What if

      Джей не умел ненавидеть, но этот день стал настоящим праздником ненависти.       Он ненавидел то, что ему приходится лететь в другую страну из-за отцовской командировки. Его выводили из себя паспортные контроли, правила провоза багажа, гул самолета, крики в аэропорту, непроходящее ощущение грязных рук — он трижды сбегал их помыть, но все равно его не отпускало ощущение, что на ладонях осталась какая-то мерзкая инфекция, которая убьет его, если он коснется лица или примется от волнения кусать пальцы. Ногти он не грыз, но в моменты, когда нужно было сосредоточиться, отстраненно прикусывал подушечку большого или указательного пальца, за что регулярно получал от мамы нагоняй.       Он ненавидел туалеты аэропорта. Рожденный в прогрессивной Норвегии, он привык вести домашний образ жизни, за границей еще не был, и к кранам, чьи сенсоры реагировали на поднесенную руку, еще не привык. Два раза из трех он замочил рукава своего свитера и теперь отчаянно страдал по этому поводу.       Он ненавидел свою морскую свинку, которая разгрызла проводок зарядного устройства.       Вообще-то Уолкер очень любил Молли и нежно гладил ее по голове, когда выпускал на стол, регулярно менял ей опилки и воду, спускал карманные деньги на злаковые деликатесы для нее. Молли была туповатым (как и большинство морских свинок), но крайне добрым существом, и благодарно щекотала ладонь своего рыжего хозяина короткими усиками. Она считала Джея довольно милым, хотя полагала, что он слишком громко сопит, когда целует ее в лохматую спинку.       Неизвестно, решила ли она погрызть провод из добрых намерений, чтобы хозяин не тревожился в аэропорту лишний раз, или из мести — за то, что морковка была вялой. Скорее всего, она сделала это просто потому, что захотела поточить зубы. Но пинающий стену зала ожидания Джей высмотрел в этом знак судьбы, означавший, что влюбляться в канадских мальчиков — это плохо.       Маме не удалось утешить его должным образом, равно как и папе — успокоить, и Джей, совсем не скрывая своего настроения, всхлипнул и прислонился лбом к стенке. Ему еще давно не было так искренне обидно из-за севшего телефона.       Он простоял так достаточно долго, быть может, минут десять, где-то раз в пять секунд зажимая кнопку включения без всякой надежды на пробуждение телефона, а потом вздохнул и отстранился от стенки, когда голова начала болеть. Ранее пылавшая в груди надежда погасла и хлопьями пепла улеглась где-то за ребрами. Не то чтобы Джею стало лучше от этого, но сейчас острая, горячая, кипящая обида обернулась тупой унылой болью, перетерпеть которую было легче, хотя и прогнать — в тысячу раз сложнее. «В конце концов, — подумал он, — есть ли хоть какой-то смысл в том, что я включу телефон? Разумеется, нет. Разве что…»       Уолкер вздохнул и чуть порозовел.       «Разве что Коул кинул бы мне какое-нибудь сердечко, чтобы утешить».       Но заполучить сердечко вкупе с гейской шуткой пока что надежды не было, поэтому он вздохнул, мысленно попросил у вселенной заполучить какое-нибудь ласковое утешение, когда отыщет зарядник уже по приезде Портленд, и заходил по кругу, тупо глядя перед собой. Горечь, засевшая в сердце, противно разъедала его изнутри, и он просто не мог побороть ее, сидя на месте. Наматывание кругов вокруг колонн и сидений помогало отвлечься от одной и той же мысли: Коул, Коул, Коул…       «Заткнись, Уолкер, — Джей сжал кулаки, продолжая шагать по исхоженному маршруту вокруг металлических кресел, — заткнись, заткнись, заткнись. Здесь нет никакого Коула. Нет и уже не будет. Он улетел на свои соревнования, даже не имея возможности написать тебе хоть слово, а ты должен сейчас же прекратить ходить по кругу, как идиот, потому что нет смысла беспокоиться о том, кого здесь нет!»       К горлу подступил комок, и он зажмурился, вдруг испугавшись, что вот-вот разревется, как ребенок, прямо среди аэропорта. Постепенно замедлил шаг и остановился, вжав голову в плечи. «Его здесь нет…»       — Джей?..       