Штаб-квартира «Белого змея» Конференц-зал Башни
Заместитель главы «Белого Змея» Цан Вайхэй, сидящий за длинным овальным столом, наклонился к микрофону. — Ну что, есть связь? На большом мониторе, разделённом на секции, отражались похожие друг на друга залы со столами: в режиме видеоконференции к ним подключилось японское отделение и основные партнёры, которые не смогли присутствовать лично. — Есть, — один за одним зазвучало из колонок. — Тогда начнём. Люминесцентные лампы на потолке конференц-зала слегка пригасли. Раздался свистящий щелчок, и на белом экране появилась огромная карта, полная обозначений: подконтрольных точек, центров производства, пересечений транзитных коридоров. — Мы собрались здесь в поисках наиболее благоприятного решения, господа. Как помнит большинство из присутствующих, «Белый змей» здравствовал и процветал почти сорок лет, — благодаря микрофону сильный, с властными металлическими нотками голос Цана Вайхэя разносился по залу и отдавался эхом до самого потолка. — Наша власть зиждилась на стабильности, и благодаря этому мы держали под контролем весь город. Увы, как известно, золотой век быстротечен. В девяносто четвёртом, когда убили почтенного Лю Тайрена, всё едва не пошло прахом. Мы нуждались в лидере столь же опытном и хладнокровном, но подобное чаще приходит с возрастом. Поэтому как только Лю Фейлон пришёл к власти, мы были вынуждены довериться ему и резко поменять курс. Мы прекрасно понимали, насколько это рискованно и какова конкуренция в этом сегменте. Тем не менее, одержимость господина Лю — иначе я не могу её назвать — помогала выстраивать собственную политику. Их было не так уж и много — двадцать человек вместе с ассистентами, в том числе и те, кто идёт в первой пятёрке после самого руководителя. Но именно их решение имело вес. — Прошу прощения, у меня лишь несколько слов, — отозвался господин Чау, ближайший соратник Цана. Благодаря этой близости он в течение многих лет руководил операциями «Змея» и успешно избегал как тюрьмы, так и смерти, хотя возраст «дядюшек», сидящих на верхах, перевалил за шестьдесят. — Я не спорю, в первые несколько лет на чистом энтузиазме нам удалось сделать то, на что в течение десятилетий не решался покойный глава Семьи. Тем не менее, этот успех был недолгосрочным. Нам стало сложнее выдерживать конкуренцию. Влияние наше в Гонконге уменьшилось, а при отсутствии сильной руки тяжелее уходить от полиции. Вы же знаете, как она активизируется с каждым годом. Вы только гляньте на карту. Нам пришлось пережить разгром половины лабораторий. Наш главный канал переброски сырья перерезан. Начались стычки с колумбийцами, а якудза перехватили крайне важный нам груз. Я многократно слал господину Лю на утверждение свои выкладки, но резолюции так и не получил. Хотя требовалось срочно принять решение. Увы, мы с этим опоздали. Повисла очередная точно рассчитанная пауза. Ответственный за церемонии, господин Во, поднял руку. — Если позволит уважаемый заместитель… Цан кивнул. — Мы понимаем мотивы господина Лю, — продолжил «Хозяин Благовоний»*. — Стремление укрепить и расширить власть в тяжёлый для нас период очень похвально. В конце концов, основание Гонконга неразрывно связано с опиумом. Но, прокладывая каждый перспективный маршрут, важно помнить, что это — на благо Семьи, а отнюдь не ради умиротворения собственного эго. Как мы можем видеть, даже семейная трагедия — не повод пускать на самотёк будущее компании. И тем более — неудавшаяся месть. Как бы она ни уязвляла гордость. Далее слово было предоставлено следующим докладчикам, чуть ниже рангом. Они говорили об одном: о недовольстве текущим положением и альянсом со «Змеем», который уже не был коммерчески и репутационно выгоден для многих. — Благодарю вас за проявленную сознательность, господа, — вновь заговорил Цан. — Мы заинтересованы в том, чтобы вдохнуть жизнь в «Белого змея», а не погонять его остывающий труп. Поэтому я считаю нужным, не мешкая, перейти к следующей и главной части нашего заседания. Вопрос, который я хотел поднять, не побоюсь этого слова, витал в воздухе и неоднократно обсуждался на неофициальном уровне, прежде чем быть озвученным. Цан видел, как смотрит на него Кон Камвай, силовик Фейлона и один из его фаворитов. Если бы их взгляды были клинками, в тишине несомненно раздался бы скрежет металла. — В последний год Лю Фейлон изрядно вдохновил меня радикальностью собственных решений, — с явным удовольствием продолжил Цан. — Решил пойти по его стопам и я. Как известно, сейчас немало тех, кто идёт