Сказки Безумного Шляпника

Серхио не мог причислить себя к истинным ценителям искусства: в балете он лишь ревниво осматривал у танцовщиков мускулатуру ног, на опере прикидывал, будет ли слышна такая мощная партия на другом конце футбольного поля, а в галереях западал на те картины, которые совпадали по расцветке с его гардеробом. Однако жить без искусства он не мог. Каждый раз, когда Серхио вдыхал запах театра или видел очередные творения его друзей-художников, что-то в груди ёкало, будто переключался какой-то тумблер, и счастье мощным потоком вливалось в сердце. Возможно, он плохо ориентировался во всех этих импрессионизмах, экспрессионизмах и других «измах», но душа его чувствовала, что перед ним вечность и торжество красоты. Поэтому даже когда приходилось ехать по делам в Барселону, вражеский стан не казался таким враждебным, ведь его со всех сторон окружали великие памятники архитектуры и величественные скульптуры, вызывающие слёзы восхищения, — а за это можно было простить все голы, посланные блаугранас в ворота Реала. В этот раз Серхио, снова глазея по сторонам, свернул куда-то не туда и, плутая в узких улочках, набрёл на антикварную лавку. В его витрине пестрело столько турецких ковров, персидских подушек, ветхих полотен, сверкающих цепочек, мерцающих браслетов, серебристых статуэток, золочёных переплётов, массивных кальянов, тонких фарфоровых чашек, бесконечных рулонов китайского шёлка и лоскутков ласкающего бархата, что Серхио чуть слюной не поперхнулся. Мимо этого места пройти было невозможно: ноги наотрез отказывались ступать дальше, и Серхио толкнул резную дверь. Зазвенел колокольчик, и из-за прилавка, словно из-под земли выскочил продавец. Серхио даже не сразу его заметил: был он небольшого роста, со светлыми в рыжину волосиками, в зелёном в полоску пиджаке и смутно напоминал лепрекона. Продавец настолько органично вписывался в ассортимент лавки, что его можно было спутать с наставленным там раритетом — если бы он не был довольно молодым и таким вертлявым. — Приветствую! — заулыбался от уха до уха продавец. — Что вас интересует? Серхио и сам не знал, поэтому просто промычал что-то невразумительное в ответ и неопределённо повёл рукой. — Отлично! — почему-то обрадовался продавец. — У нас есть как раз то, что вам нужно! Вы ведь хотите что-то красивое для вашего дома? — Пожалуй... — промямлил Серхио, окидывая взглядом лавочку. — Ковёр, — уверенно произнёс продавец. — Идёмте! Серхио не был уверен, нужен ли ему ковёр, но послушно прошёл за продавцом в дверь, за которой оказалась ещё одна комната, заваленная хламом. — Вот! — гордо ткнул в стену продавец, и Серхио увидел побитый молью ковёр с еле уловимым стёршимся от времени рисунком. Это была самая ненужная Серхио вещь, но он всё же осторожно спросил: — Сколько? Продавец повернул бирку с ценой так, чтобы на неё падал свет, и Серхио присвистнул: — Стоит как целый самолёт! — Ну так поэтому и цена такая, — пожал плечами продавец. Серхио ничего не понял, но на всякий случай не показал виду и стал рассматривать другой товар. — Могу предложить скатерть, — подскочил к другому углу продавец. — Отличная! Всю Африку накормить может! — Я в Мадриде живу... — сказал Серхио, рассматривая потёртый плюш, который тряс в руках продавец. — Тем более! — воскликнул продавец. — Тогда могу предложить две! Он потянулся к перекладине, на которой там и сям висели ткани разной свежести и дёрнул одну за болтающуюся кисею. Раздался грохот: перекладина сорвалась, накрыв тряпками продавца с головой и открыв взору Серхио нишу в стене, в которой стояла мраморная скульптура — такая белоснежная, что, казалось, от неё исходило сияние. Серхио уставился на неё, разинув рот: большей красоты он в своей жизни не видел. Это была скульптура обнажённого мужчины, чувственно изогнувшегося наподобие микеланджеловского Бахуса, только вместо гроздьев винограда на голове у него были вихры, полуприкрытые глаза были скорее не пьяными, а хитрыми, и в руке, вместо чаши, он держал футбольный мяч. Забыв дышать, Серхио блуждал взглядом по скулам, носу с горбинкой, тонким губам, в меру мускулистой груди и поджарому животу, упираясь в пах, как назло