*
Из теплого, приятного, обволакивающего сна Барри вытащило ощущение жара, расползающегося по его лицу: солнце встало и заглядывало в окна, нещадно прожигая все на своем пути. Он поморщился и перевернулся на другой бок, и тут же на кого-то натолкнулся. И воспоминания о прошлой ночи накрыли его с головой, будто опустилось огромное, пушистое одеяло. — Доброе утро, — с улыбкой произнес Оливер. — Доброе, — промычал Барри, не открывая глаз, и на ощупь обхватил его рукой. Ощущения его тела всплывали в его сонной голове потихоньку, будто поднимались из-под воды и загорались на коже причудливыми огоньками: он почувствовал скомканное одеяло под своими ногами. Как его колено касалось бедра Оливера. Как его рука лежала поперек его живота, на горячей, обнаженной, упругой коже, — он действительно оказался более накаченным, чем могло показаться с одного взгляда на его тело. Он отвернулся, но солнце стояло так, что падало на кровать, и пусть даже ему удалось спрятать лицо, жар быстро растекся по его спине и пояснице; он чувствовал себя насекомым под лупой. Но пробуждение было таким томным, что ему было лень даже дышать, не то что двигаться. — Ты действительно собираешься провести весь день в постели? — спросил Оливер. — У нас все равно нет дел, — отозвался Барри сонно, утыкаясь носом в его плечо. — Жара размаривает меня. Оливер тихо усмехнулся. Не видя его лица, Барри навострил уши; ему нравилось угадывать эмоции и настроение мужчины по голосу, интонациям и маленьким реакциям; и от этого смеха у него в груди все потеплело. — Тогда... — заговорил Оливер; Барри не успел растолковать его интонацию, как мужчина вдруг повернулся. Аллен почувствовал движение матраса; ладонь легла на его плечо, заставляя его перевернуться на спину, и солнце опалило его лицо и веки — и тут же скрылось, закрытое головой Оливера, когда тот наклонился поцеловать его. Барри застыл; ему нравилось разгадывать настроения Оливера, но так он был беспомощен против своих собственных реакций, что растерялся, и его, еще сонного и разморенного, окатило нежностью с головой. Оливер лег на него сверху — горячая кожа против горячей кожи; и в удушливом, жарком воздухе, в комнате, которая напоминала ему аквариум, Барри ощутил лето во всех его ярких красках, во всей его атмосфере, в том непередаваемом ощущении, когда «лето» было синонимом «юности», как говорил его отец. Ему захотелось забаррикадировать двери и окна, остановить время и остаться с Оливером вот так — на островке их смятого одеяла, простыней, пропитавшихся их пòтом, и подушках, пахнущих их запахами; и чтобы ни одна секунда больше не проходила без ощущения, где он чувствовал себя таким заполненным и потерянным в чужих руках, ускользнувшим прямо в книжно-кинематографичную атмосферу, стелющуюся слоями, будто нежный, взбитый торт. Медленно, как будто бы зная его мысли и боясь спугнуть волшебство, Оливер раскрыл его губы своими; на ощупь он нашел руки Барри, переплел их пальцы и запрокинул их над его головой, чуть прижимая их к постели. Там, где обнаженное тело мужчины касалось Барри, — он дотрагивался до этого места в своих мыслях, отмечая его для себя, словно бы потом, в сумерках уходящего дня, он мог бы раздеться в своей комнате и увидеть свою кожу светящейся, как если бы сотни огоньков, будто рождественские гирлянды, обмотались вокруг его вен. Захваченный моментом, он позволил своему еще сонному сознанию просто дрейфовать между ними двумя, между узкими просветами их тел — как бы ни хотелось ему слиться с Оливером полностью, было что-то гипнотизирующее в том, как он ощущал себя опутанным, оплетенным, пойманным в ловушку, будто мотылек в паутинку, и как россыпью мурашек разграничились все касания к его коже, словно карта мира, раскинувшегося на его теле — его собственный летний мир, рисунок личного солнца, обжигающего его кожу в переносном, но безумно сильном смысле. Он улыбнулся в поцелуй, и Оливер издал тихое короткое мычание, прежде чем чуть отстранился. — Ты улыбаешься, — сказал он, — что я сделал? — Был собой, — рассмеялся Барри тихо и сжал его руки; он потянулся, насколько смог двигаться под мужчиной, и соприкоснулся с его обнаженным телом своей кожей; и она тут же вспыхнула, будто обожженная. — Ты заставляешь меня чувствовать столько всего, что меня переполняет. Оливер поднял брови: — Это был очень изящный способ сказать, что ты улыбаешься от счастья. Барри оглядел его — его щетину, непривычно взъерошенные волосы, яркие, словно бы потеплевшие глаза. Он весь светился — не так, как Барри видел его, когда они только сошлись и он начал понимать, что нравится Оливеру; это было что-то новое, что он еще не видел прежде; не просто радость, как когда мужчина улыбался ему или урывал его поцелуй втайне от всех, но сам этот момент, когда он мог, не прячась, лежать с Барри и не бояться, что их застанут, изменил его — мягко; пробрался солнечным теплом в грудную клетку и все там озарил. Барри видел его спокойным, расслабленным, радостным; теперь увидел еще и счастливым. И он знал, что выглядит точно таким же счастливым. И он знал, что выражение, которое он видел на лице Кейт в церкви, было на его собственном лице; никогда с него и не сходило. — Я бы не был счастлив без тебя, — сказал он. Улыбка ослабла на губах Оливера; он взял себя в руки быстро, но это мгновение растерянности и того шага назад, который он делал всякий раз, когда понимал, как сильно Барри влюбляется в него, не ускользнули от внимания Аллена. — Ты был бы счастлив и без меня, Барри, — ответил он как можно мягче. «И однажды будешь» — повисло в воздухе недосказанными словами. Барри наморщил нос, зная, как ему идет это ребяческое выражение; и был прав — Оливер снова улыбнулся. — Прошло слишком много времени с того момента, как ты перестал меня целовать, — проговорил Аллен на одном дыхании. Оливер предпочел не тратить время на ответ.*
