***
Антон, забежав в квартиру, бросает рюкзак и куртку на ходу прямо посреди коридора и забегает в свою комнату, закрывая дверь, словно кто-то мог вбежать следом. Осев на пол около кровати и прижавшись к ней спиной, он остервенело трёт и без того сильно саднящие ладони, при этом часто и громко глотая воздух, словно вот-вот впадёт в паническую атаку. Ему настолько обидно и неприятно, что сердце как будто сжимает чужая ладонь, сдавливая посильнее, а в легкие попадает словно спрессованный воздух, которым он всё никак не может надышаться. Самое обидное для подростка в данной ситуации, что он ничего, сука, не сделал. А пострадал по итогу больше всех. Знал бы, что такова цена близости с Арсением — никогда и ни за что не принял бы предложение поехать к нему в квартиру. Лучше бы и дальше мечтал и видел во снах этот поцелуй, чем такая горькая реальность. Ладони горят и пульсируют. И Шастун неожиданно для себя начинает плакать. То ли от этой неприятной боли, которую терпел всю дорогу, то ли от клокочущих внутри эмоций. Он громко всхлипывает, прижимая руки к груди, и подтягивает к себе колени, уткнувшись в них лицом. Он уже даже забыл, когда в последний раз разрешал себе расплакаться. Его избивали. Об него пытались тушить окурки в прошлой школе. Его загоняли в круг мрази, старше него на три-четыре года, когда ему самому было тринадцать, и грубо толкали от одного человека к другому, пока он не падал, а потом поднимали и продолжали. Его портфель выбрасывали в мусорку. Он поменял пять школ. У него отбирали карманные деньги, когда он ещё не умел постоять за себя. Его могли просто так толкнуть в лужу или грязь ради развлечения. Но он никогда не плакал по этим поводам. Не разрешал себе. Стирал влагу с глаз и тут же одёргивал себя, не разрешая ни одной солёной капле скатиться по щеке. Но сейчас он плакал. Впервые за много лет. Потому что больше не мог выдержать. Словно всё разом нахлынуло на него с удвоенной силой. Он просидел так целых десять или даже пятнадцать минут, пока его глаза не покраснели, щёки не начали гореть, а слёзы просто не закончились. Подняв голову от колен, где красовались два мокрых пятна, он потёр веки руками, чуть поморщившись от боли, и поднялся с пола. Умывшись, Антон уставился на своё отражение в зеркале. Красные опухшие веки, слипшиеся ресницы, покусанные, опухшие и покрасневшие губы. Устало проведя полотенцем по лицу, вытирая влагу, он шмыгнул носом и полез в аптечку за таблеткой от головной боли. Стало легче. Реально стало легче после этого небольшого приступа эмоций. Антон отправился на кухню — заваривать зелёный чай, чтоб немного привести себя в тонус. Его мама должна приехать через полчаса-час, они созванивались утром и он уточнял этот вопрос. Родительница ни за что не должна узнать, как паршиво сейчас чувствует себя её сын. Как будто эмоции хорошенько выпотрошили ножом, как обычно вспарывают мешки, высыпая их содержимое. Учитель оказывал слишком большое влияние на его состояние, и Антон постоянно чувствовал себя уязвимым в последнее время. Казалось, что даже его закалившийся характер мужчина расплавлял, словно мягкий свинец, стоило ему просто сказать что-то. Антону тяжело от осознания, что он едва ли не впервые собирается скрывать что-то от любимой мамы, обыкновенно доверяя ей целиком и полностью в любых вопросах. Он просто не готов рассказывать кому-либо о своих чувствах к учителю. К мужчине. Ему казалось, что он и так был сплошным разочарованием в жизни родительницы: средний в учёбе, абсолютно не умеющий заводить знакомства и общаться с людьми, с натяжкой самостоятельный, не обладающий талантами или увлечениями, кроме изучения несчастного испанского… Ещё и, кажется, гей. Они никогда не обсуждали с мамой тему ориентации, и он даже не догадывался, какое у неё отношение к представителям нетрадиционных отношений. Было страшно даже думать об этом.***
