***
— Напоминаю: если об этом кто-нибудь узнает, нас тут же выпихнут пинком под зад, — тихо и серьёзно проговорил Марвин, когда они встретились спустя неделю у статуи Дейрона I. Каменный двор был пуст, потому что царила глубокая ночь, однако всё равно был велик шанс попасться кому-нибудь на глаза, и они укрывались в тени, то и дело оглядываясь по сторонам. — Вход в подземелье охраняет мейстер Фомас, здоровый такой детина, — продолжил Марвин, — но я раздобыл в городе одно средство, что поможет ему уснуть крепким сном по крайней мере на пару часов. Три капли в кубок — и вскоре он будет спать на своём посту, как младенец, — в голосе Марвина слышалось веселье. — Поэтому действовать будем быстро. Квиберн кивнул, однако понял, что в полумраке его жест может остаться незамеченным. — Я понял, — вынужден был добавить он. — Идём. Я готов. «Нет, о, Семеро, как же это опасно». Они пробирались по лабиринтам подземелий почти на ощупь, потому что даже свечу зажигать было рискованно, но Марвин, казалось, отлично ориентировался в темноте. Возле входа, как Марвин и говорил, спокойно посапывал мейстер Фомас, сидя на стуле и сложив руки на груди. Квиберн несколько нервно поглядывал в его сторону, пока Марвин, всё также на ощупь, ковырялся в замке. Через минуту послышался лёгкий скрип — и дверь оказалась открыта. Они быстро шагнули в пыльную темноту хранилища. Квиберн чувствовал, как его бьёт нервная дрожь, однако старался не выдавать своего состояния. Марвин тоже храбрился, но когда он взял в руки кресало и камень, чтобы зажечь стоящую на столе у входа масляную лампу, руки его тоже слегка подрагивали, потому что он здорово бранился, пытаясь высечь огонь. За запертой дверью можно было, наконец, зажечь свет. — Где ты этому научился? — стараясь говорить как можно тише, спросил Квиберн. — Чему? Использовать огниво? — со знакомой иронией спросил Марвин. — Не глупи. Ты знаешь, о чём я. — Я же говорил — мой отец занимался изготовлением замков по заказу. Хотя я предпочитал этому занятию кое-что поинтереснее, но всё же выучился парочке важных уроков, — коротко хохотнул Марвин. — Как видишь, они пришлись очень кстати. Нужно было просто достать пару отмычек, замок здесь не такой уж и надёжный. Но мы никому об этом сообщать не будем. Они шли вдоль высоких стеллажей, устремлявшихся в потолок, разглядывая бесчисленные книги, которые являлись недоступными для любого школяра. В ту ночь они не искали чего-то конкретного и пришли сюда больше из простого любопытства и упрямства, однако Квиберну тогда попалась в руки интересная книга, в которой речь шла о человеческой душе как о неком практически материальном объекте. Сейчас он уже не помнил ни автора, ни названия той книги, но, пожалуй, именно она стала началом его пути, который и привёл его к той точки времени и пространства, в которой он находился теперь рядом с королевой Серсеей. Но в те годы он, разумеется, ещё не ведал об этом, хотя зёрна сомнений уже тогда начали прорастать в его душе. Как и желание достичь чего-то большего.***
— Медицина, — констатировал Марвин спустя несколько лет, когда в цепи Квиберна появилось пятое кольцо — кольцо из серебра, что означало лишь одно: Квиберн сдал экзамен, к которому готовился так долго. Четыре других кольца были из электрума, бронзы, золота и железа, которые Квиберн получил первыми скорее просто из любопытства. Впрочем, никакое знание не бывает лишним. — Ты всё-таки решился? — А чего решаться? Я давно планировал это сделать, — ответил Квиберн, пожимая плечами. Подготовка и сдача экзамена дались ему непросто, но теперь он испытывал удовлетворение, хотя оно и было не совсем полным. — Теперь дело осталось за малым. — За чем? За валирийской сталью? — Её время тоже наступит, когда я пойму, как можно достигнуть бессмертия, — со всей серьёзностью ответил Квиберн. Он прекрасно видел, что Марвин готов рассмеяться, однако не сделал этого, поняв, что Квиберн не