*
Весь день и всю ночь он провел в постели, проваливаясь в темноту и выныривая. Он чувствовал себя так, словно не спал по меньшей мере неделю; просыпаясь и глядя, как положение солнца меняется на стенах его комнаты, он думал об Оливере, жаре, тарзанках и чае с лавандой, и проваливался в дрему до следующего пробуждения. На рассвете следующего дня он проснулся уже полностью отдохнувшим — и полностью взволнованным. Все его сны, полудремные мысли и оборванные фантазии вылились в живое любопытство, которое едва дало ему усидеть на месте. Будто мячик, он скакал по всему дому, заглотил свой завтрак, едва не поперхнулся, услышав сигнал машины Карлы, и всю дорогу подпрыгивал на сидении так, что Кейт с подозрением поглядывала на него. — Мы вчера занимались только сортировкой подарков и ответами на них, а после обеда поехали в церковь, чтобы своими глазами увидеть, как все будет организовано, где кто сидит и сколько шагов до алтаря, — рассказала она. — На выходных мы выберем украшения для дома и машин, разве не здорово? Барри согласился, едва ли услышав хотя бы слово из ее речи. Когда они приехали, Кейтлин сказала ему, что поставит машину в гараж и найдет Карлу и Ронни, и тогда уже можно будет начать репетицию. — А Оливер? — как бы невзначай спросил Барри. — Он был в саду, когда я уезжала, — ответила подруга. — Я приведу его. Под звук удаляющегося шума мотора, Барри помчался в сад. Ему пришлось обогнуть дом и углубиться по тропинке к вишневым деревьям, когда он увидел мелькнувшую среди зелени черную одежду мужчины и бросился за ним. Оливер обернулся на звук его шагов и пришпилил его немигающим взглядом к месту. Барри тяжело выдохнул, остановившись в нескольких шагах от него; его сердце колотилось так сильно, что в ушах стучало. — Ты не шутил? — взволнованно спросил он; на мгновение ему стало так страшно от этого разговора, что он был готов заплакать. Оливер развернулся к нему всем телом и зажал книгу подмышкой, чтобы отряхнуть руки, как будто избегая встречать его взгляд. — Нет, — ответил он; Барри всматривался в его лицо, боясь, что оно озарится шутливой улыбкой, и тогда он провалится под землю со стыда, но Оливер оставался серьезным и даже непоколебимым. Барри нервно переступил с ноги на ногу. — Я разрешаю тебе украсть мой поцелуй, — выпалил он, едва не поперхнувшись; мужчина посмотрел на него, и Барри занервничал еще сильнее — вдруг он передумал? Вдруг уже слишком поздно? Он должен был прорепетировать этот разговор в своей голове тоже, но он так нервничал и был так увлечен любопытством, что и не подумал о том, как тяжело будет говорить об этом. — Только я не знаю, как можно украсть то, что разрешено, и, наверное, я должен был сказать это иначе, но... Без слов и ровным шагом Оливер преодолел разделявшее их расстояние в пару метров и протянул Барри свою книгу. Замолкнув посреди слова и забыв, о чем он говорил, Барри опустил взгляд на обложку, недоумевая, но взял ее машинально; и как только его дрожащие пальцы сомкнулись на твердом переплете, Оливер обхватил его лицо ладонями, подался вперед и поцеловал. Барри застыл, испуганный, не зная, что делать. Его лицо вспыхнуло жаром; он едва не отстранился, почувствовав на коже щекочущее дыхание Оливера, и затрепетал всем телом. С опаской, будто боясь сделать что-то не так, он неуверенно раскрыл губы и едва не отпрянул, когда почувствовал, как язык Оливера коснулся его собственного. И в то же время, несмотря на неловкость, он поразился всем чувствам и ощущениям, которые он испытал одновременно — от трепета, разлившегося у него внутри, до сжавшегося желудка, до едва теплых ладоней Оливера на его горячей коже, до его колючей щетины, до солнца, которое упало на его лицо, когда он чуть повернул голову, вспомнив, что видел такое в фильмах, и руки Оливера переместились чуть ниже, на его шею. Он почувствовал это все разом, едва успевая отслеживать новые ощущения и поражаясь тому, какие они были яркие; когда Оливер разорвал поцелуй и отстранился ровно настолько, чтобы они оба восстановили дыхание, Барри ощущал трепет и слабость в каждой клеточке своего тела настолько сильно, что ему казалось, будто бы земля разверзнется и поглотит его или же он пустит корни и врастет в нее, но не сможет сдвинуться, чтобы не упасть. В молчании он позволил Оливеру отступить на шаг назад, не зная, что он должен сказать. Все поцелуи, которые он видел в фильмах, не требовали слов; когда он целовал Пэтти, она начала бормотать о том, какой он замечательный и как ей с ним хорошо, но Барри не слушал. Он терялся — сказать, что ему понравилось? Ничего не говорить? Но как завести тему, чтобы это не было неловко? От неизбежного тяжелого выбора его спасла Кейт: со стороны дома послышался ее крик, она звала их с Оливером. Мужчина без слов протянул руку; Барри отдал ему книгу, едва вспомнив, как разжать вцепившиеся в нее пальцы. Ничего не говоря, они повернули к дому и до самого крыльца шли в молчании.*
