***
Это началось внезапно, нежданно-негаданно, как-то совсем уж неправильно и уродливо. Он ожидал чего угодно, но только не этого. Когда лейтенант Рихтер вновь с горем пополам собрал в некое подобие единого целого то, что осталось от их отряда, он уже думал, что мидденландцы наступают вновь, и им опять придётся стоять здесь, на этом склоне, заваливая трупами подходы к лагерю, не имея права сделать ни одного шага назад. Но Фолькмар с этими танками, по-видимому, окончательно выжил из ума. Ну, а иначе как ещё можно объяснить его решение? Тогда, во время первой атаки северян на холм, они еле продержались, насилу выстояли и отбросили мидденландцев обратно, назад, к тем двум возвышенностям, которые войска Бориса уже заняли и не собирались отдавать теперь по своей воле. А теперь они могут лишь надеяться, что сумеют выдержать натиск северян во второй раз – с трудом, со скрипом, ценой многих и многих жизней – но не атаковать же, в самом-то деле… - Так вот, солдаты, - продолжал лейтенант Рихтер свою речь перед бойцами, по-видимому, обескураженный и поражённый не меньше их самих, - Командование считает, что сейчас подходящий момент для атаки на мидденландских волков. После своего нападения они ослабли, истекли кровью, и теперь осталось только нанести последний, решающий удар, чтобы окончательно опрокинуть их. Да, вот так… - протянул он чуть погодя, словно бы сам не верил в то, что говорит, - Эти уроды засели на тех двух холмах, с которых они нас согнали. Теперь мы выбьем их оттуда и сбросим вниз на хрен! Да… Ракетами они больше по нам не палят: видать, уже кончились. Так что будет проще. Должно быть проще. Никто не спросил его о танках. Никто не поминал лишний раз этих стальных монстров, эти несгибаемые машины убийства, уничтожившие столько человек. Однако же, вряд ли хоть кто-нибудь забыл о них. Этот кошмар надолго врезался в память, и неизвестно, сколько времени нужно, чтобы он притупился, сгладился хоть как-нибудь. Все знали, что танки прорвали оборону и теперь, по-видимому, хозяйничают уже в лагере командования, если их так никто и не смог остановить. Ходили слухи о том, что Гельт заставил один из них буквально на ходу заржаветь и рассыпаться на части – но насколько им можно было верить, никто не знал. Возможно, подумал Фридрих, Фолькмар специально пытается совершить какой-нибудь хитрый манёвр, покинуть возвышенность, оставить танки позади. Ведь эти колымаги не смогут долго оставаться с работающими паровыми котлами. Насколько он знает, рано или поздно что-то там, внутри, ломается, и танк приходится чинить техникам – вот только обычно это делают после битвы. Именно поэтому вне боя эти машины почти никогда не передвигаются своим ходом: их тянут лошади, а иногда и люди. Во всяком случае, именно так говорят. И если это правда, то в решении Фолькмара, сколь бы абсурдным оно ни казалось, всё же, есть разумное зерно. Ведь, в конце концов, это они отбили тогда мидденландцев, а не наоборот. Атака северян явно не удалась, силы разделились: пехота отступила, а танки увязли в неприятельском лагере. Вот только скоро ночь уже… Неужели же им придётся атаковать в темноте? Что это им даст-то? Внезапно напасть уже не получится: мидденландцы наверняка настороже после того, как им не удалось взять последний холм: только и ждут, когда же противник совершит ещё одну, в этот раз, возможно, роковую, ошибку. Разве что обстреливать их с тех двух холмов будет далеко не так удобно, как при свете дня – но ведь у северян-то и арбалетчиков с аркебузирами вроде как немного. Выходит, Великий Теогонист, действительно, бежит от танков, наверняка наказав своим флагеллянтам сдерживать эти проклятые машины, сколько вообще возможно. Видимо, Фолькмар понимает, что в открытом бою они ничего не смогут противопоставить этой пакости, и надеется увести бойцов, выиграть время, пока у танков внутри всё не перегреется – ну, или что там с ними станется, он-то откуда знает – и мидденландцам не придётся прекратить топить свои котлы. А это значит, всё совсем плохо. Выходит, что бы там ни говорили, Гельт тоже не помог полностью решить эту проблему. Несколько-то танков он уничтожил, уж один – точно… А потом, видать, силы Ветров не хватило. Она, поговаривают, тоже не безгранична. Наверное, Бальтазар хочет, чтоб это дело хоть немного восстановилось, восполнилось, или как это назвать… Они прождали так ещё некоторое время, а потом Фридрих услышал какое-то отдалённое, приглушённое большим расстоянием хриплое пение сигнального рожка. - Всем стоять на месте! – гаркнул Рихтер, хотя никто без его приказа и не думал двигаться вперёд, - Это не нам сигнал! Нам потом будет, чуть позже. К востоку от их отряда, по левую руку от Фрица, началось какое-то оживлённое движение, странным образом норовившее показаться упорядоченным. Фридрих сразу понял, что это: какое-нибудь бестолковое перестроение, не иначе. Отсюда было не различить, что именно происходит там, на центральном участке фронта, но Фрицу показалось, что пехота словно бы расступается перед кем-то, освобождая дорогу, спешно выстраиваясь в неровный коридор из живых тел. А потом он вновь заметил в небе знакомый, теперь почти незаметный на фоне тёмного неба чёрный крылатый силуэт Ртути, и почти одновременно нечто ослепительно яркое, огненно-рыжего цвета, показалось там, дальше на восток по фронту, где только что осуществлялись непонятные перестроения. Сначала Фридриху почудилось было, что по пожухлой траве катится, сжигая всё на своём пути, волна огня и расплавленного металла, но, чуть приглядевшись, он понял, что уже видел нечто подобное раньше. Вниз по склону холма мчались огромными скачками исполинские огненные псы, оставляя позади чёрную полосу выжженной земли. В битве со Швафтом Бальтазар успел призвать лишь одно такое существо – здесь же их была целая стая, и каждое намного больше, чем тот пёс, что помог сдержать стаю громадных ворон. Подобные потоку лавы, они бежали по земле, едва касаясь её могучими лапами, поросшими вместо шерсти языками оранжевого пламени. Трава и деревья в мгновение ока превращались в пепел там, где проходила их стая – и Фриц невольно подумал, что эти существа, кем бы они ни были, смогут расплавить и танк тоже. Вот только Гельт почему-то направил их вперёд, на мидденландцев, а не туда, где хозяйничали паровые машины. А, впрочем, им там, наверху, поди, виднее… Фридрих думал, что они двинутся к позициям врага сразу же, как только огненные псы окажутся у подножия холма – но сигнал к наступлению почему-то подавать не спешили. И образованный двумя отрядами коридор пока что так и не сомкнулся: видать, ещё не все прошли, кто должен был. Кого-то они ждут ещё. Может быть, флагеллянтов? И правда: что-то он этих фанатиков нигде не видит. А ведь они должны быть в первых рядах, нечего им в тылу делать. Разве что танки отвлекать – но не всем же. И действительно, вскоре в импровизированном коридоре показалась бесформенная, беспорядочная масса, подобная потоку грязной воды в каком-нибудь жёлобе. Разглядеть что-либо с такого расстояния было непросто, но он и так угадывал серые рубища, накинутые на головы капюшоны, шипастые маски, странное оружие.. А впереди толпы фанатиков шагал человек в алом плаще,опираясь на сверкавший в лучах заходящего солнца посох – не золотой, но отлитый из какого-то непонятного металла, напоминавшего по цвету сталь.