Монета, которой...

Костер трещал промороженными ветками, дымил, плевался искрами, но Артем смотрел на него и не мог отвести глаз. Слабое низкое пламя текло по углям, отливало сиреневым и зеленым, меж полешек вскипала вода, с них и натекшая. Сырые дрова, сказал Богдан, а больше не говорил ничего, сидел на чурбачке и тюкал топором поленце, превращая его в елочку — только такие и горели, ничто другое не сработало, даже бензин. Артем в жизни не разводил костров, тем более в зимнем лесу, да и на мотоциклах до этого вечера не катался, не собирался даже, а вот так все в этот вечер сложилось. Пару часов назад он позвонил Богдану и предложил сходить пива выпить — вызывался чем-то помочь? Как раз подходящий случай. А Богдан сказал, что пиво фигня, и если надо поставить на место голову, он знает вариант получше, будет через десять минут. Пока Артем раздумывал, что за вариант он собирается ему предложить — наркоту, девок, какую-нибудь оккультную хрень, — меж припаркованных машин с тугим рокотом прокрался мотоцикл и замер перед подъездом. В наступившей тишине Богдан деловито осведомился, случалось ли Артему ездить на мотоцикле, кратко пояснил, куда ноги, куда руки, чуть крутнув, нахлобучил ему на голову шлем, и долго подтягивал ремешки, хмурился, просил открыть рот, снова возился. Артем чувствовал себя то ли куклой, то ли маленьким мальчиком, о нем заботились, но его мнения не спрашивали. Чужие пальцы легко касались шеи, ныряли между мягкой внутренней обивкой и висками, от рукавов куртки крепко пахло кожей, от Богдана — горечью, уже Артему знакомой. То, как пухлая нижняя губа подворачивается под верхние зубы, и клыки, острее и длиннее прочих зубов, продавливают на ней две аккуратные ямки, он тоже уже не раз видел, Богдан всегда так делал, когда был чем-то увлечен. — Немного не твой размер, но сойдет, — прозвучал наконец вердикт. — Садись и держись крепче. Не хочу возвращаться на работу к Лере. Артем держался, еще бы нет. Была в его жизни прекрасная история про мотоциклиста, потерявшего на МКАДе пассажирку и с перепугу рванувшего в Белоруссию, еле успели поймать. А еще была жесткая, с рельефным треугольником меж лопаток, куртка, рев мотора и сливающиеся перед глазами рыже-красные огни. Огней становилось меньше, темноты — больше, и небо, городское и потому желтое, над лесом стало сизоватым и светлым. Спрашивать о чем-то на ходу смысла не было, и Артем не спрашивал. Почему-то не спрашивал и потом, когда они слезли с байка и покатили его в лес, на боковую дорожку. Богдан явно знал, что делает, и Артема это устраивало. Байк ехать по снегу не хотел, они запыхались, разогрелись, кое-как вдвоем дотащили его до поваленной у дороги сосны. Артем огляделся. Странное дело, лес вдали от фонарей не был темным, белый снег, черные стволы, все хорошо видно. Богдан молча занимался одному ему понятными делами, что-то доставал из отсеков по бокам, Артем понятия не имел, как они у мотоциклов называются, тоже багажник или есть другое слово? На обметенной от снега сосне один за другим выкладывались в ряд разнокалиберные свертки, термос, топор. Артем, не зная, чем себя занять, сел было на поваленное дерево, но понял, что идея плохая, задница мгновенно заледенела. Взял в руку и задумчиво покрутил топорик. Не новый, ручка потертая. — Сруби пару веток, которые торчат, — посоветовал Богдан, продолжая возиться с байком. — Они должны быть посуше. Артем с детства ничего не рубил, только почему не попробовать. Кое-как оттяпал ветки, скорее надрубил и отломал, но главное ведь результат, верно? Пока возился, Богдан расчистил место под костер — и на этом все у них застопорилось. Наломанные ветки загораться не желали, как их Богдан ни складывал, с какой стороны ни поджигал. Бумага, береста и чуток бензина были опробованы, результата ноль. Артем думал, на этом все, вечеринка провалена, но Богдан углубился в лес, с оглушительным хрустом отломал и приволок довольно толстую ветку, которую обтесал от коры, расщепил, и о чудо, она загорелась. В свертках оказались маленькие сардельки и хлеб, в термосе чай, в чехлах — сложенные гармошкой коврики с фольгой. Оказывается, на таких сидеть не холодно. Костер так и не стал большим, жидко тек по поленьям, но смотреть в него было прикольно, и