Арсений, сидя с бутылкой пива на диване, смотрит какую-то дурацкую русскую комедию по телевизору, которая вызывает в основном раздражение. Не выдержав и половины фильма, он выключает телек и включает музыкальную колонку, из которой раздается «Герой — DAKOOKA», которую он уж точно никак не мог скачать сам, а значит — Сергей уже хозяйничал даже в его плейлисте. Песню он находит интересной, а потому решает всё же оставить. Он редко пил один, но сегодня денёк был паршивым, как и самочувствие. Хотелось заглушить внутренний голос, который старался достучаться до обладателя: этот пацан не заслуживает такого отношения к себе. Арсений ненавидит себя в этот вечер. Он так сильно хотел вернуться в Россию, чтоб с головой погрузиться в новую работу, в конце концов, сменить обстановку и окружение. И уж точно не планировал никаких отношений — надоело. Он слишком выжат прошлыми, чтоб начинать строить что-то новое. Так некстати возникшая симпатия причиняет ему почти физическую боль. С громким звуком поставив стеклянную бутылку на пол, он открывает следующую. Матвиенко куда-то подевался. Вроде говорил, что хочет встретиться с сестрой, которая осталась жить в Питере. Чёрт с ним, в одиночестве даже лучше. Вслед за пивом на столе появляется недопитая текила и мелко нарезанное вяленое мясо (лайм он на дух не переносил после той самой пьянки).***
— Арсений Сергеевич! Правда же мы красиво всё украсили? — с порога вопрошает его Кузнецова, любуясь проделанной работой. Мужчина выглядит помятым, словно провёл бессонную ночь. Под его глазами залегли глубокие тени, волосы находились в лёгком беспорядке, а лицо было отёкшим, однако же приятный запах парфюма и классическая выглаженная рубашка придавали ему довольно презентабельный вид. — А?.. Да, Ира, очень хорошо, — он проходит мимо, даже не взглянув на ученицу, отчего её улыбка на миг меркнет, но всё же возобновляется, когда она снова смотрит на красивую пышную ель. Ей нравится проделанная работа. Школа стала выглядеть атмосферно — и она приложила к этому руку. — Доброе утро, — резко развернувшись на голос, Кузнецова недовольно сверкнула глазами в сторону подошедшего одиннадцатиклассника. — Денис, — говорит она едко вместо приветствия. — Я надеюсь, что это не правда, но всё же спрошу: ты приставал к Антону насчёт якобы его ко мне симпатии? — парень закатил глаза и цокнул языком, словно они вели беседу о самом раздражающем для него в этом мире человеке. — Денис, — настойчиво повторяет она, уставившись на старшеклассника. — Допустим, — вздохнул он, нехотя признаваясь. Ира в миг стала раздражённой. — Какое ты имеешь на это право? И вообще, хватит уже решать за меня! — рассерженно восклицает она. Её щеки побагровели от злости. Её так сильно раздражает, когда мужчины начинают что-то решать за неё. Её отец был таким же. — Так, он тебе все-таки нравится? — с каменным лицом произносит парень. — Да какая разница! Нравится, не нравится, ты как ребёнок малолетний! Я люблю другого человека, отстань от меня уже и от моих знакомых! — Денис как будто и не слышит звенящего раздражения в её голосе. Он делает шаг вперёд, отчего Ире приходится отступить назад. Парень в два раза больше неё, и такой напор несколько пугает. — И кого? — Девушка глубоко вдыхает, как будто пытаясь таким образом удержать эмоции. Они и так уже привлекли к себе внимание нескольких особо пытливых школьников. — Не твоё дело, — холодно произносит десятиклассница и отворачивается, ставя точку в этом разговоре. — Ну-ну… — только и слышит она в ответ. Парень пропадает из поля зрения в течение следующей минуты. Настроение у Кузнецовой резко падает. Как же сильно она ненавидит, когда кто-то вмешивается в её личные дела. И даже прекрасная пушистая ель с блестящей серебряной звездой на макушке уже не поднимает настроение. Арсений перед уроками заходит к Павлу Алексеевичу с просьбой, которая крайне редко звучит в этих стенах. Он хочет, чтоб ему дали больше работы: дополнительные часы, подготовка к сдаче ЕГЭ, классное руководство — что угодно! Директор на это лишь разводит руками, обещает подумать насчёт дополнительных часов и на всякий случай