***
Квиберну нередко доводилось слушать разговоры чужестранцев, которые время от времени прибывали в Квохор. Он справедливо полагал, что никакой источник информации в сложившейся ситуации не будет лишним. Квиберн умел оставаться незамеченным, сидя в дальнем углу полутёмного помещения какой-нибудь таверны или постоялого двора, окутанного сладким запахом жареного мяса и специй. Перед Квиберном стояла кружка тёмного эля, к которой он даже не притрагивался, разве что время от времени делал вид, что отпивает из неё. От горячих свиных рёбер, смазанных мёдом, поднимался пар, но Квиберн не чувствовал голода: сюда он приходил за пищей не для желудка, а для ума. Торговцы, судя по их беседе, прибыли из Пентоса. — …нет, это ты послушай! — воскликнул один из них, обращаясь к какому-то квохорцу, что затронул, по всей видимости, неприятную тему. — Хогис знает, о чём говорит! — торговец похлопал кулаком по левой стороне груди, где находилось сердце. — В Королевской Гавани короновали мальчишку-калеку. Это давно перестало быть невероятной новостью, и многие относились к подобному известию с неким мрачным весельем, но Квиберну было совсем не до смеха. — Налоги на товары из Эссоса взлетели до небес после того, как сожгли столицу, дерут теперь с три шкуры, — продолжил тот, кто называл себя Хогисом. — Но даже не это самое худшее. Теперь в здравом уме туда вообще лучше не соваться, если не хочешь либо сдохнуть, либо потерять корабль и всё своё добро… Хогис хотел продолжить свой монолог, однако в тот самый миг вдруг закричал как умалишённый: — Сгинь, проклятое отродье! Все, кто в тот момент находились в таверне, повернули головы на шум. После крика послышался громкий стук — Хогис молниеносно стащил с ноги сапог и с яростью швырнул в сторону большой жирной крысы, что пробегала мимо. — У тебя здесь крысы! — завопил торговец, видимо, обращаясь к хозяину, который выбежал в зал, желая понять причину переполоха. — Здоровенные крысы, шлюхин ты сын! Тем временем крыса, которую лишь едва зацепило тяжёлым сапогом, шмыгнула в щель в скрипучем деревянном полу, словно издевательски махнув на прощанье мерзким лысым хвостом. — Серая чума, вот что! — не унимался Хогис. — Эти твари разносят серую чуму! Хочешь, чтобы здесь все передохли от этой заразы? Квиберн, стараясь сохранять невозмутимость, наблюдал за разворачивающейся перед ним сценой. Хогис схватил перепуганного хозяина за грудки и слегка потряс. Одна его нога всё ещё оставалась босой, а сапог валялся посередине зала. — Ты что, не знаешь, что в Вестерос вернулась эта хворь? В Королевской Гавани всё от Мучной улицы и ниже завалено трупами! — рычал Хогис, лицо у него покраснело от гнева и одновременно его исказила гримаса неподдельного ужаса. — Они винят чужеземные корабли, что приносят заразу на борту, но всем известно, что виновны в этом только эти здоровенные твари! По залу пронёсся тревожный шепоток. Квиберн помрачнел. Если Хогис прав, и в Вестерос вернулась серая чума, то хорошего в этом мало: в прошлом она выкашивала целые деревни и половину городского населения, ибо спасения от неё не было никакого. Можно было проснуться совершенно здоровым, а к ночи — скончаться от кошмарного жара, покрывшись уродливыми нарывами и язвами. Смерть наступала быстро и неотвратимо. Хогис продолжал кричать, и Квиберн решил, что с него довольно. Он понял, что теперь только и будет, что разговоров о чуме, а завтра же утром к нему повалят обеспокоенные люди, желающие убедиться в том, что они здоровы. Такие новости разносились стремительно, словно лесной пожар в сильную жару. Не говоря уже о том, что теперь к любому, прибывшему издалека, будут относиться с подозрением — вероятнее всего, и к ним с Серсеей тоже, пусть они и приехали в Квохор задолго до вестей о чуме.***
