что обжигает пищевод, — мне и хочется, и не хочется чужого общества, но я точно ощущаю благодарность, ту самую, какую ощущает пес из приюта, которого приняли в любящую семью… — Дастин сел рядом на кровать, обнял Дэнни за плечо и притянул ближе к себе — в движениях, прикосновениях и общем сердечном ритме рождалось нечто целительное, помогающее при травмах души и тела; наверное, об этом уже написаны тысячи научных работ, о том, как животные встряхиваются, чтобы изгнать страх из мускулов, как расслабляются, когда к ним обращаются с ласковой интонацией, как засыпают на коленях, безмятежно посапывая, чувствуя нежные поглаживания по спинке носа. Дастин смотрел на Дэнни и видел, как тяжело ему дается решение — решение, меняющее траекторию жизни, меняющее сознание и всю суть заодно. — Я невероятно зол, чертовски напуган и, вероятно, до конца дней не подпущу к себе никого, но… к тебе я готов, — Дэнни с трудом говорил, едва не плакал и упрямо смотрел в пол, пытаясь вспомнить, какие глаза были у матери, словно искал опору, но никак не мог найти… и дело было не в непроизнесенных словах — с толку сбивали поступок и чувство доброты, от которых слова застревали в горле, в носу щекотало смущение, а глаза наполнялись слезами. — Я пытался заснуть, но не смог, — ставни, закрывающие сердце, распахнулись, — и мне кажется, что больше никогда не смогу.        — Февраль — самый короткий месяц, при этом — унылый и тянется бесконечно, — Дастин дотянулся до прикроватной тумбочки, поднял пачку сигарет с зажигалкой внутри и пустой стакан с мертвыми мухами, прилипшими ко дну, кажется, еще в прошлом столетии; некрепко затянувшись, выпустил полупрозрачные струйки дыма под потолок и передал сигарету Дэнни… и этот жест стал олицетворением двери в новую жизнь, полную ярких красок, далекую от серых пасмурных рассветов, — «для меня табак тоже, что конфеты для детей», — сказал он, тепло улыбнувшись, и повернул голову в сторону Дэнни, — самое глупое оправдание, какое я когда-либо от него слышал, — они смотрели друг на друга, курили одну сигарету на двоих, сбрасывая пепел в стакан, и не обращали внимание на спертый запах сырости из истерзанной временем сантехники, пробирающийся через приоткрытую дверь ванной. — Все рано или поздно задумываются о том, что жизнь складывается совсем не так, как они этого ожидали. От неловкости и одиночества есть лекарство — осознание того, что рядом кто-то есть. Так что… выздоравливай, — он произнес это так бережно, прямолинейно, без стеснения и робости, словно простые слова, но Дэнни почувствовал, что это не так — больше, чем поддержка, глубже, чем забота, и целительнее всех антибиотиков одновременно; они улыбнулись друг другу ободряюще, застенчиво, растерянно и чуть-чуть снисходительно. — Ложись спать — достала твоя болтовня.        — Ты тоже, — Дэнни допил давно-остывший чай за один глоток, поставил чашку на тумбочку и, обернувшись, обвел быстрым взглядом единственную в номере кровать, коротко-подрагивающими пальцами стараясь приподнять тяжелое, чуть-колючее одеяло и одновременно — сбросить ботинки, — обещаю не распускать руки, — Дастин заразительно рассмеялся от столь неожиданной клятвы и кивнул, поднимаясь на ноги, соединяя распахнутые бежево-коричневые шторы жалким подобием прищепки, оставляя дверь приоткрытой и наблюдая за тем, насколько неловко и боязливо Дэнни жался лопатками к стене, нервно обнимая руками подушку и зарываясь в нее пылающим лицом. — У тебя приятный смех.        — Надеюсь, ты не будешь храпеть, — Дастин улыбнулся, когда Дэнни беззаботно и при этом — мелодично рассмеялся, сильнее зарываясь лицом в подушку, — и ноги на меня закидывать, и зубами скрипеть, и мочиться в постель.        — Нахрен иди, — Дэнни накрылся одеялом с головой, оставляя видимой только руку с выставленным средним пальцем, — я сплю как ангел.        Дастин театрально закатил глаза, отодвинул дверцу стенного шкафа, поднял три сложенных пледа с полки и обреченно покачал головой, видя, насколько сильным ознобом бьет Дэнни — два из них расправил, коротко встряхнул и, опустившись коленями на край кровати, накрыл. Давай, иди сюда, ангел. Дэнни никогда прежде не обнимали одновременно неловко и тепло, крепко и по-дружески, безо всякого сексуального подтекста, он придвинулся чуть ближе, впечатываясь взмокшим лбом и волосами в подбородок Дастина, крепко закрывая подрагивающие веки и боязливо стискивая пальцами ткань футболки на его лопатках — они обнимали друг друга, лишая фокуса основного мира, словно не хотели впускать его в свой круг, они были друг у друга, и ни один из них не желал большего; это было ощущением чуда; через статические шумы радио удивительно-прекрасный голос Дэвида Боуи запел «Heroes»; на мгновение показалось, что Итан рядом, как будто во влажном воздухе пригорода запахло им — таковы признаки тоски, подумал Дастин, закрывая глаза и проваливаясь в сон без сновидений.        Дэнни проснулся через полчаса с глубоким вдохом, тихим кашлем и невыносимой головной болью — медленно разлепив веки, непонимающим взглядом обвел выстирано-серую наволочку, потресканное дерево изголовья, умиротворенно-спокойное лицо Дастина и, высвободившись из объятий и стянув с себя душащее одеяло, подполз к краю кровати, опуская стопы на холодный пол; он встал с третьей попытки, пошатываясь от дрожи в ногах, и ощутил вокруг себя такое огромное пугающее пространство, что чуть не задохнулся. Одежда неприятно липла к разгоряченному телу, стопы кололо льдом, Дэнни старался одновременно снять с себя свитер и дойти до ванной комнаты — дрожащие пальцы обхватили ручку, ребро ладони с трудом нашло выключатель, взгляд остекленел, видя встроенную ванну, выросшую сколотой плиткой из пола, и стойку душа за стенкой из мутного стекла; не заметив ни плесени, ни ржавчины, Дэнни прикрыл дверь, включил максимально-сильный напор душа и замер, смотря на стремительно-поднимающиеся клубы густого пара; сделав воду похолоднее, вошел под напор, не раздеваясь, и беспомощно опустился по кафельной стене на дно ванной, прижимая колени к груди и ловя лицом больно-бьющие брызги; тело начало медленно расслабляться, но это было чувством, всеобъемлющим ощущением, которое разрасталось в груди и закрывало веки, он словно отключался, исчезал, руки слабели, было трудно дышать и мыслить трезво. Одежда полностью промокла, стала тяжелой, тянущей ко дну, Дэнни потер ладонями лицо, воспаленные покрасневшие веки, выпил несколько горстей воды и прижался затылком к стене, смотря на ливневый дождь из душевой насадки — головная боль, страх и паника не отступали, а сил, чтобы их выблевать, не было.        Я скучал по тебе, Дэнни медленно поднял голову, сощурился, надеясь разглядеть что-нибудь в густом тумане пара, и шумно выдохнул от приглушенного звука в груди, напоминавшего, птицу, которая, выбившись из сил, рухнула камнем вниз, на землю, и, спустя мгновение, взмыла в небеса, прости меня, пожалуйста, прости, он чувствовал дрожащие ладони на щеках, короткие обжигающие поцелуи на губах и лице, пальцы в мокрых волосах, слышал голос, шепот, скользящий по щее и виску, и неверяще подался вперед, впечатываясь лбом в соединение ключиц, клянусь, ты больше никогда не будешь один.        — Это правда ты? — шепотом спросил Дэнни, проводя ладонями по скользкой искусственной коже куртки на плечах, переходя на спину и шею, запуская пальцы в волосы, и слепо припал губами к губам в благодарно-нежном поцелуе. — Да, правда.        — Как ты себя чувствуешь?        — Исцеляюсь, — прошептал Дэнни, медленно открывая глаза, и коротко вздрогнул от череды чувственно-исступленных поцелуев по щеке, скуле и виску, — ты приехал… ты правда здесь… со мной, — он замолчал и шумно втянул носом раскаленный воздух, когда Итан отнял его руку от плеча и мягко, нежно и при этом — жарко поцеловал в сплетение вен на запястье, ладонь и подушечки пальцев, — тебе не за что извиняться… — ответом послужило только подрагивающее, заикающееся «ти-ше», к глазам Дэнни подступили слезы, свободная рука легла на шею Итана, притягивая максимально-близко к себе, до мягкого столкновения носами, — больше всего я испугался не смерти, а того, что никогда тебя не увижу, не прикоснусь, не поцелую, не почувствую… я так сильно тебя люблю, больше всего и всех на свете… запусти мне под кожу озеро с акулами, я хочу выйти из берегов и спрятаться в нежной вечности Бермудов твоей души.        Пальцы Итана крепко сжали мокрую ткань свитера на лопатках Дэнни, ладонь второй руки властно легла на поясницу, резко придвинула вперед, до чуть-болезненного столкновения грудных клеток, интимно-горячий поцелуй, только коснувшись губ, пробудил внутри разрастающийся посекундно неистово-мощный пожар и дрожь предвкушения, пробежавшую по позвоночнику и ребрам; дрожащие ладони разводили полы, пальцы тянули манжеты рукавов, куртка глухо упала на дно ванной, утопая в потоке воды перезвоном клепок и молний, следом полетел свитер, Дэнни жарко выдохнул, обнимая ладонями лицо Итана, и поцеловал неторопливо, неожиданно-ласково и одновременно жгуче-собственнически, отстранился, глубоко вдохнул, тепло улыбнулся, помогая снять футболку, и поцеловал вновь, вкладывая безграничный трепет, сладость и почтительность. Непередаваемое-пьянящее ощущение заискрилось на коже от каждого требовательного прикосновения губ к шее, плечам, рукам, лицу, ключицам, губам — Дэнни запрокинул голову, крепко стиснул пальцами боковой шов джинсов на бедре Итана и громко невольно-продолжительно застонал, чувствуя, как слетают последние ограничители, я тебя люблю, люблю, люблю, спина интимно-жарко обнятая руками вдоль и поперек, колени, опустившиеся на плиточное дно душевой кабины, жгуче-лихорадочные поцелуи по шее и губам, пальцы с крепкой хваткой в волосах на затылке и тишина выплакавшего все бойлера, единственное в чем я уверен — в твоей любви, ты — единственный, кто заставляет меня дышать, единственный, кто важен, понимаешь? Больше всего на свете я боюсь тебя потерять, Дэнни, больше всего на свете.        Дэнни смотрел Итану в глаза затуманенным взглядом, коротко ежась от порывов ветра, терзающих шаткую деревянную раму крохотного окна под потолком, и тонул в обжигающем тепле объятий, понимая, что это утро можно назвать волшебным, чарующим, целительным, временем, когда они оба, до-банального, чувствовали себя живыми и не думали о том, как проведут скорую весну, будущее лето, не планируя ничего на осень; объятиями и поцелуями они заключали негласный договор — быть и существовать здесь и сейчас, осознавая, что там, за дверью ванной комнаты, все будет иначе… там день подойдет к концу и единственное, что нужно будет сделать — забыть о нем, ведь все, что могли они уже сделали; никаких сомнений, иначе ошибки и трудности будут приходить во снах, терзать подсознание, подкидывать идеи о том, что и как можно было сделать по-другому… поэтому, проще забыть об этом дне, как можно скорее, и никогда не вспоминать.        — Ты невероятно-красивый, — прошептал Дэнни, по-кошачьи ласково зажмуриваясь от осторожно-нежного поцелуя в переносицу, кончик носа и ямочку на щеке, — и прекрасный, и замечательный, и реальный, и мокрый… я так замерз без тебя, что почти забыл, каково это — быть в тепле, — он пересел поудобнее, забрался на бедра Итана и обнял крепче, прижимаясь ближе, ставя подбородок на плечо и утыкаясь кончиком носа в его щеку, — а еще я безумно боялся того, что ты меня никогда не любил.        — В твоих ладонях сокрыты все тайны Вселенной, не любить тебя невозможно, — подушечки пальцев Итана скользили по спине Дэнни, от шеи до поясницы, от пояса джинсов до лопаток, по позвоночнику и ребрам, растирая-испаряя оставшиеся капли, вынуждая вздрагивать, жадно дышать ртом и носом одновременно, прижиматься ближе и обнимать еще и еще крепче, — до встречи с тобой я любил одиночество, пожалуй, даже слишком сильно, но когда ты уехал сегодня, меня это растрогало до слез, мне еще никогда не было настолько грустно, а сердце еще никогда так сильно не изнывало от боли… да я бы кровью истек ради того, чтобы ты вернулся, а самая главная проблема в том, что когда пытаешься о ком-то не думать хоть мгновение, то начинаешь думать о нем еще сильнее. С каждой секундой я люблю тебя все больше и больше, сильнее и сильнее. Иногда люди говорят много, но в их словах нет правды, но моя проблема в другом: я хочу, чтобы мне рассказывали о своих чувствах, потому что не уверен, что смогу оплатить тем же, также искренне и честно, чтобы поверили беспрекословно… Прости за то, что, возможно, ты не чувствуешь от меня…        — Чувствую, — дрожащим голосом прошептал Дэнни и, обнимая ладонями лицо Итана, нежно поцеловал его в губы, — это единственное, что я в принципе чувствую…        — О, Господи, я не смотрю, не смотрю, — пробормотал Дастин, закрывая глаза стеной ладоней.        — Мы одеты. Частично.        — Вы можете быть одеты частично в комнате? Мне это…        — Полотенце брось, — Итан отодвинул дверцу кабинки, театрально закатил глаза на притворное смущение Дастина и, дождавшись тяжести полотенца в ладони, набросил его на плечи Дэнни, — потерпи минуту, ладно?        — Терпеть — вредно, — серьезно сказал Дастин и, переминаясь с ноги на ногу, нервно побарабанил пальцами по корпусу сливного бочка, изредка поглядывая за тем, как нарочито-медленно Дэнни поднимался на ноги, ступал на расстеленный перед ванной коврик, как вода с мокрых джинсов лилась на пол, и закусывал внутреннюю сторону щеки, — блядь, серьезно, может еще электросушилкой воспользуетесь? Ой иди ты, — отмахнулся, видя, что Итан спокойно, с непроницаемым выражением лица расстегивал молнию и пуговицу на джинсах и, выругавшись, хлопнул дверью, — буду в ебанных кустах — не теряйте.        — Переживет, — Итан опустился на корточки, расстегнул молнию на спортивной сумке, вытянул несколько упаковок белья, шортов и толстовок и забросил комом мокрую одежду в недра стиральной машинки, — ну, как он себя вел?        — Хорошо, возился со мной, ухаживал, — сказал Дэнни, вытирая волосы, и закусил нижнюю губу, шумно выталкивая носом скопившийся в легких воздух, когда Итан обнял его за ноги, провел дорожку поцелуев от груди, по мышцам пресса, до низа живота, остановился на тазовой кости и, расстегнув пуговицу, потянул джинсы вниз, продолжай-продолжай, я внимательно слушаю, — попили чай, поговорили, покурили, спать легли — ничего особенного… — как скучно, джинсы полетели в барабан стиральной машины, следом белье, — почему ты так сильно любишь птиц? — выпалил Дэнни и распахнул глаза от собственной глупости, видя в ответ по меньшей мере удивленный взгляд — мягкость полотенца прошлась по телу, поцелуи — по бедру, в легких закончился кислород, птиц создали для того, чтобы научить любить небо, свободу, простор, воздух, пространство и многое другое… как их можно не любить? Почему покраснел? — Н-непривычно… — выдохнул Дэнни, просовывая сначала одну стопу в пройму, затем вторую, и закусил внутреннюю сторону щеки, когда хлопок белья прошелся вверх до тазовых костей, — … смущаюсь, — почему? — Не могу объяснить… слишком много эмоций, слишком сильно по чувствам… я очень тебя люблю.        — Я тоже тебя люблю, очень-очень, — следующими в списке стали джинсовые шорты, теплые носки с рисунком кошачьих лапок, свободная толстовка; сам Итан переоделся за минуту, вытянул телефон из кармана мокрой куртки, выбросил испорченную пачку сигарет, проверил зажигалку на прочность — работала. — Позавтракаем?        — Да, с удовольствием, — прошептал Дэнни, обнимая Итана за плечи, и поцеловал в губы, — а что на завтрак?        — Есть киш с кабачками и зеленым луком, еще — с жаренными грибами и зеленью, шпинатом и сыром, баклажанами и томатами, с копченной курицей и тыквой… последнего, наверное, уже нет, но не переживай, если хочешь именно его, то я доеду до пекарни.        — Нет-нет, я больше ни на секунду не хочу с тобой расставаться, — серьезно сказал Дэнни и тепло улыбнулся, когда Итан крепко обнял его и поднял над полом, вынуждая тихо рассмеяться и обвить талию ногами, — я безумно по тебе скучал, я безумно тебя люблю, я безумно счастлив с тобой.        — Взаимно, — ответил Итан в нежный поцелуй и, прижав Дэнни крепче к себе, открыл дверь ванной. Взгляду предстал беспорядок: смятые бумажные пакеты на барной стойке, просыпанные хлопья, пролитое молоко, ворохи сухих и влажных салфеток, приоткрытые крышки на кофейных стаканчиках; Дастин полулежал в кровати, прижавшись лопатками к изголовью, с тарелкой хлопьев в руках, стаканом эспрессо-романо на тумбочке, открытыми коробками с пирогами там же и притворно-заинтересованно смотрел на блеклый экран телевизора. — Не ревнуй.        — Иди нахрен, — пробурчал Дастин, переключая канал на «события прошедшей недели с Джоном Оливером», — я тут пиздец какой заинтересованный, разве не видно? — Дэнни беззвучно опустился на пол, взволнованным взглядом обвел представленные варианта завтрака и, подняв из коробки здоровенный кусок киша с баклажанами и томатами, потянулся к стаканчику горячего шоколада, одними губами говоря: «очень-очень вкусно». — Фу, мокрый, — притворно-возмущенно прошипел Дастин, когда Итан поднял пальцами его лицо за подбородок и мягко коснулся губами обеих щек, лба, подбородка и губ, — на меня, блин, капает.        — Шипишь как демон, после святой воды, — Дастин театрально закатил глаза, прижался щекой к бедру Итана и коротко зажмурился, чувствуя мягкий перебор пальцами прядей волос, — или как кот, после обычной воды. Кровать не засри, я часов тридцать без сна.        — Ты выебываться приехал? — Дастин во всем притворно-недовольном возмущении выглядел, до-странного, забавно, мило и даже — уютно, Дэнни подхватил подставку со стаканчиками, коробку с понравившимся больше всего пирогом и устроился на кровати рядом, складывая ноги по-турецки, ты приехал, чтобы сранные новости смотреть? — Блядь, какие вы все-таки противные, оба!        — Сначала скучные, теперь противные, — задумчиво протянул Дэнни, поднимая руку над головой и отбивая Итану «пять», — движемся в верном направлении, это леген… подожди-подожди… дарно.        Дастин заметно оживился, передал тарелку с размокшими хлопьями Итану, чудом не расплескав по кровати, и, дотянувшись до небольшой тумбы под телевизором, открыл дверцу, скользя взглядом по представленной коллекции дисков; вытянув два сезона «Как я встретил вашу маму», получив в ответ согласные кивки, вставил диск в проигрыватель и, устроившись на животе, прижавшись щекой к колену Дэнни, нажал на «плей». Итан, сказав одним взглядом: «привыкай», устроился за его спиной, обнял за плечи, притягивая максимально-близко, и, словно одолжение сделал, откусил кусок киша. Чувствовать — это нормально, Дэнни улыбнулся от череды поцелуев на щеке, откинул голову назад и зажмурился от ощущения пальцев в волосах, понимая, что в этом мире чертовски-мало хороших людей. Ему хотелось сказать, исповедаться о том, что у него никогда не было друзей, ни в детстве, ни в школе, ни в лагере, ни в университете… настоящих — никогда, пока не встретил Итана; хотел сказать, что не догадывался о существовании таких, как он, людей, которые смотрят на звезды, знают о том, что птицы принадлежат небесам и созданы только для полета, а не для того, чтобы в них стреляли злые люди; хотел сказать, что Итан одним своим появлением изменил парадигму жизни, и что он, Дэнни, уже никогда не станет прежним; хотел сказать, что он первый человек, с которым получилось, ничего не боясь, заговорить о сокровенных, детских страхах и вспышках эмоциональной боли, получая в ответ только поддержку. Итан сказал, что был влюблен в одиночество до встречи с Дэнни — Дэнни любил быть невидимкой… вот такая жизнь чертовски-непредсказуемая штука, оказывается, у нее для каждого человека подготовлен особый сценарий.        Дэнни откинул голову назад, ловя еще один поцелуй губами, и перехватил руку Итана двумя своими на уровне ключиц, грея пальцы в тепле ладони и мягких манжетах белой толстовки; наверное, именно так сходят с ума от безграничного счастья, чувства покоя, тишины и нежности, когда невозможно дать точного определения того, что наполняет изнутри — ни себе, ни другим.        — Сколько выходных дней взял?        — Ровно столько, сколько тебе потребуется, — прошептал Итан, нежно целуя Дэнни за ухом, и опустил руку до низа живота, забираясь пальцами под края толстовки, трепетно оглаживая покрывающуюся мурашками кожу над мышцами пресса, — ну, может, на один больше. Я понимаю, что жалеть себя — искусство, но не переусердствуй.        — Постараюсь, — Дэнни опустил взгляд на колено, на заснувшего на нем Дастина, дотянулся до смятого в ногах пледа, накрыл его им и провел костяшками пальцев по щеке. — Правда он милый, когда спит?        — Ты еще не видел, как он танцует под роковую перепевку саундтрека «Друзей», — ответил Итан, улыбнувшись, и погладил Дастина по волосам, тот пробормотал что-то неразборчивое, сильнее укутываясь в плед, наброшенный на плечи, подстать мантии, — и очаровательно чихает, смотря на солнце, и водит подушечкой указательного пальца по книжным страницам, и рассуждает о том, что если вытянуть ладонь и на нее упадет только одна капля дождя, то это — поцелуй неба. А особенно милый он в моменты, когда рассказывает о своих достижениях и как бы невзначай подается лбом вперед, крепко закрывая глаза в ожидании короткого, нежного поцелуя, да, это что-то вроде ритуала, напоминает мурчащего котенка, когда его ласково гладят по переносице. У вас обоих улыбка — вспышка сверхновой, правда, это даже удивительно.        — Какой была их мать?        — Своеобразной, — неоднозначно сказал Итан, будто дал себе небольшую отсрочку для того, чтобы покопаться в голове и найти более подходящее прилагательное, — я плохо ее помню, как человека, только — всегда распахнутые от страха глаза, сжатые в тонкую полоску губы и приобретенное заикание… Дастин говорит, что она была милой и доброй, я верю ему на слово.        — А отец? Какой он?        — Полная противоположность матери — тот тип людей, любовь которого делает человека несчастным, потерянным, обязанным и разбитым; представь пространство метр на метр без окон и дверей, а теперь представь, что под потолком, куда никак не дотянуться, горит и тлеет как минимум двадцать различных палочек-благовоний, как скоро ты умрешь от удушья? Нет-нет, не надо, — Итан перехватил руку Дэнни за мгновение до того, как ладонь коснется щеки Дастина, и повернул ее тыльной стороной, медленно прислоняя костяшки к выступающей скуле, — он может испугаться, — Дэнни почувствовал, как по коже пробежала мелкая, едва-заметная дрожь, через мгновение послышался расслабленный выдох, Дастин сам потерся щекой о руку, — теперь можно.        Боль бывает разной: водой, накрывающей с головой и не дающей ни секунды на вдох, огнем, плавящим изнутри и снаружи, землей, душащей и тяжелой, воздухом, забирающим из легких весь кислород, но иногда боль предстает штормом, появляющимся из ниоткуда, неожиданным, дезориентирующим — страхом того, что ясное летнее утро может закончиться чудовищным ливнем со смертоносными молниями и оглушающим громом.        — Помоги ему лечь поудобнее, а я пока уберу со стола, — Итан нежно поцеловал Дэнни в изгиб шеи, убавил звук телевизора на минимум и, поднявшись с кровати, собрал с тумбочки пустые стаканчики и коробки, выбросил в мусорное ведро, прошелся тряпкой по барной стойке и переставил оставшиеся пироги в холодильник, поднимая с крышки запечатанную пачку сигарет, — увидимся через минуту.        — С тобой хочу, — прошептал Дэнни, укрывая Дастина пледом, и осторожно спустился со скрипучей кровати, тут же обуваясь в ботинки и набрасывая пальто на плечи; полуденное солнце ярко светило на мутно-белом небе, на ветвистых деревьях, переговариваясь между собой, щебетали птицы, над лужайкой поднималось испарение; Дэнни прижался щекой к ключицам Итана, улыбнулся в короткий поцелуй, обнял его за талию и заинтересованно наблюдал за тем, как он прикуривает сигарету — словно герой нуарного кинофильма, воздух вокруг заискрил. Мелодичный голос вокалиста очаровательно-мягко протянул: «Fuck you, and you, and you… I hate your friends and they hate me too…» — Никогда не слышал этого рингтона, — произнес Дэнни, беглым взглядом скользнув по дисплею.        Итан пожал плечами, отвечая на звонок —        — Добрый день, Ваше Высочество, — в голосе не было ни ехидства, ни злорадства, ни ноток снобизма или веселья — Итан говорил твердо и с искренним почитанием, что как минимум удивляло, — боюсь, что данный парад лицемерия прекрасно состоится и без моего присутствия… непредвиденные обстоятельства? Сожалею, что стал их причиной. В морях не бывает атеистов, Ваше Высочество, когда волны поднимаются высотой с небоскребы, они первыми преклонят колени и соединят ладони. Путешествие на юг помогает лучше понять север. Сообщите о новой дате открытия после захода солнца, сейчас я хочу отдохнуть.        — Сплошные шифры, — сказал Дэнни, театрально закрывая глаза, и тихо рассмеялся, когда Итан чередой быстрых чувственно-теплых поцелуев прошелся по обеим щекам, прикрытым векам и снова по щекам, — не хочешь — не говори.        — Открытие Центра памяти, как и мемориала, переносится на несколько дней, городской совет не хочет принимать запрос на посадку редких цветов, мне пожелали выздоровления, хорошего отдыха и скорого возвращения в привычную колею жизни — никаких шифров.        — Почему «Ваше Высочество»?        — А как еще обращаться к королю? — вопросом на вопрос ответил Итан, выбрасывая сигарету в забытую кем-то банку колы, наполненную до верха дождевой водой, и крепко обнял Дэнни за плечи, жадно вдыхая родной и соблазнительный аромат от щеки и волос. — Я готов развязать крупномасштабные войны и пролить кровь всех людей на земле только для того, чтобы ты чувствовал себя в безопасности, понимаешь?        — Для чувства безопасности мне нужен только ты, — сказал Дэнни, приподнимаясь на носочки, обнимая ладонями лицо Итана, нежно целуя в губы и внимательно смотря в покрасневшие из-за недостатка сна глаза, — живой, невредимый и мой, понимаешь?        — Понимаю, — Итан приоткрыл дверь номера, крепче прижал Дэнни к себе ладонью и тепло улыбнулся в поцелуй, — пойдем спать, мой.