в ногу с современностью и в нашей среде. Так как на собрании присутствует весь руководящий состав, я воспользуюсь собственными полномочиями и подниму вопрос о возможности смещения главы «Белого змея» с его последующим скорым переизбранием. И тут они заговорили все — одновременно. — Ну наконец-то это поставили на повестку дня! Убрать его, и дело с концом! Взять те же реверансы с русскими… Сколько можно?.. — Вот они, последствия кумовства! Синдикат стали использовать в личных целях! Покойный Лю этого никогда не одобрил бы! — А вам не кажется, что стоило хотя бы предупредить Фейлона, прежде чем выносить ему вотум недоверия? — О, будьте уверены, молодой человек. Его предупредят. — Да он и сам всё понимает. Мы лишь озвучим очевидное. — Предугадывая ваши возражения, господа, — продолжал Цан, — заявлю, что наследование статуса членами одной семьи никогда не являлось единственно возможным. Несколько десятков кланов в Гонконге выбирают своих руководителей голосованием, и никто не оспаривает это. Как и тот факт, что эффективность редко имеет что-то общее с семейными связями и принадлежностью к конкретному клану. Это может быть и родственник, да, но ему надо доказать, что он на что-то годен, и не засиживаться, когда в этом появляются сомнения. — Золотые слова, Вайхэй! Лам, «Белый Бумажный Веер»*. Его верный сторонник. Цан усмехнулся. — Я долгие годы их обдумывал. Думаете, я тут языком мелю? Он вздохнул и продолжил более серьёзно. — Восемь лет назад я использовал бы эти доводы для того, чтобы помочь Фейлону встать во главе «Змея». Тогда, не скрою, я сомневался. На этом самом месте, в этом кабинете я говорил, что Фейлон не удержит поводья. — В полной тишине голос его звучал проникновенно и драматически. — Теперь я вижу, что сомневался не зря. Он занял этот пост лишь потому, что Клан чтил его отца и не мог выдвинуть достойной замены. Я полагал, что он одумался. Ведь прошло столько лет. Но господин Лю так же поддаётся эмоциям и смешивает личные дела с бизнесом. Тогда как речь идёт о Семье, личных дел нет. И, что бы мы ни думали, незаменимых людей — тоже. Поэтому я отдаю свой голос за переизбрание. Он ещё раз оглядел аудиторию. Уже сейчас было ясно, что воздержавшихся будут единицы: «дистанционное» японское отделение, ответственные за связи с триадами и силовики: те, с кем Фейлон смог наладить контакт. Но это не спасло бы ситуацию. Конец был предрешён уже давно. Цан подался вперёд и вытянул ладонь вверх. Десяток рук синхронно взлетел следом. ***Днём позже
Ему снилась тьма. Уже который раз. Фейлон понимал, почему она пришла именно к нему, и даже догадывался, откуда она появилась: прямо из глубины сердца, из кровоточащей трещины, которая росла, ширилась и в конце концов засочилась нефтью, отчаянием и опиумным дымом. Стоило сказать себе однажды: «Я больше не могу находиться под солнцем», и отныне едва ли не каждую ночь он прятался от ослепительной правды, бродил в кавернах своего подсознания, выманивая оттуда частички бездонного ничто. Гостья Фейлона не была похожа ни на один из его прошлых кошмаров. Тонкий ручеёк, по которому он шёл в полумраке своих видений, постепенно набирал силу, и наступил день, когда он не увидел в ней ни конца, ни края: перед ним половодьем текла чёрная река, лизала щиколотки и утягивала за собой. Однажды ему приснился сон, целиком состоявший из тёмной жадной черноты. В нём он ещё оставался человеком, и слабая смертная суть неизменно оказывалась беспомощной перед стихией. Тьма была вязкой и безгранично реальной. Фейлон леденел от ужаса, когда она обволакивала его своими щупальцами, подобно чудовищному осьминогу из кошмаров, и казалась всепоглощающей и почти живой. Конечно, он пытался избавиться от неё. Проглатывал горсть таблеток с мыслями о мифическом внутреннем стержне, который уже давно превратился в бессмысленный набор понятий. Включал ночник, чтобы не дать темноте поглотить его снова, напитываться его страхами. А когда закрывал глаза, поток поднимался выше колен, ластился и булькал вокруг, липкими тенётами сочился из стен, прирастал к волосам вторым слоем. Фейлон понимал, что через несколько секунд эта чернота накроет его по макушку, зальётся в горло… и вокруг не будет никого и ничего, чтобы ему помочь. *** Сквозь сон Фейлон услышал, как поворачивается дверная ручка, и разлепил один глаз, всячески подавляя в себе раздражение оттого, что его разбудили, и облегчение оттого, что кошмар наконец прервался. Как и всегда, это был Тао. Он осторожно подтолкнул дверь боком, чтобы не расплескать