Билет в один конец

      Дождь не закончился. Сильнейшие порывы ветра за окном гнули деревья, а лужи размывали просёлочные дороги. Ветки то и дело стучали по стеклу в комнату спящего юноши, но он продолжал крепко спать, ведь на часах было всего четыре часа утра, в это время и так непроглядная темень, а из-за ливня вряд ли получилось бы разглядеть что-то дальше своего носа, поэтому не было бы никакого смысла вставать. Скрипнула дверь в комнату. Тихие шлепки босых ног донеслись до кровати Олливера. За окном сверкнула молния, а трескучий шум грома заставил Гонера вздрогнуть и открыть глаза. И парень чуть не завопил от ужаса. Прямо перед его глазами было лицо бабушки с безумным и диким взглядом, она просто стояла и наблюдала, пугающе изогнувшись. Всё тело Гонера покрылось мурашками, лицо обдало испариной, а кончики пальцев оледенеть. Ему было так страшно, её тёмный силуэт и эти сумасшедшие глаза, которые смотрели будто в душу, заставляли трястись все поджилки, Олли боялся пошевелиться, хотя хотелось выпрыгнуть в окно и скрыться в ливне, никогда больше сюда не возвращаться. Старуха смотрела, не мигая, а её рот скривился в злой ухмылке. — Ты ничтожный трус, никто тебя не любит, — самодовольно сообщила та, после чего в её глазах промелькнула тоска. Она разогнулась и вышла из комнаты, довольно громко хлопнув дверью.       Сердце Олливера ещё долго не унималось, а тяжёлые мысли снова заполнили всю голову. Он сидел на кровати и прятал лицо в коленях, то и дело сжимая и разжимая волосы с макушки. Хотелось кричать, плакать, как же он устал от выходок этой чокнутой бабушки. Раньше она никогда не заходила в его комнату... Но теперь его крепость больше не была крепостью. Теперь он абсолютно уязвим. Странное чувство пронзило его где-то в груди, а левый глаз будто пырнули ножом. Юноша подавил громкий всхлип, схватился за лицо и на слабых трясущихся ногах подошёл к зеркалу. Убрав руки от больного глаза, он, даже не включив свет, совершенно отчётливо увидел своё отражение. А само око на мгновение блеснуло золотым светом. Парень аж отшатнулся от отражения и с трудом удержал равновесие, чтобы не упасть на пол. — Ч-что за?., — он снова присмотрелся к отражению, но ничего на сей раз не увидел. Сердце немного успокоило свой бешеный ритм. Олли включил свет настольной лампы и принялся рассматривать своё отражение, в особенности левый глаз. Но ничего необычного не заметил. Никакого даже намёка на золотой в его карих глазах не было. — Н-наверное, показалось, — пробормотал себе под нос юноша, с сомнением присаживаясь на кровать. Он ещё некоторое время побуравил взглядом пол, потушил свет. Снова осмотрелся по сторонам, но в этой непроглядной тьме не было видно абсолютно ничего. Вчерашнее чувство тревоги никак не отпускало, но Олли всё списал на произошедшую только что ситуацию. Глаза начали слипаться, голова тяжелеть, и Гонер, закутавшись в одеяло, снова провалился в сон.       Во второй раз Олливер проснулся уже около девяти часов утра. Ему как всегда ничего не приснилось, но в груди до сих пор щемило тревожное предчувствие. В нос ударил запах хлеба и сыра. Да и сама комната пахла для Олливера как-то странно. Не то, чтобы запах изменился, он просто как будто стал сильнее и тоньше. Олли принюхался и уловил яркий аромат сырости, гниющего дерева и сосновых досок, запах недоеденной вчера груши и собственной одежды, а ещё сильную вонь псины, хотя раньше он всего этого практически не чувствовал. Юноша пару раз шмыгнул носом, но это лишь усилило ароматы. Он озадаченно обвёл взглядом комнату и обратил внимание, что видит каждую мелочь. Как всё странно... Встав с кровати, Олливер испугался скрипа пружин, который показался ему в несколько раз громче, чем было раньше. — Может быть, я вчера стукнулся головой?., — предположил юноша, машинально начав потирать затылок. Но боли не почувствовал. Он снова растерянно осмотрел комнату. Всё казалось ему каким-то иным, как будто