Фриц в недоумении смотрел на своего отца, точно громом поражённый. Как, великий Зигмар, ну как такое может быть? Фриц ожидал этого хоть угодно от кого, только не от отца. Честь дворянина, долг, совесть… Он сам же и учил Фрица всему этому, а теперь сам же и отступается от Империи. Нет, здесь какая-то ошибка, ну, не может такого быть, неправильно это вконец. Ерунда какая-то творится.
- Как? Какой ещё титул? – вырвалось у Фрица, хотя всё было и без того понятно.
- Сам знаешь, какой титул вернуть. Заслуги старые нашего рода вспомнить. Какие бы там они ни были, эти синие, но они мне это пообещали – и я им верю. Надо только нам… в общем, информация им кое-какая нужна и ещё надо бы разъяснительную работу среди простого народа…
- Какую к Хорну работу? – взорвался Фриц, - И ты им поверил? Сам учил меня всю жизнь никому не верить – и сам же приманку-то и заглотил?!
- Не кричи на отца! Ничего ты ещё не понял. Я не такой придурок, чтоб верить кому попало. Слово дворянина мне дали, что восстановят наш титул в новом Рейкланде. Им сторонники сейчас нужны, понимаешь ты, сторонники, и они их всеми силами…
- Купят они сторонников! – вне себя от ярости закричал Фриц, - тебя, вон, уже купили на брехню какую-то собачью. Слово дворянина, слово дворянина… Всех они купят! Потому что
никому ничего не надо! Всем по барабану! Штайнерам, Фургилю, тебе даже – всем!
Отец в гневе хватил кулаком по столу и привстал со стула. Они часто спорили, но чтобы вот так вот – нет, такого ещё никогда не бывало.
- Ты кого защищаешь? Франца? Так почти половина курфюрстов против была того, чтоб он на престол всходил. Только им почему-то можно быковать, а нам – нет. Вон, Борис в своём Мидденхайме…
- Да провались он к Хаосу, этот твой Мидденхайм! К Тзинчу пусть катится вместе со своим этим волчарой! Они людей как свиней рубят, уроды, ты не видел этого, а я видел! Сепаратисты гнидские, перевешать их всех… И на Императора бочки не кати мне! Это всё богачи эти зажравшиеся, у которых золото отовсюду сыплется, недовольны им, а не мы, простой народ. Дворяне, Хорн бы их побрал… Да по мне – так лучше солдатом быть!
- Хорош сынок, нечего сказать… Да что хочешь можешь делать, всё равно уже мне. Только тогда – вали отсюдова! Из дома моего вон, чтобы духу твоего больше здесь не было! В казармы иди свои, солдафон… Мозги тебе вконец уже засрали Императором…
- И свалю, и пожалуйста! Я с изменником под одной крышей спать не буду, так и знай!
Тут из боковой комнаты показалась мать. Она была бледна, как и Гретта, и вся дрожала, но на сына своего и на мужа глядела решительно и твёрдо.
- Хватит! – срывающимся, даже истерическим, голосом закричала она, - Никто никуда не пойдёт. Прекратите, вы, оба! Вы забодали уже! Эмма здесь, дома – вы чему её учите? Кончайте орать!
- Замолкни, ты!.. – в сердцах закричал Господин Майер, схватил со стола увесистую пивную кружку и запустил ею в жену. Вряд ли он что-то соображал в этот момент: похоже, ослеплённый яростью, он и думать-то уже не мог. Госпожа Майер попыталась было увернуться от летевшей в неё кружки, но не успела: кружка угодила ей в висок. Женщина от природы крепкая, мама устояла на ногах, схватившись за дверной косяк. От места удара уже расползалось кровавое пятно.
Это было последней каплей. Фриц знал, что мать – не какая-нибудь там аристократка, и от такого удара с ней вряд ли что-то случится, но остановиться уже не мог: слишком уж сумасшедшим каким-то был этот день, надо было всю злобу как-то выместить… Господин Майер в недоумении смотрел на схватившуюся за висок жену, постепенно выходя из прежнего безумного состояния. Похоже, он до сих пор не осознал, что же натворил, бросив кружку.
Фриц с силой толкнул стул, на котором сидел отец. Стул повалился на пол, отец полетел вместе с ним и, падая, с силой ударился носом о ножку стола. Хрипя и тяжело дыша, господин Майер медленно поднялся с пола. Из изуродованного, похоже, сломанного, носа у него текла кровь.
- Ты чего, гад, творишь!.. – закричал отец в исступлении, пытаясь побороть боль. Но Фриц уже не слышал его. Что-то заставило его распахнуть дверь дома и, со стуком захлопнув её, оставить родных позади. В казармы, в казармы надо идти, стучало у него в голове. Не видеть бы ничего этого… Фриц шёл, расталкивая немногочисленных горожан, продираясь, как он считал, к казармам – а на самом деле следуя в почти противоположном направлении.
Наконец к нему начала возвращаться способность мыслить и рассуждать. Что это такое было вообще? Что ему нужно? Кем только что были они с отцом? Кружками кидаться, стулья валить… Зачем всё это? Никогда раньше до такого не доходило. Спорили, ругались – это конечно, но чтобы вот так… Изменилось всё, что ли - или это он сам изменился? Или всё сразу перевернулось с ног на голову? Страшная, жуткая мысль пришла Фрицу в голову. Вот сейчас он отцу, похоже, нос сломал - сам того не желая. Потому что они уже по разные стороны баррикад, один – красный, другой – синий. А если они возьмут в руки оружие? Если вот так же они будут разделены баррикадой, но баррикадой настоящей, которая из дерева, ящиков и всякого там барахла, и один будет в красной униформе, другой – в синей, и развеваться над каждым будет своё знамя… Что же – они убьют друг друга? Отец – сына или сын – отца? Да или нет? Нет, такого не бывает. Такого на войне не может быть никогда. Зигмар такого не допустит. Вот пройдёт время, получат раскольники за всё, кровью умоются, и они с отцом снова будут вместе. И Грета…
Да, нужно идти. Конечно, может быть такое, что из солдат кто-то тоже продался синим. А может – и нет, непонятно. Ясно одно: там, в казармах, они решат, что же делать дальше, как со всем этим бороться.
Однако Фриц вопреки ожиданиям своим вышел не к казармам. Перед ним чернели железные прутья кладбищенской ограды. Словно какой-то другой, отделённый от города невидимой громадной стеною мир был здесь. Величественно и гордо стояли осины – извечная охрана от призраков и всякой нечисти – и ни один листочек не колыхался на них, так тихо здесь сейчас было. Белели каменные надгробья: совсем новые и те, на которые уже наложило свой отпечаток неумолимое время, чистые и заросшие мхом, большие и поменьше. Фриц взялся за холодное железо калитки, шершавое от кое-где проступавшей бурой ржи. И это почему-то нравилось Фрицу - хуже, если бы ворота были гладкими, как нож или ствол аркебузы. Фриц легонько толкнул створку ворот. Она открылась с тем же протяжным и горестным скрипом, что и всегда.
На кладбище не было сейчас ни души. Всё глубже и глубже уходил Фриц, минуя осины, аккуратно постриженные кустики, холодные плиты могильных камней… Там, вдали, меж двух деревьев, стояла неприметная совсем не ухоженная могилка. Хайнрих Мюллер. От тебя теперь, наверное, и остался один лишь прах. Что бы ты сказал, если б мог? Что бы посоветовал? Ведь это ты рассказывал о походах Империи, ты говорил, что она – единственный истинный оплот порядка.
Ты понял бы, ты – и никто другой. Но теперь тебя уж нет в живых, ты ушёл куда-то в небытие, покинул нас. Почему первыми уходят те, кто достоин долгой жизни? Почему всякая мразота вроде тех, кто пожелал расколоть Империю, живёт себе припеваючи, а вот Хайнрих - уже нет? Смерть всегда забирает самых лучших. Видать, нравятся они ей. А если бы жив был Хайнрих – одобрил бы его решение, это же ясно…
Фриц склонил голову перед могилой деда. Ни цветов, ничего не принёс, пришёл сюда вообще непонятно зачем и почему. На душе здесь становится как-то… спокойнее, что ли? Столько всего ещё будет сделано во имя восстановления мира в Рейкланде, столько пройдёт времени, а здесь всё так и останется прежним. Как же он устал, как устал от всего, что случилось в этот бешеный день… Лучше бы это всё был сон. Эта площадь, эта резня, этот разговор со Штайнерами, эта ссора с отцом. Какой во всём это смысл? Да и есть ли он вообще?
Случайно взгляд Фрица упал на одинокий деревянный столбик неподалёку, с кривой, наспех сделанной табличкой. «Вильгельм фон Раухенбах», - гласила грубо нацарапанная на табличке надпись. Ни титула, ни даже дат рождения и смерти – ничего больше. Просто Вильгельм фон Раухенбах. Уничтожит имперская армия сепаратистов, сгниёт табличка, пройдёт пара поколений – и забудут о нём, останется он только на каком-нибудь фамильном древе, если и будут ещё эти фон Раухенбахи, если их род не угаснет к тому времени, детям своим рассказывать, что пропал он при выполнении такого-то поручения, к расколу, конечно же, никакого отношения не имевшего, и лежат сейчас его останки неизвестно где. А то, может быть, и про раскол этот забудут вскорости. Забудут про то, из-за чего умер этот Вильгельм фон Раухенбах. Он письмо это поганое через лес вёз, чтоб не дай Зигмар не прознал никто, зачем он в Грюнбург едет. Все-то думали: что-то он везёт секретное, полученное по прямому указу командования или даже самого Императора… А тут – вот вам такая гадость, получите. За дело его козлы убили – видать, и они тоже могут иногда быть орудиями правосудия. Договаривались, похоже, через него эти синие с губернатором, письма ему слали. Гонец паршивый…
Фрицу захотелось сбить этот кривой столбик с деревянной табличкой на землю. Нечего было сюда с письмами ездить, хорнов сын… Не предавал бы Империю – сидел бы дома, в тепле, в уюте. А то поехал через лес не пойми ради чего.