Когда Квиберн в деталях пересказал случившееся Серсее в тот же вечер, то не мог не заметить, что ей стало не по себе. На её лицо, что в последнее время часто бывало бледным, как новая луна, набежала тень. — Вы думаете, это правда? — Серсея изо всех сил старалась сохранять спокойствие. Квиберн беспомощно развёл руки в стороны. — Не вижу причин, по которым тот человек мог бы солгать. Да и выглядел он весьма убедительно. Страх его был настоящим, — словно заметив беспокойство на лице Серсеи, он продолжил: — Вы же знаете, Ваше величество, вспышки разных хворей беспокоили Королевскую Гавань время от времени, особенно в Блошином Конце, взять тот же кровавый понос, но если порты и границы по-прежнему открыты, значит, серьёзных поводов для беспокойства пока нет и ситуация находится под контролем. И сюда серая чума вряд ли доберётся. — Я беспокоюсь не столько о серой чуме, сколько о том, что они в самом деле короновали того мальчишку, — призналась Серсея. — Подумать только, ведь Джейме… Она замолчала и подняла взгляд, внимательно глядя в глаза Квиберна, словно всё ещё сомневаясь, стоит ли говорить ему о некоторых вещах. После она, похоже, всё-таки решилась: — Я винила Джейме в этом, я не желала мальчишке смерти, не желала того, что он сделал. Вы можете в это поверить? Можете поверить в то, что я на самом деле не была таким чудовищем? — губы Серсеи тронула невесёлая улыбка. Она сидела на краю кресла, с силой сцепив ладони и перекрестив пальцы, пряча их между колен. — Порой мне кажется, что именно это стало причиной всех наших бед. Но Джейме пытался защитить меня, защитить наших детей: если бы Роберт узнал… Квиберн понимал, о какой истории говорит Серсея — до него доходило множество слухов, когда он исполнял обязанности мастера над шептунами. И ничего из того, что могла сказать ему Серсея или кто-либо ещё, не способно было его удивить. — Ни в чём из этого нет вашей вины, Ваше величество, — мягко сказал Квиберн, мимолётно коснувшись её крепко сцепленных пальцев. Серсея слегка вздрогнула. После этого он постарался вернуться к прежней теме разговора, не желая сейчас ворошить прошлое: — Полагаю, Великий Совет всё же состоялся, и на нём было принято решение короновать именно его. Брандона Старка. Разума, как мне представляется, они все там начисто лишились. — И сразу после этого началась серая чума, верно? — спросила Серсея. Вряд ли она всерьёз думала, что эти события как-то связаны между собой, однако, по всей видимости, как и сам Квиберн, не могла отделаться от этой странной мысли. Тот невесело улыбнулся в ответ. — Надеюсь, это просто совпадение. Во всяком случае, мне хотелось бы так думать, Ваше величество, — наконец произнёс он. — В любом случае, когда настанет наше время вернуться домой, я почти уверен, что серой чумы там уже не будет. И я полагаю, что эта хворь — ещё не самое страшное, что может ждать нас всех. — Вы не получали никаких известий от Марвина? — спросила Серсея так, словно не желала больше говорить об этом. Квиберн же, напротив, понимал, что здесь стоит соблюдать особую осторожность. — Пока, увы, нет. Он свяжется со мной, как только появится такая возможность. А появится она, как я полагаю, не раньше того времени, как он доберётся до Волантиса. Это неблизкий путь. Там ему предстоит найти Кинвару или любого другого из Красных жрецов, кто согласится ему помочь… Взгляд Серсеи, направленный на него, был пристальным и очень внимательным. Они почти не говорили о том, что стало причиной гнева Серсеи. И Квиберн до сих пор не был уверен в том, что она готова спокойно обсуждать грядущие события — если им вообще суждено было случиться. Однако его надеждам на то, что она хотя бы на время постарается забыть об этом, не суждено было сбыться. — Из чего Марвин сделал это? — она неожиданно засунула руку под подушку и извлекла из-под неё тот самый амулет. По всей видимости, она теперь постоянно хранила его именно там. — Чья это кровь? Вы знаете? Он сказал вам об этом? — Кровь мейстера Эймона, — без малейшего колебания ответил Квиберн. — Его тело привёз в Цитадель Сэмвелл Тарли. Мейстер, к сожалению, подхватил горячку и скончался по пути, — зачем-то уточнил он, хотя это было уже не столь существенно. — Надо же, — и вновь та самая невесёлая усмешка, от которой Квиберна бросило бы в дрожь, будь у него чуть меньше самообладания, — когда-то я уже говорила об этом Джейме… Кто бы мог подумать о том, что все сказки, которыми нас потчевали