В погоне за драконом

Когда Фейлон впервые пришёл в себя, его настигла жесточайшая ломка. Было так худо, что он не мог соображать. Боль — мышечная, зубная, любая, которая только существовала в теле — вгрызалась в него словно капканом. Организм совсем не хотел функционировать сам, без такого желанного допинга, и исходил на сопли, слюни и иные жидкости. Потом капельницы, под которыми он лежал, сделали своё дело: вероятно, в них добавляли препараты, способствующие облегчению симптомов. Понять, что с ним происходит, в принципе, мог любой врач — по результатам анализов. Примерно тогда же Фейлон впервые задумался о том, что заработал серьёзную зависимость от своего безобидного курения. Теперь же каждая клеточка его организма ныла и орала о опийной недостаточности. А потом он подумал о чём-то ином, кроме себя. Сначала — до чего он докатился, потом — о Тао, и стало совсем невмоготу. Теперь он как никогда понимал, что его воспитанник был прав, даже совершая вроде бы неблаговидный поступок. Разве он не сделал бы то же самое, видя, во что превращается близкий ему человек? И что могло быть хуже — расстаться так некрасиво, с грузом вины на душе и, возможно, навсегда? Чувство стыда и отвращения к себе и стало тем стержнем, который позволил Фейлону начать выкарабкиваться. И, хоть он был слаб и полностью дезориентирован, постепенно ему удалось заставить себя мыслить логически (в то время, пока он не содрогался от боли) и восстановить в памяти цепочку недавно произошедших событий. Он вспомнил, что рассказывал Йо о своих планах и поручил ему увезти Тао из Гонконга, а сам… Детали штурма его особняка и последующей драки вспоминались смутно и как сквозь вату, а вот собственная беспомощность убивала просто наповал. Фейлон не знал, что сейчас происходит с Тао. Где он. Жив ли он. Что случилось после того, как Йо чисто теоретически вывез его с территории «Белого змея». И, как ни печально, он не мог ничего сделать. Скрывать свою личность, сваливая всё на потерю памяти, было бессмысленно: вместе с ним, как он понял, в больнице лежали ещё несколько раненых. Фейлон не знал, кто они — его сторонники или же те, кто на него нападал, поэтому покорно представился, как только смог внятно изъясняться. С этого момента отношение к нему в корне поменялось. Конечно, перед ним не лебезили и не заискивали: он ведь был не в «своей» клинике с прикормленными врачами. Не показывали страха открыто: в больнице по такому случаю дневали и ночевали полицейские. Разве что только совсем молоденькие медсестрички могли шарахнуться от его движений. Но с ним перестали нормально разговаривать, входить в положение. Прекратили давать обезболивающее сверх требуемой нормы, если терпеть становилось невыносимо. К нему приставили молодого, совсем зелёненького — Фейлон по голосу слышал — интерна, медбрата или, может быть, санитара. В случае чего-то непредвиденного он должен был обязательно сообщить врачам и полицейским, которые находились тут же, в больнице. Но, как это часто бывает с молодыми работниками, он не спешил слепо следовать должностной инструкции и разрывался между чувством жалости и соответствием служебному положению. Он долго мялся, наблюдая, как Фейлон стонал и метался по койке, но потом не выдержал, подошёл и склонился над подушкой. — Воды? — Телефон, — прохрипел Фейлон вместо ожидаемого «таблеток», — дайте телефон. — У меня нет таких распоряжений, — пробормотал юноша, так и не успев заменить фразу на нечто более подходящее ситуации. Фейлон выдохнул и откинулся на подушки. — Разве я не имею право на один звонок? — резонно заявил он. — А ведь я ещё не в полиции, это больница, насколько я могу понять. Последующее молчание парня было весьма красноречивым. Фейлон покачал головой и тут же схватился за висок. — Кто я у вас там — подозреваемый, потерпевший? — не сдавался он. — Даже если я — такой особый случай, вы можете дать мне убедиться… — Попросите об этом завтра. Поймите, я не уполномочен… Требуется специальное разрешение Бюро… — Разрешение Бюро? Я и так уже потерял… сколько я нахожусь тут? — Четвёртый день, — с неохотой