***
Тренировочная площадка расчищена, выровнена и даже подметена, кажется. Вокруг — заросли колючей дикой вишни, слева высокая, в полтора человеческих роста стена. На ней сидит Вэй Усянь, задумчиво покачивая ногой в поношенном сапоге. Сейчас, днём и на свету, становится очевидно, что и его чёрное ханьфу тоже весьма не ново; из хороших вещей на нём — та самая вызывающе-яркая лента в волосах да давешняя подвеска. Когда он поворачивает голову, становится видна ещё одна не замеченная прежде деталь: дешёвые кольца-серёжки, выточенные, похоже, из кости. Можно себе представить, что на этот счёт навыдумывали впечатлительные адепты. Если уж флейта овеяна домыслами, то серёжки Вэй Усянь не иначе как из врагов на живую резал. Цзинь Цзысюань прибывает на место, используя стул с высокой спинкой и удобными подлокотниками. Вместо ножек сиденье покоится на двух массивных колёсах сзади и двух маленьких спереди, а сам стул оббит золотой парчой и изукрашен пионами — спасибо талантам невестки Цинь Су, хотя Цзысюань предпочёл бы, чтобы она применяла их к чему-нибудь другому (к своему мужу, например; мысль о Гуанъяо, сверкающем с головы до пяток, как золотой слиток, почти примиряет его с действительностью). Сама площадка — вытоптанный круг земли едва ли в сотню шагов в поперечнике. В дальнем конце ряд мишеней для стрельбы — Цзинь Цзысюань прищуривается — тоже, похоже, заменённых на новые. Ни опасных ловушек, ни сложных заклятий, только на врытых в землю с четырёх сторон столбах высечены обычные защитные печати. Детская площадка — детская и есть; от чего тут защищаться? Свита и лекари остаются в ближайшем павильоне, то есть шагов за пятьсот, не меньше. Ради хоть какого-то уединения Цзинь Цзысюань выдержал нешуточный бой с матушкой, затем с отцом и, наконец, с главой собственной охраны — до вчерашнего дня он и не знал, что таковая у него есть, и уж тем более что её кто-то там возглавляет. Утро свежее, прохладное, но дожди уже пару дней как прекратились. Земля ярко-чёрная, влажная, щедрая, как бывает только в разгаре весны, даже колючки вокруг выглядят свежее и острее, полными сил и какой-то особой весенней колючести. Отцовский сад наверняка сейчас пылает оттенками зелени, от почти чёрного до бесцветного, зеленовато-белого, и плотные бутоны только поджидают часа, чтобы за одно утро взорваться многоцветьем. Возможно, сады Ланьлин Цзинь выглядят так же вызывающе-роскошно и позолоченно, как и всё прочее в резиденции, но их Цзинь Цзысюань искренне любит. Он делает вдох полной грудью. Густой, влажный, душистый воздух оседает в горле. — Ну и лицо у тебя, Цзинь Цзысюань! Того и гляди взлетишь, — Вэй Усянь, хохотнув, соскакивает со своего насеста. Какой-то непритязательный весенний цветочек на длинном стебле, который он всё это время то вертел в пальцах, то зажимал в зубах, Старейшина Илина без раздумий засовывает себе за ухо. Вид у него — только Вэней пугать. — Приступим, — с предвкушением говорит он.***
Два часа спустя Цзинь Цзысюянь мокр, как мышь, утонувшая в канаве, измучен и зол на весь мир. Вэй Усянь начал с простого: натыкал вокруг него обычных бумажных куколок-печатей, обозначив ими лютых мертвецов, и велел не подпускать их к себе, используя только ци. Цзинь Цзысюань был уверен, что неплохо справляется, пока Вэй Усянь не развеял заклятие и не сказал, хмурясь: — Плохо. — Ни одна не достигла цели, — заспорил Цзинь Цзысюань. — Я справился. Вместо ответа Вэй Усянь указал на ближайшую печать, застывшую в двух шагах от стула. — У лютых мертвецов длина рук куда больше, чем у этой малютки. Будь на её месте настоящая тварь, тебе бы уже свернули шею. А если это будут не лютые мертвецы, а что-нибудь с