рядом — тепло. Артем чувствовал, как сам оттаивает вместе с чернеющими ветками, с него тоже стекает и с шипением исчезает лишнее, тяжелое. Думал ли он о чем-то, глядя в пламя? Если только о том, что вот так примерно выглядит счастье: в кружке горячий чай, на палочках пузатые шпикачки — лопаются, капают жиром в костер, над головой — небо, звезды, а вокруг непроглядной стеной лес, шевелится под ветром, поскрипывает похрустывает. И Богдан тюкает топором очередную «елочку». Отчего-то этот стук не раздражает, наоборот, от него уютно. — Тебя отец научил этому? — Артем кивнул на топор. — Нет, я... — Богдан посмотрел в глаза и спросил: — Не будешь смеяться? Артем помотал головой. — Я увлекался постапом, ну, знаешь, мир после катастрофы… — Ты выживальщик? — догадался Артем. — Ну такой. — Богдан улыбнулся. — Настоящего из меня не вышло. Но мне понравилось ходить в одиночные походы на несколько дней, здорово лечит голову. — В любой непонятной ситуации уходи в лес? — Это работает, — пожал плечами Богдан. Артем кивнул. Работает. — А когда один, еще сильнее. — Богдан подкинул «елочку» в костер и отложил топорик. — Социальная депривация. Снова молчали, молчать было так же хорошо, как перекидываться словами. А еще греть руки о железные бока кружки и смотреть, как искры огненными змейками ввинчиваются в ночное небо и исчезают. Артем поймал осторожный взгляд Богдана и улыбнулся. — Никогда не был в лесу зимой, — признался он. — Нравится? Артем кивнул. — Это лайт-версия. — Богдан теперь смотрел ему в глаза открыто. — Я больше люблю с ночевкой и подальше, в дебри. У меня палатка есть одноместная, маленькая, как гроб, спальник зимний. Лежишь на спине посреди ледяной темноты и тишины, и в голове ни-че-го. В какой-то момент просто перестаешь понимать, жив ты или уже умер, на том свете или на этом. Кроме твоего сознания и тепла ничего нет, вокруг пустота и холод. Космос. Ты сам и есть весь мир, другого нет. А потом ты засыпаешь… И остается только тело. Без присмотра. Крошечная теплая точка посреди смерти. — Здорово, — прошептал Артем. Хотелось разорвать зрительный контакт, отвести взгляд, но почему-то как с костром, не выходило. В свете костра лицо Богдана казалось медной маской прекрасного бога, юного и древнего, в темных глазах отражалось пламя, и страшно было сморгнуть это видение, рассеять сладкую жуть. — Но ты просыпаешься, — тоже шепотом продолжил Богдан. — И тогда появляется свет, тени, птицы, звуки. Ты умираешь в темноте и рождаешь новый мир. Сам. У Артема волосы поднялись на затылке, он поежился. — Замерз? — Богдан широко улыбнулся, и морок сошел как не было. Громко щелкнула ветка в костре. — Ветер. — Погоди. — Богдан легко поднялся и вернулся с тем свертком, который еще не разворачивал. Раскатал рулон, вжикнул молнией и набросил себе и Артему на спину большое одеяло, мягкое внутри, шуршащее снаружи. — Тот самый спальник. Артем подвернул к себе пухлый край, стало еще уютнее. — Расскажи тоже что-нибудь. — Богдан толкнул его локтем. — У тебя должны быть детективные байки. Байки, понятно, были, их бы хватило на двухнедельный поход, но Артему веселиться не хотелось, настроение не то. И он рассказал про реку в Сибири, на берегу которой каждую весну находили пару обуви с обрубками ног. Бились несколько лет, а так и не выяснили, чьи ноги. Не проводить же днк-тесты всех родственников пропавших, тут счет на сотни тысяч. Потом рассказал про старушку-серийную убийцу, которая заманивала к себе алкашиков, а больше их никто не видел, потому что старушка годами кормила всех окрестных кошек и собак. И про странную монету рассказал — находили на трупах, что она означает, так никто и не понял. Да и не монета это была, а не пойми что, металлический кругляш с волком на одной стороне, волчицей на другой. Богдан слушать умел не хуже, чем говорить. И под одним одеялом с ним было тепло. Пускай Артем не лежал на спине в закрытом на молнию гробу посреди Космоса, ему все равно казалось, что весь мир, какой существует, сейчас здесь, он сжат в треугольник тепла на шкуре огромного камня, летящего сквозь ледяное ничто: два человеческих тела и маленький тусклый костер. Не очень-то верилось, что снова будет свет, шум, другие люди. Или не очень-то хотелось, чтобы они снова были.

