***
— Ты говорил, что скоро мы с мамой умрем. Так почему я жива? Бекки старается вести себя непринужденно. Изображать бесстрашную девицу, отважную супергероиню из комиксов нелегко, но плакать, умолять о пощаде невероятно унизительно. Остается с гордо поднятой головой смотреть в глаза смерти. Неважно, что слабеют ноги, шумит в голове, сердце бешено колотится. Есть риск в любой момент рухнуть в обморок. Нужно сохранять достоинство. Хотя бы остатки достоинства, какие только могут быть у совсем недавно стоявшего на коленях человека. Эссен стоит у стены, ближе к двери, мечтая поскорее уйти, выбежать в коридор, на лестницу, куда угодно, рискуя в любой момент быть застреленной. Отбитый на голову красивый монстр с холодными зелеными глазами охотника наверняка способен напугать любого до дрожи в коленях. Бекки, например, будь у нее выбор, предпочла бы выйти замуж за книжного Квазимодо, нарожать ему детей, чем встречаться вживую с жутким красавчиком. К сожалению, выбора дочери комиссара никто не дает. Бекки касается ручки двери, незаметно для себя. Мысль сбежать, конечно, заманчивая. Вот только проваливавшаяся попытка побега вне сомнения разозлит преступника. Идея проверять реакцию Джерома неудачная. У психа имеется пистолет. Пуля может попасть не в голову. Но в руку, ногу. Да мало ли. Иногда убийцы не убивают, а ранят собственных жертв. Тем более когда имеют на жертв особенные злодейские планы. Убежать нельзя, значит нужно действовать другим способом. — Хм, даже не знаю, — Валеска сосредоточенно морщит лоб, хмурит брови, будто задумался. — Просто взбрело в голову. Ну, а еще решил помиловать знакомую скрипачку из Архема. Ты такая сладкая ягодка. Готов поспорить, половина заключенных на тебя облизывалась. Но охрана в Археме больно бьет по почкам, поэтому ребята вели себя тихо. — Мило, — бормочет Эссен, мотает головой, намереваясь выгнать из головы образы заключенных, мужчин в полосатых робах, изголодавшихся по женскому телу. Конечно, дочь комиссара помнила выступление. Правительство решило устроить сеанс музыкотерапии, решив, классическая музыка благоприятно повлияет на разум заключенных. Нашлись добровольцы. Кому-то было интересно осмотреть лечебницу изнутри, у кого-то родные являлись персоналом лечебницы, кто-то, как Ребекка Эссен, интересовался психологией человека, поэтому желал увидеть настоящих психов. Музыкантов сопровождала охрана. Им с Элен, единственным девушкам в коллективе, уделялось особое внимание. Арестанты выкрикивали похабщину, показывали девушкам нецензурные сексуальные жесты, слали проклятья в адрес охранников, не дающих добраться до недосягаемо соблазнительных целей. — У тебя красивая грудь, — неожиданный комплимент заставляет смущенную Бекки поспешно прикрыться. Не хватало, чтобы всякие извращенцы беззастенчиво пялились на ее грудь. Мерзость какая терпеть пристальный, нет, даже не пристальный, раздевающий взгляд голодного хищника, видевшего в Ребекке Эссен не нежную, милую девушку, а живую игрушку для удовлетворения похоти. На душе кошки не скребутся. Они воют. Вой животных бьет по ушам, проникает в мозг. Нельзя не скрыться, не спрятаться, не сбежать в спасительные детские воспоминания. Одно из которых, самых светлых, самых лучших воспоминаний детства было беспощадно загублено. Маленькая девочка в летнем платьице, строившая в уголке комнаты башенки из кубиков, собирающая мозаику, рисующая персонажей из сказок за детским столиком или гуляющая по полицейскому участку, умерла. Взамен пришла напуганная, жавшаяся к стене скрипачка-заложница, бледная, с трясущимися губами, нервно стучащими зубами. Испуганная девушка, пытающаяся изо всех сил не скатиться в панику, быть храброй, когда больше всего на свете хочется усесться на пол возле осколков цветочного горшка, земли, стекла, разбросанных по всему кабинету документов. Хочется закрыть лицо кудрявыми прядями волос, обнимать колени и безнадежно, обреченно выть, мучительно осознавая