Вера, сталь и порох. Прелюдия

      - Отряд, подъём!       Ну, начался денёк. Вот, небось, такой же точно, как и все, такое же сидение на одном и том же месте, такое же бездействие, бессмысленное, глупое, которому конца и края не видно.       Фриц, не успев ещё толком разлепить глаза, вскочил с кровати и быстро принялся одеваться. Да, иначе здесь нельзя: не уложишься в положенную минуту – получишь так, что потом забудешь, кто ты и зачем здесь торчишь.       Две недели прошло уже с того самого дня, как Фридрих Майер поступил в альтдорфскую армию. Две недели прошло – и ничего не происходило. Словно бы и не было в Рейкланде никаких таких раскольников, словно не под ними был его родной Грюнбург. Две недели армия бездействовала – бездействовала полностью, безоговорочно, и никакого толку не было от того, что он здесь торчал. Чудеса начались почти сразу после того, как Иоганн записал их. Фриц говорил, что в Грюнбурге служил аркебузиром – но аркебуз на складе, похоже, давно уж не было, поэтому ему без лишних разговоров дали ростовый щит и новый комплект униформы – и стал он мечником. На Леопольда долго тогда орали за то, что никакого оружия у него с собой не было, орали, что, мол, приходят всякие голодранцы вроде него, и оружия на них на складе не напасёшься. Потом вступился Крюгер, и Коху всё-таки нашли где-то пехотный меч и причислили в ту же комплектовавшуюся роту, что и Фрица.       Но двигаться никто никуда не собирался, как будто и не было никакой войны. Нет, гоняли здесь солдат заметно сильнее, чем в грюнбуржском гарнизоне. Однако, как в первый же день заметил Фриц, всё это распространялось только лишь на муштру, на совершенствование строевого шага, на построения определённым порядком, словно и основной-то задачей гарнизона было не оборонять город, а показывать проверяющим, как хорошо их здешние офицеры научили. Настоящей боевой подготовки за все эти две недели не было вообще, впрочем, как и в Грюнбурге. Но ведь здесь же не Грюнбург, здесь Альтдорф… Раньше всё это Фриц представлял себе как-то совсем иначе. Что же, теперь и армия обманула его ожидания, совсем не такой оказалась, как думалось. Спрашивается, зачем он бросил Грюнбург, зачем он шёл сюда? Пока вроде бы не зачем, так, прогуляться.       Леопольд был причислен к тому же отряду, что и Фриц: ведь их записывали одного за другим, в одно и то же до конца не укомплектованное подразделение. А вот Крюгера Фриц видел очень редко. Бывало, проходил где-то неподалёку, но всё поговорить некогда было…       Фриц поспешно оделся, привёл себя в порядок – и вот он уже стоял на привычном месте где-то в середине, но всё же ближе к началу, строя таких же точно мечников, как и он сам, рядовой Фридрих Майер.       Медленно, оглядывая каждого из солдат с головы до пят внимательным цепким взглядом, шагал вдоль строя лейтенант Рихтер. Рихтеру перевалило, наверное, за пятьдесят лет, но выглядел офицер всё ещё бодрым и подтянутым, вот только жёлтый был весь какой-то и сухой, как пергаментный лист, с худым лицом, со впалыми щёками, как у человека, который давно уже ничего не ел. Говорить спокойно Рихтер, казалось, не умел: он мог только орать во всю глотку, временами переходя на хриплый отрывистый лай, как бы выплёвывая из себя наружу слова. Без крика не обходился, пожалуй, ни один из смотров их отряда: постоянно, словно нарочно, находил лейтенант какую-нибудь мелкую деталь, к которой ну просто не мог не придраться. Вот и сейчас:       - Рядовой Крейцнер! – разнёсся по казарме хриплый крик Рихтера, - Чего за вид у нас? Ты на кого похож, чмо? На козла, который только что из леса вылез?       Фриц украдкой глянул на Крейцнера. Щуплый такой, маленький, по росту чуть ли не гном, лет этак тридцати от роду, весь угловатый, словно мебель какая-нибудь, нос длинный, прямой, глаза – как две точки на лице, маленькие, круглые и вечно смешливые. Сам Крейцнер, похоже, только недавно поступил в альтдорфский гарнизон: Фриц мог поверить, что этот человек кем угодно раньше был, только не солдатом. Было в нём что-то такое… человеколюбие, что ли, какая-то доброта, которую муштрой уже у всех, кто служил, давно выбили подчистую. Рихтер этого Крейцнера терпеть не мог – непонятно почему, возможно, как раз из-за того, что тот ещё обладал чем-то, что остальные утратили, невольно выделялся из толпы. Да, выделяться здесь было нельзя. Все тут должны были сделаться одинаковыми – опять же, непонятно почему. Вообще все рядовые в их роте, да и, наверное, во всех остальных, делились на три неравных группы. Больше всего, конечно же, было коренных жителей Альтдорфа, в большинстве своём как раз таких, как те алебардисты, с которыми две недели назад пререкался у ворот Леопольд. Странные люди были эти альтдорфцы. Словно бы десятилетия исключительно благополучной жизни как-то изменили их, настроили против всех остальных имперцев. Правду сказал Крюгер: действительно, они считали себя, по меньшей мере, на голову выше даже остальных уроженцев Рейкланда, тех, кто родом был не из столицы, не говоря уж о бойцах, которые прибыли из других провинций. Особого бардака в армии, о котором говорил Крюгер, Фриц пока не заметил – может, просто невнимательно смотрел, а может, и Крюгер судил слишком уж предвзято.       Была и другая группа – те самые чужаки, деревенщины, провинциалы, которые по каким-то причинам стекались в Альтдорф, под знамёна Рейкланда. Кто-то желал обогатиться, кто-то уже успел чем-то не угодить раскольникам и бежал от них, кто-то просто, подобно Фрицу, не хотел воевать под синими знамёнами. Это были те, кто, как понимал уже теперь Фриц, не мог надеяться ни на какое продвижение по службе здесь, в Альтдорфе: и правда, кому они нужны, когда рядом – земляки, те, кто из одного с тобой города? Отношение к чужакам было то ещё. Если случалась драка, что отнюдь не было большой редкостью, правду всегда почему-то находили на стороне альтдорфцев, а чужак – он был заведомо неправ, он вообще непонятно зачем торчал здесь, только дух войска подрывал. Воровать тоже могли только они, чужаки, у альтдорфцев же даже мысли об этом не могло возникнуть.       А ещё были третьи. Те, кто пришёл с севера, из Мидденланда и Нордланда. Ульрикане. Самые скрытные, обособленные ото всех остальных, сбивались они в группы, не сближаясь с зигмаритами. Да, ульрикан было совсем немного, гораздо меньше, чем чужаков из провинции, но зато трогать их не решался никто. Все знали: лучше вообще не лезть к ним, а то всё может очень плохо кончиться. Эх, ну почему не родился он там, на севере, почему вот здесь вот, в этом паршивом Рейкланде с ещё более паршивой столицей Империи на двух реках. Ну что за люди тут, словно звери какие…       Рихтер продолжал отсчитывать Крейцнера, хотя, на взгляд Фрица, у того всё было в порядке, и придраться вообще было не к чему. Но лейтенант, по-видимому, нашёл, к чему - ну, или придумал, в крайнем случае.       А потом осмотр закончился. Потом были пробежка, завтрак… Кормили здесь так же, как и в Грюнбурге, если не хуже: Фриц, как ни силился, перемены к лучшему заметить не мог. Та же каша, тот же суп, больше походивший на бульон: куда всякая там картошка из него делась, мясо и всё такое прочее, Фриц не знал, хоть и догадывался, правда. Нет, в Грюнбурге тоже такое было. Но там как-то менее гадко всё это смотрелось, как-то сразу Фриц к этому привык и считал, что так и должно быть, что это вообще чуть ли не норма рациона у них такая. А здесь – здесь столичный гарнизон, всё-таки, должно как-то по-другому всё быть. Но нет – всё так же…       Затем началась муштра, марш, построения и всё остальное, в общем, как и всегда. Или, впрочем, нет… Началось-то это всё как обычно, да. Только и требовалось от него, что шагать в ногу со всеми остальными да не трепаться. Летнее солнце уже начинало жарить; снова медленно, но верно, прогревало оно сухую землю плаца. С того памятного дня, когда в день предательства Грюнбурга разразилась буря, дождей больше не было. Земля трескалась, трава желтела, словно бы лето, уходя, хотело ещё напоследок показать себя – так, чтобы запомнили надолго. Люди все ходили словно бы ополоумевшие от жары, ничего и никого перед собой не замечая, спеша поскорее скрыться в спасительной тени. Рихтера, впрочем, это не волновало: армия есть армия. Лейтенант стоял на плацу, критически осматривая марширующие колонны, бурча себе под нос что-то невразумительное и то и дело покрикивая на солдат. Доставалось всем: и альтдорфцам, и провинциалам, и ульриканам – но больше, всё-таки, вторым.       