Оружие в левой его руке Фриц не сумел толком разглядеть – но он был уверен, что это ни что иное, как боевой молот вроде императорского Гхал Мараза. Воздух вокруг предводителя флагеллянтов заметно дрожал, сияя золотистым светом, напоминавшим Фридриху о магии Металла. Сомнений быть не могло. Их поведёт в бой сам Великий Теогонист Фолькмар Мрачный Лик. Тот самый Фолькмар, о котором говорили в народе не иначе как о непримиримом и неподкупном борце со скверной и ересью. Тот самый Фолькмар, который на его глазах называл себя старой развалиной и говорил, что эту битву ему уже не выиграть. Вот только этот человек не походил ни на первого, ни на второго. Он не был здесь Великим Теогонистом – он был одним из них, воином Империи, идущим навстречу её врагу и своей судьбе. Да, пусть Бальтазар обложил Фолькмара защитными заклинаниями, пусть фанатики будут прикрывать его, как только смогут – всё равно тот, кто руководит ими, разделит с ними их тяжкую ношу. Бело-красная масса взорвалась восторженными, почти безумными криками – и Фриц кричал вместе со всеми, опьянённый неизвестно чем, словно бы в каком-то неведомом экстазе взирая на того, кто решил вести их за собой. Внезапно все тревоги, все сомнения и страхи, рвавшие его на куски, ушли обратно на глубину, забившись в свои норы и логова, уступая место жажде действия, смешанной с сумасшедшей, необъяснимой радостью – и с надеждой. Раз уж с ними сам Фолькмар Мрачный Лик, то они теперь просто не могут проиграть, пронеслась в голове у Фридриха дурная, но казавшаяся сейчас единственно верной, мысль. Они опрокинут мидденландцев, втопчут их в землю, разнесут их проклятые машины смерти на куски – а иначе и быть не может. С ними тот, кто дрался с ужасными порождениями Хаоса, тот, кто видел тварей, что не пригрезятся здоровому человеку даже в самом кошмарном сне. Как, каким таким образом могут они проиграть самым обычным людям, точно таким же, как и они сами, которые так же боятся смерти и не желают убивать себе подобных? Они выиграют, они непременно выиграют этот бой. Фолькмар Мрачный Лик закричал что-то неразборчивое, и в тот же миг флагеллянты подхватили этот клич, распевая его, будто молитву, монотонно, но торжественно. И вот уже соседние отряды закричали его, и передали дальше, и дальше, и дальше… Прославляя Зигмара, Карла Франца и Империю, остатки рейкландской армии двинулись вперёд – в бой, который должен был решить исход всего сражения. - В атаку! – зарычал Рихтер, похоже, пребывавший в том же состоянии, что и Фридрих, - Дадим им просраться, ребята! Режь северян! Сначала всё шло на удивление хорошо. Они спустились к подножию холма и двинулись через редколесье, отделявшее их от занятых мидденландцами возвышенностей. Огненные псы Гельта бежали далеко впереди, буквально выжигая себе дорогу и оставляя за собой полосу почерневшей земли и мёртвых деревьев. Сердце отчаянно колотилось в груди в предвкушении новой бойни, в которой они уж обязательно должны будут пустить кровь проклятым северянам. Он почти не чувствовал усталости, несмотря на то, что после битвы за лагерь отдохнуть ему почти не довелось: времени прошло не так-то много, да и Лев тогда быстро очнулся и сразу начал доставать своим нытьём. Но сейчас он по-прежнему рвался в бой, хоть в голове уже что-то настойчиво зудело, а мир перед глазами периодически принимался гулять из стороны в сторону. Разум подсказывал Фрицу, что долго он так не протянет, что в конце концов либо пропустит какой-нибудь очередной удар, которого даже новобранец без труда сможет избежать – либо просто грохнется без чувств прямо посреди боя. Но разум сейчас был далеко: где-то там же, в тех же норах, куда запрятался и страх. Осталась лишь вера, лишь желание выйти живым из очередной схватки да давняя звериная жажда крови, постепенно вновь поднимавшаяся на поверхность. Они вышли из тени деревьев редколесья, и взору Фридриха открылось нагромождение древних, поросших мхом каменных глыб на вершине холма, лежавшее впереди: наверняка остатки какого-нибудь старинного укрепления. Над руинами реяли бело-синие знамёна Мидденланда, с каждого из которых на рейкландцев скалилась злобная волчья орда. Ишь, забрались-то куда… Но это им не поможет, нет… Им уже ничто не поможет. Сидели б в своём Мидденланде паршивом и носа б оттуда не высовывали. Так нет же… Внезапно там, на холме, загрохотали выстрелы. Вот только это не было похоже на обычный аркебузный грохот вперемешку с шипением. Громкий, могучий звук, чем-то напоминавший треск льда, разнёсся над редколесьем, и развалины бастиона затянуло сизым пороховым дымом. Фридрих не сразу осознал, что происходит. Это не могла быть стрельба, нет: с такого расстояния стрелять-то можно, но толку особого не будет – обычно ближе подпускают… А потом солдаты начали падать. Они валились на землю в какой-то совсем уж странной системе, колоннами. Громадные, тяжёлые пули порой пробивали насквозь по нескольку человек сразу, оставляя после себя дорожки из трупов и умирающих. Ни щиты, ни нагрудники не в силах были смягчить удара: смертоносные стальные шарики, куда больше аркебузных по размеру, прошивали всё, что встречалось им на пути. От них некуда было спрятаться, негде было укрыться. Оставалось надеяться, разве что, на удачу. Отряд заколебался, замедлил бег к мидденландским позициям, и звериная жестокость в мгновение сменилась безотчётным, звериным же страхом. Что это ещё за новая напасть такая? Откуда? Мало им танков, что ли, было? Конечно же, это палили по рейкландцам адострелы. Их же собственные орудия, в спешке оставленные бойцами на брошенных позициях и теперь захваченные мидденландцами. Отряду Фридриха, судя по всему, ещё повезло: ведь он находился на левом фланге, и огонь по нему открыла лишь одна батарея. Больше всего, по-видимому, досталось центру: несколько отрядов полностью превратились в кровавое, беспорядочное месиво, в котором бело-красными тараканами копошились оставшиеся в живых имперцы. Похоже, всё в который раз пошло не по плану. Или… может быть, Фолькмар предвидел и это тоже, но все эти смерти, по его мнению, необходимы, чтобы выиграть битву? Что ж, может быть, и так. В конце концов, с самого начала ведь было понятно, что потери будут огромными: погибнут многие и многие невинные люди, страдая за то лишь, что им пришло в голову сделаться солдатами. Это в первый раз он, быть может, ничего такого не ожидал – но теперь-то знает, что к чему. Фридрих мельком увидел отряд флагеллянтов: фанатики всё так же решительно и бесстрашно неслись в атаку, ведомые своим Великий Теогонистом. Удивительно было то, что толпа безумцев осталась практически такой же, какой была и до обстрела, хоть по всем правилам и должна была пострадать больше всего. Да и Фолькмар бежит самым первым – но при этом, похоже, до сих пор не получил ни царапины. И правда, тут явно замешана какая-то магия – а иначе и быть не может. Всё-таки, есть и у них тоже преимущество над врагом, попытался обнадёжить себя Фриц. Противник пока что не применяет чары. Один раз лишь солдаты вроде как увидели в небе что-то наподобие маятника. Вроде как на левый фланг обрушилось, говорили. Но сам он был тогда слишком занят: перетягивал свою рану да следил за Кохом, тогда ещё не пришедшим в себя. Разве что звук какой-то отдалённый слышал: этакое чавканье, что ли. Ну, да после танков это разве звук? Большая часть отряда, всё же, продолжала своё продвижение вперёд. Кто-то остался лежать на земле, мёртвый или обречённый на смерть, кто-то бросился спасаться бегством после первого же залпа адострелов – но остальным не оставалось ничего, кроме как следовать за Рихтером к позициям неприятеля. Да, теперь отряд передвигался заметно медленнее, куда менее решительно: то безумное, экстатическое состояние ушло так же внезапно, как и появилось, и теперь его место вновь занял тупой, безотчётный страх. Конечно, им, наоборот, нужно добраться до адострелов возможно раньше, пока эта дрянь не выкосила добрую половину подразделения – вот только это легко лишь сказать, но не сделать. Он, Фриц Майер, не сможет заставить себя бежать быстрее, как бы ни силился. Он не сумеет убить в себе страх – да это, по правде говоря, и