В Альтдорфе, видать, и не знают ещё даже, что Грюнбург переметнулся, подумалось Фрицу. Только сегодня это произошло, и когда ещё кто-нибудь туда, в Альтдорф, поедет… А ведь эти синие могут и город на время закрыть для въезда-выезда, чтобы сообщения с остальной провинцией не было. Все ворота пооцепляют, чтобы не выезжал никто. Но кто-то же выедет, кто-то обязательно сообщит, и Император узнает… Или нет? Или, как всегда, никому ничего не нужно? Фриц застыл, поражённый внезапно странной, нелепой мыслью. Эта мысль пришла неожиданно, такая наивная, но вместе с тем казавшаяся тогда единственно верной. Нужно ехать в столицу. Кто-то должен стать вестником, кто-то должен донести до командования всё, что случилось в Грюнбурге – так, как оно было на самом деле, чтобы там предприняли хоть какие-то действия. Вот он, выход. Без толку здесь пытаться синим сопротивляться - всё равно половина гарнизона, наверное, останется в стороне от конфликта – и это ещё в лучшем случае. Собрать отряд – несколько человек, они-то всегда найдутся – и ехать, ехать, ехать…
Фриц встал с колен и решительным шагом направился к выходу с кладбища. Теперь он знал, что делать. Да, нужно было сразу идти к казармам.
Вновь грянул гром – теперь уже звук был гораздо сильнее. Первые капли дождя упали на иссушённую летним солнцем землю. Потом ещё, и ещё, и минут через пять по крышам бюргерских домишек забарабанил уже самый настоящий ливень, всё усиливавшийся и усиливавшийся. Нужно было спешить. Фриц уже сломя голову бежал по направлению к казармам, по земле, превращавшейся в грязь, по лужам, которые стремительно росли, словно норовя захватить весь Грюнбург. Фриц даже не понимал: то ли подгонял его дождь, то ли задерживал, то ли и то, и другое сразу. Немного времени потребовалось, чтобы он весь промок, казалось, насквозь, до последней нитки. Наконец впереди, еле различимая в серой пелене ливня, показалась цепочка длинных и узких строений из серого камня, ничем даже не огороженных, лишённых окон. Это и были казармы. Снаружи никого не было, по-видимому, из-за дождя. Хотя караул-то всегда стоять должен…
Третий из этих бараков и есть то здание, где базируется его отделение. Найти бы его ещё – а то ливень вконец уж разгулялся, так, что и не видно ничего.
Да, дождь всё усиливался и усиливался. Когда Фриц подошёл к первому зданию, уже сплошная водяная стена стояла перед его глазами, и трудно было разглядеть хоть что-то даже на расстоянии вытянутой руки. Фриц коснулся пальцами серой стены барака, ещё удерживавшей остаточное тепло солнечного дня. А вот и дверь. Но это первый барак, а нужен третий. Да, придётся, видимо, ещё пробираться через эту непроглядную воду… Держась левой рукой за стену, Фриц, спотыкаясь, побрёл дальше. Медленно, неуверенно пробирался он, и вот закончилась уже стенка первой казармы… Теперь слева была пустота. Фриц пошёл дальше, вытянув вбок левую руку, чтобы нащупать следующую стену. Он уже весь дрожал от непривычно холодных для летнего дождя капель; глаза не видели почти ничего, кроме этой серой и мокрой дождевой стены. Ни один луч солнца не пробивался сквозь тёмные свинцовые тучи. Вот и второй барак. Фриц прислонился к нему спиной, чтобы перевести дух. Ничего, уже немного осталось, сейчас он доберётся…
Снова пустота. Вновь холодная стенка казармы. Вот она, дверь, успевшая уже стать заветной за эти долгие минуты. Фриц дёрнул за железное кольцо, покрытое ржавчиной. Тяжёлая промокшая дверь отворилась, незапертая. Фриц заскочил в казарму и захлопнул за собой дверь. Здесь было тепло, хоть и на редкость сыро: вода просачивалась через прохудившуюся кровлю.
Фриц оглядел знакомую больше года казарму. Двумя рядами стояли простые, похожие на нары, кровати-койки. На них со скучающим видом сидели бойцы, все его знакомые: и Ганс, и Крюгер, и Кеммерих, и Леопольд, и Зигмунд, и Эрнест, и много кто ещё. Только сейчас пришло к Фрицу какое-то удивление. Ведь это на самом деле странно. На самом-то деле здесь в это время никого не должно быть, вдруг осознал он. В это время солдатам надлежало обедать. Но зачем же он тогда шёл именно сюда, к казармам? Опять глупости творит он… Или же он заранее знал, что кто-то здесь может быть? Во всяком случае, надеялся на это…
- Фриц! – закричал первым Эрнест своим густым басом, - Ну ты и мокрый весь! Как же это тебя угораздило, всего-то? Садись, грейся.
Фридрих, весь продрогший, сел около масляной лампы, рядом с Эрнестом и Зигмундом.
- Слышь, Фриц, - тут же встрял Пауль Кеммерих, - а ты же вроде того… в увольнительной. Чего к нам-то пришёл?
- А как тут не прийти, когда в городе такое твориться-то? Видел, что эти синие устроили? Флаги, сволочи такие, поменяли. Потом рубили людей на площади, как будто это скот какой. Ишь, гниды… А вы-то здесь чего сидите? Я хотел вас найти, пошёл зачем-то сюда, в казармы. Но вы-то сейчас должны в столовой быть, по идее…
- А чего удивляться-то? – снова прогудел Эрнест, - Вокруг всё сплошной разброд да бардак. Мы целый день тут торчим, указаний ждём. А про нас, похоже, и забыли все. Офицеры, вон, все куда-то подевались. То ли разбежались по домам, боятся новой власти этой, то ли в ратуше там собрались, решают чего-то. Сверху распоряжений нету, как ни крути. Кое-кто ушёл уже, я знаю. И мы тоже, наверное, разбредёмся по одному, раз такое дело…
- Надо кому-то из нас в Альтдорф ехать, - начал Фриц, - весть послать командованию. Чтобы они знали, что здесь, в Грюнбурге, происходит.
- Это на кой ещё пёс? – подал голос Ганс, - чтоб только больше этих синих всполошить? Они все ворота контролируют, все три. Там не пролезть никак. И так шуму столько сегодня, а ты ещё больше, что ли, хочешь этот муравейник разворошить? И поедет кто? Ты, что ли?
- Да, я поеду, и один поеду, если никому больше ничего не надо. Император не знает, что здесь такое устроили. А от Грюнбурга до Альтдорфа не особо-то и далеко, войско за день-два дойдёт. Эти синяки же, мерзавцы, к самой столице подберутся. Ехать надо, предупреждать надо…
- Предупредит кто-нибудь, - отозвался Эрнест, - или ты думаешь, у Императора своих прознатчиков нет? Да полно их, наверняка уже едет какой-нибудь с вестями.
- Ты-то откуда знаешь, едет или не едет? Ну, да, у Императора разведчики есть, но кто их сюда, в Грюнбург, засылать стал бы? Все, может, на западе, у орков, или, там, в этом Богенхафене проклятом, который, небось, давно уже откололся. Надо ехать, говорю я вам…
- Ну, и кто поедет? – хмыкнул Зигмунд, - тут у нас дураков нет, это ты один невесть что вообразил. Да, эти синие, они мразь, конечно, конченая, но мы-то тут при чём? Без нас разберутся все.
- Ах, без вас, значит?! – вскипел Фриц, - А если
вас призовут всех за этих синезнамёнников сражаться, против Империи, то есть, сражаться, вы, что же, пойдёте?
- Глупости ты говоришь, - сказал Эрнест, - не будет такого. Мы не нужны никому, потому что не умеем ничего почти, мы ж всё время в гарнизоне торчали, пороху не нюхали… Ну, большинство, по крайней мере. А коли и взаправду так будет, как ты говоришь, то я вообще к шутам из солдат уйду, благо руки у меня откуда надо растут, найду, чем на жизнь заработать.
- И тебе по барабану, значит, под кем жить, а? Тебе плевать, значит, с высокой колокольни, что эти уроды флагов тут понавешали синих и будут сидеть у нас на шее, а Императору делать больше нечего, как их отсюда выбивать? Пусть оно, значит, всё к Хорну катится, да? Ну, сидите тут, штаны просиживайте, а я пойду.
- Куда ты пойдёшь-то? Ливень, гад возьми, такой, что аж реки по всем улицам. И не выпустят тебя. Собрался, ишь…
- Да неужели вы все такие уроды? Да я служил с вами столько, думал, тоже для вас Империя значит что-то, а вы… Мы Империи нужны. Мы все, все и каждый! Нам не за то платили, чтоб мы тут гарнизоном сидели и прохлаждались, а за то, чтоб вот в такой поганой ситуации, как сейчас, не подвели её! А вы… Предали вы Императора. Вы не за красное, не за синее, вы за себя и только за себя, для вас жопы ваши поганые всего на свете важнее, чтоб вам тепло и уютно было, пока кругом всё к Нурглу летит! Сволочуги вы паршивые! Собаки!
Ганс вскочил и бешеными глазами посмотрел на него. То ли обвинения в предательстве, которые выдвигал Фриц, задели его за живое, то ли оскорблений он стерпеть не смог, но было ясно было, что, если Фриц сию же минуту не замолчит, сослуживец сейчас же набросится на него – и хорошо, если с кулаками.
- Хлебало своё закрой, - прорычал Ганс, - Сам ты собака паршивая, хорнов сын! Вякалку захлопни свою!