прикрытый фиговым листком, и заглядываясь на стройные гладкие ноги. Серхио перешагнул через копошащийся ком на полу, подойдя к скульптуре ближе, шумно выдохнул и хрипло произнёс: — Я беру... это... — Не продаётся... — услышал он глухой голос из-под тряпья. — Сожалею, сеньор... — Ваши условия? — спросил Серхио, глаз не сводя с прекрасного мраморного лица. — Никаких условий, сеньор, — непреклонно ответил продавец, выбравшись на свободу. — Сожалею. — Ладно... — сказал Серхио голосом, не предвещавшим ничего хорошего, и криво улыбнулся. Выйдя из магазина, он тут же вытащил из кармана телефон и набрал номер: — Привет, Жери! Поможешь провернуть одно дельце? Нужно кое-что взять из кое-откуда и привезти кое-куда. Из антикварного магазина... Ко мне... В отель пока... Я понимаю, что ты не транспортная компания... Да не ори ты так... Мне больше не к кому обратиться... Да, ты один в Барселоне... Единственный... Нет, вещь не очень большая... С меня ростом... Статуя... Мраморная... Ну, почему сразу ебанулся?.. Ты же её не видел... Его... Да, это «он». Не голый, а обнажённый... Хватит ржать... Так поможешь? Спасибо, друг! Желательно сегодня ночью... Мне днём некогда: дела, понимаешь ли... И захвати с собой чёрную маску и ломик... Господи, у меня аж телефон зафонил от твоего ора... И желательно пару грузчиков... Не посадят, мы аккуратно... Нет здесь сигнализации... Да, уверен. Коврами и скатертями нишу закидаем, никто и не заметит... Назвать хоть одну причину, по которой ты должен согласиться? — Серхио задумался. — Ни одной нет. Так договорились? Отлично! Ночью Серхио, одевшись во всё чёрное, ждал недалеко от закрытого на замок магазина, когда на плечо ему легла рука в чёрной перчатке. — Блядь!.. — успел выкрикнуть он, прежде чем его притиснули к стене, зажимая рот, и он увидел синие, как небо Каталонии, глаза сквозь прорезь чёрной маски. — Тише ты, дебил... — прошипел Жерар, прижимаясь к нему, стремясь слиться со стеной. — Заметут ведь... — Блядь!.. — громким шёпотом повторил Серхио. — Так и до инфаркта недалеко... Машину пригнал? — За углом... — прошептал Жерар. — Давай быстрее, мне ещё обратно на тайное собрание сепаратистов нужно успеть... — Куда? — ошарашенно переспросил Серхио. — Туда, — раздражённо проговорил Жерар. — Я только что с него слинял... Отличное алиби... Они подошли к двери лавки, рядом с которой вдруг приглашающе погас фонарь. Переулок на удивление был безлюден, но Жерар так гремел ломом, срывая замок, что Серхио крепко зажмурился, ожидая, что кто-то на такой шум обязательно прибежит. Но возле лавки так никого и не появилось, а Жерар, расправившись с запором за полминуты, распахнул дверь и громко спросил: — Ну и где этот твой голый мраморный мужик? Серхио на мгновение прикинул, дать ли ему в морду за оскорбление абсолюта красоты, но действовать нужно было как можно быстрее, да и остановило то, что всё-таки Жерар согласился ему помочь, хотя, нужно признать, что, будь здесь эксперты от «Книги рекордов Гиннеса», они бы, безусловно, посчитали это ограбление самым шумным за всю криминальную историю человечества. Серхио быстро прошагал в соседнюю комнату и отодвинул ковры и скатерти, висящие на заново сооружённой планке. Скульптура в отблесках луны казалась ему ещё прекраснее. — Вот... — с замиранием сердца произнёс Серхио. — Мда... — сказал Жерар, скептически осматривая мраморные изгибы. — Ты грузчиков нанял? — спросил Серхио, прикидывая, сколько может весить такое количество мрамора. — Нанял... — кивнул Жерар. — А потом ликвидировал как лишних свидетелей. — Как... ликвидировал? — захлопал глазами Серхио. — Как мог, так и ликвидировал... — ответил Жерар. — Снова позвонил и заказ отменил. Адрес не называл. Вдвоём справимся. Вдвоём он таки справились, но с третьего раза. Хорошо, что мрамор оказался прочным: от нескольких ударов о пол даже трещины не пошли — только мяч откололся и с грохотом укатился под один из многочисленных ковров, где, как предполагал Серхио, находился культурный слой тясячелетней давности, поэтому найти его там не представлялось никакой возможности. Да и мячей у Серхио было пруд пруди, а такая статуя одна, и то ещё не вполне ему