не нужно. Излишне храбрые, как известно, долго не живут. Воспользовавшись беспорядком, в который адострелы погрузили то, что теперь уже вряд ли можно было с чистой совестью назвать отрядом, Фридрих насилу протолкался в задние ряды. Никому не будет лучше, если он сегодня умрёт. Пока что он не спешит встретиться с Морром – так пусть за него отдуваются другие. На самом деле, вряд ли кто-нибудь из них пережил смерть родной сестры во время пожара города, в котором появился на свет. Теперь плохо будет им – а он переждёт, что сможет. Он и так пожертвовал слишком многим ради этой долбаной Империи. Сейчас их очередь страдать. Их, а не его. Да, конечно, это нечестно, это подло, это не по-человечески как-то совсем. Почему это вместо него должны умирать другие? Чем он лучше их? Даже Швафта удалось перехватить только из-за какого-то скавенского плана, в котором он был лишь марионеткой… Но, в конце концов, когда и где всё было честно? Там, впереди, адострелы вновь дали залп, но теперь уж он был далеко, хоть в относительной, но, всё же, безопасности. Того, что происходило на холме, отсюда видно почти не было, но Фридрих, всё же, заметил там, наверху, знакомые языки пламени, мечущиеся из стороны в сторону. Стало быть, псы уже добрались до центральной батареи адострелов. Вот и хорошо: дальше дело быстрее пойдёт. Вот бы ещё Бальтазар догадался направить их не вглубь остатков мидденландского войска, а по всему фронту, чтобы уничтожить адострелы. Хотя, вообще-то они и сами до этих каракатиц вскорости доберутся. Только вот какой ценой… Фриц как-то совсем упустил тот момент, когда они остановились. Будь он там, в первых рядах, он уже видел бы орудия убийства, стоящие меж обломков древней каменной стены, и северян, снующих туда-сюда, будто муравьи. А потом он смог бы различить их лица и глаза и, может, угадать даже, о чём каждый из них думает, перед тем, как их отряд налетел бы на противника. Но теперь он стоял позади, в одной и последних шеренг и, слава Зигмару, не мог видеть ничего этого. Он лишь услышал там, далеко впереди, звуки завязавшегося боя и понял, что правительственные войска вступили в схватку с мидденландцами. Как же хорошо, что теперь он не участвует в этом… Фриц почувствовал, как вновь внутри него что-то там залепетала совесть: мол, ты должен быть там, на передовой, рисковать жизнью, а не отсиживаться здесь, прикрываясь своими же сослуживцами, будто последний трус. Вот только она, как всегда, пришла не вовремя, эта совесть. Легко рассуждать о правде и долге, когда над головой не свистят пули, а такие же точно имперцы как ты, только в синей, а не красной форме, не пытаются тебя прикончить. А когда ты убиваешь других людей, чтобы не быть убитым самому, все эти красивые, возвышенные понятия куда-то деваются. Так что пусть она заткнётся, эта его совесть. Пусть она мучает тех, кто развязал войну или тех, кто наживается на ней, или уголовников из трущоб, которые плевать на всех хотели и готовы родных и близких своих продать, лишь бы мошну набить. Но у всех у них совесть почему-то молчит, и отдуваться всегда приходится таким, как он. Что ж, по крайней мере, в этот раз он не лишит никого жизни, и не нужно будет потом посреди боя утихомиривать чудище, что живёт внутри него и в каждой битве норовит утянуть его на дно вместе с полудюжиной врагов. Отряд, меж тем, продолжал продвигаться вперёд. Вот уже бойцы в передних рядах обходили безжизненные адострелы, какие-то подозрительно маленькие для того ужасного урона, что они причинили имперской пехоте. Кругом лежали окровавленные, изрубленные трупы в тёмно-синей униформе: похоже, расчёты адострелов просто безжалостно искромсал на куски. Наверняка здесь стояли те, кто раньше обслуживал ракеты или хотя бы обучался стрельбе из аркебузы. Простые солдаты, которым приказали в несколько часов научиться управляться с этой многоствольной пакостью. Наверняка если бы здесь были настоящие, профессиональные стрелки из залповых орудий, то рейкландцам пришлось бы совсем паршиво. А так – повезло… Вернее, если вдуматься, не повезло: ведь мидденландцы захватили их собственные адострелы, в этом вся суть, а не в том, что у северян отчего-то не оказалось специалистов по ним. Паскудное оружие, однако: позволяет убивать человека, не глядя ему в глаза. С такого расстояния, что и увидеть-то не всегда поучается. Как аркебуза, только ещё хуже. Самое говно – это, конечно, ракеты с мортирами – ну, да и в этой хрени тоже ничего хорошего нет. Когда она работает против людей, против имперцев, естественно… Отряд продвигался вперёд как-то слишком уж быстро, прорезая мидденландские ряды, словно нож масло. Северяне почти не сопротивлялись: похоже, они устали от всего ещё больше своих противников. Вдобавок ко всему, где-то там орудовали огненные псы, и кто знает, сколько человек же успело превратиться в пепел, став жертвами свирепого, безжалостного пламени. Он шёл в задних рядах и уже начал забывать об опасности, и смерти, о том, что здесь идёт война. Устилавшие землю трупы уже не казались ему чем-то таким уж кошмарным: да, это было как-то… неестественно, ненормально что ли – но не более того. В голову лезли странные, совсем уж неместные здесь мысли. Некоторым из них позавидовал бы и Карл Дитрих: замысловатые такие, заумные и какие-то совсем бестолковые, как будто бы уже давно закончился и думать больше не о чем. Всё оборвалось так же внезапно, как началось их наступление. По счастью, началась эта дрянь уже не здесь, на фланге, а ближе к центру, там, где, судя по всему, и разгорелся самый жестокий бой. Сначала он увидеть лишь некое неясное серое марево, словно бы рябь какая-то в глазах. Точно он надрался только что, порядочно так, и теперь ему везде всякая несуразица мерещится. А может, ему просто поспать надо хоть самую малость? А то он после того заключения у Гельта так и не прилёг ни разу. Вот грохнется в обморок, будто девица какая – и затопчут его к Хорну. И будут правы: нечего тут валяться. Кто ляжет – тот уже мертвец. Нельзя спать, нельзя… Фридрих замотал головой, пытаясь прогнать эти странные зыбкие разводы в воздухе, зависшие над рейкландскими бойцами восточнее их отряда, но те почему-то упрямо не желали пропадать. Они плавали туда-сюда по небу, сплетались в какие-то причудливые, горячечные фигуры, постепенно темнели, приобретая голубовато-серый, словно дождевые тучи, оттенок. Длинные, тонкие нити колыхались в воздухе, полупрозрачные, едва видимые, словно бы сплетённые с самой тканью реальности, являющиеся неотделимой её частью, столь же естественной, сколь и непонятной. Они сливались друг с другом, разделялись вновь, меняли оттенки своего странного, будто бы потустороннего цвета, собирались в структуры, занимавшие всё вокруг и одновременно ничего… Больше всего это напоминало чьи-то галлюцинации, бред сумасшедшего похлеще тех видений, что пришли к нему в скавенских катакомбах. Казалось, такое может привидеться лишь безумцу: здоровый человек уж точно не вообразит себе подобное ни под какой дурью. Вот только беда заключалась в том, что это – чем бы оно на самом деле ни было – видел не только он. Далеко не только он. Там, ближе к скоплению призрачных серо-голубых нитей, творилось что-то страшное. Строй нарушился, сломался, и теперь левый, восточный фланг отряда погрузился в хаос. Поверх голов видно было не многое, но и того, что предстало глазам Фридриха, было достаточно, чтобы понять: какое-то другое подразделение смешалось с ними. Понося друг друга последними словами, расталкивая своих братьев по оружию, бойцы бежали сюда, уродуя их нестройные ряды. Бежали так, словно бы там, в беспорядочном сплетении неведомых нитей, увидели четырёх богов Хаоса – ни больше, ни меньше. Не требовалось находиться там, рядом с ними, в самом