Возможно, нам было бы легче, если бы мы знали, из чего мы сделаны, что поддерживает в нас жизнь и к чему мы вернемся. Все, что находится у вас перед глазами — бумага, чернильница, эти слова и ваши глаза тоже, — были сделаны из звезд: звезд, которые взрываются, когда умирают. (Информация. Мартин Эмис)

       Доброе утро, очаровательный лисенок, Артур замер посреди подъездной дороги, словно заколдованный, и, тепло улыбнувшись, вытянул связку ключей из кармана карминово-красного пиджака вместе с пропуском, попутно прижимая телефон к уху плечом, благодарно кивая разъехавшимся дверям и находя ладонью переключатель — под потолком взорвались льняным светом кварцевые лампы, пустая стойка регистрации, натертая до сверкающей чистоты, приветливо подмигнула небесно-голубой заставкой компьютера, настенные часы демонстрировали половину пятого утра, обернись.        За спиной, будто по взмаху волшебной палочки, появилась улыбчивая девушка в форменной одежде, почтенно склонила голову, протянула плетенную корзину с полсотней пурпурных тюльпанов, учтиво дождалась восторженно-протяжного «вау» и витиеватой подписи в журнале и, картинно отдав честь и подмигнув, исчезла из поля зрения так же быстро, как и появилась.        — Подкупаешь меня?        — Можно и так сказать, — ответил голос Итана, Артур положил телефон на стойку регистрации, включил громкую связь и жадно вдохнул сладковатый аромат тюльпанов, интуитивно, от нервов и потрясения, проводя пальцами по вороту кипенно-белой рубашки, узлу черного галстука и расстегивая верхнюю пуговицу, чтобы совладать со сбитым дыханием, — тебе нравится?        — Вспыхиваю всеми цветами мира, горящими ярче огня, — пробормотал Артур, вытирая вспотевшие ладони о ткань зауженных укороченных брюк костюма, прикрывая глаза на несколько мгновений, выдыхая и находя подрагивающим пальцам применение в виде перестановки карт на полках; он не сводил восхищенный взгляд с букета, прокручивая в голове один и тот же вопрос: «как можно настолько попасть в цель?» Именно тюльпаны были любимыми цветами Артура, кажется, с самого детства — они простые, встречаются в магазинах и супермаркетах, не стоят огромного состояния, но почему-то притягивают к себе, словно магнит. Память — самое жестокое оружие против человека; она отравляет сознание, окунает в моменты унижения, или опустошения, или ярости, или боли, или тоски… моменты, проигрываемые в голове изо дня в день; силы, чтобы помнить, практически иссякли, но он вновь прикрывает глаза, переносясь на задний двор клиники, и видит разбитые клумбы, сидит под разбитым небом, чувствует, как под ним поскрипывает скамейка, а дождевая вода впитывается в разбитую лужайку; единственное, что еще не треснуло, не надломилось, не разбилось — тело, он, возможно, последний человек на земле, который вдребезги изнутри и абсолютно-целый снаружи; она совсем маленькая, в голубом ситцевом платьице, с мокрыми пшеничными волосами, боязливо кладет сломанный в стебле тюльпан на пустой участок скамейки и убегает куда-то далеко, на женский голос, служивший ориентиром, скрываясь из вида в туманной пелене пасмурного дня. — Спасибо, они невероятно-красивые, — дрожащие пальцы Артура, разорвав коробку, извлекли диффузор и вставили деревянные палочки в прозрачную жидкость — по пространству холла медленно, постепенно нарастая, волной прокатился коктейль ароматов замши, морской соли и сандала. — У вас… у вас все хорошо?        — Ему лучше, — через выдох сигаретного дыма тихо произнес понижено-отрывистый голос Итана, Артур непроизвольно сглотнул, комкая упаковку и выбрасывая ее в мусорное ведро, — если это блядское слово вообще можно использовать… прости, у тебя сейчас и так хватает забот.        — Нет-нет, я с удовольствием тебя выслушаю, пока буду наводить порядок, — Артур выдвинул три ящика стола, переставил стопками документы, блокноты и заметки и провел ладонью по напряженной шее, вымученно улыбаясь разъяренной миссис Лэгон, — доброе утро?        — Доброе? — переспросила она, картинно обводя рукой заляпанный мокрой грязью кофейный плащ. — Мерзкий ублюдок на прогнившей «тойоте» окатил меня из лужи!        — Надеюсь, вы его прокляли? — миссис Лэгон усмехнулась, смотря на горящий дисплей телефона, и, гордо вскинув голову, ответила согласием. — В картотеке, слева — Артур, твое лево — на третьей полке за безвкусной картиной стоит двенадцатилетний «The Singleton», разрешаю распить, но учтите: это останется в строжайшем секрете, — Артур опустил картину с цветами сакуры на полку и, поиграв бровями, вытянул двухсотграммовую лазурную флягу с изображением золотого лосося над названием, — и никаких развратных танцев на столах, понятно?        — Задание сложное, но, думаю, мы справимся, — Артур грациозно запрыгнул на стойку регистрации, вытянул два бумажных стаканчика из рядом стоящего кулера и, разлив по ним виски, галантно передал один Саманте, — доброе утро?        — Доброе, мистер Мур, — по губам прокатился сладкий, но не приторный, вкус спелой смородины, орехов и некрепкого эспрессо; уровень жизненных сил, как и работоспособности подскочил до предела, а окружающий мир, в мгновение, взорвался палитрой ярких цветов, — кстати, выглядите превосходно.        — На сколько? Что, мне тоже интересно.        — На сто из десяти, — искренне сказала Саманта, выбрасывая опустошенный за маленький глоток стаканчик в мусорное ведро, и, улыбнувшись, провела пальцами по чуть-влажным волосам Артура, — и сюда ты подходишь лучше всего, — ее глаза крепко зажмурились, веки коротко задрожали, по лицу пробежали едва-видимые волны вибрации. — Быки одинаково-остро реагируют на любую тряпку, которой трясут перед ними… сегодня ты встретишь зверя, пропитанного кровью возмездия насквозь… бежать или приручить — решать только тебе, — Саманта отшатнулась, словно вышла из транса, и, встряхнув головой, быстро засеменила к главной лестнице, — забудь обо всем, что я сказала.        — Ч-что это б-было?        — Прикасалась к тебе, да? — в голосе Итана не слышались ни язвительные, ни смеющиеся ноты, наоборот — спокойствие и привычная проникновенная власть. — Ну, как думаешь, какой он?        — Кто он?        — Зверь конечно, — ответил Итан, и Артур буквально кожей почувствовал, как он закатил глаза из-за его заторможенности и несообразительности, — ты что, не выспался?        — Нет-нет, я не верю в эти шаманские «штучки», астральные тела, духов и так далее, — протараторил Артур, опрокидывая свои пятьдесят миллилитров виски за глоток, и смял в руке стаканчик, параллельно закручивая крышку на фляге, возвращая ее обратно на полку и закрывая от посторонних взглядов безвкусной картиной, — и бежать, кстати, тоже ни от кого не собираюсь, но это так… для уточнения.        — Решил приручить? Мудрый выбор, хвалю. Подожди… кажется, мои просыпаются, потом расскажешь, на сколько он хорош, пока.        Артур непонимающе моргнул, смотря на погасший дисплей телефона и мысленно абстрагируясь от отголосков коротких гудков в сознании; это что, шутка какая-то? ты встретишь зверя, пропитанного кровью возмездия насквозь… Секунды потянули за собой минуты, а те — получасы, парадные двери начали разъезжаться чаще и чаще, до Артура доносились приглушенные «доброе утро», «отлично выглядишь», «как дела?», «Итан звонил?», «льет сегодня как из ведра» и, наверное, что-то еще, но на все это он отвечал торопливым: «да-да», «да конечно» и «полностью согласен»… бежать или приручить — решать только тебе.        — Бред какой-то, — пробормотал Артур, вытягивая из кармана брюк пачку сигарет вместе с зажигалкой, — какого черта я вообще об этом думаю? — он вышел из парадных дверей, встал под навес и, прикурив сигарету, зябко поежился от сильных порывов ветра и косого дождя, опадающего на носки ботинок. Визуально, насколько мог видеть Артур и судить по подъездной дороге, все было как всегда: знакомые лица, торопливые шаги, разноцветные зонты, приветственные улыбки, автомобили на парковке для персонала… он провел ладонью по лицу, замечая приближение серебристого «Ягуара», и резко выдохнул скопившийся в легких воздух вместе с дымом; как ни странно, но Артур не чувствовал ни укола ревности, ни зависти, ни раздражения — Алистер и Тейлор не только выглядели, но были счастливы: улыбались, постоянно держались за руки, обнимались, целовались, пили из одной чашки, курили одну сигарету на двоих и смешили друг друга. — Доброе утро.        — Самое доброе, — Тейлор целомудренно поцеловал Артура в щеку и, стряхнув капли дождя с зонта, обнял Алистера за талию, указывая рукой на двери, — у тебя все хорошо?        — Пойдем, простудишься, — сказал Алистер, замечая, что сигарета, зажатая между пальцами Артура, выкурена практически до фильтра, а согласный кивок выглядел со стороны чертовски-неуверенно, — выглядишь, кстати, фантастически.        — Ты тоже, — честно ответил Артур, обводя восхищенным взглядом исключительно-рабочий «Total Black» в виде свитера с высоким горлом, кожаных укороченных брюк и куртки-косухи с брутальными клепками, — и да, давайте зайдем — простуда ни к чему, — он потер холодные ладони, одернул манжеты рубашки, выглядывающие из-под рукавов пиджака, и, пройдя к стойке, поднял очередную стопку карт, мысленно призывая разум настроиться на работу, а не на странные предсказания. — Господи, голова совсем не соображает, может, обдолбаемся аспирином?        — Сейчас вернусь, — прошептал Тейлор на ухо Алистера и, поцеловав его в висок, прошел к дальнему автомату, по пути вытягивая из кармана бумажник; введя комбинации, терпеливо дождался момента, когда в поддон упадут бутылка содовой, пачка яблочных снеков и упаковка бисквитных рулетов с черникой, а в отсек для сдачи — мелочь. — Прошу, — Артур кивнул на автопилоте, открутил крышку и жадно припал губами к горлышку, осушая содовую в бутылке практически до конца; на языке остался одновременно приятный и противный привкус газированного аспирина, сознание, словно после похмелья, прояснилось, но, спустя мгновение, вновь заискрилось: ноги проросли в пол воспоминаний, он стоял и жадно дышал, пока ребра не начали эфемерно сжиматься, дробя, кромсая сердце; горе хлынуло махагоном, цвета померкли, тьма поглотила свет.        — Пойдем-пойдем, — тревожно проговорил, практически прошептал Алистер, Артур дернулся, распахнул глаза и шумно сглотнул, смотря на мусорное ведро в его руках, — ничего не говори — роман Сартра многие считают шедевром, а за углом есть прекрасное подсобное помещение с раковиной. Милый, закажи в кафетерии крепкий черный чай с сахаром, — мягкие, слишком нежные для парня пальцы осторожно и бережно обхватили запястье Артура, потянули за собой вверх по коридору, пока спокойный, ровный голос, заверял немногих побледневших санитаров, что все в порядке, что производители бытовой химии стали добавлять в средства слишком много хлора и нужно, несомненно срочно, направить жалобу. — Вот, заходи, — помутненный взгляд скользнул в тесному помещению, по шкафу с пыльными коробками, по выцветшей голубой краске раковины, по наполовину наполненному тошнотой ведру в ногах, Артур поморщился, скомкано извиняясь. — Ничего страшного, — заверил Алистер, включая воду, ставя сумку на край тумбы, и расстегнул молнию, спешно вытаскивая первые попавшиеся вещи: косметичка, портсигар, несколько зажигалок, спички, упаковки влажных и сухих платков, пачки леденцов без сахара, карманные книги с изломанными корешками, футболка, пара пакетов чая… Алистер протянул пластиковый чехол с дорожным набором зубной пасты, щетки и ополаскивателя и торжественно улыбнулся, убирая руки в карманы брюк, — и извиняться точно не нужно.        — Еще как нужно, Дэнни с легкостью подтвердит то, что после тошноты меня тянет на целовашки, — Алистер музыкально рассмеялся, расстегивая молнию на косметичке, и вытянул давно-затупившийся кайал; воспользовавшись канцелярской точилкой в форме цветка, провел острием по верхнему веку, тут же растушевывая идеально-ровную линию подушечкой безымянного пальца. — Прости, если вопрос покажется бестактным, но у вас все хорошо?        — Смотря, что ты подразумеваешь под определением слова «хорошо», — Алистер повернул задвижку замка ровно за мгновение до того, как пальцы Тейлора коснулись дверной ручки, — но от себя могу сказать, что — фантастически; знаешь, когда человек интуитивно понимает, что ему действительно важно, то осознает, как стать смелым в реальности. Есть такой оттенок красного, как нафтоловый — цвет ручки, помечающей совершенные детьми ошибки, оттенок твоего костюма мне нравится гораздо больше. Кстати, мне всегда было интересно порассуждать на тему того, можно ли разглядеть эмоции? Если хорошенько присмотреться, то становится заметно, когда люди влюбляются друг в друга, а это значит, по Ньютону, что должен быть видим момент, когда они перестают любить, так ведь? Выгорает все: бумага, мебель, дома, но также и то, что есть в сознании — воспоминания, эмоции, любовь, жизнь, дружба… возможно, здесь бы пригодилась цветочная терапия Баха, да, возможно… знаешь, в какой-то момент жизни мать сошла с пути настолько, что потонула в оттенках пушечного металла моего подсознания… вот, теперь гораздо лучше, — сказал Алистер, тепло улыбнувшись собственному отражению, взбил пальцами волосы и, запрыгнув на тумбу раковины, коротко зажмурился от удовольствия перед тем, как откусить небольшой кусочек бисквитного рулета с черникой. — Ну, я достаточно быстро болтал для того, чтобы полностью опустошить твой разум от мыслей?        — Теперь никаких мыслей, — медленно произнес Артур, сплевывая пену зубной пасты в мусорное ведро, и на мгновение прикрыл глаза — голова была абсолютно пуста, тревожность отступила, воспоминания померкли, сердечный ритм снизился, а по телу разлилось тепло; он с самого детства, усердно и старательно, создавал временные капсулы, развешивал нити воспоминаний так, чтобы они переливались в сознании нужными оттенками, подстать рождественской гирлянде, но его избирательность и педантичность — что спрятать, а что выставить напоказ — увы, не свойственна памяти. Артур выдохнул, поднял с полки чашку с остывающим чаем и, сделав несколько больших глотков, благодарно улыбнулся с легким оттенком ностальгии — если бы он только мог перенестись во времени и задать отцу ровно тысячу вопросов, то сделал бы это, не задумываясь, он бы сберег каждый ответ, собрал в шкатулку памяти, как капли живительной воды во флягу в пустыне… в детстве, увы, кажется, что таких моментов будет впереди очень много, Артур думал, что у него будет как минимум — оазис… — Спасибо за помощь, надеюсь, что это останется между нами.        — Вечеринка с яблочными снеками, бисквитными рулетиками и чаем? — спросил Тейлор, ободряюще улыбнувшись. — Не переживай и просто доверься, ведь наличие доверия — главный признак семьи, — он перевел взгляд на наручные часы, на пальцы Алистера быстро-заталкивающие вещи в сумку и картинно цокнул языком. — Хм, что-то объявление об утреннем собрании задерживается… полагаю, доктор Сарамаго, будет недовольно фыркать как минимум несколько часов подряд.        — Не завидуй олененку, — серьезно сказал Алистер, спрыгивая с тумбы и выключая воду, — и не забывай о статистике, по которой именно эти очаровашки отправляют на тот свет сто двадцать американцев ежегодно; я, конечно, англичанин, но за тебя переживаю, — Тейлор театрально закатил глаза, обнял Алистера за плечо и, притянув к себе, нежно поцеловал в кончик носа, — и, кстати да, объявление задерживается…        Артур, казалось, только сейчас понял, что реплики самым прямым образом были обращены именно к нему — он вскочил с шаткой тумбы, наспех разгладил ладонями лацканы пиджака и, пробормотав что-то отдаленно-похожее на «блядь-блядь-блядь-Итан-меня-убьет», выбежал из подсобного помещения, только чудом не сбив с ног двух санитаров. Его личный ад обрушился на голову, стоило ступить на незримый порог приемного отделения и впитать несколько десятков раздраженных взглядов… Артур шумно вдохнул, вытянул зубами пластинку жвачки из упаковки и, вежливо улыбнувшись, занял место за стойкой информации, артистично выставляя вверх указательный палец свободной руки, а второй нажимая на кнопку включения громкоговорителя: «¡Deprisa hijos de puta, la sala de conferencias estará caliente!».        — Слоун-Кеттеринг приветствует вас, дамы и господа, — торжественно сказал Артур, указывая рукой на место перед стойкой, — так и, кто первый? — многие испаноязычные посетители заметно напряглись, понимая, что их негодования были не только услышаны, но и поняты, и стыдливо опустили глаза в пол, вежливо предлагая остальным пройти вперед. Артур, выкрутив невидимый переключатель турбо-режима на максимум, за три с небольшим минуты внес имена и фамилии пациентов в компьютер, назначил лечащих врачей, добрую треть направил в амбулаторию и, выдохнув, расслабленно опустился на кресло, откидываясь на спинку и на мгновение прикрывая глаза — однозначно, не самая сложная работа в его послужном списке, пара пустяков.        Еще через полчаса на Артура напала смертная сука монотонности: он покрутился в кресле, перебрал карты и папки, потрогал лепестки тюльпанов, сжевал две жвачки, выпил пол-литра воды, выкурил сигарету, заказал цикорий в кафетерии, постучал пальцами по краю стойки и снова покрутился в кресле, рассматривая потолок. Пациенты в большинстве случаев оказались не болтливыми, проходящие мимо врачи и санитары — слишком занятыми, а Камилла — загруженной приготовлением бранча; Артур отправил несколько сообщений Эшли, театрально закатил глаза, замечая, что они остаются непрочитанными, позвонил Итану, пожаловался на скуку, получил в ответ, что это не скука, а божья благодать, тихо рассмеялся и, выдернув несколько страниц из блокнота, начал чиркать ручкой узоры, откровенно говоря, напоминающие каракули; да, подумал он, я категорически не творческая личность.        Артур обреченно вздохнул и, сложив руки на стойке, уронил на них голову, размышляя о том, чем именно себя занять… можно, например, скачать приложение по изучению, к примеру, эстонского языка, или записаться на несколько занятий «high heels», или послушать аудиокнигу, или запомнить все побочные эффекты всех лекарственных препаратов в шкафах, или…        Артур коротко поежился, когда под потолком раздался отвратительный писк, и перевел взгляд на парадные двери, разъехавшиеся в стороны, несмотря на мигающее сообщение на экране компьютера — «ошибка, личность не установлена, опасность».        Артур обвел взглядом мужчину перед собой, аристократичные черты лица с острыми скулами, бледно-серо-голубыми глазами, едва-заметной ямочкой на подбородке; у него — растрепанные от ветра темные чуть-влажные волосы в отросшей стрижке андеркат и безупречный английский стиль в одежде: черный джемпер с высоким воротом, распахнутое классическое пальто, зауженные брюки, грубые ботинки и трость с платиновым вороном на ручке — последнее обняло плечи Артура колючей проволокой страха, ведь перед ним никто иной, как один из верных псов Дерека Моргана.        — Доброе утро, — произнес он бесцветным и бархатистым голосом одновременно, нажимая заостренным клювом ворона на кнопку отмены вызова полиции, — предоставьте план здания и освободите кресло, нам нужно поработать, — нам? мысленно спросил Артур, интуитивно оглядываясь по сторонам и потирая похолодевшие плечи ладонями; у парадных дверей кафетерия, прижимаясь плечом к раме, отпивая клюквенный сок из трубочки маленькими глотками, стоял второй парень, года на три младше первого и на пол-головы ниже, в широких солнцезащитных очках, кирпичных брюках и сером джемпере; он приветственно помахал, чуть приподняв правую руку — под узким рукавом сверкнуло острие боевого кинжала Ферберна-Сайкса. — Позвоните главврачу, если не уверены в том, что сами можете принять решение, — Артур нервно закусил внутреннюю сторону щеки, вытянул из кармана брюк телефон чуть-дрожащими пальцами и, положив его на стойку, набрал номер Итана, включая громкую связь. Несколько длинных гудков, тихий треск, небольшой шум, торопливая реплика: «у нас гости».        — Интересно… жду приветственной речи, чем официальнее, тем лучше.        — Здравствуй, Итан, птичка на хвосте принесла новость о том, что тебе нужна помощь.        — Флориан, темная сторона моей души, — голос Итана показался Артуру холоднее, чем обычно — по спине и плечам пробежали покалывающие мурашки, — мне не нужна твоя помощь, а тебе — проблемы, поэтому, пожалуйста, покинь мою территорию и сотри из памяти ее местоположение.        — Проблемы — мое второе имя, — Флориан отошел на несколько шагов назад, обвел внимательным взглядом потолок и оконные рамы, осмотрел диваны и цветочные горшки в приемном отделении, кофейные автоматы и, заглянув за дальнюю крышку, с трудом просунул руку между ней и стеной, пугающе-холодно улыбаясь и вытягивая зажатый в пальцах зеленый проводок, — а первое, как ты знаешь, дезинсектор, поэтому, моя помощь тебе очень нужна. Вчера я отсутствовал на работе в турагентстве, поэтому бедной девушке пришлось взять первый попавшийся горящий билет, но сегодня, бегло просмотрев материалы, я сделал вывод о том, что сумму путешествия можно было разделить как минимум на двоих.        — Дети предают родителей, когда становятся самостоятельными, Флориан, — голос Итана в динамике окрасился неприкрытой скукой, послышался щелчок зажигалки, глубокий вдох и медленный выдох примерно через полминуты. — Знаешь, золотце, когда я увидел тебя в первый раз, то подумал о том, что твою красоту можно оценить только тогда, когда к ней привыкнешь — подобная красота воспринимается только глазами влюбленного… — Флориан кивнул, подошел к стойке и, перегнувшись через нее, натянуто улыбнулся Артуру, вытягивая из ящика с золотой ручкой коробку с портативным компьютером, отдаленно-напоминающим не то старый калькулятор, не то — тетрис. — Как нога, золотце, судя по тому, что я слышу — стометровка дается с трудом.        — Быстрые ноги нужны тому, кто бежит от проблем, — Флориан поднял крышку компьютера, сощурил глаза от яркости экрана и, введя в мигающем поле результат стометрового рекорда прошлогодней давности, демонически-привлекательно улыбнулся, откидывая пальцами густые пряди чуть-удлиненной челки. — Твой голос слышится простуженным, Итан, неужели Его Высочество еще не прислал реактивный самолет с цистерной морковного сока с молоком?        — Флориан, твоя забота и чуткость обескураживает, мне начинает казаться, что ты дрочишь на мои фотографии холодными вечерами, а это, знаешь ли, чертовски возбуждает. Артур, если не затруднит, предложи мистеру Беккеру латте с дынным сиропом за мой счет, — он кивнул, словно Итан мог это увидеть, и, подняв откидную часть стойки, быстрым шагом направился в сторону кафетерия, абстрагируясь от оценивающего взгляда второго, пока безымянного для него парня, — два пятьдесят, будешь должен, — Флориан вбивал числа в мигающие поля, изредка реагировал на притворный флирт Итана, порой, улыбался. — На сколько строгие ошейники выдал хозяин? С зарядами электрошока? Если я удаленно включу ультразвук, ты будешь биться в конвульсиях и жалобно скулить?        — Ты забываешься, — чуть-повышенным тоном голоса произнес Флориан, включая режим видео-звонка, и театрально закатил глаза, смотря на пасмурное небо на экране телефона, на полупрозрачный след самолета и на верхушки многовековых сосен, — давай договоримся о том, что не будем друг друга отвлекать… или ты всеми силами пытаешься меня задержать?        — Всеми силами? — спросил Итан, переведя камеру на себя, и очаровательно улыбнулся, элегантно поправляя очки на переносице. — Ты прекрасно выглядишь для человека, который целыми днями пытается забыть о том, как звучит мой голос, а ночами — вспомнить. Чем вчера занимался?        — Тебе это неинтересно.        — Ошибаешься — мне интересно, сколько душ погасло в твоих трудолюбивых руках, интересно, сколько тел принял Гудзон… Florus, давай поболтаем о том, что мир давно отрекся от любви и предоставил низменным существам её уродливых сестричек — похоть, самовлюбленность и корысть.        — Темза, — нехотя произнес Флориан, благодарно кивая в ответ на ароматный латте в высоком стеклянном стакане, и обхватил губами трубочку. Спустя мгновение, нервно повел плечом, резко поворачивая голову в сторону парадных дверей, и стиснул челюсти, расслышав спорящие на повышенных тонах голоса — девушка прижимала к окровавленным губам бумажный платок, а парень, идущий рядом, до побелевших костяшек стискивал пальцами ее плечо; девушка кричала, вырывалась, плакала, когда ее силой усадили на диван, а ее спутник приказал заткнуться и не привлекать внимание. — Заранее прости, — быстро сказал Флориан, перехватывая пальцами трость, прокручивая ее в руке, и с мощного замаха рассек головой ворона скулу парня — тот пошатнулся, осел коленями на пол, как тряпичная кукла, веки медленно опустились, глаза девушки испуганно распахнулись. — Поверьте, мисс, лучше я, чем он, — она перевела взгляд на парня у кафетерия, на наконечник кинжала, который он ласково оглаживал подушечкой указательного пальца, и торопливо кивнула. — Маркус, помоги отребью устроиться поудобнее.        — Господи, от тебя одни проблемы, — недовольно произнес Итан, снимая очки, и театрально закатил глаза, — Артур, предложи девушке травяной чай и деликатно узнай о том, не нужна ли ей психологическая помощь.        — Эм… мистер, вы же в курсе, что находитесь на громкой связи?        — Подними меня повыше. Вот, так гораздо лучше. О, Господи, Катрина, как же я не рад видеть тебя при данных обстоятельствах. Артур, чай отменяется — закажи кофе по-ирландски, и передай Камилле, что кофе совсем необязателен. Что это за мусор, к которому, поборов брезгливость, прикасаются, увы, безоружные, но все еще прекрасные руки Маркуса? Привет, красавчик, — Маркус кокетливо улыбнулся, закидывая безвольное тело парня на диван, и вытянул обе руки тыльными сторонами ладоней к камере. — Ближе, дорогой, тут стабилизатор, в виде Флориана, барахлит — я не вижу… requital — мне нравится, — Артур непроизвольно вздрогнул, врезавшись взглядом в вытатуированные буквы на фалангах пальцев, и быстрым шагом направился в кафетерий — ему тоже не помешает кофе по-ирландски без кофе.        — Итан? — испуганно спросила Катрина, спешно запахнув полы пальто и скрывая от посторонних взглядов отметины синяков на шее и ключицах. — Твою же… блядь… — затравленный взгляд скользнул по стенам, потолку, по профилю парня на диване; она резко поднялась на ноги, подошла к стойке и поджала губы, смотря на Итана через экран телефона, силясь не разрыдаться, — жизнь несколько поменялась, после закрытия Пресвитерианской…        — Это я уже понял, — Итан закурил, зажмурился, потер пальцами напряженную переносицу и рассеянно выдохнул, — сука, да я хоть один день могу отдохнуть в тишине и спокойствии? Флориан, душа моя, если у тебя есть свободная минута, то я попрошу провести собеседование, если конечно Катрине нечего скрывать и она действительно хочет выбраться из той задницы, в которую ее загнала жизнь.        — Она действительно хочет, — несмотря на весьма-печальный вид, голос Катрины звучал твердо и уверено, а ее руки не дрожали, когда она выкладывала на стойку кошелек, права, IDNYC, разблокированный телефон и вытряхивала никому-ненужный хлам из сумки-клатч. — Пароли от социальных сетей нужны?        — Нет, — спокойно сказал Флориан, скользнув быстрым взглядом по предметам на стойке, и посмотрел Катрине в глаза, — ведь, если я найду что-то, что меня смутит, там автоматически появится надпись «светлая память».        — Надеюсь, мои нюдсы этому не поспособствуют, — сказала Катрина, принимая чашку крепкого кофе по-ирландски без кофе, и скованно улыбнулась, когда Итан звонко рассмеялся, — я, кстати, скучала, доктор Смерть.        — Скучала и даже нюдсы не прислала? Господи, дай мне сил, чтобы пережить эту вопиющую несправедливость, — расстроенно сказал Итан, переводя взгляд куда-то вниз и в сторону, — там лестница, поднимайся… да, как видишь, мир все-таки перестает вращаться без моего особого внимания… да-да, это потому, что я такой классный. Фу, это что, имбирь?        — Давай-давай, маленькими глотками, — серьезно сказал голос, Дэнни поставил подбородок Итану на плечо и вопросительно приподнял бровь, смотря на четыре пары глаз, заинтересованно-смотревших в ответ, — у тебя онлайн-конференция? Катрина, что это?        — Ты про кофе или про кровоподтеки, блондинчик?        — Про леопардовый принт пальто, — Дэнни недовольно цокнул языком, когда Итан вытянул пальцами кольца имбиря из чашки и демонстративно отбросил в сторону, — разумеется, про кровоподтеки, наличие виски в твоем кофе меня никогда не удивляло, а сейчас, полагаю, в чашке даже кофейного сиропа нет. Эм… там какой-то бездомный спит? Надеюсь, он не опрокинет мой замечательный стол — я, блядь, три дня на сайте проторчал, чтобы его заказать, — один момент, торопливо сказал Маркус, подходя к дивану, поднимая парня за шиворот, и максимально-галантно вытолкнул его на улицу, стол цел и невредим; Дэнни почтенно приподнял бутылку с водой на манер тоста перед тем, как сделать большой глоток, и медленно выдохнул скопившийся в легких воздух. — Кажется, выходные подходят к концу?        — Ты становишься таким мудрым, — притворно-восторженно сказал Итан, торжественно поцеловав Дэнни в лоб, — горжусь. Все, ребятки, проведите день самоуправления с пользой. Пока.        Дисплей погас, послышались короткие гудки, четыре пары глаз переглянулись, мысленно решая, что именно делать дальше. Несколько минут слышалась только звенящая тишина, прерываемая вдохами, шагами и голосами вдалеке, стрелки на настенных часах соединились на отметке десять.        — Первый день? — спросила Катрина, поднимая со стойки зеркальце и крем-корректор; замазав несколько особо-видимых отметин синяков, подкрасила губы красной помадой и взбила пальцами волосы перед тем, как пройти под откидной частью. — Не переживай, сейчас я тебе быстренько и понятненько объясню какая кнопочка на панели для чего нужна… потом ты проводишь меня в аптечный пунктик, покажешь все, зная Итана, плохо-заполненные документики… и да, я юзаю уменьшительно-ласкательные суффиксы, когда нахожусь в панике, — она сбросила с плеч пальто, скривилась, окинув его отстраненным взглядом, и взгромоздила на напольную вешалку, — а блондинчик прав, отвратительный принт… если бы я была лысой, а на лице красовался косой шрам, то с легкостью бы сошла за сутенершу.        — Мне нужен компьютер, — предельно вежливо сказал Маркус, бросив на стойку четыре пачки «Hunter's», — что, чипсы все делают намного лучше; на мои, с черным трюфелем, советую не покушаться, — рядом с монитором появилась пол-литровая бутылка клюквенного сока, набор отверток и предмет, похожий на ультрафиолет; он приподнял рукава джемпера до локтей, демонстрируя несколько кожаных браслетов на предплечьях обеих рук и столько же чехлов для ножей. — Начните, пожалуйста, с документиков в аптечном пунктике и предоставьте планчик здания, — Флориан согласно кивнул, притягивая к себе упаковку со вкусом томатов черри и оливок, выжидающе посмотрел на Артура, убирая со стола трость, и холодно улыбнулся, забирая нужную папку.        Через полчаса торопливой болтовни количество уменьшительно-ласкательных суффиксов в речи Катрины снизилось до нуля, ее голос больше не отдавал истеричными нотами, глаза перестали сверкать блеском невыплаканных слез, жестикуляция стала плавнее и изящнее, а взгляд намного осознаннее. Она говорила о работе в Пресвитерианской больнице, о первом знакомстве с Итаном, о втором и пятом, ведь он категорически отказывался запоминать ее имя, о Джордже, о Дикинсон, даже обмолвилась парой фраз о Дереке Моргане… Артур изредка поглядывал на двух парней, взявших в оккупацию его стойку регистрации, поверх ободка кофейной чашки с виски, и искренне не понимал, почему не чувствует ни страха, ни паники… они переговаривались, когда разбирали монитор и всю остальную технику в виде: шредера, принтера, факса и так далее, отвертками, иногда улыбались друг другу, даже смеялись, что, исключительно в понимании Артура, точно не входит в перечень эмоций людей, в чьем лексиконе, вероятнее всего, нет таких слов как «сочувствие», «сострадание», «забота».        — Тот, что прихрамывает, чистый секс, — келейно прошептала Катрина и, приподнявшись на носочки, поставила подбородок Артуру на плечо, — а ты что думаешь?        — Я? Я о таком не думаю.        — Евнух? — Артур театрально закатил глаза и улыбнулся, когда Катрина тихо рассмеялась. — Да брось, обсуждение чужой сексуальности не делает тебя изменщиком. Ну правда, кто из двоих в твоем вкусе?        — У меня нет вкуса, как такового, — неопределенно ответил Артур, проведя подушечкой указательного пальца по ободку чашки; ложь, у него был как таковой вкус — и оба парня ему идеально соответствовали, и по внешности, и по характеру, и по британскому акценту впридачу…        — Да, я тоже не могу определиться, наверное, дала бы обоим, — откровенно сказала Катрина, от чего у Артура только чудом виски носом не пошел, — что, британцы пиздец какие сексуальные… смотрел «Острые козырьки»? Мужчины из рода Шелби — секс воплоти, — за притворно-осуждающим покашливанием Артур с трудом сдержал непроизвольный стон и, вытянув из стопки первую попавшуюся папку, принялся сосредоточенно вглядываться в текст. — Папку переверни, развратник, у тебя все на лице написано.        Артур искренне надеялся, что его щеки не окрасились возбужденным румянцем, а на лице не отразилось ни одной посторонней мысли; он спокоен, уравновешен и точно не думает о сексе с кем бы то ни было, кроме Эшли; Артур провел ладонью по взмокшей шее, прерывисто выдохнул, вчитываясь в карту почившей накануне миссис Блисс, и понял, что даже чертовски-подробное содержание желудка неспособно помочь. Возможно, сигарета поможет?        