принадлежавшая — нужно было доволочь её до машины. По дороге к двери они опрокинули ещё пару полок с фарфором, но в том бардаке, какой творился в лавочке, это было не особенно заметно. Потом они решили спеленать скульптуру в побитый молью ковёр и тащить волоком — так было быстрее и удобнее, потому что мраморный красавчик вечно норовил зацепиться пальцами за какой-нибудь раритет и уволочь с собой. Вытащив обкрученную мраморную глыбу в переулок и аккуратно положив на брусчатку, Жерар смахнул пот со лба, кое-как приделал замок обратно, заколачивая его ломом так, что стёкла в соседних домах задрожали, деловито сказал: — До угла осталось дотянуть, и порядок. Серхио кивнул, стараясь не думать, что они скажут, если вдруг из-за угла к ним навстречу направится полиция. Но полиции не было не только в переулке, но и на улице по соседству, равно как и вообще кого-нибудь. Они дотянули ковёр до машины, сшибая все урны, гремевшие от этого металлическим гулом, и сгрузили добычу на заднее сиденье. Жерар, как был в маске, уселся за руль, а Серхио занял место рядом. — Так... — Жерар взглянул на часы. — Через пятнадцать минут у меня выступление на собрании... Где там твой отель? — Недалеко, — с готовностью сказал Серхио. — Надеюсь, у тебя номер не на последнем этаже? — проворчал Жерар и надавил на газ так, что ковровый рулон с мягким стуком скатился на пол. — Нет, я в коттедже живу... — едва успел проговорить Серхио, изо всех сил упираясь ногами в пол, чтобы не пробить головой лобовое стекло. — Хорошо, — кивнул Жерар. — До спальни я тебе помогу его доволочь, только, будь добр, предохраняйся: мало ли что этот парнишка подцепил за столетие... — Он пристально взглянул на Серхио, добавил: — И член о мрамор не сломай, — и заржал так, что прорези для глаз чёрной маски залезли ему на лоб, и поэтому некоторое время они ехали вслепую, пока Серхио сам не вцепился в руль, благо что на дороге, кроме их машины, никаких других не было. Спустя час Серхио, приняв душ и лёжа в махровом гостиничном халате на постели, любовался установленной в центре спальни скульптурой. Мрамор был настолько обработан, что хотелось её облизать с головы до ног, как эскимо. — Какой гладкий... — пробормотал Серхио. — Везде... И колени не мохнатые... Гладкие отполированные колени вызывали сейчас только одно желание: сжать их руками и развести в стороны как можно шире. Но это физически было невозможно: всё-таки мрамор не силикон. Поэтому Серхио пока просто смотрел, сглатывая слюну. Отсутствие мяча в руке ничуть скульптуру не портило — напротив, казалось, будто мраморный незнакомец, прикрывая глаза, протягивал руку к Серхио, и выглядел этот жест очень многообещающим, причём настолько, что Серхио не выдержал, встал и подошёл к статуе вплотную. Они были бы почти одинакового роста, если бы не невысокая подставка, и Серхио, подняв голову, потянулся пальцами к ослепительно-белому лицу. — Господи... Какой красивый... — прошептал он, легко проводя по горбинке на носу, сжатым губам, мышцам шеи и добираясь до мраморного соска. Торчал тот так вызывающе, что у Серхио тут же во рту пересохло. Он потёр аккуратную горошину пальцем, чувствуя, как начинает дрожать возбуждение в паху, приложил руку к гладкому животу и, помедлив, накрыл ладонью фиговый листок, прикрывавший манящую выпуклость. Листок, на взгляд Серхио, был совершенно лишней деталью, но в этот момент он даже в глубине души был ему рад, иначе он точно узнал бы, каков мрамор на вкус. Серхио обошёл скульптуру со спины и уставился на белоснежную задницу с мраморными ямочками на пояснице. — Вот же блядь... — выдохнул он, проводя по ложбинке пальцами и пробираясь в углубление между ног. Он уже был возбуждён так, что халат этого не скрывал, и стало так душно, что Серхио сбросил его с плеч, оставшись обнажённым. Он взобрался на подставку, прижался к холодной спине, гладя мраморную грудь и ощупывая узоры фигового листка, чувствуя, как его член упирается в твёрдые ягодицы. Выебать этого красавчика хотелось до одури, и Серхио, отпустив его, стал на колени и прижался губами к гладкой, тоже безо всякого пошлого пуха, заднице. Поцелуй был такой долгий и страстный, что мрамор под его