шутит. — Бессмертия, старина? Если ты его достигнешь, то станешь не архимейстером, а богом, и все эти побрякушки тебе будут ни к чему. — Неужели тебя это никогда не интересовало? — спросил Квиберн, пристально глядя в глаза Марвину. — Ты безумец, — всё же усмехнулся тот в ответ. — Всегда был. Как, впрочем, и я сам. Мейстерам бы очень не понравился предмет нашей беседы, — уклончиво ответил Марвин, и Квиберн понял, что тот и сам думал о чём-то подобном, только, вероятно, несколько в ином ключе. — Мейстерам бы ничего не понравилось, — с раздражением заметил Квиберн. — Они живут в своём строго ограниченном мире, который кажется им весьма удобным. Их разум, скованный правилами и догматами, давно закостенел, ты не находишь? Ты хорошо знаешь меня, Марвин, и не меньше моего всегда презирал их однобокое видение мира, их нежелание выходить за узкие границы того, что они называют приемлемым. Ведь чтобы постигнуть суть жизни и бытия, нужно познать и суть смерти, подобно тому, как мы вынуждены двигаться к свету истины, проходя через тьму неведения. Разве ты не согласен со мной? — Тёмные мысли, чёрная логика... — ответил Марвин после страстного монолога Квиберна, однако добавил после короткой паузы: — Так бы сказали все прочие, но не я. Разумеется, никто не узнает об этом, но будь осторожен, Квиберн, просто потому что никто другой твоих воззрений не одобрит и всё это может кончиться дурно, ведь тебе прекрасно известен образ мыслей Конклава. Мы же с тобой всегда были другими, и ими останемся. Паршивыми овцами. — Это они овцы, а не мы! — возразил Квиберн. — Трусливые овцы. Наконец Квиберн обратил внимание на небольшую дорожную сумку, стоявшую на узкой койке Марвина, и сменил тему беседы: — Собрался куда-то? — Ты всегда такой наблюдательный? — в своей привычной манере хмыкнул Марвин. — Да, помнишь, я говорил тебе когда-то, что собираюсь отправиться в Эссос, чтобы расширить свои познания о мире? Проклятые зануды никогда не расскажут всей правды, которую я хотел бы увидеть собственными глазами и записать для будущих поколений искателей истины. — Как скоро планируешь вернуться? Марвин рассеянно пожал плечами. — Как повезёт, друг мой. Если, конечно, не погибну, потому что путешествие моё вряд ли можно назвать безопасным, ведь я собираюсь побывать не только в Асшае, что у Тени. — Тогда удачи, — Квиберн положил руки Марвину на плечи, сжимая ткань его мантии и глядя ему в глаза. — Надеюсь, ты вернёшься невредимым, потому что одному мне, признаться, будет тут довольно тоскливо.***
Марвин и в самом деле вернулся невредимым, хотя перед этим прошло несколько лет, и за это время Квиберн успел показать себя талантливым целителем. Он нередко слышал похвалу в свой адрес, однако не оставлял своих замыслов ни на минуту, поскольку не желал довольствоваться малым. Не желал ограничивать свои знания идиотскими правилами, придуманными древними старцами, что боялись даже помыслить о чём-то большем. В библиотеке хранилось великое множество знаний, и Квиберн находил весьма несправедливым то, что некоторые из них были под запретом. Шанс начать исследования у него появился тогда, когда ему выделили собственную лабораторию, где он мог начать опыты, которые тогда ещё не привлекали ничьего внимания: поначалу всё выглядело так, словно Квиберн разрабатывает новые зелья и снадобья. По сути своей, так оно и было, однако никто не ведал, для чего они предназначены и откуда взяты эти рецепты. День за днём Квиберн вскрывал мёртвые тела, самостоятельно или в обществе всё того же мейстера Эброза, которому в те дни многие предрекали место в Конклаве. Впрочем, в итоге так оно и случилось, хотя Квиберн по праву мог считать себя даже более талантливым целителем, несмотря на то, что был младше Эброза. Удачный случай, как ни странно, был сопряжён с относительно небольшой вспышкой эпидемии кровавого поноса, разразившейся в бедных кварталах на севере Староместа. Бедняков тогда умерло немало, среди