Фриц не сказал ничего. Слишком уже доконало его это всё, этот поганый день, эти синие знамёна и то сумасшествие, которое они породили. Вот тебе и солдаты. Им Империя доверяла, им платили, и, причём, платили неплохо, а они предали свою державу, как только запахло жареным. Неужели так во всех отделениях, неужели же нет кроме него ни одного добропорядочного, честного солдата? Не может быть.
Не хотелось Фрицу уже почти ничего, было лишь единственное желание: изменить всё, вернуть, как было раньше – но как? Осталась только какая-то жажда деятельности во имя даже не Империи, а чего-то непонятного, главное – назло новому ненавистному порядку. И Фридрих ударил первым. Ударил наотмашь, со всей дури – не так, как толкал отца, нет, там он просто совершил необдуманное, а здесь была уже ненависть, ненависть чистой воды. Ганс насилу увернулся и с размаху ударил Фрица в ухо. В голове загудело, перед глазами всё поплыло, и Фрицу пришлось собрать все свои силы, чтобы не упасть. Ганс снова ударил, крича что-то неразборчивое, - на сей раз, в живот. Фрица скрутила мучительная судорога; в ярости хрипя и хватая ртом воздух, он повалился спиной на одну из коек.
Все остальные бойцы стояли в стороне, опустив глаза, но всё равно наблюдая исподлобья за дракой. Никто не поможет. Хорошо ещё, что они все разом не кинулись на него. Собраться нужно, собраться, лихорадочно стучало в мозгу у Фрица.
Ганс ударил в третий раз. Фридрих рывком перекатился влево и изо всей силы ударил противника в колено ногой. Ганс дико взвыл от боли. Теперь нужно бы подняться с койки этой. Ничего, посмотрим ещё, кто кого…
И тут Фриц понял, что в драку вступил кто-то третий. Ганс снова закричал, на этот раз ещё сильней и яростней; затем послышался звук, будто упало что-то тяжёлое. Наконец Фрицу удалось встать на ноги. Голова жутко болела, особенно то место, куда ударил кулак Ганса. Оглядевшись, Фриц не сразу понял, что происходит. Ганс лежал на холодном дощатом полу казармы и корчился, тщетно пытаясь закрыться руками от ударов другого солдата. Это был Леопольд Кох, аркебузир лет сорока, уже наполовину облысевший, с худым и резким, как у обезьяны, лицом, и носом, сизо-красным от бесконечного пьянства. Ганс попытался было встать, но Леопольд ударил его подкованным солдатским сапогом, и тот снова скрючился на земле.
- Хватит! – взмолился Ганс дрожащим голосом, - Кончайте уже!
Фриц в сердцах пнул сослуживца в лицо. Ганс закрыл руками голову и сделал попытку отползти в сторону, но снова получил по рёбрам от Леопольда.
Голова у Фридриха всё ещё не слушалась и гудела. Все стояли в стороне, наблюдали за схваткой, а Леопольд вступился за него. Почему? Ведь Фриц же с первого дня своей службы терпеть не мог этого алкаша, как, впрочем, и все остальные. Хилой, сонный, вечно пьяный – и как такой вообще мог стать солдатом Империи? И, главное, как же так получилось, что Леопольд – похоже, один их немногих, кто остался верен ей?
- Прекратить это! – закричал, наконец, Эрнест, - Вы ж прибьёте его! Пошли вон из казармы, оба!
Леопольд поднял серые водянистые глазки на здоровенного алебардиста.
- Чего ты там вякаешь? – угрожающе прохрипел он, - Да ты сам вали отсюдова, пока я добрый! Вы тут все уже башками своими не соображаете. Да Фриц единственный тут что-то понимает – и дело говорит. Хватит тут отсиживаться, целый день сидим, надо чего-то делать уже!
- Вот и идите, делаете своё
что-то, хорновы дети! – прокричал, поднимаясь с досок, Ганс - побитый, с лицом, измазанным кровью: Фриц, похоже, сломал-таки ему зуб-два, когда бил в лицо, - Валите отсюда хоть в Альтдорф, хоть в Мидденхайм, хоть в Прааг – нам по барабану! Только – валите уже, раз такие умные!
- Да провались ты к Нурглу! – заорал на него Леопольд, - где надо, там и будем!
- Пшли отсюдова, говорю вам! – прогремел, потрясая здоровенным кулачищем, Эрнест, - Не хотите – сейчас вылетите!
Ситуация сложилась опасная. Из толпы уже выглядывали поблёскивавшие в жёлтом свете масляной лампы металлические стволы аркебуз. Кто-то достал из ножен меч, кто-то взял в руки алебарду. Да, нужно уходить, причём возможно быстрее. Лучше уж под дождём мокнуть.
- Пошли, если ты со мной, - бросил Фриц Леопольду, затем быстро развернулся и вылетел на улицу. Дождь всё ещё лил: он был лишь немногим слабее, чем тогда, когда Фриц пришёл к казармам грюнбуржского гарнизона, но видимость, всё же, заметно улучшилась. Леопольд тоже вышел из барака вслед за Фрицем и, изо всей силы громыхнув дверью, захлопнул её за собой.
Куда им теперь идти? Только теперь Фриц понял, что понятия не имеет о том, что же делать дальше. С отцом он поругался, со Штайнерами – вроде бы нет, но идти к ним, снова встретиться с Гретой, с которой он уже расстался надолго, не хотелось. Фургиль вообще непонятно где проживает. Может, походить по другим казармам? Нет, там он опять увидит ту же картину, что и в своём отделении – иначе и быть не может. Пытаться выбраться из города? Ну, это вообще исключено. Такой ливень идёт, что и дорогу-то различить с трудом можно, а ворота все, если верить Гансу, охраняются. Действительно, он же ничего толком не добился своим этим выступлением. Ничегошеньки. Поорал, подрался и ушёл. Леопольд этот, алкаш, ещё за ним увязался. Толку с него…
- Слушай, Леопольд, - начал Фриц, пытаясь перекрыть голосом шум дождя – просто чтобы хоть говорить, а не стоять без дела, - а ты чего со мной-то пошёл?
- А потому что сволочи они все. Все до последней морды. Всегда были, есть и будут. Продались они синякам этим. А я – я не продамся. Вот увидишь. Эти гнидюшники… на конях своих, уроды…
Леопольд отвернулся, шумно втянул носом воздух и надолго замолчал.
- Неважно, в общем, что да как, - сказал он наконец, - Не бери в голову, Фриц. Вы все терпеть меня не могли, я знаю. Оно и понятно: не умею ничего почти, жалованье всё пропиваю. Вот только и у меня свой есть… предел, понимаешь ты… Может, и продался бы, кабы не… Ладно, короче, это так. Так уж получилось, что они продались, мразоты, а я, алкаш сраный – нет. И ты, ты тоже не такой, как они. Другой ты какой-то. Говорят, в предках у тебя дворяне были. Правда это?
- А кто ж его теперь разберёт…
- А я тебе говорю – правда. Это в тебе, значит, гордость, честь дворянская взыграла, видно, это она не даёт тебе Империю предать. Или у тебя эти рыцари… кого-то, не дай Зигмар…
- Нет, все живы.
Фриц снова вспомнил отца. Тот ещё дворянин… Как понял, что былой титул восстановить можно, так сразу забыл и честь, и совесть. Потерял он их где-то по дороге в светлую новую жизнь. Не нужны они стали ему – вот и потерял. И чего теперь стоит эта его дворянская кровь… А Фриц выбрал свою дорогу – иную. И честь, и совесть, вроде бы, при нём. Лишь бы тоже их не потерять как-нибудь потом. А то ведь дорога длинная, всякая гадость на ней случиться может. Что ж, если он – потомок дворян, то уж он-то род свой не запятнает. Он останется верен Империи, чего бы это ни стоило. А там – будь что будет.
Фриц побрёл под беспрестанно падавшими крупными каплями дождя куда-то прочь от солдатских бараков. Куда идти, он по-прежнему не знал. Просто ему хотелось поскорее убраться отсюда и никогда не вспоминать то, что произошло в казармах. Неужели же эти люди, пусть не все, но кто-то из них – точно, те, кого он так хорошо знал, те, кто стал почти такой же неотъемлемой частью его жизни, как и семья – неужели они встанут под синие знамёна? Честные, надёжные товарищи, всегда готовые прийти на помощь – и тут вдруг они станут врагами. Нет, это точно какой-то сумасшедший, неправильный сон, какое-то мерзкое наваждение. Всё перевернулось ногами кверху. Были друзья – стали враги, была Империя - стало непонятно что, какая-то там Суверенная Провинция; была любовь – стала война. Почему же всё меняется, почему всё не хочет, упрямо не хочет, оставаться таким, какое оно есть?
За спиной у Фрица вновь хлопнула дверь, и кто-то тоже захлюпал по лужам под дождём.
- Далеко собрались? – окликнул их знакомый голос – голос угрюмый и словно бы выцветший от бесконечных бед и потрясений. Фриц оглянулся и увидел идущего к ним Гельмута Крюгера в неизменном берете, сейчас уже мокнувшем под дождём, на голове, и с громадным цвайхандером в ножнах за спиной.
- Не твоё дело, - огрызнулся на доппельзольднера Фриц.
- Может, и не моё, - согласился Крюгер, - В Альтдорф хотите? Так не доберётессь до него. Козлы сожрут.
- Слушай, ты… Сиди тут и не высовывайся.
- А вся шутка в том, что мне тоже в Альтдорф нужно, - горько усмехнулся Крюгер, - так что нам с вами по пути. Не обижайтесь, конечно, но без меня вам не выжить. Да и из города, наверное, не выбраться.
- А тебе-то туда зачем? – недоверчиво покосился на него Леопольд, - Тоже, что ли, за Империю сражаться будешь?