губами даже потеплел. Серхио, оторвавшись, в отчаянии погладил это местечко, чтобы сохранить тепло, так напоминавшее человеческое, и ему даже это удалось. Более того, тепло сохранилось даже когда он отнял руку — оно явственно ощущалось кожей. — Ну, ладно... — сказал Серхио и, с трудом соображая, что делает, начал покрывать поцелуями мраморное тело, с каждым прикосновением губ всё более чувствуя под руками тёплую плоть. Статуя оставалась безучастной, но после третьего круга, когда Серхио уже было так жарко, что он не мог понять, согрелся в его руках камень или он просто сходит с ума, целуя шею под затылком и поглаживая покатые плечи, в комнате вдруг раздался хрипловатый голос: — Где мой мяч, придурок? — и статуя вдруг повернулась к нему лицом, абсолютно человеческим и живым. — Что? — спросил Серхио, уставившись в серо-зелёные глаза. — Ах, да... Он... потерялся... Извини... Я тебе новый купл... эээ... прилепл... прикрепл... — Да, ладно... — повела плечами под его ладонями статуя, и сердце Серхио забилось где-то в горле. — Он мне надоел до чёртиков: рука вечно затекает. — Как тебя зовут? — Скульптура в его руках не делала и попытки вырваться, поэтому Серхио стоял к ней очень близко. — Аполлон? Адонис? — Иван, — улыбнулась скульптура. — Отлично, — прошептал Серхио и толкнул его с постамента к кровати, с удовлетворением наблюдая, как слетает с Ивана фиговый листок. Колени действительно у Ивана были восхитительно гладкими, и выгибался он не хуже силикона, и на вкус был вовсе не мраморный, а стонал протяжно и с хрипотцой, и казался таким податливым, что Серхио, хоть убей, не смог бы объяснить, как он оказался снизу. А когда Иван входил в него сзади, притягивая к себе за волосы и сбивчиво шепча: «Расслабься немного, mi alegria...», Серхио так подавался назад, сжимая в кулаках металлическую резьбу изголовья кровати, что на коже оставались красно-синие полосы, но Серхио обнаружил их только после, потому что в этот момент он не заметил бы, даже если бы его придушили. Иван действительно, откинув его голову себе на плечо, обхватил шею согнутой в локте рукой, а другой, надрачивая в жёстком ритме, довёл Серхио до звёзд перед глазами, хрипа «Иван... Иван...» и самого оглушительного оргазма в его жизни. После него Серхио мог только упасть на простыни, перевернувшись, обхватить Ивана руками и ногами, не задумываясь ни о каком душе, и мгновенно уснуть. Проснулся он потому, что что-то впивалось ему в бок. Он нащупал палец. Мраморный. А после и мраморную коленку. — Чёрт!.. — подхватился Серхио. Рядом с ним лежала мраморная скульптура. Фиговый листок был на месте, где ему и полагалось быть, — в паху. — Скромница, твою мать... — Серхио протёр глаза. Иван не изменился, оставаясь таким же мраморным и холодным. Серхио прислушался к себе и посмотрел в зеркало: нет, эта ночь определённо не была бредом — задница болела, а на запястьях и шее синели следы от пальцев. Серхио сходил в душ, попил кофе, уселся на кровать рядом с неподвижным Иваном и задумался. Поцеловал несколько раз — мрамор оставался холодным. — Ладно... — пробормотал Серхио. — Выкобениваешься? Подождём до полуночи... Днём он ушёл по делам, повесив на дверь бирку «Не беспокоить», а ночью лёг со скульптурой рядом и прижался к холодным губам, обвивая мраморную шею. Он целовал Ивана долго, стукаясь зубами о камень, — тот не оживал. — Вот же зараза! — упрямо сказал Серхио. — Я же всё равно заставлю! — и впился в мрамор так, что чуть зубы не выбил. Поцелуй был долгим и злым, но рот под его губами всё же разомкнулся, впуская, и Серхио почувствовал, как на затылок ему ложится жёсткая ладонь. — Упёртый ты, как осёл, mi capitan, — услышал он насмешливый голос с хрипотцой, как только разжал объятия. — Неизвестно ещё, кто из нас упёртый, — проворчал Серхио. — Бревно мраморное... — Это я-то бревно? — вкрадчиво спросил Иван, сжимая его запястья. Серхио хмыкнул, вывернулся, подмял его и закинул гладкие ноги себе на плечи, обцеловывая лодыжки. Подался вперёд, забыв о предостережении Жерара... Если бы Серхио спросили, как он и в этот раз умудрился оказаться снизу, он бы только развёл руками. Впрочем, когда к нему прижимались сзади