*
— Они выглядели с Оливером замечательно, — услышал Барри фразу Норы, войдя в кухню. Из-за утреннего недомогания и тошноты он все еще мало ел; пока его родители и Оливер собрались на ужин, он прополоскал рот и почистил зубы, а потом сходил за коробочкой с мятой, чтобы добавить в чай, и разговор, о котором он не знал ничего, кроме этой фразы, на мгновение окатил его холодной волной страха. Он метнул взгляд на Оливера; положив вилку и нож, пока он пережевывал пищу, мужчина перехватил его взгляд, а потом сделал неторопливый глоток вина из своего бокала. — Ему к лицу городской стиль, — шутливо поддел его Куин, когда Барри разжал кулак над своей чашкой, ссыпая в нее мелко порванные листочки мяты. — В Централ-Сити он бы выглядел своим. Барри сдержал улыбку, не взглянув на него. — Карла вымуштровала их так, что любая армия позавидует, — пошутила Нора; Генри коротко усмехнулся. — Я не видела такой слаженности, наверное, никогда в жизни. — Вам надо было видеть, как я нервничал в начале, — сказал Барри, помешивая свой суп ложкой. — Оливеру приходилось удерживать меня на месте, чтобы я его не обогнал. Договорив, он осмелился поднять на мужчину взгляд, надеясь увидеть в его лице ту же ностальгию, которую ощущал сам, вспоминая, как всего какой-то месяц назад они репетировали вместе, и Барри вздрагивал от каждого его движения, слова, взгляда; он хотел, чтобы Оливер поразился тоже — как много всего изменилось, как быстро все раскрутилось, как странно, что, в конце концов, им стало так хорошо вместе. Он не увидел ностальгии. Он не знал, что он увидел: Оливер выдержал его взгляд не моргнув глазом, даже не шевельнувшись; морщинки в уголках его глаз как будто бы стали острее, но не из-за улыбки, а словно для него с момента этого воспоминания прошел не месяц, а год. Он не выглядел ни ностальгирующим, ни умиленным, ни довольным, как они радовались своей секретности; в его пристальном взгляде было что-то, что Барри не распознал. Он заставил себя отвернуться и взял ложку в одеревеневшие пальцы. Есть не хотелось. Разговор перетек на обсуждение свадьбы послезавтра, а затем — на воспоминания о том, как Нора и Генри женились в свое время. Барри, обычно с замиранием сердца слушавший эти истории, теперь едва ли понимал хоть слово из того, что они говорили. Его мысли в напряжении крутились вокруг Оливера; как будто бы и не было этих недель оттаивания, он снова сидел как на иголках и вздрагивал от каждого движения, и, даже глядя в свою тарелку, он продолжал краем глаза наблюдать за сидевшим рядом с ним мужчиной. Который, едва закончив с ужином, тут же сложил приборы на тарелку и поднялся. — День был тяжелый, — мягко сказал он; Барри мгновенно уловил очаровывающие нотки в его голосе, которые обычно заставляли его ноги подкашиваться. — Я, пожалуй, отправлюсь в постель пораньше. Спокойной ночи. Пожелания Норы и Генри слились в один голос; Барри сжал губы и едва не подскочил на своем месте, когда Оливер, поднимаясь из-за стола, тронул его плечо ладонью. Он не поднял головы; суп, приготовленный Норой специально для его слабого после тошноты желудка, щекотал ему нос приятным запахом мясного бульона, но он так нервничал, что не мог заставить себя съесть ни ложки больше. Родители, к счастью, приняли его отсутствие аппетита за плохое самочувствие. — Да, — согласился Барри, скрепя сердце, и нервно улыбнулся, перехватив их обеспокоенные взгляды. — Я последую примеру Оливера и лучше пойду отдыхать. Спокойной ночи. Поцеловав их обоих в щеку, он заставил себя помедлить, чтобы выпить чай и не показывать того, как он торопится. — Я не буду вас будить, — сказала Нора; Барри вздрогнул, не поняв сначала, почему она сказала «вас». — Карла сказала, завтра приедут родители Оливера, и вы нужны будете только к ужину. Отдохните Барри кивнул и допил чай; его сердце, когда он вышел из кухни и начал подниматься по лестнице, колотилось так гулко, что стучало в висках. В темном коридоре, собирась с силами, чтобы начать разговор, он, однако, остановился в недоумении, едва повернув к спальням: весь коридор был погружен во тьму, даже спальня Оливера, но под дверью его собственной комнаты горела полоска теплого желтого света, хотя Барри знал, что не включал его. У двери в свою комнату, взявшись за ручку, он сделал глубокий вдох, будто перед погружением в воду, и толкнул дверь. Оливер сидел на его кровати; неяркий свет ночника отбрасывал