***
Минхо твёрдо, целенаправленно планировал поговорить с Феликсом. Он точно знал, что маленький рыжий омега, который, вроде бы, старше самого Минхо на несколько лет, знал обо всем, что происходит. Если тайна книг не была тайной Джисона, значит, что легенда несла в себе немного более важное значение. Сероволосому не хватало лишь одной детали: всего одной, чтобы понять всю суть происходящего. И это пугало больше, чем настораживало, потому что Ли начинал чувствовать, как волнение подступает к горлу потому, что пугала сама неизвестность. Кто знал, какие заговоры могли плестись прямо у него за спиной? — Не знал, что ты решишься заглянуть так быстро, — два хитрых глаза кофейного цвета поднялись на Минхо, отрываясь от чтения какой-то глупой книжонки. Серовласому очень захотелось фыркнуть и сказать, что грубость только навредит рыжему. — О, нет, нет, в моём кабинете мы общаемся без всяких формальностей. Мой кабинет — мои правила. Здесь ты можешь звать меня Ликсом. Кабинет Феликса был небольшим, но уютным. Посреди комнаты, стулом ближе к окну, стоял массивный дубовый стол, а по бокам от него, у самых стен — такие же дубовые шкафы с огромными стопками различных старых и не очень книг. Напротив огромного письменного стола стояло лишь одно, но очень мягкое кресло, на которое и сел Минхо. Ему, несмотря на всю тёплую атмосферу кабинета, было неясно, почему становилось так неуютно от одного взгляда омеги. Вроде бы, разница в возрасте небольшая, бояться нечего, но Ликс словно сверлил и изучал глазами, выуживая энергию и заставляя сердце биться быстрее в испуге. Ли не понимал, что чувствует, и понимать боялся, ведь сейчас, пока разговор даже не начался, он уже ощущал огромнейшую тревогу в сердце. — Вы знаете, что я хочу знать. Зачем всё это? — Опусти формальности, — мужчина приподнял брови и надул губы. Минхо покраснел. — Узнаешь тогда, когда сможешь правильно поставить свой вопрос. Что ты хочешь знать? Формулируй мысли правильно. Минхо нахмурился, сжимая подлокотники кресла пальцами. Захотелось отменить весь разговор и пойти к отцу, но было поздно решаться сделать что-то. Сейчас нужно было узнать как можно больше информации о книгах. — Это ты пытался подменить книги? — Неправильно, не то спрашиваешь, — Феликс положил руки на стол, складывая пальцы в замок. Принц нахмурился сильнее. — Давай, у тебя неограниченное количество попыток, я сегодня добрый. — Зачем ты подменял книги? — Всё ещё мимо. Ты близок, — омега напротив приподнял бровь, загадочно улыбаясь. Напряжение спало, сероволосый посмотрел в пол, стараясь сопоставить все факты у себя в голове, понять то, что хочет услышать Феликс. Удавалось тяжко. Голова трещала от обилия мыслей, в какой-то момент Минхо подумал, что вылетит из кабинета пулей, лишь бы удушающая тишина и запах кардамона в чужом кабинете остались где-то сзади, не доставляя больше хлопот. Но голова у Минхо, всё-таки, варила. — Кто поменял книги в библиотеке и с какой целью? Феликс взглянул на Минхо исподлобья. Сероволосый на секунду опешил, приоткрыв пухлые губы: «Попал в точку». Ли не знал, как правильнее отреагировать на неоднозначный взгляд со стороны омеги напротив; принц просто сидел, вжимаясь в кресло с новой силой под натиском чужого взгляда. Становилось страшнее; Ликс смотрел долго, ожидая, что кронпринц скажет ещё что-то, что навело бы рыжего мужчину на мысли. Но оба молчали, ничего не предпринимая; хотелось просто провалиться сквозь землю, но только скорее узнать, что происходит. Минхо не хотел давать слабину, но его тело, совершенно не зная того, что может предпринять учитель, в страхе действовало интуитивно. — В точку попал, посмотри-ка, — сдался рыжий омега, хохоча. Минхо расслабился в кресле, тяжело выдыхая. — Значит, ты думаешь, что это я, верно? — Да... — сероволосый нахмурился, осознавая, что угроза миновала его. Феликс дернул бровью, прикусывая щёку изнутри. Старший Хан надул губы, с суровым интересом глядя в сторону человека напротив. — Ну, ты прав. — То есть, так просто? Надо же, — на секунду