***
Семка спать отказывался. Ира уже прочла ему книжку, спела песню про котика и про снежок, полежала с ним, посидела рядом со своей книгой — бесполезно. Семка явно отбывал номер и ждал, пока матери надоест. Когда раздался звонок в дверь, он тут же сполз с кровати и помчался в коридор. Ира швырнула книгу и отправилась следом. Она сейчас убьет любого, кто окажется за дверью. Любого! Она потратила полтора часа на укладывание, а какому-то дебилу приспичило названивать! За дверью оказался Артем, и убить его Ира не успела — ну, это как обычно. Деятельный у нее братик, хочешь убить, сначала поймай. Вот и сейчас он уже успел скинуть куртку на диван, подхватил Семку на руки, и все, момент упущен. Ира вздохнула. — Наверное, сегодня инопланетяне высадятся. Такие люди нас почтили вниманием. — Не бухти, показывай давай свой шкаф. Мне Герман весь мозг выжрал. — Мы спать сейчас должны! Ты позвонить не мог, что ли? — А ты могла бы не выключать телефон. — Артем пощекотал Семку, которому только того и надо было, и ссадил на пол. Понятное дело, в нем уже пятнадцать кило, четверть дядькиного веса, это только Герман может позволить себе играть в «самолетик». Ира торжествующе ткнула Артему в нос телефон — не выключен, выкуси, шерлок! — Я все твои отмазки наизусть знаю. — Могло прокатить, — пожал плечами Артем, никакого раскаяния не демонстрируя. — Так, я вижу шкаф. Сема, брысь. — Ты хоть знаешь, что делать надо? — Ира уволокла Семку подальше от высоченной, до потолка, дверцы, которую Артем принялся осматривать. — А вот и выясним. — Ладно, раз спать ты нам все равно не дал, — решила Ира, — сходим погулять. Попробую его вымотать. — Даже чаю не предложишь? Ира оглянулась на брата. Пришел помогать, хотя она уже перестала на него рассчитывать, а теперь вместо своего любимого «сделать все в тишине и одиночестве» просит не уходить? — Голодный, что ли? — Только прилетел из Самары. — Когда ты уже научишься нормально с людьми говорить, вот скажи? — Ира ткнула пальцем Артему в грудь раз, а потом дважды повторила для убедительности. — Тебе скоро тридцатник! Ты мог сказать, что ты в Самаре, мог позвонить и предупредить, что придешь. Мог сказать привет, сестренка, как у тебя дела. Но ты пришел чисто пожрать! — Поработать за еду, — рассмеялся Артем. — Просто так ты только Германа кормишь! — Потому что это мне нужен такой муж, а ты его захапал! — Что делать, если я старше и умнее. Фыркнув, Ира сунула Семку в детский столик и полезла в холодильник. Улыбка не сходила с ее лица, пока она ставила греться борщ и натирала чесноком хлебные корочки. Мама всегда так делала, а мама — это то, что их объединяет, и это ее заслуга, что дети-погодки оказались рождены от разных отцов. Им обоим полагалось в будущем большое счастье, потому что Артем вырос похожим на мать, тоже была с виду феечка, а по жизни бультерьер, а Ира — копия отца-гренадера. И что в итоге, где счастье-то? Артему материнская внешность жизнь портит, а ей метр восемьдесят и широченные плечи совершенно не в кассу. Всю жизнь они друг другу завидовали, но Ира утешала себя, что когда-нибудь счастье ей дадут. Ну да, вон оно, счастье, раскидало по столу конструктор, собирает паровозик. — Так и молчишь? — спросил Артем, входя в кухню и усаживаясь перед Семкой. — И опять собираешь без инструкции? — Отказывается в них даже смотреть. Настырный, просто жуть, сам — и все. — Сам, — повторил Семка. Рельсы сложить не получалось, он хмурился и выпячивал губы. А настроения-то нет, думала Ира, не спал, может распсиховаться. — Я тебе так скажу, Семыч, «сам» — это хорошая жизненная позиция, надежная. — Артем соединил две части рельса, но тут же разломал и занялся зданием станции. Ира наблюдала, как Семка утащил у Артема из-под руки брошенные части и соединил тоже. Разломал. Соединил снова. Она улыбнулась, Артем заметил и подмигнул втихаря. — Как там шкаф? — Иди смотри, вроде не падает. — Значит, ты разбираешься в шкафах? — Ира выставила на стол тарелку с борщом. — Буду иметь в виду. Может, я даже покормлю тебя в следующий раз просто