***

Ключ не лез в замок, и пока Артем проверял, той ли стороной он его сует, дверь распахнулась без его участия. — Ты приехал, — сказал Артем стоящему на пороге Герману. Замечание не слишком-то умное, но для половины второго ночи понятное. — От тебя пахнет костром. — Герман посторонился, пропуская его в квартиру. А в квартире пахнет вкусной едой, думал Артем, скидывая обувь. Проклятье, как не вовремя. Герман внимательно следил за ним взглядом, но не подходил — чуял что-то? Не знал, как себя вести? — Есть будешь? — спросил он. — Почему ты не предупредил, что приедешь? — А должен предупреждать? Артем прошел мимо него в ванную, долго мыл руки, смотрел на себя в зеркало. Еще бы Герман не заподозрил неладное, как раз такая темная кайма вокруг рта бывает когда долго целуешься на свежем воздухе. И глаза блестят вот так, и щеки полыхают. Конечно, он это помнит, не так много времени прошло. И нет смысла рассказывать ему про обтертые влажной салфеткой губы и пользу прогулок на свежем воздухе. Артем наклонился над раковиной и плеснул в лицо водой. Как же все это не вовремя. Зазвонил телефон в кармане, Артем достал, посмотрел на экран — ну конечно, Чижик, спешит сообщить, что билеты из Казани не просто куплены, но и уже использованы. К черту. Артем растер лицо полотенцем и вышел из ванной. — Нам нужно поговорить, — сказал он. — Говори. — Так и не сдвинувшийся с места Герман убрал руки в карманы, подпер спиной стену. — Я рассказывал тебе про этого студента, — смотреть прямо в глаза было непросто, но не смотреть означало дать надежду. — Я на него запал. Это серьезно. — Спали? — Было видно, как непросто Герману даются даже самые короткие реплики, лицо отяжелело, движение губ требовало усилий. — Еще нет. Но это вопрос времени. — Артем тоже ронял фразы, как камни. — Мне лучше уйти. Мне жаль, что так вышло. У тебя сейчас своих проблем хватает. А тут еще это. Я пытался тебя остановить. — И что бы изменилось за пару дней? Артем пожал плечами и сунул ноги обратно в кроссовки. Многое бы изменилось, он просто придумать и сделать ничего не успел. — Ты собираешься уйти без вещей? — остановил его Герман. Артем замер, обернулся. От Германа пахло болезнью. Оказывается, душа болит точно так же, как тело. Хотелось сказать что-то такое, чтобы обоим стало легче, но слова не находились. — Я не могу сейчас, — выдавил Артем. — Напиши мне, когда тебя не будет, я зайду и соберу. Ключи оставлю. — Это все… правда серьезно? Или? — Герман дернул плечом. — Пока не знаю. Прости. Артем закрыл за собой дверь, но никуда не ушел и слышал, что Герман тоже не двигается. Он заставил себя длинно выдохнуть, вдохнуть и шагнул к лестнице. Так всем будет лучше.

***

К своему клиенту Валя за эти дни уже вроде как привык, тем более что Сальников сразу его четко описал: педик, живет с мужиком в его квартире, бывший мент, а теперь частный сыскарь, с гонорком, в команде работать не умеет, потому надо не ждать, пока он проявит желание встретиться, может и не проявить, а думать своей башкой. Ну, это Валя умел и без советчиков, в жизни ни на кого не полагался, все только сам. И не первый год замужем, пас клиента по системе, которую давно уже придумал: не прятаться, потому что куда ты со своей одной машиной спрячешься, даже если она самая заурядная, а сбивать с толку обе стороны, и того, кого охраняешь, и возможного противника. Пока они пытаются разобраться, кто ты, и осторожничают, ты спокойно делаешь свою работу — профит. Но того, что клиент выскочит из подъезда через пять минут после того, как в него зашел, рванет дверь и прыгнет к нему в машину, Валя не ожидал. — Будем знакомы, Валентин, я Артем, — сказал незванный пассажир и сунул маленькую жесткую ладонь. — Нужна кавалерия. Ну что смотришь? Думаешь, я твоему Сальникову на слово поверю? Валя ухмыльнулся и пожал протянутую руку. Сообразительность он уважал. — Но все равно он тебя неплохо знает. — Да хер с ним. Значит, смотри, что нужно сделать. — Артем потер лицо, сосредотачиваясь. Психует, думал Валя, разглядывая клиента, видно. Но не испуган. Тогда что? — Три пункта. Германа... ты понимаешь, о ком я? Хорошо. Его нужно отправить в Казань, а до тех пор глаз не спускать… — Воу, воу. — Валя поднял руку, останавливая собеседника, слишком тот разбежался. — Ты что думаешь, я тут сижу и жду, когда ты приказы раздавать придешь? У меня есть свое начальство и своя задача. — Германа отправляешь в Казань, — повторил Артем, будто никаких возражений не звучало, и в глаза смотрел совершенно спокойно. Валя усмехнулся, кивнул. Ладно, пусть выскажется, гляди, какой боевой. — До отъезда следишь за ним, а не за мной. Вторым пунктом вывезешь из города женщину с ребенком. А третьим собьешь меня своим чертовым «пыжиком». Валя от неожиданности дернул головой. Что? — На все про все у тебя сутки. Без этого твоя задача пойдет по пизде, — безмятежно сообщил Артем и продолжил смотреть на Валю большими светлыми глазами. — Мы сработаемся или мне нужен другой человек? Валя покачал головой, прыснул и наконец заржал. — С тобой весело! — Обхохочешься, — кивнул Артем без улыбки. — Дай мне телефон, позвонить нужно. Валя, еще досмеиваясь, протянул ему свой «хуавей». Пожалуй, они сработаются.

