До встречи - той, что между звезд

Е Хуа, Черный Дракон Зря он так легко относился к смертным злодеям, некоторые вполне заслуживали пристального божественного внимания. Особенно те, которые не сами убивали, а нанимали других душегубов, чтобы оставаться чистенькими. За одним таким Е Хуа пришлось изрядно погоняться и даже схлопотать от злобного хорька длинную царапину через весь живот. Цянь-Цянь, правда, ничего не сказала, помазала ранку бальзамом, подула, чтобы не щипало, и очень быстро засопела, свернувшись у него под боком. Тоже, наверное, устала. Е Хуа покрепче прижал к себе жену и провалился в сон. Теплый и уютный, точно он снова оказался в Лисьем Гнезде. Есть в Логове самый-самый дальний отнорок, где лисья магия могущественна и абсолютна. Туда привела Цянь-Цянь своего свежевоскресшего мужа, после того как втащила его душу обратно в тело. В Логове, к счастью, было пусто, пахло мятой и чабрецом, тускло горела пара свечей. К счастью - потому что очень уж страшно было Черному Дракону предстать пред грозные очи тестя и, главное, тещи. Но те отвлекали внука, собой заслонив А Ли от страшных новостей. Цянь-Цянь долго вела его по темным тоннелям вглубь холма, потом заставила пригнуться, чтобы войти в пещерку, где кроме большого лежбища имелся только прикроватный столик с крохотной лампой и кувшином. - Ложись, - приказала жена и закопала Е Хуа в гору одеял и подушек. – Спи. И он заснул. Сразу, как только сомкнул веки. Ничего ему не снилось, но было так тепло, так уютно, мирно и сладко, что сравнить это чувство, пожалуй, и не с чем, кроме пребывания в материнской утробе. Все осталось за стенами Гнезда, в котором не было ни смерти, ни боли, ни агонии, только мир, покой и бесконечное счастье. В Гнезде заживала душа Наследного Принца Девяти Небес, умершего и воскресшего. Душе тоже нужен покой, чтобы исцелиться; не только сломанным ребрам или подбитому глазу. В первый раз Е Хуа проснулся только воды из кувшина попить. Перевернулся на другой бок и снова уснул, аж захрапел. А когда во второй раз открыл глаза, то с левого бока, под стеночкой, спал А Ли, а справа, закопавшись носом в подмышку – Цянь-Цянь. И крепко держала его за обе руки. Поймала, значит. Черный Дракон улыбнулся сквозь сладчайшую дрему и… Правильно, снова уснул. А когда, наконец, пробудился окончательно, в одиночестве, но укутанный со всех сторон, точно младенец, то понял, что он может всё. И с тещей поговорить начистоту, и с родителями, и с дедом. Что и сделал, последовательно попросив прощения, выказав почтение и отказавшись от титула. Верно то, что за порогом Лисьего Гнезда остается всё, и само мироздание покорно ждет, пока его временный обитатель захочет выйти. Верно также, что никто не может оставаться в Гнезде вечно. Хорошее место, и до Е Хуа никого из племени Небес туда не пускали. Потому что не заслужили. И в этот раз, совершенно отчетливо ощущая теплый лисий бок, он внезапно вновь оказался в Гнезде, из которого выбрался не в Логово, но в незнакомый дворик где-то в горах. Во дворике кто-то с любовью устроил маленький пруд, в нем цвел одинокий лотос, а у края пруда пристроился красивый юноша с до боли знакомыми глазами. Е Хуа никогда не видел Семнадцатого ученика Сы Иня, но сразу его узнал. - Знаешь, друг, хорошо, что Наставник эту штуку придумал, - а интонации у Сы Иня те же самые, любимые. – Не хватало еще сплетен, которые распустят, если узнают, зачем именно Призрачный Повелитель утащил Девятого. Брр, как подумаю, так тошнит. Вот отец говорит, что… Сы Инь делился пережитым, лотос мягко светился теплым золотом, картина была мирной и Е Хуа просто любовался невиданной и незнакомой стороной его лисы. Человека, стоявшего на противоположно й стороне двора, он заметил не сразу. Так бывает во сне, отвлекаешься на миг, и появляется кто-то новый. Вот и седовласый мужчина в простой крестьянской одежде возник незаметно, его только что не было – и вдруг он тут. Е Хуа, который даже во сне не позволил бы обидеть Цянь-Цянь, хотел было шагнуть поближе к заболтавшемуся лису, в упор их не замечавшему, но незнакомец на Сы Иня не смотрел. Он разглядывал самого Е Хуа, спокойно и жадно одновременно, во взгляде мешались и любопытство, и печаль, и что-то, чему у бывшего принца не было названия. - Кто ты? – спросил Е Хуа, полагая, что раз Сы Инь их не видит, то и услышать не должен. – И как забрался в мой сон? Человек продолжал смотреть, и, Е Хуа понял, вряд ли мог насмотреться. - Я не хотел, чтобы вы были так похожи, - незнакомец заговорил неожиданно, голос доносился издалека и был один в один голосом Мо Юаня. Это гордость, вдруг осенило Е Хуа. Сонные озарения, как правило, происходят необъяснимо, но сомневаться в них глупо. Крестьянин в потертой одежде, возраст которого нельзя угадать, смотрел на бывшего Наследника Небес с гордостью, и Е Хуа знал, почему. Знал, а не понял, но понял, что знание это было в нем задолго до рождения. - Верь своему брату, мой сын, - добавил Небесный Отец, и сон схлопнулся, как ставни, что опускают прямо перед носом любопытного прохожего. Е Хуа выбросило назад, в теплую постель, прочь из сновидения – и из сна, и он долго лежал, вслушиваясь в ночь, в дыхание Цянь-Цянь и в отзвуки голоса того, кто любил его, пусть никогда и не знал. Бай Цянь, девятихвостая лиса Когда забрезжил рассвет, пробиваясь сквозь розоватые лепестки цветов, как тигр через чащу, Цянь-Цянь вдруг сказала голосом давно не спящего человека, который уже несколько часов просто лежит с закрытыми глазами: - Я боюсь. И кожей ощутила, как Черный Дракон внутри мужа моментально прищурился. - Мне страшно за Наставника Мо Юаня. До смерти боюсь. Я так не боялась даже перед битвой с Цин Цаном, даже когда поняла, что план украден, и мы проиграем сражение, войну и всё-всё-всё. Е Хуа прижал ее к себе еще крепче. - Если бы я не хотела тебя разбудить, то бегала бы по кругу, как животное, как лиса, и всё грызла и рвала бы, - бубнила она, уткнувшись носом в теплое плечо. – Я просто чувствую, что грядет беда. И она не на пороге, она уже здесь, где-то рядом, за ширмой. За их ширмой, разрисованной утками и осенними ивами, понятное дело, никого не было, но чувствовала Цянь-Цянь всё очень верно. - Мне снился Небесный Отец, - сказал Е Хуа и заглянул своей лисе в лицо. Чтобы увидеть, как на её чистом белом лбу проступает отчаянное: «Ну вот и всё. Приплыли». - Да, любимая. Хорошо, что А Ли в Логове. Как вовремя ты его увела… Прямо как чувствовала, явно хотел добавить, но промолчал. Потому что она-то как раз чувствовала. - Но бояться не нужно, нас же теперь двое, - попытался улыбнуться Черный Дракон, прижался губами к пахнущим осенью мягким волосам. – Никто теперь не один. Потому, давай узнаем, что же такое страшное грядет. Подразумевалось – догоним, поглядим и, может статься, чего-нибудь от него откусим. Это она безо всяких слов понимала. Всхлипнула в ответ, подразумевая, что им, конечно, повезло, и догнать-откусить она совсем не против, но Мо Юань-то, Мо Юань – один. - А вот и нет. У него есть мы. «Ну да, чего это я? – отдернула себя Бай Цянь. – Словно не высшая богиня, а слабая девочка». Но все же попросила: - Надень кольчугу, а? Ту, которую тебе Бай И подарил на свадьбу. Охотник Время в мире смертных течет долго, полгода равны дню на Небесах, так что двум идиотам, попавшимся ему в таверне, хватило времени осознать свою ошибку. А Охотнику, не торопясь, узнать как можно больше и подробнее о переменах, случившихся за его отсутствие. Нет, о том, что Цзунь-ди занял престол и оставил его, он узнал гораздо раньше. Страха Охотник не испытывал, потому что бояться не умел, но врага таких размеров всегда надо иметь в виду. А уж то, что все эти тысячелетия выблядок не оставлял мысли, как от него избавиться, сомнений не было. Слишком близко принял к сердцу побег своей истерички-сестрицы, да и к фениксам всегда был неравнодушен. Мысль о единственной упущенной добыче вызвала острую досаду. Более сильные чувства прошли, но, все равно, вспоминать о поражении было неприятно. Чже Янь и Чже Вэнь не в счет, а вот беловолосую ведьму Чан-э ему никогда не поймать, а очень хотелось. Чтобы поняла, шлюшка, что такое – считать его недостойным себя. Но она была недосягаема, и потому за эту досаду заплатил придурок-хронист, глазами, да парой полос кожи, содранных со спины. Его приятель, которого Охотник решил называть Цветоводом – осёл, тем более, скаковой, заслуживает клички – от такого зрелища согласился доставить его не то что на край Небес, но к самому Небесному