конечностями подлиннее? С хвостом и пастью? — В настоящем бою у меня будет Суйхуа! — запальчиво воскликнул Цзинь Цзысюань. — Будь ты здоров, я бы ещё поверил, что ты способен удержать его. Но что если ты выронишь оружие в разгар сражения? Если у тебя не хватит сил одновременно управлять Суйхуа на расстоянии и защищать себя? Твой стиль «парящего меча» должен быть или настолько совершенен, чтобы мимо Суйхуа не смог прорваться ни один противник... Нет, без «или». Он должен быть совершенен. И нужно подумать над тем, как ты будешь защищаться. Неподвижная цель — лёгкая добыча. — У меня будут печати, — раздражённо заметил Цзинь Цзысюань. — Раз так, какой смысл в этой тренировке? — Взглянуть, на что годится твоё золотое ядро, — невозмутимо ответил Вэй Усянь. — К тому же печати рано или поздно заканчиваются. Лучше заранее знать, на что ты способен сам по себе. И быть готовым к последствиям. Теперь они сидят рядом, Цзинь Цзысюань — в тени стены, Вэй Усянь — на ней. Солнце в зените. Свита заботливо снабдила Цзинь Цзысюаня флягами с водой и вином, так что им есть чем заняться в тишине. — Красиво тут у вас, — тянет Вэй Усянь. — Зелено. Цзин Цзысюань недоверчиво косится сначала на него, потом на колючки. Потом вспоминает угольно-чёрные, будто в саже вымазанные пики Луаньцзан без намёка на какую бы то ни было растительность. — Ты просто не видел сад моего отца, — он протягивает вверх флягу с вином. Вэй Усянь насмешливо щурится сверху вниз. — Отца? Не матушки? — Нет, — Цзинь Цзысюань невольно фыркает. — Госпожа матушка терпеть не может цветы! Они хохочут вместе — беспричинным, весенним, лёгким смехом. ...а отец, думает Цзинь Цзысюань. Отец обожает.***
Дни начинают катиться один за другим, как обороты колеса у резво едущей повозки — хотя Цзинь Цзысюань всё ещё не очень понимает, что должно поджидать его в конце пути. Как бы то ни было, эти дни наполнены тренировками, разговорами и нетерпеливым ожиданием — в той части, которая касается изменений в Суйхуа. Духовные мечи, как правило, не нуждаются в починке после того, как выходят из-под молота кузнеца: их состояние напрямую зависит от владеющего ими заклинателя, так что они либо в порядке, либо самозапечатываются или рассыпаются на осколки после гибели хозяина. Переделка духовного оружия — услуга, к которой прибегают нечасто; как правило, это означает, что изменения в заклинателе так глубоки, что он, не теряя связи с клинком, больше не имеет возможности его использовать. Цзинь Цзысюань знает обо всём этом, однако добродетель терпения даётся ему нелегко. Вэй Усянь на тренировках переходит с медлительных и вялых бумажных талисманов на более юркие и неприятные артефакты; одну из них он проводит, развалившись на облюбованном им участке стены и плюясь в Цзинь Цзысюаня косточками от вишни, которую купил у торговки в соседнем городке. Вишня была с горкой насыпана в пакет, сооружённый из пары обвязанных нитью лопухов, и гуев Вэй Усянь жрал её горстями, хохоча и брызгая соком, пока Цзинь Цзысюань вертелся, как уж под рогатиной, уклоняясь от обстрела. Каждая косточка несла в себе небольшой заряд духовной энергии, достаточный, чтобы пробить несколько слоёв плотных шелковых одежд и оставить унизительные синяки. — Как ты это сделал? — крикнул, задыхаясь, Цзинь Цзысюань после того, как тренировка была окончена. Связывать свою ци напрямую с предметами таким образом... ну, для этого потребовалось бы нечто вроде тёмного ритуала на крови. Он никогда не слышал, чтобы это было возможно без жертвы — если речь, конечно, шла о добродетельном использовании духовных сил. — Это ведь Тёмные искусства, не так ли? — А, — неохотно откликнулся Вэй Усянь, — ты ведь уже