жертв были и более знатные люди, однако своевременные меры по изоляции возымели свой эффект, и болезнь удалось остановить. В дни же, когда кровавый понос пришёл в город, несколько жертв болезни всё же попало на стол Эброза, а заодно и на стол Квиберна. Целыми днями Квиберн был вынужден ковыряться в чужих кишках и дерьме, тщетно ища действующее лекарство против этой заразы. Он злился, прекрасно осознавая, что все дни и ночи, проведённые в зловонии, были пустой тратой времени. Тогда-то впервые он и пошёл на весьма рискованный шаг, тайком пробравшись в карантин и приведя оттуда заражённого нищего, которому посулил выздоровление. Рисковал в тот момент он прежде всего тем, что мог заразить половину Цитадели, к тому же мог заразиться сам. Однако тогда всё казалось ему не столь важным, как возможность изучить ещё живого, но почти не имеющего при этом шансы выжить человека: кровавый понос уносил жизнь за несколько дней, а нищий, судя по всему, подхватил заразу двое суток назад. Квиберн не узнал его имени, только бросил золотого дракона — целое состояние для такого отребья — в руки нищего, пообещав ещё две таких же монеты, если тот последует за ним, в довесок он ещё и получит шанс исцелиться. Оборванец сам лёг на стол Квиберна и забеспокоился лишь в тот миг, когда Квиберн стал пристёгивать его ремнями. Но Квиберн вовремя пресёк вопросы, заткнув нищему рот грязной тряпкой. — Не кричите, — будничным тоном сказал он, — иначе будет только хуже. И не переживайте, я введу вам весьма эффективное снадобье в достаточном количестве, чтобы вы не почувствовали боли, оставаясь в сознании, потому что ваша боль мне ни к чему. Ваша жизнь — и ваша смерть, вот единственный предмет моего интереса. Человек тот умирал медленно. Куда медленнее, чем рассчитывал Квиберн. Он вытирал руки, разглядывая выпотрошенное тело, которое всё ещё было способно жить — пусть и недолго — после того, как из него были извлечены почти все внутренние органы, кроме сердца и мозга. Вероятно, причина была ещё в том, что Квиберн ввёл за те несколько часов, сколько препарировал этого бедняка, ряд препаратов, которые прежде не рисковал испытывать ни на ком. Рецепты их, как и многое другое, были почерпнуты из запретных книг и усовершенствованы самим Квиберном. — Я знаю, вы прекрасно слышите меня. Только ни звука издать не можете, верно? — спросил Квиберн, глядя в застывшие глаза человека, во рту которого всё ещё была тряпка, но он даже мычать не мог. — Печально, что всё так вышло, но, согласитесь, лучше умереть во благо науки, чем бездарно валяться в канаве. Могу заверить, вы стали первым, хотя, думаю, далеко не последним участником моего эксперимента. С тех пор Квиберн предпочитал изучать человеческие болезни именно таким способом. Разумеется, когда у него была такая возможность, потому что подобное необходимо было держать в строжайшем секрете. Обычно это были такие же бедняки, иногда просто бродяги и сироты, до которых никому не было никакого дела. Квиберн проводил их тайными путями в свою лабораторию и укладывал на стол. Именно за этим занятием его однажды застукал Марвин, когда Квиберн занимался вскрытием девушки, подхватившей от чужеземца красную смерть. Кровь уже начинала сочиться из её глаз и ушей, когда Квиберн пришёл за ней. Кожа ссыхалась и трескалась, причиняя невыносимые страдания. Когда Марвин неслышно появился в лаборатории, Квиберн успел вскрыть грудную клетку и живот, и как раз занимался извлечением толстого кишечника, когда услышал шаги за спиной. Петли кишок с влажным хлюпаньем упали в стоящий рядом металлический таз. — Прежде всего, позволь заметить, что тебе следовало бы лучше запирать двери, — неспешно проговорил Марвин. — Однако, хотелось бы узнать, чем ты занимаешься посреди ночи. Я следил за тобой некоторое время. — Про этот ход вряд ли кто-то знает, а если и узнает, то у него явно не будет такого редкого воровского таланта, который ты, очевидно, унаследовал