*
Фильм захватил его с первых кадров, с того момента, как эмблема «Warner Brothers» появилась на экране. Они с Кейтлин смотрели его больше двадцати раз и едва ли вспомнили бы другой такой атмосферный и затягивающий фильм, как «Касабланка». Оливер сидел безмолвно рядом с ним, бесшумно, будто призрак; первые несколько минут Барри еще сидел в напряжении, но как только персонаж Хамфри Богарта возник на экране в своем белоснежном костюме, он с головой окунулся в атмосферу фильма и к середине начал шепотом повторять свои самые любимые реплики персонажей. Сначала боязливо, едва двигая губами, боящийся нарушить в равной степени и сказочное ощущение, будто его перенесло в сам фильм, и тишину, разлившуюся на парковке кинотеатра, но воспоминания Рика окунули его в знакомое щемящее чувство чистой любви, о которой они с Кейт грезили с тех лет, когда только впервые увидели этот фильм. — Франк за твои мысли, — пробормотал Барри, когда картинка танцующих Рика и Ильзы сменилась; сияющая счастьем Ингрид Бергман подбрасывала монетку перед зеркалом. Из-за долгого нахождения в одной позе его тело затекло; он потянулся, пытаясь размять мышцы, и вдруг заметил, что Оливер, откинувшись на спинку, не сводит с него взгляд; и даже когда Барри перехватил его и поерзал на месте, мужчина не отвернулся. Барри шмыгнул носом. — Что? — раздраженным шепотом спросил он, готовый защищаться от насмешек. Что теперь, незнакомец будет осуждать его чувствительность и нежность? Мужчины, мол, такими быть не должны — и только город делает мальчиков настоящими мужчинами? Но Оливер, не моргнув глазом и не сводя с него взгляд, хрипло и тихо ответил: — Я себя спрашиваю: почему я счастливый избранник твоей любви? Сердце Барри гулко екнуло в грудной клетке и остановилось, когда вслед за Оливером с экрана эту фразу повторил Хамфри Богарт. Барри недоверчиво нахмурился. Оливер вытащил из нагрудного кармана носовой платок и протянул ему; Барри в нерешительности помедлил, одинаково не желая ни принимать, ни отказываться: он чувствовал слезы, против воли текущие по лицу, и корил себя за то, что не взял платок, увлеченный своей новой машиной и реакцией Кейт. В сомнениях он перевел взгляд на руку мужчины, на раскрытую ладонь и белую ткань, а потом медленно протянул за ним руку. Его пальцы коснулись теплой кожи Оливера; он взял платок так осторожно, будто ожидал, что ладонь мужчины сожмется и поймает его, будто птичку, в ловушку, но этого не произошло. Под его все тем же пристальным взглядом Барри отвернулся, стыдливо вытирая глаза, и, надеясь отвлечь от себя внимание, спросил тихо: — Ты любишь «Касабланку»? — Это мой любимый фильм, — ответил Оливер, скользнув взглядом по экрану. Платок Барри застыл у его глаз; он нахмурился. — Ронни не говорил об этом... — растерянно пробормотал он, пытаясь вспомнить, что младший брат Оливера вообще о нем рассказывал. Мужчина слабо передернул плечами: — Он не знает. Меня нельзя назвать общительным. Барри оторопело уставился на него. Самоирония? Он и шутить о себе умеет? Оливер отвел глаза от экрана и перехватил его взгляд, и впервые на его памяти улыбнулся — не из вежливости, из искренности, — заставив Барри одновременно поразиться и задаться вопросом, насколько удивленное у него лицо, если оно даже смогло развеселить вечно угрюмого горожанина. Затем, вдруг вспомнив, что он все еще держит чужой платок в руках, Барри импульсивно протянул его ему, но Оливер не шелохнулся. Он посмотрел на белую ткань, а потом перевел взгляд в его глаза. — Оставь у себя до конца фильма, — ответил он шепотом. Барри, готовый воспринимать любой его ответ в штыки из-за возможных насмешек, напрягся, так и не убрав руку, но мужчина перевел взгляд на экран, показывая, что забирать платок не собирается, и Барри пришлось смириться с тем, что никаких вторых смыслов здесь нет и только подозрительная, но все же тонкая