I fell in love with you watching «Casablanca»

И хотя Барри никогда не питал особой нежности к семейным пикникам из-за их спокойствия, мало что напоминало ему о любви к родной деревне так, как дни, проведенные у истока. Речка здесь была мелкая и быстро несущаяся вперед с веселым громким журчанием; в детстве они с Кейт отправили здесь немыслимое множество бумажных корабликов в дальний путь; были даже парусники, которые их отцы помогали им вырезать и строить из дерева. На пикниках от них обоих всегда требовалось много усидчивости, спокойствия и терпения; и несравнимы были все те часы, когда взрослые наконец отпускали их бесноваться — играть на реке, носиться по полям, загорать, валяться на траве и рассматривать облака; иными словами — жить беззаботно, как это умеют только дети. С каждым годом эти пикники незаметно менялись: в один год они перестали строить кораблики; в другой год уже не бегали по полям; потом и другие их приключения иссякли. Так они повзрослели. Сейчас, под руку с замужней Кейт, Барри ощутил это особенно остро: год от года он не замечал, как тут и там что-то привычное ускользало от него, а теперь, когда она собиралась уезжать и его жизнь окончательно перевернулась вверх дном с приездом Оливера, он обнаружил себя словно бы вытесненным со страниц любимой книги; как Питер Пэн, который взрослеет. И его Венди исчезает. И эти размышления ввергли его в тоску, которую он даже не попытался скрыть; вместо этого, когда подруга решила вернуться назад к семье, он мягко высвободил свою руку и сказал, что хочет побыть немного у воды; и если даже Кейт посчитала это странным, она этого не показала. Спустившись к воде, он остановился на мокром песке, смешанном с мелкой галькой, и скинул сандалии, а потом осторожно ступил в воду. Его ноги, уставшие от ходьбы и ремней обуви и разгоряченные нагретой на солнце землей как будто бы коснулись полей у врат рая — настолько божественным ему показалось ощущение, с которым теплая вода коснулась его кожи, что на минуту-другую он готов был поклясться, что простоял бы так неподвижно до скончания времен. Безоблачное голубое небо раскинулось над его головой до самого горизонта, до остроконечных, будто волшебные шляпы, верхушек деревьев; Барри всей грудью вдохнул жаркий, влажный воздух, вытер тыльной стороной ладони пот со лба и закрыл глаза. Солнце палило его веки. И он бы простоял так, наверное, и в самом деле очень долго, если бы его не отвлек голос за спиной. — Здесь очень красиво. Барри вздрогнул и втянул на пару секунд голову в плечи, ненавидя себя за то, что Оливер так легко подловил его и что он показал испуг. Медленно он обернулся и бросил хмурый взгляд на мужчину, а потом опустил голову и покачал ногой в воде, разгоняя маленькие волны вокруг. Они омыли его голень, и там, где вода больше не доставала до его кожи, ее начало пощипывать приятным холодком. — Да, — неохотно согласился он. — Очень. Оливер убрал руки за спину и закусил губу: — Барри, нам нужно поговорить. Барри фыркнул, а потом повернул голову к мужчине. Не понимая его реакции, Оливер замолк, сконфуженный, и недоумение прочертило складочку меж его бровей — ту самую, которая придавала ему такой задумчиво-серьезный вид. На мгновение у Барри защемило сердце. Он скользнул взглядом по этому лицу — он целовал его, рассматривал в рассветном свете, любил, гладил, держал в руках, рисовал в своей голове, когда не мог посмотреть на него, и угадывал его мысли; он любил каждую его черточку. Почему никто не сказал ему, что любовь — это только одна сторона монеты, а вторая — боль; и он бесконечно подбрасывает ее в воздух, и подбрасывает, и подбрасывает снова... — Кейт прислала тебя? — спросил он, в его горле неожиданно пересохло при мысли о том, что теперь его подруга была настолько взрослой, что решала его проблемы, убеждая других помириться с ним; прямо как делали его мать и Карла. Как будто его всегда нужно было опекать. Морщинка меж бровями Оливера прорезалась сильнее; он разжал зубы, отпуская губу, и поджал их тут же. — Нет, она меня не присылала, — ответил он. — Хоть я и догадался, что она будет говорить с тобой обо мне. — Не волнуйся, она не сказала мне ничего