ответил парень. — Из-за моего бездействия могут пострадать дети, — тихо добавил Фейлон, так же отвернувшись к двери, а потом машинально оглянулся. — Дайте, кто узнает? Тут всё легально. Мне сложно планировать заговоры у вас на глазах. Рука его — не прибинтованная ничем, не закованная, наугад метнулась к поясу парня, ощупала карман форменного халата, металлическую табличку с именем. Тот вздрогнул и перехватил запястье Дракона, от неожиданности даже выругаться забыв — перепугался, скорее всего. Фейлон, не удержавшись, усмехнулся, мотнул головой и отстранился, разжал пальцы. На время он прекратил попытки добиться внимания персонала, понимая, что, скорее всего, они действительно имеют какое-то распоряжение не допускать пациента до любых средств связи. Вместо этого он постарался сосредоточиться на запоминании малейших деталей происходящего вокруг. Ведь каждая из них впоследствии, в отсутствие так важного сейчас зрения, могла сыграть ему на руку. Дракон спасался тем, что, как только оставался один, мысленно высчитывал расстояния между дверью, окном и кроватью. Как показало банальное тактильное исследование, Фейлону достался отнюдь не вип-бокс: гладкие стены, крашенные поверх побелки, холодная железная койка, напротив окна — стол, в двери — зарешечённый стеклянный иллюминатор. За время своего пребывания здесь он успел выучить график прихода врачей, названия лекарств и имена охранников. Обработанные инструктажом медсёстры совершали свои нехитрые процедуры в тягостной тишине: сменяли бельё, выпаивали таблетки, ставили уколы и капельницы. Потом приходили врачи, а после утреннего обхода начинался приём посетителей. Во второй половине дня к ним в отделение частенько захаживали полицейские, большей частью — следаки. Из их разговоров Фейлон сделал вывод, что пострадавших, не слишком заботясь о том, кто с кем конфликтует, для удобства разместили в соседних палатах. Они были частью спецблока для заключённых и охранялись вдвойне. Дракон понимал, что к нему придут за информацией, и это случилось гораздо раньше, чем он того ожидал. Просто однажды, после обеда, едва он успел отставить в сторону тарелку, дверь его палаты открылась, и послышались уверенные шаги. Фейлон невольно выпрямился. Он не успел встать из-за стола, но сейчас подумал, что так даже, наверное, лучше, и остался на месте. Ладони его застыли на белой пластиковой поверхности. Неровно остриженные волосы, едва закрывавшие ворот больничной пижамы, спутались и раздражающе тянули, зацепившись за пуговицу сзади. Но сейчас, когда влияние внешнего стресса перевешивало всё, сигналы собственного тела воспринимались вяло, словно через толстый слой ваты. — Господин Лю, — послышался смутно знакомый голос. — БКР*, неофициальный визит. Фейлон закусил губу, призывая на помощь все резервы своей весьма капризной сейчас кратковременной памяти. — Господин Чан. Узнаю ваши манеры даже не глядя. Чан Тиккей был главным инспектором* бюро криминальной разведки полиции Гонконга. Они были знакомы поверхностно, но довольно давно — как люди, чьи административные сферы влияния периодически пересекались. При этом каждый считал другого откровенной стервой и строил линию поведения соответственно. Инспектор усмехнулся и подошёл ближе. — Что же, господин Лю. Даже несмотря на то, что расслабляться с помощью алкоголя нам противопоказано, я постараюсь отметить этот день как следует. Например, с женой. Вопрос читался на лице Фейлона даже невзирая на повязку на глазах, и Чан с удовольствием продолжил: — День вашего досрочного задержания, конечно же. — Я уже задержан? — произнёс Фейлон, стараясь сохранять спокойствие. Его самые худшие прогнозы сбывались на глазах. — Я полагал, что официально нахожусь тут в качестве потерпевшего. Произошло нападение на меня и моих людей… — Ах, оставьте. Это всего лишь предлог для того, чтобы заняться вами, раз до сих пор вы столь настойчиво избегали встречи. — Может быть, потому, что я не давал повода? — Отнюдь. Но мы не могли собрать достаточно улик для предъявления вам обвинения. Сколько раз мы встречались, но безрезультатно. Вы