Лили Эванс
— Лилс, твой любимый пирог с патокой, — Алиса посмотрела на нее своими большими глазами и потянулась за тарелкой с пирогом. — Будешь?
Лили взглянула на свой любимый десерт. Пирог с патокой, блюдо, которое домовики довольно редко готовили, за последнюю неделю появлялся на их столе каждый день. Лили была уверена, что без вмешательства Джеймса тут не обошлось.
Она бросила быстрый взгляд в сторону Мародеров, сразу встретившись взглядом с Джеймсом. Ее словно током прошибло, встретив любимые карие глаза. Она сразу опустила глаза и отвернулась.
Лили с трудом переживала их расставание. Прошло уже почти две недели, но она все никак не могла привыкнуть к отсутствию Джеймса в ее жизни. За те три месяца, что они встречались, он стал неотъемлемой ее частью. Она уже не могла и дня представить, без его ласкового, влюбленного взгляда, без его широкой улыбки, без его нескончаемых шуток, без его нежных и крепких объятий. И сейчас, лишившись всего этого в один момент, Лили чувствовала себя глубоко несчастной. Чтобы хоть как-то отвлечься, она нагружала себя работой. Брала дополнительные часы у мадам Помфри, соглашалась заменить других старост на дежурствах, помогала профессору Слизнорту на кружках по зельеварению для младшекурсников, с особым рвением принималась за домашнюю работу, делая ее в двойном объеме.
Все это неплохо помогало, но лишь на время. Стоило остаться одной и в тишине, все мысли тут же возвращались к Джеймсу и его предательству. Как только наступала ночь, на нее каждый раз с новой силой обрушивалась пронзительная боль, что причинил ей Джеймс своим поступком. Она постоянно прокручивала в голове картинки с ним и той девушкой, не понимая, как он мог так поступить. Она не могла с этим смириться, не могла простить его и не могла понять. Лили искала ему оправдание и не находила, не в силах смириться с его изменой.
Иногда она думала, что, возможно, сама виновата в этом. Возможно, ей не следовало кричать на Джеймса, когда он устроил сцену ревности в Большом зале. Возможно, ей следовало все спокойно ему объяснить. Возможно, ей не следовало его изводить столько времени, лишая близости, возможно, ей следовало переступить через себя и свой страх. Возможно, ей надо было более активно проявлять свою любовь к нему. Тысяча «возможно» и никакой уверенности. По итогу, она все равно оставалась при мнении, что он не имел никакого права так поступать. Не имел никакого права разбивать ей сердце, когда она ему так верила.
Лили понимала, что она не сможет его простить, но бездействие Джеймса в первую неделю после их расставания повергало ее в замешательство. Она думала, он хотя бы сделает попытку загладить свою вину. Лили видела, что он тоже очень страдает. И порой она не знала, от чего сильнее болит сердце, от его предательства или от его несчастного вида.
Во время матча, что Лили провела в Больничном Крыле, она ни на миг не находила покоя. И хоть головой она была рядом с мадам Помфри, помогая лечить детей, душой она находилась на стадионе. Рядом с Джеймсом.
Лили никогда не была поклонником квиддича, но матчи, в которых участвовал Джеймс, всегда посещала. Не столько из интереса, сколько из-за страха за него. Учитывая его любовь к трюкам, к опасности и к всеобщему вниманию, она боялась, что однажды все это плохо закончится.
Лили с замиранием сердца слушала голос Алисы, который слабо доносился со стадиона до Больничного Крыла. Ей еще никогда так не хотелось, чтобы Джеймс поскорее поймал снитч и игра закончилась.
У нее сердце перестало биться, когда она услышала, что в Джеймса попали бладжером, а снитч поймала ловец Когтеврана. Лили с ужасом представляла, какую травму мог получить Джеймс, что даже умудрился упустить снитч. Она боялась, что он доживает последние минуты. Лили все бросила и побежала на стадион, ничего не объяснив мадам Помфри. Но на стадионе Джеймса не оказалось, а от проходящих мимо студентов услышала, что он улетел с поля сразу после игры. Лили поспешила вернуться в Больничное Крыло, по дороге ругая себя за глупость. Ведь она знала, что на школьной игре не может случиться ничего страшного. Что Джеймс, как бы ни любил выпендриваться, профессионал и не способен погибнуть под бладжером.
