Нелегко быть избранным

Идея записать Вольфрама на экономический принадлежала, конечно же, Шори. Сам Вольфрам, не особо разбиравшийся в тонкостях земного образования, возражать не стал. Местный язык, благодаря изобретению Аниссины, он одолел достаточно быстро, а вот экономическая наука никак не желала покоряться неусидчивому бывшему лорду. Спустя некоторое время, мысль о том, что дизайн или хотя бы искусствоведение подошли бы ему намного больше не раз приходила в златокудрую голову, но Бильфельд давно уже не жаловался на жизнь, послушно давясь бухучетом и мужественно пытаясь одолеть многочисленные виды бумаг, которые должен был заполнять. Получалось средне. Оценки демона не интересовали, но он искренне расстраивался, что Шибуя-старший не был доволен результатом: план подготовить достойного помощника рушился на глазах, Шори не комментировал, но Вольфрам достаточно изучил супруга, чтобы понимать, что означают нахмурившиеся брови или недоуменный взгляд бизнес-лидера, периодически проверявшего письменные задания новоявленного студента. – Не грусти, не всем дано быть талантливыми экономистами, – как мог утешал приятеля Мурата, регулярно звонивший ему по скайпу. – Жаль, что Шори не ценит живопись, ты мог бы стать художником века. Вольфрам отмахивался. В последний раз он брал в руки кисть, чтобы помочь раскрасить неведомую зверюшку, любовно нарисованную для него пятилетним Руфусом ко дню матери. Зверюшка хранилась в рамочке над его столом и на звание шедевра отнюдь не претендовала, зато неизменно улыбалась своему хозяину вне зависимости от его настроения. От остальных студентов Бильфельд держался особняком, хотя многие местные девушки откровенно симпатизировали красавчику-иностранцу. Первое время они постоянно крутились рядом, пытаясь побольше узнать о загадочном юноше, но Шори просил Вольфрама не распространяться о личной жизни. «Здесь такое не поощряется», – многозначительно заявил он, и Вольфрам, прекрасно помнивший реакцию жителей Малого Шимарона на их отношения с Юури, поверил супругу на слово. С однокурсниками он был сдержан и вежлив, спокойно, но без особого энтузиазма отзывался на просьбы помочь с заданием и никогда не проявлял инициативы. Разочарованные девушки оставили его в покое. Он никому не рассказывал, но единственным, что скрашивало его не особо яркую студенческую жизнь, были лекции чудаковатого любителя древностей, которые он посещал регулярно на птичьих правах шпиона. В первый раз мадзоку попал на них совершенно случайно, перепутав аудитории. Невольно залюбовавшись манерой лектора подавать материал, Бильфельд не сразу сообразил, что явно ошибся: предмет речи был далек от теории экономики настолько же, насколько замок Клятвы-на-крови был далек от здания колледжа. Рассказ профессора крутился вокруг мистических событий и легендарных героев, речь лектора изобиловала иносказаниями и прибаутками. Могущественные воины, страшные чудовища, магические мечи – на минуту Вольфраму показалось, что он каким-то образом попал в прошлое и оказался на уроке истории только начинавшего преподавать Гюнтера. Он вздрогнул, очнувшись, когда понял, что удивленный преподаватель уже несколько минут заинтересованно смотрит ему в глаза. – Как ваша фамилия, юноша? Я не помню, чтобы видел вас раньше. – Простите, – смущенно отозвался мадзоку. – Я, кажется, ошибся аудиторией. Он стремительно вышел из кабинета, расстроившись, что Шори явно будет разочарован его рассеянностью. Но профессор и лекция несколько дней не выходили из его головы. Внимательно изучив расписание и обнаружив в нем несколько окон, он охотно посещал лекции полюбившегося преподавателя, правда, зайти в аудиторию у него не хватало духу. Он стоял в коридоре, слегка приоткрыв дверь и внимательно вслушивался в рассказ, благо приятный, бархатный голос лектора звучал достаточно громко для его острого слуха. Земные легенды, о которых вещал профессор, удивительным образом перекликались с историей Шин-Макоку. Для Бильфельда, безумно тосковавшего по детям и дому, старинные сказания так и не ставшего до конца родным мира, звучали, как колыбельные, которые когда-то изредка пел для него смущенным, чуть хрипловатым голосом демон, оказавшийся его реальным отцом. Он мог стоять так часами, погружаясь едва ли не в транс, из которого его выводил противный резкий звонок и стук отодвигаемых в аудитории стульев. Он хватал сумку и тут же шел прочь, стесняясь, что удивительный профессор может его заметить. – Ты не влюбился ли часом? – посмеивались те из однокурсников, с кем он поддерживал хоть какую-то видимость отношений. Вольфрам молчал в ответ: он давно не обращал внимания на глупые шутки. – Может, тебе перевестись? – сочувственно спросила одна из преподавательниц, несколько раз застававшая Вольфрама около кабинета литературы. – Мой муж никогда этого не одобрит, – серьезным тоном ответил Вольфрам. Покрасневшая преподавательница, не особенно разбиравшаяся в иностранных обычаях, промолчала, убедив себя, что резанувшее слух слово лишь следствие трудностей перевода. Официально Шори считался опекуном Бильфельда, хотя слухи среди преподавательского состава, конечно, бродили, слишком уж Вольфрам отличался от традиционного представления о японцах. Но мальчик был исполнительным и предельно корректным, хоть и не очень успешно учился, а его «опекун» исправно оплачивал обучение и всерьез интересовался успехами подопечного. Руководство колледжа, как правило, не одобрявшее странные отношения, охотно закрывало глаза. Но были среди педагогов и однокурсников те, кому чужая жизнь никак не давала покоя. – Тебе нужно быть осторожнее, – честно предупредил его хорошо знавший местные обычаи староста. – Таких, как ты, здесь не любят. Вольфрам не обратил внимания. Как оказалось, зря.