Вера, сталь и порох. Прелюдия

      В Альтдорфе царило сплошное оживлённое движение, беспорядочное, бессмысленное, но от этого не менявшее сути своей. Город суетился, шевелился, копошился всем существом своим, словно бы это была и не столица Империи вовсе, а самый настоящий муравейник, каких много можно увидеть на окраинах Рейквальдского леса – муравейник, к которому подошёл какай-то придурок и ни с того ни с сего стал изо всей силы лупить, колотить по нему палкой, отчего растревоженные муравьи забегали туда-сюда, засновали в бестолковой суете. Город поднимался на ноги: стремительно, куда быстрее, чем обычно, словно бы он внезапно оказался на пути какого-то неведомого врага, и жители его в спешке стремились убраться куда подальше.       Главную новость, так всполошившую жителей Альтдорфа, они втроём: Фриц, Леопольд и Карл – узнали одновременно, самым ранним утром, когда, казалось, ещё даже само солнце, огненно-рыжим заревом встававшее на востоке, не совсем продрало глаза. Да и как было не узнать, если об этом говорили повсюду, на каждом углу, на каждом шагу, словно бы и говорить-то больше было не о чем? Даже если бы она, эта новость, неожиданно, словно снежная лавина в горах, не обрушилась им на головы – всё равно непременно узнали бы. Сегодня в Альтдорф возвращается Карл Франц – а вместе с ним и вся императорская армия. Возвращается победоносно, после полного разгрома Бошкодавов под Грюнг Цинтом и погони за корпусом синих, вынужденным отступать на восток Рейкланда. Сегодня войско Императора с триумфом войдёт в столицу, дабы простые бюргеры могли своими глазами лицезреть всю мощь Империи и лишний раз понять, что судьба их в надёжных руках – настолько надёжных, насколько это вообще возможно. Так говорили все горожане: уж они-то, и правда, чего скрывать, были в полном восторге от предстоящего события: не каждый день ведь можно наблюдать победный марш имперской армии, далеко не каждый.       Но уж кого совсем выбило из колеи это прибытие войска в Альтдорф, так это солдат-провинциалов, получивших увольнительные за то, что отряды их «отличились при штурме Грюнбурга». После вчерашнего дня, наполовину заполненного неприкрытым бездельем, Фриц, как и почти все, кто был родом не из Альтдорфа, лёг спать в полупустой казарме, благо это не возбранялось – в то время как альтдорфцы, естественно, по большей части разошлись по домам. Каково же было его удивление, когда утром их всех, лёгших спать позже обычного, своим привычным пронзительным лаем разбудил лейтенант Рихтер – и бесцеремонно объявил, что увольнительная-де увольнительной, конечно, но возвращается Император, и, чтобы подобающе встретить его, нужно нагнать как можно больше народу – поэтому та часть их отряда, что осталась в казарме, а не разбрелась по городу, сейчас быстренько очнётся от дрёмы, приведёт себя в порядок – и пойдёт вместе со всеми остальными строиться близ западных ворот, где и будет проходить императорская армия.       Вот так и получилось, что они, узнавшие от Рихтера о прибытии войска во главе с Императором, шли теперь ни свет, ни заря по одной из столичных улочек, заспанные, вялые и злые до невозможного. Нечестно это было. Почему, спрашивается, какие-то там альтдорфцы сраные могут сегодня спать, бока налёживать, сколько им вздумается, а они – нет, во время своего-то заслуженного отдыха? Что они, хуже людей, что ли? Ну, молодцы офицеры, молодцы… Переговняли всю Хельборга о них заботу. Весь день угробили, считай. Ну, может, отпустят потом, когда пройдут эти самые колонны – но это ведь ещё когда будет…. А ведь могут и не отпустить-то. Можно, конечно, и воспротивиться, и набычиться, и заспорить – но от этого толку не будет никакого. Спорить тут бесполезно: всё равно сделают так, как захотят – уж это-то Фридрих для себя уяснил. Здесь одно из двух: либо ты подчиняешься, беспрекословно, тупо, как баран, идёшь, куда укажут тебе, хоть на работу, хоть на бойню – либо ты вообще уходишь отсюда, валишь куда подальше, не место тебе здесь… Хотя, возможно, скоро и выбора-то у них не останется. Объявят им оттуда, сверху, о всеобщей мобилизации – и всё, и уже тогда никак не отвертишься, в крайнем случае – в вольные роты идти, которые тоже не особо-то и вольные на самом деле: во всяком случае, отправляют туда обычно добровольно-принудительно, как говорится. Даже странно, как это командование до сих пор мобилизацию не объявило, набор ополчения, там… Ну, да у них там вечно всё не как у людей, гадать бесполезно, почему да отчего…       Да, несмотря на ранний час, народу на улицах было уже много. Люди высыпали из домов, словно некие громадные насекомые, собирались сначала в кучки, затем – в стаи, и спешили туда, где должен был проезжать Император. Двигались они быстро, в какой-то непонятной дёрганой спешке, до нелепости озабоченные тем, чтобы успеть до прибытия армии, чтобы ничего не пропустить – как будто от этого зависела вся их дальнейшая жизнь. Какая-то грузная женщина с седеющими волосами, перекрывшая, наверное, пол-улицы, громким, зычным голосом звала детей, наверное, того же самого возраста, как была Эмма – двух мальчишек, резвившихся у одного из бюргерских домов и звонко визжавших, словно бы поросята. Три каких-то старика шли параллельно их отряду, не насчитывавшему, наверное, и пятидесяти человек, по дороге обсуждая – так, чтобы всем обязательно было слышно – положение дел в столице и то и дело с сожалением отмечая, что раньше-де небо было голубее, солдаты – храбрее, и даже статуя Зигмара перед собором более золотая была, чем сейчас. Прошла мимо них молодая пара, мужчина и женщина, и Фридрих сразу же вспомнил Грету, вспомнил их последнюю встречу, вспомнил разговор, глупый и бессмысленный, нелепый до жути, как и всё, порождённое этой войной, вспомнил их расставание… Почему так?Ведь всё же было хорошо, так хорошо, что об этом можно только мечтать. А потом оно вдруг – возьми да и покатись в пропасть. Неужели же это он, и только он, во всём виноват? Ведь он мог остаться в Грюнбурге, мог выбрать нейтралитет, уйти из имперской армии, Хорн бы побрал её… Но он так этого и не сделал – и даже теперь не сделает. Тогда у него была вера, тогда он был убеждён в том, что Империя – государство, за которым всегда, просто-напросто по определению, стоит правда. А теперь вера умерла, но он всё равно продолжает идти той же дорогой. Неужели всё это только потому, что Империя – меньшее зло? А может, ничего в нём и не умерло, может, есть ещё там, внутри него, вера – и в Империю, и в Императора, и в Зигмара? Может, это просто этот паршивый фанатизм его пропал, а вера – она никуда не делась? Может, недостаточно смерти одного человека, пусть и любимого, для того, чтобы убить её?       И всё равно – всё кругом уже не то, всё другим стало после штурма Грюнбурга и смерти Эммы; посерело как-то всё, поблекло, словно кто-то взял, да и поставил между ним и солнцем ту самую мутную-мутную пелену, вроде тумана, что прежде был у него перед глазами – и всё вокруг в новых изменённых лучах светила стало казаться уродливым и нелепым. На самом-то деле бред это всё, никто никакой пелены перед ним не ставил, а просто-напросто сам он изменился – и не хочет теперь видеть в своей жизни почти ничего хорошего. И долго, интересно, он так протянет, окружённый одним лишь злом, вынужденный выбирать между большей и меньшей мерзостью? Ну, а что тут можно поделать? Не заставишь же себя насильно видеть доброе там, где нет его совсем… А заставишь – покривишь душой. Вот, то, что сейчас происходит: что хорошего здесь? Да ничего совершенно. Вон, столько человек собирается, чтобы смотреть на Императора и на армию его – и тем идиотам, которые командуют ими, взбрело в голову это число ещё больше увеличить, солдат нагнать к воротам. Зачем, спрашивается, если там и итак будет не протолкнуться? И – почему такие придурки командуют ими? Вон, Хельборг – он же наверняка всё понимает, так пусть выгонит их к Хорну, пусть поставит нормальных, выходцев из солдат пусть поставит…       Нет, что-то подсказывало Фридриху, что не поможет это никак. Отупеют на этих должностях солдаты, окостенеют, станут такими, как Рихтер – ведь и он же когда-то стал таким… Или – нет, всё-таки? Или сейчас просто все руководящие должности занимают такие, как Рихтер – потому что система такая? А изменишь, переделаешь систему – и всё станет по справедливости, таким, каким и должно быть?..       Солнце вставало над Альтдорфом, огненно-рыжее, окружённое расплывавшимся на востоке у горизонта красноватым ореолом. Оно светило им в спины, словно бы подгоняя, заставляя их помимо своей воли отбрасывать на желтеющие в лучах его камни мостовой длинные-длинные тёмные тени. И там, где шли они, темнела мостовая, темнел мир под нависающими, надвигающимися на него теням – но ведь не они хотели этого. Они стоят на пути у великого – и потому делают мир вокруг темнее, чем он должен быть. Они – солдаты Империи. Они не могут изменить ровным счётом ничего. Они творят зло, потому что этого требует от них положенная сильными мира сего великая цель – цель, которую они даже и понять до конца не могут. Это так же бесполезно, как пытаться уничтожить тень свою…       Наконец они вышли на улицу, открывавшуюся за пределы столицы исполинскими западными воротами, словно бы созданными с одной лишь целью, как, впрочем, и почти все монументальные сооружения Альтдорфа: бросить вызов богам, беспредельному их могуществу, показать им, что люди здесь, внизу, тоже что-то, да могут. Народ всё прибывал: хотя бюргеров на улицах было уже не счесть, их становилось всё больше и больше, так, что вскоре они вообще должны были наводнить собою всё вокруг. Похоже, многие хотели увидеть Императора, очень многие… Двумя исполинскими корявыми червями, словно бы сотканными из множества разноцветных лоскутов, толпа обложила с обеих сторон улицу, то выпячиваясь далеко к самому центру её, то, наоборот, оставляя пустыми целые участки мостовой. И всё-то в этих червях копошилось, двигалось, шныряло туда и сюда, заставляя их чуть ли не до неузнаваемости изменять свою форму, хоть и оставаясь при этом теми же червями. Нечего было и думать о том, чтобы построиться образцово, шеренгами, по росту, как предписывалось – и даже закостенелый мозг Рихтера понял это.       - Короче, - каркнул лейтенант после непродолжительного осмотра верениц бюргеров по обе стороны улицы, широкой такой, аккуратно вымощенной серым булыжником, - стойте, где хотите, не буду я вас тут ещё строить, забодало уже. Сказано было: массовость создать – ну, вот, мы и создадим, и ничего не знаю больше. Только учтите одно: вздумает слинять кто – поймаю и прикажу потом плетьми отодрать так, что родная мать не узнает потом, поняли? Всё, пошли!       Все понимали, что не сможет Рихтер исполнить этой своей угрозы. Нет, ну как он их всех отследит – тем более что они сейчас разбредутся, рассыплются по всей улице, как блохи у собаки? И, тем не менее, тех, кто пытался улизнуть, уйти, скрыться в толпе, было меньшинство – а вернее, их, можно сказать, и вовсе не было. И правда – идти провинциалу особо некуда: в часть не пустят, в кабак идти не хочется. Оно-то, конечно, можно было бы, но ведь с этими альтдорфцами каши не сваришь: мигом поймут они каким-то совсем уж непостижимым образом, по манерам, что ли, что перед ними не земляк их стоит – и пошлют куда подальше. А здесь – хоть Императора воочию увидишь, армию его: такой случай далеко не каждому выпадает. Вот если б остался ты, солдат, в каком-нибудь своём Грюнбурге, или Айльхарте, или Богенхафене – что, разве удостоился бы ты хоть раз в жизни чести увидеть самого Карла Франца, преемника Зигмара? Хрен тебе, ничего бы ты там не увидел. Это только потому так получилось, что ты здесь, в Альтдорфе, Империи служишь. Так что – будь благодарен, маленький человек, и делай то, что говорят тебе…       Фридрих тоже остался. Не то, чтобы он питал теперь такое сильное, граничившее с поклонением, уважение к Императору, как прежде, до штурма Грюнбурга, но всё же… По правде сказать, было что-то такое в этом человеке, что заставило Фрица остаться, хоть и знал он о нём только с чужих слов, преимущественно – так и вовсе из рассказов деда. Разумеется, остался и Карл Дитрих, вставший рядом с Фрицем: нет, ну разве мог он, весь такой любопытный, пропустить подобное зрелище? Наверное, потом всю жизнь не смог бы себе простить, если бы ушёл. Остался и Леопольд, оттеснённый после непродолжительной борьбы с толпой чуть в сторону – а там, поодаль, Фриц заметил и Густава, похоже, тоже решившего ночевать в казарме и потому попавшего сюда помимо своей воли, который, привстав на цыпочках, отчаянно махал им рукой. Странно, он же вроде как альтдорфец – почему тогда в части остался, почему домой не пошёл? А может, он сирота?.. Хотя, в принципе-то, мог он и просто так сюда прийти, по своей воле. Может быть, им сейчас движет такой же интерес к личности, к фигуре Императора, как и Фридрихом – только, всё же, наверняка хоть немного смешанный с восторженным почитанием, избавиться от которого не так-то просто. А вот Леопольд… О причинах, заставивших его остаться, можно было только гадать. Может, и у него тот же самый пресловутый интерес, то же самое любопытство? Или же плевать он хотел на Императора, а остался потому лишь, что остались они вдвоём? Но ведь и Густав здесь, с ними – а его-то Кох терпеть не может. Надо бы приглядывать за ними обоими, хоть изредка – чтоб не вытворили ничего. Вот уж непонятно, по какой такой причине Кох на Густава так взъелся. Впечатлительный сильно, дескать… И что? Тут у любого крыша малость с места сдвинется, когда увидит он, что победители в побеждённом городе творят… Что-то больно придирчивый, недоверчивый ты стал, Леопольд, после битвы за Грюнбург-то… А может, это не столько от того, что Кох там видел, сколько из-за паразита, присосавшегося к его руке и медленно, но верно вытягивающего из него жизненные силы, несмотря на все старания Карла? А ведь Дитрих-то молодец на самом деле оказался: ишь, поднатаскался как – не зря, похоже, бегал по окрестностям города да живность всякую изучал вместе с растениями. Он теперь лечить умеет. Вон, отвар какой полезный сделал, Леопольда на ноги поставить умудрился, пусть и временно. Да и раны-то его, Фрица, тоже Карл потом, после штурма, обрабатывал – да, он, а не медики эти сраные. За такое можно и любопытство излишнее простить. Вот ведь как получается: они все только убивать людей умеют – а Дитрих-то ещё и спасать их может. А этому никакие гарнизоны не научат…       Так стояли они с Карлом, то и дело перекидываясь парой-другой слов – так, ни о чём, просто чтобы время скоротать – а потом в сознание их внезапно вторгся новый звук, звук, который так не шёл этому пыльному, людному, жаркому городу, прекрасному и величественному только в южной части совей, а в остальном отличающемуся от Грюнбурга лишь размерами: то завёл свою песнь сигнальный имперский рожок. Бодро, весело, звонко пел он, так, словно и нет в Рейкланде никаких раскольников, словно и гражданская война давным-давно закончилась, словно вновь наступило прежнее мирное время. Звук этот набирал силу и высоту, становился всё чище, всё радостней, и вот Фридриху уже стало казаться, что идёт он, этот звук, со всех сторон, отовсюду, из самого существа окружающего его мира. Песнь заполнила всё его нутро, и мнилось уже, что он в кои то веки счастлив, что он где-то там, высоко, у самого верхнего края мира, под крышей его…       Но это длилось совсем недолго: вскоре песнь имперского рожка смолкла, прервалась, прекратилась так же внезапно, как началась, уступив место другому звуку, успевшему уже опостылеть за время пребывания в Альтдорфе. То был скрип и грохот чудовищного, циклопического механизма, открывавшего ворота – звук, который встретил их по приезде в столицу, когда жив был ещё старик Отто.       