выходили из участка без препятствий. Но вот вы так нежданно явились сами, и мы не могли отказать себе в удовольствии расследовать дело пристальней. — Охотно верю, — ядовито заметил Фейлон вполголоса. Инспектор благосклонно это проигнорировал. — Рад, что сопереживаете нам, господин Лю. Мы ведь не могли не попросить вас задержаться. И недели не пройдёт, как вас пригласят на душевную беседу. Сразу по выходу из больницы. Со всеми почестями, не волнуйтесь. Фейлон молчал — упорно, почти угрюмо, как бы давая понять, что не поддержит игру. Потом слегка поднял руку. — Могу я узнать тему этой беседы, господин главный инспектор? Чан развеселился. — Знаете, когда я впервые посещаю задержанных, я поражаюсь. Ведь передо мной умные люди, выпускники престижных вузов. Но каждый раз они начинают вести себя как умственно отсталые. И резко перестают понимать, что же такого противозаконного они совершили. Прямо мистика! Как дети малые! Фейлон молчал. — Вам нравится считать себя невинной овечкой, господин Лю, но это далеко не так. Вы можете сказать, что раньше вы были очень молоды и не выбирали наставников. Но и по чужой указке можно сделать достаточно такого, за что не зазорно будет похоронить вас за решёткой до конца дней. Вы хорошо выполняли задания. Ответственно подходили, скажем так. И делали это много раз, не особо задумываясь, может быть, вы совершаете тяжкое преступление, которое карается по всей строгости? Фейлон продолжал лихорадочно размышлять, и мысли эти становились всё более тягостными. Чан однозначно говорил о его работе наёмным убийцей под началом Янцзу. Потом Дракон перешёл на уровень выше, так что марать руки кровью ему приходилось только в самом начале. Лилась она обильно, что и говорить. Но можно было отвертеться, если не ставить никого в известность. Ну, самое малое количество людей. Могли ли они каким-то образом расколоться? Да что там, инспектор сейчас как по бумажке читал. Ему кто-то намекнул об этом, и не раз, не одним словом. — Знаете, почему у нас стали крепнуть подозрения? — продолжал своё выступление Чан. — Из-за общительности некоторых людей рядом, за стенкой. А работа у нас тяжёлая, нудная. Целыми днями собираем доказательства. По крупицам. С миру по нитке. И уходят на это порой годы. Годы — на одного подозреваемого! И тут на Арсенальной перевернулся грузовик с уликами и свидетельскими показаниями! Фейлон почувствовал, как спина его окончательно каменеет от напряжения. — Начнём с малого. Взять, к примеру, казино, которое вы периодически открываете на лайнере, «Золотая Баухиния». Вроде бы все знают, что это происходит не в наших территориальных водах, и, следовательно, вы чисты как слеза ребёнка. А если кто-то утверждает, что данная схема используется вами для отмывания денег? Фейлон поёрзал на стуле. — Воот, это уже серьёзнее. Вы же всё понимаете и знаете закон не хуже, чем я. Это только первые пятнадцать лет, которые могут вам дать в случае подтверждения показаний. Или полном невмешательстве с вашей стороны. И мне на вашем месте было бы очень страшно, начни мы копать под ваши компании, сопоставлять их официальную прибыль, анализировать логистику, списки экспортируемого сырья… Сами знаете: фармацевтика — специфическая отрасль. Требующая контроля, перепроверок и чистых рук. — Он вздохнул. — Иначе пятнадцать лет могут плавно перетечь в очень, очень долгий срок. Дракон откинулся на спинку стула и неторопливо, издевательски захлопал в ладоши. — Тысяча долларов из моего кармана, — сказал он. — Мы смотрели новости, и я проспорил одному из своих наставников, предположив, что вы репетируете перед каждой вашей речью. Ведь она так похожа на спектакль. С максимумом драмы. Оказывается, нет. Это — чистый экспромт… Чан хмыкнул. — Я советовал бы вам не испытывать терпение стражей правопорядка, господин Лю. Возможно, вы ещё на что-то надеетесь. Но времена, когда триады держали в кулаке гонконгскую полицию, давно прошли. Моя цель — разъяснить вам ваше сложное положение, а ваша — вести себя соответственно, если желаете его облегчить. Фейлон тяжело вздохнул. — Господин главный