себя частью всеобщего хаоса. Хорошо, мама не видит любимую дочурку. Не видит вообще никто из знакомых. Видит только он. Джером Валеска. Главарь банды, серийный убийца, моральный урод, человек, способный погрузить Готэм в бездну безумия, а также довольный победитель, хозяин положения. Его она должна ублажить ради спасения жизни матери. — Зачем ты носишь лифчик? — продолжал весело болтать Джером, издеваясь над стыдливостью пленницы. — По-моему, совершенно не нужная вещь. Кстати, прикрываться бесполезно. Все равно все лишнее скоро придется сбросить. Как я погляжу, пару пуговиц с твоей рубашки Гринвуд уже снял. Обзор просто потрясающий. Зрителям должно понравиться. Немного эротики нашему шоу не повредит. Бекки зло усмехается. Ну да, конечно. Гринвуд. Крепкий лохматый мужик, ко всем прочим прелестям, каннибал. Потный подонок попытался под шумок зажать отчаянно сопротивляющуюся Бекки в углу, собираясь изнасиловать, едва только они вдвоем покинули медицинский кабинет. Повезло, бандит-насильник поверил, будто у пленницы СПИД. Видимо, умом не блистал, раз купился на жалкое, высосанное из пальца вранье. Иначе ей было бы в самом деле пришлось исхитриться заставить себя убить, чем терпеть на себе потного слюнявого кретина, имевшему в числе остальных минусов вонючий запах изо рта. Он ее и так чуть не задушил, Бекки едва удалось прохрипеть: — Я хочу умереть рядом с комиссаром. Это мое последнее желание. — Почему бы тебе не трахнуть меня на камеру? Вопрос вне сомнения провокационный. Не стоит, однозначно не стоит дразнить лидера банды. Вдруг Джером действительно способен так унизить ее? Хотя, нет. Не унизить, уничтожить. Вздумай Валеска воплотить в жизнь подобный замысел. К сожалению, молчать невыносимо. Слишком больно, слишком тревожно на душе Бекки, чтобы просто отмалчиваться. Между прочим, там внизу гибнут люди, бесчинствуют психи, творится самый настоящий кошмар. К сожалению, им с матерью отводятся в кошмарном спектакле важные роли. Наверное, рабочим, сброшенным с крыши здания городской газеты, все-таки повезло. Их хотя бы никто не пытался изнасиловать. В отличие от нее. — Всяким садистам, извращенцам определенно понравится такое шоу, — смелая скрипачка старается добавить в голос больше колкости, больше ехидства, не желая проигрывать в словесном поединке. Их с Готэмом общий враг жесток, умен, не стесняется давить на болевые точки, какие вне сомнения есть у каждого человека. Ничего, они поборются. Пусть не физически (безоружная скрипачка по-любому слабее вооруженного бандита). Они будут сражаться морально. Ее никто не сломит. Никто. — Ого, да ты шалунья. Мечтаешь стать порнозвездой, — Джером, шутя, грозит девице пальцем. — Мысль правда интересная, — с удовольствием признается он. — Но видишь ли, мы «Маньяки». Зритель должен трепетать, паниковать, дрожать от страха, захлебываться ужасом, а не слюной. Поэтому твоя задумка не подходит. — Не грусти, — губы Джерома складываются в притворно доброжелательную улыбку, больше похожую на оскал. — Если захочешь, ты можешь повеселиться еще с кем-нибудь из моей банды, сразу же после того, как мы с тобой закончим. Думаю, мои друзья будут рады познакомиться поближе с милой дочуркой комиссара. Бекки сжимает кулаки. Проклятье. Нельзя позволить гневу овладеть собой. Злобный мальчишка откровенно веселится. Ярость жертвы порадует его. Лучше всего оставаться сдержанной. Надо терпеть. Все равно со временем все закончится. Смертью, ужасным воспоминанием… В данный момент неважно, чем. Главное, все закончится. — Спасибо, мне довелось познакомиться с одним твоим лохматым дружком, — сухо отвечает Эссен, непроизвольно вздрагивая, когда в ее памяти возникает момент их первой встречи. — Впечатления не из приятных, мягко говоря. Особенно, когда в курсе некоторых подвигов вашей психованной шайки. В ответ слышится громкий заливистый смех. Дикий, безумный с нотками визгливости. Так не может смеяться здоровый человек, не должен. Рыжий