- Неважно, зачем. Важно, что надо. А если будет война – а она будет, в этом я уже уверен, - то да, я буду сражаться за Империю. Во всяком случае, сюда я точно вернусь только вместе с армией.
- Но почему – сейчас? – спросил доппельзольднера Фриц, - почему ты там этого не сказал, в казарме? Почему ты был вместе со всеми?
- Потому что там, в казарме, это не имело никакого смысла, Фриц Майер, - глядя ему прямо в глаза, ответил Крюгер, - Твою речь эту почти никто не слушал, она только больше всех разозлила. Между людьми и толпой есть, знаешь ли, большая разница. А я… я не был вместе со всеми. Просто меня трудно было отделить от них. Но, в общем-то, это всё неважно. Вы что теперь собираетесь делать?
Да, вот уж вопрос так вопрос. Тут ответ найти не так-то просто. Наорать на всех проще было, а вот придумать, что же делать, как быть дальше – это уже, действительно, нелегко. Нужно как-то выбираться отсюда, как-то уходить из Грюнбурга. Остаётся единственный вопрос – как? Домой идти не хотелось. Там были мама и Эмма… Пора было прощаться, если он, действительно, надумал ехать в Альтдорф, чтобы доложить командованию об измене. Вот только прощаться ни с кем не хотелось, а хотелось просто тихо уйти, бросив здесь всё на произвол судьбы. А ещё – Грета… Он сказал ей, что идёт на войну. Да, так оно и есть. Это будет война, война самая настоящая, такая, каких он никогда в жизни не видел и о каких слышал только из рассказов деда, в которых солдаты всегда долго и мучительно прощались со всеми родными и близкими. Но Фриц почему-то боялся прощаться – или просто не хотел. Что-то нужно было делать, как-то действовать, чтобы не тратить хотя бы время, которого и так немного, впустую. Но как выбраться из города, он не знал. Можно попытать счастья и по верёвке спуститься со стены – вот только кто же даст им так запросто лазить по стенам, если все пути из города специально заблокировали, чтобы никто не мог выехать? Да и далеко ли они втроём уйдут без лошадей, ещё и по такой слякоти? Фриц молчал.
- Я так понимаю, - всё так же угрюмо и безразлично, как и всегда, протянул Крюгер, - оружия у вас нет. Ты, Фриц, в увольнительной, а ты, Леопольд, взять своё в казарме, конечно, не догадался. Что ж, тем хуже для нас… и тем лучше козлам.
- А ты, чего, через лес переть хочешь? – насмешливо прохрипел Леопольд, - Делать больше нечего, что ли? Вон, одни уже пёрлись месяц назад, так потом хоронили среди ночи…
- А ты думаешь, всё так просто: выбрался на тракт и пошёл в Альтдорф? Так вот, слушай. Как поедем – или пойдём – по дороге, слева, к западу, будет лес. Из лесу они выскочат, это я вам говорю точно. Хотя бы один раз отбиваться нам придётся, я-то знаю, уж поверьте мне. На отряды большие, на караваны там всякие, на богатеньких с эскортом они не нападают – бояться, мало их там, всё же, в Рейквальде. А вот на трёх человек – нападут, и ещё как. Из нас троих оружие есть только у меня…
- Подожди, - перебил его Фриц, - это потом уже будет, но сначала-то надо из города нам выбраться. А эти синяки никого не выпускают, ты же сам, наверное, слышал.
- Вот как раз это меня меньше всего волнует, - хмыкнув, ответил Крюгер, - с людьми-то проще. Там, на воротах, такие же точно солдаты, как и мы с вами. Они тоже толком не определятся, на чьей стороне воевать – да и воевать-то не хотят. А вот от денег лишних не откажутся в случае чего. Но это я на себя возьму, так уж и быть. А ты, Фриц, всё, что у тебя есть из сбережений каких, возьми обязательно. Оружие купи себе – не пистоль какой-нибудь, из которого один раз, ну, или два раза, выстрелил – и всё, конец. Нет, такое здесь не пойдёт. Меч, саблю, палаш – если деньги будут, конечно.
- А я? – спросил Леопольд.
- А у тебя всё равно нет ничего, - отмахнулся Крюгер, - Ну, можешь, конечно, найти чего-нибудь такое, чем отбиваться можно – палку там, я не знаю, молоток… Хотя – не думаю, что много толку будет.
Леопольд обиженно замолчал, отвернувшись от Крюгерав сторону.
- Как на ратуше пробьёт восемь, на базарной площади встретимся, - продолжил Гельмут, - Уходить лучше в темноте, как ни крути – тут уж ничего не попишешь. Меньше подозрений будет. Хотя – кто там хватится троих солдат… Кому мы нужны здесь? В общем, ладно. Расходимся, готовимся, затем – собираемся. И – никому ничего, сами понимаете…
Они разошлись в разные стороны, каждый по своим делам. Фриц побрёл по направлению к базарной площади, Крюгер направился куда-то в северную часть города, а Леопольд, схоронившись от ослабевавшего уже дождя под выступом одной из крыш, остался стоять здесь.
Крюгер, значит. Помощник у них объявился. Что ему нужно, интересно бы узнать? Тоже хочет сражаться на стороне Империи? Может быть, это и так. Крюгер – опытный воин, один из немногих в гарнизоне, кто сражался со зверолюдами в Рейквальдском лесу. Вдобавок ко всему, он – доппельзольднер, солдат, который получает двойное жалованье за свою службу, но которому, если что, придётся идти в бой в первом ряду. Немудрено, что у него уже созрел в голове план действий. Но почему же тогда Гельмут Крюгер, всё-таки, не вступился за него там, в казарме? Боялся, что гнев толпы обратится и на него в том числе? Не похоже, вроде, на Крюгера. Или же он не согласен-таки с Фрицем в том, что нужно подать весть в Альтдорф, а в столицу едет по какой-то своей, ведомой лишь ему одному, причине? Но какие могут быть на то причины и, главное, почему тогда он решил отправиться как раз сейчас, когда в Грюнбурге сменилась власть? Непонятно как-то всё это. И ещё – он боится зверолюдов. Фриц до разговора с Крюгером и не думал о том, что может приключиться с ними по дороге в Альтдорф. Ведь говорили же всегда, что козлы не рискуют нападать на тех, кто едет по тракту – во всяком случае, рейквальдские козлы. А тут вдруг Гельмут сказал: нет, нападут обязательно. Однако по тракту втроём обычно не ездят – что правда, то правда. Может, на троих и нападут.
Фрицу стало не по себе. Как, оказывается, всё будет непросто. Может, и правда лучше было остаться здесь? Слишком уж глупой, похоже, норовит оказаться эта затея ехать в Альтдорф, и неизвестно ещё, чем она может для него закончиться. Вон, те хмыри, что остались сидеть в казарме, те, которые ничего не знают и знать не хотят, - они там, наверное, прекрасно себя чувствуют, и по этой поганой грязи, в которой ноги временами чуть не по щиколотку увязают, им идти никуда не надо. Так почему же идёт он? Почему идёт Леопольд? Крюгер почему идёт?
Да потому, что для каждого из них это важно – по какой-то причине. Потому что иначе им просто-напросто нельзя. Фриц не знал, что нужно Леопольду и Гельмуту, но сам он хотел, чтобы вновь всё стало как раньше. Чтобы на шпиле ратуши развевался алый флаг Империи.
Понемногу дождь стихал. Уже не барабанил он по крышам с перекрывающим все звуки грохотом, не застилал серою стеною обзор. К вечеру всё должно было закончиться. Фриц вышел на безлюдную и пустую рыночную площадь, скользкую от дождя. Фургиля, конечно, нигде не было видно – наверняка засел где-нибудь на постоялом дворе и ждёт, пока утихнет дождь. Казалось, больше всего на свете Фрицу не хотелось идти домой. Отец, мать, Эмма… Кто из них его поймёт, кто из них одобрит его решение? Никто. Тот, кто мог, - давно уже похоронен на кладбище, и осталась от него лишь только память. Да, память, и во имя этой самой памяти Фриц тоже должен сражаться за Империю. Дед поступил бы именно так – и был бы прав. Что ж, теперь он, хотя бы, может по праву гордиться своим внуком, который избрал такой путь.
Странное чувство испытал Фриц Майер, пугающее и одновременно облегчающее душу. Он подумал, что теперь почти ничего уже не связывает его с прежним домом. Кончилось детство, и теперь придётся ему самому принимать решения: чему быть, а чему – нет. Словно бы отделился он от своей семьи, словно, действительно, выросла между ним и всеми остальными невидимая глазу, но такая крепкая и высокая, стена, и по одну сторону стены – и мать, и отец, и сестра, и Фургиль, и сослуживцы, и даже Грета, а по другую – он один, совсем один, один против всех. Или – нет? Или их, всё же, трое по ту сторону стены: он и те двое других, что тоже решили покинуть Грюнбург? Может, они все вместе уже связаны друг с другом нерушимыми узами, несмотря на то, что даже не понимают друг друга?
Почти все свои деньги Фриц отдал на браслет Грете, и на те остатки от его прежних сбережений едва ли можно было купить хоть какое-нибудь стоящее оружие. Значит, придётся довольствоваться чем-нибудь похуже. А домой идти всё равно надо. Да и поесть тоже не мешало бы.
Когда Фриц пришёл домой, ни отца, ни Эммы там не оказалось. Только мама стояла за столом и резала овощи. У правого её виска синело пятно кровоподтёка, оставшееся после удара кружкой. Мать обернулась, когда вошёл Фридрих, но ничего не сказала, а лишь посмотрела на него заплаканными глазами и снова принялась с остервенением резать, словно бы пытаясь заглушить в себе всё то горе, что свалилось на неё в этот день. Фриц прошёл к себе в комнату, достал шкатулку и выгреб из неё содержимое: каких-нибудь четыреста серебряных монет.