инспектор. Мне бы надо парировать любой ваш аргумент только через адвоката. Но я скажу вам вот что. Я давно взрослый мальчик и осознаю свои действия. На мне всегда висела тонна чудовищного дерьма, и сделать что-либо с его весом никак не удастся. Даже если здесь появится мой защитник, взмахнёт палочкой и пообещает превратить дерьмо в пух. Эти игры довольно бессмысленны. Даже если я полностью сдам всех и вся и признаю свою вину. Поэтому заканчивайте поскорей. Я хотел бы сэкономить силы для официального допроса. — Что ж, ваше право, — улыбнулся Чан. — Желаю вам всяческих удач и до встречи после выписки. Сжатые судорожным замком пальцы Фейлона тихо хрустнули. Инспектор развернулся, скрипнув кожаными туфлями, и направился к выходу. А потом хлопнула входная дверь. Фейлон вновь остался один. *** После долгожданной физической нагрузки, свалившейся на него вчера как снег на голову, каждая мышца в теле Акихито пела, совесть молчала, а с лица не сходила идиотская улыбка. Наутро Асами и Йо куда-то направились, Тао, по обыкновению, спал допоздна, а сам Акихито, пользуясь всеобщим отсутствием, решил развеяться и погулять. Всё равно Тао будет дуться, а потом сидеть в интернете и не выходить из номера до упора, пока его силком не потащат перекусывать. Думая так, Акихито неторопливо спустился на лифте, вышел на улицу, и тут его отвлёк телефон. Звонили коллеги с работы, которые очень хотели поднапрячь его в отпуске. В итоге Такаба уже минут десять крутился напротив зеркальной стены у входа в отель, пытаясь отбояриться от такого неуместного сейчас задания, и заодно раздумывал, как бы похитрее закрыть воротником рубашки сочный засос на шее. С горем пополам завершив разговор и обещав перезвонить шефу, Акихито в последний раз полюбовался на своё отражение и лениво порылся в карманах в поисках мелочи. Захотелось по-простецки, как в старые добрые времена, затариться мороженым, напитками, усесться на скамейку в ближайшем парке и всё это съесть, пялясь на девчонок и играющих детей. Некое смутное вышмыгивание из-за вертящейся стеклянной двери, на которое сработал профессиональный рефлекс, папарацци сначала решил игнорировать: мало ли каких болонок выскакивает на улицу, обгоняя хозяйку. А потом он обернулся, и перед мысленным взором развернулось подсознательно задавленное дежа вю… — Ну, и какого ты делаешь, скажи мне? Куда собрался? — вопрошал возмущённым беззвучным шёпотом Такаба секунды спустя, держа мальчишку за шиворот. Ну ни фига же себе «спал»! Тао был в полном походном обмундировании: кожаная сумка с длинным ремнём (Акихито собственноручно презентовал её Тао после приезда), кроссовки, лёгкая ветровка, несмотря на жару, капюшон, надвинутый до самого носа… Акихито, слишком возмущённый, чтобы быть гуманным, встряхнул его, как кутёнка. — Значит, так мы исполняем наказы Фея-сама, да? На него смотрели непривычно злые, сверкающие глазёнки. Такаба мог бы поручиться, что из кармана сейчас возникнет складной ножик. А ведь сущий младенец… и ничего не подумаешь такого. И не думалось — после того разговора по душам, когда Тао, казалось бы, всё понял. Воистину, «с кем поведёшься». — Пусти, я не останусь здесь, отпусти! — Стараясь выдернуть руки из затянувшегося петлёй ремня, Тао отбрыкивался так отчаянно, будто видел перед собой не Акихито, а налётчиков, которые взорвали их с Фейлоном особняк. — Вы должны были спасти его, а вы только сидите на месте! А мне вообще ничего не говорите! «Можно подумать, мне что-нибудь говорят», — с горечью вздохнул Акихито, но смолчал. Уворачиваясь от чувствительных пинков, фотограф ощутил прилив острой беспомощности и бессмысленности всех своих прошлых попыток воззвать к его разуму. Такаба огляделся по сторонам — не дай бог, увидит кто из служащих или наёмников Асами, — зашвырнул мальчишку в холл и с максимально демократичным выражением лица потащил к лифту. Тут же вылетели из головы и такие редкие сейчас моменты близости с Асами, и куда он, собственно, планировал идти. Смазанный опасениями и страхами маховик закрутился снова; Акихито так и чувствовал, как его сносит