скользящий, мягкий свет на его кожу и белую рубашку. Его лицо, вопреки тому, что Барри видел за ужином, хранило спокойное, ровное выражение — не маску, за которой он прятался, но расслабленность, как будто он был готов прождать еще несколько часов, не двигаясь с места; и все же, его взгляд был внимательным и как будто бы даже пронизывающим. Барри прикрыл за собой дверь и налег на нее, прислоняясь. Взгляд Оливера остановился на его лице; Барри знал, что не может больше прятать ни свое волнение, ни страхи, ни грусть — ничего из того, что терзало его попеременно в течение этого дня и всех предыдущих с того момента, как они вернулись с реки, подбираясь к нему, будто гиены. Слишком много сил ушло на притворство в окружении друзей и семьи, чтобы держать это представление и дальше. Да и не хотелось. — Ты чувствуешь то же... что и я? — спросил Барри, закусив губу и всматриваясь напряженно в лицо Оливера в ожидании ответа. — И чувствовал все это время, — спокойно ответил мужчина. У Барри дыхание перехватило. В наступившей паузе было так много окончания разговора, как будто тут должна была стоять жирная точка; и Аллен помолчал, пытаясь сообразить, с чем продолжить. — Ты делаешь мне больно, — пробормотал он едва слышно после паузы; сквозь расслабленное спокойствие на лице Оливера проступило недоумение, а следом — отчетливое непонимание. Он нахмурился, будто бы вспоминая все, что он сделал, и что из этого могло причинить Барри боль. Барри с трудом проглотил ком в горле. — Я хочу, чтобы это было серьезно, — сказал он тихо, скрепя сердце. — Я не хочу думать о других и о том, что они подумают о нас. Я хочу... я хочу тебя, — выдохнул он, его сердце понеслось галопом, словно пытаясь обогнать его слова. — Я хочу знать, что ты мой, и я хочу... — он замолк, пытаясь справиться с эмоциями и не зная, как выразить словами все то, что он чувствовал рядом с мужчиной. Существовали ли вообще слова, чтобы описать что-то настолько пронзительное и интимное? Недоумение исчезло; Оливер вернул себе контроль и спокойствие, но вместе с ними появилось что-то натянутое, напряженное, как будто он удерживал себя от эмоций. — Ты считаешь, что я несерьезен с тобой? — спросил он, и его голос вдруг прозвучал глухо. Барри передернул плечами и так же неопределенно дернул головой, кивая. — Я не знаю, что мне делать и что думать, — торопливо начал пояснять он. — Может, тебе нравится все как оно есть, без названия, двигающееся в своем темпе, и я не пытаюсь ускорить вещи, которые не понимаю, но... И замолк. Оливер поднялся с его кровати, подавив вздох; в три медленных, словно бы даже ленивых шага он приблизился к Барри и остановился; внимательные голубые глаза осмотрели его лицо немигающим, цепким взглядом. Барри застыл напротив него с приоткрытым ртом, не чувствуя ни своего тела, ни сердца; и даже не зная, что будет дальше и что происходит сейчас. Рука Оливера потянулась к нему; Барри был настолько оглушен, не сводя взгляд с его лица, что не смог даже посмотреть, что он делает. И вздрогнул, когда пальцы мужчины легли на замок под дверной ручкой и повернули его; и по двери молнией пробежала короткая вибрация с громким щелчком; Барри как будто бы почувствовал его каждым натянутым нервом и каждой мышцей в своей спине. Его ладони, все еще прижатые к двери, вспотели; он позволил Оливеру мягко взять себя за плечи и потянуть — и он последовал за ним, будто покорный ребенок. Не глядя, Оливер опустился на его кровать и привлек его к себе; его руки опустились с плеч Барри на ребра, на талию и вниз до тазовых косточек, сопровождаемые волной мурашек, выступающих на коже Аллена; зачарованный и боящийся даже вздохнуть, Барри внимательно следил за его лицом. — Как ты только допустил мысль, что я могу быть несерьезен к тебе? — спросил Куин тихо, глядя на Барри снизу вверх; из-за мягкого света ночника его лицо казалось еще привлекательнее, а из-за неяркого света и теней его голос, когда он понизил его, звучал еще глубже. И он знал об этом — Барри видел по его глазам, что он знает, используя всю свою магию, которая имела на Барри такое влияние. — Ты даже не представляешь, как тяжело держать с тобой дистанцию каждый день, — пальцы мужчины легли на пуговицы на рубашке Барри снизу и начали расстегивать ее — по одной на фразу. Барри едва не задохнулся, продолжая загипнотизированно смотреть ему в глаза. — Тяжело не касаться тебя... тяжело урывать