исходящую паром чашку на подносе, и вошёл на цыпочках. — Я… я не сплю, — выдавил Дракон, безудержно зевая, и приподнялся на локте. Часы, стоящие неподалёку, показывали половину одиннадцатого утра. Конечно же, он спал: несмотря на давно бурлящую на улицах жизнь, в комнате было темно, плотные шторы оставались задёрнутыми, окна — закрытыми, а в воздухе висела мутная взвесь дыма. На протяжении нескольких месяцев повторялось одно и то же: ночами Фейлон бодрствовал, проводя часы в сюрреалистических видениях и диалогах с самим собой, — и только под утро бессонница отпускала его, и он забывался сном. Иногда он предусмотрительно проветривал спальню, но вот сейчас… Почтительная мягкость в интонациях Тао мгновенно сменилась возмущением. — Вы опять? Вы опять курили?! — воскликнул он. — Да ладно, — нарочито лениво отвечал Дракон. Язык у него чуть заплетался. Тао шумно вздохнул и поставил поднос на стеклянный чайный столик. Забрал с него недопитый стакан. Потом поднял с полу пустую бутылку из-под виски и красноречиво уставился на Дракона. — Твоим взглядом убивать можно, — фыркнул Фейлон. — Я ведь немножко. Думаешь, я злоу…потребляю? — Господин Фей! Вы это говорите уже несколько месяцев! Так же нельзя! Слегка дрожащие пальцы Дракона потянулись к кофейной чашке. Он делал глоток за глотком, зависая в процессе, и чувствовал, как смотрит на него Тао: пристально, с нескрываемым беспокойством. Ни о каком получасовом ежедневном ритуале не могло быть и речи. Фейлон со вздохом спустил ноги с кровати и неуверенно направился в ванную. Внутри поднималось чувство вины, густое и никогда не уходящее полностью. Он надеялся скрыться от своего маленького цербера, пробыть в душевой настолько долго, чтобы тот устал ждать и пошёл по своим делам. В ванной он посмотрел на себя в зеркало вплотную, как будто хотел удостовериться в справедливости выдвигаемых ему претензий. Оттянул нижнее веко, полюбовавшись покрасневшими сосудиками по всей склере. Измождённо-бледное лицо, вид, как будто его жевали неделями, не выплёвывая. Подобное зрелище ему показывали годами, и только Тао мог колдовать над ним так, чтобы в конечном итоге он выглядел прилично. Когда спустя полчаса Фейлон вышел, Тао терпеливо ждал его, покинув спальню только на пару минут, чтобы отнести в кухню поднос и пустую посуду. Фейлон неуверенно прошлёпал к окну, не вытирая ног, и раздвинул шторы. Дом наполнило запоздалое солнечное многоголосие, и Дракон позволил себе расслабиться, пока Тао промокал и расчёсывал ему волосы: выпрямился, запрокинул голову. Очнулся он только тогда, когда гребень с гулким звуком улёгся на деревянный столик: Тао собрался уходить. — Иди, — сказал он парнишке, который мялся на пороге. — Я в порядке. — Хорошо, — с сомнением согласился Тао. Пальцы его теребили край плотной атласной курточки. — Но вы зовите, если что. Фейлон бледно усмехнулся. — Ладно-ладно. Спасибо. Оставшись один, Дракон сменил тонкий хлопковый халат на домашнюю одежду и уселся за компьютер. В личной почте накопилось уже больше дюжины входящих, и он пытался вчитаться хотя бы в десяток недавних. Обычно он ранжировал дела по важности, вписывая их в грядущую планёрку, но сейчас был вынужден констатировать, что сосредотачиваться у него получалось с трудом. При одной мысли о том, что нужно будет встать с постели и сесть за компьютер, у него начинало ломить зубы. А ведь сейчас утро, время, когда работоспособность должна достигать пика. Он открыл одно из писем, от японского отделения «Змея», со множеством вложений. Обычно он читал их перед обедом или в конце рабочего дня. На Фейлона подобные отчёты действовали как картинки с котиками на офисных работников. Он загружал фото, накручивая на палец влажную прядь: в здешнем климате, в сезон дождей, без фена они высыхали нескоро. А на фотографиях перед глазами асфальт был раскалён, и саму камеру будто покрывал тонкий слой пыли. Фото запечатлело голые мальчишеские ноги в сандалиях, заканчивающиеся чрезмерно короткими шортами, сумку с фотоаппаратом, до неприличия отросшие светлые волосы и смешливые глаза-щёлочки. На серии следующих объект засунулся в киоск с мороженым почти до пояса; вот он с азартом развернул обёртку, откусив чуть ли не пол-брикета с детским наслаждением на лице; второе мороженое он тут же бесцеремонно пихнул кому-то другому. Тот стоял вполоборота, изображение слегка смазалось, но комплекция, осанка и поза в мысленной базе данных Фейлона тут же совместились со знакомым досье — подробным и постоянно пополняющимся. Сравнивать себя с мышью