*
Благодаря раннему часу им удалось провести время вдвоем, не прячась от других людей. Последний раз, когда они были здесь, Оливер больше занимался подготовкой свадебного путешествия, чем отдыхал, и теперь Барри наконец удалось втянуть его в свои игры. Наперегонки они доплыли до противоположного берега и устроились там прямо на горячем песке под солнышком, восстанавливая дыхание; глаза Оливера, когда он с прищуром посмотрел на Барри, горели тем же самым озорным огоньком, по которому обычно родители и Карла определяли готовность Барри где-то в чем-то нахулиганить. Так они и устроились на берегу, под солнцем: Аллен развернулся к мужчине спиной, а потом лег так, чтобы его голова оказалась на вытянутых ногах Оливера. Песок ощущался горячим под его лопатками. Оливер откинул мокрую прядь волос с его лба и склонил голову набок. — Ты обещал рассказать мне, почему ты выглядишь как бог и не как писатель, — напомнил Барри. Оливер рассмеялся. — По-твоему, Иисус выглядел так? — он обвел горизонт взглядом, а потом снова посмотрел на Барри и прищурился; солнце слепило его. — Подобно тебе, у меня не получается долго оставаться на одном месте. — Я думал, ты домашний парень и не ищешь приключений. — Так и есть. Просто мне постоянно нужно наблюдать и... это сложно объяснить. Я чувствую себя как муха в янтаре, если не двигаюсь. — Я тоже, — Барри поерзал, устраиваясь поудобнее. — Только меня зовут приключения. — Меня зовут наблюдения, — Оливер улыбнулся; что-то в его улыбке напомнило Барри те моменты, когда мужчина говорил с ним как с ребенком, не ожидая, что он поймет какие-то вещи. — Это вдохновляет меня писать больше, поэтому я стараюсь путешествовать, если есть возможность, но я... я люблю проводить время наедине с собой. Мне мало просто наблюдать; мне нужно время, чтобы осознать, что я увидел. — Это делает легче? — спросил Барри и закусил губу, не зная, может ли он действительно задавать такие вопросы. Оливер недоуменно поднял брови. — Когда ты пишешь о вещах, как... о войне. Становится легче? Оливер помолчал. Задумчиво, словно это помогало ему сосредоточиться, он дотронулся до мокрых волос Барри, пальцами разделяя их на прядки. — Зависит от самих вещей, — ответил он уклончиво. — Что-то становится не таким ощутимым. Войны, в любом их проявлении, никогда не приносят никакого облегчения. Иногда ты просто должен долго говорить о чем-то, чтобы уменьшить власть, которую это что-то над тобой держит. — Как когда повторяешь несколько раз какое-то слово и оно кажется бессмысленным? Оливер усмехнулся. — Да, именно так, — улыбка затем исчезла, уступив место привычной взрослой серьезности, но глаза, пока он рассматривал Барри, все еще были озарены нежностью и из-за этого все его лицо словно бы светилось изнутри. Барри протянул руку и дотронулся до его шеи. Его первым импульсом, настойчивым и словно бы даже детским, было притянуть мужчину к себе за шею для поцелуя, но что-то вдруг остановило его. То ли тема, которую они обсуждали, то ли странная, но знакомая грусть, окутавшая плечи Оливера, будто отделившая его невидимым занавесом от остального мира, — но Барри помедлил, а потом, чтобы его движение не казалось резким и поколебленным сомнениями, погладил шею Оливера ладонью, поднимаясь к его лицу; и в момент, когда его пальцы дотронулись до щеки Оливера, мужчина, не отрывая взгляд от его лица, потянулся за его касанием, будто кот. И в некотором роде Барри почувствовал себя зачарованным этим бездумным движением, как если бы на его глазах исполнили волшебный фокус, сохранив интригу и оставив чистую магию пощипывать его искренним удивлением и восторгом. Он перевернул руку и коснулся щеки Оливера тыльной стороной своей ладони, влажной и горячей из-за долгого пребывания на солнце. Веки Оливера дрогнули; он прикрыл глаза, чуть хмурясь из-за ярких лучей, падающего на его лицо, и склонил голову; и Барри погладил его — нежная кожа против колючей щетины — борясь с желанием протянуть к нему обе руки и ощупывать его лицо как слепой, в надежде на то, что если очень сильно захотеть, то этот момент и этот человек могут остаться тонким рисунком на подушечках его пальцев, под отпечатками; и тогда все, чего он будет касаться своими руками, будет кричать о том, как пронзительно счастлив он был одним этим августовским утром. И единственное, что остановило его — это