моменты, чтобы хотя бы просто взглянуть на тебя... тяжело придумывать предлоги уединиться с тобой... тяжело остановиться, когда я целую тебя... Вот так... Расстегнув рубашку Барри наполовину, он раздвинул ее края, обнажая его живот, а потом притянул его к себе и поцеловал. Барри выдохнул; его щетина ощущалась колючей на нежной коже его живота, и ощущение, с которым у него перехватило дыхание, напомнило ему удар в солнечное сплетение. Не зная, куда деть руки, он положил их на плечи Оливера — слабо, нерешительно, а потом, даже не понимая, что он делает, он переместил их на затылок Куина, запуская пальцы в его волосы. Оливер поднял на него взгляд. Барри дышал через приоткрытые губы; ему казалось, что все его тело целиком состоит из мурашек. Его руки подрагивали, и он знал, что мужчина чувствует это, но он не мог заставить себя убрать их; он даже не мог пошевелиться. И он бы, наверное, простоял так всю ночь, зачарованно разглядывая лицо Оливера, освещенное мягким желтым светом лампы, и хрупкие тени, скользящие по его коже даже от малейшего движения, если бы Куин не «оттаял» первым. Он моргнул; его взгляд словно бы потемневших глаз из-под длинных ресниц казался Барри таким пронизывающим, как если бы он мог ощущать его проходящим насквозь по его затылку и лопаткам, когда мужчина опустил глаза с его лица на шею, грудь и обнаженный живот. Руки Оливера поднялись на его талию и потянули Барри вперед; Аллен, едва не потерявший равновесие, стоя вплотную к кровати, уперся в нее коленом, а затем, с оглушительно бьющимся сердцем, навис над Оливером, упираясь ладонями в кровать по бокам от его плеч, когда Куин лег на спину. А потом, в мгновение ока, не успел он даже осознать, что произошло, как Оливер перекатился, подминая его под себя, и застыл над ним, приподнявшись на локте; его ладонь все еще касалась обнаженной кожи Барри, замерев под рубашкой. Сердце Барри как сделало кувырок в грудной клетке, перевернувшись, будто шарик, так и не успокоилось; и, когда Оливер навис над ним, Барри занервничал так, что едва не поперхнулся — и ему даже показалось, что он чуть не проглотил свое собственное безумное сердце, прыгнувшее ему в глотку. Рука Оливера выскользнула из-под его рубашки и вернулась к расстегиванию пуговиц; каждый раз, как рубашка, расходясь все шире на его теле, касалась его кожи, Барри ощущал волну мурашек в этом месте. Оливер удерживал его взгляд, глядя ему в глаза, и Барри боялся даже моргнуть, чтобы не разрушить волшебную атмосферу, растекающуюся по комнате — она накалялась, и росла, и расползалась причудливыми тенями по стенам, танцуя на закатно-солнечном свете ночника; и, когда последняя пуговица расстегнулась и ладонь Оливера легла на его шею, Аллен едва не захлебнулся от чувств, накативших на него разом. Ощущая, как от волнения сводит даже пальцы на ногах, он чуть запрокинул голову назад; рука Оливера двинулась под его шею, касаясь верхнего позвонка кончиками пальцев и линии его челюсти подушечкой большого; зачарованный и натянутый, будто струна, Барри едва дышал. Момент, когда Оливер наклонился к нему, отозвался в нем трепетом до самых костей; он ощутил заминку — несколько секунд, на которые Оливер застыл так близко, что Барри почувствовал его дыхание на своих губах. Он закрыл глаза, пытаясь сконцентрироваться на всех тех чувствах и ощущениях — стремительных и ярких, — которые вспыхивали в его теле; и, не видя лица Оливера, он не знал наверняка, но догадывался, что мужчина, должно быть, наслаждается мгновением так же, как он сам. И это было правдой — он наслаждался; он коснулся губ Аллена своими, но легонько и едва ощутимо, и Барри, когда мужчина почти тут же отстранился назад, подался к нему, целуя его сам, привлекая обратно; и тихий смешок Оливера в ответ на это движение заставил юношу слабо задрожать. Он чувствовал себя неловким и неопытным; он не знал, что должен делать, и в каждом жесте Оливера ощущалось столько спокойствия и матерой силы, что Барри, пытавшийся следовать его примеру и хотя бы оставаться спокойным, проваливался, не продержавшись даже минуты. Его выдавало все: от дрожи до бешено колотящегося сердца, от движения, которым он уткнулся носом в шею мужчины, до прерывистого дыхания и бесконечно долгого момента, когда от всех своих чувств он едва не задохнулся, буквально забыв, как сделать вдох. На несколько секунд они замерли и ничего не происходило. Барри