Железное небо: Вспомнить всё

Кенджи слышит какую-то возьню и вырывается из сна, медленно начиная идентифицировать доносящиеся звуки. Шипение чайника где-то на кухне почему-то кажется оглушительным. Парень вяло разлепляет веки, глаза немилосердно раздирает острой болью и он тут же жмурится обратно. В виски будто заколачивают гвозди в такт тяжёлому пульсу. Он комкает одеяло ближе к себе и тихо, хрипло мычит от боли, стараясь понять причину её возникновения. Что вчера случилось? Они с Рёмой остались ещё на пару часов, продолжив общаться с семьёй. В какой-то момент на столе появилась огромная тёмная бутылка с чем-то горячительным. Не пили только Роши и Соня. Но никто и не напивался: все просто постарались расслабиться окончательно в новой дружной компании. Однако Кенджи не только никогда до этого дня не целовался, он к тому же ни разу не пробовал алкоголь. Он выпил всего треть стакана горькой раздирающей горло жидкости, а потом ему достаточно было всего лишь нюхнуть для полной отключки. Когда Рёма это заметил, то сразу засобирался уходить, помог парню одеться и выйти на улицу. Кенджи не знает, на чём именно они добрались до его квартиры, но одно понимает точно — водить машину сам в таком состоянии он не мог, да и Рёме хватило бы ума не пускать его за руль. Видимо, мужчине пришлось воспользоваться услугами такси и выпытывать у полубессознательного киборга адрес. Парень всё ещё не уверен в верности предположения, но отчётливо помнит, как его укачивало по дороге. Воспоминания резко заканчиваются на входе в коридор. Кенджи жмурится повторно и, превозмогая боль, пытается открыть глаза снова, поворачиваясь на спину и хрипя. От смены положения и закружившегося перед глазами потолка, вверх по телу прокатывается слабый спазм, застревая где-то в горле. Парень чувствует, как бледнеет его лицо. — Похмелье? С почином! Весёлый голос Рёмы раздаётся не приятной мелодией, а громом среди ясного неба. Кенджи выдыхает и старается смотреть на что-нибудь статичное, но всё вокруг медленно вертится, будто масло на сковородке. — Ну-ка, давай, выпей вот это, — мужчина присаживается рядом и тянет стакан с какой-то посеревшей шипящей водой. Кенджи с трудом отрывает корпус от кровати, хватает стакан и жадно глотает всё до последней капли, молясь, чтобы это действительно помогло. — Полежи пока, скоро подействует, — улыбается мужчина, вновь куда-то испаряясь. Действительно, минут через десять становится лучше. Квартира перестаёт вертеться, словно барабан стиральной машинки, а тошнота отступает следом. Пульсирующие вспышки в висках остаются, но становятся значительно слабее, чем при первой попытке собрать мозги в кучу. Кенджи вдруг вспоминает, что вечером он, придерживаемый мужчиной, на входе в коридор запнулся, едва не растянувшись на полу и не утянув за собой отчима. Того откровенно веселило состояние парня: тот вечно что-то бормотал, пытаясь поделиться необычными ощущениями, мыслил быстро и легко. Парень пытается сесть в кровати и от неожиданной тянущей боли в пояснице чуть не валится обратно, резко вдохнув. Какого?.. Он осматривает себя и разочарованно вздыхает, понимая, что по железным конечностям много информации не получит. Нужно посмотреть хотя бы в зеркало. Кенджи уже более осторожно поднимается на ноги и, слегка пошатываясь и передвигаясь вдоль стен, добирается до ванной, а затем и до зеркала. Он даже не обращает внимание на то, насколько помятым выглядит его лицо, лишь удивлённо вскидывает брови, сразу замечая бардовые пятна и укусы на шее и ключицах. Рёма всё-таки попробовал его сожрать? Новый кусок воспоминания лениво всплывает из потерявшегося в сознании остатка вечера. Промежуток между коридором и залом всё же пропал безвозвратно, но результатом было то, что с Кенджи, лежащего на кровати, стягивали одежду. Кажется, поначалу Рёма собирался уложить спать новоиспечённого пьяницу, но парень сам нарывался: хрипло посмеивался, шарил по нему руками и тянулся лизаться. Киборг стыдливо прячет лицо в ладонях. Он даже представить не мог, что способен на подобное. Рёма тоже, блин, молодец. Не смог удержаться, накинулся, словно на кусок свежего мяса, вон, всю шею обглодал. Так изголодался по человеческому телу? Хотя, в случае с Кенджи подобная мысль вызывает у самого парня только злорадную усмешку и приступ отвращения к собственным протезам. Он вяло умывается и чуть не валится в ванну, резко вспомнив что-то ещё и пошатнувшись. В это воспоминание окунаться настолько стыдно, что хочется сунуть голову под струю холодной воды, но сознание любопытно подсовывает смазанные