Строй изогнулся, и Фриц хорошо видел теперь маршировавшего впереди Леопольда. Это придавало ему хоть какие-то силы. Фридрих вспоминал, через что им вместе уже довелось пройти, и чувствовал какое-то превосходство, что ли, над всеми остальными бойцами. Леопольд остался практически тем же. Нажираться он, судя по всему, продолжал, хоть и заметно реже, но вот где он добывал выпивку и как ему удавалось уходить сухим из воды – этого Фриц не знал. Повязку с леопольдовой руки уже сняли, хотя раны от укусов боевого пса всё ещё заметить можно было даже отсюда. За последние две недели они с Кохом очень сдружились, несмотря ни на что. Ведь обоих объединяло одно: несбывшиеся надежды на то, что армия не пожелала им дать. Да, Фриц помнил, насколько страшен был тот первый бой со зверолюдами, и всё же поход на какой-нибудь подконтрольный раскольникам город представлялся ему куда лучше бестолкового торчания на одном месте. Вот какой смысл вообще во всей этой ходьбе, во всех этих перестроениях, Хорн бы их побрал? Так, показуха чистой воды, чтобы все видели, насколько в Альтдорфе бойцы дисциплинированные. А вот когда придётся драться с этими сепаратистами сраными, кому тогда всё это нужно будет? Никому это уже будет не нужно…       Один шаг, другой. Одна нога, затем другая. И чтоб в строго определённом временном интервале, чтобы всё было как у всех остальных, как по норме, ровно, чётко, безо всяких там отклонений. Здесь, в этом строю, он не человек, не Фриц больше, он солдат Империи, он машина, безоговорочно и точно выполняющая приказы. Закончился круг – и по новой, ещё раз, новый период, новый круг, с левой ноги, всё как положено…       Внезапно весь их строй разорвался. Затормозил отряд, остановился; прервался на середине период. А потом – по ушам резанул хриплый лай Рихтера:       - Встать! Уроды, чего устроили?! Встать, Хорн тебя дери!       Ещё не понявший до конца сути происходящего, Фриц осмотрелся по сторонам. Длинной однообразной упорядоченной вереницей шёл строй, шёл… и обрывался. Один из бойцов лежал на иссушённой солнцем земле плаца, тело его всё дёргалось, словно в каком-то припадке, изо рта шла белая пена. Фриц не запомнил даже, как его звали. Альтдорфец, крепкий такой, уже седеющий, но крепкий. И теперь вот он дёргался здесь, на плаце, бешено сучил ногами, поднимая желтоватые облака пыли. Рядом бестолково толпились несколько солдат, и Леопольд в их числе, с опаской глядя на его мучения и не решаясь ни помочь, ни невозмутимо продолжить свой марш.       - Чего встали, вашу мать? – шипел лейтенант, временами переходя на визг и брызжа слюной, - к медикам его, живо! Быстро убрать с плаца!       Наконец двое бойцов – Леопольд и ещё кто-то незнакомый – насилу подняли с земли яростно отбивавшегося припадочного - один взял за ноги, другой под мышки - и неуверенно понесли куда-то прочь. Ноша их всё норовила вырваться; спина солдата изгибалась назад, словно он хотел свернуться в кольцо, подобно змее; голова моталась из стороны в сторону. Казалось, будто бы это был уже не человек, будто бы что-то вселилось в него, хотя Фриц и слышал раньше, что такое бывает, встречается такая болезнь… Он провожал этого несчастного взглядом до тех пор, пока все трое, наконец, не скрылись за углом серой казармы. Солдаты стояли в немом оцепенении, все как один уставившись туда же, куда и Фриц. Все смотрели в одну точку, думали об одном и том же, и это, пожалуй, объединяло куда сильнее, чем всякие там построения, строевой шаг и всё остальное. Фриц впервые ощутил себя частью всего этого отряда, пёстрого, разношёрстного, со своими междоусобицами и разногласиями. И в то же время он продолжал оставаться самим собой, Фридрихом Майером, потомком обедневших дворян, чья жизнь уже сейчас выделывала такие немыслимые кульбиты, каких иные и за всю свою жизнь не увидели. Они все здесь в одной тарелке, подумалось сейчас Фрицу. Как бы высоко ни превозносили себя над остальными, что бы ни думали обо всём этом бардаке, через что бы ни прошли – все теперь уже связаны, и от этой связи никуда не деться. Им вместе ждать начала настоящих боевых действий, настоящей войны, им вместе идти на раскольников…       - Чего встали, спрашиваю, сволота? – захрипел Рихтер, выходя из себя, - Нечего стоять тут и сопли распускать! Не девки! А ну – марш!..       Фриц чувствовал, что ещё бы немного – и они все вместе набросились бы на лейтенанта, забили бы его до смерти, растоптали бы – непонятно, зачем и почему, просто потому что Рихтер больше мешал своими криками, и толку с него всё равно не было никакого. Но этого «немногого», каким бы оно ни было, как раз и не хватило. Что-то удерживало их, что-то мешало, заставляло повиноваться этой системе, неправильной, исковерканной и уродливой. И они пошли дальше. Снова шаги, снова одна нога, затем другая, снова период… И нет больше единения, и снова идёт нестройная и неровная толпа, да, идёт строем, марширует, но ведь толпой она от этого не перестаёт быть. И снова они – солдаты…       Единство больше не возвращалось. Они вновь стали тремя неравными лагерями, хмуро и недобро смотревшими друг на друга, разбитыми внутри на множество мелких групп. Словно и не было тогда ничего, словно это всё была какая-то иллюзия, такая странная среди бессмысленной кутерьмы альтдорфского гарнизона. Теперь он готов уже поверить во всё, в любую мерзость и гадость, даже самую абсурдную.       Леопольда Фриц снова увидел лишь к обеду. Снова дали им разбавленный водой бульон, в котором плавали несколько белых кусочков жира, снова чёрствый хлеб – такого, пожалуй, даже в Грюнбурге не было. Но ко всему этому Фриц уже привык, а вот что стало с Леопольдом… Кох был мрачен, мрачен как никогда раньше и очень зол. Он сел за стол рядом с Фрицем и молча стал хлебать бульон. Что с Леопольдом такое стряслось, Фриц не понимал. Разве могло быть что-то ещё хуже, чем та ситуация, в которую они оба попали? Тогда Фрицу казалось, что нет, не могло. Это самое мерзкое, что только может быть. Они сидят здесь и абсолютно ничего не могут сделать, как бы ни хотели, а там, за альтдорфскими стенами, бесчинствуют раскольники, и город за городом присоединяются к их проклятому движению… А потом – Леопольд начал говорить.       - Умер он, - тихо, словно бы боясь собственных слов, сказал товарищ Фрица по несчастью, - Принесли мы его насилу к медикам, а они смотрят на него с испугом каким-то, а потом давай нас гнать вместе с ним оттуда. Чтоб духу вашего здесь не было, говорят. А мы – всё ломимся и ломимся…       Леопольд сокрушённо вздохнул и, отодвинув тарелку с похлёбкой в сторону, обеими руками схватился за голову. Он дышал тяжело и гулко, словно сам поражён был какой-то неведомой болезнью. В глазах солдата стояли слёзы.       - Видать, время тянули, сукины дети, - наконец вновь заговорил Кох, - Хотели, гниды, чтоб он у нас умер, вроде как мы, дряни такие, не донесли. Хотели чистыми остаться сами: видать, такое либо лечить не умеют никак, либо просто все лекарства нужные толканули кому-то уже. В общем, пока мы там препирались… смотрим, а у него кровь изо рта течёт, и дёргаться вроде уже перестал… и не дышит. На спину его перевернули, а он… Он, видать, пока бился, вот это, в припадке… язык себе откусил… и задохнулся им. И всё. Думали, гонять нас за это будут. Нет – не гоняли особо. Забрали труп у нас, и не знаю я, где он там у них, у уродов, лежит. Им живых нельзя доверять, они мертвецов из них делают. Да и с мёртвым тоже, небось, сотворят чего-нибудь, как пить дать. Продадут ещё кому-нибудь…       И Леопольд замолчал – на этот раз, похоже, надолго. Фриц молчал тоже – он не знал, что ему сейчас нужно говорить Коху и стоит ли говорить вообще. Да, ещё один ушёл к Морру. Сколько их уже было на его памяти за эти несчастные несколько месяцев? Безымянный пистолетчик, фон Раухенбах, несколько десятков горожан на площади, ни одного из которых он и близко не знал. А теперь вот – этот солдат, альтдорфец, подданный Империи, как и все они, чьего имени Фриц тоже не ведает и вряд ли теперь уж узнает когда-нибудь. Впрочем, здесь было другое. Кого-то убили зверолюды, кого-то – рыцари без знамён. А этого убили свои… Да, был припадок. Но что-то же можно было сделать, в конце-то концов. Да хотя бы челюсти ему как-то зафиксировать, чтоб язык не откусил… А они – погнали всех троих куда подальше, боялись, наверное, облажаться в случае чего. И ничего ведь не докажешь теперь. Да и – кому что доказывать? Рихтеру, что ли? Так тот пошлёт тебя куда подальше, и ещё по морде даст, и стукачом назовёт непонятно за что. Как можно драться бок о бок с ними со всеми? Они же оружие, сукины дети, всё с собой унесут и разбегутся кто куда, как только жареный петух в жопу клюнет. Как можно так жить, ребята?..       