Siempre estoy solo

      Антон, если честно, забывает о том, как сильно не любит больницы, врачей, как сложно ему завязать разговор с незнакомым человеком и как он смущается, находясь в центре внимания — всё это сейчас кажется настолько неважным и лишним, что он как будто перестаёт быть собой и становится тем Антоном, у которого есть единственная цель, к которой он пойдёт любыми путями — найти Арсения, узнать, что с ним, увидеть его. — Арсений Сергеевич Попов, должен был поступить к вам, полчаса назад он попал в аварию! — парень буквально распихивает притихшую очередь у стойки медсестры. — Где он?! — срывается на крик, оглядываясь по сторонам, словно учитель стоит где-то рядом и посмеивается с его излишнего волнения. Ира, тяжело упираясь в стойку ресепшена, глубоко дышит и поднимает полный уверенности взгляд, хотя её руки дрожат от нервов, а ноги от утомительного бега босиком. — Наш учитель, он ехал на выпускной, высокий голубоглазый брюнет, наверняка был в костюме, — медсестра растерянно оглядывает ребят, что-то шепчет сотруднице, находящейся рядом, и начинает листать большую записную книгу. — Он здесь? Он жив? — Антон застывает, его приоткрытые губы блестят от крови, ведь он успел раскусать их, пока они ехали в такси, и он буквально задыхается от тех чувств, что волной паники захлестнули его в свой водоворот. — Пожалуйста, скажите, что он жив, — Ира оборачивается на друга и видит, как пелена слёз застилает его зелёные глаза. Она хватает его под руку, замечая общее состояние, и просит успокоиться и подождать ответа, а не паниковать раньше времени, но тому прислушаться к совету удаётся с трудом.       Шастун должен узнать ответ прямо сейчас, или его сердце рискует разорваться на части, честное слово, он уже не выдерживает внутреннего напряжения, которое электрическими разрядами бьёт по каждому нерву, заставляя дрожать и загнанно дышать, словно он зверь, которого ведут на убой. — Пожалуйста… жив, — шепчет он сипло, едва слышно, и ноги подгибаются, когда он прикрывает веки, и из-под пушистых чёрных ресниц вниз по щеке скатываются первые слёзы отчаяния. Они жгут кожу, и солёной плёнкой оседают на губах, смешиваясь с кровью от мелких ранок, и щипят. — Молодой человек, успокойтесь, присядьте. Девушка, и вы тоже, — подходит к ним одна из сотрудниц в униформе медсестры и пытается оттащить перепуганных детей к ряду стульев. — Сейчас мы всё узнаем, перепроверим информацию, чтоб, не дай Бог, ничего не перепутать, и всё вам расскажем, ну же, давайте, садитесь, — Антон буквально падает на стул, к которому его подтолкнули, и закрывает лицо руками, переставая контролировать свои чувства. Хриплые рыдания предчувствия чего-то ужасного вырываются из грудной клетки, сердце больно бьётся изнутри о решётку рёбер. Ира сгребает его в тёплые объятия, но это ничуть не помогает. Перед глазами — страшные кадры с места аварии, и он представляет себе Арсения, который ехал к нему на выпускной, который думал о том, как здорово будет уехать в Испанию и расписаться, как он сверялся со временем, чтоб не опоздать и не пропустить ни секунды церемонии, и как белый ниссан вылетел на встречку и в одну секунду перечеркнул всё это. И всхлипы разрезают шум бумаг, шагов, разговоров вокруг. — Антон, пожалуйста, у меня сейчас сердце разорвётся, — звенящим от слёз голосом умоляет его Ира, опуская его голову на своё плечо и поглаживая по вздрагивающей спине. — Всё будет хорошо, всё обойдётся, — и снова это наивное предположение звучит как-то по-детски и не натурально, будто родитель обманывает своего ребёнка, чтоб временно успокоить его. — Выпейте, это успокоительное, вы оба, сейчас же, — приказным тоном произносит медсестра, присев на корточки перед выпускниками, с которых во время бега слетели их нарядные алые ленты с маленькими колокольчиками. Наверняка их уже снесло ветром на какие-нибудь обочины. Праздник обернулся трагедией. Антон сжимает пластиковый стаканчик с такой силой, что содержимое, выплёскиваясь, неровными дорожками стекает по рукам, и медсестра помогает ему поднести успокоительное к губам. Выпивает он в пару глотков. — Такие красивые и такие грустные, Боже… Вы сбежали прямо с выпускного, да?.. — Ира кивает головой, потому что Шастун сейчас далеко не с ними и наверняка даже не слушает, что им говорят. Девушка, сидящая перед ним, подходит к ресепшену, куда подзывает её коллега, и возвращается к ним с едва заметной улыбкой на губах, но взгляд её полон жалости к детям. — Он в операционной, его доставили живым, — Антон поднимает взгляд покрасневших глаз, опухшие веки делают его лицо ещё более юношеским, чем есть на деле, и пухлые губы слегка приоткрыты, когда он смотрит на медсестру. Он шмыгает заложенным носом и, наконец, перестаёт всхлипывать, хоть слёзы всё ещё катятся из глаз. Ира обнимает его и шепчет на ухо: «Он ещё жив». От этих слов всё тело покрывается мурашками и дрожью.       