изображения, желая продемонстрировать, что там вчера ещё успело случиться. Твою мать, чем они вообще занимались? И как долго? У парня ноет внизу живота так, словно из него пытались вытянуть органы. Это не больно и не неприятно, просто… странно. Необычно. Кенджи запоздало вспоминает то, ради чего вчера оказался в квартире Ятсуме, находит телефон, торопливо отправляет короткое сообщение Дайлеру и протяжно вздыхает. В какой момент его жизнь превратилась в такой хаос? Киборг не успевает понять, как оказывается на кухне, прокручивая в голове обрывки воспоминаний прошлого вечера. Ему не жаль, что он помнит так мало, что это был его первый раз — и не с кем-то там, а именно с Рёмой. Он так же не испытывает восторга от мысли о том, что это вообще случилось, хотя чувствует, что должен — парень никогда не надеялся на взаимность, а думать о близости в таком случае было бы просто смешно, ведь он был уверен: узнай об этих мыслях Рёма, то покрутил бы пальцем у виска. А раз он уже знает, то произошедшее неприятно настораживает. В конце концов, Рёма всегда считал себя виноватым в том, как на Кенджи реагировали другие люди и через что пришлось пройти парню с таким количеством протезов. Не мог же он таким образом попытаться искупить эту вину, прогнувшись под чувства парня, но на деле не испытывая к нему чего-то большего? Хмурым взглядом Кенджи окидывает Рёму и пытается прочитать по его лицу, соображал ли он вообще вчера вечером. Киборг усердно пытается найти намёк на скрытое сожаление и даже ожидает от мужчины попытку сделать вид, будто ничего не было; попытку откатить всё до момента, где он наговорил ерунды в коридоре, чтобы успокоить Кенджи, а наутро объяснить горькую правду. — Доброе утро, — улыбается Рёма, рассматривая парня с ног до головы: тот одет лишь в чёрные боксеры и это явно смущает его в последнюю очередь. — Ну как, уже лучше? — Ага, спасибо, — сипло отвечает парень. — Что вчера… было? Я почти ничего не помню… — Почти ничего? — утоняет Рёма, ухмыляясь. — Да, если бы меня так развезло, я бы тоже не помнил. — Но ты ведь помнишь, — хмурится Кенджи, напрягаясь. — Конечно. — И? — Что? — Тебе не противно? Мужчина удивлённо разворачивается, не понимая вопроса. — Почему мне должно быть противно? — Потому что я, — парень взмахивает ладонью вдоль своего тела, — толком-то и не человек. Это всё равно, что трахаться с холодильником. Или телевизором. Или духовкой. Смотря что нравится, — с сомнением хмыкает он, осознавая, что это говорит в нём обида от уверенности в собственных предположениях, но сделать с этим парень ничего не может. Рёма резко выключает плиту и раздражённо откидывает предметы, которыми до того ловко орудовал руками, разворачивается повторно и подходит почти вплотную. Кенджи оторопело шарахается, валится на стул позади и шипит от неприятного ощущения, из-за которого захотелось вскинуться обратно, но натыкается взглядом на мрачное лицо мужчины и замирает. — Ты уже взрослый парень, так что я не буду испытывать угрызений совести, если ударю тебя. А я ударю, если ты опять скажешь, что ты не человек, понял? — рычит Рёма вполголоса, упершись ладонями в металлические колени парня и заглядывая в его напуганные глаза тем самым взглядом, пробирающимся куда-то глубоко в человеческую суть. — Я старше тебя практически в два раза и мне хватает мозгов понимать, что отношения с подростком могут обернуться огромными проблемами в первую очередь для него, а не для меня. И это единственное, что меня действительно беспокоит в отличие от количества протезов в твоём теле, которые ни на мои чувства к тебе, ни на влечение вообще никак не влияют. Это понятно? — П-понятно, — выдыхает парень, застывая с раскрытым ртом. Таким серьёзным он видит мужчину впервые. Пару дней назад он уже слышал эту интонацию — опять же, впервые, — но видеть и слышать — разные вещи. Когда Рёма разговаривает настолько серьёзно этим не терпящим возражений властным тоном и смотрит прямо в глаза, то сразу выглядит на свой возраст, напоминая, кто тут главный. У Кенджи от этого дыхание перехватывает, он только и может глупо пялиться и кивать, соглашаясь со всем, что ему говорят, потому что в голове становится стерильно, как в операционной. — Так что это мне нужно спрашивать, не противно ли тебе от мысли, что ты спал с таким старикашкой, как я, — улыбается Рёма уже более мягко. — Да мне плевать, сколько тебе лет… — Вот видишь? А мне на протезы плевать. Чувствуешь связь? — Угу… — И, серьёзно, прекрати относиться к себе, как к вещи, — снова хмурится мужчина, а после ненадолго прижимается