на кактусе казалось слишком оскорбительным; он удовлетворялся профессиональными объяснениями причин шпионажа и в дальнейшие детали не вникал. Где они сейчас? Фейлон изучил дату в углу фото, пробежал глазами пояснения. На данный момент он знал, что, несмотря на плотный график, у Асами Рюичи наметился отпуск. Спасённый Акихито активно расслаблялся после перенесённого стресса и настойчиво требовал компании. При этой мысли проснулось едва утихомирившееся желание курить. После инцидента на лайнере прошёл почти год, но остаточные явления продолжали преследовать Фейлона. Он почти физически чувствовал, как мешает ему жить незакрытый гештальт, как тягостные мысли связывают его по рукам и ногам, словно алчные призраки, тянущие обратно, во тьму. Фейлон по-прежнему пытался справиться с этим — барахтался, как утопающий в проруби, и то и дело соскальзывал по льду. Только вместо холодной воды были воспоминания, ситуации, которые он бесконечно прокручивал в голове, беседовал сам с собой и с воображаемыми оппонентами, не в силах разорвать этот цикл. Особенно жёстко приходилось первые шесть месяцев: прекратить это молчаливое внутреннее противостояние никак не получалось: зациклившийся разум словно вышел на какой-то новый уровень, где одиночество и боль взаимно подпитывали сами себя. Парадоксально, но наивысшего обострения эти фантазии и внутренние диалоги достигли уже после того, как их конфликт завершился и Фейлон остался наедине со своими мыслями. Единственным способом утихомирить яростные баталии, что разворачивались у него в голове, был алкоголь и опиум. От них не удавалось избавиться даже сейчас: слишком привычным был ритуал, слишком доступным — соблазн. С потерей смысла существования пришла и апатия — прямое следствие переоценки собственных действий. Фейлон не то чтобы делал это сознательно: он лишь понимал, насколько ненужным ему теперь казалось то, что он создавал до сих пор и к чему стремился. Все альянсы, которые он заключал, рискуя репутацией, всё, ради чего наращивал силу и финансовую стабильность клана, пошло прахом после той единственной встречи. То, что Фейлон прочитал на лице Асами Рюичи, было хуже ненависти. Равнодушие. И одновременно — полная поглощенность другим человеком, сопереживание ему. Фейлон даже представить себе не мог, как смеет Асами смотреть на кого-то другого, да ещё и с такой искренностью, когда сам Фейлон жил им, дышал им, в течение нескольких лет. Переплавленные в неопознаваемое месиво чувства он предпочитал называть местью: не слишком продуктивным и арктически холодным блюдом, но тогда он полагал, что результат действительно стоит того. И теперь корабль его усилий — громадный, неповоротливый, со спущенными парусами — по самый нос увяз в горячих песках выжженной пустыни, которую Фейлон обеспечил сам себе. И то чувство, когда в сердце его вонзился гарпун, ушёл в глубину, а затем потянул назад — оно оставалось с ним на долгие месяцы. Похлеще пулевого шрама на груди. Быть может, лет десять спустя дыра начнёт медленно зарастать волокнами — не слишком чувствительными, но способными сделать хотя бы минимально целым. Но пока, помимо убаюкивания фантомной боли, не хотелось ничего. Разве что идти по горячим пескам куда глаза глядят, от всей души желая, чтобы за очередной барханной грядой показалось море. В поисках этого моря, сияющего, безмятежного, искрящегося, Фейлон подолгу зависал с трубкой в руках, и вытаскивала его в реальность только необходимость вновь и вновь выполнять свои обязанности в качестве главы «Белого змея». Способствовало этому и место, где он сейчас жил. Апартаменты на верхних этажах Башни самим своим существованием напоминали ему о работе, которую он должен исполнять и к чему не было никакой охоты. Помимо них, в Гонконге у Фейлона имелись два особняка в колониальном стиле — тот, где семья Лю жила до того, как меж ними наступил разлад, и «гостевой» поменьше, в котором Фейлон пытался укрывать Асами во время своего восстания против отца и брата. Сверившись с собственными внутренними ассоциациями, Дракон пришёл к выводу, что жить там, где произошла его личная трагедия, всё-таки лучше, чем на месте убийства дорогого ему человека. Так что последний год он с Тао продолжал жить в некотором отдалении от Башни — и наслаждался тем временем, что приходилось тратить на пути от дома до работы. Совсем как у обычного смертного, у которого существовало два агрегатных состояния: офисный планктон и планктон послерабочий, растёкшийся по дивану. Без его непосредственного руководства синдикат