Им разрешают ждать исхода операции под дверями операционной. Антон прижимается лопатками к бетонной стене, покрытой голубой краской, и запрокидывает голову, дожидаясь, пока слёзы не прекратят непроизвольно капать из глаз. Он никогда не чувствовал себя так паршиво, как сейчас. Ира в своём красивом платье кажется перформансом на фоне обшарпанного коридора. Она сидит на коричневом стуле, который тут наверняка со времён СССР, и её руки безвольно лежат на коленях, кисти рук свисают вниз, и аккуратные пальчики с нежным маникюром, сделанным накануне, слабо перебирают прозрачный шлейф, переброшенный из-за спины вперёд и свисающий до самого плитчатого пола.       Шастун медленно сползает вниз, садясь на грязный пол, и прячет лицо в руках, сложенных на коленях. Оба опустошены и потеряны. Оба молчат. Оба считают секунды и прислушиваются к шуму за дверями операционной. Им приносят тёплый сладкий чай. Их телефоны разрываются от звонков, и они, не сговариваясь, выключают их. — Боже мой, Антон! Ира! — мамин голос мальчишка узнает сразу, ему даже не нужно поднимать голову, но он всё равно заставляет себя посмотреть в сторону, где посреди коридора застывает растерянный мамин силуэт. Родительница в нежном светлом клетчатом платье, поверх которого наброшено бежевое пальто, которое она взяла с расчётом на похолодание вечером, с завитыми светлыми волосами и подчёркнутыми косметикой чертами лица, крепко сжимает свою сумку и переводит взгляд с сына на его подругу и обратно. — Что произошло? — быстрыми шагами она пересекает коридор, и каблуки цокают в такт. Кузнецова поднимается на ноги, её туфли всё ещё стоят рядом, она даже забыла их надеть, и мама кладёт руки на её щеки, аккуратно вытирает следы от слёз, смотрит в заплаканные глаза выпускницы. — Арсений Сергеевич разбился в аварии, — выдавливает Ира, и на карих глазах снова выступает влага. Мама, поддерживая её под локоть, помогает сесть обратно и садится на корточки рядом с сыном. — Тоша, сынок, вставай, не сиди на полу, он холодный. Пожалуйста, милый, — Антон не реагирует, только поднимает на неё свои зелёные глаза, его опухшие веки прищурены и болезненно пекут. — Ох, Тоша… — она гладит сына по волосам, лицу, но он как будто и не слышит, и не чувствует её материнских ласк, а лишь сильнее уходит в себя. — Там такой переполох в школе начался, как только вы убежали, — всё ещё прижимая к себе ребёнка, говорит родительница скорее Ире, чем сыну, понимая, что он сейчас не в состоянии вникать в новую информацию. — Директор пытался дозвониться до Арсения, ему ответили из больницы, выпускники так и не вышли на церемонию, всё отменилось, после такой новости никто не был в состоянии продолжать, вы убежали, у многих шок, директор ушёл говорить по телефону, хотя должен был открывать церемонию… Не могу поверить, что такое несчастье произошло сегодня. С Арсением. Ужас… — она на правах старшей пытается держать себя в руках, подать детям положительный пример, не расплакаться и не пуститься в рыдания об ужасном совпадении. Она здесь, чтобы успокоить их, а не сделать лишь хуже. Но её сердце стучит в унисон с сердцем сына, быстро и громко, ведь Арсений дорог ей как близкий друг семьи, и понимание, насколько важную роль он сыграл в жизни её любимого ребёнка, вызывает сейчас отчаяние, ведь жизнь такого нужного им обоим человека висит на волоске.       Половина выпускников приезжают в больницу вместе с учителями, не зная, как быть дальше и чем всё это закончится, но их не пускают дальше холла, говорят ждать там. Выпускники курят на улице рядом с учреждением и обмениваются невесёлыми мнениями о том, что их праздник на этом перечеркнут, осталось лишь разъехаться кто куда и выпить чего-то крепкого. Желания праздновать не осталось.       Мама садится рядом с Ирой, берёт её ладошку обеими руками и тихо переговаривается, узнавая больше подробностей случившегося, а Антон остаётся на полу, как бы сильно его не просили пересесть. Нет сил, нет понимания необходимости такого перемещения. Внутри пусто и больно. Страшно.       Операция длится долго. Каждый раз, когда кто-то покидает операционную или заходит, все трое вздрагивают и смотрят на врачей стеклянными глазами в ожидании новостей. Ответом каждый раз служит «Операция идёт, ждите».       