в детстве, окажутся правдой? Драконы и Белые Ходоки, и вот теперь — эта странная магия крови… Квиберна порадовало то, что в её голосе не звучало прежнего гнева, хотя это могло быть и обманчивой иллюзией — настроение Серсеи могло смениться молниеносно. — Я прекрасно понимаю, о чём вы говорите, — тщательно подбирая слова, заговорил он, — привычка воспринимать подобные явления как должное приходит лишь с годами. Старайтесь просто помнить о том, что люди многого не знают об этом мире, и прочитанные и услышанные нами сказки всегда имеют шанс ожить. — И кровь мейстера Эймона была в том самом пузырьке? — догадалась Серсея. — Что вы намерены с ней делать? Вы говорили о каких-то экспериментах. — Марвин предоставил мне самому решать, однако я пока и в самом деле думаю о том, чтобы проверить свойства этого вещества, — в некоторой задумчивости проговорил Квиберн, слегка потирая подбородок. — Вы хотите воскресить её… этим? — на этот раз в голосе Серсеи прозвучал неподдельный холод, и Квиберн коротко выдохнул. — Затрудняюсь сказать точно, — он покачал головой, — эту часть… планов я пока ещё не обдумывал, и, по правде признаться, мне хотелось бы сейчас заняться решением других, более насущных проблем. Серсея поджала губы, её яркие зелёные глаза вновь потемнели. И Квиберн прекрасно читал в них все невысказанные ею слова, не понимая, что сейчас заставляет её сдерживаться. — Пожалуй, мне пора, — Квиберн поднялся с места и коротко поклонился Серсее, полагая, что сейчас она, вероятно, хочет остаться наедине со своими мыслями. — Доброй ночи, Ваше величество. Пусть ваши сны ничего не беспокоит… Он не сдержался — слегка вздрогнул, когда Серсея неожиданно вцепилась в его руку, продолжая глядеть на него теми же глазами, сверкающими одновременно яростью и болью. От этой её уязвимой красоты у него вновь странно кольнуло сердце, сколько бы он не убеждал себя в том, что часто это лишь видимость — и Серсея прекрасно способна постоять за себя. — Ваше величество… — вопросительно начал было он, когда она поднялась с кровати и наклонилась к нему, как совсем недавно во время грозы. На лице Квиберна, по всей видимости, всё же мелькнуло смятение и растерянность, которые он испытал в то мгновение. — Вам страшно? — спросила она так, что ему и в самом деле стало несколько жутковато. — Вы меня боитесь? — А я должен? — спросил Квиберн, испытывая дежавю: совсем недавно они говорили теми же словами, хотя и не о том. И на этот раз губы Серсеи прижались к его губам. Мгновение это также оказалось коротким, хотя поцелуй уже и не выглядел таким целомудренным, как прежде, несмотря на то, что в нём не было никакой страсти или желания. Квиберн ощутил, как по его спине пробежали мурашки. Он невольно отшатнулся в сторону, глядя на неё так же растеряно, и, вероятно, его вид очень развеселил Серсею: её губ тут же коснулась почти весёлая улыбка. «Она играет со мной, верно?» Квиберн дёрнулся, словно от пощёчины, чувствуя себя так, как, вероятно, должен чувствовать неопытный юнец, нечаянно сорвавший поцелуй возлюбленной. Несмотря на тот давний короткий эпизод, он вовсе не думал о том, что Серсея станет воспринимать случившееся всерьёз и напоминать ему об этом. Впрочем, происшедшее сейчас больше напоминало ему если не издевательскую насмешку, то близко к ней. Однако он тут же вернул лицу доброжелательно-спокойное выражение. — Вероятно, вы утомились, — приглушённо проговорил он и вновь коротко поклонился. — Доброй ночи. На этот раз Серсея не пыталась больше удерживать его. Сердце в груди Квиберна билось не часто, но гулко, и он, выйдя за дверь — как он надеялся, без излишней поспешности — вновь нахмурился. Благо, сиру Григору не было до этого никакого дела. Постояв несколько секунд, глядя пустым взглядом на закрытую уже дверь, он неспешно побрёл в собственную комнату, искренне надеясь на то, что завтрашний день не преподнесёт ему подобных сюрпризов. Он любил, когда мог прогнозировать случившееся — это давало ему ощущение прочной почвы под ногами, однако Серсея… с другой стороны, он мог понять, что могло толкнуть её на такой поступок: в конце