так. — Ты не видела, кто его ремонтировал. — Артем понюхал хлебную корочку, откусил. — И никто не видел. Значит, ничего не было. Они рассмеялись, Семка решил, что это над ним, и надулся. Ира поспешила к нему отвлечь, пока не раскапризничался. — Идем гулять, Сема? Тем, раз ты тут, сходишь с нами в магазин, мы быстренько оденемся? Артем кивнул, не отвлекаясь от борща. Гулять зимой Ира терпеть не могла: сначала одень Семку, потом кое-как сама, тащи санки, снегокат, ледянку или еще какую-нибудь хрень, чувствуй себя пингвином с пингвиненком, во дворе обнаружь, что засыпанный песком с солью снег превратился в грязную жижу, ничего по ней не едет, между сугробами и припарковавшимися машинами не пролезть, на детскую площадку уборочный трактор сгреб черную кашу с дорожек, и она застыла остроконечными барханами, а лестница в магазин обросла льдом и для двух пингвинов с пожитками стала серьезным препятствием. Но даже если ее, лестницу эту, победить, в магазине Семке быстро станет жарко, скучно и он начнет клянчить шоколадки. Так что братик удачно зашел, надо пользоваться. Довольная подвернувшейся возможностью, Ира оставила Артема с Семкой на детской площадке, мельком поразившись, что кто-то прорубил дорогу к ней сквозь грязевые гребни — неужели у них завелся дворник? Не теряя времени, она как следует затарилась и отнесла добычу домой. Настроение у Иры было почти радужное, когда она спустилась обратно во двор и увидела, что Семка штурмует развалины снежной крепости, а Артем присел перед девочкой лет семи и не замечает, что со спины к нему приближается очень решительно настроенная женщина в короткой шубке. Высоченные шпильки и снег мешали ей идти так быстро, как ей бы хотелось, и она закричала издалека: — Виолетта, отойди от этого человека! Я сколько раз говорила, что с незнакомыми говорить нельзя! Они всегда прикидываются добренькими, а потом затащат в машину и никто тебя не найдет! Артем поднялся и оглянулся. — Нечего на меня смотреть! Отойди от ребенка! Артем заинтересованно повернулся к девочке: — Кто эта женщина? — Моя мама. Мам, это же Артем! — Я сказала, отойди от ребенка! Я полицию вызову! — Я и есть полиция. — Артем привычно махнул корочками, что женщину несколько обескуражило, а тут и Ира подобралась, встала рядом для поддержки. — Он с ребенком гуляет, с ума-то не сходите, — посоветовала она матери девочки, сняла Семку со снежной стены, поставила на ноги. — Вот пусть и гуляет, а не знакомится с девочками! — Так, остановились, — выставил ладони Артем и снова обратился к девочке: — Это твоя мама? А кто тогда Лера, почему ты была у нее? — Лера моя няня. — Виолетта неловко засеменила вбок, потому что мать дернула ее за руку, подтаскивая ближе. — Почему вы ее расспрашиваете? Вы не имеете права задавать ей вопросы без меня! — Представьтесь, пожалуйста. — Артем посмотрел на женщину. Та уже открыла рот, чтобы огрызнуться, потом вспомнила, кажется, про корочки, и ответила спокойней: — Иванникова Людмила Викторовна. Ира тихонько фыркнула. У Артема такие штуки сами собой выходят, вроде не делает ничего особенного, а люди что-то чуют и дают заднюю. Это Ира еще в школе выяснила, когда переросла своего старшего брата и нашлись желающие над этим поржать. — Людмила Викторовна, мы с вашей дочерью уже виделись раньше, в квартире Валерии Маркеловой. И я был уверен, что это ее дочь. Удивился, что ребенок гуляет без матери. — Я же говорю вам, это няня. Она живет этажом ниже, забирает Виолетту после школы и, если я занята, отвозит на занятия. С чего вы решили вообще, что она мать? Выдумали тоже, ей самой лет сколько? В школе она рожала, что ли? — Все понятно. — Артем улыбнулся девочке, и та просияла тоже. — Ошибка вышла, прошу прощения. Семка закряхтел: он успел по новой влезть на стену и застрял ногой меж снежных камней. Ире стало не до разговора, надо снимать, внизу ледяные глыбы, на такие не дай бог свалиться. Няня этажом ниже — это прямо здорово, размышляла она под возмущенные вопли разлученного со стеной Семки. Ей бы такая тоже не помешала, садик до шести, а пока по пробкам доедешь, бывает, что уже семь, и воспиталки смотрят волком, хотя Ира всегда им компенсирует. Есть вероятность, что затем и смотрят - не расслабляйся, мать, продолжай платить. Попросить, может, телефончик этой Леры?***
