*
Стараясь ступать как можно тише, Барри спустился со второго этажа и прошлепал босиком в кухню, где Оливер собирал еду в корзинку. Сейчас, когда родители спали и весь дом принадлежал им, пусть даже они не собирались в нем задерживаться, граница между реальностью и фантазией, в которой Барри витал дни напролет, почти полностью размылась: он без проблем представил, как они собираются вот так утром, по-хулигански тихо, вдвоем на пикник; с той лишь разницей, что они бы не прятались и не спешили покинуть дом раньше, чем кто-то из родителей проснется и прочтет эти странные перемены на их лицах. Это был бы их дом. Их кухня, их проделки, их поиск приключений, их перемены. Барри отмахнулся от этих мыслей. Он спустился уже в купальном костюме, неся свою одежду и одежду Оливера перекинутой через руку; когда мужчина обернулся, Аллен улыбнулся ему — и неожиданно для себя смутился, когда взгляд Куина прошелся по его ногам. — Ты уже видел меня обнаженным, — выпалил он, защищаясь и отвлекая внимание Оливера от своих румяных щек. — Совсем не значит, что мне надоело, — ответил Оливер, явно возвращая ему все его однозначные взгляды на свадьбе. — Ты точно писатель? — Барри ткнул его пальцем в упругое плечо; когда Оливер отодвинулся, он ткнул его в бок. — Ты слишком... хорошо сложен для писателя. — Что это вообще должно значить? — рассмеялся Оливер; звук его смеха взбодрил Барри: мужчина начал больше улыбаться с ним, но он все еще редко смеялся, и каждый раз это отзывалось в Барри трепетом. — Что ты слишком много двигаешься для того, кто должен сидеть на одном месте и писать. Оливер метнул на него горящий взгляд и увернулся от очередного тычка в бок. — Я расскажу тебе как-нибудь это тоже, раз тебе так интересно разгадывать меня и мои привычки, — пообещал он и быстро поцеловал Барри в нос. — Если только ты перестанешь меня тыкать. С твоим везением ты умудрился въехать в овраг на велосипеде; еще не хватало, чтобы ты вывихнул палец о мою руку. Барри было стукнул его по плечу, но все его возмущение исчезло, стоило ему снова услышать смех Оливера, и он сделал себе мысленную пометку научиться не реагировать на это так явно — ведь против него и его смущения у Оливера и так слишком много козырей.35.
12 апреля 2020 г. в 15:49
И той ночью он как будто бы даже и не спал вовсе; лишь провалился в забытье, в томную, тягучую, сладкую темноту, и выплывал из нее снова, разбуженный неосторожным движением мужчины или редким шорохом сухой листвы, потревоженной полевками и другими обитателями их сада.
Они так и уснули — вдвоем на одной раскладушке, Барри в его объятиях, несмотря на жару; и его кожа, касавшаяся обнаженной груди Оливера, ощущалась горячей. Сонный и разморенный любовью и духотой, он прослеживал тлеющие искорки, вспыхивающие тут и там на его коже, и помечал их в своей голове, словно потом, по кусочкам пепла, будто сожженная страница старой рукописи, он бы воссоздал дословную поэму глубокой, непостижимой и бесконечной любви, так причудливо объединившей двух настолько непохожих людей под одной крышей, в одно случайное жаркое лето, в пригороде Централ-Сити. Теперь, оглядываясь назад, он даже и не поражался тому, как они сошлись; как если бы это было суждено — все вело к этому, к ним двоим под открытым небом, на раскладушке, обменявшимся кольцами, которые не значили ничего для других людей, но связывали их друг с другом на уровне, который, наверное, ни один из них не мог постигнуть.
Барри любил это кольцо, их оба. Пусть трагичное молчание в них переплелось с желанием никогда не отпускать от себя другого, он любил значение, которое вкладывал в это кольцо, когда надевал его, — мысль о мужчине, который изменил его.
И давил тоску, когда снимал его, чтобы спрятать на цепочке под рубашку.
Но то было днем, на глазах других людей; ночью же, обнаженный, раскрытый и бесконечно, до щемящего сердца, влюбленный, он не думал ни о притворстве, ни о тяжести молчания; ни о чем, кроме кольца рук Оливера, в которых он ощущал себя таким маленьким и словно бы спрятавшимся от мира, что, когда он в очередной раз выплыл из своей полудремы и заметил сонно, что горизонт неба начал светлеть, его даже кольнуло грустью в груди, стоило ему подумать о том, что ночь заканчивается и приближается новый день.