Паренек застыл на месте, затаив дыхание. Ему показалось на миг, что он сошел с ума, что гул аэропорта настолько оглушил его, что собственные мысли стали для него громче чужих возгласов. Голос зовущего был не похож на тот, что он привык слышать в голосовых сообщениях и во время звонков, он чем-то (и даже чем-то многим) отличался, но Джей почему-то даже не засомневался, что именно так звучал бы голос Баккета в реальности. И ему вдруг стало даже страшно — он никогда прежде не сталкивался с подобными наваждениями в реальной жизни, и ему захотелось сорваться с места и сбежать к родителям, но тихий, робкий зов повторился:       — Джей, это ты?..       И Уолкер обернулся.       Он никогда не думал, что видеть Коула в реальности будет… так. Он знал, что у Баккета темные волосы, но не задумывался над тем, как они будут ниспадать волночками, обрамляя по-канадски бледное лицо и отражать блеск лампочек аэропорта. Знал, что у него глаза темные, но не знал, что они такого приятного, глубокого, истинно осеннего темно-серого цвета. Знал, что будет рад видеть своего друга, но даже не догадывался, что это будет ощущаться как остановка времени. Как конец света. Как неумение дышать. Как… как расцветание чего-то теснящего, до боли приятного в груди, и несущего самое ужасно откровенное осознание в жизни: «я его люблю».       И Джей не сумел ничего сказать, потому что на него навалилось все сразу — усталость, паническое волнение, накатившая волной жаркая влюбленность, внезапный страх (откуда, перед чем?..). Он сумел только неимоверным усилием заставить себя выпустить из легких воздух, издав тихое, изумленное «хххх».       А потом Коул сорвался с места, подлетел к нему, как ураган, и обнял так крепко, что Уолкеру показалось, что у него вот-вот затрещат ребра. Он тихо ойкнул, глупо таращась куда-то за плечо Баккету и оставаясь неподвижным и податливым, как тряпичная кукла. Он не до конца осознал происходящее даже тогда, когда Баккет отстранил его от себя, положив руки на плечи, и заговорил срывающимся от избытка эмоций голосом:       — Джей, Джей, Джей!.. Я думал, я с ума сошел и никогда тебя не увижу… знаешь, у меня рейс отложили, как я и говорил, и я настрочил тебе целую тысячу сообщений, а ты не отвечал, у тебя телефон разрядился, наверное, да?.. Я хотел тебя найти, но тренер мне не разрешил, и я от него сбежал… ужасно, да? Я был почти уверен, что тебя нигде не найду, а ты, оказывается, здесь, а я даже не прихватил с собой подарок, который припас для тебя, ну да бог с ним, он не так уж важен… Джей, что с тобой?       Если бы рыжий норвежский мальчишка только мог объяснить то, что творилось в его голове и в его душе в этот миг, он, наверное, написал бы целую сагу и издал бы ее тиражом в тысячи экземпляров. Но он не владел речью в достаточной мере. Разве что рисовал, да, а вот писать не умел. Хорошо получалось только одно — строчить Коулу сообщение за сообщением, мечтая о личной встрече.       Только вот сейчас ничего не требовалось, чтобы рассказать ему о чем угодно. Потому что Баккет стоял прямо напротив него, настолько близко, насколько только можно было представить, и вглядывался в его лицо с удивлением, явно ожидая чего-то. Не нужен был телефон, чтобы открыть какой-нибудь мессенджер или соцсеть, не нужен был интернет, чтобы написать ему, не нужно было напрягать фантазию, чтобы выдумать, как будет ощущаться его прикосновение. Он был рядом. Он прибежал сюда только для Джея Уолкера и ни для кого больше.       Будучи по природе странным, эмоциональным и непривычным к сильным потрясениям существом, Джей воспользовался всеми своими возможностями далеко не сразу. Он мог признаться Коулу в чувствах, мог объяснить, почему сел телефон, мог, в конце концов, просто его обнять и сказать ему что-нибудь хорошее, но вместо этого Уолкер просто разревелся, когда до него окончательно дошло, что стоящий перед ним канадец — живой и настоящий.       — Коул… — практически беззвучно произнес он и зашелся рыданиями. Ошеломленный, явно не ожидавший такого поворота событий друг поспешно прижал его к себе, лихорадочным шепотом повторил его имя несколько раз, единой тирадой, и принялся гладить по волосам сухой мягкой рукой. Джей ощутил, как Баккет тащит его куда-то прочь, по-видимому, с глаз людских долой, но только тогда, когда они оказались у самой стенки, за колонной, сумел выдавить из себя подобие улыбки и поднять голову, чтобы встретиться взглядом с темно-серыми глазами, в которых ясно вырисовывалось волнение. — Коул, — повторил он, — я зарядник с собой взял, а его Молли съела, оказывается, я не знаю, как и когда… Представляешь, а папа отказался покупать мне новый, потому что сказал, что тут, в аэропорту, все слишком дорогое, а у меня телефон сел… А я уже и не надеялся тебя увидеть, совсем не надеялся, думал, что ты давным-давно улетел через Атлантику в Европу!..       Его интернет-друг ласково улыбнулся, и Джей неожиданно понял, что стоит, положив обе ладони ему на щеки. Когда он успел это сделать, осталось загадкой, и Уолкер, густо покраснев, едва не убрал их, но вдруг почувствовал, как Баккет проделывает то же самое и (боже!) поглаживает большим пальцем правой руки его щеку. Где-то там, где на миг задержалось тепло его руки — Джей помнил точно — на его бледной коже вырисовывалось причудливое созвездие из веселых оранжевых веснушек. Он заметил…       Тот аргумент, что канадский паренек просто попытался вытереть ему слезы, как-то ускользнул от внимания Уолкера. Нет, в этот миг для него все было идеальным. И каждое едва заметное движение Коула — тоже.       — Я тоже думал, что мне давно пора вылетать, а очнулся только тогда, когда посмотрел на часы, — мягко произнес Баккет, и Джей тихо всхлипнул, даже не осознавая даже, что почему-то постоянно пялится на нижнюю часть его лица, ловя каждое слово, срывающееся с его уст.       Речь Коула казалась ему необыкновенной. Оказывается, телефонная связь не могла передать всей мягкости и даже уюта его премилого канадского акцента… Каждое английское слово было понятно, но — изменено совсем чуть-чуть, вернее, даже усовершенствовано. Он был готов поклясться, что никогда еще не слышал такого приятного акцента.       Джей снова жалобно шмыгнул носом, боясь, что этот жест введет его приятеля в ступор. Но… нет. Канадец только тепло улыбнулся ему, не спуская с него взгляда, и продолжил, быстрее и сбивчивей, будто боясь расплакаться тоже:       — И я… я спросил у тренера, а почему мы сидим, если уже время такое, а он мне сказал, Баккет, ты что, глухой, у нас же рейс перенесли… А я был настолько увлечен мыслями о том, что мы с тобой могли бы когда-нибудь увидеться, что даже не слышал ничего из того, что происходит вокруг, представляешь?       Уолкер улыбнулся сквозь слезы и кивнул, даже, кажется, выдал что-то, похожее на сдавленное, счастливое «угу…».       — А он запретил мне идти к тебе, пока я с тобой не свяжусь. Заставил телефон оставить, подарок тоже… а я все равно сбежал. Правда, я идиот? А ведь я тебя нашел… не знаю, как, но нашел ведь!       — Идиот, — всхлипнул Джей, сияя от счастья.       — Ну, что же ты… — ласково пробормотал Баккет, чуть смутившись, и повторил заботливое движение пальцами по щекам. — Я ведь здесь… Наконец-таки здесь, да?.. И мы можем…       Говоря это, он почему-то склонялся все ниже и ниже, и бледные щеки у него все ярче горели румянцем, а Уолкер, ловя каждое его слово, тянулся выше, и (возможно) притягивал Коула все ближе и ближе к себе.       — Я просто слишком сильно радуюсь, — виновато признался веснушчатый паренек. — Даже сдержаться не могу… я ведь никогда, наверное, взаправду не верил в то, что я тебя увижу, а ты, оказывается, в реальности еще в тысячу раз лучше, чем я тебя представлял…       — Тогда, — краснея, выдохнул Баккет на полуулыбке, и этот воздух остался горячим прикосновением на губах собеседника, — ты был обо мне, наверное, ужасного мнения?       — Придурок, — с нежностью прошептал Джей.       — Да, — едва слышно отозвался его друг и чуть посерьезнел. — А сейчас буду еще большим придурком.       Уолкер сумел выдать только тихое, глупое «а?» за миг до того, как Коул сделал шаг вперед, прижимая его к стенке, склонился к нему и поцеловал.       В первый миг Джею захотелось вырваться, вскрикнуть и убежать прочь. Почему? Он и сам вряд ли смог бы объяснить, а на самом деле, наверное, попросту переволновался. Не смог он только по той причине, что отчаянное смущение сковало его по рукам и ногам, захлестнуло жаркой волной, и он на некоторое время потерял всякое понимание происходящего. Потом, снова оказавшись за тысячу километров от Баккета, он, разумеется, будет помнить каждое движение — руку, скользнувшую от щек к вьющимся волосам, свою угловатую коленку, прижавшуюся к чужой ноге, холодную стенку за спиной. А в этот миг… нет, в этот миг он совершенно не понимал, что происходит.       И только спустя несколько секунд до него наконец-таки дошло.       Он мечтал об этой встрече долгие месяцы. Он думал о человеке, живущем на другом континенте, просыпался по ночам в жарком поту от снов, в которых они целовались точно так же лихорадочно и жарко либо, наоборот, с нежностью, осторожно… Сначала он боялся, сворачивался на кровати клубочком и повторял — нет, нет, мне не нравятся мальчики, ни капельки… Это происходит так, потому что… потому что я просто подросток, а подросткам лезут в голову всякие глупости.       Глупости понемногу завладевали его мыслями все больше, и почему-то в ответ на шутки родителей насчет его ориентации Джей перестал смеяться, а принялся краснеть и отнекиваться. Уолкер заметил, что думать о том, как тебя целуют красивые канадские мальчики, в общественных местах очень невыгодно, потому что лицо принимает крайне глупое и смущенное выражение, и косых взглядов в таком случае не оберешься.       Но кто мог подумать, что он когда-нибудь будет проделывать это в реальности и, более того, даже не терзаться никакими угрызениями совести? Да и вообще, какие к черту угрызения совести, когда тебя, оттеснив от толпы и прижав к стенке, целует воплощение самых сокровенных грез?       В грудной клетке сердце, сначала бившееся мерно и тупо, постепенно ускорило темп, позабыло о ритме, заколотилось, точно взбешенное. Джею показалось, что его пылающими щеками можно растопить целый айсберг. Дышать ровно и спокойно не получалось, но Коул, судя по всему, волновался еще больше, из-за чего поцелуй вышел ужасно неловким.       Когда он отстранился, Уолкер заметил, что на его лице написано такое же отчаянное смущение, как и у него самого. И это вдруг показалось ему самым важным во вселенной — потому что они, люди с разных материков, никогда не видевшиеся вживую, испытывали друг к другу одно и то же чувство, которое заставляло не только нести околесицу, сбегать от тренеров и пренебрегать правилами этикета, но и глупо, почти по-детски целоваться и потом сконфуженно отводить глаза в сторону, боясь встретиться взглядами.       Баккет сглотнул и опустил дрожащие от избытка чувств ресницы. Джей засмотрелся на его приоткрытые губы, с которых один за другим срывались шумные выдохи.       — Прости, — прошептал он, — я просто…       — Ты гей, — выпалил Уолкер, сам вздрогнул от неожиданности этой фразы и вдруг улыбнулся.       Коул ошеломленно уставился на него. Джей рассмеялся, щурясь и бесстрашно глядя на него вверх.       — Что? — тихо, с шутливой грозностью и со все большим трудом скрывая свое облегчение, переспросил Баккет. — Ну, давай, повтори.       — Ты, — веснушчатый паренек поднялся на носочки, прижался к его лбу, не переставая светиться от удовольствия, и жарко выдохнул: — Гей. У тебя нет оправданий.       — Уолкер, ты серьезно, — кусая губы в попытке скрыть рвущееся наружу восхищение, произнес Коул, — серьезно говоришь мне это, да? Я пробежал через весь аэропорт, чтобы вот это от тебя выслушивать, да? Ты, капризный, бесстыжий, маленький… гей.       — Ты тоже, — неловко отозвался Уолкер. — И у меня гораздо больше компромата на тебя.       — Тоже? — наконец, в открытую улыбнулся канадец.       Джей залился краской.       — А что… — вдруг тихо отозвался он.       Коул склонился к нему, взволнованно сопя и практически поедая его глазами.       — Нет, просто… если всерьез, — отчего-то тоже невероятно смущаясь, продолжил он. — Ты… признал бы это, если…       — Ты красивый, — выпалил Уолкер и зажмурился. И зачем-то прибавил, чувствуя, что готов провалиться сквозь землю: — Ты… мне нравишься… наверное?..       Гул аэропорта стал таким нестерпимо громким, что Джею показалось, будто его друг вовсе перестал дышать, но через несколько секунд Баккет, склонив голову, заговорил, нещадно путая слова:       — Боже мой… боже мой, разве я мог когда-то подумать… я думал, ты никогда… что мы с тобой… ох, господи, я, наверное, с ума сошел? Это что, самый… самый изумительный парень во всей вселенной только что сказал мне, что я… я, наверное, нравлюсь ему? Это, типа, так бывает, когда твой краш… говорит тебе, что это взаимно, или… или я все-таки сплю? Я, как бы, когда бежал сюда, думал, что это все будет как-то… ну, очень отстраненно и стремно, а ты…       — Ты что несешь?.. — выдохнул Джей. Волнение зашкаливало, в груди начало сладковато ныть, коленки отчаянно слабели, и почему-то именно в этот момент ему захотелось убедиться в реальности происходящего привычным для них двоих способом: — Коул, ты что, совсем с ума сошел?       Темноволосый паренек вдруг закрыл глаза и засмеялся, тихо, счастливо. Когда он наконец поднял взгляд, Уолкер с удивлением заметил, что у него в глазах стоят слезы.       — Ты плачешь? Коул, прости, не реви, пожалуйста, я не хотел, — испуганно заговорил он, но Баккет снова фыркнул, с нежностью глядя на него.       — Ты тогда тоже не реви, — сказал он.       Джей поспешно вытер щеку и тоже рассмеялся, чувствуя, как новые горячие капельки принимаются течь по щекам.       — А я не могу не реветь, — радостно всхлипнул он. — Когда тебе признаются в любви такие парни, то это даже по этикету положено…       — Так тогда и мне положено, — улыбнулся Коул. — Ты же сказал, что я красивый.       — Да? — Уолкер шмыгнул носом и снова потер ладонью изукрашенную разнокалиберными веснушками щеку. — И что… ты и сам знаешь, что ты красивее, чем мифологическое божество. А ты знаешь, что я тебя люблю больше всех на свете и уже очень-очень долго это скрываю даже от самого себя?       Баккет вспыхнул до корней волос.       — Ты что?..       — Я тебя люблю, — выпалил норвежец и сам удивился тому, как это легко прозвучало. — Очень-очень сильно. По-гейски, романтично люблю. Ты круто целуешься, от тебя пахнет домашним уютом, я хотел бы тебя обнимать целую вечность. Когда я кидал тебе сердечки в личку, я не шутил. У тебя крутые лучики на радужках вокруг зрачков. Я сохранил к себе все твои фотографии с тренировок по фехтованию. У тебя изумительный голос, я переслушивал твои голосовые по тысяче раз. У тебя прекрасная улыбка. Ну, чего же ты не плачешь?       Коул смотрел на него во все глаза, приоткрыв рот, и молчал.       — Я тебя сломал, да? — виновато пискнул Джей.       — Вау, — шепотом произнес Баккет. — Нет, я все-таки сплю.       — Можно поцеловать тебя?       — Нет, даже не сплю, я поймал глюк.       — Коул…       — Я умер и попал на небо.       — Коул, заткнись, пожалуйста.       — Вот как выглядит вознаграждение за все мои страдания в этой земной жизни…       Джей встал на носочки, схватил его за ворот толстовки, притянул к себе и неумело, ласково поцеловал.