ртом к губам парня. Тот вмиг расслабляется и подаётся вперёд, поддевает кончик его носа своим, ткнувшись, как ластящийся котёнок. Рёма сдержанно отстраняется и требовательно смотрит в потупившиеся глаза киборга, ожидая ответ. — Я постараюсь… — Вот и славно, — улыбается Рёма, выпрямляясь, треплет парня по волосам и возвращается к плите. — Блинов хочешь? — буднично интересуется он. — Не откажусь, — кивает Кенджи и внезапно вспыхивает от нового воспоминания. Он помнит ладони на своей пояснице, жар внизу и то, каким мокрым было одеяло под ним. Как он срывал голос и вжимал мужчину в себя. Тянущая боль ниже копчика никак не вяжется с тем, что в этом обрывке Кенджи чётко осознаёт свою позицию: там он был активом. Парень ёжится и краснеет, отказываясь верить, что он действительно умеет вести себя… вот так. На свою позицию ему, в общем-то, всё равно, но интерес побороть трудно: если он был сверху, то почему задница так болит? Было бы проще спросить у мужчины, он-то помнит всё в точности так, как произошло. — Давай на всякий случай проясним, — весело предлагает Рёма, — я не пользовался твоим состоянием, ты был очень даже не против. С ним, что, достаточно находиться в одном помещении, чтобы он мысли читал?.. — Учитывая, что я был в жопу пьян, — усмехается Кенджи и значимо добавляет: — Это, кстати, отягчающее. — Но-но-но, — мужчина разворачивается и оттягивает высокий воротник белой рубашки, под которой тоже оказываются красочные лиловые отметины, — полегче на поворотах, малыш, ты и сам неплохо постарался. — Я? Я не соображал, что делал, — уверенно заявляет киборг. — А вот ты, как взрослый, должен был держать себя в руках, понимая, что я не в том состоянии… — Если бы ты был не в том состоянии, то у тебя бы даже не встал, уверяю, — со знанием дела хмыкает мужчина, доводя парня до новой вершины смущения. — Я беру на себя ответственность за всё это безобразие, но и ты меня пойми правильно: если продолжишь разговор в том же духе, то я тебя и пальцем больше не трону. Да уж, он за словом в карман не лезет и сразу обозначает, что к чему. Это не ослеплённый влюблённостью подросток, а взрослый человек, осознающий, во что ввязался, и готовый в любой момент наступить себе на горло, если посчитает, что так будет лучше для Кенджи. — Продолжу в другом, — хмуро бормочет парень, вспоминая кое-что ещё. — Сколько тебя не было в Тэррозе? Тринадцать лет, кажется? Интересно… Откуда тогда у Тамии могла взяться от тебя девятилетняя дочь? — А, это, — Рёма даже не напрягается, но слышит скользнувшие в голосе киборга нотки ревности. — Помнится, я однажды тоже в командировку уезжал. На неделю, вроде бы. Мне тогда нужно было провести операцию одной девушке… Ситуация там была… непростая… Её родители едва наскребли денег на то, чтобы суметь узнать про меня хоть что-то и связаться. Не суть. Я немного задержался. Вот и получилось, — пожимает он плечами. — Это нормально вообще? — морщится Кенджи. — Говоришь, сразу понял, чем обернётся наше сожительство, а сам уехал и ребёнка заделал? — Эй, тебе было одиннадцать лет, я тогда ни о чём подобном не думал, — оскорблённо возмущается мужчина. — Ты только после четырнадцати начал… взрослеть, скажем так. Вот тогда я и сообразил, что к чему. Кенджи успокаивается. Упрекать мужчину и впрямь очень глупо: в конце концов, он же не был педофилом. Трудно представить, через какие муки совести он протащил себя, стараясь принять свои чувства к усыновлённому ребёнку, перед которым при этом постоянно испытывал вину за невозможность подарить ему нормальное тело с тяготами воспитания наперевес и осознанием, что чувства-то взаимны. — Когда я понял, к чему всё идёт, то едва не поддался панике. Я думал, что сошёл с ума, — глухо произносит Рёма, подтверждая мысли Кенджи. — Благо у меня всегда был человек, который понимал меня лучше чем кто-либо ещё. Тамия убедила не терять голову и дождаться твоего совершеннолетия, ведь в твоём случае это могли быть просто гормоны. Сам, наверное, понимаешь, о чём я. Не я один мозги себе полоскал все эти годы, верно? Я бы справился, если бы всё оказалось именно так: жил бы по тому же принципу, что и Тамия. Но вчера, когда ты умудрился проболтаться, мы все убедились, что никакие это не гормоны и не наваждение, всё изначально было всерьёз. Тамия хотела подтолкнуть нас к разговору, а я всё испортил и чуть не оставил тебе страшную рану. Батя года, ничего не скажешь. — Всё в порядке, — резко выпаливает Кенджи, растирая лицо ладонями. Ему страшно неловко за всё, что он сказал до этого. — Я постараюсь мыслить более взросло, иначе