мог бы функционировать несколько месяцев, усилиями заместителя и усердных администраторов, но так не могло продолжаться вечно. Фейлон осознавал это, но с каждой попыткой вновь погрузиться с головой в работу отвращение к происходящему только росло. Теперь, с отсутствием перспектив, эта деятельность не несла в себе никакого удовлетворения. Пропало всякое желание расти над собой, как это было раньше, по выходе из тюрьмы. И даже осознание того, что у него кризис, не вызывало закономерного желания преодолеть его; он просто плыл по течению. Единственное, что ему оставалось делать, чтобы не соскользнуть на дно слишком быстро, это пытаться решать проблемы, результатом которых явилась его собственная пассивность. Традиция вскрывать подобные вещи на собраниях длилась, сколько Фейлон себя помнил. С подачи отца он принимал её как данность, хоть и сознавал, что несёт она в первую очередь опасность и никакой поддержки. Напротив, встречаться с представителями союзных кланов, главы которых знали ещё его отца, было проверкой для молодого мафиози, только начинающего постигать азы управления синдикатом. Бесчисленные пары глаз — распахнутых, скрытых очками, мутных, загадочных, полыхающих ненавистью — сверлили его на каждом заседании, на каждой полуофициальной сходке, и только неопытный юнец мог не почувствовать за вежливостью холодный рентгеновский расчёт. Постоянное прощупывание защиты на наличие изъянов было обычной мясорубкой, естественным отбором, пройдя который, кандидат терял мягкотелость и обрастал так необходимой здесь бронёй. И если раньше его партнёры вполне благодушно воспринимали маньяческий блеск в глазах Дракона (да пусть хоть детей ест, право слово, лишь бы его усилия оборачивались нам на пользу!), сейчас его пассивность вызывала только недовольство. Фейлон знал об этом и сам себя чувствовал британской королевой на поднадоевшем троне, фигурой почти марионеточной в своей бесполезности. Сейчас — как никогда раньше. Вот только его реакция в последнее время сильно притупилась. Он не желал думать о своих проблемах. И не то чтобы хотел делать с этим что-нибудь. Вот и сейчас, едва Фейлон подумал о работе, он ощутил настоедревшее донельзя дежавю. Когда он видел цель в своих действиях, а возможности, которые давала собственная должность, окрыляли, ему нравилось думать, что он достигает максимальной концентрации на рабочих делах за те секунды, что прозрачный пуленепробиваемый лифт доносит его до офиса компании, и на заседание является хладнокровным и полностью сосредоточенным, каковым и надлежало быть лидеру «Змея». Сейчас же участь невольного небожителя тяготила, а временные рамки сжимали стальной хваткой. Раздался сигнал телефона, и Фейлон с облегчением поднёс трубку к уху, прерывая поток тягостных мыслей. Звонил Люн Чойфай, его подчинённый, сейчас окопавшийся в Японии, и один из его немногих старых друзей. — Как твои дела? — спросил он, не ходя вокруг да около. — Я слышал, что ты не участвовал в паре ключевых встреч. Фейлон потёр ноющее колено. Последнее время ему было банально сложно подняться с кровати из-за приступов сонливости, и он часто пропускал понедельничные совещания. Но признаваться в этом не очень-то хотелось. Часто апатия настигала его во время рабочего процесса, в офисе. Дракону приходилось собирать в кулак всю волю, чтобы не пойти и не напиться прямо между переговорами. — Я не очень хорошо себя чувствовал пару раз, но сейчас всё нормально, — сказал Фейлон как можно более непринуждённо. — Ты знаешь, что недавно было очередное собрание? — Да н… нет, наверное, — осторожно ответил Фейлон. — Но Дядюшка Цан может принять решение вместо меня. — Он уже принял, Фейлон. Ты что, не в курсе? Сердце Фейлона беспокойно дёрнулось. — Сегодня Цан проводил собрание представителей Синдиката и поднял вопрос о переизбрании лидера «Змея», — продолжал Люн. — Больше сорока процентов проголосовали «за», а за оставшиеся десять будут бороться. Фейлон молчал. — Я знаю, этот год был тяжёлым для нас. Пришлось принимать неординарные решения, поступиться многим… Слыша это, Фейлон усмехнулся и покачал головой. Только Чойфай, с его деликатностью, мог подобрать такой мягкий синоним вместо «откровенных провалов». — Но ты же не собираешься оставить всё как есть? Только не говори, что это происходит с твоего ведома. — Нет, — ответил Дракон. — Не с моего. — Воспользуйся этим, поговори с ними, — беспокойно настаивал Люн. — Думаю, тебе пора сделать внушение своему руководящему аппарату. Поступить жёстче. Или же вновь завоевать их