*
Но уединиться им так и не удалось: почти сразу после ужина Нора засобиралась домой. Пока Карла собирала ей остатки ужина в контейнеры, чтобы разогреть дома для Генри, Барри держался рядом с Оливером, надеясь, что, если не получится улучить момент, когда на них никто не смотрит, возможно, мужчина снова рискнет незаметно коснуться его спины, но Оливер держал руки сцепленными за спиной, и на его лице было вежливое, сдержанное выражение. Единственное, что он осмелился сделать, это последовать за Барри к машине. — Я собираюсь завтра поехать на почту, позвонить в тур-агенство и заказать путешествие, — сказал он, когда они вышли из дома в сумерках и Барри остановился рядом со своей машиной, на которой приехала Нора. — Хочешь поехать со мной? Впервые с момента на берегу реки Барри посмотрел ему в глаза. — Хочу, — кивнул он; его сердце подпрыгнуло в грудной клетке, и, стараясь сдержать радость пополам с нервами, он выпалил шутливо. — Ты не найдешь почту без меня. Оливер закатил глаза с улыбкой: — Лучше бы ты сказал, что больше никто не скрасит мою поездку. Это бы звучало приятнее. Барри закусил губу. Нора вышла из дома, провожаемая подругой; она улыбнулась Оливеру, проходя мимо него, и села на пассажирское сидение. Барри метнул на Оливера последний быстрый взгляд и сел за руль. — Вы поладили, — заметила с улыбкой Нора, когда дом Сноу скрылся за деревьями. — Я рада видеть, что вы проводите время вместе. Радостный, что за рулем ему нельзя отрывать взгляд от дороги и у него есть причина не смотреть в глаза матери, Барри кивнул. — Он много рассказывал о своих путешествиях и книгах, которые пишет, — Барри почувствовал, как у него пересохло в горле; он сжал руль чуть сильнее. Нора смотрела на дорогу; ее лицо светилось знакомой радостью, не сходившей, наверное, никогда: сколько Барри помнил ее, она была той самой иллюстрацией фразы «любовь делает женщину красивее». — И он рассказывал, что... сейчас в городах много ненависти. — Правда? — Нора обеспокоенно посмотрела на сына. — Я не знала. Наверное, поэтому он стал чувствовать себя лучше здесь, когда привык. — Да, он говорил... — Барри облизал сухие губы. — Он говорил, там много ненависти к людям, которые... которые любят... таких же, как они. Свой... пол. Ты знала о таких людях? Которые... ну... хотят встречаться с мужчинами, а не с женщинами, если... если они мужчины. Нора приняла его нервные запинки за смущение. — В этом нет ничего плохого, — поспешила успокоить сына она; на мгновение Барри похолодел, решив, что она догадалась о них с Оливером. — Не пугайся. Ненависть ужасна в любом ее проявлении, неважно, к кому или чему она относится. — Значит, ты считаешь, что это нормально? — Барри метнул на нее быстрый взгляд. — Я не знаю, — призналась она, — и не мне судить, что нормально, а что нет. К тому же, я никогда не сталкивалась с такими людьми, я только слышала о них по слухам. Это... необычно, — она чуть поморщилась, будто слово, которое она подобрала, ей не подошло, но другого она не могла вспомнить. — Но если двум людям хорошо вместе, неважно, какого они пола. Счастье тяжело найти; если люди нашли его, они не должны выбросить его только потому, что кому-то другому это не нравится. Барри помолчал. — Ужасно, должно быть, увидеть войну, а потом столкнуться с ненавистью в мирном и спокойном времени, — Нора покачала головой. — Бедный Оливер. Это, наверное, оставило неизгладимый след. Барри поджал губы. Он вспомнил лицо мужчины, когда тот рассказал ему про войну; на секунду Барри показалось, что он не сможет выкинуть это из своей головы, и ему пришлось вцепиться в руль, чтобы не развернуть машину прямо сейчас, не поехать назад к дому Сноу и обнять Оливера, чтобы только сказать ему, что все обязательно будет хорошо. И их примут. Их любовь обязательно примут, их никто не оттолкнет. Он моргнул и почувствовал подступающие слезы. — Я знаю, что ты впечатлительный, — Нора похлопала Барри по колену, думая, что его молчание было знаком тяжелых мыслей — и отчасти она была права, — но не позволяй историям об этой ненависти проникнуть в твою голову. Я знаю, что ненависть ужасает, и я знаю, что тебе тяжело поверить в то, что мир может быть неидеальным, вот почему я хочу, чтобы ты всегда помнил о том, что ты всегда должен нести окружающим тебя людям только добро. Ты не знаешь, с чем они столкнулись и через что прошли. Твоя доброта может помочь им почувствовать себя лучше, хотя бы ненадолго. Барри кивнул. Нора с улыбкой слабо ущипнула его за щеку и отвернулась. Ее слова засели в его голове.*
