Вера, сталь и порох. Прелюдия

      - Ну, всё, прилетели, Фриц, - проскрипел Барундин, последний оставшийся в живых из команды Стрижа, опуская стальной рычаг, откидывавший люк, - Вылезай, давай.       - Нечего хозяйничать тут в нашей машине! – с деланой суровостью прикрикнул на него инженер бомбовоза, жирный чернобородый гном, имени которого Фридрих не запомнил – да это ему, по правде сказать, и не нужно было, - Ишь, одни горбатятся, ведут, понимаешь ты, машину – а этот на жопу сел и не делает ни хрена. А теперь вот ещё и рычаги наши трогает.       - С каких это пор они вдруг вашими стали? – буркнул Барундин, - Бомбовоз-то наш был, как ни крути. Так что нечего тут…       - Был ваш – стал наш, - усмехнулся жирный дави, - Тебе-то он зачем теперь, одному? Посмотрю я, как ты на нём в одиночку полетаешь…       - Слышьте, вы вылезать собираетесь или нет? – окликнул их снизу какой-то совсем ещё молодой пистолетчик, очевидно, ответственный за приём нежданный гостей, - Хорош языком тут чесать! Давайте, делайте тут по-быстрому, что вам надо – и летите уже помогайте нашим, а то там, на передовой, говорят, совсем паршиво дела идут. Глядишь, туда, в туман, пару бомбочек кинете – и этим волкам проклятым уже не так весело будет, как сейчас!       - Держи карман шире, - бросил пистолетчику инженер, пока Фридрих спускался вниз по верёвочной лестнице, - Нету у нас с собой бомбочек. И сами бы рады кому-нибудь на голову сбросить – да вот сказали не брать.       - Дожили… - сплюнул на изрядно потоптанную солдатскими сапогами траву отпрыск дворянского рода, - Уже гномы бомбы куда-то девать стали! Чего ж тогда удивляться, что вся наша армия Хорн знает, куда катится?       Инженер забурчал в ответ что-то насчёт того, что дави – не умги, они не воруют никогда, и бомбы эти вообще их собственные, а не государственные, и вообще вот он сейчас только спустится вниз – и устроит тут им всем хорошую жизнь. Фридрих не слушал их перепалку: он спрыгнул на землю, преодолев около половины лестницы, и принялся осматриваться кругом, пытаясь понять, как здесь вообще обстоят дела и что теперь делать дальше.       Судя по всему, они приземлились в лагере командования: здесь было довольно тихо, и даже спокойно в какой-то мере, если не считать сновавших туда-сюда пистолетчиков и офицеров с приказами и донесениями. Кругом стояли бело-красные рейкландские шатры, одни – маленькие и неказистые, иные – богатые, величественные, с вышитыми золотой вязью грифонами, черепами в лавровых венках и всем таким прочим, больше напоминавшие небольшие дома – спокойные, лишь слегка колыхавшиеся на ветру, словно здесь и не было никакой войны. Но война была, и отрицание её не могло уже ничего изменить. Медленно, но верно, приближалась она и сюда: там, на юге, за двумя холмами-близнецами, отличавшимися друг от друга тем лишь, что один весь порос лесом, а другой оскалился клыками развалин какого-то древнего бастиона, бушевало огненно-красное зарево, неистовое и беспощадное. Снова, наверное, ракеты, подумалось Фрицу. Только в этот раз, похоже, стреляют синие с мидденландцами, а имперцы даже не отвечают им ничем. Оно и понятно: наверняка хотели застать раскольников врасплох, налететь на них, ошеломить, порвать в клочья возможно быстрее и вернуться в Альтдорф. Что ж, не получилось… Впрочем, пока что держатся – а значит, мидденландцам не удалось опрокинуть их армию первой же внезапной атакой. Это уже хорошо.       Где-то там, за этими холмами – или, быть может, на самих этих высотах – дерутся его товарищи. Во всяком случае, ему хочется верить, что они ещё сражаются, что они ещё живы, а не лежат холодными недвижными трупами среди таких же точно тел в красной и синей униформе. Он будет надеяться на это, будет молить Зигмара, Ульрика, Ранальда и всех остальных сберечь их – и, может быть, кто-нибудь из богов даже соизволит откликнуться на его просьбу… Хотя – это вряд ли. На самом деле непонятно, зачем, почему он так рвался сюда. И дело даже не столько в том, что он ничего здесь не сможет изменить, что он поменял уже всё, что было можно. Почему-то он думал, что сразу окажется на передовой, на линии фронта, где красные и синие рубят друг друга на части, и найдёт каким-то образом своих, и встанет в строй, чтобы драться с ними плечом к плечу… Бред это всё. Такого не бывает. Вот сейчас до тех поганых холмов к минимум час пути, наверное – а ведь ещё неизвестно, насколько близко к ним успели подойти синие. Ну и, конечно же, этот туман… Он стелется по земле, словно снежное покрывало, пожирая деревья и оставляя от них одни лишь макушки, нелепо торчащие из белёсой дымки. На холмы он не заползает: он огибает их, охватывает своими мокрыми лапами, останавливаясь лишь на полпути к этой, последней, возвышенности. Фон Юнгинген говорил, что туман прикроет мидденландцев, пока они будут незаметно подбираться к имперской армии – но теперь, похоже, серый маг двинул его куда дальше, чем планировалось изначально, и сейчас основное сражение происходило в условиях весьма плохой видимости. Фриц не знал, кому это больше на руку: синим или красным. Он не полководец какой, в самом-то деле…       - Господин Верховный Патриарх? – внезапно вывел его из раздумий резкий и отрывистый голос, - Что вы-то здесь делаете? И… что вообще всё это значит? Как это так могло получиться, что этот ваш Швафт, которого вы так расхваливали, оказался предателем?       Фридрих оглянулся – и ничуть не удивился, увидев человека в позолоченной кирасе и алом с белым плаще, державшего в руках громоздкий и неудобный посох Великого Теогониста. Лицо его было всё испещрено уродливыми шрамами и глубокими морщинами, словно отмеченное печатью той ответственности, что он рискнул взвалить на свои плечи. Фолькмар Мрачный Лик нетерпеливо теребил один из своих жёстких обвисших усов, словно сплетённых из проволоки, и смотрел на ещё даже не успевшего спешиться Бальтазара Гельта, требуя от него немедленного ответа. Ну, вот, осталось только Бориса повидать за эти пару месяцев, как-то отстранённо подумал Фридрих. Хельборг, Бальтазар, сам Карл Франц, а теперь ещё и Фолькмар фон Хинденштерн – вот уж навидался так навидался, хотя прошло-то всего ничего с того дня, как он покинул Грюнбург.       - Что, скажете, наверное, вы и не знали, что у вас в Коллегии такое творится, да, господин Верховный Патриарх? – продолжал, меж тем, наседать Фолькмар на Гельта, - Скажете, не был у вас этот Швафт на подозрении, не так ли? А мне что-то другое думается… Воля ваша, конечно, мало ли, может, я чего-нибудь упустил – но что-то уж слишком подозрительно выглядит, когда вы предлагаете кандидата на роль мага, который будет сопровождать мою армию, и потом оказывается, что по какой-то случайности именно он был одним из агентов Бориса Хитрого в Альтдорфе. А ведь я уже начал доверять вам…       - Я не собираюсь оправдываться перед вами, господин Великий Теогонист, - прогремел Гельт, - У вас нет оснований для того, чтобы обвинять меня в чём-либо. О том, что Швафт – мидденландский агент, я до недавнего времени тоже не мог даже и помыслить. И подозрительно выглядит скорее не то, что я рекомендовал вам одного из лучших магов Коллегии, но то, что он долгое время умудрялся скрывать от меня свои связи с северянами. А впрочем, может, и не слишком долгое… В любом случае, о Швафте можете не беспокоиться: его уже нет в живых. Рупрехт должен был дать сигнал второй армии Бориса, чтобы она двинулась на Альтдорф – но нам удалось перехватить его. Очевидно, Мидденхайм планировал ударить по двум направлениям, но вышло атаковать лишь вашу армию, господин Великий Теогонист. И пока что, как я вижу, ей удаётся держаться.       - Недолго уже ей осталось, - проговорил Фолькмар, с тревогой глянув на юг, туда, где в чародейском тумане дрались насмерть сны империи и рвались мидденландские ракеты, - Скоро придётся отступать, чтобы сохранить хотя бы часть войска. Этот бой, можно считать, мы же проиграли. Но… по-видимому, я чего-то не знаю, господин верховный Патриарх? Вы очень хорошо осведомлены о планах Мидденланда – куда лучше меня, во всяком случае. Возможно, за время моего отсутствия в Альтдорфе произошло что-то важное – а я и не знаю об этом…       - Так и есть, господин Великий Теогонист. Произошло нечто… крайне странное, я бы сказал даже, невероятное – хоть в среде магов и принято считать, что ничего невозможного нет. В общем-то… один человек нежданно-негаданно раскрыл заговор Мидденхайма против Императора. В нём замешан фон Юнгинген, известный вам посол Бориса – и Швафт тоже имел к нему отношение, вот только теперь его подрывной деятельности, по счастью, мешает преждевременная кончина. Суть заговора состояла в том, чтобы заманить ваше войско в засаду с помощью корпуса синих, а затем почти сразу же атаковать Альтдорф другой армией, что сейчас находится в Карробурге.       - Но… кто этот ваш информатор, господин Верховный Патриарх? – в волнении спросил его Фолькмар, - Можно ли ему хоть немного доверять? Откуда он вообще такой взялся? Это вы поручили ему следить за Швафтом или за послом? Или, может, Император?       - Насколько ему можно верить – решайте сами, - ответил Гельт, - Это простой солдат, который случайно – как он считал до недавнего времени – оказался в скавенских тоннелях под моим Колледжем и подслушал разговор Рупрехта с фон Юнгингеном.       - Случайно такого не бывает, - отрезал Великий Теогонист, - Заговоры не раскрываются путём подслушивания под дверью – разве что заговорщики совсем дураки, но таким и в большой политике делать нечего. Сдаётся мне, что-то не так с этим вашим «простым солдатом». Я бы на вашем месте с пристрастием допросил его, чтоб узнать, кто его на самом деле послал и с какой целью. Впрочем, если вы всё ещё на нашей стороне, господин Верховный Патриарх, то вы должны были донести эту весть до императора – ну, а уж он-то знает, что в таких случаях надо делать…       - Император и хотел всё сделать так, как надо, господин Великий Теогонист, - перебил Фолькмара Фридрих, уже в который раз удивляясь собственной наглости, которая, казалось, с каждым часом всё росла и росла, - Но не получилось. Господин Гельт говорит правду: не обманывает, не юлит, не скрывает ничего – так говорит, как оно всё и было. Я и есть тот информатор – и я лучше знаю, что там стряслось. Вы правы, господин Великий Теогонист: случайно такие вещи не происходят. Но это была и не случайность. Это были скавены.       - Что-то подозрительно много вы знаете для солдата-то… - проворчал Фолькмар, бросив на него оценивающий взгляд, - Не так быстро. Вы, что же, господин Верховный Патриарх, и героя этого вашего сюда притащили? Ну, знаете ли, это как-то совсем уж… лишено смысла, если не сказать большего. Собственно, и ваше-то прибытие уже ничего не изменит: магия – это, конечно, хорошо, но с её помощью, как вы знаете, не выигрывают войн. Вы двое не сможете изменить ход боя, что бы там о себе ни думали.       - Однако же, именно с помощью магии мидденландцы поймали вас в эту ловушку, - язвительно, как показалось Фрицу, заметил Бальтазар, - В данном случае ваше вполне понятное мне пренебрежение колдовскими искусствами сыграло против вас, господин Великий Теогонист. А что же касается меня, - протянул он, - то здесь вы, пожалуй, правы. Я, действительно, прибыл слишком поздно. Император просил меня передать вам приказ о немедленном отступлении к Альтдорфу – но вы, как я вижу, уже сами приняли решение о том, как нужно поступить.       - И всё равно, сдаётся мне, что-то здесь не то, - сказал Фолькмар, вновь принявшись осматривать Фрица с выражением крайнего недоверия на лице, - Как так получилось-то? И – при чём здесь крысолюди?       Вот так всегда, с горечью подумал Фридрих. Как захочешь совершить что-то действительно стоящее, причём бескорыстно совершить, не потому, что тебе это что-то даст, а просто так, потому что ты считаешь это правильным – то сразу и наталкиваешься на сплошную стену непонимания. Все пытаются раскусить тебя, узнать, какая тебе от этого будет выгода, что ты с этого поимеешь, кого надеешься надурить, унизить, уничтожить – а ты никакой выгоды для себя не ищешь и провести на самом деле никого не пытаешься. Но у человека просто не способно укладываться в голове, как это так может в чём-то, да не быть самого малого, самого паршивенького такого подвоха. Обязательно должны быть какие-то свои цели, свои далеко идущие планы, замыслы, страсти, стремление удовлетворить какие-нибудь низменные, звериные потребности. Все ждут от тебя этого, пытаются понять, кто ты есть на самом деле и какова твоя цель… и ты волей-неволей начинаешь себе её придумывать. И хорошо ещё, если получится в итоге что-нибудь нормальное – а то ж ведь может и дрянь какая выйти, о которой ты поначалу и не помышлял даже. И так всё время: сначала человек не знает, чего он хочет – а потом, когда придумает наконец, сам же и шарахаться от этого начинает. Вот почему они не могут верить друг другу, почему всё время подозревают друг друга во всём, в чём только можно? Сейчас Фолькмар, как и прежде Император, пытается раскусить его, силится понять его мотивы. Но он не поймёт ничего – потому что никаких таких чётко означенных, как в списке, мотивов, нет – и быть не может. Он здесь просто потому, что выказал желание сопровождать Гельта. Вроде как он хотел застать такой просьбой врасплох Карла Франца – но ведь она не поэтому родилась у него в голове. И – почему он, всё же, решил донести властям о заговоре? Да просто не хотел ещё одного Грюнбурга. Не было тут ни целей, ни даже мотивов никаких. Просто так – захотел, и всё. И все так делают – но сами почему-то считают, что уж у других-то, у остальных, должен быть во всём какой-то расчёт…       - Они всё время вели меня туда, где я мог подслушать разговор Швафта с этим… послом… не помню я, как его звать – ну, и не надо… Они устроили так, чтобы я попал в их проклятое подземелье – и потом оказался в нужном месте в нужное время. Я знаю, всё это звучит странно, очень странно, господин Великий Теогонист – я и сам не знаю, как у меня наглости хватает такую чушь несусветную нести. Но, как бы то ни было… это правда, поверьте мне. Если бы я хотел вас обмануть, я смог бы и как-нибудь поубедительней приврать. Ну, сами посудите: стал бы я здесь перед вами, перед главой Церкви Зигмара, такой бред нести, если бы сам в него не верил? Так я же его до этого и перед господином Гельтом нёс, и перед Императором… - он отвёл взгляд, не в силах больше смотреть в эти пронзительные, почти как у хексенъягера, зелёные глаза Фолькмара, - А, впрочем, вам виднее. Решайте сами, верите вы мне или нет…       - Ну, допустим, верю, - неожиданно произнёс Великий Теогонист, - Но лишь потому, что это, и впрямь, абсурд. Да, предположим, что вы говорите правду, хоть в вашей истории ещё и остаётся немало белых пятен. Но это мы обсудим как-нибудь потом, если доживём – а сейчас меня интересует другое. Заговор вы раскрыли, как я понимаю, в Альтдорфе – а теперь вот прилетели сюда… Не знаю ни имени вашего, ни откуда вы родом, уж простите…       - Это вы простите, - вконец уж смутился Фридрих: нахальство его, судя по всему, начало уже понемногу иссякать, - Я не представился, хотя сам-то вас знаю… Меня зовут Фридрих Майер. А вообще я не из знати, - он сразу решил плюнуть на те мифические дворянские корни, которыми бредил его отец, - так что без разницы, как меня называть.       - Прекрасно, - проворчал Фолькмар, - теперь уже солдаты будут мне говорить, как их нужно величать… И почему же Майер, вы здесь оказались, скажите на милость? Что, опять скавены виноваты?       - Я здесь затем же, что и другие солдаты, - выпалил Фридрих, - Чтобы сражаться за Империю. Я сюда пришёл, потому что многие из тех, кого я знаю, сейчас дерутся с синими, с северянами и ещё Зигмар ведает, с кем – и я должен быть с ними.       - И вы, что же, - обернулся Фолькмар на Бальтазара, глядя на мага, как на последнего идиота, - верите всему тому, что он говорит, господин Верховный Патриарх? Ладно ещё, та ерунда, которую он нёс вначале – но вот это… Это же вообще, знаете ли, ни в какие ворота… Как будто плохо скрываемая пропаганда, столь же бессмысленная, сколь и возвышенная: такой можно кормить новобранцев, чтобы они охотней отдавали свои жизни во имя победы Империи – но уж меня-то на это не возьмёшь, я подобное и сам придумывать умею…       - Он спас мне жизнь, господин Великий Теогонист, - пророкотал своим ровным стальным голосом Гельт, - Пока что мне нет причин не доверять ему. И вам тоже, если уж на то пошло.       - Тьфу ты! – не выдержал Фолькмар фон Хинденштерн, совсем уж не по-зигмаритски выругавшись, - Я уже ничего не понимаю, к Хорну это всё, Бальтазар… то есть, господин Верховный патриарх. Что вы тут устроили, в самом деле… Меня ловят в засаду, как последнего идиота, синие с мидденландцами. Альтдорф – и вас тоже, по пути, видимо – спасает какой-то безвестный имперский солдат, которому за каким-то хреном помогают скавены. А теперь мы все втроём стоим и обмениваемся любезностями, пока северяне громят мою армию, и смерть подбирается к лагерю. Воля ваша, конечно… Говорят, не стыдно признаться, что ты совсем уж в тупике оказался… Так вот… я запутался, Бальтазар, я вконец запутался во всём этом. Что бы здесь ни творилось, это не для меня, не для того, кто сделал себя стариком раньше времени.       - Не убивайся ты так, Фолькмар, - попытался обнадёжить его Бальтазар, по-видимому, плюнув на все эти официальные обращения, - Запутался, говоришь? Ну, так должен тебя обрадовать: мы тоже, правда, Майер? Как-нибудь распутаемся, чего уж там…       - Вот почему всегда так получается, что прорабатываешь, прорабатываешь какой-нибудь план – а потом вдруг обязательно находится какая-нибудь дрянь, которая рушит его весь, до основания, губит на корню. Сначала Мидденланд, теперь вот вы ещё… Всё, пора это заканчивать. Хватит уже, надоело. Всё надоело, Хорн бы его побрал… Где этот Штефен? Где его носит, хотелось бы мне знать… Что, ещё не вернулся до сих пор? Пора бы уже арьергарду отходить, бежать к Альтдорфу – а то так и вовсе никого не останется в живых.       - Только арьергард? – с подозрением глянул на него Фриц, - А все остальные – что же? Те, кто на этих холмах – что с ними станется? Или они уже не люди?       - А всех остальных, Майер, уже не спасти, - махнул рукой Фолькмар, - Придётся им сложить головы, чтобы могли жить другие. Только не говори мне, что ничего подобного не было, когда Хельборг Грюнбург штурмовал. Я не один такой, уж я-то знаю. Такие все мы. А иные давно уже в земле лежат…       - Значит… они все умрут, - пробормотал Фридрих, тупо уставившись туда, вдаль, на два холма, уродуемые ракетами, и на туман, постепенно рассеивавшийся, - Так я и думал. А там, на холмах этих, видать, как раз все, кого я знаю. Думается, знаю я, кто там, в этом арьергарде, сидит. Те, кому ни здесь, на последнем холме, ни там, на передовой, не место. Те, кто и сражаться-то толком не умеет. Тыловики, медики эти ваши хреновы – ну, это ладно… И эти ещё всякие, небось… сынки особо богатеньких, которых вместе с остальными пистолетчиками послать нельзя, дабы не померли, и которые тут вообще не пойми как оказались. И вы вот так просто это решаете…       - А что мне остаётся делать? – отмахнулся Фолькмар, - Всех, кого смогу – вытащу. А кто захочет… спасётся и сам. Нет у меня ни времени, ни сил помогать тем, кто остался там, отражать атаку синих. Иногда приходится чем-то жертвовать, Майер. Чем-то – или кем-то.       - Нельзя, чтобы было так, - проговорил Фриц, - Вы ж самых лучших бойцов угробите, тех, кто уже Грюнбург повидал, а может, и не только его. И вообще… Не можете вы вот так вот запросто судить, кто имеет право жить, а кто не имеет. Никто не может. Что-то вроде этого мне один человек сказал: он тоже, наверное, сейчас там сражается, если жив ещё. Только тогда были мародёры, а теперь – все подряд. И многие вполне себе нормальные ребята, не мрази какие-нибудь. И всё у них ещё впереди… Если уж отходить, то всем – так я считаю.       - Не имею права судить, говоришь… - презрительно взглянул на него Великий Теогонист, - Ты не первый, кто говорит мне это, далеко не первый. Вот только ты по-другому запоёшь, когда тебе придётся об этом судить, будет у тебя такое право или нет. Не так-то просто, знаешь ли, сделать правильный выбор, когда стоишь перед фактом. Или ты думаешь, тебе никогда не придётся посылать людей на смерть, Майер? Кто знает, кто знает…       Ничего он не понимает, этот Фолькмар, подумал Фридрих. Вроде бы и Великий Теогонист, вроде бы и столько всего пережил – а ведь всё равно же… Ну, что, неужели трудно устроить так, чтобы хотя бы здесь, в армии, царила справедливость? Чтобы каждый получал то, что он на самом деле заслуживает – и каждый имел шанс остаться в живых, имел право жить дальше. Да навести здесь порядок, да убрать этих всех воров со взяточниками – и всё встанет на свои места. А тут вот – он даже и спасает совсем не тех. А ведь можно же сделать как-нибудь по-другому. Как-нибудь по-человечески, по уму… Можно же. Наверное… Может быть… А может и не быть… Может, вся эта дрянь гораздо глубже засела…       Из раздумий Фридриха вывел стук копыт и последовавший за ним возглас Фолькмара:       - Штефен! Ну, наконец-таки! Где вас так долго носило, хотелось бы мне знать? Я, помнится, всего лишь просил вас разузнать обстановку на передовой – а вы чем занимались?       Адъютант Великого Теогониста, примерно того же возраста, что и Фриц, в некогда богатом, прежде больше похожем на парадный, камзоле, слез с лошади и, слегка прихрамывая, направился к Фолькмару. Грязное, чумазое лицо его было мертвецки бледным, как полотно, слева по щеке и подбородку тянулся глубокий свежий порез, сочившийся кровью.       - Ради Зигмара… - проговорил Фолькмар уже совершенно другим голосом, мрачнея, - Что с вами такое стряслось? Я ведь, кажется, не просил вас рисковать собой, в самом-то деле. Вы прекрасно знаете, что, если я вдруг сообщу вашему дяде из Совета, что вы лишились какой-то важной части тела, это его не слишком обрадует. Ну, хорошо хоть обошлось.       - Всё пропало, господин Великий Теогонист, - выпалил Штефен, - Они прорвали оборону на восточном холме и теперь идут сюда, хотят ударить по нашему левому флангу. На второй возвышенности пока держатся – но это ненадолго. Синие скоро их сомнут, многие бежали уже… И налётчики уже повсюду рыщут, я насилу доскакал. Нужно отступать, господин Великий Теогонист, бежать…       - Я лучше вашего сейчас знаю, что нужно, - оборвал адъютанта Фолькмар, - Расскажите-ка по порядку, что вы узнали и почему наши бойцы так быстро сдали свои позиции. Конечно, налицо численное превосходство противника и эффект внезапности, но я, всё же, думал, что адострелы сумеют сказать своё слово…       - У них танки, господин Великий Теогонист, - пролепетал Штефен срывающимся мальчишеским голосом, - Я не знаю, откуда они их взяли и как умудрились притащить сюда. Самое меньшее пять штук было – но наверняка и ещё есть. У одного взорвался котёл, и они его оставили, но вот остальные… Остальные едут сюда впереди пехоты. И ещё часть громит наших на втором холме. Сначала мидденландцы пустили вперёд бунтарей, чтобы выяснить, как расположены наши части и сколько у нас артиллерии, которая может угрожать танкам. А потом, когда они поняли, что у нас нет пушек, а одни только адострелы, то пустили вперёд эти свои машины. Тогда уже, если я всё правильно понял, авангард отступил на возвышенности, к батареям – но адострелы ничего не смогли сделать с танками, и вот… вот… Это конец, господин Великий Теогонист… Мы даже сейчас вряд ли уже сможем убежать. Танки всё равно быстрее нас.       Фолькмар Мрачный Лик тупо уставился на Штефена, словно бы не желая верить услышанному. За время речи адъютанта он, казалось, постарел лет на десять, не меньше. Великий Теогонист сгорбился, опёршись на посох, словно столетний дед – а потом, чуть погодя, устремил взор вдаль, на восток, откуда должны были прийти первые танки, и заговорил медленным, ровным, безразличным ко всему голосом:       - Я всё просрал, Бальтазар… Видит Зигмар, я всё просрал… Так попасться, дать так себя обдурить – это же надо… Сколько лет я вёл эту свою борьбу: с чудовищами, с нечистью, с сектантами, с еретиками… И ни разу так не вступал… Чтобы столько людей, столько силы угробить просто так, потому что позволил себя переиграть… Нет, положительно, я уже не Великий Теогонист. Просто старый дурак, который всё ещё пытается играть в многообещающего политика и генерала в расцвете сил. А мой расцвет давно уже прошёл, сжёг я его дотла, и ничего не осталось…       Фолькмар пошатнулся, словно старое дерево во время урагана – и упал бы, если бы Гельт со Штефеном вовремя не подхватили его. Великий Теогонист Церкви Зигмара повис у них на руках, будто безвольная кукла, бормоча себе под нос что-то неразборчивое. Вот только что, каких-нибудь минут пятнадцать назад, был он непримиримым борцом с врагами Империи, истинным зигмаритом, одним из самых влиятельных людей в стране – а теперь превратился просто в слабеющую, затухающую развалину, в человека, которого жизнь сделала стариком на пятом десятке.       - Я до последней минуты, до последнего мига верил, что они выстоят, что всё получится, что синие отступят под огнём адострелов… - выдавил, наконец, из себя Фолькмар, не обращая внимания на бестолковые сокрушённые возгласы Штефена, - Плевать, что я вам тут наговорил – но ведь верил же всё равно… Оставалось только заткнуть их ракеты – и всё, и у нас бы появился шанс хотя бы показать им, на что способен рейкландский солдат… Но я ошибся. Я снова ошибся. Как же часто это стало происходить…       - Господин Великий Теогонист, - заговорил адъютант срывающимся голосом, - Может, если оставить флагеллянтов здесь, прикрывать тылы, мы сможем выиграть время и вывести хотя бы командный состав, отступить к Альтдорфу – а там уж Император поймёт…       - Нам уже нет пути назад, - отрезал Фолькмар, и голос его неожиданно стал твёрже, превратившись, хоть и в слабое, но всё же, подобие того, прежнего, - Оставить половину армии и отступить – одно дело, а оставить всю… Это уже называется не отступить, а бежать. Бросить всех тех, кто шёл на смерть по твоему приказу, чтобы спасти свою жизнь. Нет, уж этого-то Император точно не поймёт – потому что сам никогда бы так не поступил.       - Но ведь, - пробормотал Штефен, - ваша жизнь куда важнее, чем жизни всех этих солдат, вместе взятые, господин Великий Теогонист, - Если Империя лишится вас…       - Я и не спорю с вами, - вздохнул фон Хинденштерн, - Моя жизнь, кончено же, важна – и я понимаю это. Но всему есть предел. Предел, Штефен. В том числе и такой, что отделяет осмотрительность от трусости. Кто-то перешагнёт его и не заметит – но не я. Может, это мой недостаток, моя глупость – но такой уж я есть. Меня уже поздно менять – да и бессмысленно, пожалуй. Нет, теперь уже я отсюда никуда не сбегу – и даже не думайте заговаривать со мной об этом, вы все… Нам с вами, Штефен, остаётся только погибнуть здесь как герои. Унести с собой к Морру как можно больше мидденландских волков, принести возможно большую пользу Империи: таков уж теперь наш долг. Бальтазар и вы, - он кивнул Фрицу, - не помню, как вас там… Зря вы сюда прилетели. Вы здесь уже не сможете ничего изменить. Возвращайтесь в Альтдорф – и пусть вся Империя знает, что я стоял до конца, как только мог. Убирайтесь, вы все, с вашими пегасами и бомбовозами… Оставьте меня, наконец, в покое уже… Дайте мне хоть помереть спокойно, что вы, в самом деле…       - Я ведь уже говорил, господин Великий Теогонист, - вздохнул Фриц, чувствуя, что ему уже всё равно, чем закончится этот бой: главное, чтобы он вообще для него начался, - что я прилетел сюда, чтобы сражаться. Так что мне нет никакого смысла возвращаться в Альтдорф. Мидденландцы идут сюда – ну, значит, пусть приходят. В конце концов, я выжил, когда наш отряд бежал под огнём к стенам Грюнбурга, выжил, когда мы вместе с рейксгвардейцами попали в ловушку на площади – и не вижу причин, чтобы погибать здесь, чем бы ни кончилась для вас эта битва. Тут мы хоть на холме – так что, сдаётся мне, у меня в Грюнбурге шансов даже поменьше было. Глянем, какие они из себя, эти северяне: кровь у них внутри не заледенела ещё в этом их Мидденланде?.. Видели и зверолюдов, и синих, и скавенов – так что не привыкать.       - Я не знаю, что у вас на уме, - махнул рукой Фолькмар, - Но это слова либо отъявленного лжеца, либо истинного воина Империи, клянусь Зигмаром. Что ж, будем надеяться, сражаетесь вы и впрямь не хуже, чем говорите.       - Там уж увидим, - бросил Фридрих, в нетерпении ожидая, когда же, наконец, покажутся северяне, и все эти его поганые мысли о будущем, о смысле того, что он делает, вынуждены будут уйти на второй план, - Дольше ждём…       - Не советую дать гномам с их бомбовозом понять, что они могут лететь обратно в столицу, - подал голос Бальтазар Гельт, - Их машина, как-никак, может нам пригодиться. Жаль, что она одна… Ну, да будем воевать тем, что есть.       - Значит, вы тоже решили остаться, господин Верховный Патриарх? – спросил Фолькмар, по-видимому, совладав с собой окончательно и вновь переходя на официальный тон, - Стало быть, вы ещё не теряете надежды на то, что этот бой можно выиграть? Я бы не был столь оптимистичен… но, впрочем, это ваше право: решать, где вам быть и что делать. Я вам помешать не могу.       - У меня всегда будет возможность улететь отсюда, - пожал плечами Гельт, - Если, конечно, какой-нибудь особо меткий стрелок не умудрится серьёзно ранить Ртутника – но это вряд ли. Положение не самое лучшее, господин Великий Теогонист, в этом я с вами соглашусь – но, всё же, оно далеко не безвыходное. Во-первых, у нас больше бойцов, чем может показаться: основная часть тех солдат, что бились на передовой и обороняли возвышенности – и продолжают их оборонять – естественно, не погибнет от рук мидденландцев. Они отступят, отступят сюда. Многие из них здесь же и остановятся, и вскоре им придётся драться вновь. Видите ли, немногие решатся бежать с поля боя совсем, делаться дезертирами. Здесь отряды наверняка соберутся снова – по крайней мере, большая часть их – хоть и истощённые, разбитые наполовину – но всё же… А если хотя бы некоторые из них будут отступать организованно и догадаются спасти адострелы, пусть и не все – то шансов выстоять у нас будет ещё больше…       - И всё равно они почти нулевые, господин Верховный Патриарх, - буркнул Фолькмар, - Нам практически нечего противопоставить их танкам: никто ведь и не догадывался, что мидденландцы организуют такую ловушку, и даже у Императора в мыслях не могло быть, что нам может понадобиться тяжёлая артиллерия. Интересно знать, как они умудрились в столь короткие сроки переправить танки через реку. И вообще – почему их так много? Даже у нас, в Рейкланде, столько нет – а ведь Мидденланд никогда не славился мастерами-оружейниками. Не понимаю, откуда они…       - Танками займусь я, господин Великий Теогонист, - обнадёжил его Гельт, - Всё-таки, это не что иное, как груды металла – а я, как-никак, золотой маг. Что же до того, как они сюда попали… Очевидно, здесь опять поработала магия, которую вы так презираете и которой так часто пренебрегаете. В конце концов, удалось же им переправить армию через реку так, что мы об этом даже и не узнали – хотя здесь, скорее всего, вопрос не скрытности, а времени: они перешли Рейкланд недавно и, судя по всему, намеревались ударить вас в спину, но по какой-то причине разминулись и смешались с раскольниками.       - Что ж, господин Верховный Патриарх, - протянул Фолькмар, - посмотрим на эти ваши… чудеса в действии. Я сам не представляю, как вы собираетесь остановить пять мидденландских танков – ну, или сколько их там на самом деле – но я надеюсь, вы знаете, на что идёте.       - На это счёт можете не беспокоиться, господин Великий Теогонист, - прогрохотал Бальтазар Гельт, - Догадываюсь я, что это за танки такие и почему их так много. Да уж, положительно, они явно не ждали, что им будет противостоять маг – и вполне справедливо, надо заметить… Вот только иногда случаются такие вещи, которых не ожидает никто. Так что придётся теперь им всем узнать, каково это – быть врагами Верховного Патриарха.       

***

      Сколько они ждали, Фридрих уже не помнил. Бездействие тянулось нескончаемой, медленной, ленивой полосой – и всё никак не желало, не хотело уходить, словно бы давненько уже прочно закрепилось здесь, на холме. Фриц всё ждал, что скоро, совсем скоро, да вот уже прямо сейчас, что-нибудь произойдёт, встряхнёт этот их лагерь, как будто погрузивший сам себя в смертный сон перед лицом неминуемой угрозы. То ли танки появятся на горизонте, то ли покажутся отступающие со своих позиций рейкландцы, то ли мидденландские налётчики, в ответ на нападения которых нет-нет, да и огрызались немногочисленные стрелки, приблизятся, наконец, на расстояние выстрела их лёгкого шестиствольного ружья и откроют огонь… Но враг молчал – а вместе с ним молчали и те, кто защищал батареи адострелов. Возможно, и времени-то прошло на самом деле не слишком много – просто ему кажется, что он долго уже тут торчит. Кто ж теперь разберётся-то…       Вечерело. Солнце медленно, неспешно закатывалось за изломанную стену корявых чёрных верхушек деревьев, и рыжеватый свет его тонул местами в густом сером и сизом дыме: по-видимому, это синие изгадили воздух своими ракетами. И даже на западе, вот же паскуды какие… Туман, под прикрытием которого наступали мидденландцы, давно уже рассеялся: теперь, когда бой шёл уже вовсю, дымка только мешала бы им. Отсюда всё равно не разглядеть было того, что творилось на передовой, на двух холмах и перед ними – но даже общий вид, что открывался отсюда, нелепый и уродливый, с каждой минутой нравился Фридриху всё меньше и меньше. Две чьих-то исполинских макушки, торчащих прямо из земли: левая – плешивая, поросшая редкими островками волос-сосен, правая – совсем лысая, лишь кое-где покрытая скудным ковром пожелтевшей от летнего солнца травы, но зато – в серой зубчатой короне из старых, наполовину искрошившихся камней. И обе исковерканы ракетами синих, на обеих виднеются даже отсюда глубокие чёрные рытвины, воронки, канавы – словно следы какой-то неведомой болезни. В обеих копошатся вши, мелкие, отвратные, немытые, мельтешащие в глазах некоей беспорядочно меняющейся массой. Было бы глупо полагать, будто он может понять, на чьей стороне эти вши, а ведь он так надеялся сначала… Нет, если и была их одежда когда-нибудь бело-красной или тёмно-синей, то теперь всё равно стала какой-то то ли серой, то ли бурой, одинаково грязной и пыльной, засратой до предела – и с такого расстояния не различить было, кто же эти люди на самом деле: друзья или враги. Впрочем, ракеты пока замолчали, прекратили уродовать холмы своими беспорядочными огненными взрывами – а значит, там, вероятно, уже хозяйничали северяне. Плохо – потому что опасения Фолькмара в этом случае подтвердились, и обе точки, где имперские бойцы держали оборону, не выстояли под натиском противника. И одновременно хорошо – потому что теперь конец уже близко. Уже совсем чуть-чуть ждать осталось – а там уж снова пойдёт так хорошо ему знакомая резня, где есть лишь одно-единственное правило, которому ты должен следовать: убивай сам, или убьют тебя. Впрочем, можешь и плюнуть на него, дело твоё. Вот только потом не жалуйся. Это только Карлу в Грюнбурге повезло – но он один такой. Тем более что за это он получил сполна в скавенских подземельях. Нет, что бы там ни говорил Бальтазар – а Карл не может быть засланцем крысолюдей. Это было бы уж как-то совсем смешно: сам на скавена похож и скавенские же указания выполняет. А если серьёзно, то… есть такие вещи, в которые ты не сможешь поверить никогда в жизни. Никогда и ни за что.       