нового, — огрызнулся Барри и тут же, коря себя за резкость, отвернулся. Он ударил ногой по воде в расстроенных чувствах; брызги полетели во все стороны. На секунду-другую он подумал, что это сделало ему легче, но нет; тогда он ударил снова, а потом, так и не решившись встретить взгляд Оливера, он судорожно стянул футболку со своих плеч и скомкал ее, прежде чем швырнуть назад на берег, и направился вглубь, туда, где вода доставала до пояса. Он знал, что Оливер, в своем городском образе, не последует за ним, не решаясь намочить одежду; он чувствовал себя одновременно защищенным дистанцией между ними и неловким из-за того, как нелепо он смотрелся там, где нельзя было толком поплавать. — Барри, — позвал его Оливер. Барри пытался не отреагировать, но не выдержал: он обернулся и бросил на Оливера хмурый взгляд, обиженно поджав губы, ожидая, когда тот продолжит. Солнце грело его белую кожу; целовало плечи и руки, покрытые родинками; и ничего не хотелось так, как нырнуть под воду и снова ощутить себя живым. — Пожалуйста, не делай этого со мной, — проговорил Куин. — Не делать чего? — Не обижайся. Барри выпятил губу: — Только тебе можно так говорить, но когда ты закрываешься от меня, я думаю, что сделал что-то не то, и ты никогда мне ничего не объясняешь. Замолкнув, он застыл, прислушиваясь к смеху и голосам Алленов и Сноу: здесь, куда он забрел, река пряталась за холмом и видеть их они не могли, но могли услышать неосторожное слово, сказанное повышенным тоном. И, видимо, Оливер подумал о том же, потому что обернулся через плечо, как будто ожидая, что обе семьи тут же явятся узнать, что происходит. А потом вдруг, к немому удивлению Барри, он скинул свою обувь и вошел в воду, даже не поколебавшись. Барри почувствовал, как его лицо вытянулось. Оливер оставил свои ботинки стоять, сверкая на солнце, у самой кромки воды, а сам вошел в воду в своей рубашке и брюках и приблизился к юноше; в его глазах, когда он перехватил взгляд Барри, сверкала суровая решимость, как если бы он хотел во что бы то ни стало поставить в этом разговоре точку. Когда он остановился рядом с Барри, его брюки почти полностью скрылись под поверхностью воды; он держал свои руки убранными за спину, но его плечи были расправлены, его губы сжаты, его глаза, не мигая, остановились на лице Барри; и Аллен ощутил себя прямо как в первые дни, когда они только встретились: его вдруг охватил трепет перед неизвестным и притягательным образом отстраненного незнакомца, подшучивающего над ним в своей колкой манере и никогда не снимавшего свои белоснежные, накрахмаленные рубашки. — Перестань убегать от меня, — отчеканил Куин, понижая голос. Барри оторопел: — Перестань отталкивать меня! — Ты знаешь, что я бы никогда не сделал этого специально. — Знаю? Ты собираешься сесть на поезд и уехать; ты правда думаешь, что это не отталкивает меня? Для тебя все это вообще хоть что-то значило? — Ты знаешь ответ, — процедил Оливер и добавил с нажимом, видя, как Барри открывает рот: — Да, ты знаешь. Барри обиженно поджал губы. Не зная, куда деть свои руки, он скрестил их на груди и потер разгоряченную солнцем кожу пальцами; он сгорит на этом солнце, точно сгорит, и тогда он сляжет с обожженной кожей и солнечным ударом в постель на несколько дней; и они все сольются для него в один жаркий, бредовый, запутанный сон, потому что его личная жара не будет спадать даже ночью. И тогда он непременно забудет все слова, которые они сказали друг другу — они растают в его голове, смешаются между собой и утекут прочь; и ему снова станет легко. Оливер выдохнул сквозь сжатые зубы. — Черт возьми, Барри, ты меня убиваешь, — выругался он с неожиданной пылкостью. — Как ты только вбиваешь себе в голову всю эту нелепость? Сначала ты говоришь, что не хочешь терять оставшееся у нас время, потом ты обижаешься на меня и закрываешься. Я не понимаю тебя. Я пытаюсь, но не могу понять, что с тобой происходит. — Что со мной происходит? — вспылил Барри. — Единственное, что со мной произошло — это ты! Я люблю тебя и это ты меня убиваешь, а не я тебя, потому что мне постоянно приходится оглядываться через плечо, не исчезнешь ли ты, правда ли ты еще здесь, точно ли у нас все