Она увидела его, когда он вернулся в гостиную после игры, живой и вполне довольный. Видела, как он веселится в окружении команды и друзей. Лили, не в силах на это смотреть, сразу ушла в свою комнату.
Всю неделю, что Джеймс бездействовал, она старательно отгоняла от себя мысль, что он ее разлюбил. И сейчас, глядя на его улыбку, на то, с каким воодушевлением он говорит об игре, Лили вдруг осознала, что все кончено. Навсегда.
От этой мысли сердце сжималось, и глаза наполнялись слезами. Лили было плохо и горько от того, что Джеймс даже не пытается извиниться, от того, что она его по-прежнему любит, от того, что его предательство разбивает ей сердце раз за разом, стоит его увидеть. От того, что она запуталась и не знает, что делать.
Она провела очередную бессонную ночь, уснув лишь под утро. А все воскресенье помогала старостам Слизерина избавляться от потопа в подземельях. Прорвались водопроводные трубы, частично затопив нижний уровень. Во всех остальных подземельях вода стояла по щиколотку, в том числе и в гостиной Слизерина. Лили знала чьих рук это дело и от того злилась на Джеймса вдвойне сильнее. Ведь он знал, что ей придется убирать последствия их ночных развлечений, и все равно устроил потоп. Но даже это расстраивало ее не так сильно, как то, что он вернулся к своей прежней жизни, проводя время в шумных компаниях, устраивая ночные вылазки и неприятности для слизеринцев, полностью забыв про нее.
Лили так вымоталась за неделю, измучавшись переживаниями и бессонницами, что уснула, едва голова коснулась подушки. Она твердо решила, раз Джеймс даже не пытается извиниться, раз он решил жить, как и раньше, то и она будет. По крайней мере, постарается.
Но когда Лили разлепила утром глаза, первым делом увидела на тумбочке букет пионов бордового оттенка. Лили резко откинула одеяло и села, взяв в руки букет. Сердце мгновенно сбилось с ритма. Записки к букету никакой не было, но Лили знала, что это от Джеймса. Точно такие же цветы он ей принес, когда они были летом в доме Поттеров. Лили физически ощущала, как в груди вновь зарождается надежда.
Она терялась в догадках, как он смог достать эти цветы в такое время года. И как он смог пронести их ей в спальню.
Весь день Джеймс делал вид, что он не причем. Он не подходил к ней с разговорами и даже старался не смотреть в ее сторону.
Лили не знала, как реагировать на все это. Ее сердце каждый раз замирало, стоило ему появиться в поле видимости. Ее душа каждый раз рвалась к нему на встречу, желая только одного — вновь обнять его и уткнуться носом в шею. Но головой она понимала, предательство прощать никогда нельзя. Ее принципы, ее убеждения всегда говорили ей, что никто не заслуживает второго шанса.
На следующее утро Лили нашла на тумбочке рисунок. Он был выполнен схематически, но на нем легко угадывалась круглая поляна, с пробегающей рядом рекой, старый дуб, шалаш на нем и сидящие внутри две маленькие фигурки.
У нее ком в горле встал, вспоминая летнюю августовскую ночь, когда Джеймс ее впервые поцеловал, сидя на том самом шалаше.
Весь день Лили себе места не находила, терзаясь мучениями. Джеймс по-прежнему делал вид, что ни к чему непричастен.
Утро следующего дня Лили уже ждала с легким нетерпением. И когда она проснулась, а на тумбочке ничего не оказалось, испытала глубокое разочарование. Но первым уроком у нее было окно, и, вернувшись в спальню после завтрака в компании Алисы, обнаружила на тумбочке красивую, хрустальную вазочку, в которой был любимый ею яблочный сорбет. Мороженое в Хогвартсе подавали только по праздникам, и то не всегда, поэтому Лили даже не сдержала восхищенного возгласа. Именно это мороженое они с Джеймсом ели в Косом переулке в последние дни летних каникул.