Фриц не знал, что сталось бы, если бы такой случай произошёл в родном Грюнбурге. Почему-то ему казалось, что там всё было не так запущено, там всем хоть не так было наплевать на остальных, как здесь, в Альтдорфе. Там всё, наверное, закончилось бы благополучно, и этот безвестный сослуживец его не умер бы такой глупой и бессмысленной смертью. Хотя – может, всё то же самое было и в Грюнбурге, просто он почему-то упрямо не хотел этого замечать? Но как же такое можно было не заметить?       А вот так вот, Фриц Майер, вновь проснулось в нём чьё-то чужое «я», мерзкое и ядовитое. Человек видит только то, что хочет видеть, ничего другого ему не надо. И верит он только тому, чему хочет верить. Вот тогда, в Грюнбурге, Фриц, разве хотел ты видеть, как обстоят дела на самом деле, разве нужна была тебе вот эта вот, настоящая Империя? Нет, ты хотел видеть Империю другую – идеальную, справедливую, такую, какой её всегда и представляют. И ведь видел же… А теперь – теперь что-то в тебе переменилось, Фриц Майер, каким-то другим после ухода из Грюнбурга ты заделался, что ли… Большее тебе наконец-то стало нужно, правда стала нужна. А правда – она же такая, Фриц, грязная вся, чёрная – в руки возьмёшь и не отмоешься потом уже никогда.       Врёшь ты всё, болван, вновь осадил он внутренний голос. Да, в Альтдорфе гарнизон дрянь, теперь я это уже понял. Но не обязана же была вся Империя так же прогнить, как Альтдорф, не обязана же она быть такой же жёлтой, как конторские бумаги, такой же безразличной, как и всё то, что я видел здесь. Если б Император или там Великий Теогонист узнали бы, что здесь такое творится, так они быстро бы весь командный состав отсюда пинком под зад прогнали бы и поставили людей надёжных, честных, которым доверять можно. В Грюнбурге же всё по-другому было…       Так по-другому – или точно так же? Ты хоть чего-нибудь помнишь, Фриц, из того, что было в Грюнбурге? Ничего ты не помнишь, всё забыл уже… Да там и забывать-то было нечего. Тебя тогда не интересовало, кто там чего ворует, ты был истинным сыном Империи, который в петлю бы полез за Карла Франца, который родичей своих и товарищей бы предал за страну свою. А теперь – никогда тебе таким уже не быть, Фридрих. Ты уже дрался со зверолюдами, ты уже видел, что такое война, хотя бы отчасти. Теперь тебя никто уже не сможет сказками кормить про доблестных имперских бойцов. Дурак был твой дед, Фриц, такой дурак, что и не сыщешь, наверное, другого такого же. И сам ничего не видел, как будто у него глаза на жопе были, и внуку ещё мозги засрал, чтоб таким же стал потом…       Закрой хлебало. Не знаю, когда и откуда ты такой вылез, но только ты – не я. Я воин Империи, я Фридрих Майер. И я верю, что Империя – оплот порядка, да, именно так, как и говорил когда-то мой дед, несмотря ни на что. Я нужен Империи… Мы все нужны ей.       Но тот, другой, не сдавался, он становился всё громче и громче, всё нахальнее и нахальнее, и Фрицу хотелось уже кричать, бежать, размахивать руками, драться – хоть бы что-то делать, хоть бы не сидеть здесь сложа руки, пока тебя не порвёт на части. Этот Хорном проклятый альтдорфский гарнизон… Нет, ну почему же так? Почему?       Леопольд повернулся к Фрицу и прошептал:       - Я после смотра вечернего, так и знай, здесь торчать не стану. Пойду куда-нибудь и буду до утра шастать, и пусть какая-нибудь ихняя мразота попробует меня словить. Блевать уже от этого всего тянет.       Вот тебе и раз… В самоволку, значит, Леопольд хочет податься. Совсем уже достало его тут всё, вся эта здешняя система. Видать, как только получает простой человек хоть какую-то власть над другими, так в нём сразу сволочь и просыпается. И тогда уже только от него самого зависит, сможет ли он эту сволочь внутри себя придушить и вообще – захочет ли это делать. А народ здесь, в Альтдорфе, всё равно какой-то другой. Всё бы им побольше захапать себе родимым в лапы загребущие, а остальное по барабану. В Грюнбурге-то, конечно, тоже каждый о себе и о близких своих печётся, но там у всех, как ни крути, другое на уме. Стабильность, безопасность. Неизменность. Нужды эти альтдорфцы никогда не знали, что ли? Всё больше и больше им надо благ… С Леопольдом пойти, может быть? Но он же глупость задумал, откровенную глупость при том. Не так-то уж и просто отсюда, с территории воинской части, выйти – таким образом, чтоб ещё не заметил никто. Стенка-то каменная, она невысокая, при желании перелезть можно. Вот только какое-нибудь чмо обязательно увидит и настучит, как пить дать. Они вечно смотрят, как будто больше делать нечего. Гниды обосранные.       И всё-таки… А почему бы и не пойти сегодня в самоволку? Его тоже это всё забодало так, как ещё ничто ранее. Сил нет больше, надо что-то сделать, ну, хоть что-нибудь. Гори огнём вся эта их система идиотская. Хотя бы в эту ночь он здесь торчать не будет – и наплевать, что потом станется. Пойдёт Леопольд – пойдёт и он. Чтоб показать этим всем мордам, что они ему не указ. Да, он добровольно пришёл сюда – ну, а как же иначе, другой-то армии нет. Идти больше ему некуда. Можно, конечно, совсем свалить отсюда, из этого поганого гарнизона, подумалось вдруг Фрицу. Вот только – что дальше? Возвращаться в Грюнбург? Нет, это исключено, Грюнбург теперь под врагами Империи, под синими – а на их сторону Фриц не станет никогда. Осесть здесь, в Альтдорфе, стать простым горожанином? Но это же совсем не то, за чем он сюда шёл. Идти дальше, на север или на восток? Но кто сказал, что там армия намного лучше альтдорфской? Да, тамошним жителям чаще приходится брать в руки оружие, вот только теперь, будучи гарнизонным солдатом Альтдорфа, он уже знает, что даже те ожидания, которые кажутся наиболее логичными и непротиворечивыми, оправдываются не всегда.       Поэтому остаётся как-то продолжать жить здесь. Приспосабливаться, злиться, скрипеть зубами, нарушать все эти их предписания. Они не смогут привести к своей системе всё. Не выйдет.       - Я с тобой пойду, - сказал Фриц Леопольду. Тот с пониманием посмотрел на него, снова тяжело и гулко вздохнул и кивнул головой. Провались оно всё к Нурглу.       

***

       Эта ночь выдалась на редкость тёмной. Маннслиб убывала, её почти уже не было видно на тёмном небе: остался лишь узенький бледный серп молочно-белого цвета. Моррслиб сегодня ночью вообще куда-то пропала, непредсказуемая, как и всегда, словно подыгрывая Фрицу с Леопольдом. В казарме было людно, шумно от голосов солдат, светло. Сейчас бойцам выделили, как и всегда, немного свободного времени, под которым подразумевался уход за униформой и оружием, написание писем – теми, кто был родом не из Альтдорфа, – и просто валяние дурака. А снаружи царила эта непроглядная темнота, укрывавшая и прятавшая всех тех, кому это было нужно, без разбору, не отличая альтдорфца от провинциала или северянина. Хорошо, что ночь такая тёмная, подумал Фриц Майер. Меньше хмырей смотреть будут, куда не надо. Больше шансов будет, что никакая сволочь их не заметит – и не настучит на них.       Фриц махнул рукой Леопольду, подавая знак, и они вместе направились к выходу из казармы. Леопольд был всё так же мрачен и решителен, как и во время обеда: видимо, вся эта история глубоко задела Коха за живое.       На самом деле Фриц не отдавал себе отчёта в том, зачем он это делает. Даже понимал, что смысла в этом, по сути, и нет никакого. Просто хотелось показать, что они вдвоём против. Что эти воры, бюрократы, стукачи не могут ими повелевать в полной мере. Да, тогда Фриц этого не понимал ещё, но хотелось ему именно доказать себе, что он – человек, а не солдат. Доказать, что он всё ещё способен решать сам, что делать и кем быть, доказать, что он не превратился в тупого и бездумного исполнителя чужих приказов.       Выходить из казармы до отбоя разрешалось, а тому, кто стоял на часах, вовсе не обязательно было спрашивать, куда они с Леопольдом собираются. Это уже потом должны были начаться трудности со стеной, которой была огорожена воинская часть. Вот только в этот раз на посту стоял Дитрих. Да, с чем, с чем, а вот с ним, действительно, не повезло. Человек это был низенький, маленький, с каким-то длинным, вытянутым вперёд лицом, выступающей верхней челюстью, на которой располагались непомерно большие, как у грызуна, передние зубы. Ручонки Дитриха, худые, ловкие и цепкие, постоянно что-то теребили, а маленькие любопытные глазки его вечно смотрели куда не надо и видели такие подробности, которых видеть были не должны. Дитрих был альтдорфец, но, надо сказать, ко всем нездешним относился по-человечески. В общем и целом он был, в сущности, неплохим человеком, и, возможно, Фриц даже уже сдружился бы с ним, если б не его непомерное любопытство. Дитрих совал свой длинный нос буквально всюду, всё-то ему было надо, поэтому и не любил его никто, даже альтдорфцы. Нет, Дитрих не был стукачом: не с его характером было доносить на других. Зато он слишком уж любил болтать, по поводу и без повода. Говорил Дитрих всегда не думая, словно у него там все мозги во время говорильни девались куда-то – поэтому часто выбалтывал что-нибудь лишнее.       