от своих предков, — с усмешкой в голосе заметил Квиберн, оборачиваясь к Марвину с зажатым в руке скальпелем. — Я же прекрасно знаю, сколько там замков, и они понадёжней тех, что нам доводилось вскрывать прежде. — Теперь ты занимаешься несколько иным вскрытием. Но почему посреди ночи? — повторил свой вопрос Марвин. — Лучше голова работает, — ответил Квиберн, и таким же спокойным тоном добавил: — К тому же, девчонка всё ещё жива. Марвин, судя по его лицу, утратил дар речи на несколько секунд, переводя взгляд с лежащего на столе тела на Квиберна. — Тебя что-то беспокоит? — Ты с ума сошёл? Меня беспокоит всё! — наконец нашёлся Марвин. — Ты что творишь?! Ты хоть осознаёшь, что делаешь, Квиберн? Скажи спасибо, если тебя за это только цепи лишат, а не головы. — И откуда они узнают? — так же спокойно спросил Квиберн. — Ты расскажешь? Он сделал шаг к Марвину, по-прежнему сжимая в руке острый скальпель, перемазанный кровью. Да и сам он был в засыхающих бурых пятнах. Разумеется, Квиберн не собирался причинять вреда Марвину, но тот, похоже, впервые испугался его по-настоящему. — Ведь ты теперь входишь в Конклав, кому как не тебе, заниматься подобными делами. — Не осуждай меня после всего этого. Смею напомнить для полноты картины, что мы стоим рядом с телом живого человека, которого ты препарировал до того момента, пока я не пришёл, — Марвин явно разгневался, услышав в голосе Квиберна упрёк. — Ты прекрасно знаешь, как обстоят дела. — Верно, в Конклав тебя позвали, потому что ты зажёг валирийскую свечу, однако взгляды твои на мир, как и мои, иные. Мы оба стоим в стороне от этих напыщенных индюков. Проклятых серых овец. Именно поэтому я делаю то, что должно. С мёртвыми людьми подобных фокусов не провернёшь, и испытывать многие вещи приходится на живых. Это необходимая жертва во имя науки. Во имя поиска ответа на вопрос, над которым все так долго бьются. — Бессмертие? — Я бы назвал это скорее обузданием смерти. Ты достаточно повидал, Марвин, и как бы прочие мейстеры к тебе не относились, они знают, что тебе ведомо всё. Они опасаются тебя, как опасаются всего, что выходит за рамки их понимания, считая это порочным и тёмным. Ты помнишь тот наш разговор, много лет назад, когда ты только собирался отбыть в Эссос? Марвин кивнул. — Ты нашёл свой путь, а я — свой, и оба мы видели и знаем многое. То, чем я занимаюсь теперь, многие бы назвали сочетанием медицины с тёмным искусством. А знаешь, почему они называют его тёмным? Потому что в нём нет места смерти. Разве не парадоксально? Квиберн сохранял совершенно серьёзное выражение лица. Он отложил скальпель на стол с тихим звяканьем, которое прозвучало немного зловеще. — Нам с тобой прекрасно известна цена этих знаний. Ты станешь парией, изгоем. Меня осуждают за спиной, а тебе они плюнут прямо в лицо, — тихо проговорил Марвин. — В конце концов, для постижения знаний о жизни и смерти необходимо мышление особого порядка, которым не обладает большинство мейстеров. Но ты же понимаешь, Квиберн: прикоснувшись к подобным материям, ты больше не сможешь быть прежним. Не сможешь вернуться назад. — А кто сказал, что я хочу быть прежним? Хочу возвращаться? Особенно, если это значит быть приверженцем того, что они считают правильным. Может быть, мне стоит ещё стать как все они, не желая смотреть дальше собственного носа? — в голосе Квиберна послышалась едва ли не злость, хотя он не был склонен к вспышкам гнева и всегда умел контролировать собственные эмоции и разум. — Всё, чему эти овцы могут научить других, так это смирению и послушанию, что для них есть высшая благодетель. Если бы мы с тобой были такими, разве бы мы стали тем, кто мы есть? Разве бы стремились к большему? Человек не может постигнуть сути творения, следуя опостылевшим догматам. Марвин выдохнул и, как Квиберну показалось, это был некий вздох примирения. — Я понимаю, о чём ты говоришь, и, разумеется, никто не узнает о том, что здесь происходит. Во