в область спонтанного и он теряет контроль. Тао же плакал до самого их этажа: не в голос, но слёзы так и текли по щекам от обиды. — Что бы ты ни делал — только со мной, слышишь? — Такаба и не помнил себя таким расстроенным и взвинченным. — Мало тебе было того, что я пообещал? — Я помогу ему! Я бы доехал один, я сумел бы! Я не такой маленький, как вы все думаете! — Тебя бы задержали без сопровождения в аэропорту, если ты собирался именно туда! Отправили бы обратно с позором, — Акихито уже отпирал дверь номера и волок беглеца к своей комнате. Благо, оба мужчины отсутствовали с самого утра, взамен нашпиговав охраной каждый квадратный метр, и в кои-то веки можно было сравнительно безнаказанно скандалить. — И хорошо, если бы тебя отправили сюда, — с нехарактерной для него зловещестью добавил Такаба: он прекрасно знал, о чём говорил, после недавних приключений и всего подслушанного у Асами. Он не стал слишком сгущать краски: в конце концов, ему было жалко Драконова любимчика. Но, чёрт возьми, как же это бесило. Если бы он, не приведи боги, проморгал бы сегодня Тао, это «вышибли» мгновенно стало бы реальностью. Буквально швырнув Тао на кровать, Акихито попятился, потирая растянутые мышцы у локтя и лихорадочно вспоминая об азах медитации. А когда нашёл в себе силы и посмотрел на Тао, тот сидел смирно. Пальцы его крепко стискивали сумку, а глаза были полны слёз. — Какого чёрта тебя понесло именно сегодня? — уже спокойней сказал Такаба. Тао шмыгнул носом. — Я прочитал новости… Акихито бросился к лэптопу и открыл недавно закрытые вкладки. Покусал губу и нажал на общий тэг, отслеживая всю колонку по тематике, и даже подпрыгнул от неожиданности. — Итицкая сила, — пробормотал он невольно. Тут было от чего подпрыгивать! В одной из свежайших новостей (на которые он просто забил сегодня, понадеявшись на сознательность Асами) писали, что после шквала звонков от СМИ и иных заинтересованных лиц представители Бюро криминальной разведки Гонконга планируют провести пресс-конференцию на территории больницы и осветить наиболее злободневные вопросы, посвящённые борьбе с преступностью в целом и конкретно этому случаю. Он обернулся к Тао и только головой покачал. — И ты хотел попасть туда? Тао глянул на него с видом глубоко оскорблённого в лучших намерениях человека. — Попытался бы уж как-нибудь… — Да я уж вижу!.. — иронически воскликнул Акихито. Акихито почесал подбородок. И правда, инфоповод был знатным. Конечно, первым и единственным там не стать, да и бессмысленно: местные уже слетелись туда, как стая стервятников. Но это и хорошо, если цель — не выделяться, а, наоборот, быть маленьким и незаметным, воспользовавшись шумихой. Хотя, конечно, пацана туда фиг пропустят, разве что в менее охраняемые отделения, а вот журналиста с аккредитацией — дважды два, кстати говоря. Да и сама конференция — лишь предлог получить пропуск и законно проникнуть в больницу, а, возможно, и в святая святых, где находится Фейлон. Вдруг в закрытые боксы — или где он там сейчас — пустят прессу. Главное, что они успевают по времени! — Слушай, такой маленький, а уже первоклассный манипулятор! — воскликнул Такаба, осознав, что по уши завяз в этой авантюре, мысленно простроив парочку планов. А ведь ещё несколько минут назад он считал это несусветной и невыполнимой глупостью. — Я не манипулировал, — прохныкал Тао. Кажется, он здорово на него обиделся. — Да какая уж разница! — не выдержал Акихито. Со слегка нервной улыбкой он записывал телефон, по которому надо было звонить, чтобы получить аккредитацию на конференцию, и саму дату её проведения. — Не зря, видно, мне сегодня позвонили с работы. Всё равно к шефу на поклон, не с одним, так со вторым. Эх… Была-не была… Решимость Акихито отправиться в путь окончательно сформировалась тогда, когда утихло последнее «прости» и Тао был вновь водворён в свою комнату, более-менее понимая, на что надеяться. Хотя и создавалась видимость свободы, Акихито знал: с них, как с самых беззащитных, по негласному указанию Асами Рюичи не спускают глаз. За Такабой меньше следили только потому, что