что-то изменилось, хотя чего-то очевидного не произошло. Парень почесал волосы и глянул в окно. Дождь, по-прежнему, поливал французскую деревеньку, ветер ослабел, но всё равно то и дело порывами загибал молодые деревца. Олли с тревогой подумал о стае Базиля: где они могут скрыться от такого природного катаклизма, как согреться и где прятаться, а главное, с ними ли сейчас Бадди. Ему очень не хотелось думать о том, что его бурый приятель, напоминающий миниатюрного медведя, с самого вечера сидел по пузо в луже, морщился от холодных капель и порывов ветра и преданно ждал своего названого хозяина. Стук дождя по стеклу казался нестерпимо громким и действовал на нервы, Олливер понял, что именно он вселяет в парня тревогу, но почему же? Интуиция подсказывала, что произойдёт что-то ужасное, чего Олли понять никак не мог. Но тут он вспомнил. Бабушка ночью зашла к нему в комнату, она зашла туда, куда обещала никогда и ни при каких обстоятельствах не входить, потому что знала свои заскоки. Она и в обычном состоянии неплохо давила на нервы юноши, но в припадках становилась совершенно невыносимой и жестокой, в то время как её самочувствие тесно связано с временем суток и погодой. Сегодня дождливый и мрачный день. И теперь, Олливеру уже негде спрятаться от её безумия.       Парень вылез из-под одеяла и быстро переоделся, чтобы спастись от зябкого сырого воздуха в его комнате. Очень не хотелось выходить, но голод вынуждал покинуть его убежище. Точнее, больше не убежище. Парнишка выдохнул и, надев шерстяные рваные носки, вышел в коридор, который по совместительству был и кухней. Бабушка сидела за столом и пила чай, не обращая на внука ни малейшего внимания. Более того, оно не обращала внимания вообще ни на что, дверь в дом была почему-то открыта, и сетка от москитов раскачивалась и билась об косяк. Олли хмуро посмотрел на старуху, хлопнул дверью и подошёл к чайнику. — Как спалось, что снилось? — неожиданно поинтересовалась бабушка скрипучим голосом, когда юноша повернулся к ней спиной. Олли дрогнул и чуть не ошпарился. — Ты же знаешь, мне никогда ничего не снится, — разочарованно ответил юноша. — Как же так? Всем снятся сны, особенно в твоём возрасте, — сказала та, после чего противно захлюпала кипятком из своей кружки. Олливер сморщился и вздохнул. — Ты каждое утро у меня это спрашиваешь, и каждый раз я тебе говорю, что у меня так, а ты потом мне отвечаешь, что у меня как всегда всё не как у людей, — рутинным тоном сообщил Гонер, присаживаясь с чашкой горячей воды за стол на самый краешек табурета. — Да, всё именно так, — проскрипела старуха. — Хотя я этого и не помню, но я точно права, если всё так, как ты говоришь. Олли потупил взгляд в пол. Его обижала эта фраза. Разве он виноват в том, что не видит сны? — Сегодня дождь, будешь сидеть дома? — попыталась непринуждённо поинтересоваться бабушка. — Да. Только не заходи больше в мою комнату, пожалуйста, особенно ночью. — А я заходила? — она с наигранным удивлением подняла брови, даже перестаралась. — Да. — Сухо ответил Гонер, с трудом не добавив слов о том, до какого ужаса он испугался. — Я никогда не хожу в твою комнату, даже когда убираюсь, и ты это знаешь, — продолжала бабушка. — Да? Тогда почему.., — хотел спросить Олли, но старуха его перебила. — Не смей на меня клеветать, недоносок! — Рявкнула та, оскалилась и немного приподнялась со стула. Гонер сжался и напрочь забыл о том, что хотел расставить границы в отношении своей комнаты. — Это мой дом, и я могу заходить туда, куда мне заблагорассудится, понял, щенок?!       