всяком случае, не от меня. Но будь осторожен, потому что ты прекрасно должен понимать, что остальные члены Конклава придут в ужас. А ужас породит в них желание уничтожить тебя. Квиберн продолжал свои опыты ещё пару лет прежде, чем однажды кто-то всё-таки не выведал его тайну. Нельзя было с точностью сказать, кто это был, но Квиберн был уверен только в одном: Марвин молчал до конца. Даже когда собрался Конклав, чтобы решить судьбу Квиберна, тот пытался, пусть и совершенно тщетно, уверить остальных членов Конклава в важности проведённых опытов. Но они остались глухи. Один голос против двадцати других ничего не значил. — Тёмные мысли, чёрная логика, злые деяния, — это всё, что можно было услышать от них. Они осуждали Квиберна, обвиняли его во всех грехах, желали ему смерти, и в итоге с позором изгнали его, отобрав мейстерскую цепь вместе с правом практиковать медицину. — Серые овцы посрамили меня, это даже обиднее, чем изгнание, — сказал Квиберн, прощаясь с Марвином. Тот тайно решил проводить его из Староместа и дал некоторое количество денег на дорогу. — Смотри, не стань таким, как они все. — Ты меня знаешь, — хмыкнул Марвин, хотя получилось это у него совсем не весело. — Они спят и видят, как бы от меня самого избавиться, но так просто я не сдамся. И мне будет не хватать тебя, друг мой, — он искренне обнял Квиберна и прошептал едва слышно: — Береги себя, куда бы ты не направился. Куда бы не привёл тебя твой путь. Звёзды ярче сияют во тьме тогда, когда их не затмевает искусственный свет. — Не думай, что я сдамся. Жажда познания оставит меня только с последним вздохом. Ты ещё услышишь обо мне, обещаю, — заверил его Квиберн. Он отстранился от Марвина и полез в тощую походную сумку, из которой вскоре извлёк старую монету, которую протянул Марвину. — Это старая монета Волантиса, можно сказать, единственная в своём роде, потому что одна из её сторон сточена. Я оставил лишь ту, на которой есть череп. Хотел, чтобы ты иногда вспоминал обо мне, глядя на него, — с невесёлой усмешкой проговорил Квиберн. — Я сохраню её, обещаю, — заверил Марвин, сжимая монету в ладони. — Надеюсь, мы ещё встретимся по эту сторону жизни, да хранит тебя тот бог, в которого ты сам веришь.***
С тех пор прошло немало времени, и Квиберна действительно хранил тот бог, в которого он верил — его разум, бесконечное стремление к знаниям о жизни и смерти, которое в итоге увенчалось подобием успеха. И совсем скоро он встретит друга, который тоже остался верен себе. Лазурный залив, как и Норвосские холмы, остался позади, и теперь они устремились вниз по течению Верхней Ройны. Каракка, на их счастье, шла легко и быстро. Отряд «посланников Мага», как они сами себя назвали, сопровождал их в целях безопасности. Квиберн встретился с ними в одном из многочисленных постоялых домов Браавоса, стоящем прямо на воде. Квиберн тогда не стал беспокоить Серсею рассказом о том, как таинственным образом обнаружил за завтраком записку, лежащую на подносе с пищей, в которой беглым неровным почерком был указано место встречи. «Старый друг Маг передаёт вам свои наилучшие пожелания», — значилось в постскриптуме. Квиберн торопливо сжёг записку над пламенем свечи. Разумеется, рискованно было идти туда в полном одиночестве, имея шанс умереть и оставить королеву одну, но Квиберн посчитал риск оправданным — в конце концов, вся их затея от и до была побегом от смерти. Вряд ли его попытаются убить в столь людном месте, а запутывать следы он всегда умел лучше всех прочих. На встречу с ним явилось несколько мужчин, вид которых многие назвали бы сомнительным: среди них было двое чернокожих выходцев с Летних островов, один иббениец и существо неопределённого пола, волосы коего имели неестественно белый цвет. — Ваш друг передать, что ждать вас в Норвос, чтобы помочь и сопроводить в Квохор, — сказал на ломаном Общем языке один из уроженцев Летних островов, который представился как Джебхуза и, судя