Надо понимать всю глубину наших глубин. Штык. «ДМБ».
***
— Что скажешь? — садится на стул Попов, скрещивает руки и ждёт ответа. Добровольский по-хозяйски достаёт с холодильника заведённую под него стеклянную пепельницу, садится напротив Арсения в расслабленной позе, раскинув ноги, и закуривает табачно-травяную самокрутку. Взгляд у Добровольского выражает смирение ко всему сущему. — Ну, — начинает Добровольский с присущим врачу цинизмом, — тебе всё и сразу, или только основное? Учти, «всё и сразу» — это мы с тобой до воскресенья засидимся. — Основное. — Кивает Арсений, вытаскивая и себе одну самокрутку. Добровольский набирает дыма в грудь и на выдохе, размеренным баритоном, словно молитву читает, говорит: — Гипотония, хроническая или острая сказать не могу. Стресс. Недосыпание. Конечно, авитаминоз, а кроме этого, острое переутомление и в высшей степени прогрессирующее, но вместе с тем совершенно очаровательное хамство. Вот скажи мне, кто сейчас из подростков хотя бы раз да слышал фамилию «Мариенгоф»? — Паш, тебе смешно? — устало спрашивает Арсений. Он и сам за день как скотина напрыгался, а тут ещё Добровольскому повеселиться приспичило. — Мне? Мне очень смешно, Попов! Я его медалирую, если он проснётся и выдаст мне цитату из «Двенадцати стульев»! Арсений вздыхает и подпирает голову руками. Он устал. — Это тот самый, который собаку твою спас? — смилостивился Добровольский, негромко постукивающий зажигалкой по столу… Или нет? — Да. Антон. — Ант-о-н, — смакует врач, — этот твой «улыбчивый ушастик с очаровательными кудряшками»… Он хотя бы совершеннолетний? — Вроде. — Неуверенно отвечает Арсений. — Вроде? — нехорошо улыбается доктор. — Господи, Добровольский, говоришь так, будто бы я его совращать собираюсь всячески, — вскидывает руками Арсений, не готовый в этот праздничный день в полной мере оценить и с достоинством вынести компанию безусловно старого друга, но такого… подонка. Добровольский по-чеширски загадочно улыбается, но ни слова не говорит в ответ, только окурок тушит и чай попивает. Ревнует, может? К Антону? Эта мысль как-то совершенно неожиданно закрадывается в голову к Арсению. Хотя у них с Добровольским всё давно обговорено, отношения очерчены толстой линией, которую никто и не хочет переступать, потому что это означало бы, что у них «всё серьёзно». А у них скорее пьяный секс после работы, просто чтобы вдоволь натрахаться, спустить и никого не покалечить… И всё равно, Арсений помнит, каким ревнивым Павел может быть. — Как капельницу менять помнишь? — спрашивает Добровольский, выдёргивая Арсения из мыслей, плавно перетёкших в воспоминания. — Помню, — кивает Арсений, поглядывая на Пашу. — Ему нужны какие-то витамины? Лекарства? — Витамины определённо нужны, — соглашается Добровольский, — а вот лекарство для него одно — шейной мази прописать, чтобы звёзды из глаз засверкали… Листочек дай, Арсюша, я тебе всё напишу, только прочитать не пробуй. От сладенько-гаденького «Арсюши» Арсения заметно передёргивает. Добровольский, если захочет, может ужалить прямо в душу с точностью опытного хирурга. И так плохо от его слов бывает, что лежишь потом целый день, обессиленный ядом, и в потолок пялишься. Это чудовищное «Арсюша» досталось Арсению, как он смеет догадываться, за ранний подъём и малолетнее недоразумение, негромко похрапывающее в прихожей на пару вместе с Булкой. Арсений устало вырывает пару жёлтых листков из ежедневника и находится с карандашом, воткнутым в горшок заместо цветка. Видно, булка втихомолку сожрала гастерию. — А что мне с ним делать, когда он проснётся? — К кровати привяжи верёвками, — усмехается Добровольский, дьявольски стрельнув взглядом в Попова, — и корми насильно, можешь даже трубку ему вставить… «В задницу!» — проносится в воздухе. — С чем конктретно? — серьёзно спрашивает Арсений, нисколько не смущённый идеей насильного кормления. — А сам как думаешь? Приготовь овощной суп с курицей, хочешь на гречке вари, хочешь на чечевице. Сделай ореховую пасту, знаешь как её готовить? Просто перемалываешь орехи и добавляешь немного мёда и топлёного масла. Утром ему один такой бутерброд иммунку подбросит так, что он тебе головой своей толоконной потолок пробьёт. А на обед суп, чтобы помочь пищеварительной системе прийти в себя. Вечером дай ему Витамины «Б» группы, потом утром, за завтраком проследи, чтобы принял пару таблеток янтарной кислоты и витамин «Д». — Всё? — Какое там всё! — Усмехается Добровольский. — А как же: никаких стрессов, здоровый восьмичасовой сон и прогулки на свежем воздухе! У тебя же выходные, вот и няньчийся теперь с ним.***
— Ты ещё зайдёшь? — спрашивает из коридора Арсений, оперившись на стену плечом и скрестив руки на груди. На самом деле, ему не хочется, чтобы Паша уходил. Он за неделю так затрахался на работах, а сегодня вот ещё и с бабушкой, и с Атоном, что сейчас бы с удовольствием предоставил Добровольскому полную свободу действий, лишь бы он его добросовестно кончил. А Добровольский, со своей блистательной харизмой и высшим медицинским, кончает людей так качественно, что после такого ещё несколько дней ноги подгибаются от удовольствия. У Попова от таких мыслей вяжуще заныло в паху. Вот скотство-то! — Конечно, куда же я денусь! — отвечает ему через порог уже собравшийся Добровольский, — в понедельник по-расписанию у меня завалиться к тебе в тошнотворном состоянии, напиться как скотина последняя, и рассказывать, какие же люди всё-таки животные… А потом ты это из меня вытрахаешь. — Очень на это рассчитываю, — скалится Попов. — И в свою сторону тоже. Добровольский довольно усмехается, понимая, что так оно и будет, и следом за ним смеётся Арсений. Два давно друг друга знающих чудовища. — И… вот ещё что, — оборачивается Добровольский с лестницы, припомнивший, что хотел сказать ещё на кухне, — тебе нужно его уговорить дойти до кардиолога, просто чтобы убедиться, что у него нет сердечной недостаточности или вегетососудистой… Он же курит и кофе пьёт литрами, и не жрёт ничего, ну ты и сам знаешь, чем подобное заканчивается. — Язвой? — угадывает Попов по себе. — Крематорием. — Арсений от таких перспектив бледнеет. — Всё, Попов, я спать. Смотри, чтобы твой лопоушный никуда не сбежал… «А лучше сломай ему обе ноги и брось в канаву,» — снова повисает в воздухе неоконченная фраза. Арсений закрывает за Добровольским дверь и ещё немного стоит так, упершись в неё лбом. Из прихожей слышно, как Антон сопит… Антон, которого Арсений почти не знает. Совершенно чужой ему человек. Но вроде бы и не чужой уже? И Арсений сам не понимает, чего ждёт от общения с Антоном, почему заместо того, чтобы отвезти его в больницу, он привёз его к себе домой? Всполошил выходного Добровольского? Будто бы у Добровольского выходных - семь пятниц на неделе. Арсений измученно вздыхает, взъерошивая волосы на голове. Толку от всех этих вопросов?***