Спустя несколько долгих часов из операционной выходят утомлённые работой врачи. Они на ходу снимают с лиц маски и стягивают хирургические шапки. Их волосы слегка взмокли от напряжения на висках и чёлке. Всего их трое. Антон наконец поднимается на ноги и чувствует, как затекло всё его тело, морщится от тупой боли в мышцах и первым спрашивает: — Что с ним? — один мужчина кивает головой коллегам, чтоб они шли отдыхать, и останавливается, чтоб ответить на расспросы. — Мы сделали всё возможное, — о нет, Антон ненавидит эту фразу, она никогда не сулит ничего хорошего. Он качает головой, словно не соглашаясь с этими словами, как будто прося забрать их обратно. — Он жив, но в тяжёлом состоянии. Пациент впал в кому вследствие полученной тяжкой черепно-мозговой травмы. Будем наблюдать за его состоянием в реанимации. Пока я не могу дать вам никаких прогнозов, — Шастун думал, что выплакал все слёзы, скопившиеся в нём, но эти слова словно режут скальпелем по сердцу без анестезии. А спустя несколько минут из операционной на каталках вывозят бледное тело, которое он не узнаёт. Это не тот Арсений, с которым они проводили время, не тот, который сделал ему предложение, и уж точно не тот, который на испанском признавался ему в любви и красиво улыбался.       Этот Арсений был мёртвенно-бледен, на его теле не было живого места, оно всё было в кровоподтёках, синяках, ссадинах и заштопанных чёрными хирургическими нитями свежих шрамах. Он весь был увешан трубками и капельницами, его глаза были плотно сомкнуты, он не дышал самостоятельно, вместо него это делал аппарат искусственной вентиляции лёгких, подведённый при помощи трубки к разрезанному горлу. Антон задыхается, глядя на такого Арсения. Антон рыдает без слёз и чувствует, как падает на колени на бетонную плитку. Он чувствует, как девушки стараются помочь ему, как врач вздёргивает его на ноги, как усаживает в кресло и сообщает, что приведёт медсестру, чтоб парню вкололи успокоительное.       И самое страшное в этой ситуации — Арсений может умереть в любую минуту и никто ничего не смог бы сделать.       Антона разрывает на части от этой мысли.       Он чувствует, как игла прокалывает кожу на плече, как дышать становится легче, как его умоляют поехать домой и говорят, что к Арсению их не пустят в ближайшее время. — Я должен быть рядом, — выдавливает он из себя, сжимая руки в кулаки, собираясь с остатками сил. Парень сидит на стуле, перед ним на корточках сидит Кузнецова в своём платье, которое смотрится так не к месту в этом интерьере, она сжимает его руки в своих тёплых мягких ладонях и смотрит с сочувствием. Мама сидит рядом и поглаживает его по плечу и спине. — Если что-то случится, — «Если он умрёт» произнести кажется невозможным, как будто эти слова в чёрном списке его мозга. — Я должен… быть… — он переводит осознанный взгляд на родительницу, едва шевелит губами, произнося слова, и чувствует себя полностью пустым, будто внутренние органы вынули, а тело нашпиговали соломой и опилками, которые колются изнутри. — Сынок, мы ничем не поможем сейчас. Надо время. Нам нужно набраться сил, чтоб быть готовыми, — к чему готовыми — она не договаривает. Шастун запрокидывает голову назад, с глухим звуком ударяясь затылком о стену. Ира поднимается на ноги и начинает ходить из стороны в сторону, чтоб успокоиться. Все напряжены до предела. — Мам, — говорит Антон на грани слышимости, едва размыкая губы. — Я без него не смогу, — у родительницы болезненно сжимается сердце от этих слов. — Он сильный, молодой мужчина, он будет бороться, — пытается придать уверенности старшая, но Антону от этих слов почти не становится легче.       Они уезжают почти через час после того, как закончилась операция. Все втроём едут к маме Антона, не в силах разъехаться. Они держатся за общество друг друга, как за спасительную соломинку. Ира звонит папе и сообщает, что сегодня ночует у своего лучшего друга, а тот, видимо, слишком занятый на работе, отвечает простым «Утром чтоб была дома» и отключается.       Вечером они сидят на кухне. Кузнецова в длинной растянутой серой футболке друга, волосы всё ещё спадают на плечи широкими объёмными локонами, а косметика уже смыта при помощи средства и ватного диска. Антон даже не переоделся. Он сидит в белой рубашке, только галстук и пиджак скинул ещё в коридоре, и молча смотрит в тарелку с лазаньей, которую так любит, но даже не притрагивается к ней ни разу за прошедшие полчаса. — Надо поспать, — со знанием дела говорит мама. Ира устало кивает, соглашаясь с этой мыслью, помогает прибрать посуду после ужина, тормошит Антона и тащит его за собой в комнату, усаживает друга и, пока тот на автомате расстегивает пуговицы на рубашке, расстилает его постель. — Ты весь день такой… — несмело говорит она севшим голосом, наблюдая друга в состоянии, в котором не видела его ни разу в жизни. — Как будто ни живой, ни мёртвый, — Антон переводит на неё взгляд стеклянных глаз. — Прямо как Арс, да? — добивает он её мысль, которую девушка не решилась закончить. — Прости, — отвечает она тихо, протягивая взятую из шкафа белую футболку. Шастун натягивает её, стаскивает брюки и заваливается в кровать, накрываясь с головой. Его плечи дрожат. Кузнецова выключает свет и выходит, оставляя его наедине с самим собой.