по всему, был главным в небольшом отряде. — Прошу прощения за моё недоверие, однако, полагаю, оно оправдано в таком положении, — учтиво ответил Квиберн, глядя в глаза каждого из членов отряда. — Но могу я увидеть какие-нибудь доказательства того, что вас послал именно мой старый друг Марвин Маг? Все посмотрели на Джебхузу, который медлил несколько минут, а после засунул руку за пазуху. Квиберн приготовился к худшему, потому что лицо Джебхузы сохраняло вид серьёзный и даже свирепый, однако вскоре на ладони его появилась та самая монета, о которой он почти успел позабыть. — Мы поедем с вами, — сказал Квиберн, не спрашивая более, как именно Марвин узнал о том, где они с Серсеей находятся и куда держат путь. — Верно, — сказал Джебхуза, расплываясь в белоснежной улыбке, — Маг уже платить нам за вашу безопасность. И платить много больше, если мы привезти вас целых. Мы хороший воин. «Свеча, вот как он нас увидел», — понял Квиберн, но умолчал и об этом, понимая, как это прозвучит для всех остальных, в том числе и для Серсеи. Пожалуй, он был едва ли не единственный из тех, кто верил в то, что валирийская свеча способна открывать Марвину множество тайных дверей, за которые другим заглянуть не дано. Поэтому, рассказывая Серсее о Марвине и своей встрече со странным отрядом, он опустил некоторые подробности. После перехода через Норвосские холмы Серсея пребывала в дурном настроении, которое Квиберн связывал с её самочувствием, однако, как и прежде, она делала вид, что раздражение её связано с другими причинами. — Ваша милость, — Квиберн заглянул в каюту, где в данный момент находилась Серсея. — Могу я войти? — Как вам будет угодно, — откликнулась Серсея, слегка повернув голову в его сторону. Сир Григор посторонился, давая Квиберну шагнуть в полумрак каюты. Корабль слегка покачивался и поскрипывал на волнах. — Где мы сейчас? — спросила Серсея. В руках она держала бокал с разбавленным водой вином. Вид у неё по-прежнему был недовольный, хотя по блеску глаз Квиберн быстро сообразил, что его королева успела слегка захмелеть — теперь ей не требовалось много, чтобы голова пошла кругом. Квиберн приблизился и опустился на пустующую койку, стоявшую рядом с койкой Серсеи, оказываясь к ней самой лицом к лицу. — Справа по борту я видел как начинается гряда Бархатных холмов, Ваша милость, потому, могу вас заверить, плавание наше скоро подойдёт к концу. К часу соловья, полагаю. Возможно, даже в час волка, хотя, признаться, я надеюсь на иное: не хотелось бы производить высадку в кромешной темноте, пусть и с освещением... Вы устали? — вопрос этот он задал так легко и таким тоном, что Серсея, похоже, не испытала привычного раздражения, разве что снова пригубила вина. — Признаться, я и сам порядком утомлён, но вы знаете, ради чего всё это. — Знаю? — Серсея невесело усмехнулась. — Мне бы вашу уверенность. — Ваше величество, вы же помните, что спасаем мы не только вашу жизнь, но ещё и одну, которую крайне важно сберечь, — напомнил Квиберн. Признаться, он сам не испытывал какой-то любви к ребёнку, которого носила под сердцем Серсея, но понимал, как это важно для неё самой. Он же поклялся когда-то самому себе защищать всё, что дорого ей — по мере своих сил. Сира Джейме он ей вернуть не мог, зато имел возможность сохранить их сына. Или дочь. — И что будет с моим ребёнком, когда он появится на свет? — Серсея резко поднялась со своего места, и, продолжая сжимать кубок в руке, принялась мерить каюту быстрыми шагами. — Кем он станет здесь, в этом месте? Не пришли же вы мне рассказать сказку о том, как сможете вернуть мне королевство, а заодно усадить моего ребёнка на трон. Ему не светит даже стать наследником Утёса Кастерли, потому что его так или иначе объявят бастардом. И, будь мы способны что-то сделать с этим, мой братец Тирион позаботится обо всём. Он и без того убил всех, кто был мне дорог. Серсея остановилась, опрокидывая в себя остатки вина. Квиберн