*** — Прости, что звоню, просто ты пропал, и я немного… Ну, потерял ориентиры. — По голосу было слышно, что Богдан виновато улыбается. — Мне бы хотелось понимать, какие у тебя на меня планы, брать мне смены у Леры или у тебя есть какая-то работа. — Конечно есть. — Артем потер затылок. Он не хотел сейчас этого звонка. — У тебя все нормально? — Нет. Произошло несчастье с моим знакомым, и мне пока не до нашего дела. — Понимаю… Если я могу чем-то помочь… — Не думаю. Но спасибо, я буду иметь в виду. — Артем нажал отбой. Ему сейчас нужна пауза, а еще звонок от Лавровой, только эти две вещи, все остальное не важно. Убийца должен, должен ошибиться наконец! Видеорегистраторов с облачным хранением еще очень-очень мало, всего несколько моделей, Артем и сам про них не знал бы, если бы не Варчук. Шанс напороться на такой точно не выше, чем быть застуканным за поджогом машины, и никакой сколь угодно умный человек не способен знать и предусмотреть все! Даже если думает, что Бог его любит. Тем более если так думает. Потому что божьей любви, в отличие от человеческой, хватает на многих.***
Как так вышло, что самая сильная и неоднозначная твоя вещь менее всего известна? Я о «Гондле». Может, потому что ее не перевести в формат песни? За прошедшие сто лет поэзия как декламирование оживала ненадолго только в шестидесятые годы, тогда поэты собирали залы, выступали по радио. Не знаю,что стало причиной, ведь ни до, ни после поэзия без музыки широкой популярности не имела, и это наводит на мысль, что форма декламирования неестественна по сути своей, а гораздо более древняя песня прекрасно себя чувствует до сих пор. Хотя что я объясняю, когда Вертинский твой ровесник. И тебя поют, конечно. Я включу самые известные. Больше всего версий «Жирафа», мне нравится вот это исполнение, Елена Ваенга. С ним все просто, это ведь традиционная форма романса. Щелкает кнопка мыши, звучит песня. Много «Волшебной скрипки» и «Еще не раз вы вспомните меня». «Я верил, я думал..» сначала спел Вертинский, а позже Гребенщиков, но оба срезали первую половину текста и изменили слова, мне это не нравится. Есть вещи необычные, слушай, это «Сон». Тут электронные инструменты, экспрессивное исполнение, ничего от романса не осталось, но вышло очень-очень органично. И ни одно слово не сдвинуто. Но ты замечаешь, думаю, что в основном музыка незамысловата? Это скорее аккомпанемент тексту, ему отдается основная роль, его опасаются заслонить новоделом. Но если ты хочешь услышать что-то действительно удачное, оно есть не у маститых и признанных певцов, а у фольклорной группы «Мельница», псевдоним солистки Хелависа, потому что начинали они с кельтики. Сама поэт, пускай средненький, она ничего бояться не стала, не тронула ни буквы в тексте, но дополнила его голосом и музыкой до по-настоящему сильной песни. Слушай. *звучит песня «Змей»* Удивительно, что чаще именно женщины исполняют тебя удачней, а ведь ты считаешься мужским поэтом за мачизм, конкистадорство и снисходительный к слабому полу тон. К чему я завел этот разговор? К тому, что стихотворения могут жить своей отдельной жизнью, а поэма — такой формат, который в наше время никуда не пристроить. По поэме не снять фильм, их тематика, как правило, не подходит для мюзиклов. Остается только театр, но и там спрос на поэтические постановки не велик. Это только мое мнение, я не имею отношения к театру и мало о нем знаю, но я вижу результат — «Гондлу» не ставят и не знают. Еще интересней с отношением литературоведения к этой поэме. Преобладает, если не довлеет, одна черно-белая трактовка. В ней есть волки-язычники и лебеди-христиане. Главная героиня тоже контрастно-двоична, она Лера и Лаик, солнце и луна, волк и лебедь, идеальная королева двух родов. А вот Гондла, который должен был стать мужем Леры и идеальным