уверились в его здравомыслии (три раза ха-ха!). И теперь им представлялся полноценный шанс в этом разочароваться. Рюкзак, в который Акихито уже заканчивал впихивать вещи, был вместительным. Он не раз спасал своего хозяина из непредвиденных ситуаций, служа хранилищем для фонарика, громоздкого аккумулятора, камеры, а порой, если Такаба выезжал на съёмки за город, в него вмещался термос и целый обед. Сейчас туда отправились запасная пара белья, футболка и — хоть бы Асами не вздумалось к нему вот так не вовремя заглянуть! — удостоверение с паспортом и молниеносно сделанной аккредитацией. Было страшно даже думать, в какой позе рака придётся отрабатывать эту услугу шефу, но Акихито чётко понимал: случись что-то подобное с Асами, он сделал бы то же самое ни минуты не раздумывая. Помчался бы за ним, на помощь, какой бы палкой в колесе она ему ни была, — уговаривал он сам себя, — ведь Асами с Йо не могут сейчас углядеть за всем. Акихито предполагал, что они будут браться за дело серьёзно, и спонтанными сборами в одиночку это не ограничилось бы. Тогда как Фейлону — тут он был согласен с Тао — могло требоваться простое уверение в том, что мальчишка жив и всё прошло хорошо. За самим Акихито, в кои-то веки, не гонялись ни полиция, ни якудза, поэтому он мог позволить себе подобную маленькую глупость. И Асами не оторвал бы ему голову… по крайней мере, парень очень на это надеялся. Он положил в потайной карман рюкзака кредитную карточку с заначкой, маленький, помещающийся в кулаке диктофон, и сборы были завершены. Акихито посмотрел на часы и выскользнул в коридор, ощущая себя шпионом на собственной территории. Лампочки, встроенные в настенные панели, горели тускло, — эти дни свет был притушен, чтобы не действовать на нервы. Украдкой, идя на цыпочках — лишний раз не скрипнуть! — он шёл к центральной двери, то и дело останавливаясь на полпути, и на мгновение застыл у смежной комнаты, где обычно находились Асами и Йо. Хотя там стоял вместительный диван, Такаба сильно сомневался, что кто-либо из мужчин позволил бы себе праздно на нём валяться. Ну, ничего, теперь и ему предстоит пара дней — это точно — интенсивной умственной и физической деятельности. Уж побегать-то придётся, как и посоображать… Ещё немного времени у него ушло на то, чтобы расслабиться, насколько можно, сделать выражение лица побеспечней и, напевая подвернувшуюся на ум песенку, нести эту маску до самого выхода. На первом этаже он во все тридцать два зуба улыбнулся портье, игриво махнул рукой плотному дядечке из охраны и быстрым шагом припустил к ближайшей станции метро. Часа два он будет вне подозрений. Судя по прогнозу погоды на вторую половину дня и расписание самолётов, рейс на Гонконг не должны были отменить. Минут двадцать пришлось простоять в ожидании поезда, сорок — пронервничать в самом вагоне, которые показались ну ооочень долгими, и вот Такаба уже слонялся по второму терминалу аэропорта Нарита. Примерно через четыре часа он приземлится в Гонконге — и воспоминаниям о беззаботном перемирии придёт конец; он снова ступит в свой персональный ад, теперь уже по собственной воле, чтобы, по иронии судьбы, спасти оттуда самого хозяина этого кошмара. Только… удастся ли, как обычно, действовать, не думая о лишнем, и быть хоть чем-то полезным? Ведь, если сказать честно, сердце не вылезало из пяток всё то время, пока он стоял в очереди, покупая билеты и молясь, чтобы ему не пришлось непредвиденно задержаться здесь. Но, благо, ничего не закончилось, не сломалось, он никуда не опоздал, и вскоре билет был у него в руках. А всю дорогу от стойки регистрации к залу таможенного контроля спиной чувствовалось характерное жжение между лопаток, как если бы за ним наблюдали. Оборачиваться Такаба не рисковал и очень надеялся, что ему мерещится. И чем дальше утекали часы-минуты, тем неотвратимей наваливались мысли: от панического «Что я сделал и что теперь будет?» до «Если я не успею» и «Как помочь?». Это бубнение в голове становилось настолько зловещим, что почти заслонило собой происходящее извне. Такаба глубже надвинул на глаза