концов, всем известно о том, что мало на свете существует мужчин — если исключить мужеложцев — способных устоять перед такой женщиной, как Серсея, перед настоящей королевой. В конце концов, она была королевой во всём. Однако его несколько оскорблял тот факт, что в её представлении он ничем не отличается от прочих. Разумеется, он не собирался идти у неё на поводу, сколь бы не уважал её и не восхищался ею. Очевидно, Серсея решила поиграть с ним в довольно странную игру, которая была вовсе не в его вкусе по одной простой причине: подобные игры следовало вести с врагами или соперниками, а он не считал Серсею не тем и не другим. Его печалил тот факт, что Серсея так думает. Печалило, пусть и в глубине души, то, что она никогда не сможет отнестись к нему как к мужчине. Её всегда окружали блистательные рыцари вроде сира Джейме, сира Ланселя, сира Осмунда, сира Осни, даже Роберт Баратеон в юности был красавцем… Куда ему было до всех них? Он был стариком, да ещё и человеком низкого происхождения, который вовсе не годился в её любовники. И он понимал, что и сама Серсея так не думала. От того тот странный поступок, вероятно, и задел его ещё сильнее, чем он сам мог бы предположить. Ведь прежде он не чувствовал к Серсее ни ревности, ни уж тем более, разумеется, не ощущал такой странной боли. «Мне пристало быть осмотрительнее, — заключил он, тщательно запирая дверь перед сном. — Как это ни прискорбно».***
— Вы что, меня избегаете? — голос Серсеи звучал прохладно и при том чуть насмешливо. Квиберн даже и бровью не повёл. — Что вы, Ваше величество, кто сказал вам подобную глупость? — прозвучало это вполне искренне, как и всё, что он говорил ей. Серсея всё равно слегка нахмурилась. — Создаётся впечатление, словно вы избегаете оставаться со мной наедине, — прямо сказала она, внимательно следя за реакцией Квиберна. Квиберн коротко вздохнул и едва заметно улыбнулся, как улыбался всегда — мягко и по-отечески. Хотя доля правды в словах Серсеи и была: в последние несколько дней, начиная с того эпизода в её комнате, она и в самом деле вела себя странно. Такого Квиберн за ней не замечал даже после случившегося в каюте корабля, идущего в Эссос, и даже после интимной близости в Норвосе, когда они остались наедине, если так вообще можно было назвать случившееся. Хотя порой воспоминания об этом и заставляли Квиберна не столько волноваться, сколько вызывали приятное подрагивание. Иногда он ощущал даже возбуждение, и ему приходилось подниматься с места и делать несколько кругов по комнате в ожидании, пока оно не пройдёт само собой. В такие моменты он ощущал себя зелёным, словно весенняя трава, юношей, что вовсе не пристало человеку его лет. Но то было совсем иначе. Он знал — просто чувствовал — это. Теперь случайные, как казалось самой Серсее, прикосновения и взгляды имели некий скрытый подтекст. Главная проблема заключалась в том, что сам Квиберн не усматривал в этом никакого смысла в подобных играх с её стороны и не имел пока что ни малейшего представления о том, как это остановить. Может быть, потому что какая-то часть его и не хотела, чтобы эти случайные прикосновения и полные странного томления взгляды остались в прошлом. Может быть, потому что Серсея бы разгневалась и оскорбилась, скажи он ей подобное. Потому — пока что — он предпочёл оставить всё, как есть. — Милорд? Вы меня слушаете? — недовольный голос Серсеи заставил его вздрогнуть, и его взгляд вновь сфокусировался на ней. Серсея не любила часто выходить в город, да и сам Квиберн был этому только рад — несмотря на то, что Гора был по-прежнему в состоянии за неё постоять, ему было спокойнее, когда его королева оставалась в доме. Теперь же они, как казалось очень давно, брели по широкой, обсаженной деревьями дороге, от которой расходились узкие кривые улочки, петлявшие меж кирпичных домов и низких бревенчатых построек. Они вдвоём в сопровождении сира Григора уходили как можно дальше от шумной торговой площади, хотя гомон торговцев доносился даже сюда. — Разумеется. Однако не могу не признать того, что ваши слова меня несколько смутили. Могу я узнать, что знало