Створы ворот раздвинулись – как всегда, медленно, неспешно, словно нарочно давая простому муравью-обывателю время осознать всё их величие. А когда лязг, грохот и визг прекратились, Фриц услышал совсем другой звук – топот тысяч и тысяч сапог, размеренный, выверенный – во всяком случае, именно так казалось со стороны – сначала по земле и по доскам подъёмного моста, а затем и по булыжнику улицы. И вновь послышался лязг вперемешку с грохотом, как бы дополнявший марш солдат, но какой-то другой – пусть, может, и сродни тому звуку, что производил открывавший ворота механизм – смешивавшийся почему-то с громким и низким свистом и гулом.       И вот, наконец, Фриц смог различить тех, кто ехал в первых шеренгах. Он узнал рейксгвардейцев, таких же точно, как и те, что сопровождали объединённую армию во время похода на Грюнбург. Всё то же самое: могучи боевые кони, сверкающие латы, по-видимому, начищенные оруженосцами до блеска перед самым въездом в город, алые плюмажи на шлемах… Впрочем, в глаза Фридриху бросились-таки вмятины, украшавшие пластины лат многих рейксгвардейцев: похоже, они и в битве принимали не меньшее участие, чем те, кого вёл Хельборг на его родной город. Но в целом…ничего нового, на самом-то деле. Горожане встречали рыцарей восторженными криками, сливавшимися в единый снежный ком уличного гвалта, снимали шляпы и подбрасывали их кверху, лезли друг на друга, толкались, пытаясь получше разглядеть бойцов Рейксгвардии… А Фридрих смотрел на них на всех и не понимал, чего это они так суетятся. И в самом-то деле, на что тут смотреть? Все эти рыцари одинаковые: что гвардейцы, что те, беззнамённые – на конях, с пиками да в броню закованные, как раки. Столько он их за эти два летних месяца насмотрелся, что теперь век бы их не видеть… Ну, где там Император? Уже бы глянуть на него одним глазком, да свалить отсюда: всё равно больше, видать, ничего интересного не будет – опять те же рыцари, пистолетчики, пехота, артиллерия…       Но Фридрих, похоже, просчитался на этот раз. Смотреть было на что – даже ему, видевшему войну своими глазами и не понаслышке знавшему, что никакой красоты в ней нет и быть не может. Первыми шли три шеренги рейксгвардейцев; один из них вместо пики нёс белое с алым рейкландское знамя, на котором расположился золотой грифон, а другой – красный штандарт с символом Империи, золотым черепом в лавровом венке, так похожий на то знамя, под которым выступают раскольники. Но вот потом под всё усиливающийся гул и грохот, исходивший непонятно откуда, Фридрих увидел тех, о ком прежде слышал только в сказках да в рассказах о доблестной имперской армии, которые, собственно, тоже не слишком-то от сказок отличались. За рейксгвардейцами ехали другие рыцари, облачённые с ног до головы в тёмные, мрачного вида доспехи, практически не сверкавшие на солнце, с почти шарообразными шлемами на головах, украшенными у некоторых маленькими крылышками. Но всадники меркли в сравнении с теми диковинными существами, которые несли их. То были могучие, закованные в броню звери с орлиными головами, покрытые светло-коричневыми, чёрными и белыми перьями, с мощными клювами и телами огромных хищных кошек, вроде львов. В них не было того явного, но толком не описываемого уродства, присущего зверолюдам и их боевым псам – нет, удивительные существа сложены были ладно, как и подобает идеальным хищникам; они выхаживали по мостовой с достоинством, какое и у человека редко встретишь, поводя из стороны в сторону длинными и гибкими жёлтыми хвостами с кисточкой на конце и осматривая обложившую улицу толпу большими умными глазами. Демигрифы. Существа, которые обитают лишь в самых далёких, самых потаённых чащах Рейквальдского леса. Хищники, которые, если верить неясным и противоречивым слухам, ведут постоянную войну со зверолюдами – или, по крайней мере, охотятся на них. Говорят, демигриф может один на один одолеть минотавра, а если эти звери соберутся в стаю, то с ними не сумеет справиться ни кигор, ни великан. А ещё – демигриф не позволит оседлать себя никому, кроме того, кто сможет в одиночку укротить его. В Империи рыцари лишь одного-единственного ордена настолько отчаянны, чтобы пытаться приручить этих хищников. Они так и называют себя – Всадники на демигрифах. Говорят, по достижении определённого ранга рыцарь ордена должен в одиночку отправиться в Рейквальд и одержать там победу над демигрифом, чтобы тот признал его равным себе – или погибнуть. Что ж, если это правда, то перед ним настоящие герои. Мало кто вообще отважится провести ночь в Рейквальде, не то, что выслеживать там демигрифа. Он, Фридрих, уж точно туда по темноте не полезет без крайней на то нужды. Ну, это, конечно, если рыцари те, и правда, демигрифов ловят – а то ведь, может, они их уже и разводить наловчились…       Но долго Фрицу раздумывать над этим не пришлось. Непонятный гул всё усиливался и усиливался, всё громче и громче становился, и у Фридриха появилась уже бредовая, фантастическая догадка по поводу источника его. За рядами наездников на демигрифах виднелось нечто громадное, отливающее металлическим блеском и изрыгающее в небо клубы белого пара. Да, похоже, здесь ошибки быть не может. Это танк. Во всей Империи их можно по пальцам пересчитать: говорят, какими бы могучими ни были эти стальные чудовища, денег на их производство уходит столько, что Совет до сих пор не решился наладить их серийное производство. А ещё поговаривают, будто бы танк – вещь очень ненадёжная, ломается быстро, а отремонтировать его, понятное дело, может далеко не всякий: здесь надо специально техника обучать. А уж какой там, внутри, наверное, жар – подумать страшно. Котёл, топка, пар – так же и подохнуть недолго от всего этого…       Уж в этот-то раз Фриц не ошибся: за демигрифами, действительно, ехали два паровых танка – причём, к чести благородных зверей надо признать, что те из них, которые шли в задних рядах, не обращали ни малейшего внимания на грохочущие машины войны. Первый танк был заметно крупнее второго – но выглядел куда хуже, весь помятый, покорёженный, казалось, готовый вот-вот развалиться на части прямо на глазах у раззявившей рты толпы. Даже по сравнению с демигрифами он казался просто огромным, достигая в высоту, наверное, метров четырёх. Стальной корпус парового танка, имевший форму сплющенной с боков усечённой пирамиды с заострённым, выпирающий клином носом, спереди венчался фигурой вставшего на задние лапы грифона, похоже, некогда позолоченной, но теперь исцарапанной, погнутой и вообще выглядевшей крайне жалко. Чуть ниже красовалось главное орудие смертоносной машины – огромная пушка, раскрывшая пасть своего жерла, вылезшая из чёрной квадратной норы отверстия, что было сделано в носу танка. За фигуркой грифона возвышалась башня, той же формы, что и корпус, только без заострённого носа, что несла на себе орудие поменьше, по слухам, изрыгавшее раскалённый пар. За башней же виднелась уродливая металлическая труба, сверху чуть прикрытая стальным конусом, плевавшаяся паром и сейчас – только в небо, а не на противника. Был у танка и хвост – вынесенные назад два деревянных колеса, в противоположность двум другим, передним, полностью скрытым громоздкими броневыми листами. Да, вот где ты бы ещё увидел легендарное оружие Империи, Фриц? А вообще – странная это вещь, конечно. Танки, машины убийства. Красоты в них больше или уродства? А кто ж их поймёт на самом-то деле… Вот так посмотришь со стороны: вроде бы урод уродом, гора металлическая, гремит, лязгает, паром плюётся, трясётся вся, как неизвестно что. А вот приглядишься – и что-то такое заметишь, чего не видел раньше, какой-то дух могущества, что ли – и зауважаешь сразу невольно. Может, это потому просто, что людям нравится сила и всё, что с нею связано: они уважают её и язык её понимают всегда. Так уж сложилось, что человеку всегда нужно что-то сильное, чтобы держаться за него. Человек ведь слабый, ничего-то он сам, один, не может: либо в толпы ему надо объединяться, либо создавать какую-нибудь гадость, которая сильнее его, либо просто-напросто примазываться к кому-нибудь великому. Вот так и живёт человек, и Империю даже как-то умудрился создать – вот только долго ли она ещё продержится, Империя эта? Вон, это восстание в Рейкланде – это же всё не просто так, было бы всё в порядке – так не случилось бы его вовсе…       - Вот уж не думал, что когда-нибудь настоящий танк увижу, - нарушил молчание Карл Дитрих, всё ещё не сводивший глаз с громыхающий груд металла, - Да ещё и такой, как этот… Ты знаешь, Фриц, что это за танк – вот этот, большой? Я, конечно, могу чего-то путать – но, по-моему, это Несокрушимый – самый тяжёлый, самый мощный танк, который ещё никогда в истории, ни перед одним врагом не пасовал. Гордость страны, как-никак… Да, кое-чем мы, всё-таки, ещё можем гордиться: никто, наверное, так хорошо убивать не умеет, как мы. Вон, вмятины на нём видишь? Это ж не просто так, так бы даже тролли, думаю, его покорёжить не смогли. Это, наверное, великан был, не иначе – а может, и арахнарок, кто его знает… А всё равно ж ведь танк выстоял, выдержал, и теперь вот едет, мостовую поганит. Ты знаешь, Фриц: их же никогда в город не загоняют, танки-то, потому как от дорог потом после них не остаётся ничего, тяжёлые шибко. А эти вот, гляди, загнали: видать, хотят народу показать, демонстрацию силы, так сказать, устроить, чтоб видели все, что рейкландская армия непобедимая. Ну, это я так думаю, по крайней мере. Ты представляешь, мостовую эту потом кому-то чинить – вот уж не позавидуешь. Да и танкам, поди, от такой езды ничего хорошего не будет…       - Да уж, - хмыкнул Фриц, - Представление они нам что надо устроили. Ишь, прямо парад целый, как будто уже и раскольников победили. Интересно, что они ещё пригонят? Светоковчег, что ли?       - Ну, нет, - усмехнулся Дитрих, - Уж это-то вряд ли: светоковчегов в Империи ещё меньше, чем танков. Да и не стал бы никто его после танка пускать, по раздолбанной дороге-то. Уж люминарк-то точно весь попортится от такого безобразия: у него ж там система линз, как-никак, вещь нежная… И всё, и тысячи золотых в трубу улетят. Нет, люминарка не будет – хотя хотелось бы, конечно… Говорят, в Коллегии, в подземельях, один такой есть: опытный образец вроде какой-то, особо мощный. Из Темпельгофа привезли, ещё когда там люди хозяйничали, а не мертвецы. Стоит себе, ждёт, не пойми, чего. Не знаю уж, зачем они его так берегут, чего ждут…       Да, уж говорить-то Карл любитель – и, надо сказать, мастер. И даже не то, чтобы он там оратор такой хороший, просто знает очень многое – ну, шутка ли, отпрыск самых настоящих дворян, и не в каком-нибудь там двадцать занюханном колене, а непосредственно, можно сказать… И главное – в Коллегию поступать хотел, на колдуна выучиться планировал, на нефритового, вроде как – потому и лечит так хорошо. Как послушаешь его – с одной стороны, тупым себя чувствуешь после этого, понимаешь, что не знаешь ты ничего, а с другой – он всегда так всё рассказывает, так преподносит, объясняет, как будто он равный тебе – хоть и ни хрена он не равный, по мозгам-то. И слушать поэтому интересно. И даже никакого хвалёного личного опыта: просто знает – и всё. Читал, видать, где-то, или слышал – а может, и сам додумался. В общем, молодец он, всё-таки, хоть и достаёт иногда сильно тем, что нос свой суёт, куда ни попадя. Ну, уж лучше любопытным быть, чем тем, кому вообще ничего не надо.       Дитрих, как обычно, не ошибся: светоковчега в имперской армии, и правда, не оказалось. Хорошего понемножку: танки вам показали – и хватит, и подавитесь ими, всё равно и их долго помнить будете… Техника кончилась – но не кончилась демонстрация силы. За двумя танками шли ещё несколько шеренг рейксгвардейцев: кони, в отличие от демигрифов, хоть и побывали в сражениях, особой смелостью не отличались и потому опасливо косились на гудящие, громыхающие, изрыгающие пар громадины перед ними. За рыцарями шло ещё одно диковинное существо – громадное, не меньше шести метров ростом. Фриц сразу узнал его. Это был грифон – почти такой же, как и тот, которого он видел в своём сне, только, как водится в реальном мире, поменьше и погрязнее. Существо походило на демигрифа, огромного, с могучими птичьими крыльями на спине, покрытыми рыжевато-коричневыми перьями, так же, как и голова. Тело грифона, красновато-бурого, как обожжённая глина, цвета, было украшено идущими от спины к животу чёрными полосами, отчего слегка походило на тигриное. Но самым удивительным, несомненно, были глаза. Пронзительно-жёлтые, с чёрными точками зрачков, почти круглой формы, они смотрели на мир осмысленно, так, словно в голове грифона – громадной, увенчанной хохолком, какой бывает у жаворонков – скрывался разум. Может, так оно и было – кто способен судить наверняка? Нет, демигрифы, конечно, тоже звери умные, спору нет – но до грифонов им в этом, всё же, далеко. Это даже с первого взгляда становится понятно…       Интересно, а где хозяин этого грифона, подумал Фриц. На них же только военачальники и ездят: мало совсем этих зверей в Империи, считаные единицы. Да вот он, наверное, идёт, грифона ведёт под узду… Соображал Фридрих почему-то туго, слишком уж туго, целиком и полностью увлёкшись тем, что рассматривал грифона – и сначала не понял даже, почему это все вокруг так восторженно, словно безумные, вопят от восторга. А когда осознал, на кого на самом деле не обратил внимания…       Великий Зигмар… Эти двое – это же… Фриц снова перевёл взгляд на человека. Да, и как он раньше-то не понял? Вот он, полководец, наездник грифона Смертокогтя. Карл Франц собственной персоной. Император. Вершитель судеб. Да, а ведь грифон-то здорово его оттенил… Но уж теперь-то – теперь не оттенит, нет. И как он раньше мог так проглядеть?       Император был именно таким, каким Фридрих и представлял его себе по рассказам Хайнриха. Ну, что ж, хоть в чём-то его ожидания не обманулись. Правда, Карл Франц по случаю победного марша по улицам Альтдорфа явно облачился в парадный доспех: в таком наряде, как был у него сейчас, и на грифоне-то сидеть неудобно, не то, что сражаться. Нет, красиво, красиво, конечно, выглядит, впечатляюще – но лучше бы это, всё-таки, были помятые боевые латы. Так как-то естественней, что ли, а то эта парадная одёжка всё равно нигде больше не пригодится, кроме как на таких вот торжествах.       