Барри повернул голову. Оливер спал; у него на шее темнело маленькое пятнышко — такое же, какие он сам оставлял на шее Барри. Аллен гордился этой маленькой меткой; она вызывала в нем те задорные, хулиганские и счастливые чувства, как когда он ввязывался в новое приключение; только в этот раз это было намного больше, чем приключение — это было целое неизвестное путешествие, полное загадок, тайн и чувств, которые он бы никогда не встретил в своей маленькой, замкнутой, однообразной жизни.
И это по-детски задорное хулиганство перекликалось в нем с неожиданно взрослой и словно бы даже зрелой нежностью; он чувствовал себя постаревшим на добрый десяток лет, когда очерчивал это пятнышко взглядом, потому что оно означало, что он безумно влюблен, что он был в этом самом моменте этой самой ночью, чтобы оставить его, а значит он был счастлив, наполнен яркими, искрящимися чувствами, и все это не сон, не иллюзия и не история, написанная мастерской рукой фантастического писателя, а самая настоящая реальность — и она безупречна. Намного лучше, чем любая книга, которую он когда-либо раскрывал; потому что никто не мог описать любовь так, как он испытывал ее; и, возможно, если бы он был писателем, он бы нашел слова.
Но он их не знал. Оливер знал; возможно, это просто история, которую должен был написать только он и никто другой.
История, которая бы изменила, наверное, весь мир и все его представление о любви; и тогда люди больше не были бы так слепы и пренебрежительны к чужому счастью.
И они были бы счастливы по-настоящему, без страха, что это счастье кто-то отберет или опорочит.
Повинуясь секундному порыву, Барри протянул руку, стараясь двигаться как можно осторожнее, и погладил его шею кончиками пальцем, едва ощутимо коснувшись его кожи. Он гордился тем, как много вещей понимал теперь; ему нравилась «взрослость», которую он ощущал, когда видел все последствия, отметившие перемены в них, будто потертости и изгибы на старом любимом фотоснимке. Он погладил кожу Оливера пальцами и легко представил себя — их обоих — на этом же самом месте, десять лет спустя, все еще счастливых и влюбленных; и на секунду-другую границы между реальностью и фантазией размылись для него так сильно, так окатили его с ног до головы волной, будто едва теплая вода, что стряхнули с него блаженную, томную сонливость. Он сделал вдох и затаил дыхание, и его сердце, бьющееся все тяжелее и тяжелее с каждым новым ударом, в конце концов позволило ему ощутить себя «спустившимся с небес», снова девятнадцатилетним, юным, еще только стоящим в начале пути, который он представлял для себя с этим мужчиной; и это успокоило его.
И разочаровало немножко в то же время.
Потому что десять лет спустя от настоящего момента уже бы не осталось вещей, способных встревожить и напугать его. Когда взрослые перестают мечтать и фантазировать, они перестают бояться и удивляться; повзрослев и «осев», он бы больше никогда ни о чем не беспокоился, как сейчас, когда он понятия не имеет, что с ними происходит и куда они движутся; и просто пытается наслаждаться их временем, ощущая себя так, будто ему осталось жить только одну ночь, ровно до наступления рассвета.
Такую ночь, как эта.
Бесконечную, звездную и полную чувств, для которых даже не существует слов.
Так он и пролежал до рассвета, утекая с течением своих бесформенных мыслей и возвращаясь; он прислушивался к ровному дыханию Оливера и к ощущениям своего горящего тела, и смотрел, как занимается заря на горизонте. Когда над землей появилась полоска бледно-золотого цвета и насыщенный темно-синий сменился на индиго, а звезды поредели, Барри попытался осторожно приподняться, чтобы бросить взгляд на дом и понять, проснулись ли уже родители, но едва он оперся на локоть, как практически тут же Оливер привлек его назад к себе.
Движение вышло резким и заставило Барри пискнуть, будто пойманная мышь; его спина, затекшая из-за долгого пребывания в одной позе, заныла, и неприятное покалывание понеслось по его лопаткам, пояснице и шее, словно тысячи маленьких коготков вцепились в него разом.
— Я не хотел тебя разбудить, — пробормотал он куда-то в шею Оливера, прижатый к его груди.
Оливер сонно повернул голову и поцеловал его в лоб: — Ты не разбудил. Я знаю, как ты дышишь, когда спишь, и я знал, что ты проснулся.
Барри почувствовал, как у него в груди все перевернулось, когда голос Оливера зазвучал так близко и так тихо — интимный, чуть хриплый после сна; Барри и в обычное-то время с трудом переносил те чары, которые этот голос накладывал на него, а сейчас, с тем, как онемело и затрепетало его тело до самых пят, он едва заставил себя сделать вдох и попытался отвлечь мужчину плохо сыгранным сарказмом: его собственный голос дрогнул.