королем, ибо волк по рождению, но воспитан лебедями, с задачей не справляется, и вместо того, чтоб объединить два рода, он идет путем Христа, пытаясь спасти волчьи души, превратить их в лебедей. Он считает, Создателю угодны лебеди. Гондла не способен держать равновесие, как Лера-Лаик, он физически слаб, зато он поэт, и спасение души кажется ему важной задачей. Его самоубийство трактуют то как умаление себя, высшую степень самопожертвования, то как высокопарное самооправдание своей ничтожности, но! В любом случае упрощают историю и не хотят видеть противоречий, опять пресловутая метла Оккама, бедствие двадцатого века. Ведь на самом деле в Гондле нет и не было ни капли волчьей крови! Он верит в свое волчье происхождение, потому что его обманули, но он лебедь, а еще он родной брат Леры-Лаик. И выходит, что злые волки-язычники, отнявшие его невесту, презираемые им за бездушие и жестокость, на самом деле осознанно спасали его от греха кровосмешения. Не он спасал их души! А они — его. И никакой Гондла не Иисус, он слабый, ничтожный человек, в гордыне своей возомнивший себя спасителем, лучше других понимающим, как устроен мир. Но он не понимает. Он не видит спасения и не знает правды. Только перед смертью он говорит свое знаменитое и гениальное «Я — монета, которой Создатель покупает спасенье волков». Может быть, близость смерти помогла ему понять действительно важное. Но и это важное постоянно трактуют в той же черно-белой языческо-христианской двоичности! Опять жертва во спасение волчьих душ. Но погодите, мы же только что выяснили: светлого лебедя и жестокосердных волков тут нет. Думаю, путаница происходит потому, что христианство продолжает застить глаза литературоведам. Ведь по сути все предельно просто, нужно только отказаться от концепции высшей ценности лебединой души. Не души Создатель покупает этой монетой, а жизни волков. Потому что волки такие же дети его, он не жаждет их исправления и уничтожения. Волки и лебеди — единство и борьба противоположностей, и если одна сторона исчезнет, второй тоже не станет. Волки угодны Создателю такими, какие они есть. Они не хуже лебедей, не заготовки для чего-то более ценного. Создателю не нужно спасение волчьих душ и отращивание им крыльев. Ему нужно, чтобы волки были. На самом деле, для меня эта странность трактовки — загадка. Я могу понять, почему в наше время поэму рассматривают через призму религии, сейчас дошло до того, что не каждый рискнет назвать себя вслух атеистом. Но почему советское атеистическое литературоведение отказывалось видеть другой смысл? Он ведь лежит на поверхности, совершенно очевидный для любого образованного человека: жертва не может быть увечной, бракованной, это аксиома, это базис любой религии, жертва должна быть ценной. А Гондла горбун! Все совершенно прозрачно! Увечных не жертвуют богу, их забирают волки. Те, чье предназначение убивать. Так почему от этого смысла отворачивались и продолжают отворачиваться? Да потому что фундамент любой власти — монополия на убийство. Стоит ей нарушиться, и власть рассыпается. Революции происходят не из-за социальных конфликтов, не потому, что верхи что-то там не могут или низы не хотят. Не потому, что на Солнце пятна. А потому что волки вырываются на волю. Настоящие волки. Не клоуны на байках, не татуированные качки с ЧСВ, не шакалы-гопники. Настоящие волки. Серые звери.***
*** Все знали, что будет тяжело, но, кроме Лукерина, все пришли — разящий перегаром и одеколоном Витя, Ольга Андреевна в вычурном синем платье, явно новом и недешевом, непривычно суетливая Лаврова. Усталый капитан, немолодой, с неряшливой щетиной, пытался их отговорить, произносил правильные слова — такое даже посторонним людям видеть тяжело, какой смысл, давайте я дам вам нарезку, где виден убийца, только не очень-то его видно. Ее. Артем кивнул, не удивившись. Разумеется, женщина, причем молодая, ни на что другое уже пуганый Варчук не купился бы, только на возможность распустить перья, уж какие они там у него остались. Незнакомые Артему опера возились