Император Карл Франц был облачён в полный доспех, отражавший лучи утреннего солнца, словно зеркало, и походивший на тот, что был у Хельборга во время выступления на Грюнбург и прибытия в Альтдорф: те же позолоченные края металлических пластин, те же непомерно огромные наплечники и поножи, та же помпезность какая-то чрезмерная, напыщенность даже, показушность, которые не оставляли никаких сомнений в том, что доспех этот предназначен не для боя вовсе: не продержишься в нём долго, когда тебя пытаются убить. Интересно, пришла вдруг Фридриху в голову мысль, а какой опасности Император на самом деле подвергается в сражении? Ну, да, Карл Франц, по слухам, не в пример большинству военачальников Империи, не просто с сопки за боем наблюдает да приказы отдаёт – он и в бою участвует, хоть и верхом на таком могучем звере, как грифон. Так все говорят, по крайней мере. А вот как в действительности всё обстоит? Не может же Император, в самом-то деле, подвергать себя такой опасности, даже если и захочет – не дадут ему, просто-напросто, хоть он и Император. Может, он специально наименее защищённые позиции атакует – или хотя бы те, где стрелков поменьше: ведь это они для грифона, по идее, самая главная головная боль. А может, товарищи из Коллегии просто-напросто накачивают Карла Франца кучей защитных заклинаний, и он летит в бой, твёрдо уверенный в том, что так просто его не возьмут? Но это же Ветра на него тратить – если только Фриц хоть немножечко понимает в магии. Надо будет Карла спросить: что он по этому поводу скажет, интересно…       Фридрих думал об этом, а сам продолжал разглядывать повелителя Империи Зигмара, словно бы надеясь найти в нём что-то такое, что сразу, при первом же взгляде на него, говорило, кричало бы: вот он, властитель ваш – он, и никто больше. Забрало увенчанного сине-красным плюмажем шлема Императора, выполненное в виде клюва хищной птицы, было приподнято, и Фриц видел, пусть и не слишком хорошо с такого расстояния, лицо первого человека в стране. Карл Франц не был стар, нет – но, впрочем, и молодым его назвать, наверное, ни у кого бы язык не повернулся. Лицо Императора, скуластое, неподвижное, как у изваяния какого-нибудь неведомого героя, не лучилось светом, как тогда, во сне – однако что-то такое неуловимое, незаметное, но вместе с тем неизмеримо могучее и твёрдое, способное железной хваткой держать в повиновении целый народ, несомненно, проступало на нём. Оно было почему-то неприятно похоже на лицо фон Хунда, охотника на ведьм, с которым им четверым вчера не посчастливилось столкнуться на улице – такое же бесстрастное, статичное, и правда, словно бы высеченное из камня неким искусным мастером, с теми же глазами, будто две пики, пронзавшими всё, во что упирается взгляд. И в то же время, Фриц сразу каким-то образом понял, что это лицо – не маска. Император и внутри точно такой же, как будто из гранита сделанный, прочный, наделённый непонятной, но могущественной силой, имя которой – власть. Да, лицо Карла Франца было лицом человека, рождённого править – и даже если бы не было при нём неизменных монарших атрибутов, Фриц всё равно догадался бы, кто он есть на самом деле. А ведь регалии тоже были.       С плеч Карла Франца ниспадала роскошная красно-синяя мантия, подбитая белым мехом, с вышитыми на ней золотыми буквами, тяжёлая, словно зимнее одеяло – во всяком случае, именно таким показалось оно Фрицу. Но больше всего привлекло внимание его – да и, наверное, большей части бюргеров и солдат – то, что висело у Императора на поясе. Легендарное оружие, которым, если верить преданиям, владел некогда сам Зигмар, Богочеловек, основатель Империи. Гхал Мараз – выкованный гномами в незапамятные времена боевой молот.Он был почти таким же, как и у статуи Зигмара, что Фридрих видел во время их первого приезда в Альтдорф. Та же короткая, слишком даже короткая по сравнению с боевой частью, рукоять, тот же загнутый вниз шип с одной стороны и квадратного сечения боевая часть – с другой. Вот только этот молот светился. Нет, не как фонарь ночью и не как лицо Императора во сне – он сиял слабым-слабым, но различимым невооружённым глазом бело-голубым светом. А ещё Фридриху показалось – впрочем, наверное, только показалось – что Гхал Мараз тихонько пульсирует, бьётся, словно сердце, в каком-то своём, лишь ему одному ведомом ритме, словно бы он – не просто оружие, но живое существо. Фриц быстро отмёл эти глупые мысли и предположения: гномы, конечно, были, есть, да и, наверное, долго ещё будут великие мастера, но такое создать они бы не смогли – тем более, если вспомнить о том, что они во все времена презрительно относились к обычной магии, уважая только свою собственную, руническую, которая не использует Ветра – и потому, говорят, слабее той, что творят нормальные колдуны. Но то, что молот светится – да, это так. И как-то же они это сделали, тзинчевы дети… Нам, людям, поди, до такого искусства ещё расти и расти. Только – зачем оно нам? От танка, поди, пользы побольше будет, чем от рунического молота. Разрушать мы, пожалуй, умеет лучше всех остальных – тут уж и не придерёшься никак…       Когда прошёл Император вместе со своим грифоном Смертокогтем, Фриц, глянув на тянувшиеся за ними шеренги бойцов, понял: уж дальше-то тут точно смотреть нечего. Проехали мимо них оставшиеся рейксгвардейцы, за ними – рыцари Империи из менее известных и влиятельных орденов, затем – налётчики, лёгкие кавалеристы, вооружённые многоствольными ружьями, а потом и пистолетчики, вполне себе обычные, такие, на каких Фриц насмотрелся ещё во время своей службы в гарнизоне Грюнбурга. Дальше шла пехота: облачённые в чёрно-красные доспехи карробуржские доппельзольднеры с цвайхандерами на плечах – тоже элитная часть, как и рейксгвардия – а за ними – копейщики, мечники, аркебузиры и арбалетчики, численная основа армии. Прошествовали несколько вольных отрядов ополчения, состоявшего из людей,разномастно одетых: бюргеров, фермеров, охотников, а то и вовсе каких-нибудь оборванцев, облачённых в самое настоящее тряпьё – но всех поголовно вооружённых пистолями с кустарно привинченными к ним снизу штык-ножами, больше напоминавшими мясные тесаки. В ополченцы принимают всех без разбору, даже преступников, которым место на виселице – и многие идут в свободные отряды, надеясь кровью искупить свою вину перед Империей. Правда, ополченцев, говорят, обычно и не жалеют в случае чего: они чаще всего становятся одними из тех, кого приносят в жертву ради победы… За ополчением проследовал отряд гномов-наёмников, обвешанных железом и державших в руках круглые щиты; над ними реял бело-коричневый стяг Карак Зифлина, родины Фургиля. Дальше, подпрыгивая на основательно изуродованной танками мостовой, тащились артиллерийские установки: мортиры и кулеврины, а с ними и батареи ракет, один вид которых напомнил Фрицу об обстреле Грюнбурга – и о том, причиной чего он стал.       На глаза навернулись непрошеные слёзы. Ну, вот, умеет, однако ж, он плакать, ничего он не разучился. Сволочи, сволочи они все, со своими ракетами долбаными… Ладно, всё, хватит. Пора уже заканчивать, не на что тут смотреть больше. Да тут, по правде сказать, и вообще смотреть было не на что. Всё равно всё это показушное – а там, в бою, оно совсем по-другому будет выглядеть. Нет там никакой красоты, никакого такого хвалёного героизма – это всё потом уже придумывают, для таких вот дураков, каким он раньше был, чтоб в солдаты больше людей шло. Да только теперь-то он уже не дурак. А сражаться продолжает. Зачем, спрашивается? Грете он сказал, что хочет вернуть мир, сделать так, чтобы всё стало, как раньше. Да только права она: никогда уже всё не станет таким, как было прежде. А воюет он… непонятно зачем, на самом-то деле. Просто так, воюет – и всё. И видел же вроде, как оно всё на самом деле происходит – а вот уходить всё равно не хочется. Кем он станет, если уйдёт их армии? Что он умеет, кроме как убивать? Конечно, жизнь только начинается – меняться, небось, не поздно пока ещё. Вот только жизнь начинается – а он уже изуродован. Он же никогда не забудет, что произошло там, в Грюнбурге. Он уже изменился. Даже на мародёра просто тупо с мечом набросился и зарезал его – потому что понял, как проще всего решать проблемы. Зверь проснулся, всё. Можно его в клетку запереть – но он уже не заснёт больше. Обратно не вернёшься. Ты – убийца, Фриц. Ты – солдат Империи.       Фридрих огляделся по сторонам в поисках лейтенанта Рихтера, чтобы, покидая это проклятущее представление, ненароком не попасться ему на глаза. Но командира их отряда нигде не было видно: то ли Рихтер затерялся где-то в толпе, то ли сам уже ушёл, не дождавшись окончания победного марша. В общем, самое время сейчас было уходить – мало ли что, вдруг лейтенант рядом где-то шатается, и покажется скоро. Хотя, если разобраться – что он такого может им сделать? Он же, всё-таки, не дурак, Рихтер-то. Сейчас война идёт, и ему их отряд вести в бой. Раньше лейтенант, может, и мог творить, что ему вздумается – а теперь-то, если будет сильно много орать да руки распускать, получит пулю в спину от кого-нибудь из своих же подопечных во время следующей атаки – и поминай, как звали. А что, вроде как уже были случаи, при штурме Грюнбурга-то. Да, что ни говори, а смерть всех уравнивает: и слабых, и сильных, и порядочных, и мерзавцев последних. Все, в конце концов, уходят к Морру – и неважно, кому там сколько удалось продержаться. Может, там, в царстве бога мёртвых, всем воздаётся по заслугам, но здесь – нет: в Старом и Новом Свете справедливости не было, нет и никогда не будет.       - Слушай, Карл, - шепнул Фриц Дитриху, решив, что, чем дольше он будет тянуть, тем больше риск, что до его ухода вернётся Рихтер, - Ты как знаешь, конечно – а я пошёл. Нечего здесь смотреть больше.       - Это как же? – раздосадовано протянул Дитрих, - А вдруг тут ещё чего интересное будет – мало ли, что… Кстати, я вот до сих пор у них колдуна так и не увидел. Не могли же они армию в поход без него отправить – как бы связывались с столицей, спрашивается? Неужели он у них в самом конце идёт, вместе с какими-нибудь медиками и инженерными частями? А то я вот всё смотрю – и не могу найти.       - Нет, Карл, ты как знаешь, можешь этого своего колдуна остаться смотреть – а я пойду. Ничего тут уже такого не будет. И так надоело это всё… В печёнках уже сидит у меня эта их война.       Не дожидаясь ответа Дитриха, Фриц отвернулся от ползущих по дороге кулеврин и принялся прокладывать себе дорогу через толпу.       - А и ладно, и Хорн с ним со всем! – услышал Фридрих у себя за спиной писклявый голос Карла и последовавшую за этими словами ругань какого-то бюргера в адрес тех, кто шляется по улице туда-сюда и мешает честным людям смотреть: видимо, Дитрих решился всё-таки следовать за ним.       Продравшись, наконец, сквозь нагромождавшиеся друг на друга тела горожан, смотревших, словно заворожённые, на уродливые короткие стволы-обрубыши проезжавших мимо них мортир, Фридрих ощутил какую-то непонятную досаду на самого себя. Да как он мог вообще с таким интересом смотреть на все эти обоссанные танки, на демигрифов этих, на грифона, на Императора даже, чтоб оно провалилось всё куда-нибудь к скавенам… Ведь он видел смерть, грязь видел, мерзость, разгильдяйство видел, войну… Он знает, как это всё происходит на самом деле – и всё равно позволил себя одурачить, позволил заставить себя смотреть на орудия убийства – и не просто смотреть, но смотреть внимательно, временами чуть ли не с восхищением. Фриц представил себе, как паровой танк едет по беспорядочному месиву из тел, по мешанине трупов и умирающих, как с треском и хрустом ломаются кости, как лопаются головы, как плоть превращается в кровавую кашу, как чьи-то кишки наматываются на задние колёса танка. Представил, как уродует людей громадное ядро, пущенное орудием главного калибра, превращая их в уродливые карикатуры на самих себя. Представил, как орудие башни изрыгает струи пара и варит людей заживо. Это, что, красиво? Ты же видел, Фриц, ты же всё это уже видел, ты же через всё это прошёл, ты же знаешь…       Помимо воли Фридриха перед глазами его вновь встали, заслоняя собою реальность, фантомы, сотканные из мрака чудовищных воспоминаний: старый алебардист с позвоночником, переломанным башенным щитом; арбалетчики, бестолково сгрудившиеся у края обрушенной стены, загнанные в западню; половина чьего-то тела, лежащая на нём; охваченная огнём женщина, мечущаяся по улице от дома к дому. А потом – самое страшное. Крейцнер. Кеммерих. И Эмма…       С усилием тряхнув головой, внезапно загудевшей и словно бы заходившей ходуном, как будто по ней ударили молотом, Фриц согнал с себя налетевших было призраков. В глазах вновь посветлело; наружу, будто бы из-под какого-то савана, вынырнул узенький безлюдный переулок, по которому сейчас шли они с Дитрихом – но почему-то вперемешку с оранжевыми, красными и жёлтыми кругами, вспыхивавшими в беспорядке то тут, то там. Фридрих вновь мотнул головой, чтобы окончательно прогнать странное и страшное наваждение.       Нет, здесь всё не так было, совсем не так. Эти танки, пушки, мортиры в кои то веки обратили не против людей. Все эти машины убийства исполняли то, для чего и были предназначены. Они убивали зеленокожих – чудовищ, варваров, умеющих лишь разрушать, тварей, постоянно совершавших набеги на мирные рейкландские города. На этот раз всё было правильно, Фриц – и нечего тут горячку пороть, нечего вспоминать то, что было. Орки и гоблины живут лишь грабежом да убийством. Они должны быть уничтожены – все до единого, как и зверолюды. В порошок их нужно стереть, танками передавить, перестрелять, гадов… Козлы целую деревню взяли и вырезали во им своих затраханных богов Хаоса – и неважно, они втроём этому виной или же нет. Сделали-то всё равно козлы…       В памяти Фридриха всплыли слова Гельмута Крюгера – такие странные сейчас, когда он вспомнил о зверолюдах. «Ты не можешь судить о том, кто имеет право жить, а кто – нет». Но ведь это же бредятина. Чухня полнейшая. Философствования какие-то бестолковые. Мразь должна быть уничтожена. Вся, целиком и полностью. До последней твари. И неважно, что мерзость от этого в мире не переведётся. Её хотя бы станет меньше – а ведь это тоже чего-то, да стоит.       Фриц понял, что вера – ну, или, во всяком случае, некий призрак её, почти неотличимый от неё настоящей – теперь возвращается к нему. Империя… Она должна существовать. Да, уж в этом-то Гельмут прав. Если бы не эта рейкландская армия, которая только что шествовала по улице, если бы не её танки и рыцари на демигрифах – грабили бы сейчас зелёные какой-нибудь Айльхарт – и остались бы безнаказанными. Да, теперь, только теперь услышал он Гельмута. Зло против зла. Сила против силы. А иначе – нельзя. Вот уж этот их, сука такая, паскудный мир… Всё доброе, чистое, достойное – всё оказывается слишком уж слабым – каши мало в детстве ело, что ли – для того, чтобы противостоять злу. А зло – оно сильное. Оно может защитить тех, кто дорог ему. Тех, кто у него ещё остался. Родителей. Грету. Товарищей его. Поэтому выбор очевиден. Да он, по правде сказать, и сделан уже.       - Ну, что, я смотрю, не впечатлило тебя? – хмыкнул Дитрих, - Что, уже ничем не проймёшь тебя после Грюнбурга? Оно-то всё понятно, конечно – но, ты знаешь, ничему не удивляться – тоже ничего хорошего. Так же можно и совсем к жизни охладеть, а это опасно уже. Да, Фриц, ты смотри, я тебе вот что скажу…       - А Тзинч его знает, проняло меня или не проняло, - прервал Фридрих словоизлияния Карла – а иначе они бы могло ещё долго длиться, - Слишком уж всё это для меня сложно. Да, слишком сложно – это уж точно. Тупой я, тупой… Вот почему они там, у себя наверху, сначала устроят гадость какую-нибудь – а потом давай нам лапшу на уши вешать, что это, дескать, подвиг, или стратегический гений, или что-то ещё такое-растакое. И смотришь – а кругом обман сплошной, и убийство, и жестокость. А потом, слышь ты, посмотришь ещё, вроде как с другого боку – и думаешь: а не так-то всё и плохо, могло быть и хуже, да. Вон, зелёных перебили? Перебили. А зелёные – это тебе не синие. Они вообще не люди, и жить в Старом Свете нашем не имеют права, что бы там ни говорили. Это всё как называется, а? Вроде так – а вроде и не так? Ты, Карл, случаем, не знаешь?       - Углы зрения это называется, - вздохнул Дитрих, - Углы зрения. Ну, знаешь, есть такая штука – точка зрения? Точка зрения – это откуда смотрят, с какой позиции, скажем так. Кто-то считает, например, что Империя – величайшее государство всех времён и народов. Кто-то считает, что Империя – говно. А кто-то считает, что говно – весь мир, и его надо спалить на хрен, порушить-поломать всё. Ну, так вот. Это позиции. Стороны. Точки зрения. Откуда. И они определяют углы. А угол зрения… Угол – это как смотрят. И что при этом видят. Понимаешь? Посмотришь с одной точки – увидишь праведника. Посмотришь с другой – увидишь сволоту конченую. В общем, что захочешь, то и увидишь. Вот и смотришь ты на одно и то же с разных позиций. Всю жизнь. И каждый раз видишь то, что хочешь увидеть.       - То есть как это? – не понял Фридрих, - Ведь я-то один. Как это так этих точек может быть несколько во мне одном?       - Да вот так вот, - махнул рукой Дитрих, - У меня этих точек зрения знаешь, сколько… Да… И по любому поводу же плодятся… Ну, на самом деле это, по-моему, для человека нормально. А вот когда в нём одна точка начинает верх брать, остальные вытесняет, а потом и выдавливает наружу совсем – вот тогда он всё начинает видеть… с одного боку. И измениться не может уже. Ну, без посторонней помощи, по крайней мере…       - Эх, Карл, совсем ты меня запутал. Ничего уже не понимаю вконец. Ты, наверное, даже Тзинчу мозги можешь запудрить этой философией своей.       - Ну и ладно. Ты думаешь, я много понимаю в этом? Да ни в коем разе! – рассмеялся Дитрих, показывая свои крысиные резцы, - Так просто, языком чешу. Делать мне нечего, вот и мелю чепуху всякую. Положено нам сейчас ничего не делать: заслужили мы, как-никак…       - Учёный ты, ишь… - фыркнул Фриц, впрочем, без тени злобы, - Хорн тебя возьми с твоими мудрствованиями, аж спать от них потянуло… Пошли лучше Льва с Густавом искать. Где они, интересно знать, шатаются? Чего так от нас-то отбились – там, в толпе? Что, не могли поближе держаться – ну, чтобы мы видели друг друга хотя бы, в самом-то деле… А вообще – мы тоже хороши: забыли про них совсем. Они сейчас так же, небось, шастают по улицам да нас с тобой ищут.       - Да уж, - согласился Дитрих, - это точно. Ну, что, пошли искать…       