- Куда это ты всё берёшь? – слабым голосом спросила его мама, - Что ты делать собрался? Не ходи уже никуда, хватит с нас всех на сегодня…
Фриц не знал, что здесь можно было сказать. Молча прошёл он к двери и уже на пороге остановился и, оглянувшись, сказал тихо и неуверенно:
- Ты не беспокойся, мама. Мы тут всё на места поставим. Это ненадолго, думаю… В общем, я вернусь, обещаю. Пока.
Прежде чем госпожа Майер успела что-то сказать, Фриц вышел на мокрые и грязные улочки Грюнбурга и закрыл за собой дверь Он огляделся по сторонам, раздумывая, где бы можно подыскать себе хоть какое-нибудь оружие, желательно подешевле. Тут, на улице, он увидел Эмму, уже бегавшую по лужам под почти сошедшим на нет дождём вместе с несколькими другими ребятишками. Фриц облокотился о мокрую стену дома и некоторое время наблюдал, как они там носятся, кричат беззаботно, смеются. Словно бы всё прекрасно, как будто и не произошло ничего, что выбило жизнь из привычной колеи. Им-то что… Фриц смотрел на детей и думал, во что может превратить их жизнь грядущая война. Кем они вырастут, какими станут, видя своими глазами, как люди убивают друг друга? Чему они научатся в смуту? Но ведь Империи не нужна война, напомнил себе Фриц. Да, она будет, эта война, она, возможно, уже идёт где-то, откуда вести до Грюнбурга доходят медленно. Вот только виновны в этом сепаратисты, а не Император. Это они бросили вызов старому порядку, это они устроили раскол, это они рубили людей на площади, это из-за них началась вся эта кутерьма… Фриц уже в который раз подумал, что Империя – то единственное государство, которому он хочет служить. Император наведёт здесь порядок, пусть и ценою человеческих жизней, и всё станет на свои места. Он должен ехать в Альтдорф – другого пути нет.
Фриц отвернулся от игравших детишек, так и не заметивших его, и, не попрощавшись с Эммой, пошёл к ближайшей лавке оружейника. Конечно, оружие, которое он продаёт, будет намного хуже, чем изделия того же Фургиля, но на большее его денег не хватит. Тем более, лавка находится неподалёку.
Через каких-нибудь пятнадцать минут ходьбы Фриц оказался у прилавка оружейника. За ладно сбитой стойкой из толстых деревянных досок стоял хозяин лавки – дюжий бюргер с густыми бородой и усами, в сером фартуке, который обычно надевают кузнецы непосредственно при работе с металлом – наверное, надел его, чтобы казаться внушительней, – и грубыми кряжистыми руками, испещрёнными толстыми синими венами. Это был скорее кузнец, чем настоящий мастер по оружию. В умении своём он, разумеется, не мог сравниться с гномами, но зато и цены запрашивал для простого солдата приемлемые.
Фриц оглядел стены лавки. Раньше на них сплошь и рядом висело оружие всех родов и мастей: одноручные мечи, шпаги, палаши, сабли, чеканы, перначи, алебарды… А теперь осталось совсем немного, словно к оружейнику недавно пришла целая орда покупателей, какую он не мог предвидеть даже в самых смелых своих прогнозах, и выгребла значительную часть товара подчистую. Одинокий цвайхандер, алебарда, несколько рапир, сабель и пехотных мечей, однозарядный карабин, видимо, купленный у кого-то по дешёвке, – вот и всё, что увидел здесь Фриц.
Фридрих подошёл к оружейнику и достал мешочек с остатками солдатских сбережений:
- Подешевле есть что-нибудь? – напрямую спросил он у оружейника.
- Подешевле… - проворчал хозяин лавки, - Всем бы чего-нибудь такого, чтоб подешевле, но чтоб получше. Ну, мечи есть. Нормальные. Но немного: почти всё поразобрали, вооружаются, кто во что горазд, говорят, война скоро будет, и думают, что с оружием им-де как-то надёжнее будет. Ну, это их дело…
Кузнец снял со стены лавки короткий и широкий меч, как у имперских пехотинцев: таким удобно было и рубить, и колоть, но больше, конечно, всё-таки, колоть – ведь в плотном пехотном строю у воина нечасто была возможность даже замахнуться мечом. Оружейник будто взвесил меч в руке, взмахнул им несколько раз, словно рубя и протыкая невидимого противника, и, по-видимому, удовлетворённый, положил на прилавок перед Фрицем.
- А ну – попробуй…
Фриц сомкнул пальцы на рукояти меча, непривычно тёплой, обмотанной кожаным ремешком. То ли кузнец хорошо знал своё дело, от ли Фрицу просто повезло, но рукоять меча легла в ладонь, словно влитая, как будто меч этот кто-то делал на заказ, специально для него. Фридрих медленно поднял меч. На коротком и широком стальном лезвие его играли блики от жёлтого света масляной лампы и тусклых лучей солнца, уже пробивавшихся кое-где через бреши расходившихся свинцовых туч. Меч был качественный, добротный: это Фриц заметил сразу, это приходило на ум, стоило только взять оружие в руки – даром, что Фриц был аркебузиром и не привык драться в рукопашной. Хороший это был клинок.
Неужели же ему, этому мечу, предстоит оборвать чью-то жизнь? Да, похоже, предстоит – ведь он и выкован был именно с этой целью. Сколько сил, сколько времени вложил в него оружейник – и всё ради одного этого, ради того, чтобы человек мог убить другое живое существо. Выковал клинок, прокалил, сделал гарду, рукоять сделал, обмотал её полоской из кожи – и всё для войны. Война вечна, подумалось Фрицу тогда. Где-то она идёт, где-то к ней готовятся, где-то о ней говорят. Так или иначе влезает война всегда и всюду, всеобщая и всеобъемлющая. Теперь и он понимает это – понимает, когда сам уже находится на пороге этой войны.
Фриц расплатился за меч и вышел из лавки. Вместе с ножнами пришлось отдать за него оружейнику около двухсот сребреников – примерно половину из его оставшихся сбережений. А ведь ещё и пообедать надо, на это тоже что-то, да уйдёт. Или, может, это уже ужин будет? Он ведь только утром и ел – весь день перекроили, изуродовали эти проклятые синие знамёна. А до встречи с Крюгером и Леопольдом ещё далеко…
***
Громкий, протяжный звон часов на ратуше застал Фрица во время бесцельных блужданий по грязным и узким улочкам Грюнбурга. Разносился он над засыпавшим городом, звуча для Фрица подобно набату, возвещавшему о том, что окончена и забыта его прежняя жизнь, что начинается жизнь новая – иная, непохожая на ту, что он вёл раньше, - о том, что никогда уже ему не стать снова тем гарнизонным аркебузиром Фридрихом Майером, которым он был прежде. Да и Грюнбург уже не будет прежним, когда он сюда вернётся.
Словно пробудился Фриц ото сна, услышав этот мерный бой часов; ноги будто сами понесли его на стремительно пустевшую рыночную площадь, где они трое должны были встретиться.
Фриц больше не возвращался домой и не заходил к Штайнерам. Не хотелось ему безо всякого толку будоражить, шевелить старое – то, что осталось позади вместе с прежней мирной жизнью. Теперь уж наступило другое время. Теперь должен он служить Империи верой и правдой, ведь только так поможет он вернуть разрушенный старый порядок. Фриц шёл на площадь, полный решимости и желания проявить себя, показать, что и он тоже способен принести пользу родной стране.
На пустынной и безмолвной площади Фриц увидел одиноко стоявшего Крюгера в берете и с цвайхандером за спиной, устремившего взор в небо. Маннслиб и Моррслиб – последняя сегодня напоминала тоненький, обращённый выпуклостью вправо бледно-зелёный полумесяц – тускло сияли в сгущавшейся синеве сумерек. Гельмут Крюгер смотрел на луну Хаоса – словно заворожённый, не отводя от него немигающего взгляда проницательных, но каких-то печальных, как и всегда, серых глаз. Когда Фриц окликнул допппельзольднера, тот вздрогнул, словно пробудившись ото сна, поводил головой из стороны в сторону и лишь затем посмотрел на аркебузира.
Гельмут Крюгер пристально оглядел Фрица с головы до ног, задержав взгляд на сумке с провизией и на пехотном мече, и лишь затем кивнул, похоже, довольный его экипировкой. Сам Крюгер из формы оставил себе только берет, а всё остальное сменил на простую и неприметную бюргерскую одежду. На плече у него болталась сумка наподобие лекарской – скорее всего, тоже с немногочисленными припасами, – а помимо цвайхандера на поясе в ножнах висело другое оружие доппельзолльднеров – маленький по сравнению с двуручным мечом клинок кацбальгер.
- Ну-ка, дай меч, - вместо приветствия сказал Фрицу Крюгер и протянул руку. Фриц достал из ножен оружие и осторожно подал его Крюгеру рукоятью вперёд. Ветеран взял в руку меч, критически оглядел его, повертел в руке, сделал пару колющих движений.
- На худой конец сойдёт, - наконец вывел вердикт Гельмут, возвращая Фрицу клинок, - Не для таких боёв, конечно, для строя он, но если жить захочешь – и им отобьёшься. Молодец, Фриц. Сейчас подождём Леопольда – и пойдём. Где он там шатается, Хорн его возьми…
В молчании и тишине простояли они на площади минут десять. Леопольда всё не было. Темнело, в небе стали появляться первые пока ещё слабые огни звёзд. Наконец Фриц не выдержал:
- Слушай, Гельмут, - начал он, - вот почему ты, всё-таки, уходишь их Грюнбурга?