ответил на свой вопрос, верно? — Заметив тревожный взгляд Цзинь Цзысюаня, он лишь фыркнул. — Если тебя волнует техника создания, то это просто грубые заготовки под артефакты. Некоторые высокопарные идиоты, конечно, и их стали бы поливать собственной кровью, но вообще-то слюна ничуть не хуже. Некоторые из «грубых заготовок», прежде чем упасть, выделывали перед самым носом Цзинь Цзысюаня совершенно дикие фигуры (не говоря о его собственном имени и гадком иероглифе напротив него, который косточки нарисовали в воздухе). Однажды ночью в резиденции случается небольшой переполох, который долетает даже до покоев Цзинь Цзысюаня: у ребёнка Цинь Су происходит припадок. На следующее утро Цзинь Гуанъяо поспешно возвращается домой, отозванный из поездки, вероятно, паническим письмом своей жены. Дом наполняется лекарями и обеспокоенно выглядящими женщинами, и в тот день Цзинь Цзысюань сбегает на окружённую колючками площадку раньше обычного.***
Яньли улыбается ему, нежная и мягкая, и на этот раз Цзинь Цзысюань чётко видит её лицо. Ямочки на щеках, тени недлинных, но густых, как кисти, тёмно-коричневых ресниц, изгиб румяной верхней губы и нежный пушок над ней. Полупрозрачное ночное одеяние ничего не скрывает, так что Цзинь Цзысюань также видит хрупкую шею, округлые груди и изгиб бёдер. Яньли выглядит разгорячённой и полной желания, когда с тихим вздохом чуть разводит ноги. Её взгляд затуманен и блуждает по его лицу, губы влажные, словно от поцелуя, хотя его Цзинь Цзысюань не помнит. Но не мог же кто-то другой целовать его жену в его постели, верно? Рядом с ней лежит предмет, длинный и изгибающийся, высеченный, похоже, из нефрита наилучшего качества, — достаточно узнаваемый по форме и размеру, чтобы сначала заставить глаза Цзинь Цзысюаня расшириться от изумления, а затем вызвать прилив жара к его щекам. Другое тело, тяжёлое, длинное и жаркое, приваливается к его спине, и Цзинь Цзысюань слышит шёпот прямо на ухо: — Разве твоё плачевное состояние — повод пренебрегать женой? Посмотри, как ты обходишься с шицзе уже более полугода, а ведь после рождения вашего ребёнка ты тоже не успел прикоснуться к ней! Ну же!.. Цзинь Цзысюань не видит лица, но это и не нужно: он ощущает скольжение костяных серёжек по своей коже, чёрная — чернее его собственной — волна волос свешивается ему на плечо, и в ней горит алая лента.***
— Ты плохо выглядишь, — говорит его мать, хмурясь. — Я позову лекаря. — Не стоит, — Цзинь Цзысюань выпрямляется, пытаясь придать себе спокойный вид. — Я всего лишь плохо спал ночь или две. — Ничего удивительного после таких новостей, — вздыхает мать. Рано утром прибыли известия из Нечистой Юдоли: Не Минцзюэ, в последние пару недель вроде бы почувствовавший себя лучше, посреди белого дня впал в ярость, а затем, пребывая в боевом безумии, едва не устроил резню в собственном доме. Прежде чем главу клана удалось скрутить, пострадали несколько слуг и адептов. Сейчас его удерживали в закрытой части его собственной резиденции, опутав её всеми известными клану сдерживающими печатями и молясь, чтобы те выдержали. Цзинь Гуаншань, услыхав новости, сплюнул и грубо высказался в том духе, что в последнее время вокруг Гуанъяо все припадочные и это похоже на дурную примету. Сам Гуанъяо ходил по Башне Кои чернее тучи, но к названому брату не рвался — то ли хватило ума понять, что ничем помочь там он не сможет, то ли отец запретил. Цзинь Цзысюань при этом не присутствовал, так что последние слухи он узнаёт от матери. Его ещё с рассвета терзает головная боль. Он впервые подумывает о том, чтобы действительно обратиться к лекарю. Утром он проснулся, окутанный тихим звоном, оседающим в костях и мышцах, с