эпицентре убийственной давки, чтобы понять: они чего-то боятся, причём даже больше, чем смерти. Нечто ужасное дало о себе знать здесь, на поле боя. Это колдовство, ясное дело. Что-то пробудили эти бунтари. Что-то очень плохое. Не успел он опомниться, не успел хоть чуть-чуть осознать, обдумать увиденное, как отряд, вмешавшийся с бегущей толпой, уже подался прочь от неведомой угрозы, будто иссушённый лист, бессильный противостоять воле бурного горного потока. Паника распространялась подобно чумной заразе, пожирая одного воина за другим. Что бы там ни творилось, чем бы ни являлось на самом деле – его не понять человеческому рассудку. Оно существует по своим непостижимым законам, непредсказуемое и могучее. Это как пожар, как ураган или что-нибудь в этом роде, только гораздо, гораздо хуже. Буйство стихии убивает человека – а это нечто… О нём вообще нельзя сказать ничего определённого. Нужно бежать, бежать со всех ног, куда глаза глядят. К Хорну Империю, к Хорну долг, к Хорну совесть – нужно спасать свою жизнь. Битва окончена, они потерпели поражение. Всё, нечего им здесь больше делать. Ещё есть шанс спастись: хоть и призрачный, но, всё же, есть… - Остановиться, матерь вашу! – внезапно вырвал Фридриха из опутавшего его сознание тумана знакомый лающий голос, - Стройся, живо! Суки вы такие, прекратить! Усилием воли Фридрих стряхнул с себя странную пелену животного страха – не его страха, но безликой бело-красной толпы, бездумно бежавшей прочь непонятно от чего – и заставил себя остановиться. Кто-то с руганью налетел на Фрица сзади, едва не сбив с ног, но он устоял и, резко развернувшись лицом к неведомой опасности, оттолкнул беглеца в сторону. Солдат упал под ноги другому рейкландскому бойцу – тот, обезумевший от страха, наступил на сослуживца и тоже с криком рухнул на землю. Но теперь бежали не все. Некоторые стояли, так же, как и Фридрих, склонив головы навстречу отупевшей толпе баранов и пытаясь выдержать её натиск. Лишь лейтенант Рихтер возвышался над всем этим сумасшествием, стоя на груде обломков каменной стены древнего бастиона. Его правая рука, сжимавшая пехотный меч, была поднята вверх в повелительном жесте, приказывавшем бойцам остановиться – хотя сам офицер заметно дрожал и, видимо, нарочно глядел не вперёд, а на копошившуюся внизу орду, лишь бы не видеть того, что творили в небе загадочные не то нити, не то струи. Немногих же он так воодушевит… Однако ж, место Рихтер правильное выбрал: там хотя бы не затопчут. А здесь, внизу… Выставив перед собой башенный щит, Фридрих принялся проталкиваться к ближайшему каменному основанию стены, напоминавшему искрошившийся от старости зуб. То и дело ему попадались лежавшие на земле безжизненные тела: этих затоптали насмерть в безумной попытке спастись бегством. Когда человек считает, что его жизни угрожает опасность, ему обычно становится плевать на всех и на всё. Он уже не видит ничего перед собой – лишь бы самому как-нибудь выжить. Не всегда, конечно, но очень часто. И он, Фридрих, не был исключением: это там, в Грюнбурге, умирала под завалом Эмма, и он пытался спасти её, рискуя задохнуться сам. Но здесь уж не было тех, ради кого стоило бы лезть из кожи вон. Даже Леопольд – и тот куда-то задевался. Хочется верить, что чего-то там у Коха в мозгах в последний момент щёлкнуло, и он остался в тылу. Какая уж тут ему война, с одной рукой-то… А если он где-то здесь, если он, всё же, решил покончить со всем этим – ну, тогда его уже и подавно никакими судьбами не остановишь. Рихтер… А что Рихтер? Рихтер – просто их командир, и не более того. Раньше лейтенант казался ему последней сволочью, но уж теперь-то он знает, что не всё так просто в этом мире, как хочется верить. Рихтер спас его однажды от смерти и теперь вот помог – уж хоть как-то – избавить Льва от паразита. Вроде как нужно быть благодарным ему за это… Вот только он, Фриц Майер, почему-то ничего в этом роде не чувствует. Может, Рихтер, всё же, оставил прежними своими издевательствами над солдатами такой отпечаток, что сгладить его будет не так-то просто – а может, он сам, что более вероятно, разучился чувствовать хорошее. Только боль, только страх, только ненависть, только жажда крови… Да, это чем-то похоже на правду. Он изменился с тех пор, как впервые покинул стены Грюнбурга – да это и безо всяких там рассуждений понятно. И всё-таки… Кто он теперь? Что ему теперь нужно? Башенный щит с глухим звуком врезался в чьё-то тело. Хрустнули кости, и кто-то там, сбоку, взревел от боли, валясь под ноги другим беглецам. Вряд ли он выживает, этот непонятно кто, отстранённо подумал Фриц. Никто помогать не будет: это его проблемы, его заботы. Да, это был рейкландец, воин Империи, один из тех, бок о бок с кем они уже сражались против мидденландцев. Это был вроде как свой – ну, и что с того? А ничего. Чем этот хмырь был лучше Мюллера, или Дитриха, или Эммы? А ничем. А значит, туда ему и дорога. Он хочет пройти – и пройдёт. А если кто подвернётся под горячую руку, пусть не жалуется. Фридрих, с горем пополам растолкав беглецов, взобрался на уродливую, беспорядочную каменную громаду. Когда-то это была часть величественного, наверняка казавшегося со стороны неприступным, бастиона. Теперь это просто осколок всеми забытого сооружения, которому давно уже пора бы рассыпаться в пыль. Но эта груда камней, всё же, сослужит ему службу, причём немалую. Сюда эти скоты не полезут, нет. А значит, он переждёт. Переждёт и продолжит сражаться, пускай даже то серое нечто схватит его и вывернет наизнанку. Разве не за этим он прилетел сюда? Разве не отдавал он себе отчёта в том, что этот бой может стать последним для него? Всё это бред, что он вился сюда непонятно зачем. Нет, он знает, что ему нужно. Может быть, он не совсем ясно представлял себе это, когда летел – но уж теперь-то он всё знает. Он хочет увидеть победу Рейкланда – и ничего больше. Хочет увидеть, как лопнет, разорвётся на части план Бориса Хитрого, возомнившего себя очередным вершителем судеб всего имперского народа. Плевать на скавенов и на их заговор, плевать на то, что там Гельт наговорил ему про Карла – это сделал он. Он и только он привёл сюда Бальтазара. Благодаря ему и только ему Альтдорф теперь в безопасности. И он не допустит, чтобы здесь, на этом залитом кровью холме, всё рухнуло. Фридрих Майер собрался с силами и, подняв голову, устремил взор туда, вперёд, на вившиеся в воздухе призрачные нити. Сначала он не заметил отсюда ничего пугающего. Просто те же самые странные непонятные полосы, переплетающиеся друг с другом. Даже как-то не верится, что эта дрянь смогла обратить в бегство сотни человек. Лишь в центре её, там, куда стремились все эти полупрозрачные ленты, темнело нечто устрашающее, этакий шевелящийся сгусток – будто бы кто-то собрал, слепил воедино тени нескольких сотен человек. Однако ж, ракеты были страшнее. И танки. И адострелы. А это – просто какой-то фокус вражьего колдуна, призванный посеять в их рядах панику. Просто игра света, и ничего больше. И её-то они боятся… Он насилу удержался от того, чтобы, возвышаясь на каменной груде, выкрикнуть что-нибудь оскорбительное в адрес беглецов, призвать их сражаться дальше. Это не имеет смысла. Если дезертиры не слушают Рихтера, то уж его-то не послушают и подавно. А то ещё, чего дорого, стащат с этих каменюк – и порвут в клочки… А потом он понял. Это нечто вело себя как-то не так, совсем не так для простого фокуса. Странная воронка расширялась, жирела, подминая под себя всё больше и больше земли. Непроглядная тень покрывала трупы, и пожухлую траву, и брошенные мидденландцами адострелы, словно бы стремилась пожрать, поглотить в себя всё и вся. Медленно, но верно подбиралась она к давившим друг друга беглецам. Толпа солдат застряла, закупорив