***

      Ира подробно описывает Серёже произошедшую с Арсением ситуацию, присылает видео из сети, которое они увидели на выпускном у одноклассника, и уже в четыре утра по московскому времени получает ответ, насыщенный ругательствами, тревогой и кратким, но таким важным итогом: «Я прилечу завтра. Пришли адрес больницы, я должен быть там». Кузнецова, лёжа на диване в зале, закутавшись в одеяло, ещё не спит, просто не может уснуть, когда получает это сообщение от Матвиенко. Она одновременно рада тому, что снова увидит этого обаятельного мужчину, но с другой стороны её терзает причина такой встречи. Хотелось бы встретиться с ним по другому поводу, не в таких ужасных обстоятельствах.       Антон выходит из комнаты в половину шестого утра. Он почти не спал этой ночью, может быть дремал пару раз недолго, не уверен, не помнит, может быть, он прободрствовал всю ночь. Если честно, он уже ни в чём не уверен. Парню кажется, что всё, что произошло — затянувшийся кошмар, сон, который никак не развеется. Но спящая на диване Ира, из чьей руки телефон выпал прямо на пол и так и остался лежать подле обладательницы, говорит ему об обратном. Он поднимает гаджет, ставит его на зарядку, чтоб утром ей не пришлось париться по этому поводу, и уходит на кухню, заваривать себе крепкий зелёный чай. Кофе он не переносит, если речь идёт не о карамельном латте. Сука. От одной мысли о латте он крепко сжимает челюсти, зло хватает из навесного шкафчика кружку и, едва не разбив, с громким звуком ставит её на столешницу. Благо дверь закрыта, и он никого не разбудил.       Что дальше? Простая мысль причиняет невыносимый дискомфорт. Голова болит от недосыпа и долгой истерики накануне. Его глаза всё такие же опухшие, красные, они пекут от искусственного света лампочки. Антон садится за стол, крепко обхватывает ладонями бортики прозрачной чашки, и кожу печёт от тесного контакта с кипятком сквозь стекло. Руки краснеют. Ему безразлично. Он как будто абстрагирован от всего этого. Внутри лишь бесконечное: ч т о м н е д е л а т ь. Жизнь без Арсения резко теряла смысл. Эта мысль в равной степени завораживала и пугала.       Наконец, спустя десять долгих минут молчания и рассматривания стены перед собой, юноша решительно поднимается с места, смачивает под холодной водой припухшие от ожогов ладони, выливает в раковину чай, так и не притронувшись к нему, чистит зубы и, не позавтракав и не предупредив никого, уходит из дома. На улице в это время уже светло, но людей мало. Слишком рано. Он направляется в больницу. Он чувствует, что должен быть ближе к Арсу, иначе всё вообще теряет смысл настолько, что его существование сводится к условным рефлексам. Эта жизнь пустая и серая.       К Арсению его не пускают, хотя медсестра, очевидно дежурившая в ночную смену, даже узнаёт его. Эта самая женщина вчера поила его горячим чаем. Антон опустошён, но всё равно едва заметно приподнимает уголок губ в обессиленной улыбке, когда она касается его плеча и предлагает посидеть в холле, если от нахождения в больнице ему будет хоть немного легче. И Шастун остаётся, сам не понимая, что это ему даёт. Он прикрывает глаза, включает в наушниках музыку, ставит её на минимальную громкость, чтоб услышать, если его позовут, и, накрывшись капюшоном, откидывает голову назад, упираясь затылком в стену. Он засыпает спустя полчаса на неудобном стуле в прохладном помещении приемной, в совсем не способствующей сну позе, просто потому, что здесь он чувствует себя в нужном месте. Он хочет быть рядом с Арсением, насколько это возможно, ведь это хоть немного успокаивает.       Если что-то произойдёт, он хотя бы сможет ещё раз увидеть его. Эта ужасная мысль проносится в голове, и он старается откинуть её, но неприятные мурашки всё равно ползут вдоль позвоночника.       Просыпается Антон от звонка мамы, которая взволнованным голосом спрашивает его, куда он делся, а после ответа замолкает почти виновато и говорит, что она накормит Иру завтраком, а после приедет. Шастун не возражает. Ему всё равно, сидеть здесь одному или с кем-то.       