опешив, Ли сглотнул и приподнял спину, выпрямляясь и складывая руки на массивный стол. — Думал, тебя пытать придётся. И зачем ты это сделал? В смысле… наверняка же не ради того, чтобы потешиться надо мной и Джисоном, правда? Этого мало. Феликс снова улыбнулся, сосредоточенно разглядывая древесные узоры на поверхности стола. Минхо понимал, что старший всё равно просто так не сдастся, поэтому точно был готов к новой, вряд ли разрешимой на этот раз загадке. Ликс выглядел задумчиво; лицо принца на секунду исказилось в немом вопросе, но старший уже приготовился сказать что-то. Промолчал. Кронпринц склонил голову набок, безразличным взглядом оглядывая кабинет учителя и останавливаясь на шкафу со стеклянными вставками. Внутри, на полке, лежали странные рукописи на редкой, цветной бумаге, которую Минхо видел всего раз в жизни, когда Хёнджин показывал ему какую-то странную древнюю историю о двух влюблённых омегах. Он прищурился: стопа лежала очень странно, будто бы бумага до этого была уже свёрнута несколько раз и разложена снова. Издалека не было понятно, что там и зачем, но то, что данные рукописи лежали на видном, довольно близком к столу месте, настораживало. Принц отвёл взгляд, замечая, как завис рыжий. Минхо вопросительно посмотрел на шкаф. Хотелось узнать, что там. Любопытство сжирало изнутри; но сначала он должен был понять, что скрывает Феликс. — Как тебе сказать. Я не для себя старался, — подал голос Ликс и развел руками. Странное предчувствие появилось в груди Минхо; он медленно перевёл взгляд, сталкиваясь с глазами, что были в упор направлены на него. Было совершенно непонятно, что творилось в голове странного паренька. Ли в который раз нахмурился, задумчиво глядя в чужие сильные глаза. Феликс глядел требовательно и с вызовом. — Неужели ты хочешь, чтобы я выложил все карты сразу? Ты сначала в кабинет незамеченным проникни и узнай, что за письма в шкафу. Рыжий вновь улыбнулся, только в этот раз уже более победно. Он точно застал принца врасплох, всеми силами старался загнать его, словно мышь, в угол, но Минхо сегодня не был готов сдаваться. Он уже чуть не позволил страху распространиться в голове, и больше не хотел допускать такой ошибки. Ли поднял голову, не двигая ни одной мышцей лица. Ликс снова дернул бровью и пожал плечами, продолжая загадочно улыбаться. — Ты серьёзно сейчас? Какая мне с этого выгода? — Минхо тряхнул головой, убирая серебристые пряди волос назад. — Даже если там что-то про эти книги… Кому это нужно? Просто взять и подбросить книги, какой бред… — Не знаю, возможно, твоя мать считает по-другому, — совершенно спокойно ответил старший, расслабленно облокачиваясь на стул. Минхо моментально напрягся, испуганно глядя в сторону шкафа. — Интерес увеличился, да? Неудивительно. Столько лет о собственной матери не слышать. Ли прикусил губу, глядя то на заветную полку, то на учителя. В голове появлялись всё новые и новые вопросы, сердце билось как никогда быстро, тревога нарастала, и эмоции кронпринц уже скрыть был не в силах. Минхо начал дышать быстрее, совсем не понимая, что происходит, ведь, кажется, он почти не помнил даже образа матери, не помнил, как она выглядела. Помнил только тот самый запах, который она оставила за собой в последний день своего пребывания во дворце. Воспоминания обожгли; кронпринц покраснел, чувствуя, как глаза становились стеклянными. Ликс положил ладони на стол снова, склоняясь и заглядывая в чужое покрасневшее лицо. — Даже не думай плакать здесь, — Феликс приоткрыл губы, замечая, как Минхо прикусил губу сильнее и запрокинул голову назад. — Она тоже скучает, принц. Я даю тебе слово, что вы увидитесь как можно скорее.***