с компом, пока все рассаживались, а потом стало тихо, и все смотрели, как садится в салон замерзшая девчонка, вся закутанная, в шапочке с розовым помпоном, шмыгает носом, растирает себе плечи, а Варчук поглядывает на нее, и взгляд его становится романтичным, плечи расправляются, и даже двойных подбородков становится будто меньше. Возникает и потихоньку разогревается беседа — ее слышно урывками, камера писала по десять через десять секунд, но и так было ясно, что тему подкинула девчонка, а Варчука понесло прямо с места в карьер, он принялся токовать в режиме монолога про параллели начала двадцатого века и двадцать первого. Неплохо говорил, кстати, Артему понравилось, как он разнес массовое стремление проводить параллели и делать из этого далеко идущие выводы — почему не сравнивают с девятнадцатым веком? Мало информации? А тут такой случай удачный, материала достаточно и цифра красивая? Но откуда допущение, что доступность информации — это признак наличия в ней какого-то особенного смысла? Понятно, что это особенность человеческой психики, все мы анализируем прошлое и экстраполируем его на будущее, но в реалиях достаточно динамичного развития это скорее недостаток, мы уже не дикари, которые проживали жизнь в одних и тех же, с небольшими вариациями, условиях. Тогда будущее было относительно предсказуемым, а теперь подобные экстраполяции нас подводят, вместо трезвого анализа действительности мы пытаемся натянуть ее на глобус своих ожиданий, а она все не лезет и не лезет. Мы разочаровываемся, но вместо того, чтобы перестать проводить несуществующие параллели, мы наращиваем усилия. Все оттого, что наш мозг обманывают мелкие совпадения, которые действительно существуют, причем часть из них случайна, а часть — закономерная производная от совпадения условий, но возьмем, к примеру, революцию, которую все так ждут в две тысячи семнадцатом году... Артем слушал бы и дальше, но девчонка, кажется, точку зрения Варчука не разделяла, отмалчивалась, куталась в шарф. Она вообще очень тихо говорила, местами не разобрать, но когда Варчука смущало отсутствие реакции? Беседа прервалась — у девочки пошла носом кровь, она принялась истерично ее размазывать, Варчук остановил машину, нашел салфетки, помог перебраться на заднее сиденье и там лечь. Ольга Андреевна издала горлом сдавленный звук и вышла, один из оперов выскочил следом, Витя стискивал до желваков челюсти. — Какая же сука. Просит помочь, а сама…. Артем смотрел на экран. Там Варчук как ни в чем ни бывало продолжил рассуждать с того места, на котором остановился. А потом мелькнул шарф, и девчонка прижалась губами к уху Варчука. Кажется, она что-то ему шептала, а он был пока не столько испуган, сколько сбит с толку. — Уговорила затормозить, — сказал кто-то за спиной Артема. Уговорила, это он и сам видел. Что за слова она нашла? Почему Варчук поверил? Был ли шарф еще довольно слабым и он планировал освободить себе руки и сорвать его? Казалось ли ему все происходящее игрой? Ограблением? Этого уже не узнать. Но как только он сделал, что было сказано, лицо девчонки исчезло за подголовником. Она уперлась ногами в спинку сиденья и рванула шарф. Артем досмотрел до того момента, когда задняя дверь открылась. Убийца вышла, в салоне потемнело. — Открыла капот. Тут долго ничего не происходит. — Капитан взял пульт и перемотал. — Вот. Тут она суется в салон и что-то делает, непонятно, помпон мешает. — Вешает монетку, — пробормотал Витя. — Да, похоже. — Капитан перемотал и посмотрел еще раз. — На убитого ноль внимания. Артему не сразу удалось разомкнуть губы, они спеклись, будто он сто лет не говорил. — Ей не стыдно и не жаль, — говорит он. — Она опирается рукой на его колено, как на мебель. — Маньячка? — спросил капитан, и Артем поморщился, ну что за мода все упрощать и объяснять маньяками. Не нужно ничего понимать, выстраивать, сказал «маньяк» — и готово, как удобно. — Нет. Просто во всем этом убийство для нее не главное. — Она убивает не для себя, — произнесла Лаврова, и Артем обернулся посмотреть ей в