сухим горлом и ясным, подробным, всё ещё горящим на изнанке век сном в голове. — Вести и вправду дурные, — наконец говорит Цзинь Цзысюань. — Несчастье настигло Чифэн-цзуня рано даже по меркам его клана. Мать и сын ещё с полчаса обмениваются новостями и предположениями. И без того тихий разговор звучит ещё приглушённее из-за ватной духоты: гроза с самого рассвета кружит над Башней Кои, но всё никак не примерится, чтобы наконец начаться. Круглый бумажный веер в руках матушки, должно быть, стащенный из отцовских покоев, движется туда-сюда, гоняя неподвижный влажный воздух. Он не приносит облегчения, однако Цзинь Цзысюань всё равно норовит подставить под его дуновение лицо. Наконец матушка со вздохом поднимается на ноги. — Что ж, на сегодня довольно. А-Сюань, я пришлю тебе человека с настоящим опахалом и ящики со льдом. — Она чуть хмурит красивые брови. — Думаю, лучше тебе сегодня воздержаться от обучения. — Нет нужды, — поспешно говорит Цзинь Цзысюань. — Если я собираюсь использовать эти навыки в настоящем бою, нечисть вряд ли согласится подождать, пока вокруг установится приятная погода. Госпожа Цзинь не выглядит довольной или убеждённой, но всё-таки кивает. — Как знаешь. — Непочтительный сын просит прощения у матушки, — спохватывается Цзинь Цзысюань. — Я так и не поблагодарил вас за то, что вы отдали распоряжение привести старую детскую площадку в порядок. Мне следовало выразить благодарность сразу же. — Лучше бы отвлечь мысли матери от Вэй Усяня и всего, с ним связанного. — Но, А-Сюань, — удивлённо говорит она. — Я этого не делала.***
На улице духота почти нестерпима. Туча спустилась ещё ниже, налегла синим брюхом на башни и острые коньки черепичных крыш; клановые стяги на шестах бессильно поникли. Цзинь Цзысюань оттягивает ворот ханьфу, врезающийся во влажную шею, однако упорно толкает своё кресло к тренировочной площадке. Какая-то польза от методов Вэй Усяня всё же есть: заставить колёса двигаться при помощи ци тот предложил уже во время второй встречи, и действительно собственноручно врезал в дерево пару замысловатых печатей. Сейчас управление ими даётся Цзысюаню куда легче, чем шесть недель назад. Когда Цзинь Цзысюань добирается на место, площадка пустует. Это необычно: как правило, это Вэй Усянь приходит первым. Цзинь Цзысюань подозрительно осматривается. Сперва он смотрит на стену, затем внимательно изучает кусты, столбы, мишени и землю. Не то чтобы он ожидает дурного, но... Ладно, возможно, он просто начал понимать метод преподавания Вэй Усяня. Такое затишье не сулит ничего хорошего. Однако ничего подозрительного вокруг нет. Насекомые и птицы притихли, но это следствие непогоды, и может же Вэй Усянь опоздать? Цзинь Цзысюань впервые задумывается, какова сейчас ситуация на Луаньцзан. На той бесплодной каменистой пустоши нынче обитает почти сотня человек, которые умрут, стоит им переступить очерченную великими орденами границу, — таково было условие, при котором прочие заклинатели согласились не преследовать остатки клана Вэнь. Должно быть, у Старейшины Илина достаточно забот и печалей и помимо Цзинь Цзысюаня. На миг в его памяти мелькает лента, прикосновение чёрных волос к коже, горячечный шёпот на ухо. Ночной бред, иссушающий и настойчивый, заставляющий избегать сна вообще. Вечером всё же придётся обратиться к лекарю и попросить настойку дурмана. Дышать как будто становится легче, вокруг чуть светлеет. Вэй Усяня всё нет. Ещё четверть часа, решает Цзинь Цзысюань. А потом можно позвать слуг и стражей из павильона и вернуться в Башню Кои с чистой совестью. В этот миг небо над ним пронзает первая ветвистая молния, и со всех сторон — целясь в руки, горло, неподвижные ноги и даже массивную спинку стула — на Цзинь Цзысюаня набрасывается нечисть.***