судорожно втянул носом воздух. — Я не знаю, что я... должен делать, — шепотом признался он и зажмурился, ненавидя и свое горящее стыдом лицо, и свет, который они не выключили — он боялся даже подумать о том, как выглядел со стороны. Оливер чуть повернул голову, но не отстранился; его колючая щетина коснулась щеки Барри — и на мгновение ему захотелось прильнуть так близко к мужчине, как только это было возможно, всем телом, чтобы ощущать каждую клеточку его тела, целиком и полностью; раствориться в нем и потерять себя, но чувствовать только то, что чувствует он. Это импульсивное желание обмоталось вокруг его шеи; поглощенный им, он чуть запрокинул голову назад, и Оливер коснулся губами его челюсти. — Просто доверься мне, — ответил он едва слышным шепотом; таким, что Барри пришлось затаить дыхание, чтобы услышать его. — Ты веришь мне? — Да, — пробормотал Барри, едва издав хотя бы звук; ему казалось, что в такой тонкой и насыщенной электричеством атмосфере Оливер почувствует его ответ своей кожей безо всяких слов. Оливер переместился губами на его шею. — Будет немного больно сначала, — Оливер выдержал паузу, будто ожидая, что Барри после этих слов вырвется и убежит. Барри не сдвинулся; даже не вдохнул. — И нас не должны услышать твои родители. — Хорошо, — ответил тихо Аллен; он осмелился открыть глаза и, обвив шею мужчины, уставился в потолок, освещенный теплым светом ночника. Несмотря на то, что предупреждение Оливера насторожило его, ему так сильно захотелось сохранить это мгновение и не отпускать его, что защемило сердце. Рука Оливера легла на его бедро, на хлопковую ткань его домашних брюк; его касание заставило Барри вздрогнуть, и мужчина снова тихо усмехнулся. Без слов он высвободился из кольца рук Барри и выпрямился. — Не бойся, — не сводя с него взгляд, Оливер начал расстегивать пуговицы на своей рубашке. У Барри так пересохло в горле, что он попытался машинально сглотнуть и едва не закашлялся. В другом конце коридора за дверью послышались шаги и хлопок двери; они оба замерли, прислушиваясь, но других звуков не последовало. — Родители легли спать, — с преувеличенным спокойствием сказал Барри, приподнявшись на локтях, но от нервов, которые он пытался скрыть, его голос прозвучал выше, чем обычно. Оливер не заметил или сделал вид, что не заметил. Он потянулся к ночнику, чтобы погасить лампу, и оказался ближе к Барри; Барри затаил дыхание — наполовину в предвкушении, наполовину нервничая из-за тонкости момента, — и скользнул взглядом по его лицу, стараясь не останавливаться на губах и едва ли даже взглянув на них. И вот это Оливер заметил. — Ты меня с ума сведешь, — хмыкнул он тихо. Ночник с тихим щелчком погас; обе его руки легли на обнаженные ребра Барри. — Стараюсь, — ответил Барри едва слышно в темноту, укладываясь на кровать.26.
14 февраля 2020 г. в 20:32
Избегая разговора и оттягивая момент из страха, что все обернется хуже, чем он думает, Барри прокрутился остаток вечера рядом с Норой и Карлой, вызываясь помочь с чем угодно, лишь бы не оставаться в одиночестве, где Оливер легко мог перехватить его. Он убеждал себя, что так набирается сил и слов для того, о чем им предстояло поговорить, но даже сам в это не верил: он понимал, что им движет страх того, что на этом вопросе все и закончится.
Оливер быстро понял, что Барри избегает его. Барри ожидал, что он попытается урвать секунду или поймать его одного, но, к его удивлению, после обеда, на котором Барри почти не поднимал глаз от тарелки, Оливер засел в саду с книгой, подальше от остальных, и не попадался никому на глаза. Иногда, пробегая мимо окон по заданию Карлы, Барри видел его за столиком под зонтом, читающим, с его закатанными рукавами и сосредоточенным лицом; и Барри кусал губы, жалея, что не может спуститься прямо сейчас к нему, наплевав на все, и поцеловать его, и просто забыть обо всем.
Он хотел, он правда хотел этого, но он понимал, что только отсрочит разговор; все равно ему придется спросить Оливера обо всем этом. Все равно каждый поцелуй, оттягивающий этот разговор, будет только мучить его еще большей неопределенностью.
В конце концов, как он ни оттягивал момент, в подступающих сумерках Нора тепло распрощалась с подругой и позвала их обоих к машине, чтобы вернуться домой.
Оливер молча сел на задние сидения и бросил на Барри взгляд в зеркальце заднего вида.
Сердце Барри ощущалось в груди тяжелым, будто камень.