престолу. Надеялся, видимо, что отпустит. Охотник ухмыльнулся и поживописнее разложил оставшееся от Цветовода, так, чтобы точно не пропустили. В палаты к Цзунь-ди он-то ввалился с вполне конкретной целью, которой, к сожалению, не достиг. Огненных кур так просто не убить, и потому для завершения дела ему требовался верный друг, которого этот желтый слюнтяй отобрал, не дав выпустить последнюю стрелу в сердце последнего феникса. Хотя должен же был любить символизм. Но эти их изначальные заморочки, свойственные всем без исключения, от Пахаря до стервы с Запада, туфта насчет человечности, мироздания и выбора, которого нет, да еще приправленные хорошей истерикой – и вот он стоит, как последний дурак, с пустыми руками. Он, Охотник, тоже рожден в хаосе, и потому знает, что все эти высокие фразы – жалкое вранье от первого до последнего слова. Но без Персикового Лука идти за фениксами глупо. Какая радость оставить их в живых? Да сама мысль о новой встрече радует, но завершенное дело радует еще больше. Так что, раз в нынешнем доме Цзунь-ди его оружия нет, то оно может быть только в доме предыдущем. Охотник еще раз осмотрел созданную им картину, удостоверился, что все идеально. Ребячество, само собой, но играть в эту игру со старыми приятелями хотелось ну просто до скрежета зубовного. А еще хотелось набить из Чже Яня чучело. Мысль эта, довольно свежая, пришла ему в голову только тут, на Небесах, и всю дорогу до Небесного Дворца Охотник собирался посвятить выбору – сделать чучело в виде птицы, или оставить человеком? Дунхуа Дицзунь Свадьба была на носу, и тут Сы Мину вздумалось занудствовать. Как обычно совершенно не вовремя. Хорошо, в божественное испытание ввязаться не предлагает, знаток ценностей, которые он полагает традиционными, а Дунхуа – сляпанными на скорую руку в недавнем прошлом. Литераторы, все они такие. - Я не понимаю, Владыка, почему вы остановились на лисьем свадебном обряде, - безупречно вежливо твердил безупречный Повелитель Звезд, почтительно следуя рядом, в двух шагах позади, строго в соответствии с этикетом. Ответов на этот вопрос было множество, от простого «потому что так нравится Фэнцзю» до «громы и молнии на свадьбе – признак дурного вкуса». Но любой из них поверг бы бедолагу в прострацию. Потому Дицзунь величественно промолчал. - Тем более, отсутствие Двора на вашей свадьбе… Есть в числе причин, почему он согласился. Вернее, даже не согласился, просто Бай Чжи предложил, а он не возражал и не подумал бы возразить. Небесники и лисий народ слишком разные. Лисы Зеленых холмов, все четыре клана, особенно правящая семья Бай – изначальные природные силы, подчиненные лишь смене сезонов, а потому близки хаосу, породившему его. Они намного более древние, чем строгий порядок Небес. Как цветок рано или поздно пробьется сквозь тесно уложенные плиты дворцовых полов, так и природа сокрушит искусственное. Чем старше сила, тем сложнее преградить ей путь. Двадцать тысяч лет убил братец Юань, прививая ростки небесной культуры на дикую натуру Сы Иня, а толку? Разнесла Семнадцатый мешающие ее личному счастью устои одним взмахом девяти хвостов. Или вот Бай Сю, третий королевский сын и великий просвещённый: сто тысяч лет зубрит сакральное, всех даосов познал, всю небесную мудрость впитал, силу огромную накопил, тысячу трактатов сам написал – а как был теоретиком, так и остался. Потому что лисье из всех щелей лезет. Как ни щелкнет Бай Сю пальцами, так обязательно цветы да бабочки. - Сы Мин, ты что, сказок не знаешь? – спросил он, и его спутник непонимающе заморгал. - На свадьбе гостями могут быть лишь те, кто не пожелает новобрачным дурного! Это такой же непреложный закон, как запрет входить в заброшенный храм на перекрестке горных дорог. Это даже младенцы знают. - Но… - Только не говори, что весь Двор меня безоговорочно обожает. - Э… - Они просто боятся со мной связываться. Если бы Повелитель Звезд был чуть более свободен в выражении чувств, он бы закатил глаза. Дунхуа даже на секунду показалось, что он наконец станет свидетелем сего необычайного зрелища, но именно что показалось. Безупречно вежливое выражение на лице безупречного Сы Мина выдержало удар. - Рассмотри это с общечеловеческой точки зрения, Сы Мин. Какому бывшему Повелителю понравилось бы, в самый счастливый день в жизни, терпеть рядом присутствие того, кто сместил его с престола? Я таких не знаю. - Вы же на самом деле так не думаете?! – ужаснулся наивный Сы Мин. Вот уж кто искренне подходил к вопросам морали и нравственности! - С чего вдруг? – Дицзунь приподнял бровь. - Но… Но это же вы! Приятно, когда так верят. Сразу чувствуешь себя всамделишным богом. - Успокойся. Но я и правда не хочу видеть Двор. Мне и сегодняшнего посещения Собрания довольно. Сы Мин открыл рот, собираясь привести еще пару аргументов, но вторая приподнятая бровь задавила намерение на корню. Посещения действительно хватило. Ничего нового не услышал, но зато собственнолично убедился, что что-то тут не то. Легкие, как утренний ветерок, слухи, поползшие из Дворца наружу, подтвердились. На Собрании его старого друга не было. - Сы Мин! Скажи мне, а когда ты последний раз видел Бога Войны? Хотел с ним кое-что обсудить, но сегодня он не присутствовал… - Сейчас, - Сы Мин замедлил шаг, подсчитал что-то, хмурясь. – Простите, Владыка, но его нет уже достаточно давно, это третье Собрание, которое он пропускает. - Наверное, опять медитирует, - нарочито беззаботно отреагировал Дунхуа. – Очередной веер или еще какую-то… Договорить Дицзунь не успел. Повелитель Звезд, опередивший его чтобы открыть дверь во внутренние покои, внезапно неуклюже взмахнул рукавами и с шумом рухнул на пол. Прямо на распластанное посреди приемной совершенно постороннее мертвое тело. Палаты Тайчэнь никогда не испытывали на себе присутствие мертвых тел. Никаких. Уж за порядком в собственном доме Дунхуа умел следить как никто. - Интересно, кто это? – он помог Сы Мину подняться, его безупречное платье пяти оттенков белого было в крови, на которой он поскользнулся. Дицзунь склонился над телом. Опознать мертвеца по лицу, кем бы он ни был, не представлялось возможным, потому что лица не было. Как и глаз, ногтей, и кожи на голове. Зубов тоже, отметил про себя Дунхуа, присаживаясь рядом на корточки и пытаясь разобраться, где в этом месиве одежда. - Мне кажется, или это церемониальное одеяние? – то, что было им, слиплось с тем, что было телом, но разобрать покрой получилось. Но ни личной печати, ни пропуска при себе у незнакомца не было. Отсутствовала и пайцза. - Это Ляо Чжу, третий императорский хронист, - подал голос Повелитель Звезд. Стоял, собранный и прямой, и указывал на выбившийся из-под воротника красный шнурок с резной подвеской, выполненной в форме цикады. Полупрозрачный нежный нефрит чуть мерцал, привлекая внимание. - А ее не взяли, - Дунхуа тряхнул головой, отгоняя странные мысли. – Забрали только то, что… Здесь не Смертный Мир, грабителей на Небесах не водится, как и смельчаков, что притащат труп в покои лично к нему. Для того, чтобы совершить такое, требуются, во-первых, недюжинная сила, а, во-вторых, полное отсутствие ума. - Погоди-ка, - он резко встал, обошел труп, и распахнул двери в кабинет. Внутри все было перевернуто, валялось, разбросанное по полу. Неизвестный опрокинул столик и кресла, вскрыл сундуки и шкатулки, даже некоторые плиты пола подковырнул, видимо те, что отзывались пустотами при простукивании. Не требовалось заглядывать дальше, чтобы сообразить, что и в смежных покоях та же картина. - Что все это значит?! – растерянно воскликнул Сы Мин. Он, как и многие другие, не знал желающих покуситься на имущество изначального божества. - Это? Сюрприз-сюрприз, - хмуро отозвался Дунхуа, развернулся на пятках и направился к выходу из приемной. Он был слишком стар, чтобы верить в случайности, и слишком могущественен, чтобы не понимать, как складываются обстоятельства. Одно к одному, капля к капле, река времени несет свои воды в бесконечное будущее, но то, из чего она состоит, зародилось в прошлом, а течение лишь мешает случившееся между собой, соединяет в произвольном порядке. - Никому ничего не говори, - Дунхуа Дицзунь задержался на пороге. – Тело спрячь. - Куда? – полный отчаяния вопрос Повелитель Звезд задал уже в пустоту. И пустота отозвалась недовольным тоном: - Не знаю. Используй воображение. Бай Цянь Когда Бай Цянь чаровала очередное сонное плетение, она всегда чувствовала себя немножко шелкопрядом. Тот тоже тянет свою нить из самого себя. Сколько есть в тебе шелка, сколь он