Парень читает в интернете всё про состояние комы и от каждой новой крупицы информации бледнеет и чувствует себя лишь хуже. Он словно изводит самого себя ужасными статьями, которые проглатывает одну за другой, но не может остановиться. Он должен понимать, о чём идёт речь, и каковы реальные шансы на то, что Арсений… выживет. Шастуну было нелегко принять саму мысль о его возможной смерти, но он научился жить с ней за прошедшие двенадцать часов с момента страшного ДТП, которое изменило их жизни. Он не знал, сможет ли пережить, если услышит такое страшное «Мы сделали всё, что могли, но…» Антон старается не думать об этом.       Следующее утро он так же начинает с поездки в больницу. Мама встаёт немного раньше него, заставляет съесть на завтрак какую-то кашу, Антон даже не помнит, что это была за крупа, и только затем разрешает ему уйти. Она никогда не видела своего сына таким и была ужасно растеряна.

***

      Увидеть Серёжу было… странно. Удивительно, неожиданно и странно. Он был хмур, серьёзен и как будто растерян. Антон никогда не видел его таким. Парень сидел в холле больницы, когда вечером двери открылись в очередной раз, и в здание зашли Серёжа с Ирой: он держал девушку под руку и в свободной руке нёс спортивную сумку. Судя по его одежде, не соответствующей погоде, и взятым с собой вещам, мужчина приехал прямо из аэропорта. — Выглядишь паршиво, — это первая фраза, которую Антон слышит от Сергея. Матвиенко выглядит не шибко лучше: уличная ветровка, джинсы, брендовые кроссы и чёрная кепка, конечно, выгодно выделяют его силуэт на фоне толпы, однако же лицо у него такое же уставшее и бледное, как и у Шастуна. — Ты тоже, — говорит пацан удивлённо и растерянно, поднимаясь на ноги. Серый молча жмёт его руку и притягивает в объятия, как-то понимающе хлопает пару раз по спине и окидывает осмысленным взглядом, как будто идеально понимает состояние парня. — Привет, — здоровается он по-человечески. — Да, привет… Как ты тут оказался?.. — хмурится Шастун и переводит взгляд на Кузнецову. Она стоит рядышком и смотрит на парней, покусывая губы. — Разве я мог оставить вас тут одних? Оставить своего брата… — такое тёплое и товарищеское «Брат» вызвало у Антона едва заметную улыбку. Арсений был бы рад услышать такое тёплое обращение к себе от лучшего друга. — Что с ним? Говорят, ты отсюда почти не выходишь, должен быть в курсе… — голос напряжённый и хриплый. Шастуна даже передёргивает от этой интонации. Как же было хорошо, когда они все вчетвером сидели в ресторане, пили коньяк, смеялись, рассказывали истории из жизни и просто наслаждались моментом. Как звонко звучал их дружный смех, какими теплыми казались голоса, как Арсений нежно смотрел на Антона и как в шутку ругался на Матвиенко за попытки напоить тогда ещё десятиклассников.       Как же. Было. Хорошо. — Всё плохо, Серёж, — голос Антона дрогнул, хоть он и очень концентрировался на том, чтоб держать себя в руках. — Очень плохо, — он вздрагивает, старается не заплакать, но тонкий всхлип прорезается в голосе, и он запрокидывает голову и громко выдыхает, лишь бы сдержаться и не пролить слезы. — Ну ты чего, малой, — голос у Серёжи звучит почти по-отцовски. Он ободряюще сжимает плечо юноши, смотрит на него с полным пониманием и терпеливо ждёт, пока парень возьмёт себя в руки. Кузнецова за их спинами украдкой стирает выступившие на глазах слёзы. — Он в коме уже второй день. В себя не приходил, — после каждого короткого предложения Антон делает паузу. Ему тяжело даётся произносить это вслух. Проще было проговаривать это в мыслях, тогда всё казалось не по-настоящему, не настолько реалистично, как при констатации факта. — Меня не пускают к нему. Никого не пускают. Он в реанимации. У него трубка в горле, потому что он не может… дышать… сам. И ещё куча проводов, все руки проколоты… Боже, — он подносит руку к лицу, накрывает глаза, зло смахивает выступившую влагу с глаз. Чёрные ресницы слипаются. — Тш-ш, — мужчина притягивает его к себе, Антон всхлипывает без слёз и старается держаться молодцом, но, стоит закрыть глаза, и перед ними образ Арсения.       