Фриц несказанно обрадовался, когда эти его бестолковые размышления неожиданно прервали топот множества солдатских сапог и последовавшие за ним приказы офицеров. Он вновь поднял голову и увидел, что к подножию холма подходит группа каких-то жалких, забитых, окровавленных оборванцев. Если бы не изуродованная пыльная тряпка, некогда бывшая, безусловно, рейкландским знаменем, Фридрих ни за что не признал бы в них союзников. Эти люди вообще походили на солдат тем лишь, что в руках держали оружие: аркебузы, копья, алебарды, пехотные мечи, изредка цвайхандеры – хотя это и не вязалось никак с их внешним видом. Одежда, вся изорванная в клочья, измазанная грязью, копотью и кровью, напоминала скорее нищенские лохмотья, нежели униформу воинов Империи. Да уж, видать, здорово им досталось там, на холме, подумал Фридрих. Что бы там Гельт себе ни думал, странно, что они вообще направились сюда, к лагерю, а не разбежались, подобно крысам, в разные стороны, подальше от поля брани. Впрочем, многие, наверное, и поступили именно так. Хотя…       Всё новые и новые рейкландские отряды – вернее, не отряды, а кучки, группы, банды – выходили из постепенно редевшего к подножию холма леса, устремляясь к сердцу и мозгу армии, к лагерю командования – и Фриц, глядя на них, подумал, что здесь, возможно, и правда, соберётся большая часть отступивших с передовой. Они не знают, что делать дальше, не знают, как быть, не могут – и не хотят – принимать свои решения. Они ждут, когда им скажут, что делать дальше, ждут приказа сверху, от людей, которые во всём этом, вроде бы, смыслят гораздо больше их. Если б он был там, среди этих солдат, он тоже отказался бы думать, целиком и полностью положившись на руководство. Вот только сейчас-то он знает, что наверху тоже ещё не решили, как лучше действовать дальше. Ясно лишь одно: они будут стоять. Каким образом, с какой именно целью – там видно будет. Бальтазар пытался обнадёжить Фолькмара – но в глубине души он, наверное, тоже понимает, что шансов победить у них нет практически никаких. Если бы не эти проклятые танки, возможно, у них с северянами и был бы другой разговор. Вот только «если» тут не помогут.       Ну, вот, уже знакомо засосало под ложечкой, уже в груди снова дрянь какая-то засела, как прежде. Вновь липкий, жирный страх сидит внутри него, тянет вниз, к безумию – и это хорошо. А то было на какой-то миг почудилось, что ему уже всё равно, умрёт он или выживет, что не боится он больше смерти. Нет, как же – боится, и ещё как. Её все боятся. Все так любят рассказывать истории, в которых какой-нибудь придурок солдат жертвует своей жизнью ради народа и Империи – вот только сам он не знает ни одного человека, который был бы способен на такое. Может, разве что, Гельмут… но ему тоже есть, ради чего цепляться за жизнь. А для такого нужно, как минимум, чтобы терять было вообще нечего. Ну, или разве что просто мозги растерять вконец, чтоб думать не головой, а жопой.       Фридрих почти не удивился, услышав такой знакомый всем бойцам его отряда лающий голос лейтенанта Рихтера, подгонявшего до смерти уставших солдат. Что ж, значит, этот хмырь пока жив. Ну, Гельт-то и говорил, помнится, что здесь будет большинство. Хорошо бы ещё, у Леопольда хватило ума продолжать отлёживаться у Шмидта и не переться в часть – а то он совсем некстати тут будет со своей рукой.       Фриц направился на голос Рихтера, наверное, первый раз в своей жизни надеясь оказаться там же, где и их нерадивый лейтенант. Да уж, ну и удивится же, наверное, Рихтер, когда увидит его. Они-то все, небось, давно уже там дезертиром его считают. А тут вдруг – появляется он, без оружия и без щита: всё же там, в казармах, осталось – зато при секире гномьей. Вернее, удивились бы – вот только сейчас им, вероятно, уже не до этого. Придут мидденландцы со своими танками и устроят им всем такое, что в живых лишь единицы останутся… И правда: откуда у этих гадов столько танков? Им же ещё и через реку надо было переправляться. Видимо, прав был Гельт: и тут тоже магия замешана.       Когда Фридрих нашёл, наконец, свой отряд, отступившие с передовой бойцы были уже в лагере командования. Солдат встречали пистолетчики, тоже уже уставшие, как собаки. Они скакали туда-сюда, мотались от одного отряда к другому, от шатра к шатру с новыми донесениями и распоряжениями, и вся эта их суета даже создавала какое-то обманчивое впечатление, что командование готовит некий гениальный план, что силы их примерно равны, что шансы выстоять довольно высоки. И счастливы были те, кто принимал это за правду – ибо лучше уж так, лучше вера во что-нибудь заведомо ложное, нежели отчаянье, полное, беспросветное и пугающее. Впрочем, и оно скоро пройдёт. Когда вновь грянет бой, на него уже не будет времени. Будет время на то лишь, чтобы убивать, спасая свою жизнь – или бежать восвояси. Вот только ещё неизвестно, кому больше повезёт: тому, кто решит удрать, бросить поле бою – или тому, кто останется здесь. Уже вечереет, как-никак – и особо трусливым светит в одиночку оказаться посреди Рейквальда. А уж смерть от рук зверолюдов будет более мучительна, чем от рук людей.       - Майер? Ты, что ли?! – услышал Фриц знакомый отрывистый лай, которого так ждал, - Ты где был, свиное твоё рыло, а? Мы уж думали: усрался, не выдержал, сбежал… Прямо гора с плеч свалилась у меня: вишь, и выговор мне не грозит из-за того, что ты по ночам шатаешься Хорн знает, где, и забрал-то только униформу да нож… Так нет же, припёрся обратно! Где ты был, отвечай, сучий ты сын! Что, с другим отрядом увязался, что ли? Нет, это каким же придурком надо быть, чтобы сначала куда-то задеваться, а потом снова вылезти… Что, трудно сообразить, что ли, что надо либо совсем тикать, либо на месте оставаться? Ты где шатался, я ещё раз тебя спрашиваю!       Голос Рихтера звучал как-то неправильно: глухо, бесцветно, даже вяло, без прежнего надрыва, даже почти без той показной злобы, с которой лейтенант всегда их отчитывал. Да и взгляд у Рихтера уже не тот был: глаза ввалились, как у трупа, каким-то чудом сохранившего подобие жизни, и смотрели на мир словно бы через силу. Это был уже не тот лейтенант, что – страшно подумать! – меньше недели назад погнал их встречать императорскую армию. Бой с синими и мидденландцами выжал Рихтера до предела, оставив лишь ссохшуюся оболочку, подающую слабые признаки жизни. Как бы там ни обращался с ним лейтенант, сейчас трудно было не жалеть его, за несколько часов растерявшего свою былую прыть, былой агрессивный, воинственный дух, в чудовищной бойне, что началась из-за амбиций Бориса и просчётов командования. И Фридрих сказал ему правду.       - Спасал Альтдорф, герр лейтенант. Помогал немного… Верховному Патриарху и ещё… в общем, всё так, по мелочи в основном…       - Хватит паясничать, Майер! – одёрнул его Рихтер, - Тебе, может, это и смешно – а мне, мать твою за ногу, уже не до шуток! А этим уж тем более не шутят, особенно сейчас. Да за такой ответ можно в карцер смело сажать недельки на три! И посадил бы тебя, козью морду – вот только не верится мне, что ты да я живыми отсюда вернёмся. Ну, да ты это, небось, тоже уже понял: танки-то все видали. Ишь, прут и прут себе, и ничего-то с ними не сделаешь…       - Хотите верьте, хотите – нет, - отмахнулся Фридрих, - а я вам правду сказал. Я вообще сейчас только сюда прилетел – вон, на том бомбовозе гномьем, видите? Не сталкивался я ещё с этими танками вашими. Так что – тут уж как знаете, герр лейтенант: сажать меня в карцер или нет, а если сажать – то за что именно. Мы до всего этого всё равно, скорее всего, не доживём: в этом вы правы…       - Ладно, Майер, - оборвал его Рихтер, - Сопли отставить, встать в строй. Некогда мне разбираться, откуда ты вообще такой взялся на мою голову и чего творил последние несколько дней! У нас тут, как-никак, армия, а не балаган какой-нибудь.       Лейтенант Рихтер сплюнул на землю, сердито хмыкнул что-то и отправился восвояси, по своим делам: раньше Фриц подумал бы, что он собирается найти ещё кого-нибудь, кого можно отсчитать по полной, раздавить, как врага Империи – но теперь… теперь он уже ничего не думал. Ничего уже не знал. Рихтер переменился – может, просто от осознания того, что в этот раз ему вряд ли уж повезёт выжить в очередном безумии, которое обыкновенно называют боем, а может, и ещё от чего-то. Вроде бы и тот же самый человек, и даже вести себя старается так же, как прежде – но что-то в нём всё равно переломилось, что-то сгинуло, умерло. И это уже никак, никакими силами, не скроешь. Ну, а чего ещё ожидать-то? Тут сломаешься, когда сначала одно сражение, потом, меньше, чем через месяц – другое… Хочется верить лишь, что он сам по какой-то причине ещё не успел растерять то, что жило у него внутри. Но уж это-то никак не проверишь: со стороны ты на себя не глянешь, как ни старайся. И, возможно, это даже к лучшему. Страшно подумать, сколько дряни можно было бы порой увидеть.       