фуражку, поднял воротник ветровки и, опершись спиной о рюкзак, нахохлился на сиденье. В запасе у него был почти целый рабочий день, чтобы подумать, чем так важен для него Фейлон. Если отставить в сторону сомнительное благородство в случае с Тао, мог ли он рисковать собственной головой ради незнакомого, по сути, человека, который отличался только тем, что постоянно вставлял ему палки в колёса? И то не ему, — недовольно поправил себя фотограф, — а через него — одному не менее наглому якудза. Однако сомнения резко спали — одной дурнотной пеленой, разом, — когда объявили его рейс. Такаба сдвинул плотный козырёк с глаз, выпрямил затёкшие ноги. Потом огляделся в последний раз и, стараясь не обращать внимания на стада бегущих по спине мурашек, зашагал на посадку. *** За годы службы в полиции Бюро по борьбе с триадами старший суперинтендант* Вон Квонъю был прекрасно наслышан о семье Лю (или Лау*, как произносили они по-кантонски). Помнил, сколько дел, связанных с незаконным наркотраффиком, были готовы завести из-за её активности. Или даже заводили, но в последний момент делу давали задний ход в связи с нехваткой улик, а чаще — по вовсе необъяснимым причинам, и старому лису удавалось улизнуть. Прошло более двух десятков лет, и Лю стал привлекать к делам и собственных сыновей. Более заметным, активным и амбициозным традиционно был старший, Янцзу. Когда Лю тяжело заболел, ожидалось, что именно Янцзу займёт пост главы «Белого змея» через год-другой. Младшего, Лю Фейлона, осведомители из соседнего бюро описывали как незаметного юношу с длинной гривой волос и девчоночьим лицом. Он предпочитал проводить дни за книгой, а не в обществе сверстников, но тем не менее скрупулёзно выполнял поручения отца. Скромен, послушен, мягок. Во многом наивен. Идеалистичен. Упорен. Эрудирован. Несомненно талантлив в изучении боевых искусств. Обладатель такого характера легко мог бы стать положительным героем, попадись на его пути тот же полицейский колледж. Точнее, по факту он был как глина, из которой можно было вылепить всё что угодно. Восковая табличка, на чью податливую поверхность одинаково легко ложились и проклятие, и благословение. Неудивительно, что именно младшему в итоге досталась обязанность непосредственного исполнителя и палача. Старший же сын возложил на себя, если можно так сказать, административную работу и предпочитал направлять брата и контролировать его. Фейлон выполнял задания ревностно, но не идеально чисто, что стало одной из причин регулярных стычек между братьями. В Бюро узнавали об этом по слухам, в процессе раскрытия преступлений и от членов других триад, которые предпочитали сливать информацию о конкурентах, дабы скостить себе срок. А потом почти одновременно произошли два убийства, очевидно связанные и разделённые только местом. И оба — огнестрел: убийство самого главы семьи, окончательно прикованного к постели тяжёлой болезнью, и видного политика То, которому род его деятельности не помешал водить дружбу со старым Лю — преимущественно, по молодости. Фейлон был найден тяжело раненным в одном из роскошных особняков, принадлежащих семье. В скорую поступил срочный вызов, но, когда бригада прибыла на место, они не нашли ни очевидцев, ни свидетелей. Младший Лю лежал на полу в гостиной в луже крови, совсем недалеко от трупа То, и находился практически при смерти. Жизнь ему спасло то, что скорая помощь приехала незамедлительно. Так как прямых доказательств вины на руках у Бюро не было, Лю Фейлона арестовали по привычному общему обвинению — «в связях с триадами». Обычно обвиняемые (особенно высокопоставленные) отсиживали максимальный в таких случаях срок в камерах предварительного заключения и с триумфом выходили на свободу — за недостатком улик. Младший же Лю был помещён в реанимационное отделение спецблока больницы королевы Елизаветы, и три недели, которые он находился там, плавно перетекли в пребывание в специально отведённой для этого одиночке, располагавшейся в самом Бюро. Как ни странно, никакой особой активности он при этом не проявлял, не пытался подкупить кого-то, чтобы поскорей