псих хватается за живот, сгибается пополам, размазывая по щекам крупные слезы. Испуганная заложница с трудом сдерживается, опасаясь закричать от ужаса. Смех мальчишки способен свести с ума, если его слушать долго, а у слушателя слабые нервы. У Бекки кружится голова. Кажется, нужно проветрить комнату. Воздуха не хватает. Перед глазами мелькают темные мушки, звенит в ушах. — Так, стоп, стоп, не падаем, — медленно теряющая сознание пленница не знает, не успевает осознать момент, когда рядом с ней оказывается Джером, по крайней мере, теперь Ребекка Эссен знает, руки, которые ее удерживают, достаточно сильны, чтобы не позволить ей упасть. — Хорошие девочки такие нежные. Никогда бы не подумал. Эй, солнышко, подъем. Играть в обмороки совсем не весело. — Валеска слегка шлепает добычу по щеке, однако достичь нужного результата не удается. — Ладно, приятных снов.***
— Ну ты и хитрюга, Бекки, — слышит девушка притворно ласковый голос Джерома. Она действительно потеряла сознание. Виной тому было, по всей видимости, нервное потрясение. Очнулась Эссен на письменном столе матери. Слава Богу, в одежде. Пока в одежде. Однако, судя по решительному настрою озабоченного психа, одетой быть ей предстояло недолго. Оставалось лежать с полуприкрытыми глазами, наблюдая незаметно за действиями злейшего врага, рассматривавшего добычу с холодным изучающим интересом. Так, наверное, мог бы энтомолог-любитель рассматривать новый недавно пойманный экземпляр бабочки или жука. Фокус с подглядыванием не прошел. Валеска оказался гораздо более наблюдательным, чем Бекки рассчитывала. Притворяться дальше не имело смысла. — Предупреждаю, от меня так просто не избавиться. Мы все равно переспим. Зачем откладывать момент? Будь умницей, открой глазки. Или я рассержусь. — Подонок, — медленно произносит Бекки, словно бы пробуя ругательство на вкус. Повторяет снова звенящим от ярости голосом. — Ты подонок, Валеска. Хотя, наверное, это не твоя вина. Бедный маленький мальчик, тебя никто не любил. Мучают травмы детства? Конечно, мучают. Поэтому теперь срываешься на слабых? Вы трусливые отморозки, раз связываетесь со школьницами. Визжащие от ужаса девчонки отпору точно не дадут. Пленная скрипачка довольно улыбается, видя перекошенное злобой лицо противника. Так-то, мерзкая рожа. Не все время тебе издеваться над слабыми. Всегда найдется кто-то, кто даст отпор. Пусть не кулаками, а острым языком. Все равно какая-никакая победа. — Думаешь, самая умная? — спрашивает Джером, ставший непривычный серьезным, вне сомнения едкие слова попали в цель. — Хотя, признаю, в храбрости тебе не откажешь. Ты глупая и смелая. Но, если назовешь меня еще раз трусом, я застрелю твою мамашу у тебя на глазах. — А в самом деле застрелит, — понимает Бекки. От пронзительного взгляда хищных зеленых глаз заложницу передергивает. Эссен чувствует себя так, будто на нее вылили ведро ледяной воды. Становится резко холодно, рубашка не спасает, конечности немеют. Ни пальцем пошевелить, ни нос почесать. Жуть. Джером едва не ударил ее — понимает Бекки. Сдержался в самый последний момент. Хищник уязвлен. Она задела его. — Этот дрянной городишко полон дерьма, о которым ты, маменькина дочка, не имеешь ни малейшего понятия, — Бекки непроизвольно жмурится, когда Джером хватает ее за рукав рубашки, резко дергает, притягивает к себе, заставляя приподняться, податься всем телом к нему навстречу. — Мы пройдемся по Готэму, сея хаос и разрушения, проникнем в каждую щель, вывернув наружу гнилые внутренности города, — шепчет сумасшедший мальчишка. — Мы покажем мирным горожанам, вроде тебя, мир, где мы живем. О, будет весело, обещаю. Ты увидишь, — Валеска зло ухмыляется, подмигивает собеседнице, касается зубами аккуратного девичьего ушка, чем усиливает желание напуганной пленницы вырваться из рук маньяка. — Нас не остановит слабоумная полиция Готэма, — Джером с показной небрежностью целует девушку в висок. — Все копы придурки. Будь