крепок, столь толстым и прочным будет кокон - твой дом. Того же самого хотела для себя и Цянь-Цянь. Девятихвостые лисы на бессонницу обычно не жалуются, лиса Бай Цянь ухо могла давить и день, и два подряд, особенно было, когда нечем заняться. Опять же, кто-то там сказал, что лучшая еда — это сон. Курочка — на обед, сладкая дрёма на лежанке — на десерт, вот тебе и рецепт легендарной лисьей гибкости. Сонное плетение предназначалось Е Хуа и невидимой сетью вплеталось в занавеси над их супружеским ложем. Чтобы ночным татем не подобралась к спящему бывшему Наследном Принцу Девяти Небес безликая смерть, из чьих когтей с таким трудом Цянь-Цянь его вырвала. Смерть она такая, она своего не упустит, и будет, подобно крошечному червячку в яблоке, точить душу Е Хуа, а во сне это делать проще всего. Бай Цянь триста лет ходила в сны А Ли, уж она-то знала все лазейки и потайные ходы, ведущие в беззащитный разум. Плетения для А Ли она тянула из своей материнской тоски, из невозможности явиться к ребенку во плоти, достать его из колыбельки, ответить на бессмысленную беззубую улыбку. Сеть для Е Хуа — из прошлых обид, из болезненной памяти о себе-СуСу, из ненависти к Небесному Дворцу. Плетение получалось крепкое, как ловчий аркан, звенящее, как степняцкая тетива, стальное, как лезвие меча, прочная работа, гордость мастерицы. Под таким плетением её муж будет просто спать и видеть обычные драконьи сны, улыбаться сквозь сон, смешно чмокать губами, такой красивый, что иногда Бай Цянь хотелось плакать от зависти к самой себе. Её личный черный дракон в спальном домике, почти лисьем. Лиса поняла, что непозволительно разомлела средь бела дня, фантазируя о вещах, о которых замужние женщины думают ближе к вечеру, а потому встряхнулась и бросила быстрый взгляд на А Ли. Сын сосредоточенно что-то рисовал, склонившись над столиком. Талант он унаследовал явно отцовский — и в каллиграфии, и в рисовании. Даже его прадед-Император не мог не признать этого факта. Мальчик так увлекся, что ничего вокруг не замечал (ну, это чисто мамочкино), громко сопел и от усердия высунул кончик языка (дядя Чже Янь так в вейци играет). Что-то у него явно не получалось. Весь аж взмок от усилий, бедненький. Бай Цянь подошла поближе и деликатно заглянула через плечо. Так-так! Под персиковыми деревьями (надо бы отправить ребенка к Лисьей Королеве для обновления впечатлений) гуляли двое — мужчина и женщина (папа и мама?). Цянь-Цянь наклонилась ниже, чтобы рассмотреть подробности. А мужчина-то у нас вовсе не Е Хуа, хотя чем-то похож, и его спутница не она сама. Ну-ка, ну-ка... Робу Мо Юаня — ту самую, голубую, ребенок воспроизвел безупречно, как и гуань, и даже осанку. С героем разобрались, но вот кто у нас рядом с шифу ошивается? - Не получается у меня чудесная девушка, - опечаленно вздохнул А Ли и отложил кисточку в сторонку. - Не понимаю почему так. - Кто у тебя не получается, Пирожочек? Бай Цянь приняла самый беззаботный вид. - Та чудесная девушка в синем. Юный принц повертел лист и так, и эдак, но ни к какому конкретному выводу не пришел. - Чудесная? - переспросила лиса еще более беззаботным голоском. – Это какая же? А Ли тряхнул головой, словно от сна очнулся, и смущенно попытался перевернуть листок. - Кажется, это не моя тайна. - Теперь уже и не совсем тайна, конечно, - согласилась Цянь-Цянь. - Но я узнала на рисунке Бога Войны, моего драгоценного Наставника, и, сам понимаешь, мне интересно, что произошло. Говорила она уже тоном Лисьей Королевы, чтобы сыну стало понятно: отвертеться не получится. - Я случайно увидел, когда шел с рыбалки. Честное слово, я не подглядывал. Мо Юань... мой дядя... гулял с чудесной девушкой в синем, - А Ли новообретенного родственника немного побаивался. Бог Войны все-таки, Старший Брат его Отца, опять же. - Ну, то есть, он ходил по земле, как все, а она... она перелетала с ветки на ветку... она была вся такая... чудесная. Я бы хотел её нарисовать. Но не получается. Вообще. Всё не то. А Ли чуть не плакал от разочарования собой. - С рисунком помочь не могу, - призналась Цянь-Цянь и тут же перевела чувства сына в совершенно другое русло. - Лучше расскажи мне, почему ты посчитал, что увиденное чья-то тайна? - Почему? - мальчик ненадолго задумался. - Высший бог... мой дядя, он же очень важный бог, у него много дел. Он бы мог поговорить с чудесной девушкой на Куньлунь... - На Куньлунь не очень-то привечают девушек, - терпеливо напомнила лиса. – Так что вряд ли бы она пришла туда к нему на аудиенцию, верно? - А почему? - Не отвлекайся. - Ну да... Кроме Куньлунь высший... дядя посещает Небесный Дворец, значит, чудесная девушка не оттуда. И она не из Цинцю, а то бы я её узнал. Они выбрали для встреч лес дядюшки Чже Яня. В лесу никого не бывает, красиво и... - Есть еще Четыре Моря и Восемь Земель, не считая Мира Смертных. Так почему тайна, Пирожочек? Цянь-Цянь никогда не считала, что с детьми надо сюсюкать и до совершеннолетия считать глупышами. Они умные и наблюдательные, просто пока маленькие и лишены жизненного опыта. - Когда чудесная девушка убе... уле... когда она ушла, дядя еще долго стоял лицом в ствол персика. - Что? - Подошел к дереву и прижался лицом к коре, и так стоял. И я понял. Сидевший глубоко в душе изящной молодой женщины дикий лис Сы Инь настороженно заворчал. - Ты прав, Пирожочек. Это тайна твоего дяди, и мы, разумеется, никому ее не расскажем. И если ты хочешь рисовать чудесную девушку, то рисуй её одну. Договорились? - Хорошо, мамочка, - кивнул А Ли, доставая новый лист бумаги. А незаконченный рисунок отдал Бай Цянь, чтобы она как следует подумала. Вот она и думала. Как всякий настоящий талант ее сын умел видеть главное. Да, техника рисунка была далека от совершенства, кое-какие существенные детали упущены, но достаточно одного взгляда, чтобы понять - на картине изображен кто-то, кому очень плохо. Руки сцеплены за спиной так, словно запястья крепко связаны, спина прямая, но плечи поникли, а еще эта скорбная складка возле губ. Да и не улыбается Наставник так натужно. Он вообще-то крайне неулыбчив, хватит пальцев одной руки чтобы все его улыбки пересчитать. Изучив рисунок сына более тщательно, Бай Цянь решила, что ей стоит для начала хотя бы разведать обстановку. На следующий день она отменила уроки А Ли, сдала ребенка на руки своему отцу и направилась на гору Куньлунь. В обличье Сы Иня – любимого Семнадцатого ученика у неё было больше шансов встретиться с Наставником наедине. И ни у кого такой визит не вызовет ни вопросов, ни подозрений. - Я как тебя вижу, Семнадцатый, так словно на семьдесят тысяч лет моложе делаюсь, - заявил Пятнадцатый ученик, известный в Северном Море как великий демоноборец, а в других морях и землях как бесцеремонная сволочь. - Это ты таким изящным способом намекаешь на мой возраст? - сварливо спросила Цянь- Цянь и направила не однокашника веер Нефритовой Чистоты. - Ты что, конечно, нет! Ты свеж и прекрасен, как юная роза, Семнадцатый, - сразу сдал назад Чэнь Цю. То, что Семнадцатый – женщина, больше не считалось тайной, но большинство ее соучеников предпочитали сей факт игнорировать. У каждого свои недостатки, а Сы Инь — женщина, мать и жена. С кем не бывает. - Если честно, не ожидала тебя здесь встретить, бегающим среди молодняка. - Бай Цянь махнула сложенным веером в сторону стайки юных учеников, благоговейно таращившихся на непобедимых и легендарных героев с подобающего расстояния. - Полагаю, опять от женитьбы отлыниваешь? - Угадала, - подмигнул Чэнь Цю. - Надеюсь пересидеть здесь годиков сто пятьдесят. Заодно обновлю в памяти кое-какие алхимические формулы. Шифу не возражал, даже авансом в подвалы убираться не отправил. - Быть не может! Повезло ж тебе, говнюк ты эдакий! Памятуя, что зависть Сы Иня еще никому никогда на пользу не шла, Пятнадцатый поспешил подсластить горькую пилюлю. - Честно, не моя заслуга! Наставнику сейчас немного не до нас. Кроме недавней бури, когда прилетело всем за всё и сразу, шифу ко всему безразличен. Веер в руке Сы Иня замер. - Для мелких никакой разницы, но мы-то с тобой Наставника давно знаем, не вприглядку. Если он ставит чашку с чаем не на наружный правый угол, а на внутренний, это что означает? Ты меня понимаешь, Семнадцатый. - О... Чашка не в том углу – дело серьезное. Это не совсем тоже самое, что стоять, уткнувшись лицом в дерево, но где-то рядом. - Могу я его увидеть? - А вот и нет. Нет его на Куньлунь. Ускользнул куда-то. - Может его в Небесный Дворец срочно вызвали? По делу какому? Надежда умирала как всегда