Это не лучший момент, чтобы увидеться с Яньли — но, вспоминает Цзинь Цзысюань, их встречи всегда были сопряжены для него с неловкостью и глупыми ситуациями. Все его ухаживания строились на неловких движениях, неуклюжих рифмах, дурацких совпадениях и выматывающем косноязычии. Так что, надо полагать, момент как раз подходящий. Это заставляет приободриться. Раньше чем ужаснее всё складывалось для Цзинь Цзысюаня поначалу, тем благосклоннее принимала его в итоге А-Ли. Хотя даже во время войны ему не случалось представить перед ней мокрым и таким перепачканным с головы до пят, будто он искупался в грязевой яме, со слипшимися в колтун, стоящими дыбом волосами, расцарапанными руками и с помятой заколкой в руках. — Муж! — ахает Яньли, но тут же берёт себя в руки. — Вам нужно вымыться и переодеться. Я отдам распоряжения. Увы, сейчас это означает присутствие и помощь не только пары слуг, что для молодого господина из клана Цзинь привычно, но и лекаря. Однако же к тому времени, как Цзинь Цзысюаню помогают избавиться от грязной одежды, его покои пусты, а возле исходящей паром бадьи ждёт только Яньли. У Цзинь Цзысюаня достаточно сильные руки, а Яньли достаточно ловка и деликатна, чтобы ему удалось погрузиться в воду без происшествий. Разумеется, в Башне Кои есть купальни и источники, однако после Цюнци Цзысюань начал принимать ванну только у себя. Рядом с бадьей несколько вёдер с горячей и холодной водой, на низком переносном столике — миска с отваром, наверняка от простуды. Ещё бы, на нём сухого места не было, а увечье убавило ему здоровья. Цзинь Цзысюань морщится, но пьёт. Яньли подливает ковшом горячей воды и принимает разбирать ему волосы. Тонкие пальцы ощупывают голову ласково и осторожно, с бережной заботой — точно так же, вспоминает Цзинь Цзысюань, она прикасалась к А-Лину, когда он только родился. Яньли прополаскивает Цзинь Цзысюаню волосы, трёт спину, руки и грудь, добавляет в воду ароматные травы. Он видит совсем рядом её лицо, округлое, нежное и умиротворённое, румяное от усердия и горячей воды. За окном барабанит дождь, ударяясь о черепицу и звонко постукивая в закрытые баснословно дорогим стеклом окна. Яньли склоняется ниже, передвигается и начинает мыть его мужские части, а затем бесполезные, бесчувственные ноги. Её лицо не меняется — всё та же тихая, стойкая безмятежность, не тронутая сомнением. Движения не сбиваются с ритма. Цзинь Цзысюань не пробует оттолкнуть её или отобрать ковш, не отстраняется от её рук, а просто покоряется. Когда Яньли заканчивает, дождь снаружи уже стихает, свежая вода в вёдрах заканчивается, и вместе с ней как будто исчерпывается до донышка разделявшая их обида. За всё это время они не говорят друг другу ни слова.***
Вэй Усянь требователен, однако и более благодушен, чем бывает обычно. Тренировка проходит хорошо, сегодня Цзинь Цзысюаню всё удаётся — возможно, его упорство наконец начинает приносить плоды. Или всё дело в том, что этой ночью Цзян Яньли спала в его постели, положив голову ему на плечо, как этого не случалось вот уже восемь месяцев. Никакой надоедливой музыки, никаких сновидений. — Хватит, — решает Вэй Усянь. — Поздравляю, поздравляю! Ты прошёл первый этап Чрезвычайных Тренировок Великого Старейшины! Теперь ты заслужил знак моего клана. Вэй Усянь торжественно снимает с пояса ту самую подвеску. Цзинь Цзысюань не может удержаться от фырканья. Смерив Великого Старейшину взглядом, он скрещивает руки на груди. — Время для подарка, — тоном ниже говорит Вэй Усянь и протягивает ему вещицу на открытой ладони. — Возьми. Цзинь Цзысюань приглядывается