они хоть капельку поумнее, то не дали бы себя одурачить. А мы бы, красотка, не беседовали с тобой. Он продолжает говорить, наслаждаясь бессильным гневом, отражающимся в темных глазах дочери комиссара. — Можешь считать мои поступки местью, безумием. Мне плевать, что ты подумаешь. Тебе все равно никогда не понять меня, хорошая правильная девочка. Готов поспорить, тебя, наверное, ни разу за всю жизнь пальцем не тронули. Угадал? — Пусти, — требует Эссен, упираясь ладонями в грудь наглеца, с трудом подавляя желание попробовать выцарапать ногтями ему глаза. Заранее зная, попытка окажется провальной. — Меня тоже били однажды. Недолго, — не хотя, не зная толком почему, признается девушка. — Один удар кулаком в лицо, пару ударов ногой в живот. Было больно. Вслед за словами почти сразу в памяти Бекки возникает воспоминание. Они трое находятся на маленькой кухне с обшарпанными обоями, потрескавшимся потолком. Эрик, мальчишка лет пятнадцати, корчится на полу, прикрывая ладонями живот, громко ругается, стараясь за ругательствами заглушить тихие стоны боли. Ему стыдно выглядеть слабаком в глазах лучшей подруги детства, испуганно жавшейся спиной к холодильнику. Четырнадцатилетняя Бекки с расширенными от ужаса глазами молча наблюдает мерзкую сцену насилия, когда злобный небритый мужик, от которого за милю несет перегаром, дубасит единственного сыночка, называя того малолетним ублюдком, портившего убогими фотографиями их дом. — Во, как, — рыжий псих цокает языком, задумчиво хмурит брови, позволив в очередной раз пленнице вырваться. Ребекка Эссен поспешно отсаживается в противоположный угол стола. Она нервничает, чувствуя чужую руку на запястье, но сделать ничего не может. Враг гораздо сильнее. Ей не сбежать. — Сара Эссен любила учить мудрости дочурку? Бекки мотает головой. — Мама бы никогда меня не обидела. — Тогда кто тебя бил? Неужели любимый папочка? — непринужденно спрашивает Джером. Мальчишка не издевается. Ему, наверное, даже интересно. Бекки устраивает подобный разговор. Разговоры об отце давно не приносят боли. Все-таки папа был полицейским, хорошим полицейским. Его убил террорист, ученик старших классов, устроивший вместе с парочкой одноклассников стрельбу в школе в одном из неблагополучных районов Готэма. — Мой папа умер, уже давно. Тебя тогда, наверное, на свете не было. Я была совсем маленькой. Он был копом, хорошим копом. Его убили.* Его убили. Ага, убили, черт побери. От отца остались только значок, медалька, несколько фотографий и белый плюшевый медведь, подарок к Дню Рождения маленькой дочурки. Медведь лежит в гостиной на диване, оставаясь безмолвным напоминанием о безмятежных временах, когда все домочадцы были живы, здоровы, счастливы. Единственный сохранившийся подарок от Ричарда. Плюшевый медведь. А сам Ричард Эссен давно гниет в могиле. Быть может у нее мог бы появиться братик, сестренка, кто-нибудь, кто так же мог сидеть, трястись в кресле перед телевизором во время очередных трудных деньков в проклятом всеми святыми городе. Этот кто-то мог бы ждать звонка от мамы, делать вместе со старшей сестренкой уроки, ходить в школу. К сожалению, у Сары Эссен один ребенок. Наверное, так правильней. Все-таки полицейские должны быть сильными. Дети являются слабостью родителей, детей легко взять в заложники. Так правильней, но сложнее для детей этих самых полицейских. Потому что люди, работающие в полиции, постоянно рискуют жизнью. Если бы не Эрик, Ребекка Эссен, возможно, тронулась умом от постоянного беспокойства за мать. С Эриком всегда было хорошо, спокойно, уютно, за исключением, конечно, знакомства с пьющим папашей Эрика. Эрик всегда мог утешить, ободрить лучшую подружку детства, ну, или просто обнять, принося облегчение. А еще талантливый мальчик прекрасно умел рисовать, танцевать, любил фотографировать природу, пытался украсить своими фотографиями собственную маленькую комнатку, за что частенько получал от зверюги-папаши. — Меня бил отец