***

Девятнадцатый век называли веком просвещения, хотя капитализм такая же его заслуга, как изобретение фотографии и электричества. Двадцатый стал веком мировых войн и тоталитарных режимов. А что насчет двадцать первого? Мне кажется, его портрет уже вычерчивается — пока тонко, штрихами, но уже различимо. Это век комфорта. Не в том даже смысле, что сейчас на земле все благоустроено, все сыты, хорошо одеты и располагают свободным временем, как мечтали фантасты. Конечно, нет. Пресловутый золотой миллиард, как называют самые развитые страны, — это всего лишь девятая часть населения планеты, да и в этих странах хватает нищих. Нет, я имею в виду комфорт как основное требование, как бездеятельность из-за страха боли любого сорта. Неготовности идти ни на какие жертвы. Но штрихи пока действительно тонкие. Вот, например, защита своих прав. В нашей стране весьма много людей, недовольных происходящим в ней, их ужимают, постепенно отбирая права и свободы. Что делают эти люди? Ничего. Немножко ноют, жалуются друг другу, но не делают ничего. Боятся наказания? Наверное, да. Но главное не это. Что-то делать означает нарушить свой привычный образ жизни, чем-то пожертвовать. Не гулять солнечным деньком в парке, не смотреть сериал и не отдыхать на даче, а тащиться куда-то с плакатом, рисковать быть помятым или даже задержанным. Это неприятно! Досадно, что у нас отняли это, то и вот это, но это пускай кто-то другой добивается, а мы хотим комфорта. Скажешь, старо как мир, типичное поведение мелкого буржуа? Но во-первых, так ведут себя люди самого разного социального положения, во-вторых, у меня есть пример посвежее. Это недавно сформировавшаяся тенденция требовать от других обеспечения комфорта и наличия предупреждений о том, что он может быть нарушен. Люди настаивают, чтобы их предупреждали о сюжетах фильмов и книг — а вдруг там что-то неприятное? Подписывают петиции за изменение финала Анны Карениной с аргументацией «Эту ситуацию можно было разрешить более позитивно». Они запрещают иллюстрировать статьи «шокирующим, оскорбляющим нравственность» контентом, но это не новые пуритане, тут история не повторяется, и порно по-прежнему самый популярный контент. Нет, просто люди ограждаются от дискомфорта. Если эти штрихи кажутся тебе слишком тонкими, есть жирный мазок. Отношения. Тут совершенно новый расклад, какого не было в истории, общество атомизировалось, потому что жить в одиночестве стало не просто возможно, а очень легко и даже выгодно. И раз это так, никто больше не согласен на неотъемлемые составляющие отношений — компромиссы, умение вести диалог, прощение. Зачем? Раньше многое нужно было терпеть для удержания партнера, одному не выжить, а теперь отношения — это источник возможного дискомфорта, и только. А вдруг предадут? Обидят? Бросят? Обманут? Нет, говорят себе люди, нам этого не нужно. Мы обойдемся без этого. И обходятся, знаешь. Чем дальше, тем успешнее. Сейчас пятьдесят шесть процентов взрослого населения мегаполисов не имеет отношений — ни семейных, ни любовных. Поддерживают только дружеские и родственные, и то не все. И вот тут, мне кажется, люди делают огромную ошибку. Фундаментальную. Логика «Если хорошее в любой момент может быть у меня отнято, я не хочу это хорошее» порочна. Это дорога в никуда, потому что все может быть отнято в любой момент времени. Все, что угодно, и сама жизнь тоже. Но это не повод отказываться! Это причина для изменения позиции! Что отличает человека от бога? Вторичность. Люди не действующая сила, они результат внешних действий. И эти внешние действия властны над ними, пока не люди их производят. Знаешь, почему люди смертны? Потому что, убивая нас, он чувствует себя Богом. Только тот, кто действует, первичен. Только тот защищен. Не я это придумал, история не скупилась на примеры. Не хочешь в историю, хочешь любви, но боишься потери? Не отказывайся от хорошего. Просто назначь время, когда ты его потеряешь, и стань своим личным богом. А может, и чьим-то еще.