проходы меж остатками древних каменных стен, и теперь то, от чего бойцы так отчаянно желали спастись, настигло их. Вот уже граница теневого пятна подобралась вплотную к отставшим беглецам, вот уже серо-голубые нити стали виться вокруг них, оплетая солдат подобно призрачному кокону… И их просто не стало. Вот так вот: был человек – и нет его, и словно бы даже никогда не было. Никаких тебе пожаров, взрывов, хлопков, оторванных конечностей, вывалившихся наружу внутренностей и прочих дешёвых эффектов. Ни крови, ни хотя бы чёрного пятна на земле, будто от костра. Вообще ничего – и никого. Несколько мучительно долгих мгновений он даже ждал, не в силах поверить в увиденное, что эти несчастные просто скрылись в густой тени и вот-вот появятся снова, чтобы продолжить своё позорное бегство. Но они не вернулись. Чудовищная воронка молчала, и Фридрих каким-то образом понял, что они ушли навсегда. Тени поглотили их, вырвав из этого мира. Вряд ли это была смерть. Нет, это нечто иное, противное человеческой сущности, возможно, ещё больше. Да, это что-то наверняка ещё более страшное, чем сама смерть. Когда человек умирает, от него остаётся хотя бы труп, ну, или какие-нибудь ошмётки, даром что их зачастую никто даже опознать не может. Здесь же было другое. Эти исчезли совсем, с концами. И так же будет с остальными. На какой-то миг Фрица вновь охватило непреодолимое, безрассудное желание бежать, убраться возможно дальше от этих теней, пожирающих всё и вся. Но это быстро прошло – и не потому что он перестал бояться. Такого невозможно перестать бояться. Великий Зигмар, уж лучше бы эти проклятые нити разрывали их на части. Уж лучше так, чем то неизвестное и непонятное, что происходит с ними в пасти тени. Вот только бежать теперь уже бессмысленно. Он на горе обломков бастиона, посреди толпы, замуровавшей саму себя в этих руинах. Они наверняка там все затопчут друг друга – так какой смысл идти следом за ними, подобно овце в стаде? Он останется здесь и будет ждать того, что произойдёт. В конце концов, эта воронка не сможет расширяться бесконечно – а он ведь ещё далеко от неё. Она не может решить исход всего боя. Не колдуны и не полководцы определяют, кто должен победить. Сражения выигрывают они, солдаты – и только они.***
Яма теней. Фолькмар Мрачный Лик узнал её сразу же, по первым неровным, дрожащим в воздухе нитям. Прежде он сидел такое лишь два раза в жизни: один – в исполнении друкайской чародейки, изрядно попортившей жизнь их армии и смывшейся вместе с ковчегом из Хар Ганета, другой – их собственного мага. Однако и этого хватило, чтобы запомнить, с чего она начинается. Лёгкая, почти незаметная рябь в воздухе, вроде как от летнего зноя в поле – а потом уж появляются и нити, и ленты, и сама эта убийственная не то яма, не то воронка, не щадящая никого, не ведающая даже, где враги, а где союзники того, кто создал её. Похоже, этот засранец, который помогает мидденландцам, решил вступить в игру всерьёз. Уловка с танками провалилась, Гельт – нужно отдать ему должное – развеял все эти паскудные иллюзии. И их враг понял, что нужно действовать грубее. Сначала Маятник, а теперь и Яма. Причём какая… Заклинание попало в самый центр толпы флагеллянтов, и фанатикам, естественно, досталось больше всего. И знал же, куда метить, сволочь такая… А, впрочем, тем, кого ведёт в бой лично он, всё равно наплевать. Они с радостью хоть в самый центр воронки попрыгают, если это хоть как-то поможет Зигмару и Великому Теогонисту. Теперь Яма расширяется – но они уже далеко. Воронка уже не угрожает флагеллянтам: погибнут лишь некоторые из простых солдат, но это необходимые жертвы, без которых не обходится ни один бой. В любом случае, пик своей мощи заклинание вскоре пройдёт и потом будет лишь медленно затухать. А им остаётся ждать очередного удара неприятельского мага и надеяться, что он не сотрёт их всех в порошок, прежде чем их группа прорыва доберётся до мерзавца и они вместе с Гельтом оторвут ему голову. Фолькмар не позволил себе оглянуться назад, удостовериться в том, что сила Ямы Теней затухает, и вскоре его солдаты будут в безопасности. Теперь уж никакой разницы нет. Заклятье сделало своё дело: оно посеяло панику в рядах тех, у кого ещё оставались мозги, чтобы бояться, и теперь большая часть этих бойцов застряла там, в развалинах древнего гномьего форта. Вперёд прорываются, наверное, только они – и всё. Флагеллянты, ведомые им, Фолькмаром фон Хинденштерном, да Бальтазар Гельт, выписывающий круги и петли на своём чёрном пегасе и периодически проливающий на ошеломлённых, до смерти напуганных мидденландцев дождь из расплавленного металла. По мнению Фолькмара, это было уже излишне: усталость северян, внезапность нападения, нечувствительные к боли фанатики и, самое главное, Золотые Псы Верховного Патриарха сделали своё дело. Мидденландцы сломлены, и, если к ним вовремя не подойдёт подкрепление со второго, лесистого, холма, бой за развалины древнего бастиона можно будет считать выигранным – а это приблизит их и к победе в целом. Если бы ещё только не этот треклятый маг, всё было бы просто прекрасно. Признаться, он сильно, очень сильно, недооценил Бальтазара. И где бы они все, интересно, сейчас были, если б не Гельт? Огненные псы мчались впереди, мимо корявых, уродливых обломков, отбрасывающих во всё продолжавшей сгущаться темноте длинные горбатые тени, напоминавшие причудливых чудовищ вроде тех, которыми скульпторы украшают барельефа на соборах. Сейчас призванные Бальтазаром существа угасали, светились уже тускло и даже как-то невзрачно в сравнении с тем, что было вначале. Но пока что они ещё продолжали бежать вперёд, выжигая всё на своём пути. Конечно, они не убьют многих северян, но этого и не требуется. Он видел достаточно, чтобы понимать: главное – не уничтожить врага, а сломить его. Заставить забыть о долге, вере, жажде крови, карьере и всём прочем и бежать прочь, спасая свою жизнь. Всех не перебьёшь, это и так понятно: можно только сделать так, чтобы они боялись. И, нужно признать, магия для этого порой подходит как нельзя лучше. Когда псы Верховного Патриарха окончательно растворились в воздухе, оставив после себя лишь широкую чёрную полосу мёртвой, иссушённой земли, Ямы Теней уже не было видно: то ли действие заклинания, наконец, закончилось, то ли они просто слишком углубились в это нагромождение мёртвых каменных обломков. Ясно было одно: их враг где-то рядом. Скоро они встретятся с ним лицом к лицу – и эта схватка, вполне возможно, решит исход всего боя. Тут уж третьего не дано: либо северяне их, либо они северян. Странно, подумал Фолькмар, чуть замедляя бег в переднем ряду флагеллянтов. Много раз он имел случай убедиться, что сражения выигрывают не такие, как он, и не такие, как Гельт. Всё решают простые солдаты – ну, и случайность, само собой, причём, вероятно, в куда большей степени, чем бойцы обеих сторон. А теперь вот выходит так, что исход всего боя решают единицы. Он, Бальтазар да этот их пока ещё неведомый враг. Не слишком ли большие роли он для них троих выбрал, а? Не слишком ли много на себя взял? Не слишком ли сильно ошибся? И если, всё же, ошибся, то чего им всем будет стоить эта его ошибка? Что, если прежние правила никуда не делись, что, если они только ждут подходящего случая, чтобы вновь дать знать о себе?.. Как известно, всё когда-нибудь кончается. Должен был, разумеется, кончиться и этот их крайне удачный рывок – затем лишь, чтобы вновь смениться какой-нибудь шаткой, ненадёжной ситуацией. Он знал это, он прожил на свете слишком долго, чтобы не знать. Он и ждал-то чего-нибудь в этом роде – уставший, как собака, выдохшийся, выжатый до предела этим проклятым бегом. Флагеллянты выглядели таким же безумными и решительными, как и всегда – но уж он-то