вежливость. Сжав платок в кулаке, Барри подался вперед, положив руки на рулевое колесо; и вдруг поймал себя на мысли, что это первый раз на его памяти, когда Оливер не вызывал у него настороженности. И даже больше — ему вдруг стало совестно, что ни он, ни Кейт, ни даже Ронни не хотели приглашать его посмотреть фильм, который на самом деле был его любимым. Это озарило его и пошатнуло; и если раньше он просто замечал, что Оливер оказывается выброшенным из любой семейной атмосферы, то сейчас вдруг Барри с неожиданной силой ощутил это на себе. И его в равной степени оттолкнул собственный эгоизм и напугал тот огонек сочувствия к незнакомцу, который вспыхнул в его груди, когда он крепче сжал платок в руке, не слыша и не замечая фильм, и только лишь ощущая, как его глаза вдруг раскрылись.*
Когда экран погас и со всех сторон послышались голоса людей и шум заводящихся моторов, Кейтлин выпорхнула из темноты в своем легком платье, будто летнее видение. Она остановилась со стороны Оливера, положив руки на дверцу, и смущенно улыбнулась Барри; и в полутьме, лишь освещенной скользящим светом фар уезжающих машин, он увидел, что ее лицо блестит от слез. — Ронни понравился фильм? — спросил Барри. Кейт полувсхлипнула-полухмыкнула. — Я не успела спросить его. Да и не знаю, как много от фильма он увидел, отвлекаясь на мои слезы. Барри закатил глаза и показал ей платок на раскрытой ладони; Кейтлин рассмеялась. Оливер без слов взялся за ручку, намереваясь открыть дверцу и выйти из машины, когда Барри вдруг спросил подругу — так неожиданно, что даже удивился сам. — Может, ты хочешь возвращаться в машине с ним? Как раз обсудите. Узнаешь, что он думает, расскажешь мне завтра. Кейт метнула быстрый взгляд на Оливера; рука мужчины так и замерла на ручке. — Если ты не возражаешь, — аккуратно ответила она и, шмыгнув носом, улыбнулась. Барри проводил взглядом ее худенькую фигурку до машины Тома; он увидел, как она села и захлопнула за собой дверцу; и только после этого он перехватил взгляд Оливера. Мужчина молча смотрел на него. Барри протянул ему платок: — Спасибо. Оливер без слов забрал его; Барри завел двигатель машины и вдруг вспомнил то, о чем позабыл, увлекшись фильмом: это была его машина, его красавица «шевроле», тихо рычащая в наступающей ночи; и пусть ее рычание утонуло в шуме других машин, он чувствовал вибрацию двигателя под собой и испытывал тихую, спокойную, нежную радость. Он покосился на профиль горожанина и закусил губу в нерешительности; машина Тома проехала перед ними, и Ронни махнул им рукой из окна. Барри выехал с парковочного места вслед за ними; до дома было всего пятнадцать минут езды и, конечно, он мог бы провести их в неуютном, но привычном молчании, вместо того, чтобы устраивать себе лишние проблемы, пытаясь понять городской склад ума, но так сильно в нем горело любопытство, и что-то подсказывало ему, что это был самый лучший шанс и самая спокойная атмосфера, чтобы его интерес не выглядел настойчивым. Он поерзал на своем месте, прочистил горло и как бы невзначай спросил: — Какой это по счету просмотр у тебя? Оливер даже не задумался: — Девятнадцатый. — Мы с Кейт смотрим его в двадцать третий, — сказал Барри; его сердце колотилось в груди. Стоило ли надоедать ему разговорами? Нарушать молчание? Вдруг ему хочется побыть в тишине после фильма и нахождения среди большого количества людей, раз он любит уединение? — Я никогда не смотрел его в такой атмосфере, — вдруг произнес Оливер; Барри недоверчиво посмотрел на него, забыв про дорогу. — Кинотеатр на колесах под открытым небом. Я смотрел его только в закрытых залах, в городах такие места не найдешь, — он повернул голову и посмотрел Барри в глаза. — Спасибо, что пригласили посмотреть его с вами. Барри проглотил сухой ком в горле и отвернулся; машина Тома маячила перед ним. — Не за что, — тихо ответил он. Действительно не за что.