уточняет, не заболел ли математик. Брюнет заверяет его, что просто хочет погрузиться в работу с головой. Павел, окинув его пронзительным взглядом, понимающе кивает головой, словно действительно понимает это желание забыться в работе. Антон ускоренным шагом идёт по коридору, ведь до звонка ещё целая минута, и у него даже есть шанс не опоздать. Не то чтобы его когда-то сильно волновали его бесконечные опоздания, но себе дороже, когда речь идёт об уроке с завучем. Перед носом внезапно возникает дверь, словно тот, кто стоял за ней, выжидал время, когда Шастун окажется поблизости. Пацан успевает дёрнуться в сторону, и дверь проходит где-то в паре сантиметров от лица. Антону, если честно, хочется закатить глаза на данную иронию судьбы. За дверью в кабинет директора оказывается Арсений Сергеевич собственной персоной. — Tratando de matarme?*** — вырывается у Антона прежде, чем он успевает подумать. Отвернувшись, Шастун поправляет рюкзак на плече и продолжает шагать по направлению к нужному кабинету. — Lo siento, no queria****, — растерянно произносит математик вслед удаляющемуся подростку.***
— Арсений Сергеевич, вы тоже домой? — у Антона на этот миленький Ирин тон триггер. Они как раз толпились около гардеробной, наскоро натягивая на себя куртки. Шастуну хотелось то ли подольше постоять рядом с математиком, то ли поскорее уйти — он никак не мог понять, чего больше. — Да, — отзывается старший, поглядывая на фигуру стоящего впереди него Антона. Он всё ждёт, что мальчишка обернётся на него, хотя бы просто посмотрит — пусть зло, пусть с обидой, но хотя бы обратит на него своё внимание, но вместо этого десятиклассник направляется сразу к выходу. Арсений, не выдержав, идёт следом, на ходу расправляясь с шарфом. Ира увязывается за ним. — Я тоже! — говорит она с улыбкой, стараясь идти плечом к плечу. Сегодня Кузнецова выглядела особенно хорошо: завитые в локоны каштановые волосы, клетчатое синее платье, чёрные колготки и лакированные туфли на небольшом аккуратном каблуке, свежий маникюр, идеально ровные стрелки и милые розовые румяна. Антону она представляется пустой конфетой в красивой обёртке. — Как ваш день прошёл? — интересуется девушка, бросая неоднозначные взгляды на учителя. — Нормально… то есть, гм, хорошо, — прокашлявшись, исправляется математик. — А у тебя? — посчитал нужным спросить Арсений, всё ещё гипнотизируя взглядом спину удаляющегося десятиклассника. Антон так ни разу и не обернулся. Так ему, в общем-то, и надо. — Отлично, — щебечет она сладко. — Получила пятёрку, между прочим, по алгебре, — хвастается она, потеплее кутаясь в свой розовый пуховик и белый вязаный шарф. На улице ужасно холодно. Каблуки и платье в такую погоду — сомнительное удовольствие. Арсений мимолётно думает об этом, окинув взглядом её дрожащую фигуру. — Умница, — хвалит он, почти не задумываясь над сказанным. — Замёрзла? — девушка, вздёрнув свой покрасневший нос, уставилась на Арсения снизу вверх. — Я надеялась, что будет теплее, — робко улыбнулась Кузнецова, обнимая себя руками. — Да, ты так точно окоченеешь, пока домой доберёшься… — «и мой дурик тоже умотал пешком» — с сожалением думает Арсений. — Тебя заберут? — уточняет он, слегка нахмурившись. — Не знаю… — неоднозначно пожимает плечами ученица. Она не звонила отцу, но обычно он и так приезжал, если знал, во сколько заканчиваются уроки у дочери в тот или иной день. Сегодня она очень-очень надеялась, что он не приедет. — Боже, она ещё и в туфлях, — закатил глаза Арсений, только сейчас замечая, во что обута ученица. — Я понимаю, у тебя в мыслях весна, но Ира, это же ужас, ты так точно заболеешь… — девушка слушала бы и слушала, как учитель отчитывает её. Ей эти слова, что в уши мёд. Пусть говорит, что думает, только бы с ней. — Девушка всегда должна хорошо выглядеть, — говорит она с уверенным видом и глупой улыбкой. — Девушка, — фыркнул Арсений. — Девочка ещё… Так, пойдем-ка, я тебя подвезу, а то мне кажется, ты сейчас к асфальту примёрзнешь, — Кузнецова на