Минхо провел остаток дня в раздумьях. Феликс точно знал что-то, что помогло бы ему узнать о том, что произошло тогда, двадцать два года назад. Времени прошло так много, в голове сероволосого не осталось ни одного воспоминания о том, что было, ни одного запаха, ни одного образа, который бы хоть как-то напомнил о матери. Ли рассказал обо всём Хёнджину, который, не поверив ушам, ответил, что Феликс всегда казался ему странным и всему этому не стоит придавать большого значения. Это не было удивительным — Хёнджин и вправду был тем ещё скептиком, который в совпадения и магию не верил. К легендам, кстати, это тоже относилось, и, возможно, именно поэтому Хван не придал должного значения словам старшего. Минхо же не собирался лезть в чужой кабинет ночью. Он собирался рассказать обо всём Джисону, потому как даже если тот не поймёт его, то хотя бы предложит пути развития событий. Ли казалось, что брат сможет понять его, тем более, нужно было узнать результат разговора с Чонином, который весь день ходил довольно-таки поникшим. Дело близилось к вечеру, спать совсем не хотелось. Сероволосый сосредоточенно смотрел в окно, в котором были видны глиттынии, которые, вроде как, на следующую ночь должны были распуститься. Минхо расплылся в усталой улыбке: он отчётливо помнил, как Джисон совсем недавно сказал о том, что очень любит эти цветы. Сероволосый вспомнил, как каждый год наблюдал за их цветением, за тем, как маленькая тёмная макушка появлялась на ночной поляне и садилась рядом, наблюдая за тем, как красные, пылкие огоньки распространяли своё свечение на всё, что находилось вокруг. В свете этих цветов волосы Джисона приобретали странный, благородно-красный оттенок, который мог сравниться лишь с красными волосами Чонина, и это только украшало Джисона. Он всегда был очень красивым, каждый день, но именно глиттынии, так любимые им, делали его особенно-прекрасным, не таким, каким старший привык видеть брата каждый день. В раздумьях не заметив, как средний кронпринц вошёл в комнату, Ли продолжал рассматривать уже немного подающие признаки свечения цветы. Джисон ступал неслышно, аккуратно наклоняя голову, когда всё ближе подходил к брату; его идеальные черты лица, вроде бы, резкие, но такие совершенные, создавали ощущение уверенности каждый раз, когда темноволосый Хан поднимал на него взгляд. Сегодня в мимике сероволосого он этой уверенности не увидел; он сидел обеспокоенно, во взгляде, кажется, застыли слёзы, и альфа прикусил губу, ощущая, какой беспокойностью стал отдавать сладкий запах его омеги. Сероволосый улыбнулся шире: почувствовал своего альфу рядом. — Как твой день? — как-то без особого интереса спросил старший, подпирая щёку рукой и вглядываясь вдаль. Джисон выдохнул, приближаясь медленно, словно хищник к своей добыче. Окончательно сократив расстояние, он обвил чужую талию руками, чувствуя сквозь тонкую ткань, как по спине Минхо пробежались мурашки. Джисон аккуратно поцеловал нежную кожу белой шеи Ли, выдохнув прямо в неё и вызывая новую волну мурашек по чужой коже. — Я рассказал обо всём Чонину, — тихо ответил младший, укладывая подбородок на плечо старшего. Минхо прикрыл веки, выдыхая ртом. — Он сказал, что ничего никому не расскажет, представляешь? Я так рад этому. Он сказал, что рад за нас! Джисон звучал так восторженно, так радостно, что Минхо невольно задумался: стоит ли вообще рассказывать ему обо всём том, что сказал его же учитель? Стоит ли забивать голову младшего тем, что творится сейчас прямо перед их носами? Было бы логичнее рассказать тогда, когда сероволосый сам поймёт, что к чему. Но темноволосый действительно мог предложить важные, правильные решения, которые могли бы помочь… Минхо был в замешательстве. Он не понимал, что предпринимать, не знал, что делать, и просто сидел молча, думая обо всём, что свалилось на него за день. Младший не отстранялся. Он смотрел вниз, на поляну, думая о том, как было бы хорошо посидеть завтра с Минхо и посмотреть на то, как маленькие волшебные огни осыпают всю поляну нежным красноватым светом. Цветом победы, любви, страсти. Джисону хотелось провести следующую ночь особенно, не так, как последние двадцать лет, он думал, что Ли захочет поселить в голове новые, ни на что не похожие воспоминания. Глиттынии были такими же, как и сам Минхо: светились изнутри, раздавая всему окружающему миру свет, тепло и некую, не совсем понятную