Олливер с трудом сдерживал слёзы, просто кивал. Такие сцены в доме бабушки были для него рутинными, но каждый раз задевали его в самое сердце. Левый глаз снова заныл, но юноша был слишком расстроен своим очередным провалом перед криками бабушки, чтобы придать этому достаточное значение. Юноша встал и вернулся в свою комнату, принявшись пялиться в окно. Их сплетница-соседка как обычно смотрела в сторону их дома, но сразу же отвернулась, когда столкнулась с Олли взглядом. Она всегда очень сильно раздражала Гонера тем, что сует нос не в своё дело, но ничего поделать с этим он всё равно не мог. Иногда она даже звонит его родителям, когда бабушка громко ругается, и потом юноше приходится выслушивать нотации от отца, якобы, зачем он бабушку доводит. Казалось бы, Олливер давно должен был привыкнуть к подобным вещам, но они, по-прежнему, и даже сильнее, чем раньше, выбивали его из колеи. Почему его бабушка такая? И почему так к нему относится? Да, разумеется, у неё явное расстройство психики, но почему ярче всего оно проявляется именно в адрес Олливера? Она и на отца пару раз огрызалась, к его маме всегда была груба, но таких спонтанных вспышек оскорбительной агрессии ни к кому, на сколько знал Олли, не проявляла. Ни к кому, кроме него. Может, он действительно такой, как она говорит? Рассуждения об этом совсем не оставляли юноше сил, а, может, всё дело в упущенной возможности позавтракать. Захотелось позвонить маме. Он довольно часто ей звонил, хотя бы два-три раза на неделе, особенно часто, когда хотел слышать слова поддержки или просто узнать, как дела в городе. Деревня его была в двух часах езды на машине, поэтому иногда она, в тайне от отца, забирала сына на день погулять в город вместе с ней, но возможности остаться не было никогда и совсем никакой. И сейчас, из-за дождя, его телефон совсем не ловил связь, какой же дурацкий оператор. Поэтому Олли был вынужден в одиночку делить своё раздавленное в ничто состояние.       К обеду юноша уже отпустил утренние события и занимался английским повышенного уровня. Парень хотел когда-нибудь покинуть родную Францию и переехать в Америку, или, хотя бы, Британию, поэтому знание языка у него должно было быть безупречным. Иногда это занятие начинало ему казаться скучным, когда, к примеру, он переходил к заучиванию новых слов, но поставленная цель очень подстёгивала его, поэтому Олливер получал удовольствие от изучения языка. В животе ныло от голода, он то и дело урчал, но выходить из комнаты не было ни малейшего желания до тех пор, пока из-за стены не начнут доноситься голоса из телевизора. Дождь по-прежнему гадко барабанил по стеклу, и ветер тоже не унимался, никак не предвещая окончания этой непогоды. Тревожное предчувствие не покидало парня до сих пор, оно периодически накатывало с такой силой, что Олливер покрывался холодным потом, и ничего с этим необъяснимым волнением сделать не мог. В такие моменты он начинал думать о том, что хочет, чтобы это уже поскорее случилось, потому что мучительная неизвестность сильно мучила его, отчего даже начинала болеть голова. К громким звукам, которые напугали его утрам, он уже привык, ровно как и к обострённому обонянию, хотя аромат гнили по всему дому заставлял морщить нос сильнее прежнего, парень предположил, что это всё из-за резкой смены погоды, хотя сам в это и не верил. Ещё он понял, что ничего в комнате не менялось, изменилось его восприятие. К тому же, для него эти изменения не были какой-то обузой или чем-то в этом роде, ведь благодаря ним можно хоть как-то отвлечься от мучительного голода. Как сейчас ему хотелось наловить в реке рыбы и неумело приготовить её хотя бы к ужину.       Где-то через час раздался щелчок телевизора и по дому начал разноситься смех и глупые шутки из какого-то телешоу, которое очень любила бабушка. Сам Олливер терпеть не мог бы эту передачу, но он её обожал. Потому что, когда старуха начинала смотреть эту программу, от экрана её было просто невозможно отлепить. Парень быстро накинул тёплую толстовку и вышел из комнаты. В холодильнике лежали какие-то просроченные сосиски, Олли их выкинул, фрукты; овощи, выращенные на грядке, мешок картофеля. Времени на чистку картошки у юноши просто не хватило бы, одно дело, если бы бабка копалась в огороде, но сейчас он просто не успеет. Покопавшись по шкафам, Гонер нашёл