Когда лицо Оливера прояснилось при виде Барри, он почувствовал, как тяжесть отступила. Несмотря на теплый разговор с матерью и ее слова, которые должны были успокоить его тревогу — ведь она бы приняла его, несмотря ни на что, — он провел ночь в неспокойном сне, ворочаясь и проваливаясь в темноту, и утром он чувствовал себя так нехорошо, что до завтрака ему пришлось выпить две чашки чая с мятой, чтобы успокоить и прояснить тяжелую голову. Оливер сел на пассажирское сидение рядом с ним и окинул его взглядом. Барри изменил своему простецкому стилю одежды: пытаясь быть под стать мужчине, он нашел в шкафу простую белую рубашку и льняные белые брюки, которые были меньше всего потерты; и пусть до городского стиля ему было еще далеко, взгляд, которым его одарил Оливер, заставил все внутри него сжаться. — Тебе идет, — произнес Оливер, прищурившись; он тоже был в белой рубашке, но в темных брюках. Барри не ответил, но закусил губу, чтобы не улыбнуться. — Подражаешь? — спросил его Оливер, погладив тыльной стороной ладони его щеку; Барри ушел от его прикосновения так, словно это было игрой, и почувствовал, как его щека заалела румянцем. Оливер заметил это тоже. — Тебя так легко смутить, — покачал головой он и улыбнулся, отворачиваясь. — И чему ты только удивляешься, — проворчал Барри. — Хочешь сказать, это моя вина? — Оливер снова посмотрел на него; его глаза горели. — Я смущаю тебя, а сам по себе ты кремень? — Тебе точно не приходится прилагать усилий, — ответил Барри и сильнее сжал руль: он занервничал, потому что, помимо тревоги, он не мог спать из-за мыслей, которые снова ожили, когда Оливер оказался рядом с ним. Оливер задержал на нем взгляд. Барри следил за дорогой, стараясь не подавать никаких сигналов и ни на что не намекать; он видел краем глаза, как Оливер снова улыбнулся и отвернулся, рассматривая пейзажи, которые они проезжали. Жара набирала обороты, безоблачное небо было пронзительно голубого цвета, и казалось, что даже воздух искрится и трещит от сухого зноя. На почте было почти пусто; только две старушки писали письмо за столом в углу. Оливер разменял доллар на монеты для звонков и направился к кабинке с телефоном, и Барри нырнул следом за ним, запирая за собой дверь. Кабинка была маленькая; они оказались почти вплотную друг к другу; сняв трубку с автомата, Оливер вытащил из нагрудного кармана сложенный лист бумаги, вырванный из блокнота, и начал набирать номер. — Если не получится, я позвоню своим знакомым в городе и попрошу их все организовать, — сказал он, понижая голос, и прижал трубку к уху. — Как раз к свадьбе все будет готово. Барри пропустил его слова мимо ушей. Он рассматривал лицо мужчины, движение его губ и мимику, пока он говорил — вроде короткого движения бровей, когда он чуть нахмурился, или на секунду прорезавшихся в уголках глаз морщинок; он рассматривал его лицо пораженно, как если бы божество ожило прямо у него перед глазами, и на какое-то мгновение ему показалось, будто все звуки вокруг выключили, накрыли его колпаком, будто бабочку под стаканом, и растворили все в тишине. Сухой воздух скрипел в его легких при каждом вдохе. Не осознавая, что делает, он шагнул вперед, на тот единственный шаг, разделявший их обоих, положил ладони на грудь Оливера и подался к нему, целуя его в уголок губ. — Барри! — шепотом усмехнулся Оливер, застигнутый врасплох, и развернул трубку так, чтобы говорить не в нее. — Ты используешь против меня мое же оружие? — А оно действует? — едва шевеля губами, спросил Барри, не отстраняясь. Оливер не пошевелился. Барри скользнул взглядом по его щеке, по щетине, родинкам, линии волос рядом с его ухом, а потом, накрытый внезапной волной нежности, подался к нему снова, оставляя легкий поцелуй на его скуле. Его руки на груди Оливера дрожали; он не знал, как далеко может зайти и как много может себе позволить, и покорность Оливера он воспринимал одновременно как хороший знак, что ему можно