последней. Чэнь Цю эдак с претензией на изящество махнул своим веером - жалкая пародия на веер Нефритовой Чистоты! - и заговорщицки зашептал. - За ним присылали из Дворца трижды. Ушли ни с чем. Как бы Император не прогневался. И вот еще… Слово за слово Бай Цянь вытянула из соученика всё, что тот знал, предполагал, додумал и придумал, подсматривая, подслушивая и фантазируя про их общего Наставника. И если всякие глупости, вроде несчастной любви к нынешнему Призрачному Владыке, соплежую Ли Цзину, и утраты ста тысяч лет культивации по пьяной лавочке Бай Цянь отринула сразу, то все остальное неопровержимо свидетельствовало – ей следовало неотложно начинать ремонт в пещере Яньхуа, чтобы в скором времени принять ее единственного постояльца. - Соскучилась я, - молвил Сы Инь, с тоской осматриваясь по сторонам. – Как же тут красиво... Палаты, хоть и вырубленные в скале, были пронизаны световыми потоками, отчего дворец Мо Юаня всегда напоминал раковину, внутри которой живет светозарная жемчужина. Над прудами, тянущимися по обе стороны от широкой дороги в главный приемный зал, висели радуги, где-то вдали перекликались священные журавли. Тонкий аромат из курильниц смешивался с еще более тонким от непрерывно цветущих османтусовых рощ. Здесь каждая мелочь, каждый светильник, каждый цветок и каждая статуэтка виделись Цянь-Цянь бесценным символом её светлого ученичества. Место Наставника непривычно пустовало, его любимый столик-подлокотник сиротливо ждал хозяина... И, разорви из всех Тао-у, был сдвинут с положенного места на целую ладонь! Цянь-Цянь прищурилась... Так и есть! Пыль на ширме с летящими средь облаков журавлями! Да они тут совсем мышей не ловят! И быть бы скандалу, о котором будут еще тысячу лет слагать легенды, если бы не то, кем за прошедшие семьдесят тысяч с хвостиком лет успел стать дикий лис Сы Инь. - Я бы на вашем месте сделала все, чтобы Наставник, решив проблемы, вернулся и застал палаты в безупречном состоянии. Ему будет приятно знать, что в его отсутствие всё идет как заведено: порядок блюдется, чай горяч, воздух свеж, а малышня, - она бросила короткий, но острый взгляд на шушукающихся новичков, - вдумчиво читает священные тексты. - Дельная мысль, Семнадцатый. С меня — Северная ледяная жемчужина. Пятнадцатый никогда дураком-то не был. - Выпьешь османтусового за моё здоровье, - фыркнула Цянь-Цянь и растворилась в хрустальном воздухе горы Куньлунь. Дунхуа Дицзунь Если хочется спрятать что-то, что никто не должен найти, прячь в самом абсурдном месте. Персиковый Лук, старший братишка Меча, которым владел Мо Юань, Дицзунь прятал на совесть. Словно план по завоеванию Призрачного Царства составлял. И потому считался этот Лук легендой из легенд. Волшебный, вырезанный из первого побега первого персика, не знающий промаха и способный убить любого. Последнее было откровенным враньем, Дицзунь это точно знал, потому что проверял на себе. Точнее, Хуан-ди проверял, но это были частности, не стоящие внимания. К сожалению, для фениксов его стрелы были смертельны. Да и для многих других тоже. И так как увидеть, например, братца Мо Юаня с торчащей из спины стрелой ему не хотелось, он закопал мерзкую вещь в самом надежном месте во всей Вселенной. Нет, не на острове в пещере с травой бессмертия, а под троном в главной зале Небесного Дворца, на глубине сорока локтей в зачарованном ларце из чистого золота, который поместил в другой ларец, каменный, заполненный ртутью. Потому что нет охраны надежнее и постояннее, чем царственное седалище на нефритовом троне, это он по себе знает. Само собой, Охотник догадается, если уже не догадался, но времени перекопать Дворец потребуется много. На это Дунхуа и рассчитывал, одновременно гадая, что же предпримет его старый враг. Замученный бедняга хронист подсказывал, что Охотник окончательно сошел с ума, если не просто заявился к нему в Тайчэнь, но решил поиграть. Полагает, тварь такая, что он все еще неуничтожим. И не думает, что Дицзунь эту половину вечности потратил не только на объединение миров и беготню с обетами. Охотник, оказывается, тоже времени зря не терял. Толпу у мостика, который вел к Саду Дев было видно издалека, а шум слышно еще дальше. Дицзунь ускорил шаги, добежал до столпившихся и те расступались перед ним как трава на берегу реки у Зеленых холмов. Стражники в белом, нефритовые девы в персиковом, какие-то секретари и прочая дворцовая челядь, все сбились в кучку, шептались, слышались крики и всхлипывания. Кого-то тошнило за кустом с огромными алыми пионами. У красного лакированного мостика на дорожке белого песка раскинулось что-то, что когда-то было человеком. Дицзунь замер, сбился с шага, на миг оказавшись не в Саду Дев, а посреди заросшей пижмой и цмином поляны. Широкие кроны деревьев смыкались куполом, даря желанную тень. Он тряхнул головой, отгоняя непослушное воспоминание, обогнул замершего столбом Распорядителя и снова, как у себя в палатах, уставился на дело рук его давнего знакомца. В этот раз Охотник сам себя превзошел, разложив разделанное тело с некоторой претензией на художественность. Кровь и прочее, что вытекает из выпотрошенного существа, впиталось в белый песок дорожки, изуродовав прекрасный Сад. Жестокость содеянного поражала даже его, утратившего счет смертным жизням после второй тысячи, видевшего все, на что способны люди. Эта жестокость была бесцельной и бессмысленной. Но она же означала, что Охотник рядом, потому требовалось спешить. - Когда его нашли? – спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь. - Да вот только что… - растерянно пробормотал паренек в серебряных доспехах дворцовой стражи. - Все так и было? - Да, мы ничего… - А что вы здесь делаете, Владыка Дицзунь? Господин Дворцовый Распорядитель отмер и тут же начал совершать глупости. Обычно Дицзунь его не замечал, но сегодня день явно не складывался, потому пришлось ответить. - Прогуливался мимо. Как правило этого хватало, непонятливых при Дворце не держали, но, похоже, день не задался не только у Дунхуа. - И куда прогуливались? Он не успел решить, что ему делать, как бело-персиковое столпотворение вновь заволновалось, перед незваным гостем придворные не расступались, а разбегались, будто куры перед лисой. Или ее супругом. Е Хуа, внезапно в кольчуге, очень похожий на себя прежнего, остановился рядом и уставился на тело с тем же, надо полагать, выражением, что и Дунхуа до этого. Но вопрос задал другой: - Это кто? Бай Цянь - Диагноз по картинке? - подозрительно вопрошал Чже Янь. - От муженька заразилась подозрительностью? Бай Цянь отловила феникса в Цинцю. По знаменитому Грибному Рынку болтался, не столько выбирая овощи и травы, сколько сплетничая и хвастаясь. И не сказать, чтобы он возрадовался встрече с лисой. - Ребенок всего лишь как-то не так нарисовал дядюшку, а ты уже всполошилась. Ну, покажи, что там такого особенного. Тот самый рисунок Цянь-Цянь спрятала подальше, с намерением как можно скорее уничтожить. Как сын печется об отце и хранит его тайны, так и преданный ученик блюдёт неприкосновенность своего учителя. Наставник Мо Юань имел полное право уединяться хоть с табуном чудесных девушек, хоть с прекрасными юношами, хоть с духовными животными, и, если желал, так, чтобы никто сторонний об этом не дознался. А если его ученик случайно что-то такое подсмотрел, то его долг молчать. Захочет учитель рассказать о своих встречах — его дело, не захочет — ученику не пристало языком молоть. Но слезать с Чже Яня лиса не собиралась. Рисунок рисунком, но она успела увидеть Мо Юаня своими глазами. «Чудесной девушки» рядом не наблюдалось, зато высший бог сидел под персиком и смотрел в пространство как будто лицезрел свои собственные кишки, аккуратно разложенные на молодой травке. Если бы Бай Цянь застала мужа в сходном настроении, она бы поставила на уши Логово, Небесного Целителя и, разумеется, Чже Яня. Феникса прежде всего, он ближе всех, он - целитель и вообще. - Давай подведем предварительные итоги, - медленно выходил из себя тот. - Что у нас есть? Мо Юань запустил дела на Куньлунь - раз, прогуливает собрания Небесного Двора – два, имеет бледный вид – три... Ах, да! А Ли нарисовал его в дурацком ракурсе. А еще у Бога Войны Небесного Племени забот полон рот, относительно недавно он воскрес из мертвых, потому что ты собрала воедино его разорванную душу. Что же я упустил? - Может быть, то, что ты - его друг? - рявкнула Бай Цянь. В черных глазах феникса вспыхнули отблески изначального пламени. - Представь себе, я только и делаю, что забочусь о