хорошо. Я только и думаю о том, что я люблю тебя и ты собираешься сделать мне очень больно своим отъездом, когда единственное, чего я хочу, — это чтобы ты остался; потому что мне больше ничего не нужно. Что пугает тебя в этом так сильно? — он раскинул руки; из-за страстной речи на жаре его горло пересохло, но он продолжал выпускать горящие в нем слова — все разом, потоком, чтобы потом, когда его свалит солнечный удар, они не жгли его изнутри. — Я люблю тебя и хочу любить тебя, я не могу просто взять и перестать, просто потому что... И в одно движение Оливер вдруг обхватил его лицо ладонями и притянул к себе, целуя. На пару секунд Барри пораженно застыл, забыв свою пылкую речь; от теплых рук Оливера его как будто бы ударило током, и это ощущение заставило его сердце заколотиться в груди так сильно и громко, что он едва не задохнулся. Несколько мгновений Оливер держал его так, словно ожидая, что Барри попытается вырваться; но, когда сопротивления не последовало, он опустил руки по шее юноши на его плечи и почувствовал, как они расслабились под его касанием; как если бы пала какая-то из ребяческих защит Барри. Они опустились; Оливер обхватил их ладонями и крепко сжал, борясь с желанием притянуть его ближе к себе — там, где Барри, его самоконтроля всегда было недостаточно; ему всегда хотелось снять свою сдержанность, будто тяжелое пальто, и расслабиться; и быть собой — особенно не дать этому наивному мальчишке сомневаться в его искренности. Если бы только чувства были проще. А наивный мальчишка, тем временем, пах молоком из-за коктейля, который мать намешала ему, и яблоками; и он шагнул вплотную к Оливеру, как делал это прежде десятки раз, будто читая его мысли; и его руки нерешительно поднялись к лицу мужчины и легли на шею, на колючую щетину и разгоряченную солнцем кожу, касаясь накрахмаленного воротника рубашки. Неловкий и осторожный, он оставил свои ладони там, не перемещая их; и Оливеру неожиданно остро вдруг стало не хватать того Барри, которого он знал ночью и на рассвете — мальчика, утопающего в своих чувствах. Ему вдруг захотелось руки юноши вокруг своей шеи, их обнаженные тела и горячую кожу, влажное дыхание и покусанные губы, и звуки, которые остаются только между ними, заглушенные поцелуями, руками и одеялом или подушкой — тот бессловесный язык любви, который Барри выучил так быстро и на котором они говорили до самого утра, обмениваясь невысказанными вслух мыслями и подкожным током от чувственных касаний. Он ощутил нехватку и этих ночей, и этого языка, и этого мальчишки так остро, что голова пошла кругом — и он точно знал, что это не из-за чудовищного солнца.; он готов был поклясться, что это точно не из-за него. Осторожно разорвав поцелуй, Барри отстранился, но тут же, избегая смотреть Оливеру в глаза, он отдернул свои руки от его лица и ткнулся носом в его плечо, прижимаясь к нему по-ребячески. Оливер переместил руки с его плеч на талию и притянул к себе; он горел, будто в лихорадке. С минуту они не двигались; Барри восстанавливал сбившееся дыхание, пока Оливер прислушивался к нему, тщетно пытаясь угадать, о чем он думает; и, возможно, он даже осмелился бы спросить, если бы не голос Кейт из-за холма. — Барри! Оливер! Барри выпрыгнул из его объятий и испуганно отступил на пару шагов назад, неловко скрещивая руки на груди; его щеки окрасились нежным, смущенным румянцем. Оливер задержал на нем взгляд, пока тот смотрел в сторону, откуда должна была появиться подруга; и единственное, о чем он мог думать — это мгновение бесконечной и глубокой любви, которую он ощутил к юноше прямо сейчас; такая огромная, что она могла бы затопить его и раздавить, и ничего от него не оставить. Как раз то, чего он всегда боялся. И втайне хотел. Спустя пару секунд Кейтлин появилась на холме и помахала им рукой. — Время десерта! — прокричала она. — Сейчас идем! — крикнул Барри в ответ. И, не взглянув на Оливера, он зачерпнул воды в сложенные ладошки и полил свою горящую кожу, а потом умылся и взъерошил волосы. Оливер так и не отвел от него взгляд; и он провожал юношу им до тех пор, пока Барри не подхватил свою футболку с земли, направляясь назад к семье; и он так и не обернулся.