К обеду они все-таки — нехотя — спустились вниз. Каждая секунда, проведенная с Оливером, намертво отпечатывалась в памяти Барри; он не знал почему, но был уверен, что запомнит все эти мелкие детали, из которых складывалось это утро: то, как медленно Оливер целовал его шею, прижимаясь к ней губами, заставляя Барри затаивать дыхание до тех пор, пока у него не темнело в глазах. То, как он застегивал пуговицы на своей рубашке, пока они одевались — он застегнул их все, и Барри без слов позволил себе протянуть руки и расстегнуть две его верхних пуговицы; и во взгляде, который Оливер бросил на него после этого жеста, было столько намека, что Барри не удержался от улыбки. То, как Оливер, сдерживая улыбку, снял с бортика кровати шейный платок и повязал его на шее Барри; в ответ на недоуменный взгляд, он, кусая губу и стараясь оставаться серьезным, ответил, что «так будет лучше». То, как стоя у самой двери и готовясь вернуться к притворству, они посмотрели друг на друга, и Барри знал, что Оливер знает: их отношения изменились и больше не станут прежними; и теперь притворство требовало от них намного больше концентрации и тонкости. И давление последнего Барри ощутил уже в кухне, когда они спустились, и Нора накрывала на стол. Родители обернулись на звук их шагов; Барри смущенно поджал губы, зная, что родители видят его насквозь, и надеясь, что ему удастся свалить все странности на волнение перед свадьбой. — А, — улыбнулась Нора, — доброе утро, сони. Оказалось, что обед готовил Генри: Нора ездила на рынок с Карлой и матерью Пэтти, чтобы докупить необходимых для банкета продуктов. — Она сказала, что ваши родители приехали утренним поездом, но она разминулась с ними: я подобрала Карлу там, где дорога поворачивает к вокзалу, и Том поехал встречать их один, — сказала Нора, намазывая тонким слоем сметану на ломтик хлеба. Барри метнул на Оливера взгляд, но он придерживался своего тонкого, вежливого образа, и никак не отреагировал на их упоминание. Только когда Нора договорила, он поднял на нее взгляд и бросил дежурную, любезную улыбку, в которой — Барри знал — не было эмоций. — Кейт, наверное, жутко нервничает, — сказал Барри, чтобы отвлечь внимание матери от тишины, которая повисла, когда стало понятно, что Оливер не собирается отвечать. Он посмотрел на мужчину. — Они ведь, наверное, такие же серьезные и важные, как ты? Оливер, отправивший кусочек мяса в рот, перестал жевать. Он повернул голову к Барри; Аллен ответил ему невинным взглядом на ангельском лице, ни на йоту не выдающем его тонкую подколку. Выдерживая зрительный контакт и не мигая, Оливер прожевал мясо. — Посмотрим, как будешь нервничать ты, — ответил он. Барри почувствовал, как начал терять контроль над своим лицом, и остановил себя раньше, чем оно вытянется от удивления: он совсем не подумал о том, что ему придется знакомиться с ними тоже, а раз даже Оливер реагирует на них так, то что же будет с ним самим? Что если они будут вести себя так же, как Оливер в самом начале? — Они должны быть приятными людьми, — возразил он нервно; мужчина хмыкнул, глядя в свою тарелку. — Правда же? — Дай им хотя бы время раскрыться, — вклинилась Нора. — Они воспитанные люди; наш склад жизни будет просто непривычен для них поначалу. Ты сторонился Оливера первое время, а теперь вы так хорошо дружите. Барри и Оливер посмотрели друг на друга и синхронно уставились в свои тарелки. По щекам Барри пополз румянец. — Они приятные люди, — произнес Оливер, не поднимая головы; Аллен напряженно прислушивался к его голосу. — Немного чопорные и консервативные, если только, но это свойственно аристократам. На несколько секунд воцарилась тишина; слово «аристократы» прозвучало почти как ругательство, пусть даже мягкий тон Оливера не выдал его истинного отношения, прячась за вежливостью. — Раз так, — сказала Нора и выпрямилась, потянувшись за салфеткой, — придется отправить туда Барри во всей красе. Сейчас вернусь. Барри проводил ее взглядом, а потом посмотрел на отца, но Генри читал газету и не обращал никакого внимания на них с Оливером. Тогда Аллен переглянулся с мужчиной. — Во всей красе? Собираешься затмить меня? — поддел Оливер. — Перед твоими родителями? — уточнил Барри. — Карла любит тебя как родного сына, — вставил Генри и посмотрел на Барри поверх очков. — Есть о чем задуматься. — Да, — пробормотал Барри. — Осталось всего лишь понравиться еще двум горожанам. — У тебя не заняло много времени со мной, — негромко прокомментировал Оливер. Барри метнул на него взгляд, но не ответил: пусть Генри снова принялся за чтение, от его внимания не ускользало ничего. И оставалось пережить семейный ужин, где притворяться придется перед большим количеством людей.