Вот он вдруг подходит к Антону, который настороженно пялится на незнакомца, и беззаботно просит прикурить.       Вот он протягивает руку и представляется необычным и красивым именем — Арсений.       Вот они вдруг снова пересекаются в школе, и он неожиданно просит Шастуна помочь ему в поиске нужных кабинетов. И тогда же он называет Антона забавным. Парень навсегда запомнил, как брюнет улыбался, с какой интонацией произносил это, и насколько искренним был тон, на который невозможно было обидеться.       Вот он вдруг соглашается на ужин и знакомится с его мамой. Приносит вкусный торт и красивые цветы, улыбается солнечно и смотрит на Антона, будто видит в нём чуть больше, чем просто очередного десятиклассника. Вот они курят, и Арсений внезапно обращается к нему на испанском.       Вот они уже жарко целуются в ванной, оба пьяные и счастливые. А потом холодный душ, тяжёлое утро, бесконечное смущение и непонимание.       Арсений обещает отвезти его в Испанию. Антон думает, что никогда не был так счастлив, как рядом с ним.       И вот он делает ему предложение. Настоящее, блять, предложение руки и сердца. Как полагается, даже заказывает им кольца.       У Антона от каждого воспоминания разрывается сердце. У него сбивается дыхание, и руки дрожат. Хочется вернуть всё назад, хочется поменяться местами с Арсом, как бы эгоистично это не звучало, и чтоб именно он лежал там сейчас при смерти в реанимации с кучей проводов и разрезанным горлом, а математик был тут и переживал до потери сознания, потому что все эти эмоции будто выпили всего Антона. Был Шастун и нет его больше. Одна оболочка осталась. Бледная, как штукатурка на больничных стенах.       Шастун медленно приподнимает дрожащую ладонь. Безымянный палец обрамлён серебряным кольцом. Гравировка на внутренней части ободка жжётся огнём. — Siempre estoy solo*, — шепчет он беззвучно, даже Серёжа не разбирает это тихое бормотание. Антон прикрывает глаза. Антон внутри полностью пуст. Он отказывается жить в мире, где нет Арсения. Его голубых глаз, чёрных волос, мягкого смеха, нежных поцелуев, тёплых объятий, горячих губ, фразочек на испанском языке, гранатового привкуса от поцелуев, запаха карамельного латте. Он отказывается.       Если Арсения не станет — то и Антона тоже.

***

— Что ты ищешь? — интересуется Антон, наблюдая, как Серёжа шарится по коробкам, находящимся в шкафу. Они вместе приехали в квартиру Арсения. Шастуну морально сложно находиться там, где каждый предмет напоминает о любимом человеке, но Матвиенко уговаривает его поехать вместе, убеждая, что нечего сутками сидеть на неудобном стуле в больнице и ждать непонятно чего, если они реально могут помочь. — Арсений, — пыхтит Матвиенко, стягивая с верхней полки особенно тяжёлую и крупногабаритную коробку белого цвета, набитую, наверняка, какими-нибудь папками с документами. По логике Антона, если Арсений занимался бизнесом заграницей,  то наверняка у него куча бумажек с разрешением и прочим, — самый предусмотрительный сукин сын из всех, кого я знаю, — заканчивает тот свою мысль, снимая крышку и придирчиво изучая вещи, находящиеся внутри. Среди бумаг лежит небольшой чёрный картхолдер, прошитый по окантовке коричневыми нитями. Серёжа, облегченно выдохнув, даже целует небольшую кредитницу, радуясь находке. Антон выгибает бровь, не оценив сомнительного жеста. — Я думал, что ударю его, когда он начал серьёзно затирать мне, что, если с ним или тобой произойдёт какая-либо херня, я должен приехать и достать вот эту штуку, если он сам не сможет, — Шастун удивлённо смотрит на мужчину своими зелёными глазами, не понимая, к чему тот клонит, и причём тут вообще сам Антон. Серёжа вынимает наружу чёрную кредитную карту. — Здесь вся его нерастраченная доля. Он никогда не позволяет платить за себя, даже, блять, когда в коме, — под конец Серый срывается на тихий недовольный рык, ногой отпихивает от себя тяжёлую коробку и прислоняется спиной к кровати, тяжело откинув голову назад. В руке он сжимает кредитку. — Он, блять, даже это предусмотрел… Грёбаный Арс, — Антон, подсев рядом, обнимает свои согнутые в коленях ноги руками и закусывает губу.       