- Надо так, - угрюмо, как всегда, ответил Крюгер, - Нельзя по-другому. Ты радуйся лучше, что я вообще с вами иду. Иначе вы б ещё долго вместе с Леопольдом говорили о том, какие все кругом сволочи, да думали б, как из города уехать. Ты, Фриц, ничего такого не думай, но на лапу ты бы всё равно никому давать не стал, да и давать-то тебе особо нечего, как я понимаю.
- Но… ты же против этих синих? Или… тебе плевать на всё, как и остальным?
- Я против войны, - задумчиво проговорил доппельзольднер, - слишком много уже я её видел, не хочу, чтобы снова… Раскольники мира нам не принесут, это я точно знаю. Императору в конце концов этот бардак в столичной провинции надоест, и он направит войско всё поставить на свои места. А тут ещё другие курфюрсты: кто поможет, а кто, может, и тоже захочет под шумок отделиться. Тут уж смотря, насколько затяжная война будет и как она ударит по экономики имперской. Вот только Карла Франца с его союзниками этим бунтарям всё равно не победить – пусть, может, и хотят они даже чего-то хорошего добиться. В любом случае, чего бы там эти синие не хотели, они только всё ещё больше расшатают. Армии в Империи без дела обычно не стоят – стало быть, придётся одну оттянуть с каких-нибудь рубежей, скорее всего – с западных, где Бошкодавы обосновались – как раз ту, которую сейчас ведёт Карл Франц. И тогда зелёные попрутся сначала на Мариенбург – ну, это-то нам до фонаря – а потом и на Айльхарт, а это уже в Рейкланде. А то ещё Мидденхайм хвост свой поднимет: Борис ведь тоже метил на престол, только у Франца голосов оказалось на три больше. И теперь вот курфюрст мидденландский всё думает, как бы власть к рукам прибрать. Так что – надо, чтобы всё это закончилось быстро. Чтобы мятеж подавили, и армия вернулась куда надо. А то если это всё в
настоящую смуту выльется – пиши, пропало…
Тут Фриц увидел Леопольда. Он был всё в той же форме аркебузира, только сильно уже где-то запачканной, словно его всего изваляли в грязи. Оружия у Леопольда всё так же видно не было. Вдобавок ко всему, Леопольда заметно пошатывало из стороны в сторону: похоже, он уже успел малость набраться.
- Здрасте, - буркнул Леопольд куда мрачней обычного, еле ворочая заплетающимся языком, - вы, чего, уже ждёте меня? А я и…
- Ты чего… нагрузиться уже успел, что ли?! – взвился Фриц, - Пьянь ты конченая! Как нам бежать-то с тобой?
- Не бойся, - оборвал его Крюгер, - как козлов увидит, так, поверь мне, весь хмель с него сразу как рукой снимет. Так я и знал, что этот нажрётся обязательно…
- Не надо на меня бочки катить! – попытался закричать, впрочем, безуспешно, Леопольд, - я себя чувствую преотлично. Пошли уже, мочи нет моей больше ждать…
- Ну, что же, пойдём, - криво усмехнулся Крюгер, - желаю нам всем добраться. И лучше бы не по частям…
- Не пугай ты, - прохрипел Леопольд раздражённо, - всё равно пойдём, раз уж решили.
- Ну, так пошли, - оборвал его Крюгер, - теряем время.
И они пошли по мокрым от ещё совсем недавно окончившегося дождя улицам, направляясь к северным воротам Грюнбурга. Фриц не привык шататься по городу на ночь глядя. В дозоре-то он на стене, конечно, стоял, но то было совсем другое дело. Так и факела горели, и сослуживцы всегда были неподалёку. А здесь – здесь, казалось, всё население города куда-то исчезло, и остались лишь они трое посреди этой глубокой черноты,словно какой-то твёрдой и тяжёлой, всё сгущавшейся и сгущавшейся, давившей сверху на плечи непомерным грузом. А что же ждёт их там, за стенами города? Там дорога пойдёт по-над Рейквальдским лесом, где водятся зверолюды, а может, и кто-нибудь пострашнее, о ком Фриц и не слыхал даже никогда. Мало ли гадости в Старом Свете водится… Да, похоже, эту ночь он забудет нескоро.
Наконец они втроём подошли к высокой каменной стене, отделявшей Грюнбург от ужасов внешнего мира. У Фрица похолодело внутри, когда он понял, что им надлежит оставить эту стену позади. Альтдорф – ещё один такой же островок цивилизации посреди моря хаоса, и кто знает, удастся ли им добраться до него.
У караулки близ стены стоял одинокий алебардист и со скучающим видом плевал в оставшуюся после дождя лужу, глядя, как по воде расходятся равномерно угасающие круговые волны. По стене над воротами расхаживали два арбалетчика. Больше никого вроде бы видно не было, но из караульного помещения доносились громкие азартные голоса: видимо, солдаты играли в ландскнехт или во что-нибудь наподобие него, совсем как недавно Фриц с бывшими товарищами по оружию.
Крюгер без лишних церемоний твёрдым и, похоже, намеренно тяжёлым, шагом, направился к алебардисту.
- К воротам не подходить! – закричал на него стражник, похоже, искренне обрадовавшись тому, что хоть какое-то событие разнообразило утомительный караул, - Приказ губернатора!..
Увидев за спиной у Крюгера цвайхандер, а чуть поодаль – ещё двоих человек, похоже, тоже настроенных решительно, алебардист осёкся и попятился назад.
- Не шуми ты, - невозмутимо сказал стражнику Крюгер, приблизившись к нему почти вплотную и попутно поглядывая в сторону караулки, откуда продолжали доноситься голоса, - Свалить нам позарез надо отсюда.
- Не велено открывать, - жалобно пролепетал стражник и покосился на арбалетчиков на стене, которые, облокотившись о каменные зубцы, с интересом наблюдали за разыгрывавшейся внизу сценой, - Только с разрешением на выезд пропускаем.
- Где ваш старшой? – спросил Крюгер, - зови его сюда.
- Там он, - неуверенно махнул рукой в сторону караулки стражник, - Я… сейчас.
Алебардист спешно побежал к караулке, похоже, обрадовавшись, что отделался от этого типа с цвайхандером и от двух его дружков, и теперь они – не его забота. Из здания он, как и следовало ожидать, не вернулся. Зато в светящемся дверном проёме, откуда всё так же летели смех и громкий пьяный говор, вышел молодой пистолетчик с раскрасневшимся лицом. Он, похоже, тоже был не совсем трезв.
- Вам чего надо? – недовольным голосом осведомился он, оглядывая Гельмута, Фрица и Леопольда, - Закрыты ворота, нечего тут шататься.
- Сколько тебе нужно, чтобы мы могли уйти отсюда? – напрямую спросил его Крюгер.
- Чего?
- Да чего слышал. От денег не откажешься, небось, а? С меня три золотых – и ты нас пропускаешь. По рукам?
Глаза у пистолетчика забегали из стороны в сторону. Он неуверенно мычал, мялся, теребил пальцами жидкий ус. В голове у него сейчас, похоже, происходил вечный и неизменный конфликт между страхом перед начальством и жаждой наживы. Видя его смятение и нерешительность, Крюгер достал пузатый мешочек с деньгами, позвенел им, раскрыл, достал оттуда пару золотых монет и стал их рассматривать.
Теперь уж глаза у командира караулки загорелись ничем не прикрытой алчностью. Он жадно зыркнул на мешочек с монетами и сказал:
- Гони семь. Три – за пропуск, четыре – за молчание.
Пошло дело. Клюнул пистолетчик на удочку. И кого только ставят ворота караулить? Впрочем, и ставить-то особо некого. Из действительно серьёзных бойцов у сепаратистов только эти рыцари без знамён, а остальные, как и всегда, думают только, как бы им в живых остаться и при этом потуже карманы набить. Это Фриц понял уже…
- Ладно, раз мы такие жадные, - пошёл торговаться Крюгер, - то, так и быть, дам четыре вместо трёх – и ни медяком больше. Но это уж, простите меня…
- Шесть! – не сдавался пистолетчик, немало не стесняясь двух дозорных на стене, которые продолжали наблюдать за происходящим, судя по всему, отлично улавливая суть разговора, - Мне башку эти синие снесут, если узнают, что я тут кого попало пропускаю, так что – будьте добры…
- Я сказал – четыре и ни одной монеткой больше, - упёрся Крюгер, - И так мы сегодня добрые слишком, надо было вас всех тут просто прирезать по-тихому и уйти.
Начальник караулки судорожно сглотнул. Арбалетчики-то на стенах в случае чего должны были открыть стрельбу, но командир почему-то не сомневался, что доппельзольднер успеет его прикончить раньше. Да, дело начинало принимать дурной оборот, очень дурной. Но как же было такую возможность упускать…
- Ладно, - вздохнул, наконец, пистолетчик с обиженным видом, - Так уж и быть, на пять согласен. Хотя – если меня на всём этом застукает кто…
- Хорн тебя… - сплюнул Крюгер на мостовую, - На, подавись. Ворота не открывайте, - одёрнул он командира стражников, - Канат только нам покрепче дайте и не мешайтесь тут. Сами перелезем.
- В смысле… - одёрнул Гельмута Леопольд, посмотрев на него, как на идиота, - Мы так не договаривались.
- Пожалуйста, - проворчал в ответ Крюгер, - не нравится – иди, возвращайся в казармы, пока ещё ты это сделать можешь. А нет – так молчи и делай, что говорят.
Да, ворота открывать нельзя. Это сразу же заметят. Каждый раз, как решётку поднимают, такой грохот стоит, что на всех ближайших к воротам улицах слышно. По канату-то слезть проще, но это тяжко будет. Крюгер-то умеет, в этом сомнений нет, а вот он – не особенно. Когда-то лазал, в прошлом году, но с тех пор столько времени уже прошло… А о Леопольде и говорить нечего. Ну, ничего, как-нибудь изловчатся, куда они денутся.