продолжать, и плохой — что Оливер просто не знает, как осторожно остановить его и не обидеть. В трубке прозвучал голос; Оливер вздрогнул и прижал ее к уху. — Да, — ответил он; его голос дрогнул, и Барри сдержал улыбку, догадываясь, что это было из-за него. — Я звоню заказать свадебное путешествие в подарок молодоженам. Барри опустил руки вниз по его груди до талии, задевая ровный ряд пуговиц, и замер там, касаясь мизинцами ремня его брюк. Рассматривая лицо Оливера так, словно надеясь запомнить каждую деталь, даже самую маленькую, он несколько раз коснулся губами его теплой кожи от скулы через щеку до челюсти, а потом, будто котенок, ткнулся носом в его шею и прижался к ней губами. Пытаясь сосредоточиться на своей речи и на том, чтобы его голос звучал ровно, Оливер откинул голову назад, прижимаясь затылком к стене кабинки и закрывая глаза. Его ресницы подрагивали; на его лице застыло сосредоточенное и чуть хмурое выражение; дразня его, Барри еще несколько раз поцеловал его в шею, а потом, ощущая, как его сердце гулко ударилось о ребра и застыло, он положил пальцы на воротник рубашки Оливера и расстегнул верхнюю пуговицу. — Барри, — предостерегающе прошептал Оливер, снова отстранив трубку. Барри игриво закусил губу. Его пальчики скользнули под ворот рубашки, погладили его горячую кожу, очертили его ключицу и вернулись, чтобы расстегнуть еще одну пуговицу. — Ты отвлекаешь меня, — произнес Оливер шепотом, а потом прижал трубку к уху и откашлялся, прочищая горло. — Да, я слушаю. — Я знаю, — улыбнулся Барри. Вторая расстегнутая пуговица позволила ему поместить свою ладонь на обнаженную кожу мужчины прямо под шеей; он погладил его шею и развернул его голову к себе, чтобы поцеловать. И в следующую секунду вдруг Оливер отстранил трубку от уха и вытянул руку, насколько это было возможно; его ладонь легла на грудь Барри и толкнула его к противоположной стене, а потом обхватила его подбородок. Элемент неожиданности застал Барри врасплох; он вцепился пальцами в запястье мужчины и застыл с колотящимся сердцем и едва не задохнулся, когда Оливер поцеловал его, удерживая за подбородок. В этом поцелуе мелькнуло что-то новое, незнакомое, как если бы жара свела его с ума; Барри раскрыл губы, выдыхая, и с трудом заставил себя разжать пальцы и не вцепляться в его кожу так сильно. Он не знал этого Оливера. Он солгал бы, если бы сказал, что это не испугало его — на бесконечно долгую секунду он почувствовал себя подвешенным над пропастью, но секунда прошла, а он не упал; зато его кровь ощущалась горящей, плавящей вены, и, когда Оливер отстранился, услышав в трубке голос, Барри тяжело дышал, все еще удерживаемый на месте рукой мужчины, и удивлялся тому, что до сих пор не изрыгает языки пламени из своих сожженных легких. Оливер прижал трубку к уху, но не отодвинулся. — Да, — ответил он и, в перерывах между ответами, пока он слушал чью-то речь, он целовал губы Барри — нежно, будто извиняясь за вспышку темперамента. — Да, хорошо... Хорошо... — он втянул Барри в еще один нежный, долгий поцелуй, издал неясное мычание вместо ответа, а потом отстранился, чтобы попрощаться и повесить трубку. Барри тяжело дышал, его колени подкашивались; ему показалось, что если бы не рука Оливера, он бы рухнул прямо здесь. Оливер оглядел его лицо так, словно видел его впервые; Барри облизал свои губы, пытаясь восстановить дыхание. — Прости за это, — шепотом произнес Оливер, отнимая свою руку и застегивая пуговицы, которые Барри расстегнул. — Ты сведешь меня с ума... — Я хочу свести тебя с ума, — тяжело выдохнул Барри; его сердце колотилось так, будто он пробежал марафон; боясь пошевелиться, он стоял, не сводя взгляд с Оливера, и только попробовал сдуть упавшую на глаза прядь волос, пока она не налипла на его вспотевший лоб. — Поцелуй меня так еще раз. Оливер задержал на нем долгий взгляд; такой, словно он сомневался, в своем ли Барри уме. — Пожалуйста, — добавил Барри, закусив губу. Оливер покачал головой. Он свернул листок бумаги и убрал его назад в карман, а потом одернул свою рубашку, приводя себя в порядок. — Не здесь, — ответил он, не взглянув на юношу. — Я не отстану, — предупредил его Барри. Оливер отодвинул щеколду и усмехнулся себе под нос: — Я не сомневаюсь.