ничего не получится: ты так и будешь меня воспитывать, а я не хочу, чтобы наши отношения казались тебе неправильными. — Они не кажутся мне неправильными, просто есть разница в возрасте и жизненном опыте, а этого не отнять, — справедливо замечает мужчина. — Умом-то я понимаю, что мы не связаны кровью, так что инцестом здесь попахивает лишь наполовину, — усмехается он, разводя руками. — Рёма! — возмущается парень, заливаясь краской под звонкий смех мужчины. — А ничего, что ты сам намекнул своим детям о том, что я твой приёмыш? Разве они не поймут? — Неа, я же не уточнял ничего конкретного. Вообще-то… если честно, я поймал себя на мысли, что ты ответишь на вопрос Роши именно этой правдой, но ты меня удивил. Это было смело. И всё-таки, почему ты не захотел рассказывать о том, что ты их брат? Побоялся, что осудят, если бы наши настоящие отношения выяснились и всплыли позже? — Нет, не поэтому, — глухо отзывается киборг. Потому, что он не может позволить себе потерять вторую семью. Потому, что им необязательно знать, кто он такой, иначе, если его убьют, за столом Ятсуме станет больше пустого пространства. Кенджи должен гарантировать их безопасность, но не доводить опасения до того, что Рёма захочет увезти из Тэрроза всю семью, иначе встрянет Дайлер: им придётся решать проблему с Сорой и соседним городом одновременно. Это миллионы загубленных жизней. Это значит, что Кенджи нельзя оставаться уязвимым. Ему нужен апгрейд, а для этого придётся признаться. Плевать, если именно это окажется тем, что сможет заставить Рёму передумать, изменить своё отношение к Кенджи и выкинуть его из своей жизни. Благодаря Тамии парень начал понимать, в какое русло стоит направить собственные эмоции. Парень набирает воздух в лёгкие и спрашивает бесцветным голосом: — Нам надо кое о чём поговорить, помнишь? — О, да, точно-точно, — кивает мужчина, не поворачиваясь. Он не даёт парню продолжить: — Только вот… Ты вчера так сильно испугался, когда подумал, что я всё знаю про твои чувства, а потом так переживал, когда убедился в этом и решил, что я тебя не приму… Знаешь, вынуждать тебя проходить через это повторно — просто невыносимо. По спине бежит холодок. — Что? Я не понимаю… — Всё ты понимаешь, малыш, я же по голосу слышу, — по-доброму усмехается мужчина. — Ты ведь всегда знал, какими именно протезами я прославился, но это не помешало озвучить просьбу сделать тебе такие же. Неужели ты думаешь, что я сделал их и забыл об этом? Что я не знаю, для чего их используют другие люди? Для чего их используешь ты? Кенджи шумно сглатывает. — Это оружие. У оружия задачи весьма примитивные: калечить и убивать. А я всего лишь конструктор, продавец смерти, как угодно, — пожимает плечами Рёма, продолжая избегать взгляда парня, но ощущая его затылком. — А тот факт, что после этого ты стал единственным в своём роде, лишь задал отсчёт времени до того момента, когда тебя заметили бы нужные люди. — То есть… — Я знаю, что ты хочешь сказать. И я знаю это уже очень давно. — И тебя это… не пугает? — Кенджи, скажи, есть ли моя доля вины в том, что некоторым людям пришлось погибнуть из-за моих протезов? Думаешь, нет? Ошибаешься. Я причастен к каждой смерти не меньше тех, кто носит мои побрякушки и пачкает их в крови, — хмуро выговаривает Рёма, ввергая парня в крайнюю степень шока. — Но я этим зарабатываю. И я также знаю, чем зарабатываешь ты. А ещё я знаю, что ты решил, будто с тобой иначе и быть не могло. Ты ведь уникален, согласись? Среди всех киборгов ты сильнейший, а это я знаю потому, что сам сделал тебя таким. Так что нет, меня это не пугает. Меня это успокаивает, ведь я гарантировал тебе безопасность. Кенджи срывается с места и зажимает мужчину в крепких объятьях, болезненно морщась и прижимаясь лбом к его шее. Он трётся об него носом, коротко целует куда попало и тихо бормочет: — Я тебя люблю, не представляешь, как сильно, правда, очень… — Ну тише, тише, — опешивший мужчина с трудом разворачивается и обвивает руками в ответ, грудью чувствуя, как бешено колотится сердце парня. — Я тебя тоже люблю, Кенджи. Только не расплющи меня, поверь, я лучше всех знаю, что ты это можешь… Кенджи мотает головой, глухо смеётся куда-то в шею и счастливо притирается ближе, зная, что Рёма утрирует: тот обнимает его намного крепче, чем парень с протезами. Оказывается, всё это время тяжесть собственного тела ощущалась не из-за железных конечностей, а из-за эмоций, годами копившихся в парне, бурлящих, словно в котле, накрытым плотной крышкой; сейчас ему как никогда раньше легко и спокойно. — Значит, я могу попросить тебя ещё об одной услуге. Сделаешь для меня кое-что? — выдыхает парень, не прекращая улыбаться. Мужчина гладит его за ухом, прижимается щекой к виску и кивает. — Всё, что угодно, малыш.