Пистолетчик с удовлетворением на лице сунул золото в карман и ушёл в караулку. Через некоторое время он вернулся с мотком толстого крепкого каната, который обязан был иметься в каждом отделении. Всё, теперь можно покинуть Грюнбург.
Медленно взошли они трое на серую каменную громаду городской стены, откуда видны были и маленькие, словно прижавшиеся друг к другу дома Грюнбурга, и чёрная масса Рейквальдского леса, и даже игравшие бликами в свете двух лун воды Рейка на востоке. Сопровождаемый настырными и любопытными взглядами двух арбалетчиков, Крюгер подошёл к одному из зубцов и основательно закрепил на нём канат.
Ну, вот теперь – точно всё. Пути назад нет. Какой, всё-таки, странный, беспорядочный, пересыщенный событиями день. Площадь, бойня, объяснения, ругань, ссоры, снова ругань, взятка, а теперь вот – теперь этот странный спуск. Спуск в неизвестность. Что ждёт их там, за стенами города, по дороге в Альтдорф, столицу Империи. Что вообще может ждать там трёх человек, из которых один ещё не дожил до двадцати лет, а другой – законченный пьяница? Ничего хорошего их не ждёт. Но идти надо: ведь должен же он исполнить свой гражданский долг перед Империей Зигмара, и неважно, что подумают о нём все остальные. И Фрицу в голову пришла мысль о том, что, может быть, конечно, всё это глупости, и в Альтдорфе давно уже знают о предательстве Грюнбурга, а его донесение ровным счётом ничего не изменит, но всё же – это так похоже на то, что он слышал в легендах, в рассказах деда, в песнях… Оно того стоит. Он должен сражаться за Империю.
Крюгер без лишних слов стал спускаться по канату вниз. Делал он это медленно: всё-таки, давали о себе знать и сумка с провизией, и тяжеленный и громоздкий цвайхандер. Когда, наконец, Гельмут с шумом опустился на землю, Фриц понял, что теперь, похоже, настал его черёд. Он вновь оглядел узенькие и пыльные улочки Грюнбурга, безлюдные и тихие в этот закатный час. Родной город. Вот оно какое, расставание. Мать, отец, сестра, Грета – всё как будто осталось позади, где-то в белёсом непроглядном тумане, и оборачиваться назад, вспоминать всё то, что было, по-прежнему не хотелось. Нужно было идти дальше, навстречу тому, что придёт на замену минувшему. Только вот - каким оно будет? Фриц перекинул ноги, обхватил канат и нерешительно стал спускаться со стены. Грубый и шершавый канат резал руки; плохо закреплённые на поясе ножны с пехотным мечом то и дело били по ноге. Целой вечностью показался Фрицу этот спуск, хотя стена была невысокая, да и Крюгер вроде бы управился быстро.
Наконец Фриц с горем пополам закончил, и за ним стал спускаться Леопольд. У него, естественно, времени ушло больше всего. Сначала Леопольд упорно не хотел терять и без того ненадёжную опору под ногами. После того, как ему всё-таки удалось начать спуск, он принялся медленно лезть вниз, раскачиваясь из стороны в сторону на канате и без перерыва ругаясь. Впрочем, Фриц сомневался, что
его спуск со стороны выглядел намного лучше этого.
- Как ты думаешь, чего Кох с нами пошёл-то? – спросил Фриц Крюгера, чтобы не стоять здесь, под стеною, молча, - Я так и не понял, почему он не со всеми. Что-то говорил такое, но потом прервался, сказал, мол, неважно… Чего это он за Империю воевать стремится? Не похоже на него.
- Кто ж знает его… - задумчиво протянул мастер меча, - Может, изменился он за этот день. Оно ж ведь как бывает: был один человек, а потом вдруг – бах, произошло что-то, сломало его, и вот он уже другой совсем, не похож на себя прежнего нисколько. Во всяком случае, идти-то он с нами идёт, а это сейчас главное. Вон, смотри, с каким рвением лезет.
- А то глядишь – только мешать и будет, алкота…
- Мешать? – Крюгер криво растянул рот наподобие улыбки, - Нет, человек мешать не может. На то он и человек.
Тут Леопольд, преодолевший уже примерно две трети пути, со звуком глухого удара рухнул на землю.
- Ах ты ж, тварь… Верёвка поганая… Подсунули…
Арбалетчики наверху загоготали, тыча в Коха пальцем. Леопольд, схватившись за бок, стонал от боли и попутно проклинал караульных в таких выражениях, каких Фриц никогда даже и не слышал. Крюгер первым подбежал к нему и принялся осматривать бок. За ним подошёл и Фриц.
- Ты как? Чего тебя падать угораздило-то? Ну, совсем же всего ничего оставалось там…
- Да верёвка, сволочь… Верёвка гнидская какая-то…
Тут Гельмут с силой надавил Леопольду пальцами на правый бок, и Кох взвыл ещё громче прежнего.
- А, гад… Чего творишь…
- Всё в порядке. Во всяком случае, не похоже, чтоб ты себе чего-то сломал из рёбер, - с невозмутимым видом констатировал Крюгер после осмотра, не обращая на ругань Леопольда внимания.
- Ага, тебе хорошо смотреть. Не сломал ничего… Здорово живёшь! Да я себе всё, наверное, со всеми этими лазаньями отбил.
- Не нравится – лезь обратно, - огрызнулся Фриц, - Если долезешь.
- Ничего, рассосётся, - обнадёжил Леопольда доппельзольднер, - Жить захочешь – драпать будешь так, что пятки засверкают, это я тебе точно говорю. Пошли, нечего тут под стеной лежать, бока отлёживать.
Леопольд не без труда поднялся на ноги, и они пошли по направлению к светлевшей в лунном свете полосе тракта. Лес был совсем рядом; в каких-нибудь пяти-семи метрах от дороги начиналась его сплошная, непроглядная стена. Словно поджидал он таких вот обезумевших ночных путников, как они, готовясь схватить их своими чёрными щупальцами и раздавить, превратить в кровавую кашу, а затем пожрать, чтобы ни следа, ни памяти от них не осталось.
В тусклом зеленовато-белёсом свете разлапистые ели тёмного Рейквальдского леса казались неведомыми людям чудищами, вышедшими на ночную охоту. Лес был неподвижен, ни одна ветка не шевелилась на ветру, ни один мелкий зверёк не копошился на земле. Только где-то далеко протяжно и гулко ухала сова.
Поскорее бы закончилась эта ночь: днём-то будет, наверное, и в половину не так страшно. Интересно, как Крюгер предполагает ночевать? И – когда?
Фриц в последний раз оглядел каменные стены Грюнбурга, отсюда почему-то казавшиеся высокими, даже исполинскими. Этот город остался теперь позади. Он, конечно, вернётся сюда, обязательно вернётся, но сейчас пора идти вперёд, в сердце Империи, государства, которому он когда-то поклялся служить.
Где-то в глубине леса глухо заблеял зверолюд.
***
Фолькмар Мрачный Лик был в ярости. Великий Теогонист не выказывал этого ничем; изуродованное шрамами лицо его выглядело спокойным и бесстрастным, словно выточенным из камня, как и всегда. Фолькмар старался казаться невозмутимым, и от этого свирепое пламя внутри него разгоралось ещё сильнее. Как можно так относиться ко всему этому? Враг на пороге, а им будто бы и вовсе нет до этого дела. Нет, кому-то смута, конечно, может быть и выгодна, и он даже догадывается, кому именно из собравшихся здесь. Но кто-то же должен сейчас встать на и его сторону…
Они сидели за длинным покрытым красным сукном столом, за которым всегда проводились слушанья, заседания, собрания Государственного Совета Империи Зигмара. Во главе стола стояло резное позолоченное кресло Императора, больше похожее на трон. Кресло пустовало: Карл Франц и так редко присутствовал на заседаниях Совета, а сейчас и вовсе пребывал к западу от Рейкланда, ведя военную кампанию против зеленокожих. Император выслушал бы Фолькмара и, возможно, внял бы его советам – он, но не остальные, те, кто был сейчас на совете. Они ведь почти все считают его просто съехавшим с ума фанатиком – но хотя бы фанатиком опасным, в этом надо отдать им должное. Сложно будет убедить их в том, что меры уже необходимо принимать. Но он постарается, он должен постараться.
Фолькмар не привык держать речь на собраниях Совета – он вообще не любил ни с кем говорить, по делу и без дела. А тут ещё это место, этот огромный зал заседаний, словно кичащийся своею роскошью. Эти алые кресла с резными ножками и спинками, эти пол и потолок из белого мрамора, эта огромная хрустальная люстра, эти окна в человеческий рост, эти мраморные и золотые статуи героев и Императоров прошлого – всё это было ненавистно Фолькмару Мрачному Лику, ибо делало и без того чистый и светлый зал каким-то карикатурно показушным, словно бы те, кто всё это замыслил, хотели сказать иностранным послам: вот, мол, посмотрите, как у нас, в Империи Зигмара, люди живут, посмотрите, какое всё величественное и богатое, плевать, что нас рвут со всех сторон по частям все, кому не лень, норовят каждый себе кусок побольше отодрать, да и сами мы не прочь поубивать друг друга. В общем, поганая здесь обстановка – но говорить всё равно придётся.
- Как нам всем известно, разведчики доложили, - наконец продолжил он прерванную было речь, - Что Грюнбург поддержал сепаратистов. В считанные месяцы почти весь Рейкланд оказался под раскольниками. Остались лишь Альтдорф, замок Рейксгвардии и ещё пара селений. Нужно предпринять какие-то меры, Великий Зигмар, сейчас нельзя медлить!
- Какие меры, господин Великий Теогонист? – дребезжащим старческим голосом спросил фон Дитц, министр внутренних дел Империи, - Армии в Рейкланде нет, ближайшая истребляет зеленокожих в Серых горах, и вы прекрасно это знаете. Остальные – тоже слишком необходимы нам на других фронтах.