своем друге Мо Юане. Вот прямо сейчас! - Как именно ты это делаешь, хотела бы я знать? - Не твое дело, девчонка! Размах крыльев у Первого Феникса был таков, что в Мире Смертных, наверное, на какое-то время в небе погасло солнце. От жара, исходившего от исполинской птицы, у Бай Цянь в истинном обличье пригорели кончики усов. - Придурок! - Истеричка! - донеслось из поднебесья. Вот и поговорили. Дунхуа Дицзунь Появление Е Хуа поменяло не то что атмосферу, но, кажется, даже мир вокруг Дворца. В кустах пионов по-прежнему кого-то стошнило. Толпились стражники и нефритовые девы. Но вот напряжение вокруг повисло, хоть ножом режь, только сломается, нож-то. Распорядитель демонстративно проигнорировал бывшего Наследника, отвернулся. Ответил мальчик из стражи: - Это Ляо Ци, смотритель за императорскими садами третьего ранга. Если проще, садовник. Дицзунь и Е Хуа переглянулись, но ни он, ни его ученик, разумеется, садовников Дворца в лицо не знали, не то, что по именам. В глубине зрачков Е Хуа тлел задумчивый синий огонек, намекая, что Черного Дракона ситуация не устраивает. Дицзуня она тоже не устраивала, и в кои-то веки он совершенно не представлял, что делать дальше. Охотник идет за Луком, и все, вставшие на его пути, в большой опасности. Дунхуа не любил новых порядков, но залитые кровью и усыпанные телами пространства не любил гораздо больше. - Ты что тут делаешь? – одними губами спросил он у Е Хуа, всем своим тоном намекая другу и ученику, что с момента воскрешения тот не соизволил посетить Дворец даже для отречения. Императору пришлось самом тащиться, и не куда-нибудь, а в самое сердце Цинцю. Решение было верным, умер так умер, но, если после смерти вдруг собрался и пришел, да еще в полном вооружении, разве что без флага и копья, значит причины посерьезнее права унаследовать трон? А что это за причины? А Ли да Цянь-Цянь. - Брата ищу, - так же беззвучно прозвучал ответ. Надо же! Это была не причина, а новость, причем очень хорошая. Мо Юаню нужен кто-то, кто будет за него переживать, а он, в свою очередь, не будет этому переживающему ничего должен. Брат самая подходящая кандидатура. И тут опять вылез Распорядитель. - Ага! – возопил он, потрясая зажатой в руке бутылью. – Смотрите! Узнаете?! Узнать было несложно. И саму бутыль, ее веревочную оплетку, и характерный тонкий запах алкоголя и османтуса. Такое вино хранилось в одном-единственном месте во всех мирах, ни купить, ни укрась его было нельзя. Нет дураков, ворующих из кладовых и погребов Мо Юаня на горе Куньлунь. - А я-то думаю, - в нарушение всех дворцовых протоколов и уставов торжествующе продолжил Ба Шень, которому надлежало, вообще-то, молчать и стоять, согнувшись в поклоне, - чего он не появляется? А? Это все лиса! Я же говорил! Я же предупреждал! Не может гнусная лисья… Он не договорил. Выскобленную изнутри тыкву, по недоразумению заменявшую глупцу голову, меч не снес только потому, что Дицзунь успел ухватить Е Хуа за запястье и дернуть в сторону. Чудом, признаться, успел. Потому что именно ему, бывшему Владыке и Повелителю, надлежит первым наказывать излишне болтливых ползучих червей. Идея с червями показалась неплохой. - Я не очень понимаю, - сообщил он Саду Дев и Небу над ним. – О ком сейчас шла речь. И перевел взор на стоявших вокруг, подразумевая, что он никого не спрашивает. Тишина наступила просто благоговейная. Дунхуа кивнул и в один миг переместился из Сада на длинную террасу, с которой открывался прекрасный и головокружительный вид на море облаков. И только там позволил Е Хуа вырвать руку. - Ты почему ушел? – ученик кипел и булькал от ярости. – Они же сейчас скажут, что это мой брат!.. - Они и так скажут. Неужели ты думаешь, что твое заступничество способно помочь? Скорее, наоборот, похоронит репутацию глубже, чем мертвое тело в Море Невинности. Тот, кто подложил бутыль, явно знал, что делает. Это настораживало. Охотнику, со всем его абсолютным умением загонять и травить добычу, узнать о вине с Куньлунь было совершенно не от кого. То есть либо случайность, либо… Сколько требуется солдат, чтобы схватить обвиняемого в преступлении Бога Войны? - Зачем ты ищешь Мо Юаня? – внезапная мысль требовала обдумывания, в тишине и без свидетелей, то есть не сейчас. Сейчас свободного места в голове не было. Он так устал от них, этих двоих, с досадой вспомнил Дунхуа, что нарушил свой собственный строжайший запрет – бросать проблемы неразрешенными. У него, вообще-то, свадьба вот-вот. Малейшее опоздание и почтенный Бай И решит, что жених не выдержал. Дунхуа тряхнул рукавами, сбрасывая прочь лиловый цвет с одежд, ответил на изумленное выражение лица Е Хуа: - Не успел поменять. А, согласись, стоять в красном свадебном наряде в луже крови, минимум, неуместно. Возражений не последовало. - Так ты ответишь на мой вопрос, или еще раз его задать? Е Хуа встал рядом, плечом к плечу, уставился на кипящие внизу облака всех оттенков раковины-жемчужницы. История о паранойе, беспокойстве и снах вышла крайне занимательной. Наверное, они очень гармонично смотрелись рядом, красное и черное пятна на белоснежном нефрите террасы. Опять же, обожаемый Тянь-ди символизм, последнее время он видит его буквально во всем. - Что происходит? – спросил, в свой черед, его друг и ученик. Что? Ничего. Все как всегда. Река времени несет свои воды в бесконечное будущее, но то, из чего она состоит, зародилось в прошлом, а течение лишь мешает случившееся между собой, соединяет в произвольном порядке. Он почти что сказал это вслух, потом решил - почему бы и нет. В конце концов, зачем-то же их всех учишь? Но рассказывать что-либо в Небесном Дворце, даже тут, где только они и море облаков, никакого желания не было. На очередное новое место Е Хуа отреагировал малозаметным поднятием бровей. Легонько тронул тугую желтую кисть пижмы, проследил за неуклюжим полетом потревоженного шмеля. - А Бай Цянь кого допрашивать отправилась? – начать разговор о собственных ошибках, даже если давно их признал, сложно. Особенно с тем, кто к тебе хорошо относится, и было бы неплохо, чтобы все так и оставалось. - А я не говорил… - Последнее время это само собой подразумевается, неразлучная вы парочка, - воздух на горе Чжичжу был горяч и прян совсем по-летнему, как тогда, и это совпадение будто требовало правды. – Знаешь, почему я стал Повелителем? Из-за фениксов. Мо Юань, Бог Войны Жить только здесь и сейчас, жить лишь одним днем, жить, не думая о том, что будет завтра, не планируя ничего наперед — боги так не делают. Как говорит Цзунь: «совсем другой формат». Среди смертных подобный образ жизни практикуют совсем уж отпетые и бесполезные. Как ни крути, а для высшего бога — новый опыт. Кто бы мог подумать, верно? К счастью, на Куньлунь жизнь текла по тысячелетия назад заведенному порядку. Занятия и обсуждения сменялись медитациями и алхимическими опытами, а те, в свою очередь, простыми бытовыми заботами. И если Наставник опоздает на урок, точнее, придет уже к самому концу, вспомнив о нем в последний момент, то застанет лишь склоненные над свитками головы учеников. В саду будто сами собой пропалывались сорняки, аллеи мелись, пыль исчезала даже в самых темных углах погребов. Красота и совершенство во плоти. Мо Юань поймал себя на том, что час простоял с открытым кувшином османтусового вина в руках, но выпить так и не захотелось. Пятнадцатый ученик соткался рядом, словно из утреннего воздуха, поймал выпавший из рук сосуд прямо налету. - Не беспокойтесь, шифу, я отнесу. И тут же исчез. Интересно, а если попробовать упасть спиной назад, поймают? Он обернулся. На расстоянии вытянутой руки застыл Первый ученик. - Я... эээ... уйду ненадолго. - Как пожелаете, Наставник, - отчеканил тот со страдальческим видом и поклонился. У Наставника было только одно желание, он желал оказаться в Персиковом лесу. Чже Янь никогда не брал учеников, Бай Чжена таковым можно не считать, потому что если феникс и учил лиса чему-то, то пить и не хмелеть. Тем удивительнее было обнаружить у старого друга талант наставника. Его подопечная стремительно училась... ну по крайней мере, приличиям, так точно. Теперь Вэнь-Вэнь носила нижнее бельё, туфельки, шарф и украшения в тщательно уложенных в прическу волосах. И более не пыталась соблазнить своего гостя. Но беда не сдавалась и подкралась с другой стороны. Он и не заметил, когда это случилось, только теперь во всех воспоминаниях о Чже Вэнь у неё было лицо юного феникса, её черты, её фигура. А сегодня еще и шпильки прибавятся. Оказывается, Чже Янь сохранил их, те самые