***

      На Густава с Леопольдом они наткнулись примерно через четверть часа поисков. Те, оказывается, успели уже отдалиться от места «демонстрации силы», как окрестил парад имперских войск Дитрих, на приличное расстояние – хоть и шли медленно: по-видимому, оба они покинули улицу, по которой шли войска, ещё раньше, чем Фриц с Карлом. И похоже, на пользу им это не пошло. Фридрих даже почти не удивился, увидев, что идут они чуть ли не по разные стороны дороги, не смотря друг на друга – даром, что в одну и ту же сторону. Видать, неприязнь Леопольда к Мюллеру вылилась-таки во что-то более серьёзное. Небось, ляпнул Кох какую-нибудь гадость – с него станется, он такой, за словом в карман не полезет. А Мюллер, по нему ж сразу видно – он скорее один в Рейквальд ночью без оружия полезет, чем позволит кому-нибудь безнаказанно себя оскорбить. Как стержень чугунный он, вот честное слово – ему бы гибкости чуток побольше, чтоб как сталь был. Так нет же, не согнётся Густав ни перед кем – скорее уж сломается.       Да уж – а мирить-то этих двоих теперь им с Карлом, как же. Вон, даже идут по-разному, и взгляд по-разному направлен у них, подметил Фридрих. Леопольд традиционно шаркает своими сапожищами, пылюку поднимает да всё вниз смотрит, под ноги себе – горбатится, как фермер, который целыми сутками в поле работает. А Мюллер прямо идёт, ровно, и смотрит всё больше вверх, на небо – голубое, солнечное, словно бы в честь приезда императора в Альтдорф, лишь на севере подёрнутое неясной пеленой синевато-серых тучек. Ну вы даёте, ребята… Что, а без этого никак нельзя? Вот совсем?       - Погодите, вы, бойцы! – прокричал Густаву с Леопольдом Дитрих, нагоняя их: Фриц и Карл шли позади, - Что вы вот это как два петуха идёте? Нет, ну хоть бы нас подождали, что ли – там, ближе к улице, где парад шёл. А то пошли себе, как будто так и надо, и даже не сказали ничего. Мы ж друзья, как-никак…       - Вот ты мне скажи, Карл, - обернулся к Дитриху Мюллер, резко останавливаясь, - Вот зачем, по-твоему, красные это сделали? Ну, марш весь этот?       - Ну, как зачем? – пожал плечами Карл с видом невесть сколько лет прожившего мудреца, наставляющего ученика своего, - Чтоб народу это всё показать, конечно же. У нас же сейчас война идёт, так? Сам понимаешь: ни бюргерам, ни фермерам от неё лучше не сделается. А тут им верхушка – раз: вот, гляньте, какое у нас оружие, гляньте, как мы вас защищаем, как орков бьём. Вот за кого вам надо стоять, вот те, кто должен Империей править – с нами-то побезопасней будет, чем с этими синими непонятными.       - Вот-вот! – торжествующе вскрикнул Густав, похоже, увидев в лице Карла единомышленника, - Хоть кто-то так же, как и я, думает. Я ж говорю ему: дурят нас! Брешут всё! Вокруг пальца обводят, как козлов каких!       - Да никто никого не дурит! – прорычал с другой стороны улицы Леопольд, тоже приостановившись и недобро взглянув на Мюллера, - Как это они дурят? Ты вообще понимаешь, чего несёшь? Мерзавцев да сволочей там, наверху, хватает – это и без тебя ясно, здесь я даже спорить не буду. Но сейчас-то всё нормально было! Что тебе не нравится, а? Нет, ты скажи мне – что? – сорвался Кох на крик, угрожающе подавшись в сторону Мюллера, - Чего тебе опять не так-то, Нургл тебя возьми? И так всё хреново вконец, как не знаю, что – а ты ещё вот это ныть будешь?       - Ничего я не ною! – взорвался Густав, - Я ж говорю тебе, как есть – а тебе лишь бы наоборот сказать, показать мне, какой я придурок и какой ты у нас умник! Я говорю тебе: нечего им вот так вот, при всём честном народе, у всех на виду, пушки свои сраные с танками выставлять – после всего того, что в Грюнбурге случилось. Не дурят они никого, говоришь? А вот хрена с два – дурят, ещё как дурят! Всех тех дурят, кто на войне не бывал, всех тех, кто ещё не видел, какое оно всё на самом деле дрянное! Меня обманули, Фрица обманули – а скольких ещё надурят? Сколько ещё людей простых пойдут с синими сражаться – на войну пойдут, а война эта им на фиг не нужна, она только и верхушке и нужна нашей! Я спрашиваю, сколько ещё будут на этой войнеумирать? Все вот эти вот люди… Все, кто смотрит… Они же ничего не понимают. А им мозги засерают. Показывают, как всё хорошо. Говорят: вступайте, мол, в альтдорфскую армию, за Империю сражаться, за правое дело, значит. Вот скажите мне, сколько человек после этого их марша пойдут в вольные роты записываться? Сколько? Да много. Очень много. Но они же даже до конца не доживут… Они – мишени живые для синих, мясо пушечное… Что, не могли, что ли, тихонько как-нибудь пройти войском своим? Не могли хоть танки по улицам не пускать? Нет, нет, всё ж уже продумали, всё просчитали…       - Послушай, - оборвал Мюллера Карл Дитрих, - Хватит про это уже. Никого командование в этот раз не дурило. Да, была пропаганда. Засерали мозги, тут ты правильно говоришь всё. Да, только красивое показывали, а дрянь-то, понятно, в сторонке оставили. И всё равно – не обманывали они тех, кто пойдёт после этого всего в солдаты записываться. Они сами себя надурили, - понизил голос Дитрих, - Так же точно, как и вы с Фрицем, вы уж меня простите. Вы сами себе придумали эту картину какую-то, образ какой-то, вдолбили в голову сами себе, что война на те сказки похожа, которые вам в детстве рассказывали. Вы сами себе и говорили, что всё хорошо будет, что Империя – это добро, а все, кто против неё идёт – зло. А теперь, Густав, ты говоришь, что тебя обманули те, кто сверху стоит. Как? Как вот сейчас, сегодня они тебя обманывали? Тем, что армию по улицам провели, надурили тебя, да? Ну, прошла армия – и что теперь? Мы все увидели то, что хотели – кто добро, кто зло. Как и всегда, вообще говоря. Важно не то, что перед нами, а важно, каким мы его видим…       - Слушай, Карл, - махнул на Дитриха рукой Мюллер, - Кончай, ну кончай тут вот эту болтовню свою разводить. Оно-то, конечно, хорошо, умное такое всё – особенно для тех, кто не понимает в этом ничего. Но оно… не помогает, когда надо это, понимаешь меня? Не помогает – и всё тут. Мне, по крайней мере. Я понял, чего ты хочешь мне сказать. Ты говоришь, человек должен причины всякой дряни искать сначала в себе самом, а потом уже – в том, что вокруг. Это всё правильно – но что выходит из этого? А вот что. Те, кому стыдиться нечего, те, кто не виноват ни в чём, себя хают, ругают, убиваются, значит – а мерзавцы всякие продолжают свою мерзость творить, продолжают хапать, захватывать, убивать. Ну, поймёт человек, что он сам всему виной – и что? Пока все в Старом Свете нашем этого не поймут, толку не будет, жизнь лучше не станет. А этого не будет никогда.       Дитрих прочистил было горло – скорее всего, затем, чтобы разразиться какой-нибудь длинной и заумной философской тирадой, до конца не понятной даже ему самому, но призванной показать Густаву, что тот в корне неправ. Однако сказать ему ничего не удалось, потому что Фридрих, вдоволь наслушавшись рассуждений обоих мудрецов, решил прекратить эту только начинавшуюся дискуссию.       - Хватит уже вам всем… - примирительно сказал он, выступив вперёд и пытаясь как-нибудь захватить взглядом всех троих, чтобы каждому было понятно: это касается их всех, - Не лень вам время тратить, глотки вот это надрывать, горло сушить? Заканчивайте, давайте. Вы, что, забыли, что ли, какой у нас день сегодня? И так времени своего почти нет, а дали нам полтора дня – так вы теперь берёте и тратите это время на всякие там ссоры да на споры. Хватит уже, в самом-то деле, думать да рассуждать, кто кого надурил, кто как на что смотрит, кто что в себе ищет и остальное всякое такое-сякое. А то так и умом двинуться недолго, от таких разговоров-то. Есть, знаете, вещи такие серьёзные, что о них лучше ни говорить, ни даже думать не надо. Так что, Густав, Леопольд, миритесь, давайте, и пойдём лучше потом в кабак – денег-то немного, ну, да куда их ещё здесь девать-то… Нашли из-за чего ругаться, ну правда…       Нет, тема-то была затронута серьёзная – и уж он-то, Фридрих Майер, понимал это, наверное, лучше не только Леопольда, но и этих двух философов-самоучек – тоже. Ведь он и сам был обманут – может, и самим собой, но какая, к Хорну, разница? – и шёл сражаться за Империю, твёрдо уверенный в том, что выбрал единственно правильный путь. А потом те, кто шёл вместе с ним по этому самому правильному пути, убили его сестру – просто потому, что им плевать было на таких, как она, потому, что бездумно палили ракетами по городу по приказу свыше. Да, его тоже волнует это всё. Но дело не в том, что эта тема слишком серьёзная. Просто она не сплачивает их, а, наоборот, разъединяет. А ведь их всего четверо. Гельмут – не в счёт, он слишком далёк от них, слишком много повидал, слишком… другой, в общем. А они – вроде бы все похожи, для всех для них штурм Грюнбурга стал первой битвой – и все они восприняли его примерно одинаково. А теперь вот – из-за каких-то различий во взглядах на мир, которые, в общем-то, и ни на что почти в их жизни не влияют, их маленькое братство грозит распасться. Да, пусть он лишь недавно встретил Мюллера и, может, не знает в полной мере, что тот за зверь – но всё равно ведь, четыре – это лучше, чем три. Всё Кох со своим недоверием. «Впечатлительный, впечатлительный»… Ну, вот оно, недоверие его, во что вылилось: теперь же без малого не кидаются друг на друга. Да и Густав тоже хорош: не может уже остановиться в этом их споре. Насчёт впечатлительности пока непонятно, а вот упрямства ему уж точно не занимать. Ну, да что уж тут поделаешь…       Леопольд, меж тем, глянул на Фрица своими водянистыми глазами – то ли с недоверием, то ли, напротив, с тенью понимания какого-то – сплюнул на пыльную грунтовую дорогу переулка и, наконец, словно в борьбе с собой, произнёс:       - Правда что… Хватит нам по пустому поводу языками чесать. А то затеяли непонятно что. Несём, несём чепуху какую-то, а толку с того? Слышь, Густав – повернулся Кох к Мюллеру, - Ну, давай забудем про этот вот спор дурацкий – и всё, как будто и не было его.       - Ну и ладно, - уже гораздо спокойнее произнёс Мюллер, - Но ты всё равно, Леопольд, ты подумай…       - Да не о чем тут думать! – снова начал заводиться Кох, - Вбил, вон то, себе в голову, что его невесть как дурят – и заладил… Ну, да ладно, чего уж тут.. Когда-нибудь ты поймёшь…       - Чего – пойму? – взвился Мюллер, - Я уже и так всё понял давно. И сказал тебе тогда спокойно, чего я думаю. А ты – сразу орать давай, сразу показывать, какой я дурак…       - Хватит вам! – снова выступил вперёд Фриц – но его уже, похож, никто, кроме Дитриха, не слушал.       - Да потому я и стал орать, что ты чухню мелешь какую-то! – захрипел Кох, - Хоть бы подумал головой, в самом-то деле…       - Да уж кто бы говорил! – Не выдержал Густав, - А ты прям у нас умный такой, аж усраться можно! Мозги себе все бухлом промыл, алкаш…       - Чего? – взревел уже не на шутку разъярившийся Леопольд, - Ты чё вякаешь, Хорн тебя дери?!       Кох неожиданно бросился на Мюллера и ударил, целясь кулаком в висок. Густав уклонился, уйдя вправо, и с размаху стукнул Леопольда в ухо. Тот грязно выругался и отступил чуть назад, но драку прекращать, похоже, и не думал. Фридрих, со злости готовый прибить обоих, кинулся к Мюллеру, плечом отпихнул его, не ожидавшего толчка, в сторону, и встал между драчунами.       - Вы, чего, совсем отупели? – спросил Фриц тоном Гельмута Крюгер – как показалось ему, довольно-таки весомо, но далеко не так грозно, как умел доппельзольднер, - Вам Грюнбурга, что ли, мало? Решили тут друг друга порешить – или как?       - Отойди, Фриц, - зарычал Леопольд, с лицом, красным от гнева, всё ещё сжимая кулаки, - Я его, сучью морду, сейчас так отделаю, за алкаша-то…       - Никуда я не отойду, - бросил Фридрих, тоже вышедший из себя от этой их идиотской выходки, - Нашли время…       Кох, не слушая Фрица, шагнул в сторону, намереваясь обойти его и достать-таки до Мюллера – но тут на него сзади налетел коротышка-Дитрих, уцепился за плечи и заверещал:       - Ты человек или ты зверолюд, Лев? Кончай вот это! Вот так вот и начинаются войны, когда люди по-нормальному не хотят решить, кто из них…       Леопольд отчаянно ругаясь, сбросил с себя щуплое тельце неудавшегося нефритового мага, не дав тому закончить свою тираду, ринулся вперёд, оттолкнул и повалил на пыльную дорогу оторопевшего Фрица и бросился на Мюллера, громко и тяжело сопя, словно разъярённый бык. Водянистые глазки Коха горели такой ненавистью, какой Фридрих за ним не замечал ещё никогда. Густав умудрился-таки отпрыгнуть в сторону, и ничего не видевший перед собой Леопольд пролетел мимо него. Прежде чем Фриц успел подняться на ноги, а нерешительный от природы Дитрих – вновь собраться с силами, Кох, так и не сбавивший скорости, налетел на стоявшую около одного из бюргерских домов тележку и, не удержавшись на ногах, повалился на землю. Мюллер подбежал к своему противнику, очевидно, намереваясь со всей дури пнуть его по рёбрам, но Леопольд неожиданно резво вскочил на ноги и ударил летевшего на него Густава в грудь. От удара такой силы обидчика отбросило назад; Мюллер закричал что-то неразборчивое и замахал руками, пытаясь удержать равновесие. Кох подскочил к нему, намереваясь ударить в челюсть и окончательно повалить на землю – и тут Густав в попытке устоять на ногах схватил Леопольда за правую руку, уже летевшую вперёд. Чуть повыше запястья – как раз там, где был неведомый паразит. Фридрих, уже бежавший к драчунам, чтобы вновь попытаться их разнять, сначала не понял, отчего это Леопольд закричал так истошно, забился, будто бы тот эпилептик в своём припадке, а Густав в ужасе отдёрнул руку, пятясь назад…       - Говноед ты! Сучара… Смотри, за что хватаешь, гнидюшник… - ревел Кох, держа покалеченную руку перед собой, - Оно ж…       - Да что там у тебя, к Хорну, за такое? – всё ещё не прекращая отступать, оторопело прошептал побелевший, как полотно, Мюллер, - Что там у тебя за… студень, мать его?       