Сколько Фолькмар себя помнил, фон Дитц занимал пост министр внутренних дел Империи. Ничем он таким не отличился, ничего толкового не сделал, но на посту сидел, сидел крепко так, тяжело, уверенно, не собираясь уступать его никому и ни при каких обстоятельствах. И, между тем, вряд ли ему вообще есть хоть какое-нибудь дело до судьбы Рейкланда. А что: сыновей своих двоих он воспитал, женил – удачно женил, хорошо, чтоб пойти смогли далеко с такими-то связями – как он сам, а может, и дальше. И теперь вот доживает свой век; давно бы помереть ему, мерзавцу, уже пора, а он всё живёт и держится, крепко вцепившись в спинку, за кресло министра. Да, фон Дитц никогда не отличался ни рвением, ни умом, но зато смекалист был, умел сказать что-нибудь уместное в нужный момент, умел где надо поддакнуть, где надо – устроить подлянку, в общем, как и все придворные. И теперь вот судьба Альтдорфа его абсолютно не беспокоит. Всё просто: один из сыновей у него в Виссенланде, начнётся заварушка - уедет фон Дитц-старший к нему, сославшись на опасность для своей шибко важной персоны или ещё на что-то там, а потом, когда всё уляжется, независимо от того, кто одержит верх, вернётся в Альтдорф на свой пост и снова будет сидеть в этом же самом кресле – пока не уйдёт к Морру. И никто ему ничего не сделает, потому что тревожить лишний раз любое влиятельное дворянское гнездо – себе дороже…
- Альтдорфу ничего не грозит, - продолжал фон Дитц, - Если сепаратисты даже станут настолько сильны, чтобы решиться пойти на штурм, их остановят рейксгвардия и гарнизон Альтдорфа, как останавливали и многих до этого.
- Если они соберут народ со всего Рейкланда – их уже ничто не остановит, любезный господин фон Дитц, кроме армии тысяч в двадцать воинов, а то и больше, по размеру. Мы обязаны ударить сейчас. Собрать рейксгвардию, собрать то, что осталось в Альтдорфе – и ударить по Грюнбургу, пока повстанцы не собрались с силами. Пока ещё не поздно.
- И какие же силы они могут собрать, господин Великий Теогонист? – скептически поинтересовался фон Голлербах, глава Коллегии инженеров, - Народ не пойдёт за ними. Ему нужен Император. И я не удивлюсь, если в этих городах, подконтрольных синим, уже вовсю идёт движение по борьбе с раскольниками.
- Людям всё равно, за кого воевать, господин фон Голлербах, - отрезал Фолькмар, - кто призовёт, за того и пойдут, и даже думать не будут в большей своей массе, на чьей стороне правда. Армию повстанцы соберут – можете в этом не сомневаться.
- Допустим, - донёсся справа глухой металлический голос, - но имеем ли мы право так рисковать, оставляя Альтдорф почти без гарнизона?
Фолькмару всегда становилось не по себе от этого голоса, как и от вида его обладателя. Бальтазар Гельт. Великий трансмутатор, Верховный Патриарх Альтдорфской Коллегии магов. Мало кто сейчас помнит, как выглядел алхимик на самом деле. Говорят только, будто бы однажды ставил Гельт какой-то очередной свой эксперимент, в ходе которого что-то пошло не так, и в результате трансмутатора всего изуродовало. Поэтому-то он и носит теперь всегда помимо чёрной с капюшоном мантии Верховного Патриарха перчатки и золотую маску, полностью закрывающую лицо.
К Гельту прислушивались все. Во-первых, слишком уж весомым на совете было мнение Коллегии магов Альтдорфа. Во-вторых, Бальтазар, действительно, был человеком ума незаурядного, он всегда тщательно обдумывал то, что хотел сказать, и если уж говорил, то говорил по делу. На чьей стороне играет Гельт – этого Фолькмар не мог понять до сих пор. Вроде бы, он выказывает верность Карлу Францу, но, скорее всего, ведёт какую-то свою игру, единственную и неповторимую, на то он и придворный. Во всяком случае, вряд ли Бальтазар играет на стороне Бориса, а это уже хорошо. Культ Ульрика в последнее время что-то начал набирать обороты по всей Империи. Ульрикане становятся всё влиятельнее и влиятельнее, всё больше выбивают привилегий у Императора жрецы Волка. Неудивительно, если это движение сепаратистов как-то связано с ними и с Мидденхаймом. Но Гельт не ульриканин, нет, определённо нет, он и Зигмара-то почитает лишь так, что говорится, для приличия. Бальтазар – учёный. Правда, учёным обычно неинтересна политика, но Гельт не из таких. Он даже преотлично чувствует себя при дворе…
- Этот шаг был бы разумен, господин Великий Теогонист, не будь он сопряжён с таким риском, - ровно, словно мотор, гудел голос трансмутатора, - В Карробурге армия Бориса. Глупо полагать, будто он не знает, в каком состоянии сейчас Рейкланд. Да, Мидденланд – часть Империи, а Борис – наш союзник. До поры до времени. Если мы оставим Альтдорф без защиты, он может взять и, воспользовавшись беззащитностью его, ввести туда войска, и надо будет потом очень сильно постараться, чтобы их оттуда…
- Минутку, - мерзко зашамкал фон Дитц, - То есть, господин Гельт, вы полагаете, что Борис рискнёт развязать
гражданскую войну? Это, знаете ли, даже для него несколько…
- Гражданская война и так будет, - в нетерпении оборвал его Фолькмар, - От нас зависит лишь, выйдет она за пределы Рейкланда или нет.
- Борис рискнёт, я в этом уверен, - будто не замечая их перепалки, продолжал Бальтазар Гельт, - на его стороне Нордланд, да и Остланд, возможно, тоже. А за кого мы можем поручиться? Рейкланд ослаб, ослабла власть Императора, и это видят все. Нужно было раньше принимать меры, господин Великий Теогонист, - сказал трансмутатор, и взгляд его не видимых за золотом маски глаз устремился на Фолькмара, - сейчас, вероятно,
уже поздно. Сепаратисткое движение стремительно набирает силы, а Император с армией отрезан от Альтдорфа мятежными территориями. Прекрасный момент для захвата власти, лучше и не придумаешь. Кто сохранит верность Рейкланду, от которого почти уже ничего не осталось? Мариенбург не только останется в стороне, но ещё и будет торговать со всеми участниками конфликта, как и всегда ранее в подобных случаях. Виссенланд с Аверландом, вполне возможно, тоже попытаются отсоединиться, получить независимость, подобно Пустошам. Штирланд увяз в борьбе с фон Карштайнами, этим проклятьем Империи. Талабекланд… возможно, нет, скорее всего, будет с нами, но этого мало. Хохланд и Остермарк… Не знаю. Остермарк, возможно, попытается отделиться или просто переждать смуту. У Хохланда так не получится…
- Неужели же вы, Господин Верховный Патриарх, считаете, что всё настолько плохо? – раздался слева от Фолькмара мерзкий высокий голос. Принадлежал он фон Эберту, министру финансов, жирному, низенькому, лысому человеку. Ну, всё понятно. У этого сейчас будет «всё под контролем». Любимая фразочка его, суёт её всюду, куда только можно. Конечно, как же всему ни быть под контролем. Он-то, фон Эберт, как раз-таки, всем доволен, вот всё и хорошо, и ничего менять не надо. Да, та ещё сволочь. Как фон Дитц, только беднее, зато моложе и нахальнее. Из любой ситуации выкрутится, а всё остальное пусть горит огнём.
- Причин для беспокойства нет, - продолжал министр финансов, - ситуация полностью под контролем Империи. Сепаратисты набирают силу, да, это так, но как только с запада вернётся Карл Франц с армией, он поставит всё на свои места. Ваши тревоги не обоснованы, господа. Рейкланд всё так же силён, и ни у кого не хватит смелости оспаривать право нашего Императора на власть, даже у Бориса. Всё под контролем. Почему вы, господин Верховный Патриарх, рассуждаете о гражданской войне? Уже многие годы никто не пытался захватить трон Императора силой. Ну, кроме, разве что, фон Карштайнов, но это отдельный разговор.
- Всё изменилось, господин фон Эберт, - тем же бесстрастным металлическим голосом, напоминающим гул какой-то неведомой машины, ответил Гельт, - Сами по себе раскольники слабы. Пока что слабы. Но они выбрали очень удачный, я бы даже сказал, на редкость удачный, момент для восстания. Одной из главных проблем Империи с дней её возникновения были размеры. И если из одного конца её в другой вести ещё можно ограниченно передавать… нашими методами, то армии придётся идти своим ходом. И пока войско доберётся до места назначения, там уже всё может измениться. Тому известна масса примеров, но я сейчас не буду занимать ваше, да и своё тоже, время их перечислением – тем более что примеры эти нам всем, вероятно, известны. Вот и сейчас в Рейкланде отсутствует полноценная армия. Одна была, но она сейчас в горах на западе, у Грюнг Цинта, а на спуск и обратный путь уйдёт много времени, тем более, при постоянных диверсиях гоблинов. Остальные армии ещё дальше, но это не главное. Ведь они принадлежат не Рейкланду, а курфюрстам других провинций, и надеяться на них не стоит. Да, Император уже возвращается, мы это знаем. Но он может не успеть к тому моменту, как к дележу подключатся другие провинции. А это может перерасти именно в делёж, причём в делёж тот ещё.
- И что же нам, по-вашему, надлежит делать, господин Верховный Патриарх? - спросил Бальтазара Фолькмар, уже догадывавшийся, впрочем, какой последует ответ.
- Либо ждать, пока не вернётся Карл Франц, либо обратиться за помощью к курфюрсту талабекландскому, - ответил Гельт, - Но последнее очень рискованно…