В комнате пахнет им. Запахом стирального порошка от свежей одежды в шкафу, одеколоном, особенным запахом учителя, которым пропиталось постельное белье и подушка, впитавшие в себя его шампунь, гель, крем для бритья, пот. В спальне всё кричало об Арсении.       Стопка книг, покрывшаяся тонким слоем пыли.       Оставленный на краю стола стакан воды.       Два галстука на спинке кресла. Наверняка он примерял оба перед тем, как определиться, какой надеть на выпускной.       Коробочка из-под грёбаных обручальных колец. Случайно брошенный взгляд на неё как будто добивает и без того пришибленное состояние. Антон вздрагивает, беззвучно всхлипывает, подтягивает ноги ближе, царапая короткими ногтями ткань джинс. Серый молча притягивает его к себе, мальчишка утыкается в его плечо и всхлипывает без слёз. — Почему он? — говорит он, вобрав в свой голос всю несправедливость окружающего мира. — Не знаю, — искренне отзывается Матвиенко. — Лучше бы на его месте был я, — отчаянно бросает вслух Шаст, зло ударяя рукой по полу справа от себя. Кисть пробивает волной боли. — Завались. Арсений бы не хотел слышать это от тебя. Я серьёзно, Тоха, у тебя вся жизнь впереди.       Антон молчит, проглатывая своё несогласие.       В голове всё ещё набатом звучит: «Лучше бы на его месте был я».

***

      Жизнь Антона круто меняется. Ему приходится быстро повзрослеть, осознав всю жестокость окружающего мира. Он больше не испытывает мандраж, стучась в незнакомую дверь очередного врача, его голос звучит ровно и уверенно, когда он консультируется с профессионалами в области медицины. Они с Серёжей идут в аптеку с распечатанным в двух листах списком рекомендаций и прописанных препаратов, покупают лекарства, тащат в больницу два пакета, набитых под завязку, и Антон надеется, что это хоть как-то поспособствует скорейшему восстановлению любимого человека.       Он на корню отсекает мысль о том, что Арсений может не пойти на поправку.       Он запрещает себе думать о плохом.       Антон почти всё своё время проводит в больнице. Мама не слишком настаивает на том, что пора бы подавать документы в ВУЗ, определяться с будущим, но у Иры ситуация обратная. Отец давит на неё с каждым днём всё больше, девушка вынужденно ездит с ним по учебным заведениям, оставляет свои результаты ЕГЭ, а в свободное время старается прийти в больницу хотя бы на полчаса-час, чтоб поддержать друга. Она всегда приносит ему что-то сладкое.       Об Испании они не говорят.

***

      Та самая медсестра, которая поила его чаем, снова на смене, и Антон для неё уже не чужой человек. Он стал неким местным Хатико. Всегда сидел здесь, всегда спрашивал, нет ли новостей об Арсении, и никогда не отказывал в помощи, если персонал просил его отнести какие-либо бумаги в нужный кабинет. Парень знатно обосновался здесь за каких-то три дня, начался отсчет четвёртого. Было раннее утро. Он почти перестал спать по ночам, поэтому уже к шести утра приходил сюда. — Антон, — окликает она его. Парень лишь недавно узнал, что девушку зовут Вика и у неё есть две дочки. Он перестал избегать общения с людьми, а наоборот старался поговорить с кем-то, лишь бы заглушить пустоту внутри. Рассказы из чужой жизни отвлекали. — Да? Помочь? — на автомате интересуется он, привыкший к тому, что медсестры иногда используют его бесплатную рабочую силу. Он не против, совсем, вот честно. Ему всё равно — ходить или сидеть. Главное — быть здесь, рядом. Антон искренне верит, что Арсений чувствует его поддержку. Ему нужно верить хоть во что-то. — Нет, — она подзывает его ближе, украдкой смотрит по сторонам. — Боже, я уже устала смотреть на твоё грустное личико, — вздыхает она, причитая родительским тоном. Антон пожимает плечами. Это не его проблема. — Я не должна этого делать, но… Пойдём. Я пущу тебя к нему на пару минут. Должен же быть хоть какой-то смысл в том, что ты всё время находишься здесь… — лицо Антона сияет впервые за все четыре адова дня. Он увидит любимого парня. Сможет прикоснуться к нему, почувствовать сердцебиение… Это всё, чего он хочет. — Спасибо, — шепчет он искренне, начиная дышать чаще.