повнимательнее. Сандаловая подвеска в оплётке из тонких золотых нитей в руках Вэй Усяня распадается на две одинаковых части. Пару серёжек с инкрустацией из белой яшмы, предназначенных охватывать, как футляром, всю ушную раковину. Слишком вычурных для мужских, но... — Эта вещь изначально предназначалась для защиты и отпугивания нечисти, — задумчиво говорит Вэй Усянь. — И всегда была подарком — а следовательно, по-настоящему мне не принадлежала. Я должен был отдать её, так или иначе. После... того, что случилось, она уже не могла служить прежней цели. Однако если ей удастся уберечь тебя, возможно, это хотя бы отчасти станет равноценным даром. Вэй Усянь проводит кончиком пальца по узорному изгибу, как гладил бы птенца. И Цзинь Цзысюань наконец-то видит: тончайшее плетение заклятий, впаянных в ковку, печати столь искусные и так изящно выполненные, что трудно поверить глазам. Молочно-зеленые камни слегка просвечивают, переливаясь мягким светом, словно живые. Цзинь Цзысюань повидал достаточно драгоценных вещей, чтобы оценить сокровище, которое ему предлагают. Двойная защита, да какая! Пожалуй, больше ему не придётся беспокоиться из-за обороны во время боя. — Это что же, извинение за прошлый раз? — Обойдёшься! — Вэй Усянь фыркает и в свою очередь скрещивает руки на груди, спрятав подарок в кулаке. — Мои способы обучения работают. Считай это экзаменом на звание моего ученика! — Способы?! Ты натравил на меня нечисть! Нечисть! — Цзинь Цзысюань с содроганием вспоминает, как полдюжины сяньли одновременно набросились на него. И неважно, что он расправился с ними прежде, чем его телохранители вообще успели понять, что происходит! — Они изодрали мою одежду и волосы! Только когда кошки-демоны впились в него когтями, Цзинь Цзысюань вспомнил, что нечисть не только одним своим появлением вызывает непогоду, но и превосходно скрывается под покровом настоящих природных явлений. Одна небольшая (ладно, большая) гроза и точно рассчитанное Старейшиной Илина время — и никто, ни стражи, ни защитные печати Башни Кои не заметили пробравшихся в самое сердце ордена тварей. — Хотел бы я видеть, как ты появился перед шицзе! — расхохотался Вэй Усянь. — Вэй Усянь! Я убью тебя! — Возьми бирку с номером, чтобы занять очередь. — И я не ношу серёжки, — чуть тише говорит Цзинь Цзысюань. — Ну, я мог бы оставить их подвеской, но решил, что так будет лучше. Надо надеяться, в бою отхватить тебе уши будет потруднее, чем срезать шнур с пояса. Не настолько же ты безнадёжен! Эй, эй! Цзинь Цзысюань! — Да, я понял — взять бирку с номером. — Именно. И вообще, швыряться грязью в собственного учителя — на что это похоже? Чему тебя учила твоя почтенная матушка? — Вэй Усянь, выворачивая шею, обеспокоенно крутится на месте, пытаясь оценить ущерб, нанесённый и без того потрёпанному ханьфу. Цзинь Цзысюань отряхивает руки; потом, подумав, вытирает их прямо об одежду — тренировки всё спишут. Ну и хуже, чем в прошлый раз, всё равно не будет. — Моя почтенная матушка, — наконец язвительно отвечает он, — любезно просила тебя поделиться знаниями, а не скармливать меня демоническим кошкам! — Любезно?.. Скорее уж держа за горло и тыча копьём под рёбра, — бормочет Вэй Усянь, счищая с подола комок грязи. Вялую перебранку прерывает слуга, спешащий с низким поклоном передать Цзинь Цзысюаню запечатанное послание. Брови Цзинь Цзысюаня удивлённо приподнимаются — до сих пор во время тренировок его не беспокоили даже стражи и лекари, а слуги приближаться к Старейшине Илина попросту боялись, — но уже в следующую минуту загадка разрешается, а с уст Цзысюаня срывается торжествующий возглас. Вэй Усянь смотрит с интересом. — Суйхуа! — Цзинь Цзысюань победно