Прежде чем Фриц опомнился, к Леопольду уже пулей летел Карл Дитрих. Да уж, ранения-то были по его части: здесь он не сомневался ни секунды, не мешкал. Карл взял Леопольда за кисть искалеченной правой руки и закатил рукав. Фридрих, к этому моменту уж подобравшийся к своему несчастному товарищу, глянул на его руку – и отшатнулся, как Мюллер, не в силах скрыть отвращения. Паразит изменился. Раньше он просто был чем-то мерзким, инородным, неправильным – но хотя бы внешне пассивным, почти неподвижным: он лишь едва сжимался и разжимался в такт ударам сердца. Теперь же то, во что превратилось предплечье Коха, выглядело совсем по-другому, куда более жутко и противоестественно. Паразит уже не пульсировал – он бился, словно в агонии, с сумасшедшей частотой, перекатывался вздутьями и пузырями, образуя то тут, то там бугры, как будто внутри руки, сразу под кожей, находились не только мышцы и кости, но и какие-то неведомого назначения внутренние органы. Но это было ещё не самое страшное. Несколько пузырей паразита лопнули – по-видимому, из-за хватки Густава – и теперь из них медленно выползала маслянистая жёлто-зелёная жидкость, кое-где собиравшаяся странными комками, похожими на слизней – жирная такая, с дурным тошнотворным запахом, от которого кружилась голова.       - Слышь, Карл, - чуть ли не жалобно спросил Фриц у Дитриха, с тревогой глядя на лекаря-самоучку, - И что с этим делать теперь?       - А хрен его знает, - ответил дрожащим голосом Дитрих, похоже, тоже ошарашенный, - Надеюсь, эта тварина теперь подохнет. Так было бы лучше всего. Но что-то я не уверен…       Леопольд, между тем, снова закричал – отчаянно, истошно, так, словно бы его поджаривали живьём. Глаза Коха внезапно закатились, изо рта пошла розоватая пена, по-видимому, смешанная с кровью. Леопольд вырвал кисть из рук Дитриха и опрокинулся на землю. Тело его неестественно изогнулось, затряслось, заходило в конвульсиях – и Кох принялся кататься по земле. Фриц, Густав и Карл подскочили к нему, Мюллер сел на ноги, Фридрих прижал к земле плечи и левую руку, А Дитрих снова схватил за правую, изувеченную: он один, по-видимому, не боялся к ней прикасаться. Леопольд забился сильнее, отчаянно пытаясь вырваться из их тисков, разбрызгивая изо рта кровь и пену, отчаянно рыча, словно смертельно раненный зверь.       - Лев! Лев, что с тобой? – в панике завопил Густав, похоже, забывший уже об их дурацкой ссоре, - Ну, скажи хоть что-нибудь!       Леопольд исторг из лёгких новый крик, вновь больше похожий на звериный рёв, чем на голос человека.       - Оно… оно меня режет… наконец выговорил он через силу, словно в горле застряло что-то, мешавшее говорить, - Изнутри рвёт… Всю руку… и всё тело… Вообще всё… - Кох снова взревел, тщетно пытаясь высвободиться; из носа его тоже пошла кровь, Оно… оно меня убьёт так, ребята! Сделайте… хоть что-нибудь… Хоть как-нибудь… Не хочу я так, нет, не хочу…       - Так я и думал, - в отчаянье прошептал Дитрих, - Эта дрянь защищается. Не хочет умирать, не хочет хозяина покидать…       На улице стали собираться любопытные. Бюргеры, жадные до новостей и сплетен, особенно до всякого рода жути, обступили их плотным кольцом – но приближаться не решались, видя чудовищно изуродованную руку Леопольда. Фриц догадывался, о чём они сейчас думают – да он и сам думал бы так на их месте.       - Урод… - прошептал кто-то из горожан как бы в подтверждение его мыслей.       - Отродье Хаоса…       - Это Нургла работа, вот как пить дать…       - И где – в столице, в нашем Альтдорфе…       Леопольд в очередной раз закричал и забился в их хватке, словно в западне.       - Ну, что делать-то? – спросил упавшим голосом Фриц, - Карл, ну, ты же у нас шибко умный – так хоть что-нибудь придумай… Только не говори, что хрен его знает…       - А ведь правда же, - неожиданно поднял голову Дитрих, и глаза его загорелись, как прежде, когда ему доводилось говорить о чём-то непостижимом для обычного человека, - Один старый хрен знает – ещё как знает… Кому ж ещё знать, как не ему… Только вот – примет ли?..       - Какой ещё старый хрен, Тзинч бы тебя побрал! – вскинулся на него Фридрих, - Ты чего ещё за бред молоть вздумал, а? И так тошно, а ты ещё…       - Не кипятись ты! – одёрнул его Дитрих, - Есть один такой человечек – он, кажись, знает, что с этим делать. Вот только при его делах…       - Что ещё за человечек? – накинулся на него Мюллер, пытаясь удержать изогнувшегося дугой Леопольда, - Говори ты толком, времени нет! Кто он таков будет – и какие такие дела ему могут помешать человека спасти?       - Ну, он, в некотором роде… нефритовый маг, - нерешительно пробормотал Дитрих, - Специалист по экзотической фауне, в особенности – по мутантам Хаоса. Он может знать, что это за тварь…       - Тьфу ты! – не выдержал Фридрих, - Ты б ещё к Гельту нас отправил, в самом-то деле… Станет этот колдун таким делом заниматься, как же! Да нас и в дом-то его не пустят, если хочешь знать…       - Спокойно, - осадил его Карл, - Он меня знает. И, надеюсь, поможет хоть чем-нибудь. Да и потом – у нас, что, выбор какой-нибудь есть?       Других вариантов, и правда, не было. Фриц не знал, во всяком случае. У одного Карла хоть какая-то идея появилась. Да, что бы они без него делали, если разобраться…       - Давайте, несите уже, - просипел Леопольд куда слабее, чем говорил в прошлый раз, - Я вас прошу… Хоть куда-нибудь – только чтобы оно скорее кончилось. Пожалуйста…       - Слышали, что говорит? – поторопил Дитрих, - Давайте, берём его – и пошли. Можно его на плечи взвалить. Только побыстрее: пока он вроде как брыкаться перестал, но что-то мне подсказывает, что это ненадолго… Вы возьмите, а я впереди пойду – дорогу показывать. Вы уж простите, но я маленький, носильщик из меня никакой, сами понимаете…       - Да это понятно всё, - перебил Карла Густав Мюллер, - Мог бы и не объяснять. Давай, Фриц, подхватили его – и пошли…       - Это куда ещё вы его понесёте? - пробасил один из наблюдателей, нерешительно выступая из толпы вместе с двумя своими товарищами, все трое как на подбор – здоровенные, небритые, с красными рожами – явно из какой-нибудь деревни близ Альтдорфа – и с выражением страха на лицах, - Его в городскую страже надо, дрянь такую. Это ж уродец… Наверное, сектант какой-нибудь. Может, даже этот, как его… Слаанешевец… Извращенец… Поразвелися тут…       - Куда надо мы его понесём, - зло бросил фермеру Фриц, - Иди отсюда подобру-поздорову – а то мы разозлимся, тогда плохо всем будет.       Деревенские отступили назад на несколько шагов; отошли и все остальные зеваки, явно менее решительные. Хотя – вряд ли они так уж сильно испугались…       - Пошли отсюда все! – крикнул Мюллер, вставая с колен и выхватывая засапожный нож, - А то сейчас тут быстро порешим самых умных. Давайте, давайте, хорновы дети – освобождайте дорогу!       Слова Густава – а точнее, не столько они, сколько обнажённый солдатский нож – произвели на толпу прямо-таки колдовское действие. Испуганные наблюдатели расступились: хоть они и легко могли, навалившись всем числом своим, одолеть трёх человек, из которых пока что лишь один держал в руках оружие, каждый горожанин или фермер в отдельности боялся оказаться трупом. Раньше Фридрих был абсолютно уверен в том, что толпа никогда не испугается одного человека с ножом – не говоря уже о том, что она может, наоборот, ещё больше разойтись из-за самонадеянного, хоть и смелого поступка человека вроде Мюллера. Впрочем, толпа-то и не испугалась – испугались люди. У них слишком многое было, слишком многим они дорожили, слишком многое рисковали потерять – и потому слишком сильно боялись за свою жизнь. Да и видели эти бюргеры и деревенщины немного, и нужды не знали никогда – потому и непривычны они к борьбе. А может, это именно здесь, в Рейкланде, так – а где менее спокойно, там и люди более злые…       Дитрих провёл их через спешно расступавшуюся в страхе толпу. Фридрих с Мюллером несли на плечах Леопольда – причём Густав в правой руке для верности всё ещё сжимал засапожный нож. Карл вновь закрыл рукавом чудовищное существо, наполовину слившееся с Кохом – и теперь Леопольд, уже не пытавшийся вырваться и время от времени дававший о себе знать бессвязным неразборчивым бормотанием, со стороны мог показаться просто пьяным в стельку. Фриц не сомневался, что скоро история о мутанте, обильно приукрашенная враньём и домыслами, разнесётся по городу – но ничего особенно опасного в этом пока не видел. Во всяком случае, сейчас думать нужно не об этом, а о том, как доставить Коха к этому нефритовому магу возможно быстрее: кто знает, как может в этой ситуации повести себя паразит. Сказать по правде, Фридриху не по душе пришлась идея Дитриха. Всё-таки, колдунов недолюбливали и боялись как бюргеры, так и солдаты: ведь сила, которой те владели, казалась непостижимой – и, кроме того, по слухам, исходила от самого Хаоса. Отец, правда, уважает Коллегию магов и даже ставит её членов на одну доску с дворянами, независимо от их происхождения. Ну, да отец вообще мало знает о мире за грюнбуржской стеной. А дед знал ещё меньше… Но ведь Карл прав: другого выхода у них пока нет. Скорее всего, конечно, даст им этот маг от ворот поворот – но ведь попробовать-то можно. По крайней мере, затем, чтобы сказать потом самому себе: ну, мы пытались…       Фриц и не заметил, как Дитрих вывел их через мост на южные улицы города, богатые и величественные, совсем не под стать тем, где находилась альтдорфская военная часть. И снова взору их предстали мраморные колонны и ступени: зеленоватые, ослепительно-белые, а иногда и чёрные. Они шли мимо аккуратно подстриженных живых изгородей, мимо стен, выложенных мозаичными рисунками, мимо прудов и фонтанов с кувшинками, огненно-рыжими катайскими карпами и кристально чистой водой. То и дело мимо них проходили разодетые дворяне, бросавшие на четверых солдат презрительные взгляды. Иной раз бродившие по улицам стражники окликали их – но они в спешке проходили мимо, а бойцы гарнизона, не имевшие ни малейшего желания тратить на них своё драгоценное время, шли по своим делам, бросая им вслед потоки грязной ругани.       - Ты, случаем, не в Коллегию саму нас ведёшь? – недоверчиво покосился на Дитриха Густав, - А то что-то мы в ту самую сторону идём, где её шпиль виднеется…       - Да ни в какую такую не в Коллегию, - фыркнул Карл, - Не настолько я дурак, чтоб думать, что там нам хоть кто-то поможет. Оттуда нас точно попрут взашей. Там у всех времени мало. Работают там маги, понимаешь? А работы-то у них побольше, чем у наших хвалёных офицеров… Нет, я вас к нему на дом, можно сказать, веду. Этот человек всё больше дома работает, у него там и оборудование всё, и образцы…       - Вот он нас со своей работой возьмёт, да и пнёт под жопу, - протянул Фриц, - Что тогда делать?       - Ну, попрёт – так попрёт, - ответил Дитрих, - Я тут при чём, в самом-то деле… И, кстати, - добавил он чуть погодя, - Вы уж не говорите ему, как я его за глаза называл – мне под его руководством, может, когда-нибудь работать доведётся. Никакой он вам не старый хрен. Ульрих Шмидт он. Господином Шмидтом называйте его, поняли? Никаких там «фон» у него нет – и на том спасибо. И вообще – ведите себя прилично: он настоящий учёный, как-никак – не то, что я…       - Без тебя бы мы не догадались, - буркнул Фриц,- Давайте побыстрее пойдём, что ли – а то кто знает, сколько Лев ещё спокойный будет…       Он шли ещё с четверть часа, прежде чем Дитрих, наконец, остановился перед довольно высокой, в человеческий рост, изгородью из белого камня, на гребне которой расположилась самая настоящая клумба: длинный изукрашенный деревянный ящик с землёй, откуда свисали виноградные лозы с гроздьями уже потемневших ягод. Да уж, весело, наверное, садовникам, которые здесь работают: каждый раз по лестнице залазить, чтоб полить. Фридрих оглядел арку входа, полукруглые ворота которого были сейчас закрыты: она была из того же материала, что и изгородь, вот только наверху её красовался странный барельеф из зелёного мрамора, представлявший собою три концентрических окружности, из правой части наименьшей из которых, центральной, выходила прямая линия с непонятным углом-выступом на конце – скорее всего, символ Нефритового Ордена Коллегии. У ворот стояла охрана: два человека в неуставной кожаной броне и с цвайхандерами на плечах.       Карл Дитрих без опаски приблизился к одному из стражников. Тот приветливо помахал солдату рукой: похоже, они были знакомы.       - Ну, как служба, Карл? – обратился один из стражей ворот, высокий, как Крюгер, с пышной шевелюрой и довольно-таки добродушным, как показалось Фрицу, лицом, обрамлённым густыми бакенбардами, - Что, уже в печёнках, небось, да?       - Да как тебе сказать… - замялся Дитрих, Потихоньку, скажем так…       - Ну, теперь-то ты понимаешь, - пробаси второй охранник, более серьёзный на вид и широкий в плечах, лысый, как Гельмут, но, в отличие от того, не носивший ни бороды, ни усов, - почему я из карробуржских доппельзольднеров ушёл и в телохранители подался?       - Да уж, Каспар, - невесело усмехнулся Карл, - Уж теперь-то я тебя понимаю хорошо…       Даже сейчас, когда жизнь товарища висела на волоске, Фриц не смог скрыть удивления на лице, услышав слова того, кого Дитрих назвал Каспаром. Бывший карробуржский доппельзольднер теперь работает охранником на службе у какого-то колдуна? Да быть такого не может! Эти элитные бойцы, лучшие из лучших, были на слуху у любого мальчишки, как рейксгвардейцы, рыцари на демигрифах или несокрушимые Сыны Зигмара. Теперь-то, конечно, Фриц уже не был тем мальчишкой, что мечтал стать солдатом Империи – но он всё равно полагал, что уж служба-то в элитной части оплачивается так, что это перекрывает все недостатки имперской военной машины – и потому, если уж кто-то туда попадает, то держится потом за своё место руками и ногами, чтоб не отобрали. А тут – на тебе….       - А ты что думал? – усмехнулся Каспар, заметив, как удивился Фридрих, - В армии, сам знаешь – порядки свои, воровство, муштра… А охранник стоит себе, где надо – ну, или, в крайнем случае, за богачом каким-нибудь хвостом ходит – и всё. А платят за это больше. Потому-то лучшие мечи Империи – они не в армии, нет, они здесь, в наёмниках. А другие сильно богатым и не нужны: денег у них хватает, вот и берут они лучших, да… А весь этот карьерный рост, все эти повышения – да пропади оно пропадом…       - Ну, ладно, - оборвал его Карл, переходя к делу, - Мы тут не просто так пришли, спешить нам нужно: у нас тяжёлый случай, можно сказать, нападения мутанта на человека…       - Мы? – удивился первый доппельзольднера, - Так вы, что же, и всей ватагой своей к колдун нашему собираетесь? И этого, бухого, - он с подозрением покосился на Леопольда, - тоже с собой потащите?       - Это как-то… не по правилам, - подал голос Каспар, - Тебя-то одного мы пропустим, знаем мы тебя – а вот насчёт всех остальных ты с господином Шмидтом договаривайся – ему виднее…       - Да нельзя нам задерживаться, неясно, что ли, тебе сказали? – взъярился Мюллер, - Никакой он у нас не пьяный. Умирает он. Карл говорит, что только этот ваш… Шмидт может что-нибудь сделать с ним.       - Нет уж, - упёрся бывший карробуржский доппельзольднер, - Мы вас не знаем совсем. Нам одобрение господина Шмидта нужно, чтоб вас пустить…       - Одобрение – или что? – вступил в разговор Фридрих, - Что нужно, чтоб вы нас пропустили? Может, договоримся как-нибудь, чтоб и вам, и нам…       - Ну, уж нет, - снова встрял первый доппельзольднер, - Сколько ты нам ни давай, а всё равно своим солдатским кошельком не перекроешь тех потерь, которые мы понесём, если Шмидт потом с нами контракт разорвёт. Тут, знаешь ли, такие деньжищи…       - Ну, слушайте, - в отчаянье запищал Дитрих, - Ну, что вы, в самом-то деле, а… Ну, я ручаюсь за них. За всех троих. Обещаю, что они там ничего такого не вытворят, из-за чего господин Шмидт вас потом может со службы выпереть. Вот на части рвите меня потом, если вру…       Каспар неуверенно покосился на наёмника с бакенбардами. Тот потоптался на месте, помялся и, наконец, через силу выдавил из себя:       - Точно глупостей никаких не вытворите? А то ж смотрите: мы вас потом найдём, если что – и тогда уж мало не покажется.       - Не вытворим… - неуверенно протянул Фридрих, искоса глядя на Леопольда, у которого совсем некстати изо рта снова пошла пена, теперь особо отвратная, зеленоватая какая-то, под цвет паразита.       - Ну, что, как думаешь? – спросил у Каспара другой доппельзольднер, - Впускать – не впускать?       - А, ладно, - махнул рукой лысый мастер меча, - Проходите уж, так и быть. На твоё слово, Карл, положимся. Но учтите все: если нам потом из-за вас нагоняй будет, то устроим вам такое…       - Да слышали мы уже, - нетерпеливо перебил Каспара Мюллер, - Пошли, времени нет.       - А он где, кстати, есть, не подскажете? – напоследок спросил Дитрих охранников, - А то сад большой, искать долго.       - С утра в зверинце возился, - ответил тот наёмник, имени которого Фриц не знал, - До сих пор, наверное, там работает. Уж и не знаю, что там можно целый день делать…       - Ага, спасибо, - торопливо поблагодарил его Дитрих, в то время как Каспар открывал небольшую деревянную калитку в воротах, - Пошли мы. Ничего вам за нас не будет, вы не беспокойтесь…       - Да, хотелось бы верить, - проворчал Каспар, пропуская их в сад, - Хотелось бы верить…       Когда они с Мюллером, таща на себе Леопольда, вошли следом за Карлом во двор, Фридриху в глаза сразу бросилось разительное отличие сада господина Шмидта от тех, что они видели за другими изгородями, бывшими пониже, но побогаче этой. Обычно сады дворян в Альтдорфе являли собой хитроумные переплетения мощённых белым булыжником дорожек, обрамлённых аккуратными ухоженными клумбами и сходившихся, как правило, к небольшой площади перед парадным входом в дом, где располагался фонтан, пруд, мраморный бюст основателя семейства или ещё что-нибудь в этом роде. Здесь же всё было по-другому. Они вчетвером словно бы оказались в дебрях какого-то неведомого леса. Впечатление, правда, несколько портила дорожка, такая же, как и в других дворах: здесь колдун, похоже, решил не изменять традициям. Вот только дорожку эту с обеих сторон охватывали словно две исполинские зелёные лапы, самые настоящие заросли высотой в человеческий рост, а местами и того больше. Сначала Фридриху попадались всё больше здешние, знакомые ему растения: сирень была, багульник, ежевика всякая, вороний глаз, подорожник, какие-то кустики, подозрительно смахивавшие на волчье лыко – впрочем, в этом деле Фриц был, в отличие от Дитриха, отнюдь не специалист – деревья: карликовые и не очень, хвойные и лиственные. Но потом Карл на развилке дорожки неожиданно свернул налево, провёл их мимо прудика, берега которого заросли непролазным камышом – и они вошли под своды громадной оранжереи, изнутри которой буквально несло невыносимым жаром и влагой. И вот тут началось… Странные деревья с перекрученными, на манер штопора, стволами и маленькими мясистыми листьями, толстые тёмно-зелёные лианы, их оплетающие, чудные растения, листья которых заканчивались маленькими кувшинчиками, какой-то ещё более странный цветок, здоровенный, в метр диаметром, с четырьмя пупырчатыми листьями ярко-синего цвета… А когда на первый взгляд нормальное растение, украшенное фиолетовыми цветами вроде знакомых Фрицу ирисов, едва заметно шевельнулось при их приближении, он не выдержал и, несмотря на то, что ситуация совсем не располагала к праздным разговорам, спросил у Дитриха:       - Это ж откуда он всё это набрал, а, Карл? Это, что, тоже мутанты, что ли?       - Нет, это не мутанты, - развеял его опасения Дитрих, - Это люстрийская флора. Растения, то есть, родом из Люстрии – из северной её части, в основном…       - А Люстрия – это где? – чувствуя себя полным идиотом, спросил Фридрих.       - Люстрия – это далеко. За Великим Океаном, к юго-западу от Империи. Дальше Ултуана, родины эльфов…       - Там ящеролюды живут, - проворчал Мюллер, не сбавляя шагу, - Ну, я такое слышал, по крайней мере – а там уж кто его знает, как оно на самом деле всё…       - Правильно ты слышал, - сказал Дитрих удивлённо, по-видимому, не ожидавший от Густава подобных познаний в фауне далёкой и непонятной Люстрии, - Там много кто живёт. Только мало кто из них любит, когда в его владения чужаки припираются, ясное дело. Но, между прочим, кое-чего в этой оранжерее я не припомню. Вот это чудо, например, - Он указал на вполне безобидные с виду растения с огненно-рыжими цветами, росшие прямо на коре одного из кручёных деревьев, - Его точно не было, я бы запомнил. Видать, ещё одна экспедиция в Люстрию была – там и прихватили…       - Да уж, - вздохнул Фриц, - Что-то я уже и представить боюсь, что такое может у него в зверинце этом жить, если даже в теплице растения такие… не в меру живые. Ну, некоторые, по крайней мере…       - В зверинце-то как раз почти никого и нет, - обнадёжил его Дитрих, - Там у него только одно животное и сидит. Норскийский ледяной волк. Вернее, волчица. Старая уже, как не знаю кто. Когда я к Шмидту в первый раз пришёл, помню, она уже там была, а после этого ж прошло, поди, без малого лет десять.       - Я слышал, они злые жутко, эти ледяные волки, - вновь вклинился Мюллер, - Правда это?       - Может, когда-то и была она злая, - неопределённо махнул рукой Карл, - а теперь она просто старая – и всё тут. Если вообще ещё живая, - добавил он чуть погодя.       Фриц не знал, зачем они так вот разговаривали, когда у всех, включая Дитрих, лежала на плечах тяжким грузом жизнь поражённого паразитом товарища, их Леопольда Коха, со всеми его причудами, привязанностями, недостатками и стремлениями. Да, у них на плечах лежала жизнь человеческая – но, возможно, именно поэтому и хотелось Фридриху сейчас куда-нибудь деть эту свою избыточную серьёзность. А то ж ведь если напрячься ещё сильнее – проку точно больше не будет, только вред один. Слишком мягкое меняет свою форму под действием чуждой силы – ну, а слишком твёрдое так и вовсе ломается. Здесь важен баланс. Они и так идут настолько быстро, насколько могут: с Кохом на плечах особо не побегаешь, он никогда мелюзгой не был…       Наконец они вышли из-под сводов оранжереи, снова очутившись на свободном чистом летнем воздухе, который после теплицы казался и не душным вовсе. Люстрийские растения вновь сменились более привычными, рейкландскими, и Фриц несказанно обрадовался этому: в глазах у него уже начинало рябить от пёстрых оттенков и самых разнообразных форм тропических растений. Дитрих снова свернул – на сей раз, совсем уж куда-то в самую чащу, где лозы дикого винограда, вившегося по стволам других растений, сплетались над головой, образуя этакий зелёный коридор, освещённый мягким и тусклым светом.       Через некоторое время – Фридрих, как бы ни пытался, не сумел бы определить, какое именно – живой коридор упёрся в стену здания, к которому вела массивная дубовая дверь, запиравшаяся на два амбарных замка – но сейчас, по-видимому, закрытая лишь изнутри на засов. Строение, очевидно, было одноэтажным, иначе они увидели бы его, возвышающееся над стеной, ещё будучи на улице – но вот о площади его Фриц судить не мог: мешали заросли.       - Ну, вот и зверинец, - сказал Дитрих, - Пришли мы.       Они подошли к зданию, и Фридрих услышал доносившиеся изнутри звуки: то удары, словно бы о прутья железной решётки, то топот, а то и вовсе какое-то шипение, пусть негромкое, но такое, что кровь от него моментально стыла в жилах. Карл, похоже, тоже немало озадаченный, приблизился к двери и осторожно постучал. Они подождали – ответа не последовало, только странные звуки продолжали доноситься из зверинца. Дитрих постучал снова – на сей раз сильнее, так, как и надо было стучать с самого начала. Внутри кто-то завозился, забурчал нечто невразумительное, затем что-то металлическое с оглушительным звоном грохнулось на пол, и чей-то голос, густой такой, но не слишком низкий, осведомился:       - Ну, кто ещё там? Вам, что, не говорили, что я занят? Да-да я, к вашему сведению, в первую очередь учёный, а никак не торговец. Если вам угодно что-либо купить – пожалуйста, но только не сегодня. Сегодня я… работаю.       - Это я, Карл, - поспешно затараторил Дитрих, - Впустите, господин Шмидт, ради Зигмара, тут такое дело…       - А, это ты, Карл? – раздался из-за двери удивлённый голос мага, - Так бы сразу и сказал, а то ж я думаю: опять покупатели да просители… Вот заладили: то нет никого, а то вдруг раз – и валят, валят…       Тихо скрипнул засов, дверь отворилась, и в проёме Фриц увидел, наверное, самого странного человека, которого ему только доводилось встречать. Это, что же, и есть колдун? Нет, не может быть. В голове у Фридриха прочно засели с детства два образа мага: один – дряхлый, согбенный старец с белой бородой до пояса, в плаще и остроконечной шляпе, обязательно при посохе, а другой – помоложе, бледный, с чёрной конической бородкой, полностью лысый и тоже обязательно с посохом. А этот… Нет, посох у него тоже был, только какой-то корявый, напоминавший самый обычный дрын, разве что со странным жёлто-зелёным камнем на конце - вероятно, нефритом. Ну, посох-то ещё ладно, куда ни шло, а вот сам маг… Только взглянув на него, Фриц понял, что не может определить, сколько ему лет. То есть он вроде бы и старый, а вроде бы и не очень, вроде бы на вид ему можно лет пятьдесят дать, а вроде бы и старше он намного… или ненамного? Ульрих Шмидт был человеком невысокого роста, примерно такого же, как и Фриц – вот только гораздо шире его. Фридрих почему-то никогда не думал, что колдун вообще может быть толстым. По сказкам, слышанным в детстве, он представлял себе магов этакими сверхлюдьми, словно бы источающими мощь и окружёнными ореолом какой-то тайны. Но господин Шмидт либо не слушал в детстве сказок, либо просто плевать хотел на то, что о нём подумают простые люди. А вот покушать он любил, это было видно с первого взгляда. Такому брюху, как у этого Шмидта, подумал Фриц, любой чиновник из грюнбуржской ратуши позавидовал бы. Избыточный вес явно сильно мешал колдуну: говорил Шмидт с одышкой, передвигался вразвалочку, не спеша, словно старый медведь. Лицо нефритового мага украшала окладистая светлая борода – пусть и не до пояса, зато пышная – а русые волосы заплетены были в короткую косичку на затылке. Объёмистые, как у хомяка, щёки складками спускались чуть ли не до короткой шеи, и этого никакая борода не могла скрыть. А ещё выделялись глаза: зелёные, с какой-то слабой желтизной, цветом походившие на тот же самый нефрит. Было в них какое-то любопытство, совсем как у Дитриха – вот только сейчас оно почти затерялось на фоне изумления, с которым господин Шмидт оглядывал их четверых.       - Э-э-э… Карл… - протянул маг нерешительно, - Я думал, ты один… Ну, как и всегда…       - Не один я, господин Шмидт, не один. Тут, понимаете, такое дело… Как раз по вашей части. С мутантами, стало быть, связанное…       В глазах нефритового мага загорелся знакомый огонёк: такой Фрицу частенько доводилось видеть у Карла, когда заходила речь о всяких там зверолюдах, скавенах, варп-камнях и прочей гадости. Да уж, одного сапога пара, видать, они с Дитрихом… Впрочем, это и к лучшему. Может, договориться легче будет.       - С мутантами, говоришь… - с нескрываемым интересом прошипел заговорщически господин Шмидт, - Любопытно, любопытно… Ну, что ж тогда, друзья мои, пожалуйте внутрь, в зверинец, там и поведаете мне о мутантах. А тебе, Карл, я хотел ещё кое-кого показать, ты таких ещё никогда не видел.       - Это всё хорошо, конечно, господин Шмидт, - торопливо заговорил Дитрих, - только, пожалуй, лучше начать всё-таки с проблемы: дело такое, терпеть не может. Вон, видите, бедолага…       - Эх, ну, что опять за спешка… - пропыхтел Шмидт, пропуская их внутрь, - И куда вы, молодые, вечно так спешите, вот не люблю я это…       -Да товарищ-то наш… - рискнул заговорить Фриц, занося вместе с Мюллером Леопольда в зверинец, - У него на руке… или в руке… одна дрянь сидит. Прямо и не знаем, что с ней делать, совсем погубит беднягу…       Они оказались в небольшой комнатушке, тёмной, с одним маленьким окошком, расположенным как раз над дверью и пропускавшим тусклый зеленоватый свет. Комнатка больше всего напоминала хранилище всякого хлама, где было место в лучшем случае прислуги, но никак не мага: прямо на земляном полу её валялись в беспорядке бочки, кадки, закрытые ящики, горшки с каким-то тёмным, подозрительно пахнущим содержимым, ножи, лопаты, грабли и тому подобное. С потолка свисали куски вяленого мяса, сушёная рыба, связки чьих-то зубов и когтей, а в углу стоял массивный старый шкаф, на который сверху взгромоздился желтовато-белого цвета череп, здоровенный, размером, наверное, с полчеловека, немного напоминавший змеиный.       - Наггаротская гидра, - поясни колдун, проследив за взглядом Фридриха, - Когда-то это была одна из семи её голов. Помню, выкупил за страшную сумму у командира Мариенбуржского гарнизона, который отразил атаку чёрного ковчега друкаев…       - Господин Шмидт, - бесцеремонно прервал мага Густав, и Фридрих мысленно поблагодарил Мюллера за то, что ему не пришлось вмешиваться снова, - Время дорого.       - Ах, да, да, да… - затараторил господин Шмидт, зачем-то осматривая комнату, - Надо б его хотя бы куда-нибудь положить, что ли…       Колдун бросился к особо высокой груде всякого хлама и стал разгребать её, безо всякого почтения отбрасывая в сторону всё, кроме горшков, осторожно отставляемых в сторону один за другим. Прошло совсем немного времени, и Ульрих Шмидт откопал нечто, весьма напоминавшее кровать – во всяком случае, когда-то оно, определённо, ею было. Даже сейчас ещё угадывались спинка из чёрного дерева, выполненная в виде переплетающихся между собой лоз какого-то растения, смахивавшего на горох, и замысловато изогнутые ножки – правда, на этом сходство с кроватью и кончалось. Должно быть, когда-то эта вещь стоила баснословные деньги – а теперь вот пылилась в загашнике у чудаковатого колдуна, никому не нужная и ни на что уже не годная.       - Ну, давайте, кладите сюда беднягу вашего, - сказал, указывая на ложе, господин Шмидт, - Сейчас я посмотрю, что там у него такое… Ходить никуда не хочу, тут прямо и гляну… Надо бы только ещё что-то такое взять, чтобы прощупать… Где там оно у него есть…       Фридрих с Густавом, уже изрядно уставшие, положили Леопольда на кровать и отошли в сторону, освободив место для нефритового мага.       - Там, на правой руке у него, - поспешил прибавить Фриц, увидев замешательство колдуна, по-видимому, не понимавшего ещё, где это они увидели мутанта, - Рукав заверните только…       Господин Шмидт взял Леопольда за кисть правой руки и закатил рукав, обнажив ужасную мешанину зелёной слизи и кожаных пузырей, неистово, хоть и с меньшей уже частотой, пульсировавших. Почему-то Фридрих ждал, что чародей, как и любой аристократ, сразу ж отвернётся, отдёрнет руку, увидев ту отвратную картину, которую представляло собой предплечье Леопольда. Но этого не произошло. Напротив, маг, казалось, ещё больше приблизил своё лицо к поражённой руке Коха, разглядывая её с искренним интересом и то и дело цокая языком. Чуть погодя, Шмидт подошёл к шкафу, открыл его – тот, хоть и выглядел как платяной, внутри, словно буфет, был разделён на полки, на которых в изобилии стояли пузатые склянки с разноцветными жидкостями, странные железные инструменты и причудливые стеклянные приборы, как-то по-особенному преломлявшие свет – и вынул нечто вроде длинной тонкой палочки с заострённым и чуть загнутым концом, похоже, сделанное из серебра.       - Так, ну, на худой конец пойдёт и такое дело… - проворчал нефритовый маг, - Какая разница-то… Вот интересно только – на какой он стадии…       Господин Шмидт вновь склонился над всё ещё лежавшим без сознания Кохом и принялся осторожно надавливать своей иглой-крюком на разбухшие пузыри, оказавшиеся на удивление твёрдыми и плотными.       - А вы точно знаете, что делаете? – с недоверием спросил чародея Мюллер, - А то я вот так надавил на пару пузырей случайно – а они возьми, да и лопни, и слизь из них эта зелёная потекла…       - Знаю я, что делаю! – резко одёрнул Густава господин Шмидт, - Во всяком случае, уж побольше тебя, это точно. Раз лопнули – значит, не так давил… И вообще: кто тебя просил туда лезть своими граблями?       - Я случайно, говорю ж вам, я вообще не знал, что у него так такое вот… - оправдывался Мюллер.       Но колдун уже не слушал Густава. Теперь он, стоя на коленях над жертвой паразита, тихим и монотонным голосом читал какую-то тарабарщину.       - Господин Шмидт, - осторожно вмешался Дитрих, - Может, лучше его в дом занести? Там же у вас всё оборудование, лаборатория там: не то, что здесь, в кладовке этой, в зверинце…       - Нет уж, - отрезал маг жизни, отрываясь от своего песнопения, - И без оборудования справлюсь. Я маг или кто, в конце-то концов… Ни к чему тут оборудование. Оборудование… потом будет – а пока надо его стабилизировать. Это времени много не займёт… И вообще, Карл – пойди лучше да покажи моим гостям животных. Да, а мне надо остаться одному. Не такое уж это простое дело, как ты думаешь: колдовать…       - Конечно, конечно… - смутился Дитрих, - Не буду мешать, господин Шмидт, - И он поспешил к другой дубовой двери, находившейся напротив входа в зверинец, - Фриц, Густав, идите за мной, сейчас я вам покажу… С Леопольдом всё в порядке будет, можете не беспокоиться. Господин Шмидт своё дело знает…       Фридрих с Мюллером направились вслед за Карлом во внутреннюю часть зверинца, оставив нефритового мага наедине с их несчастным товарищем. Хотя Дитрих и обнадёжил Фрица, заверив его, что всё будет в порядке, у того всё никак не могли вылететь из головы мыли о Кохе. Ну, а вдруг Мюллер, сам того не желая, повредил в этой бессмысленной драке какую-то особо важную часть той твари – и началось что-то такое, чего даже этот Шмидт не сможет побороть? Вдруг колдун и не знает ничего об этом паразите – и что с ним делать надо, тоже не знает, просто виду не подаёт? Может, выйдет потом маг к ним, да и скажет: вы, мол, извините, но сделать ничего нельзя было: слишком сильно мутант в товарища вашего вцепился – и теперь отошёл тот в царство Морра, мир праху его…       Фриц попытался было отогнать назойливые мысли, но они не хотели уходить вот так вот, запросто. Отчаянно цеплялись они когтями за его разум, не желая выметаться из головы. Ну, а что, если, действительно, всё так и будет? Или ещё хуже: скажет маг, что-де Леопольда-то вылечить можно – но только за сумму соответствующую… Оно-то, конечно, Дитрих знаком с ним, да – но всё же… Может деньги потребовать он? Может. А уж если потребует – то такие, что им втроём и за год не наскрести это точно…       Вслед за Карлом Дитрихом вошли они в узкий и короткий каменный коридор, освещённый небольшой масляной лампой на потолке. В каждой из стен по бокам коридора было по дверному проёму – но на дверях, таких же тяжёлых и громоздких, как и первые две, в этот раз висело по массивному амбарному замку. Впрочем, Карл даже и не посмотрел на них: он повёл своих товарищей дальше, в конец коридора, к железной решётке, закрывавшей проход.       - Да уж, ну и устроился этот твой колдун, - хмыкнул Фридрих, - Ишь, решёток понаставил, как будто у него там невесть что важное…       - Так ведь это чтоб не убежали, - сказал Дитрих, - Тем более что в зверинце-то, похоже, и правда, прибавление. Вот, звуки эти слышите? Кажись, знаю я, что это за тварюга такая…       И правда, шум, который они впервые услышали ещё у входа в здание, с каждым шагом становился сильнее. Теперь уже сомнений быть не могло: какое-то существо билось о железные прутья решётки, раз за разом набрасываясь на неё, периодически кусая металл и издавая довольно громкое шелестящее шипение. Да уж, тут волком и не пахнет…       Дитрих опустил вделанный в стену рычаг, загрохотал неведомый механизм, заскрипели шестерёнки, и решётка перед ними подалась вверх, открыв проход дальше. Карл прошёл в проём, пригибаясь, чтобы не зацепиться головой за острые концы прутьев решётки, не спрятавшиеся до конца в щель в потолке. Фридрих с Густавом последовали за ним.       Они оказались в просторном помещении, тоже освещённом крайне слабо – но теперь хотя бы не фонарным, а солнечным, светом, лившимся в крохотные зарешёченные окошки под самым потолком. По обе стороны тянулось по ряду толстых железных прутьев, похоже, глубоко вкопанных прямо в земляной пол одним концом и закреплённых наверху другим. Был здесь и один поперечный ряд прутьев, прерывавшийся лишь непосредственно в центральном проходе. Таким образом, всё помещение делилось на четыре больших вольера – вот только два из них сейчас пустовали. Норскийская волчица, вопреки опасениям Дитриха, до сих пор не померла: она лежала в ближней левой клетке, громадная, могучая, совсем не похожая на старого зверя. Шерсть у ледяной волчицы была голубовато-белой, под цвет не слишком тонкого льда на озере зимою. Глаза зверя, лишённые зрачков, смотрели, казалось, на всех на них сразу – и ни на кого по отдельности. То, что в зверинце появилось сразу три человека, двух из которых она видела впервые в жизни, волчицу, казалось, практически не интересовало. Зверюга лишь ненадолго подняла голову и повернула в их сторону, чтобы затем снова положить её на свои огромные лапы, высунув язык и тяжело дыша: очевидно, ей здесь было ещё жарче, чем людям. Фридрих осторожно приблизился к прутьям вольера, чтобы получше рассмотреть волчицу – и вдруг почувствовал, что вокруг стало заметно холоднее: то ли колдовство нефритового мага делало температуру воздуха вблизи клетки более приемлемой для уроженки далёкой Норски, то ли сама волчица каким-то образом охлаждала окружающий воздух. Фриц слышал от деда байки о том, что ледяной волк-де не зря зовётся ледяным, что он, если захочет, может и человека заморозить… Ну, что ж, возможно, в какой-то степени это и правда была. В ледышку-то, скорее всего, не превратит, но вот обморожение вызвать – может быть, у неё и получится… Только вот сейчас холод этот волчице всё равно почти не помогает. Здесь не Норска тебе, как-никак… Фридриху стало даже жаль волчицу. Тяжело ей, видать, так. Сидишь вот тут целыми днями, сидишь: ни наружу выйти, ни загрызть никого… Да и других волков тут нет. Ну, хоть воевать не заставляют – и то хорошо. Еда есть, питьё есть, дом… ну, можно считать, тоже есть. А что ещё надо-то? Да что-то же, видать, надо. Даже волку, хоть он и не раздалбывает городов ракетами почём зря.       Поглядев на зверя, Фридрих устремил свой взор к дальним клеткам – и в одной из них, в правой, увидел ещё одно существо, совсем другое, не только ничуть не напоминавшее волчицу, но и бывшее в некотором роде полной её противоположностью. Оно словно бы вообще не имело возможности усидеть на месте, с огромной скоростью бегая по вольеру от стены к стене и то и дело бросаясь всем своим телом на железные прутья. Зеленовато-серое, с длинным хвостом, уравновешивающим голову – больше Фриц не мог разобрать ничего: давали о себе знать расстояние до дальнего вольера и тусклое освещение зверинца наряду с тем обстоятельством, что существо постоянно находилось в движении. Одно лишь Фридрих понял сразу: он никогда ещё раньше даже не слышал о таких тварях. Видать, откуда-то совсем уж издалека привезли это существо господину Шмидту. Может, из той самой Люстрии, куда, если догадки Дитриха верны, была совершена ещё одна экспедиция.       - Слышь, Карл, - снова чувствуя себя последним невеждой, обратился Фриц к любителю живой природы, - Это чего такое, ты, случаем, не знаешь?       - Это хладнокровный, - ответил Дитрих, - Как я и предполагал, впрочем. Глупое название, правда: ни в коем разе эта тварюга не холоднокровная. У неё, как и у нас с тобой, температура крови постоянная… Они родом из люстрийских джунглей, но сейчас заселили и Наггарот почти полностью – а, если б холоднокровными были, не смогли бы выжить в тех тундрах да пустынях ледяных. В общем-то… Ну, да что я это тебе, в самом деле, это всё рассказываю: всё равно тебе это ни о чём не говорит. У нас таких нет… Это только ящеролюды да тёмные эльфы их вместо лошадей используют. Не знаю, правда, насколько эффективно, но в бою я бы с таким встретиться никому не пожелал. Вон, видите, как об решётку бьётся – и хоть бы хны…       - А он её, случаем, не может раздолбать в один прекрасный день? – недоверчиво спросил Мюллер, - Вишь, какой упрямый, возьмёт, да и сломает когда-нибудь – и всё, и крышка тогда твоему колдуну. А потом может же и на улицу вылезти…       - Не думаю, что тут из всей защиты одна только стена из прутьев, - обнадёжил его Дитрих, - Наверняка господин Шмидт ещё что-то такое наколдовал в навесок – он в этом мастер, можете мне поверить.       Карл направился к вольеру с метавшимся внутри хладнокровным; Фриц с Мюллером, хоть и побаиваясь, последовали за ним.       - Он тут, думаю, ещё совсем недавно, - продолжал Дитрих, - Насколько я знаю, хладнокровные – животные умные. В конце концов, он поймёт, что нет толку головой о прутья биться – и оставит попытки вырваться. Смирится со своей участью, так сказать… Тем более, что здесь ему вообще-то неплохо живётся.       Фриц подошёл к клетке, чтобы получше рассмотреть хладнокровного, так и продолжавшего метаться по своей камере взад и вперёд. В длину ящер имел метра четыре, если не больше, в высоту достигал человеческого роста. Двигался он изящно, скорее как птица, чем как рептилия, а резкими движениями головы, сидевшей на довольно-таки длинной и тонкой шее, так и вовсе напомнил Фридриху курицу. Заметив людей, существо остановилось, повернуло свою удлинённую морду и уставилось на них горящими жёлтыми глазами с вертикальными зрачками. От взгляда этих глаз Фридриху, несмотря на все заверения Дитриха, сделалось не по себе. Наверное, так чувствует себя жертва, когда на неё смотрит хищник. С волчицей было не то, ей уже всё равно – а вот этот заинтересовался… Ящер молниеносно прыгнул на решётку, врезавшись в неё, казалось, с удвоенной силой, отчего прутья снова задрожали и зазвенели. Фридрих заметил на мощных задних лапах хладнокровного по громадному серповидно изогнутому когтю. Наверное, если бы их не разделяла преграда, кто-то из них троих уже точно был бы не жилец… Более короткими передними лапами ящер уцепился за прутья и рванул решётку на себя – но та выдержала эту атаку, как и все прошлые, каким-то чудом устояв на месте. Магией, поправил себя Фридрих. Магией, а не чудом. Она здесь повсюду…       Так бродили они в тревожном ожидании от волчицы к ящеру, от ящера к волчице – но что-то такое тяжёлое, грузное, сидевшее на Фрице сверху, не давало ему полноценно думать и наблюдать. Из головы всё не шла та отвратная зелёная тварь, вросшая своими не то щупальцами, не то корнями, в руку Коха. Да, Дитрих успокоил их, заверил в том, что их товарищ в надёжных руках. Но вот только знает ли он это наверняка – или просто надеется на то, что такой колдун, как этот Шмидт, сможет что-нибудь сделать? Почему-то у Фридриха никак не шла из головы мысль о том, что не всё так просто, как кажется на первый взгляд, что есть здесь какой-то подвох, странный такой, извращённый, скрытый ото всех – такой, о котором даже Карл не подозревает. Но ведь нельзя же во всех вокруг видеть только врагов да ханыг, в самом-то деле…Есть ведь в Империи и вполне нормальные люди – причём их немало. Может, и этот нефритовый маг, действительно, хочет лишь помочь им?       Фридрих не мог сказать, сколько они так прождали. Когда с нетерпением ждёшь чего-то, то и дело с опаской поглядывая вперёд, в неизвестность, пытаясь угадать, что же таится там, во мраке, время идёт как-то по-другому. Может, час прошёл… А может, и два… Фриц потерял счёт времени – он просто ждал, пытаясь хотя бы надеяться на лучшее, раз уж сами они ничего не могут изменить. Ну, а что ещё оставалось делать?       Фриц вздрогнул, погружённый в свои мрачные мысли, когда вновь заскрипела дверь, которая вела в коридор, к поднятой теперь решётке – и в проёме показался освещённый тусклым солнечным светом нефритовый маг. Почти одновременно они втроём бросились к господину Шмидту, засыпая его вопросами:       - Ну, как он?       - Удалось хоть что-нибудь сделать? Где он есть-то, господин Шмидт? Ему уже лучше?       - Не всё сразу, ребята, - пропыхтел колдун, - А то запутаюсь. Да уж, интересный случай, интересный, ничего не скажешь – но, в общем-то, и не такой, чтобы уж из ряда вон… Не бойтесь, приятеля вашего я стабилизировал. Он… спит – во всяком случае, вернее всего будет называть это именно так. И лучше пока его не трогать. То состояние, в котором он находится сейчас, очень легко разрушить – а это, в свою очередь, чревато крайне нежелательными, хоть и, бесспорно, любопытными, последствиями.       - Но… он хоть поправится-то? – всё ещё тревожась за Леопольда, спросил Фриц, - Сколько на это времени нужно? Мы уж как-нибудь ему увольнительную выхлопочем, если придётся долго лежать – пусть отходит, выздоравливает…       - Я думаю, часов через пять ваш товарищ уже встанет на ноги и сможет продолжить свою службу. Но… не всё так просто. Я помог его организму вернуться в приемлемое состояние – вот только приемлемое не значит нормальное. Патология осталась. Паразит всё ещё является частью его организма – и, раз нечто, уж не знаю, что, перевело его в такое возбуждённое состояние – значит, он, скорее всего, вскоре снова даст о себе знать – причём, возможно, гораздо раньше, чем мы думаем.       - Но… - подал голос Дитрих, - можно ведь что-то сделать, господин, Шмидт? Вы ведь знаете, что это за тварь у него на руке, правда?       - Я-то знаю, - подтвердил нефритовый маг, - Хоть и вижу впервые. Другое дело, что странно было столкнуться с этим паразитом здесь, в Альтдорфе. Никто не знает точно, где они впервые появились – ясно лишь, что они, по всей видимости, произошли от грибов, которые мутировали под воздействием варп-камня. Спора паразита врастает хозяину под кожу – и затем чужеродный организм сливается с носителем, становится частью его – что в конечном итоге, как правило, приводит к гибели жертвы… Уничтожить его, конечно, можно. Вот только…       Ну, вот, подумал Фриц, с этого и надо было начинать. Вылечить-то, ребята, можно – вот только вы этого себе в жизни не сможете позволить. Услуги мага, поди, дорого стоят – и тут уж никакие знакомства тебе не помогут. Да, вот этого и надо было ожидать…       - Оборудования, ребята, нет у меня нужного. И даже не оборудования – а так, скорее компонента. Тут ведь дело серьёзное: с тем, что у меня есть, я с паразитом не справлюсь, а если и справлюсь – так может калекой остаться друг ваш на всю жизнь… Да… Тут надо, как говориться, клин клином – и только так…       - Так и что же? – начал терять терпение Фриц, - Говорите толком, что нужно-то? Мы достанем уж как-нибудь, не сомневайтесь…       - Варп-камень.       