***

Кажется, Томо впервые просыпается последним. Сон уходит привычно быстро, вгоняя мужчину обратно в реальность, в которой на кровати рядом с ним никого нет. На мгновение он думает, что все вчерашние события ему приснились, но вскоре тело отзывается глухой тянущей болью, убеждая в обратном. К сожалению, идеальной дозы аналога регента не существует даже для него: принимать всегда приходится меньше, чем хотелось бы. Поэтому иногда остаются шрамы. Порой — ссадины и синяки, а чуть реже — только боль в уставшем от постоянных травм теле. Сейчас как раз тот самый случай. Значит, Арена всё-таки была, и то, что случилось после неё, тоже. Вернуть контроль над Ямарутой получилось как-то даже слишком быстро, хоть он и не вспомнил ничего конкретного. Это и не важно, всему своё время. Главное — он будет слушаться. Теперь уже точно. Но лучше убедиться в этом и закрепить результат. Ну и где эта мечта психиатра? Томо сразу идёт на кухню, потому что уверен: там происходит нечто безумно увлекательное, требующее внимание мужчины незамедлительно, — чуйка у него отменная. Он даже не успевает осознать, что видит, когда всё же фокусирует взгляд на физическом воплощении своей головной боли. Сора держит в руках кружку и только что надкусанный бутерброд — ну да, ничего странного, да только при этом из-за спины торчат два хвоста, проводами нависшие над пространством кухни, которыми Ямарута умело орудует в раковине. Дедукция тут не требуется, вывод прост и понятен, но ради приличия уточнить всё-таки нужно. — Какого… хрена? — Томо сам не узнаёт свой охрипший голос. — О, приветик, — лыбится железный, третьим хвостом выключая воду и начиная расставлять вымытую посуду по полкам. Томо даже не успевает разглядеть, каким образом парень делает то, что делает, умудряясь ничего не уронить. — Как спалось? — Ахуенно. Чем ты, блять, занимаешься? — Порядок навожу, а что? — невинно интересуется парень, пережёвывая кусок. Он замечает охреневший взгляд брюнета, устремлённый на железные конечности, и понимающе кивает. — Знаешь, хвостами довольно непросто управлять, когда их много. Очень легко запутаться с непривычки. — То есть, ты… тренируешься? — Вроде того. Томо тяжело вздыхает, сонно протирает глаза, решив, что не проснулся окончательно, вновь натыкается взглядом на железо и вздыхает повторно. С каждым днём он узнаёт Сору всё больше и больше. То есть, не познаёт его личность заново, нет, а видит, как тот самый нелепый придурок возвращается в мир живых, продираясь сквозь не до конца слепленные воедино куски характера и неполные воспоминания. Вместо радости или волнения от предстоящего полноценного воссоединения с парнем брюнет ощущает накатывающую безысходность и отчаяние, как при неизбежно надвигающейся буре. Это шторм, перед которым все окажутся равны. Даже Томо. И как он с такими мыслями собрался удерживать контроль? Что вообще он намерен контролировать, если сравнивает Сору с природным явлением, которое сметает всё на своём пути? Такие вещи людям неподвластны, остаётся только смириться. Нет. Если где-то и можно спастись от этого урагана, то только в самом эпицентре. — И почему именно ты свалился мне на голову? — искренне недоумевает брюнет, окидывая Ямаруту придирчивым взглядом. — Другие железные хотя бы знают, когда нужно начать подчиняться и вести себя по-человечески, а ты со своим бунтарским духом кого угодно способен довести до парочки душевных заболеваний. — Ты это о чём? — О том, что ты постепенно вспоминаешь, кто ты такой, а потому, чтобы ускорить процесс, спешу напомнить: если ты хочешь, чтобы к тебе относились, как к человеку, то веди себя, как человек, — хмуро выговаривает мужчина, шлепком отбрасывая от стола один из хвостов. — Если ты и дальше будешь кидаться на всех подряд, чтобы попугать, и использовать свои железные тентакли чтобы настрогать салат себе на ужин, то после того, как всё закончится, я нацеплю на тебя ошейник, посажу на цепь и оставлю в будке как бешеного сторожевого пса. Работает великолепно: Ямарута от такой серьёзности сразу меняется в лице и оторопело прячет хвосты, пытаясь переварить услышанное. — А что плохого в использовании хвоста для нарезки салата? — хмурится он непонятливо. Поначалу кажется, что парень игнорирует всё остальное, но, судя по его взгляду, у этого вопроса есть второе дно. — Начнём хотя бы с того, что ты этими лезвиями людей