страсть в душе. Джисону был уже двадцать один год, он прекрасно знал, что такое влечение и к чему оно приводит, испытал на себе, и иногда думал о том, чтобы повторить это, но сегодня, увидев старшего в грустных раздумьях, не хотелось ничего. Хотелось просто молча постоять, помочь ему хотя бы своим присутствием, потому что он точно знал, что это иногда может помочь больше, чем словом. Эта ночь для всех была тяжёлой. Джисон боялся спрашивать, что случилось; он думал, что Минхо имеет право не рассказывать, имеет право на то, чтобы просто промолчать и собраться с мыслями. На самого сероволосого присутствие младшего оказывало какое-то целебное действие; каждый раз он думал о том, что ему так сильно повезло, как никогда в жизни. От этого на большие карие глаза старшего наворачивались слёзы радости; возможно, он не собирался рассказывать всё прямо сейчас, но он точно понимал, что Джисон примет любые новости, поддержит его и ни за что не отпустит. Только это ощущение уже дарило сероволосому некую уверенность в том, что всё в конечном итоге будет хорошо. Джисон ушёл ближе к двенадцати часам. Минхо так и не смог выдавить из себя то, что хотел так сильно, сказал младшему, что обязательно соберётся с мыслями и обо всём ему расскажет. Комната давила сильнее, заставляя Ли вспоминать то, что было так давно, когда он был ребёнком, когда его мама была здесь, с ним, во дворце. Мозг в голове, кажется, начал шевелиться, подсознание стимулировалось, сознание помутилось, и парню на секунду почудилось, что воспоминания будто бы насильно полезли к нему в голову, будто кто-то специально направил их туда. Он сел на кровать, тяжело дыша. Голова трещала. Первым в его голове появился образ матери. Всё же, именно с ней было связано всё его детство, и именно с ней он проводил больше всего времени, поэтому именно этот отрывок из его жизни неразрывно соотносился с ней. Длинные серые волосы до поясницы, тонкий стан, что того и гляди — коснешься, он разорвётся на кусочки. Минхо впервые за двадцать лет вспомнил то, каким был её взгляд. Тёмные глаза Ли Хоа Виён всегда отражали неизмеримую любовь, какие-то звёзды и что-то нереальное, то, что обычный человек понять не мог. Откуда Ли вообще смог всё это вспомнить?.. Сейчас, отчётливо прорисовав все черты прекрасного женского личика, Минхо прекрасно осознал, что похож на неё очень и очень сильно. В голове всплывали всё новые и новые краски, принцу на секунду показалось, что он может упасть в обморок от переизбытка чувств. В груди защемило, когда он вспомнил о том, как королева Ли Хоа кружила его на руках по саду, водила за руку, учила ходить и показывала множество растений по всей территории дворца. В его голове не укладывалось то, что эта женщина, та, что, вроде бы, так сильно любила его, могла убежать просто так. Он вспомнил, как был счастлив в то время, когда был ребёнком, и в этот раз сдержать себя не смог. Эмоции хлынули из глаз потоком горячих солёных слёз, такое с Минхо случалось редко, и он всегда боялся, что кто-то может увидеть его таким слабым, как это случилось днём. Любое теплое упоминание о серебристоволосой королеве делало его слабым, беззащитным, беспомощным — в этом он, к сожалению или счастью, убедился сегодня. В его голове не могло уложиться то, что она жива, с ней, скорее всего, сейчас всё хорошо, и она может писать письма Феликсу. Почему Ликсу? Он не знал. Предполагать что-либо было невозможно и бессмысленно. Минхо в очередной раз хмыкнул, поднимая темные глаза с пеленой слёз наверх, в потолок, окончательно запутываясь во всем, что происходило за последние несколько дней. Хотелось спрятаться от всех событий, что имели место быть в последнее время. Минхо не думал, что старые, настолько старые моменты из его жизни могут причинять так много боли. В голове вертелись тысячи мыслей, которые постепенно собирались в один комок, со всей силы стучась обо все стенки головы, отдавая с каждым разом всё больнее, сильнее и чётче. К часу ночи голова старшего принца уже раскалывалась и была готова