***

      - Ну, что, господа, я смотрю, вы тут без меня веселились, как могли, даром времени не теряли… Как это непохоже, в самом-то деле, на Государственный Совет… Я даже готов поспорить, что знаю, кому из вас принадлежит инициатива столь решительных действий на благо Империи. Что ж, похвально, похвально…       Император Карл Франц, князь Альтдорфский и курфюрст Рейкландский, в кои-то веки сидел в стоявшем во главе стола красном кресле с золочёными подлокотниками, почтив Государственный Совет своим присутствием. Голос его, мощный, глубокий, гремевший сталью и властью – голос человека, привыкшего распоряжаться, приказывать, вершить судьбы тысяч людей, голос истинного правителя Империи – разносился по залу собраний, заглушая все остальные звуки. Вот человек, которому он, Фолькмар Мрачный Лик, поклялся служить – и будет служить верой и правдой до самой смерти своей; благо Карл Франц – единственный, кто действительно достоин этого. Если кто-то и сможет вернуть порядок в Империю и остановить вторжение Хаоса, буде оно, всё же, случится – то это он, Император. Тот, за которым пойдут. Тот, кто может вести за собой. Тот, кто знает дорогу…       - Итак, - продолжал Карл Франц, оглядывая членов Совета своими серыми железными глазами, - Стало быть, Грюнбург захвачен. Сепаратисты потерпели первое поражение – и в этом надо видеть заслугу Государственного Совета. Не ожидал, господа, не ожидал я от вас столь решительных действий, право же… Ну, что же, видит Зигмар, Совет меняется к лучшему. Это не может не радовать.       Министры дружно закивали головами, заулыбались, рассыпаясь в изъявлениях благодарности – пожалуй, все, кроме молодого фон Вельвена. Министр внешней политики, в отличие от остальных, держался гордо, с достоинством приняв похвалу Императора. Да уж, подумал Фолькмар, это, в самом деле, достойная смена для нынешнего поколения государственных деятелей. Во всяком случае, лучше уж точно нет. Вот уйдёт он, Фолькмар фон Хинденштерн, уйдёт Курт Хельборг – и надежда будет только на таких, как фон Вельвен-младший. Есть ещё, конечно, Бальтазар Гельт – но этот скрывает слишком уж много секретов, начиная с того, кем был тот человек, который стал учить его тайному знанию, и заканчивая тем, почему он на самом деле носит золотую маску – и что за ней скрывается… А в одиночку Император долго не протянет. Даже ему нужны сторонники при дворе – а иначе нельзя, иначе кто-нибудь, да умудрится сбросить его с престола. Трон мечтают занять многие – не только Борис Хитрый, который и так у всех на слуху.       Великий Теогонист оглядел членов Государственного Совета, остановив взгляд на рейксмаршала Хельборге. Курт держался молодцом, внимая каждому слову Императора, хоть и выглядел неважно: бледный, словно полотно, с перебинтованной левой рукой и белой повязкой на голове. Хельборг посещал все заседания Совета, на каких только мог присутствовать, и только крайне серьёзное ранение или особо важное задание вроде командования освободительной армией способны были заставить его пропустить очередное совещание. Сейчас рейксмаршал, судя по всему, чувствовал себя просто отвратительно, и Фолькмар ничуть не удивился бы, свались Хельборг в обморок прямо во время речи Императора. Помнится, один раз такое уже случилось – сразу после похода на скелингов, одно из норскийских племён – где Курт тоже получил ранение. Нет, молодец он, конечно – но разве можно так собой рисковать? Подавать пример простым солдатам – это прекрасно, никто не спорит – но ведь так же можно и к Морру отправиться прежде времени. А Хельборгу нельзя, он нужен Империи – и тому делу, которое некогда начал великий Зигмар. Рейксмаршал не имеет права умирать так скоро – как, впрочем, и он, Великий Теогонист. Нет, ставки в этой игре уже слишком высоки, чтобы они все могли позволить себе быть настолько опрометчивыми. Сейчас нельзя лезть на рожон, нельзя. Пусть уж лучше погибнет ещё тысяча-другая простых солдат, чем один такой человек. Гибель его, Фолькмара фон Хинденштерна, Курта Хельборга или, не приведи Зигмар, самого Карла Франца будет означать катастрофу для всей Империи. Гибель нескольких отрядов имперских бойцов не изменить ничего. Да, такова она, жестокая реальность. Никуда ты от неё не денешься. На войне никто отдельно не считает убитых, тяжело раненных и без вести пропавших: зачем это нужно? Важно лишь, сколько ещё осталось тех, кто способен отдать свои жизни ради победы Империи. А убитых да пропавших бесследно можно и потом придумать – если будет, кому, конечно…       - Итак, - продолжал Карл Франц, тоже переводя взгляд с одного члена Совета на другого, словно надеясь в глазах каждого из политиков прочесть его мысли – но Фолькмар знал, что это едва ли возможно даже для такого человека, как Император: ведь здесь слишком уж хорошо умеет скрывать свои истинные чувства, - Рейксмаршал Хельборг, который командовал армией, что взяла Грюнбург, оправился от ран и снова может присутствовать на заседаниях Государственного Совета – так же, как и я. Я передам слово господину Хельборгу и попрошу его более подробно осветить нынешний состав объединённой армии: ведь вскоре нам предстоит вновь пустить её в дело, дабы закрепить наши успехи в борьбе с сепаратистами. Прошу, господин рейксмаршал…       - Ваше Величество, - начал Хельборг, - обстановка на данный момент следующая. Армия всё ещё боеспособна, хотя и потеряла часть личного состава в битве за Грюнбург…       Курт Хельборг пустился в подробности описания состава освободительной армии, а Фолькмар Мрачный Лик вновь позволил себе погрузиться в собственные мрачные и тревожные думы. Так, пока что кампания, действительно, идёт так, как и было задумано. Подобное давно уже стало удивлять его, Великого Теогониста, повидавшего за свою жизнь множество военных кампаний, большинство которых были по тем или иным причинам далеки от изначальных планов командования. Но нынешнее положение уже начинает пугать его. Почему синие не предпринимают ответных действий? Что, неужели они уже обескровлены, неужели решающим сражением в гражданской войне стала битва за Грюнбург? Нет, этого просто не может быть… Даже если раскольники просто соберут в одну армию гарнизонные отряды Богенхафена, Айльхарта, Хельмгарта и других подконтрольных им городов, они уже смогут противопоставить Альтдорфу довольно-таки внушительную силу – а если они ещё и объявят всеобщую мобилизацию, то наберётся армия, которая вполне сможет противостоять той, что взяла Грюнбург. Конечно, сепаратисты даже в этом случае вряд ли смогут сделать хоть что-нибудь, учитывая, что с Серых гор в Альтдорф вернулась армия Императора. Но они ведь должны, в конце-то концов, хотя бы попытаться выиграть эту войну, раз уж так упорно не хотят объявлять капитуляции. А между тем, никаких сведений о сборе новых армий не поступает даже Бальтазару от его магов. Вместо того чтобы готовиться нанести ответный удар, синие бездействуют, позволяя рейкландской армии гнать один из своих корпусов чуть ли не через всю столичную провинцию. Корпус этот, вспомнил Фолькмар одно из последних донесений разведчиков, недавно, уже после того, как Император отказался от его преследования и решил направить армию в Альтдорф, переправился через Рейк к юго-востоку от столицы – и направляется теперь на север, к границе с Мидденландом. Возможно, армия отступает под защиту Мидденхайма, бежит в соседнюю провинцию от имперского правосудия: уж Борис-то точно ничего такого не сделает тем, кто сражается на стороне раскольников – если только Император и Совет открыто не потребуют от него принять какие-либо меры по ликвидации банды предателей. И всё-таки… Вряд ли Мидденхайм причастен к восстанию синих. Борис не стал бы так рисковать: он прекрасно понимает, что если рейкландцы слишком быстро управятся с сепаратистами, а после этого всплывёт на поверхность ещё и тот факт, что мятежникам помогал Мидденланд, то против северных провинций Империи, скорее всего, обратится гораздо больше курфюрстов, чем он рассчитывает. Нет, Борис не дурак: он, безусловно, всё ещё мечтает занять императорский трон, и он попытается это сделать – но лишь в том случае, если будет наверняка уверен в своей победе. В конце концов, если бы Мидденланд был в сговоре с раскольниками, он, вероятно, совершил бы то, чего так боялся Совет – осадил бы Альтдорф, пока объединённая армия брала Грюнбург на юге провинции. Но Борис Хитрый не сделал этого – значит, он, не готов к решительным военным действиям, по крайней мере, сейчас. Так не проще ли поверить в то, что бунт синих – явление стихийное? Проще. Тем более что альтдорфские аристократы, действительно, куда лучше сейчас себя чувствуют, чем, допустим, талабекландские – как раз за счёт непомерно высоких налогов с провинциальных городов Рейкланда. Нечего искать виновных среди врагов там, где виноваты твои союзники, альтдорфцы. Ну, или те, кого ты до поры до времени считаешь таковыми…       Курт Хельборг говорил долго, в очередной раз обратив внимание на то, что особо серьёзные потери понесла рейксгвардия – и теперь потребуется много времени, чтобы натренировать новых бойцов, которые были бы такими же профессионалами, как и те, кого они потеряли.       - Ваше Величество, я считаю, это не простая случайность, - повторил рейксмаршал то, что писал в своём донесении несколько ранее, - Скорее всего, синие бунтари решили нанести свой главный удар по элите имперских войск – и, надо сказать, он оказался довольно болезненным. А это значит, в свою очередь, то, что в Грюнбурге у сепаратистов, вероятно, был хотя бы один человек, который разбирался в военном деле лучше обычных дворян мантии, что решили выказать своё неповиновение Императору. Это мог быть кто-то из бывших военных, мог быть предатель из Альтдорфа – или военный эксперт, которого прислали из другой провинции Империи. Ясно одно: там, в Грюнбурге, мы недооценили синих. Это не просто сборище недовольных своим положением дворян: ведь, поверьте мне, совсем немногие дворяне, даже из тех, что формально состоят в рыцарских орденах, действительно разбираются в военном деле. А руководство синих, по видимому, разбирается. Они заманивали рейксгвардейцев в огневой мешок. Сначала вынудили напасть на отряд тяжёлых кавалеристов, дворян, многие из которых, я уверен, даже в орденах не состояли – а потом этот отряд стал отступать вглубь города. Да, мы вскоре оставили преследование, и новоявленных рыцарей уничтожили копейщики. Но потом мы выехали на площадь – и вот это уже было ошибкой. Кто же знал, что несколько отрядов стрелков синих прячутся в зданиях… Ведь они не открывали огонь по тем отрядам, что явились на площадь до рейксгвардейцев. Они ждали нас – именно нас, вот в чём дело.       - Господин Хельборг, - неожиданно вмешался Бальтазар Гельт, подаваясь вперёд и обращая к Курту своё лицо, закрытое бесстрастной золотой маской, - А вам не приходила в голову несколько другая трактовка событий? Что, если стрелки ждали не рейксгвардейцев – но именно вас? Может быть, целью синих был рейксмаршал Империи?       - Если бы они ждали именно меня, - невесело усмехнулся Хельборг, - мы бы сейчас с вами не разговаривали, господин Верховный Патриарх. Раскольники не настолько плохо стреляют, чтобы после подобного покушения я сравнительно легко отделался и мог бы присутствовать на заседании Совета живым и… относительно здоровым.       - Отнюдь, господин рейксмаршал, - отрезал Бальтазар, - Если бы их цель было просто уничтожить гвардейцев, хотя бы несколько синих наверняка целились бы именно в вас – ещё бы, убить такого видного человека, одного из лучших неприятельских полководцев… И тогда бы вы были уже мертвы. Между тем, ваши ранения скорее случайны. Никто не стрелял в вас намеренно – а это может значить только одно. Они хотели взять вас живым, господин Хельборг: возможно, в качестве заложника или ещё с какой-нибудь целью. Но – не получилось.       - Не слишком ли поспешные выводы, господин Верховный Патриарх? – скептически поморщился фон Крамер, - Нет, они, конечно, логичны, я не спорю – по крайней мере, кажутся таковыми на первый взгляд – и всё же…       Министр юстиции вдруг осёкся, осел весь, осунулся, сдулся, сделался сухим, словно из него выжали всю воду. Фон Крамер скукожился, как мог, стараясь казаться как можно меньше, будто надеясь на то, что его в конце концов перестанут замечать. Великий Теогонист сразу понял, в чём дело: он видел подобное уже много раз. На министра смотрел Император, прожигая его взглядом, припечатывая к спинке кресла и приказывая немедленно заткнуться. Этот взгляд не смог бы вынести никто в Совете. Словно два раскалённых наконечника копий впивались в человека, не давая возможности сказать хоть слово – и противостоять этому неспособен был даже Великий Теогонист. Карлу Францу не нужно было ничего говорить: за него всё делали власть и репутация. Он просто смотрел на человека – как-то по-особому, как может только тот, кто наделён великой силой и способен её использовать – и тогда любому становилось понятно, кто он есть на самом деле.Он – никто по сравнению с Императором.       - Времена меняются, господин фон Крамер, - проговорил, наконец, Карл Франц, всё ещё продолжая буравить министра юстиции взглядом, - Увы, нынешняя обстановка требует именно поспешных выводов и поспешных решений. Мне это не нравится так же, как и вам – но необходимо приспосабливаться к той ситуации, которая складывается помимо нашей воли. Тот, кто не сможет изменить себя – выйдет из игры ещё до того, как она начнётся. Вам всё ещё есть, что сказать Совету, господин министр юстиции? Нет? – повысил голос Император, прекрасно зная ответ на свой вопрос, но недвусмысленно дав министру понять, что тема закрыта, - Ну, что ж, тогда продолжим…       Вот-вот, знай своё место, фон Крамер, не без злорадства подумал про себя Великий Теогонист. Вон, может, внесут в кои то веки какой-нибудь новый законопроект – тогда и влезешь со своей юстицией. А пока – сиди себе да помалкивай, когда говорят те, у кого, действительно, голова на месте. На самом-то деле Император принимает всерьёз, наверное, только меньше половины членов Государственного Совета. Он выслушивает лишь его, Фолькмара, Бальтазара Гельта, Хельборга, иногда – фон Голлербаха и фон Вельвена, изредка – ещё фон Эберта. Ну, вот, пожалуй, и всё. Остальных он скорее терпит – но не более того. Наверное, Карл Франц с радостью распустил бы Совет, но пока что боится возможных политических осложнений. А что будет дальше – покажет время.       - Нам ещё необходимо обсудить более насущные проблемы, господа, так что не будем отвлекаться, - продолжал, меж тем, правитель Империи, - И в первую очередь: что нам делать с тем корпусом сепаратистов, что продвигается сейчас к границе с Мидденландом? Имеет ли смысл возобновить его преследование – или же лучше оставить всё, как есть?       - Ваше Величество, я считаю, что необходимо догнать их и разгромить, - высказался первым рейксмаршал, - Если мы выступим сейчас – синие не смогут бежать. Они перешли Рейк выше места его слияния с Талабеком – и теперь им придётся пересекать и эту реку тоже. Между тем, ближайшая переправа через Талабек находится здесь, в Альтдорфе – и раскольникам придётся либо пересекать реку вплавь – но тогда они вынуждены будут бросить артиллерию на берегу, что могут позволить себе только бунтари, которые уже никому не подчиняются, а о бунте в стане врага, меж тем, разведчики ничего не слышали – или же навести мост, но на это тоже потребуется время, которого у них не будет. В любом случае – мы настигнем синих, если, конечно, не будем медлить и оставим все свои орудия в Альтдорфе: думаю, кавалерии и пехоты должно хватить, чтобы разбить неприятеля наверняка.       Да уж, хватить-то должно, подумал Фолькмар – вот только стоит ли вообще затеваться? Есть ли хоть какой-нибудь смысл в том, чтобы преследовать синих? Они бегут в Мидденланд – и вряд ли уже вернутся оттуда… Но тогда – почему они до сих пор тянут с собой пушки и ракеты? Почему не бросили их? Стало быть, они, всё-таки, не бегут, а отступают. Отступают, чтобы найти убежище в Мидденланде – а потом нанести удар? Что же, неужели, раскольники, и правда, в сговоре с Борисом? Что-то здесь не так, вот, видит Зигмар, не так… Но ведь Мидденланду, даже если он прямо сейчас открыто заявит об отделении от Империи, тоже понадобится время, чтобы подвести карробуржскую армию к Альтдорфу. А они, меж тем, всё равно успеют перехватить корпус синих и уничтожить его. Да, вроде бы предложение Хельборга не так рискованно, каким оно может показаться на первый взгляд. И всё же – как-то это слишком странно. Слишком уж просто у них всё получается, слишком красиво. Жди беды… Или это у него уже паранойя?       - Господа, - решился, всё-таки, Фолькмар, - Возможно, данное решение опасней, чем все мы думаем. Конечно, в честном бою наша армия без труда одолеет корпус раскольников. Но мало ли что задумали синие… Нужно, на мой взгляд, хотя бы как можно более тщательно разведать местность. Ещё раз, для полной уверенности в том, что мы не угодим в ловушку.       - В этом я полностью поддерживаю вас, господин Великий Теогонист, - откликнулся фон Вельвен, и Фолькмар в который уже раз отметил про себя, что соображалка у молодого министра работает неплохо, - Я тоже считаю, что, прежде всего, необходимо быть абсолютно уверенными в том, что это не какой-то новый хитроумный план раскольников, в коварстве которых уже убедился на своём опыте один из нас. И всё же, я согласен и с господином Хельборгом. Корпус должен быть уничтожен. Возможно, это одно из последних достаточно сильных подразделений раскольников – и та обстановка, которая сейчас сложилась, позволяет разгромить его и упрочить свои позиции в этой войне. Но превыше всего, конечно, всё равно осторожность. Дополнительная рекогносцировка местности необходима. Возможно, впереди основной армии стоит выслать отряд разведчиков … А ещё лучше – мага. Господин Верховный Патриарх, как вы считаете, кто из ваших подопечных лучше всего справится с подобной задачей? Возможно, кто-нибудь из Серого Ордена?       - Я полагаю, господин министр внешней политики, - загромыхал Бальтазар Гельт, - У меня найдётся кандидатура, которая много более подходит для этой цели, чем кто-либо из магов Тени. Лучше всего задачи разведчика выполнит чародей Янтарной Школы. Маг Зверей. Для подобной задачи мы можем даже снарядить патриарха этого ордена, Рупрехта Швафта. Этот человек в совершенстве владеет магией школы зверей – и, вдобавок ко всему, он верен Империи и не откажется помочь своей Родине, если в этом будет необходимость. Господин Швафт может контролировать животных и иногда даже видеть мир их глазами – и потому у него получится за сравнительно большой промежуток времени прочесать довольно большой по площади участок местности. А если понадобится защищаться – ну, что ж, в его арсенале немало и боевых чар. Янтарное копьё, Роковая стая, Трансформация Кадона и много что ещё… А главное, на данный момент он находится здесь, в Альтдорфе.       - Ну, что же, это прекрасные новости, господин Верховный Патриарх, - сказал фон Вельвен, - Думаю, если этот человек согласиться помочь нам в столь непростом деле, как это, мы сможем быть уверены, что любая засада сепаратистов, даже если таковая будет иметь место, непременно сорвётся…       Они совещались так ещё долго: наверное, около часа – во всяком случае, так показалось Фолькмару. Они обсуждали, обсуждали, ходили вокруг да около, несмотря на то, что всё важное и необходимое уже было сказано в самом начале собрания – пока Императору, наконец, не надоело это словоблудие. Карл Франц прямо посреди речи фон Эберта повелительно поднял согнутую в локте правую руку, призывая всех к тишине.       - Итак, решено, господа члены Государственного Совета, - заговорил Император, и сам голос его, казалось, уже призывался всех к тишине, - Я даю один день на то, чтобы привести в боевую готовность объединённую армию и выступить на корпус раскольников. Никакие возражения по этому поводу не принимаются. И речи быть не может о том, чтобы не успеть. Мы не можем опоздать. Синих нужно перехватить – и точка. В качестве меры предосторожности пошлём с войском патриарха Янтарного Ордена. Всё ясно, господа?       И вновь все дружно закивали головами, выражая полное своё согласие с Карлом Францем. А иначе нельзя – ведь Император ждёт именно этого. Если уж у него что-то на уме, то он ни под каким предлогом не изменит своего решения и не станет слушать никого, даже Великого Теогониста.       - И ещё, - продолжал первый человек в Империи, обводя взглядом зал собраний, - В этот раз нашему рейксмаршалу следует остаться в столице. Вы, господин Хельборг, получили достаточно серьёзные ранения, и теперь вам, прежде всего, требуется продолжительное лечение… Моё решение окончательно, и несогласных с ним быть не должно, - добавил Карл Франц, когда Хельборг привстал было, пытаясь что-то возразить, - Отдыхать тоже иногда надо, даже тем, кто печётся о судьбах народа и государства. Господин Верховный Патриарх, - обратился он к Бальтазару Гельту, - Отрядите потом нескольких нефритовых магов Коллегии, чтобы они занялись нашим рейксмаршалом – он заслужил это. А замену ему мы на время найдём. Не так-то уж и мало в Империи настоящих военачальников, не в пример какой-нибудь Бретонии…       Члены Совета всё ещё делали вид, что слушают Карла Франца – но на самом деле, наверное, каждый из них уже думал о чём-нибудь о своём, как и всегда в подобных случаях. Кого из генералов Император назначит ответственным за эту миссию – не суть важно, во всяком случае, для них…       - Господин Великий Теогонист, - неожиданно проговорил Карл Франц, уперев свой твёрдый железный взгляд прямо в лицо Фолькмара, - Как насчёт того, чтобы вспомнить былые времена?