Артур подхватил с вешалки зонт, нервно улыбнулся безмерно-торжествующей Катрине, вытягивая сигарету из пачки зубами, решительным шагом двинулся в сторону узкого прохода и, не обращая никакого внимание на подошедшего мужчину-пациента, вышел в парадные двери; прикуривая сигарету пламенем зажигалки, раскрывая над головой зонт, провел ладонью по лицу, тихо бормоча под нос о том, что он безумно устал, хочет домой к теплому одеялу, мягкой подушке и к какому-нибудь сериалу на планшете, возможно, к какому-то конкретному сериалу…        Артуру казалось, что он не знает, кем является, а все, что делал изо дня в день, чувствовалось большой ложью: он просыпался, улыбался, общался с людьми, работал, но не понимал, где во всем этом был он сам… и есть ли он вообще… и кто он такой? Артур потер глаза костяшками пальцев, отвернулся от парадных дверей и беспомощно разрыдался потому, что чувство одиночества накрыло с головой. Пиздец какой-то.        — Возьмите, — Артур повернул голову и поджал губы, касаясь дрожащими пальцами гладкого шелка нагрудного платка, — и не переживайте, мы исчезнем так же быстро, как и появились, и вы сможете продолжить работу в спокойной обстановке, — в сверкающе-колючем дожде Флориан казался еще эффектнее, представительнее, выразительно-устрашающее: на бледно-оливковой коже задерживались крошечные капли, ресницы стали еще темнее и длиннее, а волосы — иссиня-черными, как крыло ворона; он провел платком по щеке Артура, стирая дорожку слез, и, склонив голову набок, серьезно спросил: — Вам лучше? — Артур неуверенно кивнул и, понимая, насколько глупо они смотрятся со стороны, нерешительно переместил зонт, позволяя ему защищать от дождя обе головы. — Точно? Если есть проблемы, которые может решить такой человек, как я, то кивните.        — Нет-нет, — замотал головой Артур, торопливо затягиваясь и выбрасывая сигарету в урну, — таких проблем у меня нет.        — Рад это слышать.        — Мне порой, кажется, что меня вовсе не существует… понимаете?        — Понимаю, но разве не в этом заключается свобода? Ведь каждый день можно быть новым человеком, с новыми интересами, мыслями, вкусами, мечтами и всем остальным… как современный мир «фанатов» — сегодня они сходят с ума от «Гарри Поттера», завтра от «Мстителей», послезавтра от… не знаю, от чего сейчас модно сходить с ума?        — Не знаю, — Артур пожал плечами и коротко улыбнулся, — от харизматичных злодеев?        — Все люди — злодеи, но далеко не все обладают большей харизмой, чем тот кот, — Артур повернул голову в сторону подъездной дороги и удивленно приподнял брови, смотря на мокрого кота, которого, кажется, это совершенно не смущало — он, лежа на спине, перебирал лапами воздух, едва-едва касаясь кружащейся над ним бабочки. — Только идиоты считают, что черные коты — к несчастью.        — А Вы как думаете? — спросил Артур, вновь посмотрев Флориану в глаза — ответный взгляд из разряда «а внутри я давно мертв» потеплел и ожил на мгновение.        — Мне нравится думать, что это — к счастью. Прошу прощение, — Артур непроизвольно вздрогнул, расслышав нарастающий звук рингтона телефона Флориана, и интуитивно засунул руку в карман брюк, проверяя свой. Какова вероятность того, что у двух людей будет одинаковый рингтон, а особенно трек «You broke me first» в исполнении именно Конора Мейнарда? — Слева или справа? Я могу одолжить ваш зонт?        — Да конечно, — Артур непонимающе моргнул, наблюдая за тем, как ловко пальцы Флориана нащупали погнутую спицу и за мгновение распрямили, — ох… спасибо? — ему невообразимо-сильно захотелось прикоснуться к его влажным волосам, отбросить прядь челки, упавшую на веко, он осторожно покосился на него, но, к паническому волнению, Флориан не смотрел ни на парадную дверь и на стойку за ней, ни на висящую под навесом камеру — он в упор смотрел на Артура. Взгляды встретились, в лицо ударил жар, никто не отвел глаз; они были настолько близко, что Артур кожей ощутил спокойный сердечный ритм, расслышал тихий выдох и почувствовал цейлонский сандал парфюма; ему показалось, что он оказался полностью на его территории, внутри его защитной оболочки, в биополе его хладнокровного спокойствия, власти и ошеломительной силы.        — Пожалуйста, — парадные двери разъехались в стороны, Флориан вошел в приемное отделение, откинув со лба прядь волос, Артур закурил, смотря пустым взглядом на главную дорогу… на мгновение показалось, что поодаль, где-то в глубине частых капель полотна дождя, стоял отец: на его лице теплая улыбка, которую Артур не видел очень давно, улыбка, врезавшаяся глубоко в ребра, заставляющая чувствовать грусть и любовь — он сжал сигарету в ладони, даже не поморщившись от жара, он бросил, а это — главное.

Мы разучились строить отношения мирно. Теперь мы делаем что хотим. На твоем месте я старался бы пореже выходить из дому в поздний час. Кругом полно людей, которые будут счастливы причинить тебе боль. Ничего не принимай на веру: будь крайне осторожен. (Успех. Мартин Эмис)

— «You shift your head and meet my gaze».        С первыми тактами мелодии, сообщающей об обеденном перерыве, парадные двери Слоун-Кеттеринга не разъехалась — распахнулись от потока колоссальной энергии, ударяясь краями о рамы проема; лицо Дерека Моргана, на котором ярко читались агрессия, ненависть и животная ярость, не предвещало, казалось, даже надежды на спасение; распахнутое пальто развевалось на сильных порывах ветра, привычный костюм-тройка под ним, сидящий идеально по фигуре, кричал о том, что визит далек от понятия «дружеский», стекающие по лицу и шее дождевые капли замирали на коже осколками льда, взгляд бело-голубых глаз, цепкий, уничтожающий, свирепый, молниеносно заставил немногих людей, находящихся в приемном отделении, замереть на местах.        — Добрый день, — голос звучал, до боли в горле и легких, холодно, подвижно-выразительная мимика олицетворяла воинственный настрой, сила, с которой он сжал пальцами края регистрационной стойки, показалась Артуру потусторонне-сверхъестественной, — предоставьте ключи от конференц-зала и сообщите персоналу, что то крыло опечатано по санитарным нормам на ближайшие сутки, — Дерек передал Флориану свернутые в рулон ватманы с чертежами, деловито согнал ладонью несколько дождевых капель с плеча и чарующе-очаровательно улыбнулся, — у меня шестизарядный «Webley» в кармане пальто, мистер Мур, поэтому отойдите от шока до того, как я начну палить в потолок, крича: «все на пол, это ограбление».        — Да конечно, — Артур, собрав все мужество в кулак, вежливо улыбнулся, отъезжая на кресле к ключнице, открывая чуть-подрагивающими пальцами замок и снимая с крючка нужную связку, — прошу, мистер Морган, располагайтесь.        — Благодарю, — Дерек обернулся через плечо, врезался взглядом в парадные двери и вымученно выдохнул, наблюдая за нелепыми попытками Криса справиться с вывернутым зонтом, вибрирующим звонком телефоном и пуговицами пальто одновременно. — Господи, за что мне это? — в голосе ярко слышались тоска, обреченность, разочарование и совсем немного — мольба; Крис, справившись с зонтом, который с трудом затолкал в гранитную урну, переломав стержень в трех местах, очаровательно улыбнулся, входя в приемное отделение, ну вот, совсем промок, я такими темпами на чае с лимоном разорюсь, он расстроенно покачал головой, посмотрел на Флориана и Маркуса взглядом из разряда «эти дети такие неуправляемые» и сочувственно прижал тыльную сторону ладони ко лбу Дерека. — Еще раз тронешь меня, я сломаю тебе руку, — холодно, отрывисто, выделяя каждый слог, произнес Дерек, резко оттолкнувшись от стойки, и отошел в сторону. — Встретимся в конференц-зале через десять минут.        Артур непроизвольно вжался лопатками в спинку кресла, понимая, что практически за скоротечность мгновения остался один на один со своим главным страхом. То, что Дерек Морган считал его ничтожеством, кретином, бездарностью и слабаком, позорящим мужской род, он прекрасно знал, ведь это четко считывалось и по раздраженному взгляду, и по театральному закатыванию глаз, стоило Артуру хоть слово сказать невпопад, и по игре желваков, и по силе сжатия челюсти, из-за которой скулы выглядели острее, чем обычно.        — Запишите меня на прием, мистер Мур, желательно на понедельник, после обеденного перерыва. Что нужно? Документы?        — Нет-нет, ничего не нужно, — ошарашено произнес Артур, вбивая дрожащими пальцами данные в компьютер и поглядывая на Дерека исподлобья; ему показалось, или на его лице, всего на секунду, была улыбка? — В два часа дня, удобно?        — Более чем, — Дерек снял мокрое пальто, встряхнул, сложил, повесил на сгиб локтя и вытянул из нагрудного кармана жилета плоский чехол, открывая маленький замок и извлекая тонкие очки в круглой оправе. — Полагаю, Вам здесь скучно — даже поговорить не с кем.        — Вы считаете меня болтливым?        — Я считаю, мистер Мур, что разговоры — единственное, что держит Вас на плаву и не позволяет сойти с ума от того ужаса, который дна не имеет, — Артур неуверенно, чуть-заметно кивнул, соглашаясь. — Не дайте жизни превратиться в ковер стеклянных осколков… как бы сказал Алан? Точно: «Ты — то, о чем ты мечтаешь», полагаю, в этом и есть смысл человеческого существования. Возьмем по чашке чая и пройдем в конференц-зал до того, как в этих стенах станет на один труп больше?        — В-вместе? Вы и я?        — Да, Вы и я, — подтвердил Дерек, сверяясь с часами на цепочке, и вытянул из кармана брюк бумажник, — зеленый устроит? — Артур согласно кивнул, поднялся с кресла, на автопилоте разглаживая ладонями заломы на пиджаке, и, обернувшись через плечо, попросил Катрину его заменить. До кафетерия они шли в полной тишине: Артур рассматривал носки собственных ботинок, Дерек — стены, потолок и немногие предметы мебели, в виде диванов и цветочных горшков, и, как бы странно это не было, никакой неловкости или скованности не ощущалось. — Две чашки жасминовой жемчужины, — попросил Дерек, сверяясь с позициями в меню, — успели пообедать?        — Я даже позавтракать не успел, — нерешительно ответил Артур и шумно сглотнул, замечая чуть-вскинутые в удивлении брови Дерека, — времени не было, — он пожал плечами, словно ребенок, извиняющийся перед родителями за полученную на контрольной двойку, и стыдливо опустил взгляд в пол, понимая, что щеки обдало заметным румянцем.        — Традиционный английский завтрак, два — я тоже позавтракать не успел, — Дерек постучал подушечками пальцев по стойке и, повернув голову в сторону Артура, ободряюще улыбнулся. — Минусы одинокой жизни, да?        — Я не одинок, — пробормотал Артур, наблюдая за тем, как Камилла разбивала куриные яйца на профессиональную конфорку и обжаривала колбаски, тонко-нарезанные шампиньоны и тосты.        — И как часто в Вашем «не-одиночестве» пропускаются завтраки? Полагаю, вопрос нескромный, но, все-таки, ответьте на него честно. У меня за плечами два брака и — знаете, что? — даже при сумасшедшем рабочем графике, постоянных перелетах и всех остальных «трудностях» я пропустил не больше десяти.        — Ну… мы просто по графикам не совпадаем…        — Завтрак может быть в любой час дня, у нас с Вами, например, в двенадцать тридцать шесть, — Дерек благодарно кивнул Камилле, разместил тарелки, столовые приборы и чашки на подносе и кинул быстрый взгляд на свои руки, начинающие коротко подрагивать. — Я знаю, что это совсем не по-джентельменски, но Вы бы не могли…?        — Конечно, без проблем, — Артур улыбнулся, обхватывая пальцами ручки подноса, и указал взглядом на парадные двери, — лифт с правой стороны, — он невольно заметил, как практически молниеносно Дерек вытянул из кармана оранжевую баночку, открутил крышку и, высыпав две таблетки в ладонь, проглотил без помощи воды, кинематографично откинув голову назад. — А Вы… Вы скучаете по не-одинокой жизни?        — Мистер Мур, знаете, есть такой тип мужчин, которые всегда остаются холостяками — именно это подходит мне больше всего. В молодости, увы, это казалось глупостью и максимализмом, а я слишком боялся одиночества, поэтому, наверное, и женился, а теперь больше не боюсь и могу позволить себе дышать полной грудью, не спешить к завтраку, посвятить время детям, бизнесу и саморазвитию. И, разумеется, это не призыв — посмотрите на меня — совсем непохож на проповедника.        — Непохожи, — согласился Артур, прижимаясь лопатками к стенке лифта, сглатывая подступающую слюну от фантастических ароматов завтрака и смотря на мигающую стрелку на панели, — на проповедника точно; похожи на человека, который одним взглядом может убить большее население планеты.        — Сочту за комплимент, — Дерек коротко улыбнулся, выходя из кабины, и, сверившись с табличками, толкнул ладонью дверь кабинета Итана. — Почему открыто?        — Сказал, что ничего интересного здесь все равно не найдут.        Дерек усмехнулся, подходя к шкафу, опуская на себя несколько книг, вытягивая сложенный пополам конверт, и театрально закатил глаза: «не смей трогать мой бурбон».        — Ужасный почерк — ни одного слова не разобрать, — смятый конверт вернулся на прежнее место, Дерек ввел код на сейфе, вытянул бутылку бурбона, поднял с полки запечатанную коробку с бокалами и, заметив удивленно-осуждающий взгляд Артура, притворно-угрожающе нахмурил брови. — Вы ничего не видели.        — Я-то ничего не видел, но вот… — Артур кивнул в сторону крайне-заинтересованного Лиама, стоявшего у подоконника с пепельницей в руке, и удивленно приоткрыл рот, когда Дерек вытянул из бумажника несколько купюр, положил на полку и тепло улыбнулся, сказав: «на мороженое». — Ох, у Вас везде свои люди… разумеется, — Дерек улыбнулся той самой улыбкой, читающейся как «иначе и быть не может», и, выйдя из кабинета, галантно попрощался, прикрывая за собой дверь. — Подождите… Вы еще там внизу сказали, что в этих стенах может стать на один труп больше… ох…         Артур шумно закрыл рот и распахнул глаза — он видел все покадрово, словно в замедленной съемке: вот Флориан ставит пыльный у.п.с-трости* на разложенные на столе конференц-зала чертежи, вот двигает их на себя, вот угрожающе ведет головой, когда пальцы Кристофера тянут край, вот глаза наливаются волной животной ярости, вот на лбу и висках выступают пульсирующие вены, вот трость подлетает на несколько сантиметров в воздух, вращается в пальцах и прижимается тяжелой головой ворона к кадыку до хриплого покашливания, а резкий, отрывистый шепот ядовито произносит: «I don't obey you, cinder-fookin'-ella».        — Хромых лошадей пристреливают, — раздраженно процедил Крис, отъезжая на кресле назад, и озлобленно выдохнул, когда заостренный клюв ворона прошелся по шее, рассекая кожу, — ты только что подписал себе смертный приговор.        — Тогда приведи его в действие, — холодно произнес Флориан, не сводя убийственного взгляда с Криса и с потока густой крови, стекающей от линии нижней челюсти до воротника белой рубашки, — дам тебе трехминутную фору, а потом раздроблю каждую кость в твоем теле как минимум трижды.        — Шестьсот восемнадцать обломков получится, — на автопилоте выпалил Артур и резко опустил взгляд на пальцы, сжимающие ручки подноса, когда три пары глаз уставились на него. Ровно в этот момент стало понятно, почему Дерек закатывает глаза — Артур действительно часто говорит невпопад, но сейчас все было по-другому, ведь искрящаяся напряжением и яростью атмосфера разрядилась. Артур медленно поднял взгляд, как большинство детей, считающих, что, если твердо посмотреть в глаза опасности и победить ее, можно приобрести над ней власть.        — Знания — валюта, чья стоимость зависит от состояния рынка, — одобрительно сказал Дерек, коротко улыбнувшись Артуру, и поставил на стол коробку, поднимая крышку и освобождая из разноцветной тишью стаканы для виски, — декан Сиракузского университета — мой большой должник, мистер Мур, если хотите, могу замолвить за Вас словечко. Не отвечайте сразу — подумайте, почитайте программы, посоветуйтесь, а уже потом позвоните мне, — Артур посмотрел на протянутую Дереком визитку, нерешительно коснулся острого края пальцами и медленно кивнул; таких подарков ему еще никогда не делали. — А теперь к делу, — властно и серьезно сказал Дерек, пройдя к противоположному краю стола, уперся руками в столешницу и склонился над чертежами; Артур заметил, что кресло Итана вплотную придвинуто спинкой к шкафу, что читалось исключительно как уважение, — Маркус предложи мистеру Миллеру пластырь, а мы с Флорианом подумаем над тем на сколько глубокую яму придется рыть, чтобы… — он резко повернул голову и ударил по столу кулаком с такой силой, что пепельница и несколько бокалов подлетели вверх на пять сантиметров… — закопать этот бесполезный кусок дерьма! Чем ты, блядь, думал?!        — Вышло недоразумение…        — Из вагины твоей матери, — раздраженно перебил Дерек и, выдвинув соседнее кресло, провел напряженной ладонью по плечу Флориана, указывая взглядом на сидение, но тот отрицательно покачал головой и, поставив трость на пол, оперся на нее сцепленными в замок руками. — Сколько блядских сейфов мне нужно предоставить, чтобы ты научился ими пользоваться?! Давай его утопим?        — Всплывет.        — Взорвем?        — Много шума.        — Закатаем в цемент?        — Устанем подчищать хвосты, — Флориан провел ладонью по лицу и, запрокинув голову к потолку, сосредоточил взгляд на лампочках. — Есть идея получше: скажем Его Высочеству правду, — Артур заметил, как по лицу Криса, словно тень, скользнул страх, — укажем на того, кто не только не умеет держать язык за зубами, но и слишком любит хвастаться успехами. Думаю, смертельный приговор вступит в силу незамедлительно, поэтому, сочту за честь привести его в исполнение, господин.        — Отзови свою шавку, Дерек, ради Бога — это же я.        — Пасть заткни, — властно сказал Дерек, выставив руку, не давая Флориану тем самым возможности опробовать новый утяжелитель в трости как минимум на коленных чашечках Криса, — от тебя и так одни проблемы. Кто еще видел чертежи? Подумай хорошенько, пока мы не воплотили в реальность сценарий «Таинственной реки» и не потеряли «Дейва Бойла» до того, как сука-жизнь выдвинет на первый план того, кого мы ищем на самом деле. Артур, Вы случайно не помните день, когда в этих стенах проходила презентация Слоун-Кеттеринга нового поколения? Полагаю, где-нибудь здесь, — Дерек, поймав внимательный взгляд Артура, провел ладонью по ряду кресел и медленно выдохнул, — сидел Патрик Моррис, он был…        —… в синем шерстяном костюме от «Brioni», — пробормотал Артур, поморщившись, — за те же деньги можно взять «Loro Piana» и выглядеть намного представительнее… прошу прощение, продолжайте.        Дерек с Флорианом переглянулись, подавили насмешливые улыбки, одновременно закатили глаза, когда Маркус звонко расхохотался, и вновь посмотрели на Артура с тенью заинтересованности во взгляде.        — Полностью согласен с Вашим замечанием, — Дерек разлил бурбон по бокалам и, словно одолжение сделал, прокатил один до раскрытой ладони Криса, — но хочу уточнить кое-что еще: он был заинтересован в беседе, или отвлекался на телефон, возможно, выходил куда-то, возможно, остался, когда собрание закончилось?        — Нет, ничего такого. Когда собрание закончилось, он помог Коулу распределить пациентов, дождался Итана в кафетерии, потом они вместе уехали и я его больше никогда не видел.        — Патрик бы не тронул Дариана, — сказал Флориан, отрицательно покачав головой на предложенный бокал виски, и потер пальцами напряженную переносицу, чуть пошатнувшись, но вовремя найдя тростью опору, — и тем более — не продумал столь изощренную последовательность взрывов в Куинсе, — он все же согласился сесть в кресло и, подцепив пальцами ткань брюк на колене, закинул ногу на ногу. — Дикинсон сумасшедшая, но сумасшедшая не равно — тупая, — Дерек согласно кивнул, опуская ладонь на напряженное плечо Флориана, и сосредоточил взгляд на виски в бокале, — плюс, мы слушаем ее звонки — там ничего интересного, а на девчонку она орала из-за того, что та не передала подарок Тейлору.        — Итан будет в ярости.        — Не будет, — тихо сказал Маркус, стуча пальцами по подлокотникам кресла, — путешествие в Исландию первым классом, лучший отель, персонального гида и шикарные экскурсии на водопады я оплатил из своих денег, полагаю, это хоть немного восстановит нервные клетки бедной девушке.        — Мой прекрасный бриллиант, — тепло сказал Дерек, благодарно кивнув Маркусу, — спокойный, уравновешенный, рассудительный… — тот игриво махнул рукой и притворно смутился, говоря тем самым: «продолжайте-продолжайте». — Нужно вернуться к началу, пока Его Высочество не отрубил нам головы и не сыграл ими в боулинг, — Дерек прошел к окну, поднял жалюзи, посмотрел на Нью-Йорк с этого ракурса и поморщился, понимая, что кроме серости, грязи и пыли не видит ничего. — Первый взрыв произошел… напомни?        — Женская консультация на Кью Гарденс, — Флориан стянул с плеч пальто, повесил на подлокотник кресла и приподнял рукава джемпера перед тем, как взяться за маркер и придвинуть к себе чертежи, — затем пала Metro-Med на Фреш Медоус, после — пункт неотложной помощи на магистрали Юнион, клиника на Бульваре Парсонс… стоп, большинство принадлежит Джамейки.        — Прекрасно, теперь я не только работорговец, но еще и расист, — Дерек вскинул голову, на напряженных скулах выступили желваки, руки скрестились на груди, а пальцы, до побелевших костяшек, вошли в локтевые суставы; по пространству конференц-зала прокатилась неприятная тишина, густая, отравляющая все на своем пути, подобно розливам нефти; Дерек резко выдохнул и, открыв окно, прикрыл глаза, ловя лицом порывы холодного февральского снега с дождем, после — поднял руку, выставил указательный палец, приставил к виску, большой согнул и нажал на курок, имитируя выстрел.        — Вас никто не обвиняет, господин, — Флориан отмахнулся от облака сигаретного дыма, слетевшего с губ Маркуса, и продолжил всматриваться в карту города и чертежи зданий, — пока не обвиняет.        — Вы как всегда настроены оптимистично, мистер Беккер.        — Оптимисты рождаются на рисовых полях с мечтой о величии.        — Прошу прощение, но первый взрыв, если обратиться к хронологии, произошел на Парк Авеню, — нерешительно и тихо проговорил Артур, перекладывая обжаренные, давно-остывшие шампиньоны на тост, и поднес его к губам, неприлично-громко откусив кусок в такой тишине, — на подземной парковке Уолдорф-Астории.        — Уточните, — Артур коротко вздрогнул, сталкиваясь с вопросительно-заинтересованным взглядом Флориана, и, быстро прожевав, пробормотал: «автомобиль Макса Барри». — Мы же договорились…        — Не смотри на меня — трогать его парней — себе дороже, — Маркус выставил ладони перед собой в знаке полной капитуляции и, спустя мгновение, приподнял бровь, — стоп, если ни ты, ни я этого не делали, то…?        — … то мое честное имя кто-то пытается опорочить, — разъяренно сказал Дерек, смотря на Криса в упор уничтожающим взглядом, — кажется, я ясно дал понять, что его даже взглядом трогать нельзя…        — Пацан перешел черту.        — А кто ее, блядь, проводил?! — взревел Дерек, вытягивая из кармана пальто револьвер «Webley», отбросил вбок барабан, задвинул обратно и, взведя затвор, направил дуло четко в голову Криса. — У тебя есть минута, чтобы меня переубедить.        — Ты этого не сделаешь.        — Хочешь, блядь, проверить? — вопрос слетел с губ с истеричной усмешкой, от чего напряжение в комнате ощутилось колючим, разрывающим кожу терном; Флориан поднялся с кресла, повернулся к Дереку лицом и, чуть склонив голову и подаваясь вперед, уперся в дуло лбом, медленно закрывая глаза, сначала в меня, потом в него, затем вложите револьвер в мою руку и уезжайте в Лондон первым рейсом. — Думаешь, баллистика не подтвердит, что оба выстрела сделаны из одного револьвера?        — Действительно, — Флориан расстроенно вздохнул, открыл глаза и, выпрямившись, обернулся через плечо, пронзая Криса презрительным взглядом, — Маркус, дай мне алый Ka-Bar, хочу вспомнить каково это — вырезать улыбку Глазго.        Под потолком, со стороны шкафа, оглушающе громко прозвучали первые такты «You're going down» потрясающих — Sick Puppies, вынудив всех, находившихся в конференц-зале, зажать уши ладонями; закрытая на ключ дверь распахнулась, музыка стихла.        — Никаких ебанных улыбок на моей территории! — яростно произнес голос Итана из чуть-шипящего динамика; на стол упали крафтовые конверты формата А4, Тревор благодарно кивнул, обессиленно падая в отставленное Артуром кресло. — Никаких ебучих драк в моем конференц-зале, джентельмены! Никаких, блядь, пулевых отверстий в стенах, потолке и ваших тупых головах! Минуточку… — послышался звук покашливания, резкого выдоха, большого глотка и тихого «фу, гадость какая» — … даже с ебанным днем самоуправления справиться не смогли! Господи, дай мне сил и терпения пережить этот пиздец, вернуться домой и не поубивать, сука, всех вас! Долго глазками хлопать будем или, все-таки, на конверты внимание обратим?        — Ты ему должен, — холодно сказал Дерек, кивнув в сторону лежащего на столе телефона, поставил револьвер на предохранитель и, подняв стопку конвертов, вскрыл по боковому сгибу, вытягивая распечатанные фотографии. — На что я смотрю?        — Полагаю, на талант мистера Холдена ловить свет, выстраивать экспозицию и наводить фокус — откуда мне, блядь, знать?!        Дерек театрально закатил глаза, перебрал снимки, задумчиво склонил голову набок, разложил на столе в правильной последовательности, что думаешь?        — Пропан, — мгновенно ответил Флориан, упираясь руками в края стола и крепко сжимая их пальцами, до побелевших костяшек, — грязные янки.        — Как не по-джентельменски.        — Прости, — на автопилоте произнес Флориан, наклонившись вперед, скривил губы в презрительной ухмылке, вглядываясь в изображенные на фотографиях последствия взрыва, и произнес чуть-слышным яростным шепотом, обращаясь только к Дереку: — Some fookin' asshole’s trying to set us up. Проверь источники, Маркус, кто-то должен был видеть, как в Нью-Йоркскую бухту входило нужное нам судно, — тот согласно кивнул, быстро поднялся с кресла и, подкинув в ладони ключи от машины, решительным шагом направился к дверям, говоря находу: «за мной» и подхватывая Тревора под локоть. — Далее… — устало продолжил Флориан, проведя ладонью по лицу и отбрасывая прядь челки с глаз, — … к тебе, lucky boy, в качестве индульгенции придется побыть идиотом — хотя, почему придется? — и посетить городской совет. Узнай, кому сейчас принадлежат эти земли и кому они перейдут в ближайшее время.        — У нас сменился лидер, — пренебрежительно сказал Кристофер, скрещивая руки на груди, — не забывай, плимутское отродье, что коронованные бастарды плохо заканчивают.        — Вас никогда не хвалили в детстве, мистер Миллер? Мать не показывала подругам Ваши рисунки и школьные грамоты, а отец не находил времени, чтобы сходить на футбольный матч? Вас дразнили из-за брекетов и подростковых прыщей? Девушка в университете изменила и разбила Вам сердце? Нет, правда, мне очень интересно, как Вы приобрели такой комплекс неполноценности, что, напомнив мне, или кому-нибудь другому о его происхождении, считаете себя охуительно-язвительным и охуенно-важным? Насколько же Вы глубоко-несчастны, мистер Миллер, если Вас злит то, что отродье, найденное рыбаками в прогнившей лодке в плимутском порту, без денег, связей и должного, по вашим меркам, образования не только оказалось полезно, но и подчищает за Вами дерьмо бесплатно, не прося ничего взамен. Вы думаете, мне нужна коронация? Заблуждаетесь — будущий король находится в этой комнате и, поверьте на слово, я стану первым, кто преклонит колено, когда время придет.        На конференц-зал туманной пеленой опустилась тишина, в которой каждый вдох и выдох звенящим гулом отлетали от стен, пола, потолка и открытых рам; температура воздуха медленно, практически до искр, накалялась, несмотря на сильные порывы ветра.        — Ты, блядь, издеваешься?! — озлобленно вскрикнул Крис, резко поднявшись с кресла, и отшвырнул наполненный бурбоном бокал в стену с такой яростью, что по плечам как минимум Артура побежали мурашки. — Тебе, блядь, Паркинсон последние мозги растворил?! Ты выбрал в преемники эту, блядь, эгоистичную сволочь, которая даже руки боится замарать?! Заявляю официально: ты сошел с ума, или ослеп, раз не видишь того, что вижу я!        — Что же ты видишь? — спросил ледяной голос из динамика. — Расскажи, нам всем пиздец как интересно твое авторитетное мнение. Расскажи хоть об одном эпизоде, где я побоялся замарать руки? Расскажи о моей эгоистичности, неблагодарный кусок дерьма, и не забудь о том, сколько ответственности я держу на своих плечах, помимо основной работы! Пока вы играли в «войнушку» и делили территории, джентельмены, именно я оберегал ваших детей — если бы не я, не мое, блядь, обаяние и стопки компромата на каждого потенциального «противника», поверь, тела как минимум твоих сыновей уже бы давно покоились на дне Гудзона в бетонных кубах, продажная ты, блядь, тварь — даже не видя тебя сейчас, я испытываю столь сильное отвращение, что с трудом сдерживаюсь от желания попросить мистера Беккера воткнуть вороний клюв в перекрест твоих ебанных пирамидных волокон! Пока ты жевал сопли и «планировал» исполнение приказа Его Высочества аккуратными путями, поскуливая как мелкая собачонка, именно я устранил проблему, и именно я устраню ее еще раз, и еще, если потребуется, в каких бы родниковых водах она не всплыла!        — Ч-что? — ошарашено спросил Дерек, крепко затянувшись, и резко выдохнул дым под потолок, нервно качнув головой. — Нет-нет-нет, ты этого не делал… — он потер подрагивающими пальцами переносицу и безвольно опустился в кресло, когда ладонь Флориана мягко надавила на плечо… — твою, блядь, мать!        — Оставь мою мать в покое — она прекрасная женщина — трогай бабушку!        — Ужасную?        — Разумеется! — Дерек коротко усмехнулся, провел ладонью по лицу и, запрокинув голову, пустым взглядом уставился на потолок, на крошечный красный огонек под одной из лампочек, где Патрик? — В солнечной Италии, где ему еще быть? Ты же не думал, что я…        — Нет-нет, просто он давно не звонил, — Дерек опрокинул виски из бокала за один глоток, поднялся с кресла и прошел вдоль одной из стен конференц-зала из стороны в сторону, постукивая углом спичечного коробка по костяшке большого пальца, — и я начал переживать… в последнее время, знаешь ли, меня расстраивает большое количество людей… чувствую себя бумагой, которую скомкали и выбросили в мусорное ведро ко всем остальным отходам — это немного беспокоит, примерно как маленький камушек в ботинке. Что-то мне подсказывает, что Англия вот-вот объявит Америке войну, незаметную для большинства, ту, что даже бегущей строкой внизу экрана не пустят, и настанет судный день, поэтому, будь хорошим мальчиком, и задержись там, где тебя лечат «фу, гадостью» подольше.        — Заманчивое предложение, но, видишь ли, лучше быть плохим мальчиком в авангарде, чем хорошим — в арьергарде… фу, ненавижу рифмы, но ты понял.        — Понял, — Дерек остановился, прижался бедром к краю подоконника и, вытянув сигарету из пачки, сомкнул фильтр губами; проведя спичечной головкой по терке коробка, крепко затянулся, до треска бумаги, на мгновение прикрыл глаза и медленно выдохнул скопившийся в легких воздух вместе с густым, сизым дымом, — понял, что кто-то не торопится исполнять ебанные приказы! — Крис театрально закатил глаза, элегантно опустил солнцезащитные очки с головы на переносицу, подхватил ватманы со стола и, вытянув руку к потолку, выставил средний палец, лицемерно улыбаясь. Мое сердце разбито, мелодраматично сказал Итан, горестно вздохнув, и тихо рассмеялся, когда дверь захлопнулась. — Теперь, когда мистер-обиженка ушел, нам предстоит серьезный разговор, молодой человек. Ты что, в динамик дуешь? Итан! — Флориан демонстративно отвернул голову, прижал костяшки пальцев к губам, чтобы не рассмеяться в голос, и сосредоточил взгляд на книжных корешках, пока Дерек продолжал распаляться все сильнее и сильнее. — Я тебе, блядь, поцокаю языком, наглый мальчишка! Ты тоже надо мной смеешься? Мистер Беккер! — Дерек улыбался, тепло и открыто, так, как улыбается отец, когда дети беспричинно, неосознанно, не сговариваясь, делают что-то, что вызывает поначалу недоумение, а затем — искренний смех. — Так, достаточно, — он крепко затянулся, выпустил облако дыма в оконную раму и коротко, по-мужски, потер подушечками пальцев глаза, стирая выступившие слезы, — пора переходить к делу. Ты, блядь, издеваешься? — спросил, рассмеявшись, когда Камилла, почтенно склонив голову, внесла в конференц-зал круглый поднос с нарезанными фруктами, ягодами, плитками шоколада и набором для фондю по центру, оставила его на столе и, сделав реверанс, ушла так же быстро, как пришла. С потолка, словно по взмаху волшебной палочки, опали сверкающие золотые конфети, из колонок, подобно чистой воде, полилась песня «Indifference» невероятно-талантливых Awaken I Am, Дерек сентиментально поджал губы.        — Мы разберемся со всеми проблемами завтра, но сегодня, я хочу, чтобы ты сделал то, чему учил меня изо дня в день — пожалуйста, будь счастлив… здесь, сейчас и даже, когда выйдешь за эти дверь. Настоящие друзья и семья — не мимолетное ощущение и не товар со сроком годности, они всегда рядом, всегда поддержат, всегда протянут руку… предлагаю закончить до того, как я начну клясться в любви и, стоя на коленях, просить руки и сердца, что думаешь?        — Да, предлагаю закончить, — тихо проговорил Дерек, отвернувшись к окну; по серому Нью-Йорку кто-то невидимый, провел широким ворсом кисти, вымазанным в самые яркие цвета, — увидимся завтра, не превышай скорость.