Дверь, с тихим скрипом, открывается, пропуская Грейс внутрь. Где-то сверху раздаётся звон колокольчиков, оповещающих о прибытии гостей. Сейчас их всего два, раньше было пять. Другие три пострадали от какого-то пьяного посетителя, личность которого Бакет даже не помнит. Всё, что она о нём знает, так это то, что взбучка от начальства за его действия, досталась,
конечно же, ей.
Проходит чуть вперёд, закрывая за собой дверь, петли которой не мешало бы смазать, но этого, разумеется,
никто не сделает.
Всё внутри небольшого помещения покрыто слоем пыли, и не одним. Столики с разрисованными и поцарапаными столешницами; стулья, у которых скоро отвалятся или уже отвалились ножки; рамки и стёкла каких-то фото, что висят на стенах и, по большому счёту, никому не сдались; подоконники, которые, под натеском таких же пыльных горшков с цветами, держатся на добром слове; прилавки, что девушка люто ненавидит
так же, как и всех людей, что связаны с этим местом. Здесь
всё в пыли.
Закинув то, что прикрывало её от холода на вешалку, Бакет подходит ближе к окнам и отдёргивает шторы, не дающие естесственному освещению проникать внутрь. Целая рота пылинок поднимается в воздух, заставляя девушку закашлять.
Раскрыв почти все окна, останавливается у последнего. Дёргает занавеску и всматривается в вид,
который не назовёшь приятным открывающийся оттуда.
Весь город в пыли.
На фоне серых, однообразных зданий отчётливо видно
одно из них. Эта постройка выделяется из общей массы своим видом, размером, значением.
Шоколадная фабрика Вилли Вонки.
Вот только наличие её на территории города не делает жизнь в нём сладкой.
Взгляд Грейс из безразличного меняется на злобный. Она терпеть не может этого кондитера и всё, что с ним связано. Ведь, как считает Бакет, это
он виноват в том, что дедушка Джо, как и многие другие люди, лишился работы
и теперь вся семья еле-еле концы с концами сводит. Это
он виноват в массовой безработице, что царит на улицах города. Это
он виноват в том, что из-за производства сладостей экология здесь не к чёрту. Во всём, что с
ней происходит, виноват
Вилли Вонка.
Девушка бросает последний ненавистный взгляд на детище знаменитого производителя шоколада и отходит к прилавкам.
Надо работать.
***
Рабочий день, тянувшийся, как резина, наконец, подходит к концу. Всё было, как всегда: пара каких-то фриков, пятеро пьяниц, один дебошир и три хамки. Клиенты оставляют желать лучшего, однако, хорошо, что они вообще есть. К тому же, к подобному Грейс уже привыкла.
Всё стабильно.
На улице давно стемнело, но идти по переулкам, в которых смело можно снимать какие-нибудь клишированные фильмы, что так любят зрители, не страшно.
Зачем обворовывать почти что бомжиху? Бакет, не глядя под ноги, бредёт к месту, которое
должно быть для неё любимым домом.
Однако, никогда не являлось, не является и вряд ли будет являться. Ненавистный дом, ненавистная работа, ненавистный дом, ненавистная работа, ненавистный…
Внезапно ей в лицо прилетает
кусок льда снежок. Бросок оказывается настолько сильным, что теперь нижняя губа девушки разбита и нещадно кровоточит. Стерев красными от мороза руками остатки бывшего «снаряда», она оборачивается. За углом соседнего дома стоят
мелкие подонки мальчишки, судя по виду, ровесники Чарли. Они хохочут и тычат пальцем. Ей нестерпимо хочется
хорошенько врезать по самодовольным рожам недоношенных выродков указать им на их место, но девушка прекрасно понимает, что, в таком случае, ей придётся потом говорить уже с
ублюдками, которые родили и воспитали подобное отродье родителями этих
малолетних козлов детей и ретируется, под акомпонемент смеха и гоготанья, получая ещё один смачный удар в спину.
***
Дверь дома Бакетов, кажется, за день искривилась ещё пуще прежнего. Пройти незаметно здесь не получится ни при каких обстоятельствах, за что девушка ненавидит этот дом. Вернее, такова одна из причин.
— Грейс, ты дома, — миссис Бакет, как всегда в одиночку, стоит у стола, большим
и единственным ножом разделывая качан капусты. — Как дела на работе? — наконец, она поворачивается к дочери, и на её лице отчётливо видно беспокойство. — Что у тебя с губой?
— Ничего страшного. Просто, когда я собиралась уходить с работы и уже подошла к двери, кто-то открыл её с другой стороны, — врать Бакет умеет, пожалуй, лучше, чем вышивать крестиком
хотя, никогда в руках даже не держала конву.
— Это хорошо. То есть, не очень, конечно, но, во всяком случае, тебя, Слава Богу, не побили, — миссис Бакет облегчённо выдыхает, возвращаясь к готовке. Она, как всегда, верит.
Верит, и не знает всей правды. И это касается не только разбитой губы. Она не знает, что её дочь терпит домогательства со стороны пьяных клиентов; она не знает, что, когда её дочери было всего семнадцать, ту пустили по кругу, и Грейс чудом не залетела от насильников; она не знает, что её дочь травили в школе и окунали головой в унитаз, чтобы потешить своё садистское эго; она не знает, что её дочь резала себе руки и, по ночам, билась в немой истерике; она не знает, что сердце её дочери разбито сыном механика из автосалона. Она не знает ничего. Но продолжает верить.
Бакет, пользуясь временным отсутствием внимания к своей персоне, незаметно поднимается наверх. Там она, ни о чём не заботясь, падает на пол, сворачиваясь в позу эмбриона, поджимая под себя ноги.
Грейс
слишком устала от лжи, в которой погрязла; от сердца, которое бьётся; от
существования жизни, которой хочется лишиться. Эмоции поднимаются из самых недр её сознания и грозятся уже обрушиться настоящим цунами, в виде масштабной истерики, но…
Скрип-скрип… Скрип-скрип…
Кто-то поднимается к ней по лестнице.