потрошил, — осаждает Томо. — Закончим тем, что у тебя войдёт в привычку решать любой вопрос с помощью хвоста, а, как я уже сказал, в таком случае не жди к себе нормального отношения. — И это мне говорит человек, который убивает людей, чтобы просто выпустить пар? — чуть подумав, уточняет Ямарута, недоверчиво вздёргивая бровь. — Как славно, что теперь у меня в распоряжении есть тот, кто способен умирать хоть каждый день, а? — ухмыляется брюнет, заставляя парня напрячься. Тот неуверенно шарит взглядом по лицу Охотника, явно торопясь с ответом. — Да ради бога, развлекайся, можешь убивать меня сколько захочется. Но если я однажды умру навсегда? Сможешь жить с этим? — холодно интересуется Сора, вздёргивая подбородок так, словно пытается посмотреть свысока. Гляньте, какой важный, наивно полагает, что это именно то место, где болит больше всего. Томо внезапно звонко смеётся, практически сгибаясь пополам. Соре, возможно, кажется, что это истерика, но нет. Он правда смешной. И слова говорит смешные. Томо улыбается ему, словно глупому ребёнку. — Смогу, Ямарута. Даже не сомневайся. Парень смотрит как-то несчастно и кусает губу: слышит, что это правда. Он малодушно пытается найти в чужих словах, голосе, лице, во всём подряд — хотя бы намёк на тревогу, но её нет, и он не понимает, почему. Он просто не помнит. — Хватит корчить кислую рожу, смотреть противно, — вздыхает Томо, доставая из лежащей на столе пачки одну сигарету и закуривая. — Ты сам спросил. Никто тебя за язык не тянул. — Поверить не могу… — отстранённо произносит Сора, заставляя посмотреть на себя. — Поверить не могу, что чуть не позволил командовать собой очередному бездушному ублюдку. О, вот как мы заговорили? Томо срывается с места, хватает парня за футболку в районе груди и притягивает к себе, заглядывая в смотрящие на него почти потухшие глаза. Он вырывается, но не из этой хватки, а из-под влияния Томо. В этот раз Охотник не удержит, всё полетит к чертям. Сора поразмыслит ещё минуту и сделает непоправимую ошибку. Это катастрофа, нельзя, нет. Этот тупица сам не понимает, что спросил, не понимает смысл ответа, не знает, что есть нечто, с чем жить намного хуже, чем с его кровью на руках. Тупой идиот. — Ты и поверишь, и позволишь, а знаешь почему? — сдержано рычит Томо, ухмыляясь. Он удержит. Сможет. Всё под контролем. — Никто во всём ебучем мире кроме этого «очередного бездушного ублюдка» не знает, что ты никогда не убивал невинных людей по собственной воле. Это делает тебя жертвой, согласен? А знаешь, в чём шутка? То же самое сделает жертву из меня, если мне придётся замарать об тебя руки по-настоящему. В моём собственном списке ты окажешься первым, ведь ты тоже невиновный. Переступишь черту — выходит, сам прикажешь мне убить тебя, а это значит, что виноват в собственной смерти будешь только ты сам. Да, я смогу с этим жить. А ты сможешь, если сделаешь сейчас то, о чём подумал? Брюнет сам не замечает, как легко выпаливает слова, в первую очередь самому себе объясняя, что именно произошло полгода назад. Томо никогда не был виноват в том, что выстрелил. И он не будет виноват в том, что парню предстоит прожить свою жизнь дважды. Вся ответственность за это лежит на плечах Соры — и только. Он сам это выбрал. Сора первый и последний невинный человек, которого сам же осознанно пожелал убить. Томо был всего лишь исполнителем. Подчинился чужой воле. Самое смешное во всём этом то, что Ямарута сделал бы это в любом случае, даже если бы не умирал от отравления. Он испугался своей ответственности за всё, что случилось, знал, что пришлось бы понести наказание, а смерть — это всего лишь смерть, она перестала пугать его. Поэтому Сора всё равно вынудил бы убить себя. Он был убеждён, что Томо единственный, кто, узнав правду, сможет замарать свои руки и жить с этим дальше. Хоть где-то не ошибся в расчётах, безмозглый кусок металла. Охотник буквально чувствует, как нечто липкое и холодное разжимается и отпускает его горло, больше не принося удушье от мысли о том, что произошло полгода назад. Ощущение свободы проносится по телу слабым разрядом тока, заставляя вдохнуть заново — медленно и глубоко. В воздухе за плечом Соры плавно колышется железный хвост, ожидая приказа. — Ну так что, Ямарута? — спрашивает брюнет, разжимая ладонь. Взгляд Соры проясняется: вновь становится живым и читаемым. Он несколько секунд всматривается в лицо Охотника так, будто хочет убедиться, что не навредил ему. Томо усмехается, кивая на железо. — Что в итоге? Бунт на корабле? Парень расплывается в неловкой улыбке, фыркает, виновато