выйти, и в итоге зафигурировал в качестве свидетеля либо подозреваемого в нескольких делах одновременно. Но, как ни странно, ни по одному из них не нашлось достаточно улик или самих свидетелей, которые могли бы упрятать его в тюрьму на максимально возможный срок. Кто-то отзывал заявление, кто-то не был в состоянии прийти на очередное слушание по болезни. А Лю, казалось, окончательно отрешился от происходящего: отстранённый, подавленный, погружённый в себя. Несмотря на право быть освобождённым под поручительство или залог, заключённый его проигнорировал и был едва ли не рад, когда его перевели в камеру общего содержания знаменитой тюрьмы Стэнли. Чем он пользовался вовсю, так это правом хранить молчание, и отмалчивался на всех допросах в течение полугода — до тех пор, пока по одной ему ведомой причине не потребовал чётких доказательств законности содержания его под стражей. «Правильно ли я понимаю, что максимально серьёзное обвинение, которое вы можете мне предъявить — незаконное хранение оружия? Я ведь даже не успел его использовать — по факту. И я в любом случае могу сказать, что это была самозащита». И, словно бравируя своей физической слабостью, обнажил свежий розовый шрам на груди. Конечно же, его выпустили гораздо раньше отбытия положенного срока, максимально смягчив приговор и втрое увеличив сумму штрафа. Фейлон исправно выплачивал его — в течение трёх лет после освобождения, согласно доходам, приносимым фармацевтической компанией семьи. Даже к этому не смогли придраться: бухгалтерия «Сю Чин* Фармасьютикалс» была даже не прозрачна, а кристально чиста. А буквально спустя несколько месяцев после выхода Лю из тюрьмы в «Белом змее» началась очередная радикальная смена «кадрового состава», а потом синдикат пережил невиданный взлёт. Восемь лет спустя события повторялись: Лю Фейлон опять оказывался на страницах всех таблоидов в качестве потерпевшего. С тем отличием, что припаять ему что-то конкретное, кроме «связей», было гораздо сложнее: на поверхности Фейлон вёл честный бизнес, став более рафинированным и опытным администратором, не марающим рук. Основатели триад, которые начинали «карьеру» десяток лет назад, сейчас уходили в бизнес и уже не имели непосредственного отношения к кровавым разбирательствам в клане или вокруг него; зверствовали только мелкие сошки, низшие ветви громадной грибницы, выполняющие неизбежную грязную работу. Восемь лет назад, встречаясь с Лю в камере предварительного заключения, он надеялся, что потеря близких людей позволит парню одуматься и воспользоваться шансом. Если участие Фейлона в делах триады было недобровольным, а теперь над ним никто не стоял, он мог оставить в прошлом преступления, которые пока не успели толком затянуть. Когда тебе не исполнилось и двадцати одного, самое время строить жизнь с нуля — учиться, общаться со сверстниками или хотя бы знакомиться с девчонками. Но Фейлона, казалось, не интересовало ничего из вышеперечисленного; он только слушал (или делал вид, что слушал) сидящего напротив инспектора и всматривался своими огромными тёмными глазищами куда-то вглубь себя. И теперь, когда на особняк произошёл налёт, старший суперинтендант ощущал дежавю. Лю Фейлон, который опять числился не подозреваемым, а пострадавшим, очнулся день назад, и Вон понимал, что совсем скоро ему придётся направиться в спецблок «Куин Мэри Хоспитал». Прошло, казалось, уже полжизни, у Вона родился внук, а Лю приютил мальчишку, слишком маленького, чтобы быть посвящённым в дела триад. У них обоих появилось будущее. Но даже это не давало никаких шансов на то, что Фейлон будет более откровенен. Отступиться же не позволяла уязвлённая профессиональная гордость. К сожалению, статистика показывала, что даже зная всю подноготную криминальных авторитетов, вплоть до детального меню на завтрак, было сложно упрятать их за решётку. Оставалось только ждать — если не выброшенного белого флага, то хотя бы подвижек к сотрудничеству. Хотелось верить, что преступники — по меньшей мере, те, кому не чужды были человеческие эмоции — до какой-то степени оставались людьми.