Когда они подошли к выходу, Дитрих увлечённо вертел в руках медяк, то и дело посматривая с любопытством по сторонам. Фриц с Леопольдом, само собой разумеется, незамеченными не остались. Увидев их обоих бредущими к выходу из казармы, Дитрих спросил своим слабым писклявым голоском:       - Куда идёте, ребята?       Фриц неприязненно посмотрел на него. Верхние резцы у Дитриха сейчас как-то по-особенному выступали вперёд, из-за чего тот напомнил Фрицу сказочных крысолюдей скавенов, которыми пугают детей. Ну, вылитая же крыса…       Возможно, Фриц за пару секунд и придумал бы какой-нибудь хоть немного подходящий ответ, но Леопольд, к несчастью, его опередил:       - Поссать надо. Отвянь.       - Обоим? – удивился Дитрих и ещё больше высунул свои крысиные резцы, - Ну и ну…       Но они уже шли дальше. Тзинч знает, что теперь расскажет о них Дитрих, но лишь бы не правду. Первое препятствие вроде бы преодолели. Теперь – самое трудное, стена.       Фриц две недели назад шёл ночью по тракту, а слева тогда возвышался Рейквальдский лес, чуждый всему человеческому, ужасный и мощный. Поэтому городская темнота теперь уже не пугала Фрица так, как раньше. Да, какой-то страх, безусловно, остался: всё-таки, мало ли кто может такой тёмной ночью шататься по столичным улицам. Но здесь хотя бы одни люди, здесь нет этих козлов поганых с их проклятыми гончими. Вот только про скавенов он зря вспомнил. Всё этот Дитрих, Хорн его возьми, надо было же ему именно в эту ночь караульным становиться… А, впрочем, что он – маленький, что ли? И так его везде надурили, а теперь ещё и в крысолюдей он начнёт верить, как же…       Они подошли к стене. Не особенно она и высокая, вроде бы, метра два. Действительно, это скорее забор такой каменный, как Фрицу сразу и показалось. Впрочем, перелезать-то всё равно придётся. Чуть правее Фриц увидел заросли какого-то высокого кустарника, никому не нужные. Вон там лучше и лезть. Больше шансов, что никакая дрянь не заметит.       План был предельно простой: выбрать полностью глухую стену, такую, где никаких ворот нет, чтоб часовые ненароком не заметили, как кто-то со стены слезает. Потом один другого – Леопольд Фрица, скорее всего – подсадит наверх, благо стена довольно широкая, а затем тот, кто будет наверху, перебросит через стену верёвку, спустится на противоположную сторону и будет там её держать. Ну, а второй уже по верёвке перелезет.       Вроде как просто, но надо всё это сделать по возможности быстрее. А то если кто настучит – светит им обоим карцер. Суток пятнадцать, не меньше.       Они тихо зашли за кусты, цеплявшиеся ветками за униформу и недовольно шуршавшие вослед тем, кто осмелился потревожить их покой.       - Ну, давай, - шепнул Фриц Леопольду, - Сейчас снова придётся нам малость полазить. Надо приготовиться.       Леопольд дал Фрицу моток верёвки и зашипел:       - На спину, ну спину залезай. А там уж переберёшься, всего-то дел…       Леопольд нагнулся, и Фриц, опираясь на него, тихонько, возможно более осторожно, полез наверх. Вот уже руки его нащупали холодный камень верхушки стены. Хорошо, хорошо. Оттолкнуться бы теперь…       - Куда это вы лезете, а? – прорезал воздух чей-то резкий, но в то же время пугливый голос, - Вот такие сучьи дети, как вы, лазают тут, а спрашивают потом с нас…       От неожиданности Фриц разжал обе руки и, не удержавшись на узкой спине Леопольда, полетел вниз, прямо на товарища своего. Леопольд, грязно выругавшись, повалился на землю, в кусты. Ветви впились в не защищённые одеждой участки тела Фрица, царапая лицо и руки, всё норовя залезть в глаза. Да, теперь никакими судьбами не отмажешься. По роже видно будет, что лазил где-то.       Удар был несильным. Всё-таки, внизу лежал Леопольд, да и высота была не слишком большой. Ладони только ободрал, а так всё целое. Впрочем, Рихтеру и этого хватит – равно как и царапин.       Фриц слез с Леопольда и рывком поднялся на ноги. У кустов стоял какой-то солдат – похоже, один из часовых – в униформе Рейкланда, с башенным щитом и копьём. Вот тварь, приспичило же тебе именно здесь шататься. Мог бы и вид сделать, что не заметил, в конце-то концов. Лучше бы так и сделал. Теперь это всё твои проблемы. Терять уже особо нечего. Они хотели уйти – и уйдут. И, может быть, лучше им сюда уже не возвращаться.       Леопольд тоже вставал, тяжело сопя носом. Это придало Фрицу уверенности. Он снова глянул на копейщика. Такой же, как он, примерно, по возрасту. Здоровее только чуть-чуть, но в то же время боится. Это ясно, ведь их-то двое. А копьё у него так больше, для красоты – всё равно бойца этого, наверное, и не учили ничему. Во всяком случае, с козлами он точно не дрался. Надо бы с ним как-то так, чтобы…       - Слышь, ты, баран, - заговорил Леопольд, всё ещё яростно сопя носом и свирепыми глазами глядя на часового, - Шёл бы ты отсюда куда подальше, а то ж мы оба такие сволочуги, что можем и дюбнуть.       - Да, - подхватил Фриц, шагнув вправо, чтобы часовой оказался между ним и Леопольдом, - Иди, куда шёл, а то ж тебе никакое копьё не поможет…       Солдат занервничал ещё сильнее, затрясся и наклонил копьё вперёд, неумело выставив перед собою ростовый щит. Леопольд схватился за меч: у них у обоих хватило ума взять с собой оружие. Фриц сделал ещё шаг и оказался у незадачливого часового за спиной.       - Слушай, ты, чмо, иди, куда шёл, по-хорошему тебя просим, - снова заговорил Леопольд, - Иди куда подальше и молчи в тряпочку, пока мы ещё добрые. И не вздумай никому настучать на нас, а то ж я тебя потом везде найду…       - Это что ещё такое тут происходит? – раздался в темноте справа от Фрица знакомый угрюмый голос, - Зачем всяким там бунтарям, мертвякам, козлам драться с нами, если мы того и гляди сами друг друга перебьём, и с превеликим удовольствием притом?       Тут часовому стало совсем плохо. Он бросил копьё и щит на землю, поднял руки вверх, словно сдаваясь в плен, и трусливо залепетал:       - А я, я что… Я ничего… Я им говорю – чего через стену лезете, гниды поиметые? А они – иди отсюда, мол, и молчи в тряпочку, а то закопаем…       Из ночной тьмы, заложив обе руки за спину, вышел Гельмут Крюгер - в униформе и при цвайхандере, как и всегда, мрачный, словно грозовая туча.       - Подбери оружие, ты, чудо… Или думаешь, козёл будет смотреть, что ты безоружный? Хрен тебе, ему по барабану это всё. Он кишки из тебя вытянет и сожрёт их, пока ты ещё живой будешь лежать. Как мы собираемся бить этих раскольников, коли у нас сплошь и рядом такие отморозки – не знаю, вот, Ульрик мне свидетель.       - Козлов у нас, в Альтдорфе, нет… - неуверенно начал копейщик.       - А ты в зеркало посмотри, - пробурчал Леопольд, - может, и увидишь козлиную рожу.       - Заткнулись все! – прошипел Крюгер, - Все трое хороши, хватит препираться уже. Вы куда полезли? – переключился доппельзольднер на Фрица с Леопольдом, - Для того, что ли, в гарнизон записывались, чтоб в самоволку ходить потом, а? Делать больше вам нечего, что ли?       - Это не гарнизон, это говно на палке, - бросил Фриц.       - Без тебя знаю, - зло оборвал его Крюгер, - Другого нет, одно говно кругом осталось. Чай, не в Мидденланде вы, чтоб была нормальная армия. Ладно, разберёмся ещё с вами… Ты, вояка великий, - снова обернулся Гельмут к спешно подобравшему копьё со щитом часовому, - Рыцарь ордена Пылающего Солнца, Хорн тебя туда и сюда… Вон с глаз моих! Иди, куда шёл, и не показывайся больше.       Солдат с облегчением вздохнул и рванул в темноту настолько быстро, насколько только позволяли ему копьё и башенный щит. Вскоре он вообще затерялся в ночи, растворился, словно бы и не было его. А Гельмут Крюгер остался.       - Что вы как идиоты, в самом-то деле? – набросился он на Фрица с Леопольдом, как только несчастный копейщик скрылся из виду, - Делать вам, что ли, нечего, кроме как шататься по городу посреди ночи?       - А тебе-то чего? – набычился Леопольд, - Хотим и шатаемся. Ты же сам тоже тут чего-то по темени делаешь, а?       - Гуляю я, свежим воздухом подышать захотелось. А то в казарме вонь сильная от всего этого сранья.       - Вот и нас это всё уже достало вконец, - вмешался Фриц, - На волю, понимаешь, хочется, по улицам побродить, баклуши побить. Слушай, Гельмут, ты как хочешь, но мы перелезем всё равно, и ты нам не мешай.       - Думаешь, по тракту ночью походил и теперь ничего не боишься, а, Фриц? – усмехнулся Крюгер, - А вот и зря. Здесь ночью по улицам такая всякая гадость лазит, что уж и не знаешь, где меньше хотел бы очутиться – тут или в Рейквальде. Вспомни Грюнбург, Фриц. Там мы все тоже ох как боялись ночи, окна закрывали, как только солнце заходило. И правильно делали. А тут вдруг – расхрабрились…       - Да кто тут может быть? – недоверчиво хмыкнул Леопольд, - Это ж Альтдорф, сердце Империи. Откуда бы тут всяким нелюдям взяться?       - Кто надо, тот и будет, - ответил Крюгер, - А взяться есть откуда. Знаешь, какие тут катакомбы под городом, ходы какие, особенно где дворец и собор? Я там один раз побывал – неглубоко, правда, но и этого хватило с головой. Теперь многое отдал бы, чтоб знать наверняка, что никогда больше не придётся туда соваться.       - Так кто ж ты такой? – в который уже раз задал этот вопрос Леопольд, - И зверолюдов ты бил, и по катакомбам лазил, и офицеры здешние, гляжу я, тебя знают…       - А тебе не всё равно? – сурово спросил Коха Гельмут, отворачиваясь от них и вглядываясь в темноту, лишь кое-где прорезанную жёлтыми огнями казарменных окон, - Кем бы я ни был, вас обоих это точно не касается.       - Ладно, значит, мы полезли, - снова заговорил Фриц, не желая понапрасну тратить время на препирания с доппельзольднером, который, как он отлично понимал, всё равно ничего им не расскажет, - Спасибо, что этого придурка прогнал, Гельмут. А то ходят тут всякие…       - Ну, что ж, полезайте, - отмахнулся Крюгер, - только я там за вами носиться не буду, как тогда, на дороге. Всё, хватит, хорошего понемножку. Ни холодно, ни жарко мне, откровенно говоря, будет, если вас там угробят и под землю утащат. Впрочем, не говорите, что не предупреждал.       Почему-то Фриц задумался. Какой же он, всё-таки, странный, этот Гельмут. Вечно за какой-то маской как будто ходит. Всё, дескать, ему похрен, ничего ему не надо, на всех ему наплевать. Да нет, не наплевать. Один раз ты уже выдал себя, Гельмут Крюгер. Ты был таким же, как и я. Ты точно так же верил в Империю и Императора, в то, что ты на правильной стороне, в то, что воюешь за правое дело. Почему же ты теперь так изменился? Как должно бить и кидать человека, чтоб он так искалечился? Зачем тебе скрываться, Гельмут? Ведь мы почему-то нужны тебе. С того самого момента, как мы с Леопольдом вышли из казармы, мы почему-то приглянулись тебе. Что-то ты такое в нас увидел, что заставило помочь нам. Ведь сами мы в жизни бы не дошли – и ты прекрасно понимал это. Первая же атака козлов – и всё, и нету нас. Только ты и помог, Гельмут. А зачем было нас выручать, спрашивается? Что он, сам бы не дошёл, что ли, с таким-то опытом? Нет, тут что-то другое…       Перелезли они без приключений: сначала Фриц, затем Леопольд, как и планировали с самого начала. Да, эта ночь была очень тёмной. Спасали только масляные фонари, развешанные тут и там над дверями домов и изредка светившие высоко со столбов: без них вообще не видно было бы ни зги. Все окна давно уже были закрыты мощными деревянными ставнями, жители Альтдорфа надёжно отгородились от тех страхов, что несла с собою ночь. Никого не было на улицах, только они вдвоём и шатались здесь, неприкаянные. Да, сейчас ни в кабак, никуда не пустят, в такую-то ночь. Двери все заперты, а постучишь – так ещё и по морде дадут, если вообще откроют.       И всё же, в ночном городе страху было куда меньше, чем тогда, две недели назад, когда слева на них словно бы дышал гнилью своей древний и зловещий Рейквальдский лес. Как-то даже не верилось, что здесь, в Альтдорфе, по улицам ночью может бродить что-нибудь этакое. Ну, там, уголовники, это ещё ладно, но вот чтобы какие-нибудь нелюди… Нет, это немыслимо просто. Хотя – он и об армии-то альтдорфской был совершенно другого мнения. А потом – вон, оно каким всё оказалось. Снова на ум пришли крысолюди-скавены, и Фрицу даже почудилось, будто бы из ночной темноты, откуда-то справа, доносится мерзкий такой плямкающий звук. Сволочь ты, всё-таки, Дитрих. Вот кто тебя просил напоминать?       - Слышь, Фриц, - вдруг заговорил Леопольд, так, что голос его, не слишком тихий, постепенно угасал, словно бы поглощаясь вязкой чернотой вокруг, - Что с нами теперь будет-то, а? Теперь же не отвертишься. Да, у нас уже сегодня переклички не будет, но тут уже и так по нашим с тобою мордам и рукам заметно, что мы где-то шатались. Да и эта мразота со своим копьём вонючим наверняка настучит. Так ещё ж и Гельмуту достанется… Слушай, Фриц, может, нам, и правда, не возвращаться уже в гадюжник этот, а? Нет, ну кому мы там нужны, кто нас там искать-то кинется?       - Мы – никому не нужны, - ответил Фриц, - А вот мечи наши – это оружие. Мы их, выходит, незаконно с тобою вынесли с территории части, а они там все как бы на счету… ну, отсчитываться надо. Да и списывать непонятно по какой причине – тоже. Вот и будут нас искать, вернее, оружие наше.       - Погано, - с досадой проворчал Леопольд, сплюнув на каменную мостовую, - Да, мечи лучше будет им сдать, а то хлопот потом не оберёшься. А вот выговор завтрашний выслушивать да наказание потом отбывать – вот этого не хочется. Наорут на нас, плетей всыплют для уму, а потом – на губу, неделю на две, наверное, не меньше. Эх, надо было всё-таки как-то поаккуратнее это делать. С той стеной ещё… Но кто ж знал? Нет, Фриц, ты как хочешь, а я вот отсижу на губе – и ноги моей больше в части не будет. И плевать, что подумают обо мне. Забодало уже это всё.       - И куда же ты пойдёшь-то? Обратно, в Грюнбург?       - Не в Грюнбург, нет. Там у меня по милости этих уродов синезнамённых всё равно уже никого не осталось. Тут я буду жить, в Альтдорфе. Пить, может, брошу. Ну, то, что попытаюсь – это точно, вот честное слово. А там – и семью, может, заведу, как знать…       - Ты тут всегда будешь второй сорт, - отрезал Фриц, - Ты ж приезжий, провинциал. А они здесь таких не любят, сам понимаешь…       - Нет, всё равно, Фриц, я…       Где-то вдалеке в свете фонарей переулка мелькнула до оторопи знакомая фигура. Нет, да ну к Тзинчу, не может такого быть… Не может это быть он. Но как похож, зараза… Прямой весь, высокий, в берете форменном, с двуручником за спиной. Ну, вылитый же Гельмут Крюгер…       - Слышь, чего он тут шарится? – прошипел Фрицу на ухо Леопольд, - Сам нас пугал не пойми кем, а сам шатается. Ишь, мудрый какой.       - Тебе тоже показалось… что это Гельмут наш? – спросил Фриц, - Стало быть, не просто так он там, около стены, ходил, тоже, видать, хотел наружу выйти. Но чего с нами-то было не полезть? Слушай, а может, это не он, всё-таки? Что это за совпадения такие странные, а, Лев? Ох, не нравится мне всё это…       Действительно, Фрицу всё это теперь уж ну очень не нравилось. Нет, ну кто же такой этот Крюгер? Зачем ему шататься по столице среди ночи, да ещё и скрывать это от них? Нет, тут, определённо, что-то не так.       - Да он это, козлом буду! – снова зашептал Леопольд, - Как пить дать, он! Их тут всего-то несколько человек, таких, как он – остальные с Императором ушли зелёных бить. Вот же хитрый, шатается посреди ночи тут…       - Слышь, пошли за ним, - вдруг пришла Фрицу в голову мысль, - Да, он нас спас пару недель назад, это понятно, да и сейчас помог… Но пойдём, всё-таки, посмотрим, что Гельмут там творит. А то вдруг ему самому наша помощь понадобится, - добавил он немного погодя, оправдываясь скорее перед самим собой.       Что-то ты любопытный шибко стал, Фриц. И подозрительный. Вот чего тебе этот Крюгер сдался, а? Ну, пошёл и пошёл человек куда-то по своим делам, вы тоже шатаетесь тут оба по темноте, так вот, может, и Гельмут просто без особой цели побродить решил. Любопытство, Фриц, до добра не доводит. Любопытные шибко к Тзинчу попадают и служат ему в обмен на знания. Ты ж зигмарит вроде, должен понимать…       Но они пошли. Сначала быстрым шагом, чтобы поскорее увидеть Крюгера, пока он никуда не свернул. Узкие жёлтые полосы излучаемого масляными фонарями света чередовались с широкими тёмными, почти чёрными, не освещёнными ничем; причудливые тени, кривые, с непропорциональными ногами и руками, прыгали в этом свете, который не мог, как ни старался, противостоять стихийной тьме.       Эти фонари – как города. Вот один, вон другой. И там, где фонарь светит, вроде бы как человек хозяин всего и вся. А вот стоит только сделать один-единственный шаг из полосы этого света, уютной и безопасной, в пожирающую всё живое и неживое тьму, и ты уже какой-то древний варвар, не знающий ни цивилизации, ни законов, ни морали, дикарь, который дрожит в страхе перед той тьмой, потому что за столько веков, за столько поколений не смогли предки его эту тьму укротить, обуздать…       Шорох где-то справа, в чёрном провале меж двух бюргерских домиков, тихий, осторожный, и от этого ещё более зловещий. Словно бы кто-то где-то возится, шуршит, ищет что-то и при этом отчаянно желает остаться незамеченным. Фриц остановился и в тревоге стал оглядываться по сторонам. Что-то теперь ему вся эта затея с шастаньем ночью по улицам совсем разонравилась. Что же это такое там шебаршит, а?       - Ты тоже слышал? – боязливым шёпотом спросил Леопольд.       - Ага… Похоже, не одни мы тут шляемся.       - Слушай, Фриц, я понимаю, всё-таки, это столица… Но кто его знает, какая гадость здесь водиться может. Давай назад вернёмся, а, Фриц… Пропади пропадом этот Альтдорф со всеми своими тайнами.       Фриц огляделся по сторонам. Может, и правда, обратно вернуться? Кто ж знал, что всё так обернётся. Думаешь же, что после зверолюдов ночью по городу, тем более, по Альтдорфу, пройтись – это так, пустяки, а бабки уличные пусть сколько угодно рассказывают, что там шарятся чмыри всякие, по темноте. А оно вот как… И впрямь кто-то тут шлындрает. И непохоже, чтобы простые уголовнички. Уж больно звук какой-то неестественный. Вроде бы чего там – шорох как шорох, а вот нет же, что-то в нём не то. Что-то в нём какое-то… крысиное, что ли, есть. Как будто лапки, мелкие такие и быстрые… Ну, вот, опять скавены. Угораздило же Дитриха в эту ночь в дозор встать.       Шорох повторился – теперь громче, уверенней и отчётливей, словно нечто, издававшее эти звуки, постепенно наглело, видя страх и замешательство людей. Мелкие лапки затопали по мостовой. Факел бы сюда…       Ещё один шорох – теперь слева, перемежавшийся каким-то треском, словно дерево пилят. И тоже – громче и громче, смелее и смелее. Да, надо бы назад поворачивать. Что-то здесь неладное творится.       Фриц развернулся. Да, идти назад… Потом свернуть… Через четыре квартала… Нет, через три… А может, и через четыре… И вот здесь у него сердце окончательно ушло в пятки – и, похоже, застряло там надолго.       - Лев, а, Лев, - срывающимся голосом начал Фриц, всё прислушиваясь к шорохам слева и справа, - А как назад идти, ты помнишь?       - Не… - выдавил из себя Леопольд, тоже с испугом озираясь по сторонам, - Я думал, ты помнишь. А ты, чего… Тоже нет…       - Тут темно как в жопе. Днём, может, и узнал бы, как идти, а сейчас – ничего не пойму, темень такая стоит. Надо было запоминать. Теперь всю ночь нам шататься тут.       - Если сумеем прошататься, - со вздохом заметил Леопольд, - А то ведь можем и не дожить. Фриц, ты знаешь хоть примерно, кто это такие шуршат там?       - Не видно ни хрена, говорю же тебе, как тут можно чего-то разобрать? Не знаю я уже ничего…       - Вот и я не знаю, а это ж самое поганое, когда не знаешь. Как думаешь, может, каменюкой в эту дрянь запустить, чтоб не шуршала тут?       Леопольд, нагнувшись, подобрал с мостовой увесистый булыжник, как будто нарочно подвернувшийся под руку, и взвесил его на ладони.       - Не надо, - предостерегающе вскинул руку Фриц, - Не зли их, а то кто ж знает…       Но Леопольд, по-видимому, уже всё решил без него. Не слушая Фрица, Кох размахнулся и швырнул булыжник в темноту, в направлении доносившихся справа шорохов. Камень просвистел в воздухе – и скрылся в ночной мгле. Раздался глухой звук удара, словно бы обо что-то мягкое, и шорох справа прекратился.       - Ага, боятся, суки, - прохрипел Леопольд, - Серливые, значит…       Краем глаза Фриц заметил, как нечто тёмное пронеслось слева, словно бы заходя им за спины – быстро, молниеносно, перебежкой от одного пятна темноты к другому, с одной стороны улицы на другую. Он обернулся – но поздно: существа уже не было видно, оно скрылось в ночи, прятавшей всех без разбору.       - Бегают, гады… - протянул Фриц, - Готовятся, что ли, к чему-то…       - Пошли дальше, - прервал его Леопольд, - Я их шуганул вроде бы как – не знаю, правда, на сколько этого хватит.       - А куда идти-то? Темно, не разобрать же ничего. Ещё больше заблудимся, если идти вздумаем не пойми куда.       - Гельмута надо искать, - ответил Леопольд, - пока его не кокнули.       - Ага, как же, его кокнешь. Он получше нас обоих справится, если что вдруг. Не один раз, видать, здесь ночью ходил.       - А что ещё делать-то? До рассвета мы часть точно не найдём. Вот в какую вообще мы сторону идём, а? Не знаешь. И я, тем более, не знаю. Тут же все улицы одинаковые какие-то, ничего не поймёшь. Так что пойдём Гельмута искать - может, и найдём сдуру. Вместе всё не так страшно будет.       И они снова пошли. Снова этот странный путь сквозь темноту, изрезанную полосками фонарного света, путь непонятно куда и непонятно зачем. Где-то по бокам улицы то тут, то там, в укромных уголках её, куда не падали лучи жёлтого света, всё так же шуршали невидимые ночные твари, озабоченные какими-то своими проблемами. Но страх постепенно уходил на второй план, привычным каким-то становился, что ли. Фриц понял, что и дальше сможет так идти с этим постоянным шорохом и скрежетом в ушах, пусть и отдалённым, но всё же вызывавшим какую-то смутную тревогу в самой глубине существа его даже сейчас. По крайней мере, эти существа не нападают, а значит они – не враги им двоим, пока что, во всяком случае. Да, эта ночь, как ни крути, ни в какое сравнение не идёт с той, когда Рейквальдский лес пытался навсегда прервать их жизни. Может быть, даже зря люди так боятся городской темноты, может быть, зря порядочные граждане Империи ночью даже из дому не выходят. Можно же как-то, в конце-то концов, обуздать эту темноту, рассеять её, что ли – не здесь, фонарями, а там, в голове у себя. Страх можно победить. Уж он-то знает уже, что такое настоящий страх.       Именно такие мысли летали тогда в голове у Фридриха. Никому ещё из сильных мира сего неведомо было, как всё вскорости повернётся, как будет безликая сила случайности кидать людей туда и сюда, мотать их из стороны в сторону. Близко уже было это страшное время, летела уже где-то далеко в пустоте Двухвостая Комета. Но смерть всё ещё пряталась в тени, искала случайные жертвы и не спешила начинать жатву. Правители и боги оглядывали пока что поле грядущей битвы, готовились к тому жуткому переделу, который должен был произойти, строили прогнозы и пытались извлечь из грядущей войны возможно большую выгоду. Но никто из них даже гадать не мог, во что всё это может вылиться. Всё-таки, велика была вероятность того, что в Старый Свет вновь нагрянет Хаос. А уж Хаосом-то эту силу назвали совсем не зря…       Но в то время лишь посвящённые догадывались о возможном вторжении Воинов Хаоса. Пока что эти самые Воины Хаоса не явились ещё, и ничто не позволяло с полной уверенностью говорить о том, случится Прорыв или нет. Пока что по тёмной ночной улице шли двое: Фридрих Майер и Леопольд Кох, воины альтдорфского гарнизона, уроженцы Грюнбурга. И было им дело до того лишь, как бы добраться невредимыми в часть и получить там утром возможно меньший нагоняй. И оба были уверены в том, что самым страшным в их жизни событием будет встреча со зверолюдами на краю Рейквальдского леса, в том, что война эта закончится быстро. Да, на войне, конечно, люди убивают людей. И кого-то точно смерть унесёт к Морру. Но не их же, в самом-то деле…       Крюгер показался минут через пять ходьбы. Он неторопливо шёл по улице, освещённой болезненно-жёлтыми лучами фонаря. Не похоже было, чтобы доппельзольднер куда-то спешил, словно бы он, действительно, просто прогуливался ночью – только что с цвайхандером на плече. Сделав шагов примерно десять, Крюгер развернулся в противоположную сторону и зашагал назад, по направлению к Фрицу с Леопольдом, которых пока что скрывала тень.       - Слышь, Лев, - начал Фриц, - Давай либо прятаться нормально, либо Гельмуту навстречу выходить. А то ещё увидит, что ли, тут, на улице, решит – следим…       - Прятаться я никуда не буду, - наотрез отказался Леопольд, - Там эти, шуршуны живут.       - Так ты ж решил вроде, что они серливые…       - Серливые-то серливые, только я, Фриц, ещё пожить хочу. Никуда я не полезу, не хочу я, чтоб они мною закусывали.       Фриц взглянул на Крюгера. Мастер меча снова развернулся и медленно шагал теперь в ту же сторону, куда и шёл изначально. Да он же, похоже, дожидается кого-то, пришло вдруг в голову Фрицу. Около одного здания ходит всё, словно ждёт, что некто оттуда выйдет, вот-вот уже будто должен выйти, но – не идёт.       - Лев, слушай, да у него же тут встреча с кем-то. Вон ходит как, будто заждался уже.       - Ага, похоже на то, - согласился Леопольд, - Слушай, давай не будем ему мешать, а? Ну, мало ли что… Пошли лучше поищем часть нашу.       