такое заявление фыркнула, мол, да не холодно мне, но от такого предложения не могла не зардеться смущённым румянцем. И это «девочка» ей так душу согрело, что словами не выразить. Она смотрит на мужчину перед собой, и понимает, что вот такой ей нужен. Именно он и никто больше. И это не симпатия уже, не влюбленность даже, а самая настоящая любовь, если хотите — зависимость. — С вами куда угодно, — говорит она с придыханием. Арсений окидывает её странным взглядом, не понимая, почему она так смотрит на него, но только кивком головы задает направление к машине, куда надо топать. — Вы такой заботливый, Арсений Сергеевич, — произносит она с нежностью, надеясь, что комплимент придётся ему по душе. — Я обязан заботиться о своих учениках, — неопределённо пожимает плечами математик. Они уже подходят к машине, и Ира даже успевает отворить дверь в салон, когда в школьный двор вдруг заезжает большой белый джип. — Ну не-е-ет… — шипит она тихо и очень досадливо. — Ира! — раздаётся оклик отца, когда он выходит из машины, громко хлопнув дверью. — Извините… — говорит она Арсению, а у самой глаза слезятся от ужасной обиды и досады, что именно сегодня папа приехал за ней, именно сейчас, в эту секунду, когда всё шло так хорошо!.. — В машину. Живо, — командует мужчина, строго глядя на дочь и застывшего перед машиной учителя. А Ире так хочется не двигаться с места, остаться тут, рядом с математиком, кто бы только знал!.. — Сейчас же, — цедит он, подходя к машине учителя. Кузнецова, отпустив ручку, делает шаг назад, разворачивается и быстро идёт к машине, на ходу незаметно утирая выступившую слезу. Как же это всё ей надоело! — Чтоб больше я тебя рядом с ней не видел, — угрожающе произносит мужчина в сторону Арсения, который хмурится, наблюдая за развернувшейся картиной. Состояние ученицы показалось ему подавленным, стоило её родителю появиться рядом… От слов её отца он впадает в полный аут и даже вздергивает бровь. — Вы неправильно поняли, — ледяным голосом поправляет его учитель. — Я всё сказал, — математик фыркнул на это серьёзное заявление. Он в шоке от того тона, которым с ним общался этот по факту незнакомый ему человек. Но всё, что ему остается — мысленно окрестить его «долбаёбом» и сесть за руль собственного авто. — Ещё раз увижу, как ты садишься к нему в машину — у нас будет очень серьёзный разговор, — звенящим от злости голосом произносит отец. Ира, сидя на заднем сидении, зло сощурила глаза, глядя на родителя через зеркало. — Он мой учитель и просто предложил подвезти, — оправдывается она нехотя. — Знаю я таких учителей. Сдалось ему детей учить, пришёл девок малолетних клеить, — у Иры от негодования щёки горят красным. — Как ты можешь так говорить о незнакомом человеке! Арсений Сергеевич очень хоро… — Замолчи! Я больше прожил, лучше знаю. Он у вас ведёт? — Ира поджимает губы, кусая их изнутри, и только качает головой, но отец, наблюдавший за ней в зеркало, это замечает. — Вот и хорошо… И чтоб больше к нему не подходила даже. Поняла? Вот и хорошо. Ира, сжавшись в комок и подобрав под себя ноги, едва не ревёт навзрыд от жгучей обиды и ненависти к отцу и его вечному ненужному контролю, но единственное, что она может себе позволить — сжимать пальцы так сильно, чтоб на ладонях появлялись кровавые ранки от ногтей в виде полумесяцев. Как только её высаживают около ворот, а машина скрывается за поворотом, ведь у отца ещё есть дела, девушка быстрым шагом забегает в дом. На ходу скидывая туфли и кое-как забрасывая пуховик на вешалку, она бежит в свою спальню, захлопывает за собой дверь, роняет рюкзак где-то около рабочего стола и дрожащей рукой тянет на себя выдвижной шкафчик, тот самый, к которому не позволяла себе прикасаться без острой необходимости. Под кипой распечаток с заданиями, сборниками по подготовке к ЕГЭ и несколькими самоучителями, на самом дне, лежит пачка сигарет и блестящее железным отливом, остро заточенное лезвие. Задержав руку над сигаретами, она всё же передумывает и смещает её правее, хватая