понимал, что и их силы тоже на исходе. Даже Ртутник, казалось, выделывал очередные петли над полем боя как-то совсем уж вяло и неубедительно – а Гельт уже не колдовал ничего, видимо, пытаясь лишь отыскать того, за кем они сюда пришли: на большее его всё равно бы не хватило. Меж двух поросших мхом нагромождений валунов, некогда бывших каменными блоками, навстречу им двигался отряд мидденландских доппельзольднеров. Стройными, ровными рядами шли закованные в тяжёлую броню мастера меча: они шагали вперёд, сжимая в руках цвайхандеры, эти громадные мечи для разделки мяса и уродования человека. Форму их можно было назвать практически чистой: во всяком случае, она была бело-синей, а не грязно-красной от пыли, пота и крови, как у всех солдат, побывавших в сражении. А это могло значить только одно: отряд ещё не вступал в схватку, его берегли до последнего момента, держали, подобно козырю в рукаве, чтобы бросить не врага, когда покажется, что всё потеряно. Быть может, это и есть она, последняя линия обороны северян, заслон, отделяющий их от колдуна, успевшего уже заделаться его заклятым врагом. Вернее, не заслон, а стена. Стена, о которую они сейчас будут биться головами. Стена, которая будет стоять, сколько сможет. Флагеллянтам не нужно было приказывать, не нужно было вести их за собой, выкрикивая напыщенные и дурацкие фразы. Фанатики всё поняли сами. Едва завидев противника, беспорядочный многорукий и многоглазый зверь ринулся вперёд, свирепо завывая и толкая Фолькмара перед собой, точно игрушку. Он не смог бы сейчас, даже если бы захотел, противиться воли этой слепой, злобной толпы, что теперь уже сама решала, и за себя, и за своего предводителя, когда бежать, а когда остановиться. Он сам уже стал частью того чудовища, которое пробудил ненароком, послав флагеллянтов в самую гущу схватки – и теперь уж был не человеком, но просто частью какого-то громоздкого, необъятного целого. И кто бы здесь, кроме него знал, как это хорошо… В кои то веки не нужно ломать голову над тем, что принесёт большую выгоду и меньший вред Империи, не нужно принимать решения, от которых зависит судьба десятков тысяч человек. Можно просто бежать вперёд вместе с толпой и ни о чём не беспокоиться. Фолькмар вновь направил в никуда, в слепое чёрное ничто, часть своих сил, творя очередную молитву. На одну ещё его должно хватить – а дальше уж как сложится. Хочется верить, что эти его просьбы – или как там их назвать – всё же, доходят каким-то образом до того, к кому они обращены. Уж что-что, а помощь Зигмара им бы сейчас не помешала. Великий Теогонист вновь почувствовал, как жизненная сила покидает его, как стремительно истощается, слабеет его тело. Это была словно бы какая-то непонятная лихорадка: всего его бил озноб, голова ходила ходуном, на коже выступили невесть откуда взявшиеся крупные капли пота. Странные, противоречивые ощущения, будто бы и не сочетающиеся друг с другом совсем… Ещё немного, и он грохнется под ноги флагеллянтам – а те ещё, глядишь, затопчут по дурости своего Великого Теогониста. Вот смеху-то потом будет… Но он держался, он продолжал бежать, зная, что это – единственный выход. Фанатики выглядели теперь куда менее усталыми и ещё более уверенными в себе, если такое вообще было возможно: это начало действовать его простенькое заклинание. Гельт наверняка смог бы вытворить что-нибудь куда более мощное, но он был занят другим, да и сила Ветров, по-видимому, была уже исчерпана до предела – и не мудрено, если вспомнить, сколько заклятий пустили в ход оба мага. Впрочем, теперь это всё для него отступает на задний план. Ему нужно сосредоточиться, нужно встретить врага хоть немного подготовленным к схватке. Собраться. Вспомнить былое. Как же давно ему приходилось в последний раз сражаться… Как же трудно будет теперь вновь вспомнить это. Вспомнить, как правильно убивать. Беспорядочная, грязная масса флагеллянтов столкнулась со стройными рядами мидденландских доппельзольднеров. Это было подобно потоку воды, стремительному и неудержимому, что внезапно встретил на своём пути непреодолимое препятствие. Фанатиков было по меньшей мере в два раза больше, чем мастеров меча – вот только каждый доппельзольднер, опытный боец, повидавший не одно сражение, подобное этому, стоил нескольких сумасшедших оборванцев, вооружённых чем попало. И хорошо ещё, если двух, а не больше. Фолькмар Мрачный Лик вскинул неимоверно тяжёлый боевой молот, и громадный цвайхандер со звоном ударился о сталь, едва не выбив оружие из его рук. Наверное, Фолькмар и не выдержал бы – но помогло заклинание Гельта, до сих пор вкачивавшее в него силы. Он отвёл цвайхандер в сторону и тут же ударил, целясь в левую руку противника. Доппельзольднер ушёл назад, крутнув двуручный меч в новом ударе, и Фолькмар едва успел неуклюже уклониться, чтобы не лишиться головы. Он замахнулся вновь, не давая противнику опомниться, но тот отточенным, привычным движением отбил удар, заставив Фолькмара пошатнуться. Не успел он опомниться, как двуручный меч свистнул снова, чуть не срезав ему полчерепа. Фолькмар пригнулся, ушёл вправо и обрушил удар тяжёлого боевого молота на колено противника. Массивная стальная громадина врезалась в ногу, дробя и уродуя кости, сминая человеческую плоть. Нога доппельзольднера неестественно изогнулась, словно сделанная из какого-то гибкого материала, и его враг рухнул на траву, крича от боли. Чудовищный цвайхандер с гулким стуком упал рядом, концом своим прочертив на земле глубокую борозду. Фолькмар Мрачный Лик вскинул молот и, тяжело выдохнув, обрушил его на голову врага. Он не стал смотреть, что сталось с лицом несчастного, услышав хлюпанье и хруст ломаемых костей: он не раз видел, как людям разбивало череп дробящим оружием, и ничего красивого в этом никогда не находил. А лица… Он научился их не запоминать. Он даже не видал лица того, с кем сражался. За свою странную и страшную жизнь он убил слишком многих, чтобы ещё обращать на подобное внимание. Сейчас он – Великий Теогонист Зигмара. Сейчас он не имеет права быть человеком. Фолькмар Мрачный Лик насилу распрямился, сжимая в руке окровавленный боевой молот, тянувший его вниз, к земле – и к верной смерти. Голова кружилась всё сильнее, перед глазами мелькали то и дело странные, непрошеные образы. Он оглядел правую руку, казалось, готовую оторваться от тела и полететь следом за молотом, сделавшимся неимоверно тяжёлым. Вся она по локоть была забрызгана липкой человечьей кровью, кое-где к одежде пристали кусочки мозга, маленькие, розовые, чем-то похожие на слизней. Как странно. Он уже и забыл, как это бывает. Так часто сидел со стороны смерть, что только сейчас вспомнил, каково это: убивать самому. Это ещё только начало – а потом и вовсе становишься похож на свинью, извалявшуюся в грязи и зачем-то облитую чужой кровью. Как же хорошо, великий Зигмар, что он не видит их лиц. Не принимает он их – а иначе он давно сошёл бы с ума… Бой, меж тем, шёл своим чередом. Двое флагеллянтов прикрыли Фолькмара, взяв на себя ещё одного доппельзольднера – и, возможно, именно благодаря этому он был всё ещё жив. Ну, вот, он убил всего лишь одного – а уже вымотался так, что не в силах, наверное, будет и молот поднять для очередного удара. Вот оно, время… Сейчас он как нельзя более отчётливо ощущает его бег. Помнится, раньше он мог держаться куда лучше – а ведь тогда, ещё в бытность свою воином-жрецом, он, бывало, непосредственно участвовал во всём сражении целиком, а не в каком-нибудь одном решающем рывке к неприятельским позициям. Всегда был в самой гуще схватки, всегда бросался на врага, не жалея себя. Вот только теперь эти времена прошли. Теперь он – не воин. Флагеллянты, эти сумасшедшие фанатики, готовые пожертвовать всем во имя одной лишь веры, валились на