До конца дня они не то, что не оставались наедине, но даже не обмолвились ни словом: репетиция прошла бурно до такой степени, что, едва передавая Барри Оливеру у воображаемого алтаря, Карла тут же уводила его назад к остальным, где они обсуждали и вносили свои предложения и замечания; и даже Том, надеявшийся отсидеться в стороне и понаблюдать, оказался втянут и несколько раз провел Барри к алтарю. Не в силах сосредоточиться на происходящем, Барри то и дело бросал на Оливера взгляды и отводил глаза каждый раз, когда замечал, что кто-то поворачивает голову в его сторону. Несколько раз мужчина перехватывал его, но Барри не мог прочесть его лицо; не было даже возможности уединиться, и, сгоравший от мыслей Барри, провел весь день в нетерпеливом возбуждении, взволнованный и даже нервный. До вечера. Когда разговор за остатками ужина перетек на более спокойный и неторопливый тон, а Карла смогла наконец расслабиться и перестать быть командиром, Оливер, закончивший с едой раньше всех, унес свою тарелку в кухню, а заодно предложил заварить чай. Выждав примерно полминуты, чтобы не вызывать подозрений, Барри извинился и туманно пробормотал, что ему нужно выйти. Оливер стоял, опершись на раковину и опустив голову; вода методично капала в тарелку, и в тишине это был единственный звук, пока Барри не прикрыл за собой дверь и она не скрипнула. Оливер повернул голову и молча уставился на него. Барри сделал неуверенный шаг к нему и застыл, боясь пошевелиться; не зная, куда деть руки, он обхватил пальцами свое плечо, а потом передумал и обнял себя, будто ему было холодно, но и это тоже было не то; и после недолгих колебаний он позволил им безвольно упасть вдоль тела. Оливер молча смотрел на него. — Поцелуй меня снова, — пробормотал Барри, ощущая, как колотится его сердце; на секунду оно чуть не остановилось: вдруг не стоило этого говорить? Вдруг люди не делают так после первых поцелуев? Вдруг Оливеру он не понравился и он не хочет больше его целовать? Оливер не шелохнулся, продолжая смотреть на него. Чувствуя себя глупо, Барри прошелся невидимым взглядом по мебели и покачал головой. — Я... я не... я не знаю, — пробормотал он, будто в оправдание. Оливер убрал руки с раковины и выпрямился; Барри замолк, испуганно уставившись на него; его сердце заколотилось с новой силой и чуть не выпрыгнуло из груди, когда Оливер молча сократил расстояние между ними. Он хотел уловить момент перед тем, как мужчина поцелует его, — то самое мгновение, когда его ладони легли бы на лицо Барри, — но он был настолько взволнован, что даже не успел подумать об этом, как Оливер поцеловал его. И Барри почувствовал все свои ощущения снова — все, кроме солнца на веках; все они вернулись и напрыгнули на него точно так же, одновременно, разрывая его на части; он предугадал трепет своего тела от горячего дыхания Оливера и слабость в ногах; он почувствовал себя так, будто у него внутри все перевернулось вверх тормашками — и это он тоже предугадал; и каждый раз, когда он ожидал ощущение и оно появлялось, он испытывал такую радость, что у него перехватывало дыхание. Не зная, куда деть руки, он было накрыл ими ладони Оливера на своем лице, а потом опустил их вниз, по его предплечьям, где они и замерли, дрожа; он чувствовал смущение за эту дрожь, но ему так нравилось ощущать теплую кожу Оливера под своими пальцами, что он не смог заставить себя отдернуть руки. Мягко Оливер отстранился; Барри открыл глаза и оглядел его лицо — впервые так близко; впервые он рассмотрел золотистые лучики в небесно-голубом цвете, едва заметные морщинки в уголках его глаз и несколько маленьких веснушек на носу и щеках; ему захотелось дотрагиваться до его кожи пальцами, чтобы убедиться, что он настоящий, и совсем не хотелось уходить. — Спасибо, — едва слышно пробормотал он. Оливер не улыбнулся, его губы не двинулись, но его глаза потеплели; и это заставило желудок Барри свернуться еще туже. За прикрытой дверью послышались шаги; Оливер отдернул руки и отвернулся, и Барри едва успел отступить на шаг назад от него и повернуться к вошедшей Кейт, выдавив из себя неуверенную улыбку. — Вы пропали, — сказала девушка, с интересом скользнув взглядом по затылку Оливера. — Мама попросила добавить в чай какой-нибудь из трав, нам бы не помешало расслабиться. — Сейчас, — ровно ответил Оливер. Кейтлин передала Барри свою тарелку; он опустил ее в мойку. — Ты идешь? — спросила она, кивая в сторону двери. — Я... да, сейчас, я тебя догоню, только выложу выпечку к чаю на тарелку, — ответил Барри, ненатурально и чуть нервно усмехнувшись, и начал перекладывать печенье и булочки из корзины на тарелку. Как только Кейтлин скрылась за дверью, он тут же обернулся к Оливеру; его сердце снова начало колотиться. Он хотел сказать ему что-нибудь, для чего и отослал подругу назад в гостиную, но не придумал; боясь, что неправильные слова испортят то, что между ними происходит, он задержал на Оливере виноватый взгляд и ушел за подругой. Когда Оливер появился спустя несколько минут с чайником, они посмотрели друг на друга и почти тут же отвели глаза.