Но уходить Фрицу не хотелось. Да, отец наверняка счёл бы это низким и подлым имперского дворянина – шпионить за тем, кто две недели назад спас тебе жизнь. Однако что-то толкнуло Фрица на этот поступок. Всё казалось ему, что какой-то очень уж непростой этот Гельмут Крюгер, тайну какую-то он скрывает. Он опытный воин, ульриканин и, главное, их товарищ, вроде как – непонятно только, почему и отчего. Должна этому быть какая-то причина, должно быть нечто, что связало бы единой нитью все эти факты. С чего бы это Гельмуту из части ночью выходить, чтобы встретиться с кем-то? Можно же и увольнительную взять, в таком-то случае. А то - ещё заприметит кто, что он на ночь пропал куда-то. Нет, непонятно это всё, непонятно…       - Фриц, а, Фриц, - подал голос Леопольд, - Слушай, или это мне память изменяет, или это Гельмут наш у борделя ошивается. Помню я это здание, как же… Ульриканин, ишь… С виду вроде такой угрюмый, серьёзный, а во даёт…       - Так тогда бы он туда зашёл давно, - раздражённо оборвал Коха Фриц, - А он слоняется вон взад и вперёд.       - Да не зайдёт он туда за просто так. Ну как бы он туда зашёл, если на ночь всё запирают наглухо, чтоб никакая гадость не залезла?       - Ну, тем более, дела ему нет ни до какого твоего борделя, он ждёт кого-то просто здесь, говорю я тебе…       - Чего это он мой сразу? – огрызнулся Леопольд, - Я тут не ошиваюсь, это ты офицерам скажи…       И тут дверь отворилась. Медленно, как-то робко, словно там, за дверью, до смерти боялись ночи и её неведомых, но ужасных обитателей. На улицу вышла женщина, тонкая, нерешительная, с тёмными кудрявыми волосами, озираясь по сторонам, словно бы в страхе, что ещё какое-то мгновение – и из ночной тьмы выпрыгнет какая-нибудь отвратительная тварь и утащит её в бесконечную пустоту, чёрную и глубокую, захватившую всё вокруг.       - Я поближе подберусь, - сказал Фриц Леопольду, - а то не видно ничего почти.       - Не хочу я один тут торчать, жутковато как-то. И вообще, Фриц, – ты чего это затеял? Твоё это дело, что ли?       Но Фридрих уже не слушал его. Он ушёл вбок, к жавшимся друг к дружке домам, туда, где было темнее, чтобы никто не заметил. Медленно пробирался Фриц, временами почти наощупь, через черноту ночи, всё ближе и ближе к источнику света, туда, где стояли рядом Гельмут Крюгер и неизвестная женщина. Когда их разделял всего лишь один домик, выходивший на улицу крошечным палисадником, Фриц затаился, нырнув во тьму, казалось, почти осязаемую, сгустившуюся на крыльце дома. Отсюда наблюдать хорошо: всё видно, всё слышно, а его самого так попробуй ещё и заметь… Жутко, правда, всё же: темно по бокам, не знаешь, что там, кто там… Ну да – можно и потерпеть.       Крюгер, между тем, протянул женщине какой-то мешочек – то ли с деньгами, то ли ещё с чем-то. Женщина, вся накрашенная, в бесстыдном каком-то красном платье, ну точно – из дома терпимости, отчаянно замотала головой.       - Гельмут, не надо, я…       - Надо, - твёрдо сказал доппельзольднер, вручая ей мешочек, - Не знаю, когда мы в следующий раз встретимся. Нас в любой момент могут в поход на синих отправить – и тогда не будешь знать уже, когда вернёшься и вернёшься ли вообще. Будет война, это уже понятно, все это уже знают, просто боятся поверить.       - Раскольники… Как же это Гельмут…       - Раскольники… - вздохнул тяжело Крюгер, - А за ними может потянуться и сам Ульрик не знает, кто. Только, послушай меня, Софи… Никуда не уезжай отсюда. Сюда, до Альтдорфа, война не доберётся… По крайней мере, я надеюсь на это.       Софи… Да, мог бы и сразу догадаться, Фриц. Тёмная она, кудрявая, на уроженок Империи не похожа. Бретонка она, Фриц, бретонка. Откуда-нибудь из Парравона, наверное, она, а может, и из Куронна. Ну да, правильно, разве же будет честная дочь Империи так деньги зарабатывать, прости, Зигмар… Во даёт Гельмут, правда что…       - Страшно, Гельмут, - сказала дрожащим голосом Софи, - Страшно…       - Лучше пусть будет страшно, - сказал Крюгер и обнял её, отставив в сторону цвайхандер – осторожно, словно боялся, что руки, державшие чудовищный меч, могут как-то навредить ей, - Лучше пусть будет страшно, чем совсем разучиться бояться…       - Зачем всё это Гельмут, скажи только мне… Зачем вы убиваете друг друга, когда кругом и так была и будет смерть?       - Каждый ответит на это по-разному. Мне вообще часто кажется, что так, ни за что мы убиваем, просто потому что нам нравится это, такие вот мы сволочи.       - Не говори так, Гельмут. Нет, я не хочу в это верить. Всё как-то по-другому…       - Так и я тоже не хочу, Софи. Мне хочется думать, что мы воюем, чтобы не было войны, убиваем, чтобы люди перестали убивать друг друга… А как на самом деле – кто уж теперь разберёт?       - Я видела войну, Гельмут. Там, ещё в Квенеле, когда Парравон схватился с Артуа, после чего я и бежала в Империю. Я знаю, что это такое, Гельмут. Они пришли и убили всех, кто пытался сопротивляться. Просто взяли и убили. А потом полезли в дома, вытаскивали оттуда всё, набивали карманы, чтобы побольше… Всё брали, что только могли, пусть даже и не нужно оно им было, коров уводили, лошадей, птицу уносили… Там-то меня в первый раз и… ну, ты понял. А после этого – что уж, можно и сюда, терять нечего. А потом это всё закончилось. Я не знаю, им вроде как город нужен был… но они его спалили, Гельмут, понимаешь, взяли и спалили – то ли случайно, то ли по дурости, то ли просто так… И половина зданий там выгорело непонятно во имя чего. И это были бретонцы, Гельмут. Такие же точно бретонцы, как и все те, кого я знала, как мой отец, которого они убили, как я!.. Только… флаг у них был другой…       Софи разрыдалась, неожиданно, наверное, даже для самой себя, словно выплеснув наружу то, что копила долгое время. Она уткнулась в плечо Гельмуту Крюгеру, тихо, так, что теперь Фриц уже и не слышал, говорившего что-то и, похоже, совершенно растерянного.       Шёл бы ты отсюда, Фридрих Майер. Ничего хорошего нет в том, чтобы выведывать чужие тайны. Ни в чём Гельмут не замешан, ни в каких там незаконных ульриканских сектах и тому подобной ерунде, это всё его, личное, и тебе, Фриц, нечего совать туда свой длинный нос. Ты и так слишком уж многое услышал, чмо ты любопытное, ничем не лучше Дитриха. Иди, иди и лучше забудь обо всё этом, честные зигмариты так не поступают… Но уходить не хотелось, хотелось узнать ещё что-нибудь, как назло…       Наконец Софи уняла слёзы. Краска вся размазалась по её лицу, на щёках остались тёмные следы.       - Я пойду, Гельмут. Пора уже, мне правда нужно… Теперь ещё хоть бы в порядок себя привести, а то ж я ещё и не отработала этой ночью… Ну, ты понимаешь… Всегда понимал… - она потупила взор и стыдливо отвернулась от Крюгера.       - Я тебя отсюда вытащу, Софи. Я тебя заберу, не беспокойся. В Карробург уедем, хватит уже с меня этого всего. Только бы этот мятеж поскорей закончился. Тогда из армии уйду, не тот я уже стал, что прежде. Уедем, Софи, когда всё это закончится, уедем…       - Ты сам-то веришь в это, Гельмут? – горько спросила Софи, - Где есть бунтари – там будут и другие, те, кто поможет им, те, кто продолжит сеять хаос. Мне иногда кажется, что нам, людям, обязательно нужно кому-то причинять боль: неважно, себе или другим. Мы без этого жить не можем, как-то так, что ли… Чем мы лучше… зверолюдов каких-нибудь, или зеленокожих, или друкаев? Чем?       - Тем, что можем себе делать больно, чтобы не было больно другим. Тем, что способны ещё что-то делать… не для себя самих. Вот только мне кажется… всё меньше и меньше мы походим на людей. Может, придёт время…       Неожиданно что-то зловеще зашуршало у самого уха Фрица. Где-то там, справа, в темноте, откуда он пришёл. Сначала шорох этот был слабым, едва различимым, но в сознании Фрица он уже звучал громом, перекрывая слова Крюгера. Маленькие лапки топали по мостовой, неся лёгкое и юркое тело – быстро, торопливо, словно каждая секунда жизни для существа этого была безмерно дорога. Оно непрерывно скрежетало, будто всё время теребило что-то в своих неведомых маленьких ручках и жевало, жевало на ходу, плямкая и отвратительно причмокивая.       Фрица бросило в холодный пот. По спине словно пробежало нечто ледяное. Нужно было бежать, бежать куда-нибудь подальше, отбиваться, спасать свою жизнь… Но Фриц не мог пошевелиться. Леденящий душу ужас сковал его какой-то неведомой судорогой, мёртвой хваткой вцепившейся в руки и ноги. Это было словно в кошмарном сне, когда и хочешь как-то скрыться, отгородиться, заткнуть уши, закрыть глаза, вот только не можешь этого сделать… И как в страшном сне, засветились в темноте совсем недалеко от него два маленьких зелёных, словно изумруды, глаза. Существо смотрело прямо на него. Глаза приближались, вроде бы медленно и нерешительно, но, как казалось Фрицу, неотвратимо. Нужно шевелиться, двигаться нужно, Фриц, ну что ж ты, сволочь серливая, в самый неподходящий момент…       И тут темноту разрезал, словно лезвие ножа, человеческий крик, крик боли и ужаса, протяжный и гулкий в этой темноте, волною отскакивавший от сжавшихся в комочки домов. Это кричал Леопольд.       