причиной подобных подозрений? Её рука, опиравшаяся на его руку, ощутимо вздрогнула, и Квиберн почувствовал, как она с силой сжимает ткань его мантии. — Вы можете сколько угодно играть словами, у вас это получается отлично, — продолжила она, — но я не хочу, чтобы вы мне лгали и делали из меня дуру, — злость в её голосе набирала силу. — О чём вы думаете? — Вы и ваше благополучие — извечный предмет моих размышлений, — честно сказал Квиберн. — Тогда скажите: думали ли вы о том, как мы поступим в случае, если тот совершенно безумный план, который я по-прежнему не одобряю, потерпит крах? — В таком случае, Ваше величество, то до определённого момента — по крайней мере, пока вы не разрешитесь от бремени и не окрепнете — нам следовало бы оставаться на месте, а после уже строить далеко идущие планы. Вы со мной согласны? — Возможно, в этом вы правы, — немного помолчав и, по всей видимости, сумев умерить свой гнев, тихо согласилась Серсея, хотя нотки недовольства в её голосе всё ещё и можно было услышать. «Полагаю, она искренне надеется на то, что у Марвина ничего не выйдет. Впрочем, я и сам не знаю, какой исход был бы наилучшим», — вынужден был признаться Квиберн самому себе. И уже вечером, вернувшись в нагревшуюся за день комнату и оставшись наедине с самим собой, Квиберн равнодушным взглядом скользнул по стоящей на столе колбе с кровью и со вздохом опустился за стол, где лежало несколько книг, написанных на высоком валирийском. Их ему великодушно подарил Орхан в знак доброй воли и в качестве дополнительной благодарности за добрую службу. Вероятно, на востоке и в самом деле имелись некоторые проблемы с нормальными лекарями, коль скоро местные «знатоки медицины» не умели лечить даже пчелиные укусы, пусть для сего и требовались лишь пинцет, сода и смоченный тёплой водой чистый обрез ткани, не говоря уже о хворях посерьёзнее. Очередной раз Квиберну в голову пришла занятная мысль: что, если попробовать добавить кровь мейстера в лечебное зелье и посмотреть, как это будет работать? Особенно если болезнь зашла далеко. Возможно, он откроет новые свойства этого вещества? Подчас, конечно, лечебное зелье работало даже тогда, когда и не должно было: достаточно было лишь сказать больному, что оно поможет. Подобное свойство человеческого тела всегда интересовало Квиберна. Возможно ли, используя его, достигнуть если не бессмертия, то хотя бы увеличить срок человеческой жизни? И можно ли реализовать эту идею, используя якобы наделённую особыми свойствами кровь? В задумчивости Квиберн провёл рукой по редеющим волосам и наткнулся под ними на давний и ставший совсем небольшим шрам, который появился, когда он был ещё совсем ребёнком. Ему было лет пять или шесть, и он получил по голове копытом, забравшись в конюшню с целью посмотреть на родившегося недавно жеребёнка. Он прежде никогда их не видел и хотел сам убедиться в том, что у них действительно мягкие копыта, как рассказывал ему брат. Квиберн хорошо помнил едкий запах конского навоза и свежего сена, прохладный полумрак конюшни — и чёрное копыто кобылы, едва не угодившее ему в висок. Всё произошло столь стремительно, что он не успел даже почувствовать боли. Чёрное копыто лошади. Тёмный пол конюшни. Чёрное копыто. Тёмный пол. Чёрное копыто-тёмный пол-чёрное копыто-тёмный пол… Все оттенки чёрного вращались перед его глазами, словно водоворот, и он покорно провалился в этот мрак. Возможно, именно тогда его слуха коснулись неясные голоса богов, звучащие из-за завесы небытия и говорящие на неведомом языке. Перед ним предстал длинный, погружённый в полумрак коридор со множеством ответвлений. В конце него маячила невзрачная деревянная дверь, она была слегка приоткрыта и можно было услышать, как из узкой чёрной щели доносился заунывный свист ветра. — Я смогу переплыть её, Квиберн! Седьмое пекло, да на это способен даже слюнтяй, вроде тебя! — до него донеслись слова Уэймора, одного из соседских мальчишек, что две луны назад утонул в Зелёном Зубце. Его голос, далёкий и призрачный, исчез за слегка приоткрытой дверью, которая, как Квиберн уже понял, вела в небытие. — Слушай тихий