продукцию марки «Спутник». Сидя на коленях перед столом, она прямо там закатывает рукав платья и тут же, замахнувшись, делает надрез. Кровь проявляется почти мгновенно — сначала выступают маленькие и крупные алые бусинки, которые в течение нескольких секунд сливаются в сплошную черту, а затем первая капля, оставляя за собой красный след, скатывается по запястью вниз. Ира всхлипывает тихо, беззвучно — она привыкла затыкать свои истерики с малых лет, чтоб никто не слышал, насколько ей херово в то или иное время дня или ночи. Для родителей она — отличница, красавица, активистка, призёр олимпиад и различных конкурсов, послушный ребёнок, для одноклассников — стерва с милым личиком, дающая списать на контрольных своим друзьям, мокрая мечта мальчиков с пятого по одиннадцатый класс, девочка, которая заставит всех вокруг работать, если ей так хочется. Но кто она там, глубже, за всеми этими масками и ярлыками?.. А разве кому-то интересно? Ещё один порез, и следующий — чуть глубже, сильнее. И солёные слёзы падают на капли крови, воссоздавая единую смесь боли и отчаяния. Сегодня она — маленькая беззащитная девочка, именно девочка, как сказал Арсений Сергеевич. Запутавшийся, уставший ребёнок, который просто хочет любить и быть любимым. Сегодня она делает себе больно, чтоб хоть немного заглушить внутренний крик. Она ненавидит себя за то, что, как бы сильно не хотела, всё равно, как и всегда, послушает папу. И потеряет свой единственный шанс на счастье. Потому что за неё всё давно решили. И, может быть, единственной способ выйти из системы — покинуть её совсем?.. Ира смотрит на своё изрезанное кровоточащее запястье равнодушными глазами. Она думает о том, что когда-нибудь, возможно, решится надавить чуть сильнее — чтоб не было пути назад, и впервые сделает хоть что-то, чего хочет сама, а не что внушил папа. Но у неё нет времени сидеть и пялиться на результаты собственной истерики. Молча проглотив все эмоции, девушка аккуратно, даже бережно стирает ватным диском, обмоченным в перекиси, остатки крови с любимого «Спутника» и возвращает его на место, потом пережимает кровь на запястье при помощи бумажных полотенец, быстро убирает остатки крови с ламината и уже теперь, когда следы зачищены, отправляется в ванную — привести в порядок своё лицо, нанести свежий макияж, смыть кровь, перевязать руку бинтом и надеть другое платье с длинными рукавами, а это отправить в стирку, ведь на подол и манжеты попало несколько багровых капель. Сейчас, стоя перед зеркалом и придирчиво осматривая новые стрелки, она снова отличница, красавица, активистка, призёр олимпиад и различных конкурсов, послушный ребенок и, конечно же, милая стервочка. И неважно, что под всеми этими вновь надетыми масками она мечтает покинуть эту систему раз и навсегда.***
— Когда это ты начал гаситься один? А как же собутыльник Серёжа, я что для тебя какая-то шутка? — за этим шутливым тоном Матвиенко скрывает реальное беспокойство за лучшего друга. Сегодня утром, когда вернулся от сестры, он выбрасывал мусор, в котором перезванивались бутылки из-под пива и текилы, а сейчас, под вечер, пока он гонял в магазин за продуктами, Арсений допивал уже второе крепкое пиво, сидя на диване и тупо пялясь перед собой. — Ты выходил, — безэмоционально откликается брюнет. — На двадцать минут, Арс! Не мог подождать, что ли? — Арсений неопределённо пожал плечами, достал откуда-то, вероятно из-под стола, ещё одну бутылку, поставил её перед собой. — Садись, составляй компанию, — Серёжа фыркнул. — Спасибо, конечно, но я сначала поужинаю, — ставя пакеты на кухонную тумбу, отзывается он. — Как хочешь, — отвечает Арсений и вновь прикладывается к бутылке. Матвиенко тревожит его состояние в последние нескольких дней. С того самого дня, как пацан ушёл с утра. И, зная учителя, Серёжа готов предположить, что он наломал дров и теперь не знает, как расхлебывать. И с этим нужно что-то решать. Видимо, именно ему и придётся брать всю эту ситуацию с двумя голубками под контроль.