***

      - Уж и не знаю, зачем я с вами связался, господин Великий Теогонист, - прогудел через сияющее золото маски Бальтазар Гельт, разглядывая навершие своего посоха, - Скажете, у нас с вами общие цели? Да, цели-то общие, здесь возразить нечем, но что-то средства у нас уж больно разные, и каждый из нас норовит перетянуть-таки одеяло на себя.       Нет, положительно, разговаривать с этим Верховным Патриархом просто невозможно, раздражённо подумал Фолькмар. Да, на советах всяких там этот трансмутатор говорит хорошо, но сейчас вот, когда кроме них двоих в его кабинете больше никого нет, так и норовит поддеть своего соперника, безо всякой опаски лишний раз демонстрируя ему, Великому Теогонисту Церкви Зигмара, сколь влиятельной стала Коллегия. Странный, всё-таки, человек, очень странный. Сейчас, когда связь с Императором так и не налажена, есть уже все основания для опасений. Да, искусство магов – вещь ненадёжная, об этом и сам Бальтазар говорит, но всё же – слишком уж долго не откликается единственный маг экспедиции на попытки Альтдорфа связаться с ним. Всякое бывает, конечно. Могло у него оборудование испортиться, этот, как его там… Ну, да резервный вариант можно использовать в крайнем случае, не зря же Империя их такими дорогими вещами снабжает. Другое дело, что мага могли в конечном итоге убить зеленокожие, но ведь его охранять должны хорошо, даже более чем… Странно всё это. Нет и нет вестей от Императора, уже третью неделю. Да и Карл Франц навряд ли знает, что здесь, в Рейкланде, творится. Да, какие-то меры, определённо, придётся принимать – тем более что со дня на день прибудет талабекландская армия, которая наконец-таки развяжет им руки. Но то, что предлагает Бальтазар – это уж слишком!       - Я не могу положительно отнестись к вашему предложению, господин Верховный Патриарх, и вы это прекрасно понимаете, - в который уже раз повторил на новый лад Фолькмар то, что хотел так или иначе донести до Гельта, - Говорю вам, никаких уступок ульриканам не будет, они об этом могут даже и думать забыть. Вы, безусловно, сможете высказать Императору всё, что думаете по этому поводу, когда он вернётся, но я убеждён, что это тупиковый путь.       - В том-то и дело, господин Великий Теогонист, - вновь ровно и чётко прогрохотал Гельт, - что, как я уже говорил, возможно… нам придётся принять это решение без Карла Франца, если мы так и не получим от него вестей до начала осени. Нам нельзя медлить. Раньше мы ещё могли думать о том, чтобы усмирить Мидденланд силой в ходе гражданской войны, хотя подобное решение, безусловно, и нанесло бы тяжёлый удар по всей Империи. Сейчас, в свете того, о чём вам доложили, мы уже не имеем права на это рассчитывать. Нам понадобится помощь Мидденланда, а с ним и тех провинций, курфюрсты который заодно с Борисом: Нордланда и Остланда. Поэтому нам следует протянуть им руку дружбы сейчас, пока ещё не стало слишком поздно. Если мы встретим Хаос горсткой разрозненных провинций, которые воюют друг с другом за сферы влияния и территорию, то никакой новый Магнус Праведный нам уже не поможет, даже если он появится вдруг, ни с того ни с сего.       - А я считаю, что нам нельзя идти на уступки Борису, господин Верховный Патриарх. Одно дело – просить помощи у Талабекланда, и совсем другое – у ульрикан. Да, я Великий Теогонист Церкви Зигмара, следовательно, должен относиться и отношусь к ульриканству в известной степени предвзято, возможно, даже слишком. Но вспомним: Мидденланд, сердце Культа Ульрика, хоть раз сделал хоть что-то полезное для дела объединения Империи? Нет, ульрикане всегда были бунтарями, смутьянами, они всегда желали, чтобы трон Императора принадлежал Волку, чтобы столицей стал Мидденхайм. Во все времена Мидденланд заботился о собственном величии, а на всех остальных ему было наплевать! – Фолькмар с жаром ударил кулаком по столу, распаляясь всё больше и больше, - Они погубят Империю, господин Верховный Патриарх – если только мы дадим им ещё больше свободы. Какие ещё им нужны привилегии? Перенести Храм Ульрика в Альтдорф? Или, может, признать Культ Волка государственной религией Империи? А Бориса поставить во главе…       - Вы прекрасно понимаете, господин Великий Теогонист, что Борис не станет выдвигать подобные требования, он как минимум не настолько уверен в своих силах. И, тем не менее, найти компромисс необходимо. Мидденланд и остальные северные провинции Империи – наш щит от норскийцев, стена, которая отгораживает их от нас. Сейчас северяне лишь грабят торговые корабли да совершают налёты на нордландские и мидденландсике порты, но вы ведь знаете, господин Великий Теогонист… Если случится новый Прорыв, они пойдут туда, куда их направят Четверо. Норскийцы объединятся и пойдут на Старый Свет вместе с чудовищами Пустошей Хаоса и демонами, чтобы стереть в порошок цивилизованный мир. Так уже было, и все источники сходятся на том, что это повторится снова. На северо-востоке преградой Хаосу послужит Кислев, который сдержит орды на некоторое время – это в худшем случае, в лучшем же наступление хаоситов захлебнётся там же, в Кислеве. Только вот я в это не верю. Хотя – Кислев даст нам время, в любом случае. А вот на северо-востоке… Там лежат как раз наши северные провинции, Нордланд и Мидденланд. Норскийцы и те, кто будет с ними, доберутся до Рейкланда только либо стерев эти провинции с лика Старого Света, либо уничтожив Мариенбург, который никогда не отличался особой военный мощью. С другой стороны, Мариенбург лежит недалеко от Бретонии, и если нам удастся убедить Луана Леонкура оказать помощь, возможно, мы обезопасим Рейкланд от нападения. Однако, на мой взгляд, заниматься этим следует уже сейчас – а данные вопросы, между тем, ещё даже не поднимались на собраниях Совета…       - Господин Верховный Патриарх, вы же знаете, - горько начал Фолькмар, - что большинство членов Совета не слишком доверяют прогнозу астрономов. Мало того, многие считают, что приближение Двухвостой Кометы было придумано такими, как я, специально для того, чтобы укрепить позиции Императора, принизив, а возможно и распустив при этом бесполезный Государственный Совет, состоящий в подавляющем большинстве своём из представителей аристократии и, соответственно, интересы этой же самой аристократии отстаивающий. Да, не скрою, история знает немало примеров того, как под маской подготовки к нашествию внешнего врага укрепляла свои позиции государственная власть, но сейчас не тот случай… Здесь дело ещё и в том, что существует мнение, будто бы перемещение Двухвостой Кометы вообще невозможно предсказать. Нет, можно, только на очень короткие – в астрономических масштабах – промежутки времени, ну, и с известной погрешностью, конечно. Не знаю, удалось ли это в прошлый раз или Хаос тогда вообще свалился как снег на голову – архивы умалчивают об этом, они вообще много о чём умалчивают… Во всяком случае, тогда мы одержали верх. Загнали хаоситов обратно в их поганые пустоши. Значит, обязаны сделать это и теперь – и сделаем.       Они должны это сделать, позор им и всей их Империи, если не получится выстоять. Да, Фолькмар Мрачный Лик прожил на свете достаточно, чтобы перестать верить в чудеса, даже будучи Великим Теогонистом. Говорят, тогда произошло чудо. Орды воинов Хаоса, разгромившие объединённую армию защитников цивилизации в Старом Свете, победным маршем шли через земли почти сдавшегося Кислева, стирая в пыль город за городом и оставляя за собой выжженную пустыню. Надежды уже не было. Кто-то бежал в Новый Свет, в Арабию или даже на восток в наивной надежде скрыться от наступающего Хаоса, кто-то заканчивал жизнь самоубийством, кто-то готовился дать последний, самый безнадёжный, бой. И тогда появился он. Магнус Праведный. Безвестный теолог из Нульна, он вновь поднял людей Империи на битву. За ними пошли гномы Караз-а-Карака, эльфы Ултуана и кислевиты. Вместе они ударили по Воинству Хаоса – и колосс уступил этой силе. Хаоситы откатились обратно на север, и Великая война была выиграна. Так, по крайней мере, говорит летопись – но ведь историю пишут, как известно, победители… Как бы там ни было, сейчас давно уже не то время. Век героев закончился, забылся, лишь какие-то смутные его призраки всё ещё нет-нет, да и дают о себе знать. Может, и случилось некогда чудо, может, и объявился тогда этот Магнус Праведный и спас Старый Свет от неминуемой гибели. Вот только нынешняя эпоха совсем, совсем другая. Это эпоха денег, стали, пара и пороха, эпоха, когда нечего уже надеяться на богов и героев. Вся эта чепуха о том, что войны выигрывают великие правители и чемпионы, годится только для того, чтобы рассказывать её солдатам – людям, которым Империя добровольно дала в руки орудия убийства, одновременно могучим и немощным, страшным и жалким от этого. Эти рассказы нужны для того лишь, чтобы они, эти несчастные солдаты, не знали, что выигрывают войны сами – иначе они не смогут с этим жить.       Фолькмар надолго замолчал. Собственная странная и жуткая жизнь вновь и вновь вставала перед глазами его. Всю жизнь он был должен – не другим людям и даже не великому Зигмару, в чьих руках и так была его судьба – но себе самому. Вот и теперь – он должен, обязан сделать так, чтобы Империя отразила грядущий натиск хаоситов – пусть даже за это нужно будет заплатить самую высокую, неслыханную и невиданную доселе, цену. Если миллионам придётся погибнуть ради этой великой цели, но и миллионы же получат право спокойно жить дальше – что же, значит, на то воля Зигмара. Руки у него, у Великого Теогониста, давно уже в крови по локоть, если не больше – и теперь кровь эту никакими судьбами не отмоешь. Но всё то отвратное, подлое, жестокое, что он совершил, было необходимо для блага народа Империи. Во всяком случае, хотелось бы верить, что это действительно так, что он сейчас не просто тщетно пытается выдумать для себя никому не нужное оправдание. В любом случае, самое страшное ещё только начинается. Пока что нужно каким-то образом найти общий язык с этим трансмутатором…       Фолькмар с тяжёлым вздохом оглядел свой кабинет. Вообще Великому Теогонисту, как и любому другому священнослужителю Культа Зигмара, полагалась лишь скромная келья, но Фолькмар настолько увяз в этой проклятой политике, что кабинет потребовался – и иногда он не выходил отсюда в течение многих часов, а ночью не мог уснуть и частенько разглядывал карту в соборе. Кабинет был подобен келье, всем видом своим отражая, словно зеркало, личность хозяина-аскета. Здесь почти ничего не было: лишь небольшой столик, на котором лежала пухлая кипа бумаг, два стула – именно стула, а не кресла, как обычно – один для него, другой для посетителя, буде сюда таковой заявится. Книжный шкаф, высокий и мощный, возвышался слева от стола, больше символичный, нежели, действительно, функциональный: вся действительно необходимая литература хранилась за множеством замков и засовов в библиотеке Собора Зигмара, но никак не здесь. Высоко на стене, перед столом – маленькое зарешёченное окошечко, совсем как в келье, с трудом, но всё же пропускающее необходимый ему свет. Ночью же Великий Теогонист, предпочитавший огонь светящемуся колдовском шарику, зажигал свечи в канделябре, стоявшем сейчас в тёмном углу.       Именно так Фолькмар велел всё обставить, чтобы ничто не могло ненароком отвлечь его, чтобы целиком и полностью мог уйти он в так необходимые именно сейчас дела. Всю жизнь он отдал служению Империи. Всю жизнь считал, что именно она, Империя, достойна править Старым Светом, подчинив себе в конечном итоге все остальные человеческие расы. Столько лет отдал он строительству и упрочению этого государства, лишь казавшегося могучим и несокрушимым. Великий Зигмар, сделай же так, чтобы всё это было не зря…