взорваться. Он не помнил, как лёг спать и просто отключился на кровати, стараясь не думать ни о чём, что случилось и на время забыть обо всех мыслях и теориях, что посетили его голову. Не время было забивать мозги этим, да и, кажется, если он подумает обо всём этом снова, то точно не сможет спать всю ночь. Но он уснул, причём крепко, спокойно и, неожиданно для самого себя, хорошо и быстро, словно кто-то с лёгкостью вытянул все страшные и неправильные мысли из его головы. Хёнджин, узнав обо всём том, о чём узнал Минхо, немного скептически отнёсся к ситуации. Он допускал тот факт, что прекрасная Ли Хоа могла быть жива, но чтобы она могла передавать письма дворцовому учителю и подменивала книги? Это же бред. Хван впервые за всю свою жизнь вышел из своей комнаты ночью, совсем не переживая о том, что его могут увидеть. Да, он хотел пойти на крышу изначально, но передумал в тот самый момент, когда вспомнил о том, что в скором времени на дворцовых полянах начнут цвести глиттынии. Эти необычные цветы притягивали каждого человека во дворце, но люди редко выбирались смотреть на ночное свечение. Он спустился вниз, осторожно обогнул стражников на чёрном ходе и прошмыгнул в ночной сумрак ярко-зелёного сочного весеннего сада. Холодный ночной ветерок ударил в лицо, разнося смольные пряди волос по разные стороны лба. Хёнджин прищурился, глазами выискивая красные огоньки, что должны были вот-вот появиться ещё более яркими, чем в первую ночь перед цветением. Когда в тёмных бездонных глазах дворянина показались искры красных бутонов, на его лице появилась умиротворённая улыбка. В голове всплыли фрагменты детства, когда его мать иногда, не каждый год, водила на эту поляну и рассказывала легенду о том, как сын эльфов и драконов, будучи недовольным своей судьбой наследника королевств, впервые в своей жизни проронил слёзы. Эти слёзы были не такими, как у всех людей; в них были искры настоящих эмоций существа, которое обладало магией и драконов, самых сильных существ, и эльфов, самых прекрасных существ во всём мире. На следующий день из слёз красноволосого мальчика выросли цветы, так сильно похожие на его искренние, чистые и самые сильные эмоции, которые только может испытать живое существо. Осторожно подойдя ближе, Хван медленно присел на теплую, нагретую солнцем за день землю. Взгляд прилип к прекрасным молодым бутонам, что готовились к тому, чтобы открыться и озарить мир своим светом, который излучал потрясающую мощь и невероятное величие искренности. Слабо верилось в то, что на дне прозрачного бутона с небольшими, миндалевидными лепестками, скоро родится реальный огонёк, похожий на то, что постепенно зарождалось в душе Хёнджина. Он не мог выбросить из головы того самого восторженного, искреннего смеха Чонина. Того, как его глаза излучали самую настоящую, ничем не приукрашенную радость, которая до глубины души поразила Хвана. Он не знал, была в этом вина истинности или нет, но он каждый раз прерывисто выдыхал, прокручивая в голове то, с каким восторгом младший Хан взял в свои ладони лепестки и подбросил их в воздух. Дворянин и вправду хотел что-то ответить ему на фразу о свадьбе, но ничего дельного придумать не смог. «Так странно», — Хёнджин прищурился, вглядываясь вдаль поляны перед собой, огибая все цветы беглым взглядом. Странно. Странно чувствовать, что кто-то действительно дорожит тобой. — Я тону, — прошептал Хван, прерывисто выдыхая и запуская руку в волосы. Эти слова были правдой, и дворянин прикусил губу, чувствуя, как странное тепло появляется около сердца, когда в его голове вновь всплыл образ смеющегося младшего принца. Он был похож на эти самые огонёчки, что едва подсвечивались ярким светом из-под закрытых лепестков. — Моё сердце сгорает в пылу чувств к тебе. Такое вообще может произойти так быстро? И, кажется, может, ведь Хёнджин, отчего-то опустив взгляд вниз, встал, сорвал один из нераскрывшихся цветков и ушёл, оставив все переживания на поляне. На следующее утро Чонин проснулся и увидел на тумбочке один цветок глиттынии.