опуская голову, а после снова вздёргивает подбородок и выглядит повеселевшим. — Нет, капитан! — решительно кивает «да» Ямарута, за что тут же получает скромный щелбан. — Но у меня один вопрос… — Так и знал. — Дома-то я могу хвостами пользоваться?.. — голос Соры можно просеивать ситечком на наличие в нём надежды. Томо закатывает глаза. — Только не распускай свои тентакли по всей квартире. Боюсь споткнуться. Сора, окончательно приходя в себя, тут же ухмыляется, нащупав почву для попытки побесить Охотника. — О, да не стоит так переживать из-за этого! Это нормально, что у меня длиннее, но размер ведь не главное, — многозначительно кивает он, отпивая остывший чай и пряча тупую ухмылочку за кружкой. Томо лишь терпеливо фыркает и ухмыляется в ответ. Он ожидал чего-то подобного. — Может, в темноте я вчера просто не разглядел, но нащупать у тебя вагину тоже не вышло: даже странно, учитывая, какой глубины она должна быть, если предположить, что хвосты компенсировали собой уходящий ниже нуля недостаток сантиметров у тебя в штанах аж четырьмя метрами железа, торчащими из задницы. Сора изумлённо раскрывает рот, глупо моргая и пытаясь обработать услышанное. — Ты где… так язвить… научился?.. — С тобой познакомишься — и не такому научишься. Ты хоть понимаешь, какая ты заноза в заднице? — морщится Томо, окидывая растерявшегося железного скептичным взглядом. — Потерял память, а проблем от тебя стало только больше. В связи с этим, ты правда думаешь, что я собираюсь тратить нервы на словесные перепалки, когда тебя можно просто поставить на место? — Да я же всего лишь… пошутил… — мямлит Ямарута, убедительно изображая растерянность и обиду. — Не строй из себя ущемлённого, мы оба понимаем, зачем ты это делаешь. — Делаю что?.. — Испытываешь моё терпение, — сдержанно отвечает брюнет. Он лишь на мгновение допустил, что эмоции парня могут быть не наигранными, но сразу одёрнул себя, потому что это Ямарута. Тот пытается выглядеть расстроенным ещё секунд десять, а потом досадливо вздыхает. Провокация не удалась, попробуйте позже. — Как интересно… Я заканчиваюсь там, где начинаешься ты? — Ямарута задумчиво клонит голову вбок и довольно улыбается, не сумев наскрести в себе желание воспротивиться этому предположению. — И где же, по-твоему, моё место? — ухмыляется он, явно собираясь продолжить испытывать брюнета и получать от этого максимум удовольствия. Мужчина смотрит на него снисходительно, выставляет указательный палец, показывая на пол у своих ног, и твёрдо произносит: — Здесь. Ямарута тут же роняет всё из рук и отшатывается, вписываясь спиной в дребезжащие от удара ящики. Его лицо мгновенно сливается с белоснежными волосами, а зрачки сужаются до размера едва различимых точек. Томо вздрагивает, отсчитывает несколько секунд, пытаясь понять, что случилось. Если это очередная попытка проявить актёрское мастерство, то мужчина готов начать аплодировать — вышло крайне убедительно. Парень выглядит так, будто что-то очень его напугало, привело практически в ужас, но ведь ничего такого не произошло. Или всё-таки?.. Он уставился пустым, страшным взглядом куда-то мимо Охотника. Это не игра, парень не в себе. — Спокойно, Ямарута, — сдержанно выдыхает Томо, без резких движений медленно приближаясь к нему, чтобы не усугубить ситуацию. — В чём дело? Сора отмирает и резко оседает на пол, наконец-то выдохнув. Томо тут же наклоняется к нему, требовательно поворачивает лицом к себе и заставляет посмотреть в глаза. — Я… Я не знаю… — бормочет парень, невольно вцепляясь в руку брюнета. — Я будто… отключился на пару секунд… — Раньше такого не было, — констатирует Томо, помогая ему встать. Сору бьёт мелкий озноб, но быстро сходит на нет. — Не было… — соглашается он, вынося себе приговор. Теперь мысль о том, что Сора действительно мог периодически сам «выключаться» и убивать людей, расцветает внутренней тревогой. Неужели Томо ошибся? Он ловит подбородок парня пальцами, смотрит прямо в наполненные испугом и растерянностью глаза и твёрдо выговаривает: — Об этом никому нельзя знать. Никому, слышишь? Ни слова. — Но… — Никому, — чеканит брюнет. — Иначе тебя убьют. — Кенджи… — кивает Сора. — Каким бы сопляком он ни был и сколько бы способов убить его ты не придумал, он наверняка подготовился, зная, с кем имеет дело. Он тебя вымотает, а потом размажет по стенке, когда регент перестанет действовать. Сора снова кивает и отстраняется, собираясь с мыслями. — Выходит, я всё-таки сам… всех этих людей… — Пока рано утверждать, ты же не напал на меня, — тут же пресекает брюнет поспешные