доверие. Я знаю, ты можешь и это. Если ты решишься принимать меры, я буду на твоей стороне. У тебя достаточно авторитета, чтобы продавить своё мнение. Держа трубку в руке, Фейлон торопливо стёр капельки холодной испарины со лба. Чувство опасности, которое свербило в мозгу, едва ли не попискивая, как таймер обратного отсчёта на взрывном устройстве, было смешанным, и это пугало. Теоретически, ему следовало немедленно начать шевелиться. Бездеятельность могла кончиться очень плохо для них. На практике же он чувствовал лишь облегчение — его наконец освободили. Пусть даже этой иллюзорной свободой были несколько метров до эшафота. — Фейлон, — вздохнул Чойфай, будто прочитавший его мысли. — Не думаешь же ты, что тебе выпишут отпускные и пожелают не болеть? Дракон фыркнул. И он, и Чойфай знали, что ни один босс мафии не уходил с поста раньше положенного срока по своей прихоти. — Не думаю. Но ты не представляешь, какое искушение я испытываю махнуть на всё рукой, — с чувством выдохнул он в трубку. — Это будет очень рискованно в твоей ситуации. У тебя не получится уйти вот так, когда весь директорат кипит праведным гневом. — Я знаю, — тяжело выдохнул Дракон. Он понимал, что совершил слишком много просчётов для безоблачного ухода. Выбрал не ту тактику с самого начала. Гарантией его безопасности была только дисциплина. В первую очередь — само-. Безупречная. И сейчас ему больше ничего не оставалось, кроме как пожинать плоды. — Держись, — сказал Люн. В трубке запищало. — Я так устал, — прошептал Дракон. Он даже не был уверен, что говорит это вслух: лишь шевелил губами, постепенно опуская голову к столешнице. — Я больше не могу. В самом деле, и какого чёрта он взбирался на верхушку этого айсберга, если он изначально был ему нахер не нужен?.. «Какая прелесть, — голос, поселившийся внутри него, тембрально ничем не отличался от Асами Рюичи. Как символично. Именно он понукал Фейлона каждый раз, когда тот достигал очередного дна. — И этот человек руководил массами… Тебя, с таким распиздяйством, вынесут отсюда только вперёд ногами. А потом — твоего любимого воспитанника. На него уже идёт охота. И ты сам виноват.» Едва сдержав гнев, Фейлон потянулся к антикварной опиумной трубке, которая стала его подругой и приятельницей весь этот год, но в последний момент отвёл руку и до боли сжал кулак. «Заткнись! — яростно парировал Фейлон. — Заткнись, заткнись, заткнись! Я найду выход!» Он открыл страницу браузера с привычным интерфейсом и ввёл пароль удалённого доступа в соответствующее поле. Как ни странно, у него ещё было время на то, чтобы выкачать нужные данные из внутренних ресурсов синдиката. Но он прекрасно знал, что счёт шёл на минуты, и его заместитель был обязан дать распоряжения службе кибербезопасности буквально сразу, как только объявил Фейлона, по сути, персоной нон-грата в собственной группировке. «Впечатля-яющие провалы в интеллекте, — возмутился внутренний голос. — Какого хрена ты делаешь? Разве дадут тебе пустить ко дну такую глыбу? Это, как ты любишь говорить, дело твоего отца, и портить его — себя не уважать. Если раньше тебя презирали, то сейчас возненавидят». — Я не собираюсь ничего портить, — отвечал вслух Фейлон, не заботясь о том, как безумно выглядит. Он зашёл в нужную директорию и нажал на кнопку «копировать». — Так, немного позаимствую кое-что. На трубке, которую он предусмотрительно поставил на беззвучный режим, настойчиво мигал индикатор звонка. Естественно, те, кто хранил лояльность Дракону, были ошарашены таким поворотом. Безостановочно пищали входящие смс и автоответчик, а почтовый клиент пестрел панически срочными уведомлениями, которые уже никто не собирался читать. Фейлон поглядел на имя контакта и решил ответить — не отмалчиваться, а сказать всем, что они хотят слышать в такой момент. — Я освободился, как только смог, — Красный Жезл*, самый совестливый и инициативный, начал сразу с места и в карьер. — Что же вы творите, дай ло*! Почему вы молчите? Почему бездействуете? Вы знаете, что за вашим домом установлена слежка? — Узнал только что, но этого стоило ожидать, — отвечал Фейлон, опуская самое главное. Он опасался, что голос его будет дрожать или выкидывать иные фортели, но он был философски-спокойным. Даже печальным. Раздался предупреждающий писк. Фейлон вгляделся в уведомление на экране монитора: «Сеанс завершён. Ваша учётная запись заблокирована.» — Ну вот, — констатировал он. — Парни сработали быстрее, чем я думал. Наверное, Камвай тоже это услышал и забеспокоился — даже, как Фейлону