землю десятками. Двуручные мечи разделывали их, лишённых брони, словно быков на бойне, снося головы, руки и ноги, а зачастую и попросту разрубая тела пополам. Тут и там на скользкую от крови землю, усеянную человеческими внутренностями, трупами и их частями, падали доппельзольднеры, не в силах выстоять в бою против сразу трёх-четырёх противников – но пока что отборные мидденландские бойцы держались отлично. Ещё бы, ведь их специально обучали противодействию неприятельской пехоте, да и видели они там, в окрестностях Драквальда, куда более страшные вещи, чем неуправляемая толпа безумцев, размахивающих самодельным и импровизированным оружием. Если так будет продолжаться и дальше, то им в жизни не прорваться к неприятельскому колдуну. Всё ещё продолжая выкрикивать бессвязные отрывки из молитв Зигмару, один из защищавших его флагеллянтов рухнул на землю с перебитыми ногами. Временный заслон стал вполовину тоньше: вскоре и второй фанатик отправится следом за этим беднягой, и тогда он, Великий Теогонист Фолькмар фон Хинденштерн, вновь окажется один на один с очередным доппельзольднером. Очень может быть, что такого он уже не выдержит. Его силы и так на пределе, он еле держит в руках молот – а чтоб поднять его да отбить очередной удар… Нет, об этом и речи быть не может. Он подождёт здесь: найдутся ещё флагеллянты, что прикроют его. Он больше не может. Нужно выгадать хоть немного времени… Прийти в себя… В небе что-то ярко вспыхнуло золотистым светом, и едва различимое жужжание вкралось в беспорядочный и бессмысленный шум боя. Выходит, Бальтазар-таки нашёл в себе силы сотворить ещё что-то из своего арсенала трансмутатора. Что ж, это будет как нельзя кстати. Лишь бы потом им не пришлось приводить в чувство Гельта, переоценившего свои силы – а то ж ведь такой случай у него уже был. Правда, там был не Верховный Патриарх, а просто маг школы Небес – но всё равно… Помнится, того потом так наизнанку выворачивало, что уж и не знали, откуда там у него это всё успевает браться внутри. Да ещё вместе с кровью. Приятного мало. Правда, тот колдун потом выжил всё-таки – и его на самом деле даже приставили к какой-то там награде за то, что он так из кожи вон лез. И всё равно хочется верить, Бальтазар знает, что делает. Не хватало ещё, чтоб он с пегаса своего на землю грохнулся и разбился в кашу. Может, в иной ситуации это было бы и смешно: то, что такой великий человек погибает так глупо. Но сейчас никому из них уже не до смеха. Фолькмар глянул вверх, как раз вовремя для того, чтобы увидеть, как разверзаются небеса над головами мидденландцев. Это выглядело так, словно бы в ровной серовато-синей ткани вечернего неба некто прорезал дыру, не такую уж и большую, если смотреть отсюда, и в неё устремились лучи нестерпимо яркого золотистого света – будто ненадолго зажглось ещё одно, маленькое, солнце. А следом за светом хлынули с неба и раскалённые бело-оранжевые струи расплавленного металла. Чем-то похоже на проливной дождь – нет, скорее даже на водопад. Вот только падает никак не вода, а кое-что похуже. Фолькмар перевёл взгляд на отряд доппельзольднеров, почти закрытый для обзора спинами его преданных флагеллянтов, уже образовавших перед ним надёжную преграду в два ряда. Потоки расплавленного металла обрушились на врага, и Фолькмар услышал новые, куда более жуткие и надрывные вопли боли – непрерывные, множественные, лившиеся сплошным потоком из глоток сгоравших заживо северян. Небось, отморозили себе всё, что можно, в своём Мидденланде – так пусть теперь погреются, злорадно подумал Фолькмар. Плевать ему, что они, возможно, ничего не имеют против Рейкланда, зигмаритства и правления Карда Франца. Сейчас они преграждают путь – и потому должны быть уничтожены. Все эти рассуждения хороши вдалеке от войны и от смерти, в безопасности и удобстве – а здесь надо делать дело. Молодец Бальтазар, молодец. Зря он на него так косо смотрел всё это время. Уж теперь-то всё пойдёт как по маслу. Теперь они опрокинут этих засранцев и рассеют их отрядишко, развеют по ветру. Теперь-то… Чёрный пегас Бальтазара Гельта внезапно начал снижаться. Он летел как-то медленно и неровно, словно бы опасаясь повредить свою ношу. Фолькмар присмотрелся: Гельт, прислонившись к холке Ртутника, безвольно болтался в седле, подобно кукле. Стало быть, случилось то, чего он так боялся. Верховный Патриарх выложился вовсю, до конца, отдав все оставшиеся силы на сотворение заклинания. Немудрено, что он потерял сознание: ещё бы, столько раз за один день касаться Ветров и заставлять слепую, беспорядочную силу повиноваться своей воле. Любой другой сдался бы гораздо раньше – но, в конце концов, и для Гельта тоже существует какой-никакой предел. А результат вполне себе ясный: теперь они лишились единственного на всю армию мага. Неизвестно, сколько времени Бальтазар пролежит без сознания – и сколько ему потребуется, чтобы восстановить хотя бы часть прежних сил. Так что придётся пока здесь справляться самому, благо расплавленный металл сделал своё дело, и теперь уже победа над доппельзольднерами не заставит себя долго ждать. Однако на то, чтобы окончательно обратить в бегство северян, ушло гораздо больше времени, чем он предполагал. Мастера меча дрались упорно и безжалостно – как к врагу, так и к самим себе. Ветераны сражений с драквальдской нечистью, закалённые во многих боях и отточившие приёмы владения оружием до совершенства, не желали так просто уступать поле боя каким-то безголовым фанатикам. Даже когда на доппельзольднеров пролился огненный дождь Гельта, почти никто из них не дрогнул. Они продолжали стоять, отбивая всё новые и новые атаки флагеллянтов, и вскоре уже вся земля кругом была устлана трупами сумасшедших зигмаритов. И, всё же, они продвигались вперёд. Медленно, но верно выдавливали они северян, словно гной из раны, и те отходили назад, уступая неколебимой вере флагеллянтов, их пренебрежению болью и, главное, числу, по-видимому, не силах уже поверить, что треклятые фанатики вообще могут когда-нибудь закончиться. Как всегда, он пропустил тот момент, когда хребет, стержень отряда доппельзольднеров, казавшийся донельзя прочным, несгибаемым, переломился пополам. Вроде бы он ещё видел, как перед беспорядочной массой флагеллянтов, обступившей его, бойцы Мидденланда отчаянно сопротивляются последователям Зигмара – а потом уж их строй как-то потёк, рассеялся, превращаясь в беспорядочное месиво. И, тем не менее, они продолжали сражаться, орудуя своими цвайхандерами, словно мясники громадными тесаками, отправляя к Морру всё новых и новых флагеллянтов. Прошло ещё немало времени, прежде чем они бросились в бегство, спасая свои жизни. К чести доппельзольднеров, нужно было признать, что до этого дожили немногие: большая часть мастеров меча погибли, стоя лицом к врагу и так и не выпустив оружие из рук. Конечно, если бы здесь были карробуржцы, они бы наверняка полегли все до единого или выполнили поставленную перед ними задачу: за бегство с поля боя в их элитных отрядах без лишних разговоров сносят голову – и правильно делают. Но, к счастью, пока что карробуржские доппельзольднеры сражаются за Рейкланд… А упорство этих вот, увы, тоже заслуживает как минимум уважения, этого отрицать нельзя. Фолькмар Мрачный Лик оглядел толпу флагеллянтов, вернее, то, что от неё осталось после боя с доппельзольднерами. Да уж, его орда сильно поредела, нечего сказать. Дали им просраться северяне… А, впрочем, если вспомнить, в каком положении сейчас мидденландцы – по крайней мере, на этом холме – то и этого должно хватить. Подкрепление с другой возвышенности не подходит – и хорошо. Возможно, северян держат рейкландские войска, оставшиеся позади, или они ждут подходящего по их мнению момента, или просто боятся наступать, или вообще