Алиса, в тот момент сурово настроенная против Джеймса, заметила, что, возможно, он заслуживает прощения. Сердце Лили было с ней отчаянно согласно. Но разум говорил ей, что измену ничем не загладить, ни цветами, ни рисунками, ни мороженым.
Лили понимала, что такими сомнениями лишь душу свою на части рвет, и ей надо окончательно определиться. Она всегда руководствовалась разумом, всегда все решения принимала предварительно все взвесив и предусмотрев, но сейчас понимала, что она никогда не сможет пойти против своего сердца, что так рвется к Джеймсу.
Алиса предположила, что прошло еще слишком мало времени. Сказала, что ей не стоит прямо сейчас принимать окончательных решений, отпустить ли Джеймса навсегда, или же простить его, а дать себе еще немного времени. Алиса заметила, что настоящая любовь сильнее предательства, но на все необходимо время. Лили была с ней совершенно не согласна, считая, что предательство способно погубить даже самую чистую любовь, что обесцененное доверие уже никогда не вернуть, но ничего не сказала.
Проснувшись на следующее утро, Лили первым делом проверила поверхность тумбочки, но ничего нового там не нашла. Весь день она провела в ожидании очередного сюрприза от Джеймса, и несколько раз за день даже ходила в спальню, проверить, не появилось ли там что-нибудь. Время близилось к отбою, и Лили уже подумала, что у него закончилась фантазия, как к ней подошла одна из первокурсниц и передала небольшой, плоский сверток.
Лили ушла к себе в комнату, чтобы без лишних свидетелей посмотреть, что в очередной раз придумал Джеймс. Торопливо развернув пергамент, у Лили перехватило дыхание.
Внутри лежал сборник сонетов Шекспира. Сборник сонетов, принадлежащий Лили. Она его потеряла на пятом курсе, случайно забыв на голгофе, и думала, что никогда уже его не увидит.
В тонкой книжечке была закладка, страницу на которой она сразу открыла. Там был двадцать третий сонет. Лили чувствовала, как глаза в очередной раз наполняются слезами, читая строки.
…Так я молчу, не зная, что сказать,
Не оттого, что сердце охладело.
Нет, на мои уста кладет печать
Моя любовь, которой нет предела.
Так пусть же книга говорит с тобой.
Пускай она, безмолвный мой ходатай,
Идет к тебе с признаньем и мольбой,
И справедливой требует расплаты….
Она зажала рот ладошкой, боясь, что вырвется всхлип. Сердце кровью обливалось. Лили была поражена до глубины души, понимая, что все это время сборник ее любимых стихов хранился у Джеймса.
Лили закрыла книгу, поднялась и направилась на выход, с намерением увидеть Джеймса и поговорить. Но только она дошла до двери, протянула руку, чтобы ее открыть, в голове вновь всплыл образ Джеймса и той пуффендуйки. Образ, от которого Лили страдала круглые сутки.
Голос разума говорил ей, что изобретательности Джеймса нет предела, что он знает все ее слабости, все ее привычки и все, что она любит. Что он лишь надавливает на нужные рычаги, и уж первой бежать к нему точно не стоит. И уж точно не стоит прощать измену.
Лили опустила руку, что держалась за дверную ручку, и прошла обратно до кровати, садясь на нее и не сдерживая горячих слез.
Проснувшись сегодня, Лили обнаружила на тумбочке еще один рисунок. Он был уже прорисован более детально, с соблюдением пропорций и даже с добавлением цветов. Лили ощущала, как по телу тепло разливается, глядя на нарисованного оленя и лань.
Родственные души…
Лили вдруг поняла, почему ее душа так стремится к Джеймсу, в то время как разум ее постоянно тормозит. Вероятно, родство душ и, правда, существовало.
— Лили, ты здесь? — Алиса помахала рукой перед ее лицом. — Пирог с патокой будешь, спрашиваю?
Лили вновь посмотрела на пирог. Алиса нахмурилась, глядя на подругу.