суеверная мысль, что если он попытается запомнить это мгновение, любым способом запечатлеть его в своей голове или кончиках пальцев, то он не сможет создать новых мгновений, не менее счастливых; его напугало, что если он схватится за эту минуту цепко и сильно, то каким-то образом он отпустит Оливера. И тогда он непременно ускользнет. Напуганный этой мыслью, Барри отнял свои руки, а потом, чтобы жест не выглядел оборванным, поерзал и приподнялся на локтях. Когда Оливер открыл глаза, Барри улыбнулся ему и хитро прищурился. — Готов плыть обратно? — небрежно спросил он. — Могу поспорить, в этот раз я обгоню тебя. Оливер позволил улыбке затронуть его глаза, но все же в них скользнуло что-то грустное перед тем, как он ответил; его голос прозвучал тепло и нежно, заставив Барри усомниться, не показалась ли ему эта грусть иллюзией из-за яркого солнца, заставлявшего его щуриться. — Я могу поддаться тебе, если хочешь. Все, чтобы увидеть, как ты радуешься. — Даже не вздумай, — пригрозил ему Барри, тут же забыв и свои тяжелые мысли, и настороженность, заставлявшую его присматриваться к Оливеру и его эмоциям, скрытым за броней. Новая игра тут же увлекла его за собой всецело. — Кто первый коснется дна, тот... Оливер с улыбкой смотрел, как Барри напряженно придумывал, что поставить на кон. — Что бы ты ни предложил, мы выиграем оба, — сказал он. — Хочешь побороться за что-то стоящее? Предложи, чтобы проигравший полностью вжился в роль победителя, — и добавил, увидев как Барри недоуменно нахмурился. — Если я выиграю, ты ведешь себя как горожанин. Если ты выиграешь, я буду вести себя как простой деревенский парень. Глаза Барри в удивлении распахнулись. — Боишься проиграть? — Оливер поднял бровь. Барри пихнул его в плечо: — Естественно! Ты видел мои манеры?! — Как можно увидеть то, чего нет? Барри пихнул его еще раз, а когда Оливер рассмеялся, Аллен уперся руками в его грудь и опрокинул его на горячий песок; и навис над ним, разом утратив всю свою грозность: глаза Куина сверкали, даже несмотря на ослабшую улыбку, и было что-то до странности приятное в том, чтобы нависать над ним так и решать, что будет дальше. Медленно, будто не зная, что будет дальше, Барри наклонился к нему. Из-за того, что его руки все еще лежали на груди Оливера, он почувствовал, как мужчина задержал дыхание; и, наверное, он бы и сам перестал дышать, если бы это все не было часть его очень хитрого плана. И, когда его губы уже почти коснулись губ Оливера, он уперся руками в грудь мужчины, чтобы оттолкнуться, и резво вскочил на ноги, кинувшись к воде. — Я первый! — крикнул он, забегая в реку и разбрызгивая воду в разные стороны; и его звонкий смех оборвался, стоило ему услышать всплеск воды за спиной: Оливер бросился догонять его.36.
19 апреля 2020 г. в 12:11
Берег реки напоминал удивительно детальную иллюстрацию из книги, потрясающе воспроизведенную даже в самых крошечных линиях. Такая тишина, такое неподвижное и нерушимое спокойствие царило на ней, что на мгновение-другое, когда дверца машины захлопнулась за ним, Барри застыл в нерешительности, боясь принести ненужную суету и лишние звуки в эту умиротворенность, а потом ладонь Оливера легла на его поясницу и он вздрогнул, упустив момент, когда мужчина подкрался к нему так незаметно.
Уже рассвело, над ними голубело пронзительное небо и верхушки деревьев были очерчены золотым солнечным светом, будто нарисованный свет от нимбов невидимых ангелов.
Затем вдруг по воде пошли круги: какая-то птичка, спикировав к реке, чтобы поймать низко кружащую мошкару, задела крыльями гладкую поверхность и взлетела; раздался тихий щебет и шорох листвы с той стороны деревьев, куда она упорхнула, и все снова погрузилось в сонную тишину.
В молчании они приблизились к самой кромке воды и расстелили плед на сухой траве. Земля, несмотря на жару, ощущалась едва теплой; Барри, скинувший сандали еще на пороге дома и севший в машину босиком, зябко поежился. Пока Оливер раздевался, он подошел к воде и боязливо потрогал ее пальцами ноги, а потом вошел в реку по щиколотку.
Вода казалась теплее, чем земля.
— Это мое самое любимое время суток, — пробормотал Барри, когда Оливер подошел к нему и остановился рядом. Он не обернулся на мужчину, рассматривая противоположный берег реки и высокие, пышные, изумрудные кроны деревьев. — Я люблю такое спокойствие.