— И поэтому решил напугать меня?
В гипнотизирующем голосе Оливера зазвучала улыбка.
— Ты бы не искал приключений так яро, если бы пугался так легко, — он хмыкнул. — Поверь опытному трусу.
Барри закусил губу, сдерживая улыбку. Рука Оливера переместилась под его подбородок и легла на шею; он приподнял голову Барри, чтобы поцеловать его.
— Расскажешь, почему ты не спишь? — спросил он тихо, касаясь своими губами уголка приоткрытых губ Аллена, замершего в его объятиях, будто птичка.
— Если ты правда хочешь знать, — ахнул Барри, ощущая себя так, словно он его кружит на карусели со скоростью, на которой все вокруг сливается в одно размытое яркое пятно, — то тебе лучше перестать.
Оливер тихо усмехнулся, но целовать его не прекратил. У Барри перехватило дыхание; он ответил на поцелуй и положил свою дрожащую ладонь на обнаженное плечо Оливера; его пальчики подрагивали и в этой слабой дрожи он ощущал пульсацию любви — так, как она приходит; так, как он ожидал встретить ее. В мелочах. В деталях, которые составляют их обоих и маленькие перемены между ними, в их отношениях и вокруг них.
Он никогда не ждал, что любовь свалится на него с фанфарами и оркестром, громкая, будто с экрана черно-белого фильма, но его поразило то, насколько тихо и незаметно она подкралась: дрожь пальцев тут, сбитое дыхание там, замершее на секунду-другую сердцебиение — и вот уже он ничего не хочет так, как остаться прямо в этом моменте, в этой ночи, и остановить наступление рассвета. Вещи, которые он всегда торопил, он теперь хотел замедлить, чтобы насладиться каждым мгновением, впитать каждое чувство; и тогда, много лет спустя, он бы излучал точно такую же любовь, как его родители, насытившиеся и пронесшие ее в себе через всю жизнь.
И это, наверное, то, чего бы он хотел для них обоих — нескончаемая повесть о бесконечной любви и очень больших и ярких звездах на ночном небе, в пригороде Централ-Сити.
— Нам придется вернуться в дом раньше, чем родители проснутся, — пробормотал Барри, когда Оливер отстранился. — Иначе мы не объясним им, как мы спали на одной...
— Или, — мягко перебил его Куин; его большой палец задумчиво скользил по подбородку Барри, пока Оливер поддерживал его голову, чтобы было удобнее его целовать. — Мы могли бы убежать до того, как они проснутся. Скажем... взять немного еды и поехать на реку?
У Барри так перехватило дыхание, что он едва не задохнулся. Он подумал о воде, которая остается теплой даже ночью из-за всей этой жары, и о том, что в такое время там никого не будет, кроме них.
А еще — он вспомнил, как они уже ездили так на реку только вдвоем; и эта поездка разбудила его бесконечный голод; и он спросил себя, что будет, если они окажутся там снова — усилится ли оно еще?
На секунду ему показалось, что Оливер снял ответ прямо с его губ: мужчина улыбнулся, целуя его.
— Тебя так легко смутить, — пробормотал он.
— Это хорошо? — нервно спросил Барри.
— Это ты, — Оливер поцеловал его в нос. — Делает тебя тем, кто ты есть.
— Тем, кого ты полюбил? — вырвалось у Барри.
— Я полюбил миллион твоих мелочей, — отозвался Куин. Он все еще улыбался и его голос звучал так же тепло, но Барри насторожился, словно бы переступив невидимую границу; с опозданием он вспомнил, что Оливер был другим, и ему, в отличие от самого Барри, было тяжело открыто говорить о чувствах.
Пытаясь сгладить свое вторжение в его границы и отвлечь его, Барри снова привлек его к себе за шею; Оливер, готовый уже выпрямиться и подняться с раскладушки, издал звук, среднее между удивлением и смешком, и лег обратно, стараясь не перекладывать весь свой вес на Барри.
— Тяжело тебя отпустить, — пробормотал Аллен чуть виновато, обвивая его шею руками.
Оливер усмехнулся.
— Мы можем задержаться... — предложил он тихо; его рука опустилась по обнаженному телу Барри до бедра и скользнула под колено; Оливер забросил его ногу на себя. — Главное, не потеряться во времени.
— Ты предупреждаешь не того человека, — выдохнул Барри.
Оливер улыбнулся, очерчивая его губы взглядом: — Я знаю. Возможно, на это я и рассчитываю.