*
На ужин приехали Карла и Том, объясняя это тем, что «молодым нужно побыть наедине». Барри, прикусивший на языке острую фразу про то, что у них с этим и так не было проблем, если Кейт и Ронни были настолько же хитры как сами Барри и Оливер, однако, был рад видеть Карлу — репетиции закончились всего неделю назад, а по ощущениям как будто бы прошла целая вечность. Карла разделяла его чувства. — Не думала, что буду так скучать по всеобщему волнению и подготовке, — пожаловалась она за столом, пока Генри откупоривал бутылочку вина. — Дом был так оживлен, а теперь в нем тихо и спокойно, и мне даже не нужно переживать о Кейт, хотя раньше такая тишина бы только насторожила меня, потому что это бы означало, что эти бандиты, — она метнула взгляд на Барри, — что-то замышляют. — Барри тоже успокоился, — пришла ему на помощь Нора и ласково погладила сына по волосам, стараясь не сбить уложенную лаком прическу. Карла протянула руку через стол и похлопала Барри по лежащей на столе ладони; и Барри, окруженный вниманием и любовью, снова на несколько секунд почувствовал себя озорным мальчишкой. Он перевел взгляд на Оливера, надеясь разделить с ним этот момент, и столкнулся со спокойной нежностью, сияющей в лице мужчины; и эта нежность охладила пыл Барри — нерезко, но заметно, чтобы он стушевался, смущенный тем, как Оливер умел без слов, в наполненной людьми комнате, сказать ему больше, чем если бы они были одни и не скованы чужим присутствием. А еще он увидел одежду мужчины, скользнув по ней быстрым взглядом, и вспомнил об их игре, о своей роли аристократа; и, со сдержанной улыбкой, он повернулся назад и перехватил взгляд матери, прежде чем посмотреть на Карлу. — Зови меня помочь, когда в твоем доме будет такой же переполох, — сказала Карла, кладя подбородок на переплетенные пальцы; ее материнский взгляд очертил бледное лицо Барри. Нора усмехнулась: — Осталось дождаться, чтобы какая-нибудь городская красавица приехала сюда. Барри недоуменно моргнул: — Городская красавица? — Вы с Кейт всегда были как близнецы, — ответила ему Карла. — Не думаю, что нам придется долго ждать до твоей помолвки с кем-нибудь. Барри почувствовал, как кольцо, висевшее на цепочке на его шее, вдруг словно бы обожгло его кожу. Его рот приоткрылся в удивлении и растерянности, и затем вдруг, прежде чем он сообразил выдавить из себя хоть слово, единственный человек, который избегал всеобщего внимания любой ценой, отвлек его с Барри на себя. — Если позволите, — мягко заговорил Оливер, по городской привычке расправляя салфетку на своих коленях, — насколько я узнал Барри, я не думаю, что это будет очень скоро. Он слишком... — Оливер повернул голову, чтобы перехватить его взгляд; Барри не знал наверняка, дразнит его мужчина или правда подбирает слова. — Слишком рвется на поиски приключений. Городские красавицы не любят их искать, а ему важно, чтобы его страсть к чему-то разделяли. Барри немо уставился на него, ощущая, как его лицо вытянулось. За столом на несколько мгновений воцарилась тишина. — Писатели, — вздохнула Карла после паузы и переглянулась с подругой. — Видят людей насквозь. — Точно сказано, — согласилась Нора, поразмыслив, и погладила Барри по щеке тыльной стороной ладони. Он повернулся к матери, будто во сне, оглушенный словами Оливера. — Может, эта тяга к приключениям однажды успокоится. — Это было бы ужасно, — добавил Оливер в своей любезной манере, избегая смотреть на кого-либо. — Это делает его тем, кто он есть. Брак не должен менять его так сильно. — Слова истинного холостяка, — усмехнулась Карла; за столом прокатились короткие смешки людей, проживших в браке два десятка лет. Не улыбнулся только Барри, растерянно пытавшийся уловить смысл разговора, лежащий глубоко за словами, которые он слышал. — Любовь меняет всех, — примирительно сказала Нора. — Ключевое слово «меняет», — Оливер улыбнулся ей. — Не «убивает». — Ключевое слово «любовь», — поправил его Генри. И затем, словно не было никакого спора и была поставлена немая точка, разговор перешел на другие темы. Барри, еще пораженный словами Оливера, повернулся, чтобы посмотреть на него; мужчина перехватил его взгляд безмолвно, опустился им по лицу Барри от глаз по носу и до губ; и слабо, словно пытаясь сдержать улыбку, он закусил губу и отвернулся; и его лицо, какие бы мысли ни роились в его голове, смягчилось. Барри отвернулся к своей тарелке и медленно принялся за пищу.*