медленно взял штоф, наполнив вначале опустевший кубок Серсеи, а затем плеснул немного разбавленного вина и во второй, желая промочить горло. Пил он крайне редко и совсем немного, избегая всего, что могло бы стать причиной хотя бы частичной утраты самоконтроля. Всего, что туманило разум и чувства. — В данный момент всё так, как вы говорите, — неторопливо начал он, внимательно глядя на Серсею. — Безусловно. Но лорд Тирион смертен, смею напомнить... — Я уже пыталась его убить! — едва не рычала Серсея. — Вам это прекрасно известно, но он словно... словно... — она не смогла подобрать верное слово и продолжила, ещё больше распаляясь: — Вначале он разорвал нутро моей матери, продираясь наружу, после поспособствовал отравлению моего сына, убил арбалетной стрелой нашего отца, и Джейме... Серсея осеклась. С тех пор, как они бежали из Королевской Гавани, она почти не говорила о нём, даже имени его словно старалась не произносить вслух. Квиберн, как и прежде, терпеливо слушал её, понимая, что ей необходимо выговориться. Кто ещё, кроме него, способен теперь выслушать и понять её? Но Серсея не торопилась продолжать, потому заговорил Квиберн: — Я говорил о том, что есть другие способы уничтожить его, — неторопливо начал он. — Способы, в которые мало кто верит, а мейстеры Цитадели так и вовсе подняли бы меня на смех. Но вы, как и я, способны видеть гораздо глубже, потому и поверили в мои способности, дали мне простор для опытов и предоставили всё необходимое, за что я всегда буду безмерно благодарен Вашей милости всем сердцем... Материю, о которой я сейчас поведу речь, принято называть тёмной, однако я не согласен с данным определением. Истина заключается вот в чём: многие из тех, кого я повидал в Цитадели, стремились открыть в себе некую внутреннюю силу, не понимая, что она уже есть в них, только заключена в рамки предрассудков, которые они не в состоянии преодолеть. Мой друг Марвин является архимейстером тайных наук, мы вместе прошли через множество испытаний, и он сможет помочь нам... в решении некоторых вопросов. Квиберн до поры не планировал говорить подобное Серсее, однако, видя как она обеспокоена, осознал, что ей нужно дать ещё одну точку опоры: если Серсея поймёт, что хотя бы одно из её главных желаний осуществимо, это может заметно изменить её настрой в лучшую сторону. И оказался прав — Серсея усмехнулась, но теперь это была та самая усмешка голодной львицы, которую он так любил. — Если это правда... — начала она и вдруг замолчала, словно боялась продолжить. — Я когда-нибудь подводил вас или лгал вам? — спросил Квиберн. — Нет, — признала Серсея и вернулась на своё место, вновь оказавшись напротив Квиберна, глядя прямо ему в глаза. Они сидели друг напротив друга на расстоянии вытянутой руки, и Квиберн слышал её знакомый, волнующий запах. — Вы — единственный мужчина в моей жизни, который всегда держал своё слово, в отличие от всех остальных, — со всей серьёзностью проговорила она, даже не улыбаясь. — Вы самый преданный и верный мой слуга. «И единственный, кто остался в живых», — мысленно добавил Квиберн, пока Серсея продолжала говорить: — Все мужчины хотели от меня чего-то, им всегда было нужно... что-то ещё. Вы же стремились к проведению исследований, которые в итоге обратили лишь мне на пользу. Могу заверить, пусть это и прозвучит неподобающим образом, но вы, пожалуй, единственный мужчина, к которому теперь я не испытываю отвращения. — Я искренне рад это слышать, моя королева, — губ Квиберна коснулась улыбка. Он едва ли не впервые в жизни почувствовал подобие смущения. — Вы оказываете мне честь. Он поднялся со своего места и поставил кубок на столик, намереваясь уйти. Серсея в тот момент подалась вперёд, потому рука Квиберна тыльной стороной ладони скользящим движением коснулась её груди. — Прошу прощения, — сохраняя спокойствие, сказал Квиберн, — я не хотел оскорбить вас. — Я знаю, — Серсею, казалось, ничуть не волновало