потрясает письмом. — Он готов! Я могу забрать его хоть сегодня! — Его охватывает нетерпеливое возбуждение. Не раздумывая, он сдёргивает с пояса кошелёк и бросает слуге, ловко поймавшему награду — в конце концов, именно в расчёте на неё посланник и спешил сюда со всех ног. — Твой уважаемый отец не поскупился на уговоры, — замечает Вэй Усянь. — Я видел, как он отправлял человека к мастеру, обещая ему двойную плату, если только тот отложит все прочие заказы и сосредоточится на Суйхуа. Рука Цзинь Цзысюаня с зажатым в ней письмом медленно опускается на колени. Он понятия об этом не имел. И ещё меньше он понимает, что делать с отцовской заботой, выраженной единственным языком, которым Цзинь Гуаншань владеет в совершенстве, — деньгами. Отец не понимал и не одобрял его затею с обучением и наверняка уже понял, что Цзинь Цзысюань почти насильно втащил изгоя Вэй Усяня обратно в мир заклинателей, чтобы уравновесить его, Цзинь Гуаншаня, собственные амбиции, — но всё же заплатил за его меч... ...и велел расчистить площадку для тренировок. Сначала Цзинь Цзысюань думал, что это сделала матушка, но ошибался. А Яньли знала об этом месте, однако никогда здесь не бывала и понятия не имела, как сильно оно нуждалось в уборке. Ведь все остальные площадки в Ланьлин Цзинь содержатся в порядке, только эта была давно заброшена. — Что с тобой? — обеспокоенно спрашивает Вэй Усянь. — У тебя такой вид, будто ты спишь наяву. — Сплю? — всё ещё думая об отце, медленно спрашивает Цзинь Цзысюань. — Пожалуй, ты прав. Знаешь, в последнее время мне снятся очень странные сны...***
В его отсутствие в покоях опять заменили обстановку — первым делом Цзинь Цзысюань отыскивает взглядом сине-белые вазы, но они всё ещё на месте. Скользнув взглядом по новым бронзовым лампам и курильницам для благовоний, серебристым драпировкам с шелковыми кистями и паре набитых ароматными травами подушек на постели, Цзинь Цзысюань делает слугам знак удалиться. На миг он малодушно задумывается, не позвать ли Яньли: её присутствие, казалось, отпугивало сны. Но Вэй Усянь сегодня днём встревожился по-настоящему, почти испугался, и был очень настойчив в том, чтобы Цзинь Цзысюань никуда не выходил без охраны хотя бы пару дней. Суйхуа он клятвенно пообещал забрать у оружейника сам и принести Цзинь Цзысюаню завтра же утром. Такая реакция поневоле заразила беспокойством и его самого, а подвергать Яньли опасности, какой бы надуманной та ни была, он не хотел. «Ты должен спать сегодня ночью, Цзинь Цзысюань. Больше от тебя ничего не потребуется. Дай мне одну эту ночь, и наутро я поймаю для тебя тигра и змею». Вэй Усянь потратил весь остаток времени, отведённого на несостоявшуюся тренировку, выпытывая у Цзинь Цзысюаня подробности его ежедневных дел и, в частности, последних шести недель. Что и когда происходило? Как воспринимали события в других кланах его домашние? Кто подбирал ему лекарей, слуг и охрану? Кто музицирует у его покоев? Что за помещения находятся рядом с его спальней? Как давно у него начала болеть голова? А когда прекращала? Под конец ему удалось внушить Цзинь Цзысюаню свою тревогу. Кошмары и недомогание, вполне естественные при его увечье, начали казаться частью куда более зловещей цепи событий. Единственное, чем он не пожелал делиться с Вэй Усянем, — подробности его снов. Их он не рассказал бы даже собственной подушке. Цзинь Цзысюань способен приготовиться ко сну и улечься без помощи сиделок, однако беспокойство не даёт ему сомкнуть веки, заставляя кровь быстрее бежать по жилам, а сердце стучать чаще. Смешно, но как видно, исполнить наказ Вэй Усяня будет не так-то легко, и вовсе не потому что... он... того... ...не желает...