зов, когда он раздастся вновь! — это был уже кто-то другой. Неужели это были сами боги? Или иная, некая высшая сущность, понимание которой недоступно смертным? Под потолком сверкнула вспышка молнии. — Вот она — истинная сила, способная изменить всё, — продолжил некто невидимый глазу. — Помни об этом, также как и о том, что ты не гончар, но глина. И эта неведомая сила толкнула Квиберна в одну из распахнутых вдоль прохода дверей — в ту, в которой сияло солнце, отражаясь на ослепительно-ярком снегу. Ладони его тут же погрузились в него и заныли от пронизывающего холода. Изо рта при каждом вздохе вырывались белые облака пара. На холме, что предстал перед его взором, возвышалось огромное чардрево, кроваво-красные листья, усыпавшие белые как кости ветви, колыхались на ветру. Огромная, извилистая белая молния неожиданно прочертила безоблачное зимнее небо и ударила в чардрево, расколов его надвое и заставив воспламениться. Когда отец нашёл его, то поначалу подумал, что всё кончено: голова и лицо Квиберна оказались залиты кровью, сам он был смертельно бледен, дыхания его почти не было слышно. Потом, когда приехавший в их деревню лекарь сказал, что он будет жить, все долгое время опасались того, что Квиберн после пробуждения на всю жизнь останется дурачком. Однако спустя неделю, когда Квиберн всё-таки открыл глаза, опасения его родителей не оправдались: он не только не стал идиотом, но и выразил желание научиться грамоте. Наверное, его путь к настоящему моменту начался именно тогда: когда чёрное копыто врезалось в его голову, едва не прикончив. И порой Квиберн чувствовал себя палимпсестом. Словно кто-то стёр с некого пергамента предначертанную ему судьбу сына простого кожевника, которому в итоге, как и его братьям, суждено было погибнуть на Войне Девятигрошовых королей или стать недобитком, вместо этого приведя его к самому подножию Железного трона и оставив рядом с королевой Серсеей. Прежде он почти не задумывался о том, что с ним тогда случилось, да и попросту не придавал этому какого-то особого значения. Эту историю он в качестве почти что шутки рассказал только Марвину, когда был ещё мальчишкой, обычным школяром под сводами Цитадели. Он признался — отчасти, возможно, немного приукрасив случившееся — что именно после этого его стало интересовать то, что находится по ту сторону и есть ли оттуда выход. И не столь важно — будет ли это щель в полу или широко распахнутые ворота. Но на самом деле он нисколько не обманывал Марвина. Ведь он и в самом деле порой чувствовал некое присутствие чего-то большего в своей жизни, тянулся к этому всей душой и ощущал если не призраков — в них он попросту не мог пока что поверить — то некую силу, след, что оставляет после себя человеческая душа, если таковая вообще существует. «Как мало мы знаем о мире… Как мало мы знаем даже о самих себе». Придавал ли значение Марвин этой истории? Помнил ли о ней? Не она ли стала причиной того, что именно его, Квиберна, он рассматривал как свою единственную надежду? Раньше он о таком даже не задумывался, потому что и вовсе забыл о том разговоре на долгие годы, до сего момента. — Я хочу, чтобы всё получилось наверняка, вот как он сказал. И откуда он был уверен в том, что именно я точно смогу ему помочь? Что, если причина определённого успеха, которого Квиберну удалось добиться на поприще извечной борьбы со смертью, заключалась не в его упорстве или полученных им знаниях, а в нём самом? В том, что случилось с ним тогда, в полумраке конюшни? Пусть сам Квиберн и не желал в это верить, не желал зазнаваться и считать себя особенным человеком — он немало насмотрелся на тех, кто слишком возносился. Но очередное болезненное осознание, проклятое озарение, которых было слишком много за последнее время, заставило его коротко застонать. Но что бы не думал по этому поводу Квиберн, что мешало Марвину верить в это? Что мешало этой вере — вере архимейстера тайных наук, зрение которого уходило куда дальше, чем у обычных людей — быть оправданной? И Квиберн со странной смесью ужаса и неверия, чувствуя, как холодеют кончики пальцев, подумал: «Ничего».