упаковку с рисом, быстро поставил воду на плиту, то и дело заглядывая в бабушкину комнату, нарезал овощи, пока вода закипала, потом положил в кастрюлю рис, разварил его до состояния каши, но он такое ел с удовольствием, выложил себе часть на тарелку, а вторую часть убрал в контейнер, вместе с овощами, закрыл крышкой, налепил стикер с надписью "ужин", и быстро стушевался в свою комнату, программа как раз подходила к своему концу. Олли не считал себя хорошим поваром, он прекрасно знал, что готовил гораздо хуже даже своей мамы, но тем не менее, уж лучше есть разваренный рис, чем пирожки из ничего или, как мастера кунг-фу, энергию солнца и каплю росы. Гонер был вполне доволен своим сегодняшним блюдом. Разумеется, от бабушки похвалы никогда не услышишь, но, если она не выбросит, значит ей понравилось, да и к тому же, большим желанием ей угодить парень не горел, это просто была его обязанность. Из-за тревоги Олливер чувствовал какую-то траурную нотку в этом пресном рисе, как будто ест его в последний раз. Или это опять себя проявляют обострённые органы чувств? Но юноша всеми силами старался не обращать на все эти странности ни малейшего внимания.       Ближе к ночи дождь наконец начал утихать, лишь иногда постукивал по стёклам и крыше. Гонер ворочался в тёмной комнате в кровати и пытался отвлечься от всё сильнее нарастающей тревоги мыслями о том, что завтра будет хорошая погода, что завтра он, как обычно, отправится на реку, погуляет по лесу, поиграет в палочку с Бадди, хотя подлое чувство неминуемой опасности и липкого страха полностью перечёркивало все светлые отголоски мыслей. Сознание гудело: что-то случится, нужно быть готовым, нельзя расслабляться, и всё в таком духе. Парень встал с постели и принялся нервно расхаживать по комнате, то наматывая круги, то просто метаться взад-вперёд. Если садился на кровать, то нога истерично дёргалась и не давала покоя. Лицо горело, левый глаз невыносимо ныл, кажется, он подхватил какую-то простуду или ячмень. Но в зеркале ничего необычного Гонер не мог разглядеть. Юноша забился в дальний угол кровати, поджал ноги...и тут всё прекратилось. Раздались шаги бабушки, она распахнула дверь и швырнула в Олливера тарелкой с уже холодным рисом, парень чудом успел увернуться, хотя она летела прямо в голову, отчего посуда вдребезги разбилась о стену на осколки, а ужин рассыпался по всей кровати. — Ты что, выблядок, отравить меня решил?! — заорала та во всё горло, подбегая к напуганному до смерти Олли. Она схватила его за грудки и принялась трясти как половую тряпку. — Б-бабушка, пожалуйста, п-перестань, бабушка, я сам это ел! — слезливо начал умолять Гонер, пытаясь оттолкнуть от себя разъярённую старуху. — ЗАКРОЙ СВОЙ ПОГАНЫЙ РОТ! — вопила бабка, с ещё большей силой тряхнув внука, отчего тот со всей силы ударился головой о стену. — Какой же ты ёбаный отморозок, бабушку свою решил отравить! — она гневно толкнула его на кровать, сердце юноши бешено колотилось, он никогда не умел драться, и тем более не стал бы бить свою бабушку, какой бы чокнутой она ни была. Левый глаз снова пронзило невообразимой болью, отчего парень на несколько мгновений оглох и ослеп и перестал осознавать вопли своей бабки. — А знаешь, почему ты такой? — донеслось до его ушей. — Потому что ты мне неродной, твоя мать, твоя мать — шлюха, спит с кем попало, а сын-дурень верит ей, ты такой же как она, такой же сопливый, лживый, лицемерный выблядок, да ты.., — но бабка не смогла продолжить. — Как ты назвала мою мать? — Нечеловеческим рыком оскалился Гонер, глаз горел жёлтым пламенем, комната начала уменьшаться в размерах, ровно как и его бабушка, парню показалось, что сильно завоняло псиной, кровать затрещала, и ножки не выдержали. Маленькая бабушка упала на задницу и попятилась к двери, но её путь тут же оборвался паническим визгом, перешедшим в бульканье, и брызгами крови, вперемешку с щелчками собачьих челюстей. А затем наступила темнота.