Рихтер ушёл, и Фриц принялся искать в мешанине знакомых и не очень лиц, измученных и злых, большей частью обращённых к нему, одно особенное, обезьяноподобное, с маленькими водянистыми глазками и уродливой, жидкой бородёнкой. На самом деле он боялся найти его, боялся, что Леопольд потащится-таки в этот поход вместе со всеми остальными вместо того, чтобы ещё с недельку полежать у Шмидта, чтоб ему провалиться – и переждать всю эту гадость, что нежданно-негаданно свалилась на их несчастные солдатские головы. Но так уж повелось, что случается зачастую не то, на что ты надеешься, а всякая дрянь – такая, что ни говорить, ни думать о ней не хочется. Поэтому Фридрих ничуть не удивился, увидев среди имперских бойцов Леопольда Коха. Напротив, это было даже ожидаемо: вон, как хорошо, как удачно получилось у него с этим заговором, и со Швафтом, и с грифоном. Слишком хорошо: так не бывает. И вот, на тебе – Леопольд. Нет, ну зачем, зачем было сразу переться обратно в часть…       - Лев, иди сюда, чего ты там топчешься, как неприкаянный? – окликнул Фридрих Леопольда, - Да, я это, я. Не боись, не привидение.       - Да иду я! – каркнул Кох, протискиваясь сквозь толпу, - Иду уже. Что, в самом деле, за спешка такая?       Леопольд распихал маячивших между ними бойцов, большинство из которых уже не смотрели с подозрением на Фридриха, но расходились по своим делам – или, вернее, пытались сделать вид, что расходятся, дабы убедить самих себя в том, что до финального боя с мидденландцами ещё далеко, да и вообще это совсем не то, о чём сейчас нужно думать. Наглости Коху, как всегда, было не занимать: он буквально прорывался с боем, по пути огрызаясь на всех, на кого только можно было, как будто ему здесь все были обязаны уступать дорогу.       - Фриц, ты-то что тут делаешь? – выпалил, наконец, он, ухитрившись-таки пробраться к Фридриху, - То вдруг всё нету вас с Карлом и нету: я думаю, куда они пропали-то? Неужели эти самые… короче, ту дрянь пошли искать, про которую тот магик жирный говорил – да так и не вернулись? Я всё думал, Фриц, думал: говорить Рихтеру или не говорить – но решил, ну его в жопу. Думаю, мало ли, может, вы чего такое ищете, за что могут и башку открутить.       - Хоть что-то ты правильно сделал, - усмехнулся Фриц, - Рихтеру про варп ничего говорить не надо. Не их это собачье дело, в конце концов, как мы тебя выручаем. Лучше вот что скажи, Лев: ты какого хрена ушёл обратно в часть? На кой пёс? Чего у Шмидта не остался? Глядишь, и с рукой бы лучше стало, и бой бы этот переждал… Не мог же он тебя выгнать, в самом-то деле? – прибавил он при виде того, как нахмурился Кох, - Шмидт, конечно, надул нас с этим варпом, как я понял – но он вроде как не похож на того, кто откажется человеку помочь, на которого мутант напал.       - Это ты тут горазд так рассуждать, - буркнул Леопольд, по-видимому, недовольный тем, что его принимают за совсем уж тупого, - А ты не знаешь, что там было. Когда меня этот Мюллер, дрянь такая, за руку схватил – я ещё чуть-чуть продержался, пока меня эта тварь изнутри рвала, а потом всё, башку потерял и очухался там уже, у колдуна. Гляжу: вас троих нет, один магик только туда-сюда с какой-то хренью своей непонятной бегает, круглый такой, как шарик. Жрёт, видать, от пуза, не чета нам. Ну, мне поначалу он даже понравился: вот, мол, говорит, лежите себе, не вставайте, не волнуйтесь, вам эту тварь сейчас тревожить нельзя, которая значит, на руке у вас, она только успокоилась… Ну, я, значит, спрашиваю у него, где я вообще есть и как здесь оказался: думаю, неужели чего-то такого натворил, что теперь не помню совсем? А он, значит, говорит, да, вот, друзья, мол, вас принесли, трое, один из них – Карл Дитрих, знакомый его, в нефритового мага, значит, метит. Но мне, понятное дело, не понравилось, что он есть, а вас почему-то нету. Ну, я спросил, куда вы подевались, а он ответил, что послал вас за какой-то ерундой, которой у него нет и которая ему очень нужна, мудрёное там какое-то название…       - За варпом же он нас послал, говно ещё на палке! – не выдержал Фридрих, но тут же пожалел об этом, потому что несколько солдат с любопытством уставились на них, - А варп-то и не нужен был совсем, - понизил он голос, впрочем, спохватившись уже слишком поздно, - И из-за него… В общем, Лев, такое дело там было…       - Да договаривай уже! – махнул рукой Кох, - Я ж вижу, что ты один, а Карла нет рядом, и этого Густава тоже, будь он неладен. Что-то… Стряслось с вами, да? Дерьмо какое?       - Нет их больше, Лев. Совсем, - произнёс Фриц, чувствуя, что в горле застрял знакомый отвратный комок, - Ни того, ни другого. Густаву… голову пробили. Насквозь. А Карл… с Карлом я сам не видел, что сталось – но тоже ничего хорошего.       - Карл… подожди, Фриц, ты хочешь сказать, что… вот так вот… с концами? Да вашу ж мать… Что вы там творили-то? Почему… А, это… ты точно то знаешь или просто думаешь так… что Карл наш… того?       - Не знаю я точно, - ответил Фридрих, взяв себя в руки: надо было попытаться хоть как-то обнадёжить Леопольда, - Он остался там… позади. В подземельях, глубоко… Так вышло, Лев, я… ничего поделать не мог.       Мерзкое, колючее чувство вины вновь вылезло наружу, дав о себе знать. Он бросил Карла Дитриха, оставил его наедине с огром. А ведь мог бы и дать ему шанс, мог бы и попытаться вытащить его. Как? А кто ж его знает, как… Вот только одно ясно: он выжил, а Карл, скорее всего, нет. И плевать, что он сам нёс столь важные вести, что Дитрих был уже на краю гибели, когда он бросил его – всё равно… Имел ли он право обрекать Карла на смерть? Он же сегодня только говорил подобное Фолькмару, упрекал его даже в этом – а сам… А сам такой же точно. Нет у него, конечно, никакого такого права. Вот только когда такое бывает, что люди делают то лишь, на что имеют право? Об этом хорошо рассуждать сейчас, когда стоит временное затишье – а когда нужно принимать решение, времени на то, чтобы думать головой, уже не остаётся. Может, кто и умеет думать и тут же делать – но уж точно не он.       - Ты, Фриц… - неуверенно начал Кох, судя по всему, лихорадочно соображавший, что бы ему такое сказать, - Ты, главное… не вини себя ни в чём… ну, в смысле, в том, что не мог никак изменить на самом деле. Не знаю я, чего за гадость у вас там такая стряслась, что вам в подземелья пришлось лезть – неужели ж из-за этого варпа вонючего? – но понимаю прекрасно, что у тебя в голове творится. Когда синие моего брата прикончили… мне тоже казалось, что это я во всём виноват, что я должен был там очутиться, с ним вместе, помешать как-нибудь этому, спасти его… Вот всё время это у меня в голове стучало: поэтому я и решил тогда пойти с тобой в Альтдорф, чтоб хоть как-то всё исправить. Потом только понял, дурень этакий, что человека-то уже всё равно не вернёшь, скольких бы ты ни убил, даже если они все мерзавцами окажутся. Но было поздно уже.       - Слушай, Лев, - Фриц попытался перевести разговор в другое русло: уж очень не хотелось ему вспоминать сейчас о Дитрихе и о том, как он сам ему за всё отплатил, - Ты так и недорассказал… Чего там этот Шмидт натворил потом, а? Что, неужели на улицу выпер, как только ты очухался малость?       - А, да что, что… - пробурчал Кох, - Рука-то стала у меня, как раньше – ну, в смысле, после того, как эта тварина меня по ней резанула и до того, как в неё Густав вцепился. За это-то ему, магику, спасибо, конечно. Я уже обрадовался, Фриц: думал, полежу пока, сил наберусь – а потом и вы вернётесь, и тогда уж этот колдун всё на свои месте поставит. Но всё не так хорошо вышло, как я думал. Он что-то всё смотрел на эту дрянь мою, смотрел – пристально так, внимательно, замерял ещё что-то там, сверху – а потом сказал, что неплохо бы меня в Коллегию сводить… исследовать, так он сказал. Мол, это, как он понял, какая-то новая тварь, вид новый, что ли, на руке-то у меня. Никогда-де таких паразитов не было. Я сначала не понял, что это за исследование такое: он всё, мол, ничего особенного, всё просто там – а потом подумалось мне, что это меня резать будут, и тварюгу эту будут резать – и хорошо ещё, если руку сначала отчекрыжат, а то ведь могут и прямо так, на живую, а эта пакость опять разозлиться… Ну, короче говоря, послал я его к Хорну, а он возмутился весь, начал меня уговаривать, гундеть что-то, что вот-де, из-за таких, как я, магическая их наука на месте стоит… Ну, я врезал ему в ухо и ушёл. А он остался лежать и стонать там. Ну, вышел я, пошёл по дорожке, мимо этих растений всяких – ну, ты должен был видеть, когда вы меня несли. Всё никак к воротам выйти не мог, там у него такие тропинки путаные… Ну, да потом какой-то хмырь мне повстречался: не то садовник, не то слуга… Видно, знал про меня: что, говорит, выздоровели, мол? Ну, давайте, мол, я вас отведу наружу… Я говорю: да, прекрасно всё… Так он меня и вывел, и ушёл я… В часть пошёл: а куда же ещё-то? Ну, а там уж всё понятно, что было. Хорошо хоть, вечером уже вернулся, в тот же день – так что для всех я, вроде как, ничего и не нарушал: нам-то этот день на отдых дали.        - Понятно, - буркнул Фриц, - Ишь, колдовская морда, сволота ещё… Мог бы и не трогать тебя, в самом деле, раз ты с этой дрянью на руке. Тем более, Лев, - прибавил он ещё тише, - Что он мог её убрать – но ему надо было нас за варпом послать – якобы он ему нужен. Не знаю я, новый это там вид или не новый – но убрать он мог.       - Ты-то откуда знаешь, что мог? – удивился Леопольд, - И почему тогда дал себя надурить?       - Да мне потом уже рассказали, - уклончиво ответил Фриц, у которого, сказать по правде, сейчас не было ни малейшего желания рассказывать Леопольду ту запутанную, непонятную, сказочную историю, что с ним произошла, - Один человек, он очень в магии разбирается… Я потом всё расскажу, Лев.       - Ничего я уже не понимаю, - обречённо махнул рукой Леопольд, - А вообще – может, оно и к лучшему. Ну, ты хоть в общих чертах расскажи-то, Фриц, всё равно, чтобы я хоть уразумел, что к чему.       - Если в общих чертах… - неуверенно проговорил Фридрих, - Короче говоря, во всём виноваты скавены. Ну, и Борис тоже сволочуга та ещё – да, это ты и без меня уже понял, думаю. В общем, Лев… Как же так рассказать, чтоб коротко получилось, не знаю я… Ну, в общем, там, где варпом торгуют, нас уже ждали. И они там уже всё распланировали…       - А ну тишина, бараны! – прервал его несвязную речь знакомый лай Рихтера, уже заметно окрепший, даже похожий на тот, прежний, - Кончайте тут страдать! – Строиться, строиться, стадо вы тупорылое! Поубивал бы вас всех, гадов, давно уже надо было строем стоять!       - Чего это он? – обеспокоенно покосился Фриц на Леопольда, - Что, уже идут?       - Ты послушай, - выдавил из себя Кох, начиная едва заметно дрожать, - Мне уже не впервой, я уже и привыкнуть успел за этот день…       Фридрих встал в строй рядом с Леопольдом, в третьей шеренге – и когда бестолковая возня и суета начали сходить на нет, когда исступлённые крики лейтенанта возымели, наконец, хоть какое-то действие, он тоже услышал его, этот странный, пугающий звук, что способен был ввергнуть в дрожь любого. Это был низкий вибрирующий гул, постепенно нарастающий рокот, словно бы где-то не так далеко рушилось здание – но только смешанный с металлическим лязгом и периодически перекрывавшийся резким, протяжным свистом и шипением пара. И Фриц вспомнил, что он уже слышал его: там, на улице, во время победного марша императорской армии. Только теперь звук этот приближался – медленно, но неотвратимо, тяжёлой стальной поступью преодолевая разделявший их склон холма. Скоро источник его будет здесь – и этому уже никак не помешать. Танки. Они уже ползут сюда, к ним, к врагам Мидденхайма, которые ничего – вообще ничего – не смогут им противопоставить. Мечи, алебарды, аркебузы – всё это бессильно против безжизненных груд металла, внутри которых сидят люди, и даже адострелы не смогут пробить их броню. Ну, ладно, пехоту они возьмут на себя – а вот танки… Тут надежда разве что на Бальтазара с Фолькмаром – и то совсем призрачная. Какими бы там они ни были – что смогут два человека против, как минимум, пяти танков? Кажется, ничего.       Фридрих буквально видел, как чудовищные машины мидденландцев поднимаются вверх по склону. На какой-то миг к нему пришла уверенность, что это всё – просто очередной кошмарный сон, что не было никакого заговора, никаких скавенов, танков и всего такого прочего. Фриц крепко зажмурил глаза, словно бы надеясь, как ребёнок, на то, что, если он не будет видеть происходящего, оно перестанет угрожать ему. Но гул машин убийства никуда не делся: он всё продолжал и продолжал нарастать, и уже казалось, что этому не будет и не может быть конца. Фридрих обнаружил внезапно, что он тоже дрожит всем телом, как и Леопольд Кох. Колени подкашивались, сердце готово было выскочить из груди, а лёгкие будто бы отказывались качать воздух, осознав, что это всё равно бесполезно, и смерть ждёт его в любом случае.       Что-то блеснуло там, за первым рядом, у склона холма – и Фриц различил впереди нечто огромное, исполинское, ослепительно сверкающее на солнце. Медленно и неспешно двигалось оно к ним, постепенно показываясь и-з-за холма, словно бы заботясь о том, чтобы они не передохли от страха, увидев его сразу целиком…       Мидденланд пришёл.       

***

      - Они здесь, господин Великий Теогонист, - задыхаясь одновременно от ужаса и волнения, выпалил Штефен фон Вельвен, - Мидденландцы поднимаются на холм. Спереди идут танки – их шесть штук – а за ними пехота и стрелки. Солдаты в панике, они не знают, что делать. Как я понял… офицеры ждут чего-то от вас, господин Великий Теогонист. Какого-то решения, приказа, как поступить дальше… Кое-кто уже бросил свои позиции: они сказали, не хотят идти на убой… И таких всё больше и больше, господин Великий Теогонист. Мы теряем лагерь.       Решать, говорить, горестно подумал Фолькмар. Ничего тут уже не решишь толком. Танки идут на них – а у них есть только Бальтазар, который тоже вряд ли справится с таким количеством боевых машин. Была бы у северян одна эта дрянь – ещё куда ни шло. Но шесть…       - Как бы там ни было, Штефен, - проговорил Фолькмар Мрачный Лик, - отступать нам уже поздно. Нужно стоять до конца, чего бы нам это ни стоило. Вполне возможно, мы все умрём здесь, на этом холме – но мы должны хотя бы прихватить с собой побольше мидденландцев, нанести возможно больший ущерб армии Бориса. Будем биться насмерть, Штефен.       - Вы говорите так, господин Великий Теогонист, - неуверенно протянул адъютант, - будто… сами планируете вступить в битву. Позволю себе заметить, что это было бы крайне неразумным решением с вашей стороны…       - Похоже, всё идёт именно к этому, Штефен, - перебил его Фолькмар, - Нам нужно как-то удержать отряды на своих позициях, заставить солдат исполнить свой последний долг перед Империей, а не пытаться трусливо бежать с поля боя, чтобы потом либо погибнуть в когтях зверолюдов, либо организовать какую-нибудь очередную банду дезертиров. И… сказать по правде, я не вижу причин, почему они должны сражаться до конца, в то время как я сижу в своём шатре и лишь слежу за ходом сражения. Мне придётся возглавить оборону. Это как раз тот случай, когда там, на передовой, я буду куда нужнее, чем здесь. Я встану во главе отряда Истерзанных Душ и покажу им всем, как нужно сражаться.       - Не знаю, господин Великий Теогонист, будет ли от этого какой-нибудь толк, - испуганно глянул на него адъютант, - Солдаты не хотят больше сражаться, и даже ваше появление вряд ли заставит их забыть о страхе смерти. А ведь там, на передовой… там и осталась только смерть.       - Значит, позади у них тоже будет смерть, - вздохнул Фолькмар, - Придётся растянуть по всей ширине холма отряд флагеллянтов и приказать им убивать всех, кто будет пытаться убежать. Вот так вот, чтобы они и шагу назад не сделали. Естественно, фанатиков мало, и солдаты без труда сомнут их… если, конечно, будут отступать сразу толпами, а не постепенно, по нескольку человек – и, главное, осмелятся вступить с ними в бой, в чём я лично очень сомневаюсь.       Штефен смотрел на него не то с благоговением, не то с ужасом, не то с отвращением, похоже, не в силах поверить тому, что он услышал. Да, конечно, это звучит дико, жестоко, по-людоедски как-то – но только лишь поначалу. Он помнит далеко не одно сражение, в котором флагеллянты по его приказу убивали тех, кто пытался спастись бегством, и это даже помогало. До определённого момента, правда – но ведь помогало же. Умирать, конечно, не хочет никто, но это ещё очень большой вопрос, какой смерти простой, рядовой солдат боится больше: от рук врага или бешеных, невменяемых фанатиков, готовых перегрызть ему глотку. А уж если он, Великий Теогонист, ещё и сам вступит в бой вместе с Истерзанными, если подаст личный пример… это точно хоть немного отодвинет тот момент, когда начнётся всеобщее паническое бегство – а оно ведь всё равно начнётся, рано или поздно. Их поражение, похоже, уже неизбежно, его уже никак не предотвратишь. Такой ситуации на его памяти ещё не было…       - Я к вам, господин Великий Теогонист, - прервал размышления Фолькмара знакомый металлический голос, и он увидел, как в шатёр входит, пригибаясь, Бальтазар Гельт, - Нам нужно поговорить. Обсудить кое-какие дальнейшие действия, в частности, то, как мы поступим с танками. Вернее, я поступлю.       - Вы, что же, всерьёз надеетесь расправиться со всеми шестью машинами? – изумлённо воззрился на него Фолькмар, - Я, знаете ли, конечно, часто недооцениваю магов, но это, уж простите…       - Я кое-что выяснил, - прогудел Верховный Патриарх, - Сведения о шести мидденландских танках несколько не соответствуют действительности. Во всяком случае, может, кто-то и видит там, на склоне, шесть машин – а я вижу только две.       - Как это – две? – с недоверием покосился Фолькмар на Штефена, изумлённо пялившегося на Гельта и готового, казалось, провалиться сквозь землю, - Сдаётся мне, что-то здесь не так…       - Ваш адъютант здесь совершенно не при чём, - поспешно заверил его Бальтазар Гельт, - Он сообщил лишь то, что донесли ему офицеры, господин Великий Теогонист. А офицеры – простые смертные, они не способны видеть то, что вижу я. Да, они наблюдали именно шесть танков – но настоящие из них только два. Остальные – не более чем искусно сработанные иллюзии. Невероятно искусно сработанные, надо сказать… Они выглядят точь в точь как настоящие танки, точно так же грохочут и изрыгают облака пара. Я только что летал на передовую на Ртутнике и видел всё собственными глазами. Нужно сказать, я подумал об иллюзиях сразу же, как только ваш адъютант поведал, что к лагерю приближаются шесть мидденландских танков: всё-таки, нам ведь противостоит маг теней, а они подобные фокусы, знаете ли, очень и очень любят. Фантомы, дымки, мороки…       - Что-то я никогда в жизни не сталкивался с таким, хотя войска водил в бой не один раз, и не один раз в армии противника были серые маги. Это же, если разобраться, огромный простор для тактики, - хмыкнул Фолькмар, - Есть, где разгуляться. Вот только почему-то никто это прежде не использовал… Вы точно уверены в том, что четыре танка из шести – иллюзии, господин Верховный Патриарх?       - Абсолютно уверен: всё-таки, я золотой маг и могу без труда определить, где есть металл, а где его нет, - не колеблясь, ответил Гельт, - Дело всё в том, что обычно на практике создание иллюзий приносит очень мало пользы в бою: во-первых, одновременно поддерживать множество их невероятно трудно – потому-то, думаю, маг и создал фантомы именно танков, которые, как известно, в любой армии исчисляются единицами – а во-вторых, и это самое главное, как правило, иллюзию всё равно очень легко отличить от истины: она обычно размыта, не производит никаких звуков, а зачастую и вовсе двумерна. Солдаты не испугались бы такого танка, они ещё издалека раскусили бы подмену: не дураки, всё же. Но в нашем случае, к сожалению, всё иначе. Некто создаёт невероятно правдоподобные иллюзии – такие, для плетения которых нужно усердно практиковаться на протяжении многих столетий. И это больше всего пугает меня.       - То есть как это – столетий? – вскинулся Фолькмар, совершенно сбитый с толку, - Вы, что же, господин Верховный патриарх, хотите сказать, что… здесь замешан кто-то ещё?       - Вот именно, - прогрохотал Бальтазар, - Не знаю точно, кто помогает Мидденланду, но одно мне ясно: этот серый маг – не человек. Его могущество бросает тень даже на меня. Это некто очень древний – во всяком случае, в сравнении с нами, людьми – и, сдаётся мне, расправиться с ним будет куда сложнее, чем с двумя танками.       - А танки-то вы точно уничтожите, господин Верховный Патриарх? – спросил Фолькмар, не желая тешить себя ложными надеждами, - Справитесь с двумя настоящими? И иллюзии эти поганые, ради Зигмара, уберите их…       - Иллюзии я развею, об этом можете не беспокоиться, - обнадёжил его Бальтазар Гельт, - И один танк тоже можете считать уничтоженным. С другим чуть сложнее: возможно, я уже расходую на первый значительную часть запаса Ветров в этой области. Но я, во всяком случае, постараюсь его хотя бы обездвижить – а там уж разберёмся, как быть дальше. Всё равно котёл танка не может долго работать без перерыва: в конце концов, если мидденландцы не успокоят свою машину, она взорвётся и избавит нас от хлопот по её уничтожению. С танками, я думаю, всё обойдётся, господин Великий Теогонист.       - Обойдётся… Вы, что же, господин Верховный Патриарх, - с недоверием покосился Фолькмар на Гельта, - и вправду считаете, что этот бой всё ещё можно выиграть? Несмотря на численный перевес синих и мидденландцев, внезапность, танки и этого непонятного столетнего мага?       - А вы-то сами как полагаете, господин Великий Теогонист? – прогремел Бальтазар, - Что, неужто вы уже думали, как бы продать свою жизнь подороже? Я уверен, что шансы разгромить северян у нас всё ещё есть – только они тают с каждым часом. Ясно одно: если мы хотим победить, нам нужно, прежде всего, уничтожить оба танка и вместе с ними – неприятельского мага. Одним богам известно, что ещё он может вытворить. С машинами я, маг Металла, кончено, надеюсь справиться – а вот этот проклятый иллюзионист, пожалуй, меня порядком беспокоит. Возможно, этот колдун и не так силён, как может показаться на первый взгляд, вот только он, вне всякого сомнения – некто очень опытный и мудрый, гораздо мудрее меня. Поэтому мне потребуется поддержка простых, рядовых бойцов, господин Великий Теогонист. Как они доберутся без пегасов и грифонов к арьергарду северян, я не знаю, но один я, скорее всего, не справлюсь. Я видел немало примеров того, как именно с помощью самого простого, не чародейского, оружия, убивали очень могущественных колдунов, почему-то твёрдо уверенных в том, что лишь равные могут причинить им вред: взять хотя бы того же Швафта. Возможно, наш враг не из таких: это крайне старое существо, кем бы оно ни было, и его, вероятно, уже не обвести так просто вокруг пальца. Но попробовать всё равно стоит, господин Великий Теогонист. Да и, в любом случае, прикрытие с земли мне не помешает.       - Туда наверняка даже кавалерия наша не прорвётся, к этому заклинателю, - фыркнул Фолькмар, - Хотя… попробовать-то можно, что мы, в сущности, теряем? А если ещё и задействовать Истерзанных, отвлечь мидденландцев на центральном направлении… что ж, возможно, что-нибудь, да получится. Сказать по правде, господин Верховный Патриарх, я сам всё равно планировал возглавить флагеллянтов и идти в бой во главе их отряда: как я понял из донесений своего адъютанта, боевой дух войска стремительно падает, и необходимо хоть что-то предпринять, чтобы армия окончательно не превратилась в стадо баранов, с которым северяне смогут сотворить всё, что вздумается: вырезать, разогнать окончательно, захватить в плен… В общем, сами понимаете. А без личного примера невозможно вдохновить их на… подвиги, скажем так. Что ни говори, а держать оборону, когда строй атакуют танки, пусть и две трети из них – не более чем фантомы, иллюзии – это, скажу я вам, самое настоящее геройство. Сейчас они не готовы умирать за Империю – потому что не готов я, в их глазах, по крайней мере. Как раз поэтому я и должен показать им, что такое истинная верность долгу. Должен выйти туда.       Бальтазар не стал отговаривать его от этой затеи: видимо, что бы там ни говорил Верховный Патриарх о возможности выиграть этот бой, умом он прекрасно понимал, что дела их плохи, и сейчас уже все средства хороши. Они ещё некоторое время обсуждали с Гельтом план дальнейших действий и, в конце концов, решили, что Бальтазар полетит на своём Ртутнике по центру, прямо над самым сердцем разгорающегося сражения, пока мидденландские стрелки будут отвлечены на флагеллянтов Фолькмара. В то же время рыцари – вернее, то, что от них осталось – попытаются обойти северян с флангов и ударить в конечном итоге туда же, куда и они с Бальтазаром, только с другой стороны. Всё, больше нет смысла их беречь. Они должны уничтожить мага: любой ценой, не считаясь с потерями. Уже не до хорошего. Но сперва, кончено, танки. Танки, из-за которых их армия уже готова обратиться в беспорядочное паническое бегство. Сначала нужно заняться ими, и потом и колдуном.       Надежда всё ещё есть, подумал Фолькмар вон Хинденштерн, оглядывая свою кирасу, которую ему вскоре предстояло надеть: простую, безо всякой там бестолковой позолоты, безо всех этих декоративных элементов и даже без имперского герба. Белый с алым плащ, тоже совсем не под стать тому, расшитому золотом, что был на Фолькмаре сейчас, висел рядом. Да, вот уж, действительно, вспомнить былые времена. Не староват ли он ещё для такого, а?..       Фолькмар с каким-то сомнением взялся за рукоять тяжёлого боевого молота, так похожего на легендарный Гхал Мараз Карла Франца – вот только его оружие не пульсировало само по себе и не испускало бледный голубоватый свет, как молот Императора. Ничего, ничего, подумал Великий Теогонист. Когда надо будет, и засияет, и задрожит, и загорится даже: всё-таки, он ведь воин-жрец Зигмара, как-никак… Молот покоился в руке, словно бы заняв предназначенное ему одному место; он сел, будто деталь, загнанная в паз – и в следующий миг Фолькмар почувствовал, как прежде, что оружие – часть его самого, нечто, слитое с ним воедино. Нет, он не разожмёт пальцев на рукояти – даже когда его убьют, не разожмёт ни за что. Он – воин Молотодержца, Фолькмар Мрачный Лик, защитник веры и истребитель скверны во всех её проявлениях. И уж он постарается никого не подвести. Постарается вновь стать тем, с кого нужно брать пример.