глаза. — Да, — сказал он. — Она технично исполняет — что? — Допустим, ритуальное принесение в жертву. Парафрения или вроде того. — Капитан потер небритые щеки ладонями. Артем посмотрел на него с интересом: не такого уж дуболома поставили на это дело. Вот с этого бы и начинал, а не с маньяков. — Жертва во имя спасения человечества? Запросто. Хотя торжественности я не вижу. Капитан развел руками, мол, чем богаты. — Все еще держим в голове имитацию, — напомнила Лаврова. — У меня тоже укрепилось ощущение театральной постановки, — признался Артем. — Как будто она готовит сцену для зрителя… Чтобы кто-то увидел. — Ты все про камеры? — встрепенулся Витя. — Не, я проверил, нифига нет. — Камер не засекли, а вот знак нашли, — сказал капитан. — Такой, с табличками, ремонт, объезд… Смешная вышла штука. Гришаев, покажи им. Молоденький опер, тот, что выбегал вслед за Ольгой Андреевной и незамеченным просочился обратно, достал из кармана телефон и принялся в нем рыться. — Вот, смотрите. Человек случайно поймал в регистратор. Коротенький ролик в «инстаграме» какого-то con-62 показывал, как столб с двумя табличками внезапно сам собой поворачивается к лесу задом, к дороге передом, и с этого момента поворот направо становится запрещен, всех отправляют в объезд. — Вот такое кино и немцы. — Опер широко улыбнулся. — Со столба все уже убрано, конечно, а жаль, я бы поглядел, как сделано. Дистанционное управление не вопрос, а чем столб повернули? — Да раз плюнуть, — авторитетно вмешался Витя. — За угол крепишь тросик, лебедочку маленькую, и крутанет как нефиг делать. Если не дергать, конечно, а плавненько. — Тельфер. — Кажется, капитан любил умные слова. — Он вот такой, с буханку, а полтонны тянет. В сугробе спрятать легко. Артема технические подробности не интересовали совершенно, Лаврову тоже, может, поэтому они долго смотрели друг на друга. По лицу Айзаны никогда и ничего прочесть не удавалось, и этот раз не стал исключением, а за свое Артем не волновался, он думал о другом. Например, о том, что надо бы попросить Женю Чижика еще об одной услуге: пускай проверит, не покупал ли Герман билет в Москву.***
— Хорошо, что мы это увидели, — сказал Артем, на ходу натягивая куртку. Витя только поморщился. — И что хорошего? Он мне даже материалы не позволил посмотреть, прикинь? Мы к ним как люди, все отдали… Ну и нахер. — Дурак ты, Вить. Не дают лезть в расследование? И правильно делают, тебе оно надо? Попустись уже, пускай капитан работает, вроде толковый мужик. Нельзя мешать работу и личное, я тебе объяснять должен, что ли? Тебе? — Ну и нахрена тогда мы сюда приперлись? Интересное кино посмотреть? Да оно, блядь, мне теперь сниться будет! — Наоборот, хорошо, что мы все это увидели. — Артем придержал распсиховавшегося Витю за локоть, не давая влезть в машину и уехать. — Я тебе так скажу. Если Варчук сейчас сидит на облачке и меня слышит, то он со мной согласится. Ну, сначала попсихует, конечно, но потом согласится, что умер он правильно, как надо умер. Смотри: потрепался за жизнь, он это любит; с девушкой, это он снова любит, а потом умер не запойным, никому не нужным жирным мудаком, а довольно эффектно, при всеобщем внимании. Все пункты как по виш-листу. Не факт, Виктор Сергеевич, что нам с тобой так же свезет. — Ты больной. — Витя смотрел уже не зло, а устало. Долго смотрел, потом криво ухмыльнулся. — Но не поспоришь. Все как он любит! Артем стоял у фонаря, пока красные огоньки витиной машины не скрылись из виду. Капитан и в самом деле не дурак, нечего Вите соваться в расследование, слишком близко к сердцу он все принял. Ведь не любил Варчука, кто вообще его любил, просто смерть неожиданно оказалась не там, на другой стороне, а прямо здесь, на этой, и Витя испуган этой непривычной диспозицией. Ничего, сейчас прокатится, подумает над словами Артема, должно попустить, ведь смерть, идеально подходящая Варчуку, не может подходить Вите, это уже не тень над каждым, а частный, индивидуально подогнанный случай. Должно помочь. Нечего Вите делать в этом деле. И никому из них.