моего лучшего друга, если, конечно, это вечно пьяное чудовище вообще можно назвать отцом. Он нашел нас на кухне, мы делали уроки, — рассказать тайну почти десятилетней давности для дочери комиссара оказывается слишком легко. Удивительно, порой легче откровенничать с больным на голову преступником, чем с собственной матерью. — Мой друг жил в очень плохом месте. В таких местах девчонки беременеют в четырнадцать лет, в кустах валяются местные алкаши, в подъездах воняет мочой. С моей стороны было бы настоящим свинством бросить его гнить в гадюшнике, где ему не повезло родиться. Я не могла не вмешаться, когда на моих глазах избивали моего лучшего друга. Набросилась с кулаками на крепкого пьяного мужика. Ну и нарвалась на неприятности. Бекки усмехнулась. Нарвалась на неприятности. Так просто, так легко звучат слова. Бесполезный набор звуков. Обычными словами не передать всю полноту ужаса лежащей на полу девчонки, тщетно прикрывающей живот. Словами не описать удивление, возникшее при виде вырубленного разбитой стеклянной бутылкой человека. Эрик стоял над бессознательным телом пьяницы-отца, намереваясь осколками бутылки перерезать ему горло. Мальчик пятнадцати лет, добрый, талантливый мальчик кричал: «Ублюдок, ублюдок!», намереваясь совершить первое убийство подонка, монстра, убившего в припадке слепой ярости жену, мать единственного сына. Пьяный выродок заслуживал смерти. К сожалению, за убийство отца Эрика бы отправили в Блэкгейт, где бы из него точно сделали настоящего уголовника. Бекки пришлось вмешаться, заставить обезумевшего от ярости мальчишку одуматься. Тем вечером они пили чай у нее в гостиной, смотрели телевизор, пока Сара Эссен находилась на работе. Двое одиноких подростков жались друг к другу, впервые осознав, с какой легкостью можно переступить черту. — Тебя не хило тогда отделали, правда, малышка? — шепот у самого уха заставляет пленницу вздрогнуть. Она слишком глубоко погрузилась в собственные мысли, непростительно глубоко. Господи, было бы невероятно здорово оказаться в мягкой постели, открыть глаза, а, проснувшись, обнаружить — происходящее всего лишь кошмар. — Глупо лезть в драку, если не умеешь драться. — Не самый глупый поступок в моей жизни, — задумавшаяся скрипачка качает головой. — Знаешь, самое забавное, сегодня я сама дала себя поймать. Просто не кстати вышла из укрытия, поэтому лохматый бандит поймал меня. Я хотела помочь маме. В итоге, мы обе умрем. Весело, правда? Обхохочешься. Ей действительно смешно. Хочется смеяться в абсолютно не смешной ситуации. Да-уж, для полного счастья именно истерики не хватало. Бекки решительно трясет головой. Нужно успокоиться, успокоиться. Эссен доводилось видеть плохих парней. Там, где жил Эрик, среди подростков считалось круто курить марихуану, пить алкоголь, трахаться с первым встречным, решать любые проблемы примитивным мордобоем. Перспектива попасть годам к двадцати в Блэкгейт за драку, кражу, торговлю наркотой была вполне реальна для жителя тех мрачных мест. — Могу тебя обрадовать, — радостно произносит Джером. — Так, иди сюда, — Валеска придвигается ближе, прижимается всем телом к живой игрушке, заложница невольно утыкается носом в его голубую рубашку. — Лишних жертв можно избежать. Делай все, что я скажу, и вы с матерью обе останетесь живы. Начнем прямо сейчас. Раздевайся. И смотри, куколка, без фокусов. Иначе я пристрелю Сару Эссен на твоих глазах, — предупреждает злобный мальчишка, в его голосе звучит явная угроза. — Кстати, мне будет приятно тебе помочь. Подтверждая сказанное, он целует девушку. У Бекки не остается выбора. Пленная скрипачка позволяет себя целовать. Джером не собирается сдерживаться. Рыжий псих активно щупает дочь комиссара за грудь, кусает губы Бекки, трется об нее пахом, проталкивает язык в рот скривившийся от отвращения жертвы. «Началось», — думает с тоской Эссен, когда торжествующий победитель срывает с нее рубашку, оборвав предварительно все пуговицы.