которые дарил Мо Юань — бронзовые стержни с маленьким яшмовым шариком в форме яблока. На что-то более изящное его фантазии в те времена не хватало. Когда её нашли... когда он нашел её, то шпилек не было, и волос не было, потому что скальпа тоже не было... - Я тут где-то мостик видела. Вот ведь! Мо Юань, где мостик? - За теми деревьями. - А! Точно. Ты такой наблюдательный. - Я просто здесь часто бываю... Вэнь-Вэнь уверенно шагала впереди, отбросив все эти правила, что девушка должна ходить на два шага позади мужчины. Бог Войны шел следом и ему было совершенно плевать на направление, лишь бы видеть её затылок, синюю ленточку и шпильки. Где Чжэ Янь их отыскал, скажите на милость? И почему не выколол ими глаза Мо Юаню? Это было бы очень больно и очень заслуженно. Главная Госпожа семьи Шу в запале могла и не такое сделать. Наглая рабыня просто не успела опустить взгляд вовремя. Поделом тупой девке. - Скажи, а вот ты часто к брату в гости ходишь? - Нет. - Зря, у них такое милое семейство. Мальчишка славненький, а главное — умненький. В вейци играет, рисует, рыбу ловит. Ты рыбу любишь? Её топили, наверное, раз пять, а может и больше. Один раз речные пираты, предварительно вспоров живот, дважды мужья и два раза во время наводнения по чистой случайности. Нет! Шесть. Точно шесть. Шестой раз евнух столкнул в пруд и сверху багром придавил. - Не люблю. Ни ловить, ни чистить, ни готовить, ни есть. - А я люблю, - хихикнула Вэнь. - Сходить, что ли, у племянника твоего попросить угощения. Даст, как думаешь? - Не получится. А Ли очень добрый мальчик, чаще всего он отпускает пойманную добычу обратно в речку. - А я его очень попрошу, - настаивала феникс. - Попробуй. В отличие от маленького дракона, добрые смертные мальчики почти всегда вырастали в больших злых парней, а потом в мужиков, которые никого не пощадят — ни рыбешку, ни собачку, ни дочку, ни жену, ни невестку. Вэнь взлетела на мостик, перегнулась через перила и внимательно уставилась на воду. - Там над камнем стоит вот такенная щука. Давай поймаем? Руки она развела слишком широко, чтобы бессмертный небожитель поверил в её замеры. - В этой реке половина рыб — духи. Чем больше рыба, тем больше вероятность, что она непростая рыба. - Так вот почему твой племянник их отпускает. Молодец он, добрая душа. Мо Юань невозмутимо пожал плечами и посмотрел с моста вниз. Это была никакая не щука, а таймень. Тьфу! Однажды в блюде с тайменем ей подали яд. Она умирала трое суток, выблевывая внутренности на ковер, её вопли слышал весь дворец. Никто так и не пришел. Тропинка вела в холмы, когда они повернули за первый из них, Мо Юань вздохнул с облегчением. Царство травостоя, ветра и тишины. Здесь никто не жил, и шанс встретить другого бессмертного равнялся нулю. Можно было гулять далеко-далеко, куда глядят глаза и даже еще дальше. Вэнь, походя, сорвала макушку пижмы на длинном стебле и ловким движением воткнула в узел волос рядом с заколками. Пижма и цмин, там совершенно точно росли пижма и цмин... там, где он нашел Чже Вэнь, возле горы Чжичжу... то, что осталось от Чже Вэнь. Целое поле вытоптанной окровавленной травы... И не было там этих шпилек, не было. - Я подумала, чего мы среди этих персиков сидим все время. Сколько можно? Чже Янь все равно с раннего утра в делах и заботах. Наверное, врачует кого-то важного. Я еще сплю, а он коробками своими шур-шур, склянками звенит, шебуршит чего-то. Было видно, что девушка болтает не от желания поделиться впечатлениями, а чтобы заполнить гнетущую тишину их прогулки. У её спутника все силы уходили на то, чтобы не свалиться в глубокую ловчую яму прошлого, где на дне, он знал, его ждут обмазанные трупным ядом колья. - Чже Янь тебя искать не станет? Ты раньше вроде не уходила далеко. - Почему не уходила? Еще как. Только Чже Янь об этом не знает. - А как... - Запросто! У него в крыше дыра, а в неё не то, что феникс, в неё дракон пролезет. Вот я и лажу, когда он не видит. Чже Янь доверчивый. Утешение слабое, но другого нет и не будет. - Ты вот скажи - ходишь ко мне почему? Нравлюсь? Вэнь заступила ему дорогу, намереваясь не пропустить дальше, если честного ответа не добьётся. - Нравишься, - сразу согласился Мо Юань. - Иначе, и вправду, зачем бы я встречался с тобой каждый день? - А ты защитишь меня, если придет убийца фениксов? Атака с фланга! Мо Юань вонзил ногти в ладони, спрятанные в рукавах. - Конечно, Вэнь-Вэнь. Она подозрительно сощурилась - А где твой меч? Высший бог отвел правую руку в сторону и мысленно призвал Меч Желтого Императора. Рукоять была теплой. - Ого, какой здоровый! Раскосые глаза феникса сделались круглыми от почти детского восторга перед оружием. Даже это юное существо понимало, насколько клинок совершенен, насколько он безупречен и смертоносен. - Да, ты могучий... дракон. У Чже Яня такого нет. - Он - целитель. В юности Чже Янь мечтал о воинских подвигах, о славе, о всяком таком, в отличие, от шалопая и лентяя Мо Юаня. Но судьба распорядилась иначе. После того, что случилось с сестрой, феникс выкорчевал свою мечту с корнем. Мо Юань стал Богом Войны после того, как узнал какова она, война в смысле, с точки зрения беззащитных. Какая ирония! Горькая, как стебелек пижмы, который он сжевал, глядя на нежные ушки Вэнь-Вэнь, когда та использовала отполированное лезвие вместо зеркальца. - Всё? Насмотрелась? Меч отправился обратно на подставку в приемный зал палат на Куньлунь. - Тебе жалко, что ли? - пискнула девчонка и с досадой бросила в жадину цветком из волос. А могла бы и шпилькой пырнуть, добрая, добрая малышка. Мо Юань сжевал и его, горечи он уже не чувствовал. Дальше, к несчастью, шли в полном молчании. Вэнь-Вэнь дулась, а её спутник пытался не чокнуться окончательно и бесповоротно. День был жаркий, совсем как тот, когда убивали Чже Вэнь, и так же гудели пчелы, и так же пахла пыль — паленым волосом и еще чем-то мерзким... Он стоял на коленях очень долго, умоляя казнить, срезать всю кожу, вырвать ногти, вытянуть жилы и раздробить кости. Всё остальное тоже можно и даже нужно. Но Цзунь, тогда еще Владыка Юга, молчал, слушая этот крик с невозможным, недопустимым выражением жалости на лице. Молчал, молчал, молчал, молчал, а потом сказал: «Хорошо. Хочешь наказания — оно будет». И стало по слову его. Сто смертных жизней — это выглядело насмешкой над его виной. Сто воплощений в тело смертной женщины. Сто рождений и сто смертей, а в промежутке то, что они зовут обычной жизнью. И Мо Юань согласился на всё это. Он был крестьянкой, каким-нибудь десятым по счету, живучим, но вечно голодным ртом, принцессой — еще одной принцессой, женой, наложницей, рабыней-служанкой, проституткой, поэтессой, пленницей, разбойницей, попрошайкой, но всегда девочкой, девушкой, женщиной, старухой. Ничего сложного, лишь столько боли и ужаса, сколько перепадает всем женщинам из века в век. Если её не забивали палками за какую-то мелочь, то заставляли повеситься во имя спасения репутации семьи, если не травили из-за зависти и ревности, то морили голодом, если не рубили голову, то она умирала от родов — первых, четвертых, седьмых. Это, кстати, чаще всего и случалось. И всегда насиловали. Хватали в плен и насиловали, насиловали и убивали, выдавали замуж и снова насиловали. И каждый раз, когда в саднящее горло вливался самый последний вдох, вместе с ним приходило понимание кто она, что она, почему она и что всегда есть возможность прервать наказание, вернуться на небо в собственное тело, вновь стать богом и воином, чтобы прийти за обидчиками, за каждым из них. Всякий раз одна и та же мысль, одна и та же возможность. Условие Дицзуня. Мо Юань знал — то была отнюдь не поблажка ради их старой дружбы, о нет. Мо Юань отчаянно сопротивлялся и его следующий вдох становился первым в новой жизни, очередной по счету. Новорожденная кричала громко, радуя повитуху, только никто не понимал, что означают эти вопли. Строго говоря, получилось аж сто три жизни, но три не считались, потому что её убивали сразу после рождения. Один раз закопали живьем в огороде, два раза придавили подушкой. Те жизни, что шли в зачет, тоже были довольно коротки, редко-редко дольше сорока годочков. Мо Юань отсутствовал на Небесах в общей сложности меньше трех лет, а вернулся уже высшим богом. Бессмертные только дивились, как это он сумел вознестись в столь юном возрасте, завидовали и считали ни абы каким достижением. Только последняя жизнь выдалась долгой. Восемьдесят три года, не шуточки. Дети, внуки, правнуки, скрюченные суставы, полное выпадение матки, глухота, черные