уже все поголовно бежали… Впрочем, уж на последнее-то едва ли стоит надеяться. Их собственная армия сейчас настолько ослабла, так истекла кровью, что не может уже никому внушить страх. Фолькмар подошёл к Бальтазару Гельту, так и лежавшему без сознания, удерживавшемуся на спине пегаса лишь благодаря седлу и стременам. Верховный Патриарх дышал – слабо, едва заметно, но хотя бы ровно – и это уже вселяло надежду. По крайней мере, он выживет… во всяком случае, если им удастся одержать победу над мидденландцами. Любой другой на его месте уже бежал бы, оставив их всех на произвол судьбы – и это в лучшем случае, а вероятнее всего, и вовсе бы не прилетел. Может быть, Гельт и скрывает очень многое, но он хороший человек, независимо от того, чего добивается на политической арене. Ну, или хотя бы очень искусно притворяется таковым – причём так притворяется, что уже вжился в роль. Хотя – зачем бы ему притворяться? Неужели же его, Фолькмара фон Хинденштерна, не обманывают в этот раз, а это просто он обманывает сам себя? И сколько раз он уже пустил так себе любимому пыль в глаза? Скольких подозревал и подозревает в том, что они никогда не совершали, да и не могли совершить? Скольких он обрёк на смерть только из-за своей мнительности, из-за своей этой грёбаной привычки подозревать всех и вся? Но, с другой стороны, а сколько раз, если подумать, она спасла ему жизнь, эта его подозрительность? Столько, что все случаи и не припомнишь уже. Вот так-то… Лучше ему оставаться таким, какой он есть, и не пытаться стать лучше. В любом случае, его уже только могила сможет исправить. Нечего уродовать себя: так будет лучше и ему, и всем остальным. - Эй, вы! – бросил он группе флагеллянтов из Истерзанных, бестолково топтавшихся на одном месте в ожидании новых приказаний, - Присмотрите за Верховным Патриархом и проследите, чтобы с ним ничего не случилось. Если он не очнётся к тому времени, как мы захватим холм, сообщите мне. И помните: Бальтазар Гельт нужен Империи и делу Молотодержца живым и здоровым. Всё ясно? - Именем Зигмара! – в унисон откликнулись грязные, израненные флагеллянты и, перегоняя друг друга, устремились к бродившему кругами чёрному пегасу, по-видимому, безумно счастливые от того, что им поручили особое, ответственное задание. Фолькмар проводил их взглядом, но вскоре отвернулся, погружённый в свои мысли. Они справятся, если ничего не помешает: уж за это-то он может быть спокоен. А ему нужно идти дальше. Продвигаться в ту сторону, куда вёл их Гельт, туда, где в конце концов должен им попасться неведомый неприятельский маг, из-за которого они уже угробили множество имперских солдат. Осталось совсем немного: судя по всему, они прошли руины почти насквозь. Гельт вёл их к юго-восточному склону холма – значит, туда они направятся и теперь. И если этот гад не успеет вовремя убежать – они настигнут его и заставят заплатить за всё. За этот его туман долбаный, за липовые танки, за маятник и за Яму Теней. А заодно и поймут, что он такое и откуда взялся. Конечно, такие вражеские агенты зачастую полезнее пленными, а не мёртвыми: в результате допроса рано или поздно всплывёт какая-нибудь информация, которую можно использовать. Но сейчас они не в лучшем положении – и уничтожить его тоже будет вполне приемлемым вариантом. Лишь бы не ушёл, собака… Не для того столько простых солдат полегло, чтобы они тут в конце концов обосрались жидко. Жаль, конечно, что прорвались одни фанатики: налётчики бы сейчас не повредили, они кого угодно догонят и либо забьют до потери сознания, если нужно, либо нашпигуют свинцом до смерти. Но придётся воевать тем, что есть. Сколько раз он жалел, что в его распоряжении нет танков, или ракет, или того же мага, или светоковчега… Вот только они от этого не появлялись из ниоткуда. Фолькмар Мрачный Лик повёл потрёпанных, окровавленных флагеллянтов вперёд. Он сам чувствовал, что не протянет долго, что силы его на пределе, что скоро он упадёт, как мешок с мясом и, вполне возможно, уже не встанет. Но он продолжал вести их – как, впрочем, и всегда. Не так-то просто было сломить его, Великого Теогониста Церкви Зигмара. Вампиры, зверолюды, варвары, друкаи – много кто пытался сломить, но никому до сих пор это не удавалось. Он видел слишком много дряни, глубоко противной не только человеку, но и всему живому – и не спасует перед самыми обыкновенными мидденландцами. Больше они не встречали сопротивления. По-видимому, те доппельзольднеры были последним рубежом обороны – а большая часть северян либо разбежалась, либо увязла в бою с основными силами Рейкланда. Они шли всё дальше и дальше, просто прочёсывая эти древние руины без какого бы то ни было результата. Периодически попадались им жалкие, беспорядочные группы дезертиров – как в синем, так и в красном – спешивших убраться как можно дальше от поля боя. Но Фолькмар не обращал на них внимания: сейчас у него была своя, особая цель. Некогда ему наводить порядок, как и всегда. Пусть бегут – и те, и другие. В конце концов, от этого никуда не деться. Да, может статься так, что часть мидденландцев потом окрепнет духом, развернётся и прибежит обратно – ну, или остановится на другом холме – а подавляющее большинство рейкландцев так и бежит в леса, оказавшись навсегда утерянными для Империи. Всё не исправишь: всегда нужно сосредоточиться на чём-то одном… а остальное пусть уж как-нибудь своим чередом идёт. Он им тут не нянька, в самом-то деле. Прошло немало времени, прежде чем они, блуждая среди мёртвых, безразличных ко всему камней, видевших, наверное, ещё те времена, когда орки на территории Империи чувствовали себя куда более уверенно, чем сейчас, а королевства дави ещё не пришли в упадок,наконец, нашли то, что искали: несколько наспех поставленных шатров сине-белого цвета. Ветер трепал их, чуть не разрывая на части – холодный, свежий ветер, пришедший с заходом солнца, не в пример тому, невыносимо жаркому, что хлестал их по лицу днём… Здесь было пусто. Совсем пусто, ни одной живой – да и мёртвой тоже – души. Нельзя сказать, чтобы у него не было таких мыслей – нет, были, конечно же, были. Он представлял себе, и не раз, как они прорываются свозь отряды мидденландцев, погубив значительную часть войска – и в конце концов находят лагерь неприятельского командования брошенным и безжизненным. А зная, как часто то самое дрянное, что он себе надумывал, имеет обыкновение сбываться, можно было предположить, что и сейчас весь этот прорыв не будет иметь и половины того эффекта, на который он рассчитывал. Никого они не поймали и даже не прикончили. Здесь лишь шатры, брошенные в спешке, да несколько телег, что стоят чуть в стороне: видимо, не до них было мидденландцам, когда уходили. Вон, даже внутри шатров полным-полно всякой ерундовины валяется: и ящики всякие, и еда, и даже карты какие-то с красными и синими прямоугольниками отрядов, никому уж, ясное дело, теперь не нужные. Вот только что людей нет. А нелюдей – и подавно. Вот и всё, подумал Фолькмар. Кончился их рывок. Задача не выполнена, он снова не успел ничего. Да, конечно, этот холм они захватили – но одновременно отдали тот, дальний, на растерзание танку. Стояло ли это таких жертв? Бальтазар без сознания, многие флагеллянты убиты – и непонятно ещё, что они в итоге выиграли. Конечно, Мидденланд тоже понёс тяжёлые потери, вот только не факт, что теперь соотношение сил однозначно в их пользу. А ведь у северян остался ещё и маг. Возможно даже, шансов выжить в этой мясорубке у них стало ещё меньше. А возможно, и нет. В конце концов, всё не так плохо, как может показаться. Они вернули адострелы – по крайней мере, часть их – а танк не сможет протянуть долго с работающим паровым котлом. Они ещё повоюют, подумал Фолькмар. Они ещё поживут – хоть немного, но всё же…