показалось, искренне. — Цан не остановится на этом, дай ло, вы ведь знаете. Вам надо собирать манатки и уматывать отсюда, пока не произошло что-нибудь нехорошее. Но это уж как вы скажете. Может, поставите Цана на место? Подавите бунт в зародыше. У вас получится. Мы ведь ещё в состоянии оказать сопротивление. Фейлон молчал, лихорадочно собираясь с мыслями. Концентрироваться было очень тяжело; его безумно тянуло обратно, в сон, в блаженную пустоту бездеятельности. «Подумай хорошенько перед тем, как побежишь покурить. Люди готовы бесплатно рвать задницу ради тебя. Неужели ты сдашься? Самому от себя не противно?» — Знаешь, — сказал он, тщательно подбирая слова. Ему нужно было как-то обернуть в свою пользу собственные слабости. — Если уж думать о подавлении бунтов… Сейчас я склонен сначала отступить, переждать, а потом уже бить. — Залечь на дно, босс? — переспросил немного недоверчиво Камвай. Видимо, он до последнего настраивался на то, что они будут давать отпор, и сейчас лишался шанса выплеснуть адреналин. Фейлон облизнул губы. — Да, — сказал он решительно. — Так будет лучше. Но чтобы это сделать, чтобы всё получилось, вы должны отбросить обиды и предрассудки и найти мне Йо. — Серьёзно? Эту крысу? Да он даже глазом не моргнул перед тем, как обойти вас. Мы могли бы найти вам лучших людей, которые позаботились бы о вашей безопасности. Фейлон задержал дыхание, призывая на помощь остатки своих внутренних ресурсов. — Серьёзно, Камвай. Поверь, мне тоже нелегко об этом вспоминать. Но в кои-то веки я хочу, чтобы его связи и предпочтения послужили мне на благо, как бы мы к этому ни относились. Я не смогу покинуть дом, пока мы с ним не поговорим. Мне нужно кое-что забрать. И передать ему. Поэтому постарайся обеспечить нам безопасность. Хотя бы до вечера. — Как скажете, дай ло. Те несколько свободных и относительно безопасных часов, которые ему оставались, Фейлон решил провести в компании финансовых работников. Больше восьмидесяти процентов капитала, принадлежащего «Белому змею» и лично Фейлону, крутилось в подпольных банках, замаскированных под магазины по продаже чаёв или телефонов, но его интересовал, в первую очередь, респектабельный HSBC, где Фейлон арендовал ячейку. Нужно было срочно переместить туда документы, которые касались исключительно Тао и до сих пор лежали в домашнем сейфе. Ведь сейчас и собственный особняк нельзя было считать надёжным. В его отсутствие туда мог проникнуть кто угодно — с применением силы или под благовидным предлогом. После «Банка Гонконга» он планировал лично встретиться с парой людей, которые могли обеспечить им с Тао возможность безопасно покинуть страну: если не самолётом, то по воде. Он не знал, дадут ли ему уйти из особняка второй раз за сегодня, поэтому стоило ловить момент. «Что, зашевелился? Ты так мило прикрываешь горящую задницу», — ехидно осведомилась совесть. Фейлон велел ей заткнуться и мрачно промолчал. Да, он был во всём виноват. Да, у него имелись свои идиотские причины и слабости. Но теперь рефлексировать было поздно. Фейлон удостоверился, что на последующие два-три часа его домочадцы будут в безопасности, попросил подать автомобиль к главным воротам и вскоре отбыл — молчаливый, взвинченный и совершенно подавленный свалившимися на него новостями. Время, как это бывает при сильной загруженности, текло вдвое быстрей обычного. Фейлону везло. Несмотря на спешно назначенные встречи, ему удавалось быть убедительным и красноречивым — особенно при демонстрации щедрых денежных сумм. В целом, дела складывались неплохо, и вернулся он достаточно обнадёженным, но при этом каждый диалог, каждый час ожидания и просчитывание вариантов вытянули из него последние силы. Когда полдня спустя автомобиль вновь подъехал к воротам особняка, Фейлон смотрел на них чуть ли не влюблёнными глазами: безумно хотелось снова оказаться дома, закрыть окна, лечь и расслабиться. Увы, теперь, чтобы прийти в норму, было недостаточно нескольких часов сна. Благо, пока это желание держалось на отметке «покурить», а не «принять что-то пожёстче». Он почти бегом вошёл в свою комнату, ставшую для него чуть ли не единственной цитаделью на эти месяцы, и начал рыться в ящиках стола в поисках проверенной годами смесью табака, китайского гашиша, трав и чистого опиума. Фейлон щедро набивал ею и домашнюю трубку, и сигареты ручной скрутки, которые носил с собой. В последнее время, особенно по выходным, он курил столь интенсивно, что мог прикончить половину запасов к середине недели. Вот и сейчас очередной полиэтиленовый пакетик