случившееся. — Вас интересует другое. Квиберн замер в замешательстве, глядя на неё сверху вниз и, наконец, нашёлся со словами. — Ещё раз прошу меня простить, вероятно, во всём виновато вино. И вы утомились. Я оставлю вас. Неожиданно Серсея вновь вцепилась в руку Квиберна, не давая ему уйти, и он ощутил смутную тревогу, не совсем понимая, чем она вызвана. Он осознал, что происходит только спустя несколько секунд, когда Серсея заговорила. Она играла, развлекалась таким образом. Серсея всегда любила подобные игры с другими мужчинами, но Квиберн был не из тех, кто легко мог поддаться на подобную провокацию или уловку. В отличие от большинства, он не был идиотом, чтобы не осознавать: Серсею он в подобном качестве интересовать не может. — Вы всегда говорили мне, что я красивая женщина, ваша королева, но я вас никогда не интересовала, — она притянула его руку к своей тёплой груди, заставляя Квиберна невольно прижаться к ней ладонью. — Почему? Вас не интересуют женщины? — Скорее, как вы понимаете, у меня не было ни малейшего шанса, Ваше величество, и я всегда находил утешение в науке, — Квиберн старался говорить легко, даже с некоторым весельем, хотя давалось ему это с трудом. Помолчав пару секунд, он добавил уже намного серьёзнее: — Видите ли, моя королева, наука была единственной моей любовницей. Похоть, безудержное желание плотских утех, как и многое другое, творит с людьми невероятные вещи. Они теряют самоконтроль, не могут думать ни о чём другом. Все чувства и разум человека становятся заложником этой самой похоти, а для меня такое неприемлемо. После сказанных слов он заметил, как на лицо Серсеи набежала лёгкая тень. Так, словно он оскорбил её, хотя у него и в мыслях не было ничего подобного. Вероятно, она даже допустить не могла того, чтобы нашёлся мужчина, который бы втайне не желал её. Квиберн не мог сказать с чистой совестью, что совсем не думал о ней, но мысли о подобном всегда отсекал за ненадобностью, потому что всё это не имело никакого смысла. — Даже мейстер Пицель, этот воняющий мочой старикан, иногда сально смотрел на меня, но не вы, — продолжала Серсея. Рука Квиберна по-прежнему лежала на её груди, и он не смел отнимать её, чувствуя твёрдость её соска. Впервые за долгое время он ощутил, как его собственное мужское естество напряглось и начало твердеть. Пожалуй, в тот момент это не вызвало в нём ничего, кроме любопытства: он давно не испытывал ничего подобного. — Вас это беспокоит? — спокойно спросил Квиберн. — Мои слова вас задели? — Напротив, это лишь доказывает то, что я в вас не ошибалась, — Серсея криво усмехнулась и резко оттолкнула руку Квиберна. — Уходите. Оставьте меня. Квиберн вновь поклонился и торопливо покинул каюту Серсеи, страстно желая как можно скорее оказаться на свежем воздухе, чтобы проветрить голову. Возбуждение уже почти сошло на нет, но выходка Серсеи оказалась для него неожиданностью, хотя он и понимал, что женщина в её положении способна и не на такое. Наверное, не меньше двух часов он провёл на палубе, глядя на однообразный пейзаж, проплывающий за бортом, и перебирая в голове обрывочные воспоминания, помогающие настроиться на нужный лад. После он долго лежал без сна в собственной каюте, слушая плеск волн. Он старался размышлять о маршруте, который им предстоит проделать и о том, какие действия предпринять в дальнейшем. Учитывая, что встреча с Марвином для него станет полной неожиданностью, то планы требовали некоторой коррекции. Квиберн не знал, когда его всё-таки сморил сон, однако по собственным ощущениям мог сказать, что прошло совсем немного времени прежде, чем он услышал стук в дверь своей каюты. За дверью оказался весело скалящийся Джебхуза. — Мы почти доплыть, знахарь, — сообщил он. — Капитан велеть сообщить вы. Выйдя на палубу и всё ещё стараясь стряхнуть с себя остатки сна, Квиберн увидел на горизонте небольшой порт вблизи Гоян Дроэ, дорога от которого и должна была привести их в Норвос.