негнущиеся пальцы. Когда случился очередной неурожай, пришлось заморить себя голодом, обменяв никчемную жизнь старухи на жизнь правнука. Дицзунь пришел за ним сам, во плоти, в силе и славе. Сказал... что же он сказал тогда? «Ну, вот и всё», вот что он сказал. Старуха заплакала и умерла, и когда Мо Юань открыл глаза в покоях Цзуня, его лицо было мокрым от слёз... - Ну, вот и всё, - бросила феникс через плечо. - Мы пришли, туда, где я появилась! Они с Вэнь стояли возле входа в Киноварную пещеру. - Ты чего это? Плачешь? - Пепел в глаз попал. То была чистая правда. Какое право он имел слезы тут свои лживые лить? Никакого! Феникс обошла алтарный камень кругом, погладила закопченный бок, словно не доверяя самой себе. - Странно, как странно... Почему только я? Почему я и Чже Янь? Больше ведь никого, а мы есть, мы тут. Мо Юань и сам бы хотел знать ответ на вопрос - почему вдруг она? Что это означает? Как? Но девушка сумела снова зацепить его за живое: - Объясни мне, почему только Чже Янь? - спросила она серьезно. - Не понимаю. - Почему, если всех убил Бог Войны, то Чже Янь остался жив? Всех так всех, нет? - Ты уверена, что это сделал именно он? - Чже Янь сказал. - Прямо вот так и сказал, слово в слово? - Нет, но по смыслу... Ладно, если не собственноручно, то кто-то за него, что это меняет? - А не смущает, что они — Бог Войны и Чже Янь — вообще-то дружат долгие века? Не веришь, спроси у феникса. - Ты отвечаешь вопросом на вопрос, Мо Юань! - Ты задаешь их не тому, кому следует. Они стояли совсем близко, лицом к лицу. Снова пахло багульником, и когда разгневанная девушка отвернулась, Бог Войны не смог удержаться. Даже не думая, что делает, потянулся к шпилькам в её волосах, ярко-красным яшмовым шарикам в бронзовых навершиях. В этот момент в Киноварную пещеру влетел Чже Янь. Он увидел куда тянется Мо Юань, и глаза его стали на миг синими звездами. - А ну-ка. Убери. Свои. Руки. От. Неё. Воздух вокруг феникса затрепетал, заструился, мгновенно раскалившись в невидимом пламени его гнева. Никогда прежде Мо Юань не видел друга в такой ярости. И не захотел узнавать, что же случится дальше, зажмурился. Стыд и позор сбегать так от ответственности! Но когда Мо Юань открыл глаза в следующий раз, он находился в пещере Яньхуа. Это было очень символично и в чем-то закономерно. Чже Вэнь Всю дорогу он пялился ей на затылок. Был бы фениксом – прожег бы дыру, наверное. Но, по крайней мере, теперь Вэнь с уверенностью могла сказать, что он не забыл. То, что не смогла голая девица, сделали две простенькие шпильки. Наверное, будь ее прошлое другим, она бы даже оскорбилась, а так… Это брат, после нравоучительной – и мучительной – нотации о морали, нравственности и основах гигиены вытащил ларец с вещами, сохранившимися, как она поняла, из разных периодов его жизни. Платья, шарфики, пара совершенно новых туфелек, которые она и в прежней жизни не любила носить, другая мелочь, не всегда девичья. Ее собственных старых вещей в ларце не было. Никаких, кроме этих шпилек, будто заснувших под слоями ткани на самом дне. Мужчины не помнят женских побрякушек, подумала Вэнь, доставая шпильки. Чже Янь вот их точно не узнал, не обратил внимания, хотя та она, его сестра, не расставалась с ними с момента подарка, вынимая лишь на время сна чтобы положить рядом с подушкой. В то утро она, помнится, не успела сделать прическу. В то утро… Но если Чже Янь не помнит, это вовсе не значило, что не вспомнит подаривший их. Грубые бронзовые палочки с двумя яшмовыми шариками, красными, как киноварь или кровь, неброские, незаметные. Как она тогда. Вспомнит или нет, гадала Вэнь, тщательно собираясь на прогулку, расчесывая и скалывая волосы. Вспомнит? Вспомнил. Это было даже приятно – видеть, как пошла уродливыми трещинами безупречная физиономия. Шпильки были как дротики из игры в вазу, бесполезные с виду, но каждое попадание откалывает глазурь, обнажая нутро, когда всему миру становится очевидно, что фарфор всего лишь глина, что он ничем не отличается от кривобокой щербатой плошки, доставшейся ей вместе с хижиной на склоне горы в Мире Смертных. Дорогу до Киноварной пещеры она выучила наизусть, да благословит Владыка дыру в крыше хижины. Всю ночь летала, прикидывая, как бы сделать так, чтобы результат прогулки был случайностью, чтобы он не догадался, куда и зачем она его ведет. Хотя Вэнь не сомневалась, что он сюда ни разу не ходил после ее смерти. Но отказать себе в удовольствии не могла. Для исполнения плана ей требовался не просто Бог Войны, но дошедший до края, потому феникс из кожи вон лезла, чтобы его к этому краю подвести. И потому шла впереди, чтобы ни в коем случае шпильки из поля зрения не пропадали, и щебетала, щебетала, несла чушь, изображая дурочку. Покусывала, выискивая то самое больное место, в которое следует уцепиться зубами и челюстей не разжимать. - Ты вот скажи - ходишь ко мне почему? Нравлюсь? Она заступила ему дорогу, намереваясь не пропустить дальше, впилась взглядом в лицо, в каждую трещинку поперек невозмутимости. Смотреть было больно, смотреть было страшно. Он почти не изменился – и при этом изменился слишком сильно. - Нравишься, - согласился, слишком быстро и легко, чтобы это было правдой. - Иначе, и вправду, зачем бы я встречался с тобой каждый день? Она уклонилась от удара в лоб, поднырнула и зашла сбоку. - А ты защитишь меня, если придет убийца фениксов? Удивительное чувство: поддеть пальцами ребра, просунуть руку в нутро и сжать живое, бьющееся сердце, так, чтобы впиться ногтями, чтобы кровь брызнула из артерий и вен. Сладкое, как мед в сотах, как пыльца на цветах и поцелуй возлюбленного. И мерзкое, будто его же предательство. - Конечно, Вэнь-Вэнь. На оставшемся за рекой из смерти берегу он звал ее по-другому. Вэнь-эр. Все ее так звали. И потому она не поверила ни единому его слову. Отступила назад, вновь прикидываясь новорожденной идиоткой. И не отказала себе в извращенном удовольствии пройтись по лезвию. - А где твой меч? Меч появился быстрее, чем она моргнула. Знакомый, многократно виденный меч, когда-то висевший у пояса Хуан-ди. Старший братик того самого Лука, чьи стрелы пронзали сердца фениксов Фэн и Хуан. И ее сердце тоже. - Ого, какой здоровый! Безупречное нерукотворное лезвие отразило длинные глаза, узкое лицо, такое чужое и незнакомое. Она жадно вглядывалась в полированный металл, выискивая хоть что-то, что осталось от Чже Вэнь, отвечала машинально, не слушая и не понимая. Меч сверкнул, поймав солнечный луч, на краткий миг отражение в нем исказилось, страшные раны распороли тонкие очертания, лохмотьями повисла кожа и… - Насмотрелась? Остановившееся от смертного ужаса сердце забилось ровно в тот момент, когда воспоминание исчезло вместе с мечом. - Тебе жалко, что ли? – еле выдавила она, доигрывая роль, развернулась и поспешила вперед, в полном молчании, стараясь поскорее дойти до места. А за спиной, ровно и мерно, шагало ее прошлое. Когда все началось, никто не заметил. Фениксы – племя беззаботное, огненное, подчиненное чувствам, не разуму. Мир был молод и прост, мир строился и создавался, они наслаждались новой жизнью, в которой было очень мало правил, и очень много нового. Фениксы горели огнем и следовали раздувавшему его ветру. И потому, когда пропала Ифэй, за ней Шань-Шань и зануда Чжу, решили, что они просто где-то. Неважно где. Даже Владыка Цзунь-ди, который был мудрее их всех вместе взятых, ничего не заподозрил. Но пропажи участились, а через какое-то время Ифэй нашлась, вернее, то, что от нее осталось. Только было уже поздно. От стрел Персикового Лука не укрыться и не спрятаться, из него можно убить любого, кто способен умереть, наверное, даже Владыку… Вэнь сжала зубы и тряхнула головой, отгоняя кощунственную мысль, отшвыривая прочь непрошенные воспоминания, вцепившиеся ей в горло. Цзунь-ди был с фениксами всегда, с первого до последнего мига и, если верить редким фразам Чже Яня, и после тоже. Владыка не оставил ее брата в одиночестве, он был истинным и настоящим, в отличие от этих – учителя и ученика. Конечная точка их сегодняшней прогулки была жирной и красной, как киноварь. - Ну вот и всё, - каркнула она, бросила через плечо. - Мы пришли туда, где я появилась! И резко обернулась, ловя выражение его лица. Совсем не то, что ожидалось. - Ты чего это? Плачешь? Вокруг пещеры растут только белые сосны, тени нет, потому в ослепительных солнечных лучах было непонятно, что там у него на щеках. - Пепел в глаз попал. Удержать приличное выражение лица удалось тяжким трудом, потому