— Я думал, ты наслаждаешься скоростью и хаосом, — произнес Оливер.
Барри услышал мягкие нотки в его голосе, предшествующие улыбке, но не смог бы сказать наверняка, насколько серьезен Оливер был, когда заговорил об этом.
— Я люблю быть быстрым, когда мир вокруг меня не двигается, — ответил Барри, хмыкнув; так по-детски прозвучали его слова со стороны. — Так еще сильнее кажется, что я двигаюсь слишком быстро, чтобы мир успевал за мной. Знаешь, как если бы...
— Время остановилось, — подсказал Оливер.
Барри молча кивнул, а потом повернул голову, чтобы перехватить его взгляд. Он был вежливым и понимающим, в этом своем ореоле таинственного горожанина; Барри любил моменты, когда они словно бы могли читать мысли друг друга, но в этой нарочитой любезности сквозило что-то отстраненное, словно Оливер закрывался от него.
— Ты отстраняешься, — мягко сказал он.
Оливер задержал на нем пристальный взгляд; из-за недостатка сна ли или последних нервных дней, но он выглядел как будто бы более уставшим сейчас. Он попытался улыбнуться, должно быть, одной из своих дежурных улыбок, но губы не послушались: улыбка вышла неровная и слабая, и морщинки в уголках его глаз не смягчили его взгляд, но как будто бы сделали его глаза еще грустнее.
— Иногда я спрашиваю себя, сколько еще тайн в тебе я могу обнаружить, Барри Аллен, — ответил он.
— У меня нет тайн от тебя, — машинально ответил Барри, будто заученную наизусть фразу.
— Но есть те, которые ты сам не осознаешь. Это делает тебя таким... парадоксальным.
— Что это значит?
Оливер отвел взгляд. Барри видел, как он силился подобрать слова, и покорно молчал, чтобы не помешать ему ухватить какую-то ловкую, быструю мысль.
— Это как... огонь, который не обжигает. Или как тень внутри света. Ты кажешься ребенком, но ты говоришь такие взрослые вещи; в один момент ты здесь, в другой ты словно бы переносишься в другой мир. Никогда не стоишь на месте.
Барри проглотил ком в горле: — Ты описываешь не меня.
— Я описываю лишь то, что я вижу, — Оливер чуть склонил голову. — Я привык видеть больше других, помнишь? Это твои слова, не мои.
Барри передернул плечами. Он ни секунды, никогда бы не усомнился в том, что Оливер действительно видит больше других — недаром же он последовал за своим призванием и начал писать книги, чтобы все остальные увидели то, что видит он, тоже.
Но в его словах и между ними сквозило столько любви и неясной, тихой, но отчаянной печали, что даже Барри, не знавший другого мира, кроме своей маленькой спокойной деревушки, почувствовал, будто призрачное касание, холодок, когда подумал о том, что рядом с такими сильными чувствами не может не быть сильной боли.
Возможно, Мойра не ошибалась.
Возможно, как и родителям Оливера, Барри было суждено лишь пытаться понять, что происходит в его голове — и, в конечном счете, остаться ни с чем, кроме разбитого сердца, потому что рано или поздно, потерянный в своих мирах, Оливер запутается и разочаруется в реальном мире, и тогда этот мир ранит его сильнее, чем прежде.
Триумф и падение, как у талантливых, но сумасшедших.
Он отогнал и эту мысль, и воспоминание о выражении, которое увидел на лице Мойры в день свадьбы: материнская любовь, смешанная с отчаянием, потому что она была напугана тем, что не могла предотвратить.
Оливер погладил его по спине, отвлекая от его мыслей; Барри очертил взглядом его лицо и попытался улыбнуться ему, игнорируя тяжесть, которая легла на его сердце. Он сделал еще несколько шагов вперед, заходя в воду по колено и выходя на солнце из-под тени деревьев, а потом обернулся к Оливеру со своим любимым хулиганским прищуром, самым опасным из всех его оружий, и скрестил руки на груди.
— Собираешься провести там все утро или сразишься со мной в моей стихии? — вызывающе спросил он.
Оливер закатил глаза; если он и заметил тонкую манипуляцию Барри, то предпочел проигнорировать это и не расспрашивать.
Возможно, он понимал, что у них обоих есть вещи, для которых лучше не подбирать слов, и тени, которые лучше не очерчивать ярким светом.
— Я предпочту сдаться тебе без боя, — улыбнулся он, подыгрывая.
Барри расплылся в широкой ухмылке: — Я надеялся, что ты так ответишь.