подошёл к концу, а Фейлон нуждался в большем. В столе, который он перетряс сверху донизу, было пусто. Фейлон в раздражении потянулся к нижнему отсеку комода, перетрясая ворох одежды. Он проверил под матрацем, под кроватью — мало ли, вдруг пакет соскользнул на пол между досок — но его заначки на чёрный день пропали. И об этом совершенно не могла знать прислуга. Простодушные филиппинки, из которых состоял почти весь штат, не были до такой степени вхожи в покои Фейлона. — Ну это вообще из ряда вон, — воскликнул он, распахивая дверь, и направился в комнату воспитанника. Гнев уже клокотал в груди тёмной волной, и Фейлон не мог его контролировать, хотя ещё недавно занимался делами Тао и хотел лишь, чтобы эта авантюра, состряпанная в ускоренном режиме, прошла гладко и им удалось скрыться. Фейлон не слишком нагружал Тао домашними делами, и сейчас тот, по обыкновению, сидел за компьютером. — Господин Фей? — только и успел сказать он. Дракон взял его за плечо и развернул к себе вместе с креслом. — Ты ведь понимаешь, почему я пришёл, — негромко и раздельно проговорил Фейлон. — А я считал тебя примерным ребёнком. — Что случилось? — спросил Тао недоумённо. Фейлон уставился в его невинные глаза и разозлился ещё больше, хотя понимал в глубине души, что ребёнок не может настолько артистично играть. — Это я должен тебя спросить. Кое-что пропало из моей спальни, и мне кажется, ты знаешь, о чём я. Тао отводил взгляд, покусывая губу. «Будет врать. Или отмалчиваться до конца», — решил Фейлон, и взгляд его практически заледенел. — Ты плохо оправдываешь мои ожидания, Тао, хоть и говоришь, что любишь, — едва сдерживая бешенство, произнёс он. — А я так стараюсь, чтобы мы жили в покое и достатке! Не требую от тебя ничего, что тебе не нравилось бы, холю и лелею. Когда я прихожу домой, я хочу лишь успокоиться и расслабиться. Но ты лишаешь меня такой возможности. И это после всего, что я для тебя сделал. — Вам это вредно, господин Фей! — воскликнул Тао, морщась: Фейлон слишком крепко держал его. — Вы не можете столько курить!.. — Могу и буду, сколько хочу, бессовестный ты мальчишка. Это моё право. Куда ты дел табак? Тао покачал головой и побледнел ещё сильнее. — Не скажу, — пролепетал он. — Если хотите, можете наказать меня! Можете даже… Фейлон не стал дослушивать: больно стиснул его подбородок, сощурился — и внезапно отпустил, направляясь прочь из комнаты. Цан Вайхэй вздохнул и опёрся о подлокотник кресла. Он сидел в кабинете одного из последних «упорствующих» — руководителя «Белых Лилий», которые поддерживали Лю Фейлона, а тот смотрел на него почти неприязненно. — Ну что же, Чунлун. Я не хотел выставлять твоего любимчика в неприглядном свете, как не хотел и злить тебя, но открыть вам истину — более достойная альтернатива, чем погрязать в неведении, не так ли? Я понимаю, он помог вам и понравился как человек — я не отрицаю его обаяния. Лояльность — это очень хорошо. Но нужно вовремя открывать разум фактам. Он сделал незаметный жест, и один из его телохранителей, до этого стоявший у порога, вошёл в кабинет и положил на стол несколько пакетов с измельчённой травяной смесью. Цан развёл руками. — Последнее доказательство, которое может вас убедить отдать свой голос, раз уж вы позволяете себе пребывать в неведении относительно истинных привычек Лю Фейлона. Это не временная хандра и не ухудшившееся здоровье. Причина гораздо банальней. Хо Чунлун нахмурился и выпрямился в кресле. — Почему я должен вам верить? — О, это просто, — Цан сощурился от удовольствия. — Я попросил своего личного доктора, господина Чена, навестить Фейлона, пока тот удачно отсутствовал, и он позволил себе чуть-чуть побеседовать с его юным воспитанником. Кто ещё знаком с каждым схроном в доме, как не мальчик? Говорят, Фейлон регулярно брал его к себе в кровать чуть ли не с детства. Чену доверяют, и стоило только копнуть наболевшее, оттуда полилось фонтаном. Юный Тао охотно принёс то, что счёл достаточно губительным для здоровья Лю Фейлона. Хо открыл один из пакетов, поддел содержимое пальцем и поднёс к носу, хоть всё и без того уже было понятно. — Вот так вот, друг мой. Запрет, который столь легко нарушить, — с показным сочувствием произнёс Цан. — Каков шанс, что Фейлон возьмётся за ум при этом раскладе? Я думаю, маленький. Предел прочности, мой друг. У каждого человека он свой, а у Фейлона он всегда был не очень большим. Надави на любовь, прищеми гордость — и вот уже травма на всю жизнь. Месть, осуществить которую грамотно могут единицы. Ну, так что скажешь? ***