она нырнула в прохладное чрево, породившее ее дважды, обошла кругом алтарный камень, погладила его закопчённый бок, словно не доверяя самой себе. Казалось, пол еще хранит тепло очага, из которого вышли все они, павшие от стрел и чужой жажды крови. И предательства, как же в такой страшной сказке без предательства. На самом деле предателем был не только он. Хотя тогда, когда все выяснилось, и причина, и следствие, когда назвали имя и она кричала ему в лицо, а он не верил, потому что как же, учитель, который хоть на день, но отец навсегда – тогда ей казалось иначе. Они разругались вдрызг, прежде неразлучные как утки-мандаринки, она вытолкала его из их с братом дома, выдрала из волос проклятые шпильки, швырнула на пол, скорчилась рядом, крича и рыдая, так долго и страшно, что уснула, как убитая. А проснулась уже совсем в другом месте, в лесу у горы Чжичжу, что является третьим из священных мест для каждого феникса. Посреди поляны, заросшей пижмой и цмином. Дальше память ей отказывала. Нет, она по секундам могла рассказать, что случилось позже, могла вспомнить какая из ран была первой, какая последней, помнила его запах и тяжесть тела, пыхтение, укусы, боль, боль, снова боль… Но не страх. Не ужас. Не слова, которые говорила. - Странно, как странно... Почему только я? Почему я и Чже Янь? Больше ведь никого, а мы - есть, мы тут. Ее память сворачивалась в воронку из ледяной воды, черной и страшной, и на дне воронки щелкали стальные челюсти, перемалывая разум и душу. И больше всего на свете Чже Вэнь хотела, чтобы еще кто-то, кто виновен больше, чем она, тоже испытал это все. - Объясни мне, почему только Чже Янь? - Не понимаю, - он или прикидывался, или действительно не понимал, неважно. Она подошла ближе, ощущая исходящий от него тончайший, ни на что не похожий аромат османтуса. Аромат невзрачных мелких цветочков, которые передают его и чаю, и вину. Так пах Чже Янь, когда она нашла его в пещере. - Почему, если всех убил Бог Войны, то Чже Янь остался жив? Всех так всех, нет? - Ты уверена, что это сделал именно он? Игра в вазу. Короткие дротики отскакивают от расписных боков, а глазурь все равно трескается. И османтусовый запах плывет волнами по навсегда остывшему нутру Киноварной пещеры, напоминая о том, что она сделала, тогда - и сейчас, сегодня ночью, хотя у стен Небесного Дворца никакой ночи нет. Она больше никогда не сможет выносить запах цветущих рощ османтуса. - Чже Янь сказал. - Прямо вот так и сказал слово в слово? Нет, конечно, ничего он не говорил. Сказал его вид, его глаза. Брошенная им бутылка из-под вина, веревочная оплетка, пропитавшаяся тем же запахом, который Вэнь ощутила в день их первой – после ее смерти – встречи. Этот запах ни с чем не спутать. - Нет, но по смыслу... Ладно, пусть не собственноручно, пусть кто-то за него, но и что это меняет? - А не смущает, что они — бог Войны и Чже Янь — вообще-то дружат долгие века? Не веришь, спроси у феникса. Ногти впились в ладони, и мимолетная слабость унеслась прочь, подхваченная ветром. Она очень долго блевала в полях после того, что ей довелось увидеть. Освежеванное его учителем тело напомнило. Но не напугало. Бутылка из-под вина легла как нужно, в след от мужского сапога на траве, показывая всякому, кто умеет видеть, на кого нужно смотреть. - Ты отвечаешь вопросом на вопрос, Мо Юань! А хочется, чтобы ответ был ответом. И кровавых слез по сбитой глазури фарфорового болвана, крови проклятой куклы, вырванного сердца, если оно у нее есть. Хотя, о чем это она, конечно есть. Вэнь-эр отчетливо ощущала его биение, стук бесполезного куска мяса в груди чудовища, когда оно насиловало ее третий раз подряд. - Ты задаешь их не тому, кому следует. Дыхание прервалось от удара, предательского. Не уклониться. Бог Войны же! Знает, куда бить. В того, кому следует задать вопрос. Крик брата стоял в ее ушах до сих пор. Крик, требование не трогать, не прикасаться к сестре. - Убери от нее свои руки! Убей меня, меня выбери! Не трогай сестру! - А ну-ка. Убери. Свои. Руки. От. Неё. Голос из воспоминания слился с этим, чеканным, она стремительно обернулась, чтобы увидеть, как вокруг последнего из фениксов вскипает воздух, выжигая утрамбованную землю до камня. Увидеть его глаза и выражение лица, своего брата, который был с ней всегда, понять, что вот опять, как тогда, он боится за нее. И не только за нее. Прошлое, наконец, догнало и набросилось, Чже Вэнь задохнулась и кинулась наружу, в синее небо, прочь от своей вины, от застоявшегося привкуса обезумевшей надежды, которая тогда, в прошлом, разрывала на части страшнее Охотника. Потому что невозможно жить, зная, как всем сердцем хотела, чтобы тот, кто пришел ее убивать, послушался и первым выбрал Чже Яня. Бай Цянь Сколь бы не превозносили Восемь Земель и Четыре Моря историю их с Е Хуа Великой Любви, но Бай Цянь никогда не забывала, что после возвращения мужа из небытия, не взирая на любовь, у них всё было непросто. Потому что невзгоды не заканчиваются стоит лишь переступить порог, а у беды дорогое платье с очень длинным шлейфом, который тянется и тянется за хозяйкой, потому всегда есть риск случайно на него наступить. И тогда беда вернется, и отомстит за изгнание. Е Хуа перестал быть Наследным Принцем, но остался частью Небесного Племени, сыном своего отца и внуком своего деда. Повелитель Небес слишком легко отпустил надёжу и опору, чтобы Бай Цянь не поняла, на что рассчитывает старый хитрец. Прогулками по Персиковому лесу долго сыт не будешь, супружескими ласками, кстати, тоже. Это дерево растили с определенной целью, долго и кропотливо, и теперь, когда все подпорки убраны, ветки обязательно сломаются под собственным весом. Иными словами, очень скоро Е Хуа маялся бездельем, плавно переходя к самобичеванию, попутно расковыривая душевные раны. И тогда лиса вспомнила про свое обещание украсть Черного Дракона только для себя, запереть его в Лисьем Домике и... Нет, не то, что вы все подумали! - Кого ты считаешь своим подлинным Учителем, муж мой? - спросила она, устроившись на подушках поудобнее. - Дицзуня, разумеется, - ответил закутанный в одеяло по самый нос Черный Дракон. - Почему? - Потому же, почему ты чтишь Бога Войны. За то, кем ты стала его стараниями. Я, кстати, тоже чту его именно за это. Такие слова из уст Е Хуа дорого стоили. - О, это очень достойно, видеть отражение собственного брата в жене. И его же уважать. Но во мне, мой милый, есть еще масса достоинств, - проворчала лиса. - Некоторые ты видел. - Да, я почти все видел. - Пошляк! - фыркнула Бай Цянь и снова стала серьезной. – По всему выходит, что во мне есть отпечаток Мо Юаня, а в тебе - Дицзуня. Что же из этого следует? Вопрос не требовал ответа. - Знаешь, я, в самые сложные моменты жизни, всегда себя спрашиваю: а как бы поступил на моем месте Мо Юань. - Хочешь, чтобы я спросил себя о том же? - Очень хочу, - призналась она. - Твой Наставник когда-то очутился в схожей ситуации. Отказался от власти, отдал трон. Кто-то, кто в сто крат могущественнее тебя, кто-то, кто владел отнюдь не регалиями Наследного Принца, а Небом и Землей. Если такой, как он, нашел выход тогда, то и ты можешь сделать это сейчас. Как его истинный ученик. Бай Цянь не ошиблась, её умный муж нашел свою стезю: помогать тем, кто молит о помощи. И следовательно, к тайной и явной радости Цянь-Цянь, надеждам его деда не суждено сбыться. А еще Е Хуа построил их общий дом, в подходящий сезон высадил пару ли персиковых деревьев, и воспитывал их сына — добрым и человечным, как их обоих учили Дицзунь и Мо Юань. Потому, когда бронзовое зеркало ожило и заговорило напряженным голосом супруга, Бай Цянь, вместо долгих метаний по Восьми Землям и Четырем Морям, применила проверенный метод. Спросила себя, куда бы она сама, Сы Инь, а не Цянь-Цянь, рванула, если бы вся её жизнь вдруг пошла вразнос. Отринула Куньлунь, ведь там ученики, которых нельзя ни обманывать, ни подвергать риску. В пустующие палаты в Небесном Дворце – желания нет, хотя там Мо Юаня стали бы искать в последнюю очередь. И в Персиковый лес нельзя, ибо, как видно из рисунка А Ли, это место, где шифу несказанно страдал и мучился. «Я бы отправилась к Ди Фэну — второму принцу Западного Моря, - подумала Цянь-Цянь, по старой привычке постукивая краешком веера Нефритовой Чистоты по переносице. - И никто бы меня оттуда не вытащил. Наставник же...» В пещере Яньхуа, в месте, где за его жизнь боролся хоть кто-то, когда все прочие хотели только похоронить опустевшее тело Бога Войны и память о нем. Это же так очевидно.