И только поздно вечером, когда засидевшиеся гости были отправлены домой, со стола было убрано, а родители удалились в свою комнату, Барри захлопнул за собой дверь и устало прислонился к ней спиной, ощущая себя так, будто день был бесконечным. Оливер ждал его на кровати, со скрещенными лодыжками и прямой спиной, словно в немой готовности встать и куда-то пойти как только его позовут. Барри уставился на него в тишине, не готовый нарушить ее ни словом после всей болтовни и оживленности, через которую он прошел за день и, особенно, за вечер; и, с трудом заставив себя отстраниться от двери, он подошел к Оливеру так, словно был ребенком, ищущим защиты, и обхватил его голову, прижимая ее к своей груди. Его волосы, без привычного средства укладки, ощущались мягкими и рассыпчатыми; Барри пропустил их через свои пальцы и застыл. Руки Оливера сомкнулись на его пояснице; он тоже не произнес ни слова. Несколько мгновений они замерли вот так — в тишине, в объятиях друг друга, в нежной усталости и усталой нежности, стоило им разделить одну мысль — возможно, с опозданием в несколько секунд: теперь это время принадлежало только им и больше никому. И если август ускользал стремительно, как это всегда бывает с последним месяцем лета, то уж его ночи действительно были бесконечны. Или, хотя бы, прекрасно иллюзорны. — Я люблю тебя, — пробормотал Барри глухо. — Я тебя тоже, — ответил Оливер тут же, так быстро, словно он только этих слов и ждал. Барри отстранил его от себя; подбородок Оливера, когда он поднял голову, уперся в грудь Барри. Свет ночника, очертивший его лицо, вдруг напомнил Аллену самую первую ночь; прошло всего несколько дней, а по ощущениям — как будто бы годы отделяли их от того разговора и того вечера; и Барри вдруг в ретроспективе понял, о чем говорили родители за столом: он изменился. Головокружительно быстро и незаметно для себя самого, но он изменился; и он менялся все больше, чем больше времени он проводил с Оливером; и тем сильнее его тянуло к мужчине, чем сильнее он погружался в то, что между ними происходило, пусть даже в глубине души он все еще не решался назвать это «любовью». Это была любовь, самая настоящая, но до ребячливого неправильным ему казалось, что все его чувства и ощущения, целую их галактику со своим млечным путем недосказанностей, можно уместить всего в одно слово. Оливер заметил тень задумчивости, скользнувшую по его лицу; Барри увидел, как слабая складочка пролегла меж бровей мужчины, пока он колебался, стоит ли спросить или оставить это мгновение таким же волшебным и недосказанным, как все те безмолвные минуты, когда им не нужно было ничего говорить, чтобы точно знать, что происходит. — Я нравлюсь тебе таким? — тихо спросил Барри. Складочка меж бровей Оливера стала отчетливее от недоумения: — Нравишься? — Вспомни, каким я был, когда ты только встретил меня, — Барри обхватил его лицо ладонями, отстраняя от себя, и погладил его скулы пальцами, пока пытался увидеть в его выражении хоть малейшую реакцию, как если бы это позволило ему скользнуть в воспоминания Оливера и взглянуть на себя самого глазами мужчины. — Я изменился. Ты меня изменил. То, что ты сказал за ужином... — Это другое, — Оливер отстранился от его ладоней, но его руки обхватили поясницу Барри сильнее, чтобы Аллен не посчитал это за знак и не отстранился. Не зная, куда деть руки, Барри прижал их к своей груди. — Я бы не хотел, чтобы ты менялся из-за меня, — сказал Оливер, всматриваясь в лицо Барри так, словно пытался понять, понимает ли Аллен, о чем идет речь. — Не потому что я перестал бы любить тебя, а потому что я полюбил тебя таким, какой ты есть, с твоей спешкой, импульсивностью и озорным ребячеством. Мне не нужно, чтобы ты менялся. Любовь делает тебя взрослее, это хорошо, но не забывай, что ты считал взрослых скучными. Не теряй это, кто бы ни был рядом с тобой. — Когда-то мне все равно придется повзрослеть, — ответил Барри мягко, будто они поменялись ролями, и теперь пришла его очередь объяснять Оливеру элементарные вещи. — Когда ты поймешь, что тебе это нужно. Не для того, чтобы кому-то угодить. Барри закусил губу. — Что? — спросил Оливер и чуть не рассмеялся, когда Аллен вопросительно поднял брови. — Барри, я читаю тебя как раскрытую книгу. Что еще ты хочешь спросить? Это написано у тебя на лице. — Твой писательский дар иногда действует мне на нервы, — пробурчал Барри и тут же смягчился, снова кладя руки на лицо Оливера и перемещая их на его затылок. — Когда ты сказал, что мне нужно, чтобы кто-то разделял мою страсть... ты думал о себе? Оливер насторожился, словно в его вопросе был скрытый подвох. Несмотря на ровный тон его голоса, он ответил быстро, как если бы шел по тонкому льду и надеялся миновать опасность до того, как лед проломится и пустит его под воду. — Я думал о том, что приключения однажды позовут тебя двигаться дальше — и ты последуешь; и немного кто позволит себе последовать за тобой. — Ты бы последовал? — спросил Барри. Оливер задержал на нем взгляд. — Все нормально, — добавил Барри и погладил его по волосам; его вдруг замутило, как если бы он выпил не два бокала вина, а несколько бутылок. — Мы оба знаем ответ. Я просто... Твои слова за ужином звучали так, будто ты говорил о себе. Барри мысленно дотронулся до своей кожи там, где она соприкасалась с кольцом. Кольцо ощущалось теплым, согретое его телом. И его любовью. В молчании Оливер привлек его к себе; Барри слабо вздрогнул, когда Оливер расстегнул и раздвинул края рубашки, целуя его обнаженный живот. Он опустил руки на плечи мужчины, а потом скользнул ладонями вниз по его спине. Кольцо ощущалось теплым, а еще — невесомым; и, как только мысли Барри утекли вслед за руками Оливера, опустившимися вниз по его телу и замершими на его бедрах, он перестал его чувствовать, как если бы его и вовсе не было.