***

      Серёжа оплатил лучшую одноместную палату из тех, что могла предоставить больница. Переводить Арсения в другую больницу было категорически запрещено, он мог не выдержать этого. Антон ни разу не был в этой палате и вот, наконец, стоит перед заветной дверью, и Вика открывает её перед ним. — Пять минут, не больше. И… будь сильным, — она ободряюще сжимает плечо мальчишки. Антон, кажется, немного похудел за прошедшие дни, и он невзначай думает, что Арсению бы это не понравилось.       Дверь за спиной закрывается. Шастун замирает посреди светлой просторной палаты. Шум аппаратов, подведенных к бледному силуэту, на мгновение сбивает с непривычки. Антон думал, что сможет справиться, что сможет смотреть на Арсения без слёз.       Антон задыхается, просто глядя на него, даже не успевая подойти ближе.       Тело, обвитое проводами и бинтовыми повязками, почти сливается с цветом белой простыни, доходившей до грудной клетки. Руки учителя безвольно лежат поверх покрывала. Пол-лица закрывает прозрачная кислородная маска, силиконовый провод от которой тянется к аппарату ИВЛ. Мерное тикание пульса на приборе разрезает фоновый шум в голове Антона.       На негнущихся ногах юноша подходит ближе, медленно оседает на стул подле мужчины и чувствует, как глаза наполняются влагой. — Te necesito**, — шепчет Антон, опуская дрожащие пальцы на запястье самого родного в мире человека. Он ведёт ими вверх, от основания ладони к плечу. — No quiero vivir sin TI***, — срывается с губ. Он привык, что мужчина всегда отвечает на его фразы, произнесённые на испанском, и сам не замечает, как переходит на этот язык.       Шастун ведёт кончиками пальцев вдоль линии очерченных скул математика, избегая проводов, и он физически ощущает изматывающее желание почувствовать, как учитель игриво схватит его ладонь, поднесёт к губам, поцелует и хитро уставится своими прищуренными голубыми глазами, смущая.       Но Арсений на него никак не реагирует. Он как будто навечно уснул. Его грудь туго перетянута бинтами, на брови и лбу ссадины, на обеих руках установлены катетеры для ввода лекарств. Шастун поджимает губы, закусывает нижнюю и едва заметно морщится и шипит от того, что нежную, порядком израненную от постоянных покусываний кожу начинает щипать. Он приподнимается с места, нависает над мужчиной, рассматривает его чёрные сомкнутые ресницы, расслабленное выражение лица, едва ощутимо касается пальцами его открытых ключиц, боясь, что Арсений, будто фарфоровый, покроется трещинами от любого неосторожного движения. Юноша почти может расслышать, как сердце внутри его грудной клетки разбивается, словно по стеклу слабо бьют молотком, пока оно со всех сторон покрывается трещинами, а потом, не выдержав нового удара, феерично рассыпается на миллион частичек. — Я очень сильно люблю тебя, — произносит он на выдохе, склоняется и едва ощутимо прикасается губами ко лбу учителя, ужасно боясь задеть что-то из медтехники. — Пожалуйста, борись за жизнь, Арс. Без тебя она не имеет смысла. Не оставляй меня, — мольба повисает в комнате, ответом служит лишь мерное гудение аппаратов.       Когда Антон выходит из палаты, его всего трясёт, ноги подгибаются, а на щеках пролегают следы от горячих слёз. Он чувствует себя так паршиво, зная, что за его спиной остался Арсений, похожий больше на труп, чем на живого человека. Он никогда не видел его таким слабым и беспомощным, и это очень сильно бьёт по неокрепшей психике. Антон настолько привык, что в их паре Арсений доминант, что всегда именно он по большей части решает возникающие проблемы, поддерживает, помогает со всем справиться. И сейчас Шастун, вдруг оказавшись на его месте, чувствует, насколько это сложно — быть взрослым.       Когда Шастун оказывается в холле, он поднимает от пола тяжёлый взгляд и натыкается на два слишком знакомых силуэта.       Ира с Серёжей явно рьяно спорят о чём-то. И оба вздрагивают при появлении Антона. На их лицах написано, что они хотят что-то сказать, но не решаются. — Что произошло? — обессиленно спрашивает парень, думая, что этот день морально не сможет добить его больше.       Но он снова ошибается.