выводы Ямаруты. Парня лучше успокоить, но теперь мужчина мысленно настраивается на то, что в другой раз, если подобное повторится, ситуация может обернуться намного хуже. Это усложнит всё, да что там: сведёт к нулю возможность уберечь Сору от казни. Но Томо всё равно попытается, плевать, какие законы придётся нарушить. Он даже не успевает поймать себя на мысли о том, что Ямарута в таком состоянии может убить и его. — У нас нет других вариантов, придётся ждать: либо ты всё точно вспомнишь, либо всё-таки переключишься на виду у людей, убьёшь кого-то и тогда всё станет ясно. Если придерживаться старой версии, то наш приятель может оступиться и мы убедимся, что тебя просто… Томо затыкается. Осознание накатывает резко, словно удар по затылку, от которого хочется болезненно зашипеть сквозь зубы. Это было так очевидно, почему он сразу не понял? — Эм… Томо? Меня просто… что? — Запрограммировали, — глухо выдыхает брюнет. Ему не просто промыли мозги, нет. Можно было бы поверить даже в гипноз, но это совершенно не тот уровень. Можно на полном серьёзе сломать, изуродовать до неузнаваемости личность человека: изгнать из него всё, кроме инстинктов и рефлексов, и внушить необходимость бездумно подчиняться. С этим человеком должны сделать нечто настолько ужасное, чтобы он перестал осознавать себя, как личность. Железных это, как ни странно, касается ничуть не меньше: они тоже люди и их точно также можно подчинить себе, а Ямарута сейчас ни тот, ни другой — застрял где-то между и переключается туда-сюда. Это амнезия спасла его от полного выгорания? Запертые воспоминания, делающие из него того, кем он является, остались нетронутыми, верно? Только поэтому он сейчас стоит здесь, а не пускает слюни где-нибудь в переулке, пока за ним не пришли? Кому нужно было довести его до такого состояния, сделать именно таким, чтобы в любой момент суметь воспользоваться, как инструментом, и отложить на потом? Это месть Соре? Или кому-то другому с его помощью? Кто-то очень внимательно следил за событиями в прошлом году, раз он располагал подходящей информацией и добивался именно такого результата. Томо переводит взгляд на Ямаруту. Тот продолжает заинтересованно наблюдать, совершенно не понимая и не помня, через что прошёл. Что эта тварь с ним сделала. — Вот как. Жест, — вздыхает, наконец, Томо, прикладывая холодный протез ладони ко лбу и стараясь погасить злобу. — Фейспалм? — Не этот, придурок, — фыркает брюнет. — А тот, который тебя напугал. Это один из рычагов давления. — А-а-а… Я подумал, что мы в крокодила играем… — Видимо, чего-то не хватает, поэтому ты всего лишь, — Томо подбирает слово, — отключился. Было что-то ещё, благодаря чему ты переключался полностью. — И это мы тоже можем узнать только случайно или если я вспомню? Тебе не кажется, что правдоподобнее вариант, где я сам… — Правдоподобнее — да. Но если бы ты начал думать мозгами, то понял бы, что к чему, — хмыкает Охотник, а затем ухмыляется. — Хотя, о чём это я, у тебя же все числовые показатели в длину хвостов ушли. — Зачем мне думать, когда есть ты, — пожимает плечами Сора, заявляя абсолютно серьёзно. — Ты вот умный, а я красивый, идеальный баланс, согласись? — И снова дементор оказался на свободе… Сора хитро улыбается, бесстрашно заглядывает мужчине прямо в глаза: — Ты что-то сказал? — и медленно ведёт языком по своей верхней губе, кидая короткий выразительный взгляд вниз. Томо нервно сглатывает от этого осмысленного жеста, старается не откатываться до состояния себя вчерашнего и проклинает Ямаруту, его длиннющий язык и узкое горло, господи, блять, за что? Он отпихивает парня от себя, припечатав ладонь к его лицу, но засранец не теряется и лижет между пальцев, противно хихикая. Охотник сразу одёргивает руку и шипит что-то матерное, стараясь игнорировать нарастающую тяжесть в паху. Ямаруте не стоит знать, что одна из его дебильных провокаций работает пугающе идеально. Томо вдруг отвлекается от собственных мыслей, наткнувшись взглядом на чёрное двухвостое пятно, крадущееся к ничего не подозревающему железному, уверенному в своей безнаказанности. Кошатина пригибается грудью к полу и виляет задницей, прицеливаясь для подлого броска. Судя по траектории, животное влетит прямо в затылок белобрысого чудовища. Можно предупредить парня об опасности, чтобы он успел развернуться, подставив под когти свою тупую наглую морду. Охотник, продолжая смотреть за плечо Ямаруты, расплывается в едва заметной злорадной ухмылке, предвкушая грядущие вопли раненой белуги. Сора оборачивается. Справедливость существует. Определённо.