практически в прямом смысле каменным стояком, а потом втрахивали в постель, уткнув носом в подушку и вывернув назад руки, никакие возражения на ум не приходили, а из груди вырывались только стоны вперемешку с матами. Зато Иван трепался без перерыва: — Такой горячий... Такой... блядь... сладкий... Кончить хочешь? Серхио рычал, сжимая зубами ткань наволочки, а Иван вбивался, выкручивая ему руки и приговаривая: — Постой... Не кончай пока... Пока я не разрешу... Мяч мой... потерял, сссука... И меня... спёр... На хрена?.. Чччёрт! Что... теперь?.. — Иван... Пожа... пожалуйста... блядь... — стонал Серхио. Иван прижался грудью к его спине, глубоко протолкнувшись и выбив ещё один мат, прошептал: — Давай! Можно... — и укусил Серхио за мочку, заставив взвыть и кончить, потираясь о простыни, и сам последовал за ним с ещё одним толчком. Отдышавшись, Серхио, уткнувшийся в подушку, распластанный под весом Ивана, закинул руку и потрепал вихор, заодно проверяя, человеческий ли он ещё. — Мы что-нибудь придумаем... — невнятно проговорил Серхио. — Угу... — насмешливо раздалось у него над ухом. Когда Серхио вернулся из душа, Иван был на месте — снова мраморный, холодный и с фиговым листком. Почему-то эта резная нашлёпка раздражала Серхио больше всего. Он оделся и, снова на всякий случай повесив на дверную ручку «Не беспокоить!», отправился бродить по улицам. Город просыпался, и Серхио зашёл в кофейню выпить кофе и взбодриться. Голова от мыслей кругом шла. Он мог пробыть в Барселоне ещё одну ночь, потом нужно было улетать в Мадрид. Конечно, он позаботился бы о том, чтобы транспортировать Ивана любым путём. Но что делать дальше? — Вдруг разобьют? — пробормотал Серхио. — Надо бы самому проследить... В самолёт не пустят... — Ты ковер у моего ученика спёр, деточка. — Серхио вздрогнул, услышав над ухом старческий голос, и пролил кофе на стол. — И про самолёт ещё раздумываешь. А ковёр-то небось быстрее долетит. Серхио повернул голову: рядом сидела сморщенная древняя старуха в мантилье и, откровенно наслаждаясь его реакцией, пила горячий шоколад. — Ковёр, сеньора? — тупо переспросил Серхио, вспоминая, где же он мог её видеть. — Спёр? — Ну да, — отхлебнула старуха из чашки. — Вместе со статуей. Увернул и спёр. — Спёр, — вздохнул Серхио. — Ковёр верну, статую — нет. — Я так и подумала, — рассмеялась старуха. Смех у неё был на удивление девичьим. — Ладно, статуя сама не против была, так что оставляй себе. Только зачем она тебе, мальчик, когда ты такой осёл, что даже оживить её толком не можешь? — Да как? — Серхио в отчаянии сжал чашку. — Я же пытаюсь! — Хреново пытаешься, деточка, — склонилась к нему старуха. — Что может дать жизнь? — Поцелуй... — пробормотал Серхио. — Сколько тебе лет, мальчик? — постучала ему по лбу старуха. — Ты вообще знаешь, откуда дети берутся? Детский сад какой-то... — Я... Знаю... — неуверенно сказал Серхио. — Ну а раз знаешь, иди и действуй, — скомандовала старуха. — Ковёр потом в лавку пришлёшь. Вместе с компенсацией за разбитый фарфор. Фарфор дерьмовый, конечно, но его моему ученику Филипп Первый дарил. Красивый был мужик... Серхио не был уверен, что всё понял правильно, но, вернувшись в отель, скинул одежду и забрался на кровать, где лежал мраморный Иван. Серхио очертил пальцами мускулы его живота и резьбу фигового листка, вспоминая, как выглядит то, что он скрывает. Воспоминания о двух прошедших ночах предстали перед ним в тончайших деталях, и Серхио завёлся сразу. Он обхватил член и, склоняясь всё ниже к каменно-белым губам, стал надрачивать, лаская второй рукой холодную шею, соски и застывшие в камне паховые складки, думая, что ещё немного — и он точно не выдержит, ткнётся в эту мраморную плоть, загремит на больничную койку и ему придётся объяснять прессе, почему он трахал скульптуру. Серхио сжал ладонью выпуклость под фиговым листком, рискуя поломать и пальцы, и, привстав на коленях и закрыв глаза, кончил с громким стоном, разбрызгивая семя по гладкому мрамору, выжимая член до последней капли. На несколько мгновений он сам застыл, как статуя, тяжело дыша и боясь поднять веки, — до тех пор пока не услышал хрипловатое: — Ты совсем ебанулся, mi alegria?