— Давай, бери, ты всю неделю от него отказываешься, — Алиса улыбнулась и добавила: — Даже если ты потолстеешь, Поттер тебя все равно не разлюбит.
Лили вымученно улыбнулась в ответ и взяла небольшой кусок.
С трудом отсидев все занятия, Лили торопилась в Больничное Крыло, ей предстояло следующие два часа разбирать старые истории болезни и сортировать карточки студентов. После чего еще ждал кружок Слизнорта по зельеварению для младшекурсников. Лили уже успела пожалеть, что так нагрузила себя, чувствуя, что последние силы на исходе, но деваться было некуда. К тому же, нельзя было отрицать, это отвлекало ее от мучительных терзаний по поводу Джеймса.
— Лили!
На нее словно ступор нашел, услышав знакомый до боли голос. Голос, который всегда по-особенному произносил ее имя.
Она остановилась и медленно повернулась, встречаясь взглядом с Джеймсом. Он впервые с ней заговорил с момента их расставания. И она не могла отрицать, что соскучилась по его голосу. Как соскучилась и по нему самому.
— Джеймс, — произнесла она, все еще глядя ему в глаза, в которых читалась такая непривычная для него неуверенность.
— Лили, — он остановился в паре шагов от нее и уже взметнул руку к своим волосам, но в последний момент спохватился и постарался пригладить растрепавшиеся пряди. — Лили, ты… получала мои подарки?
— Получала, — она кивнула, думая, что один из «подарков» и вовсе ей всегда принадлежал, просто Джеймс его присвоил на время.
— И… как тебе? — спросил он, дернув уголками губ, в попытке улыбнуться.
По правде если ответить, Лили бы сказала, что у нее сердце на части разрывалось от его подарков. Она бы сказала, что испытывает страшные муки, поскольку она хочет быть с ним, но и не может поступиться своими принципами. Сказала бы, что никогда не сможет его простить, не столько за то, что он прикасался к другой, сколько за то, что заставил ее страдать и делать выбор между ним и своими убеждениями, которыми она живет. Но вместо этого, она спросила:
— Что ты хочешь, Джеймс?
Джеймс выглядел потерянным и несчастным. Даже его кудри на волосах печально поникли. Он стоял, опустив плечи и не сводя взгляда с Лили.
— Ты все еще злишься на меня?
— Злюсь? — усмехнулась Лили. — Нет, Джеймс, я не злюсь, я разочарована.
Ей так хотелось сделать те пару шагов, что их разделяли, и упасть в его объятия. Так хотелось все забыть и никогда об этом не вспомнить. Но рана на душе, что оставил он ей, была еще слишком свежа и постоянно кровоточила. Прошло и правда очень мало времени. И у нее перед глазами все еще стоял Джеймс с той самой пуффендуйкой.
Как бы она не хотела его простить и снова быть с ним вместе, она знала, что как раньше уже ничего не будет. Не будет былого доверия, и ее все время будут мучить сомнения.
— Лили, неужели ты никогда не сможешь меня простить? — спросил он, делая шаг навстречу и притрагиваясь к ее руке. — Пожалуйста, дай мне шанс все исправить.
Она тут же отступила назад, одергивая руку.
— Скажи, Джеймс, — Лили резко вскинула голову на него, прямо глядя ему в глаза, — ты бы смог меня простить, если бы я… если бы я с другим?..
Он стоял, опустив голову, и ничего не отвечал, но Лили и так знала его ответ. Джеймс бы никогда не простил предательства. Ни от кого. И от нее в том числе.
— Ты бы так никогда не поступила, — вполголоса сказал Джеймс.
— Вот именно, Джеймс. Никогда.
Лили боялась расплакаться перед ним, но на удивление, слез не было. Осталась только непомерная грусть и разочарование.
— И что теперь будет? — тихо спросил он.
— Ничего, Джеймс, — ответила она. — Ничего не будет.
Она развернулась и пошла, быстро от него отдаляясь. Лили требовалось немало усилий, чтобы не повернуться. Но если она встретиться с ним взглядом, встретиться с его печальными глазами, полными тоски, она не выдержит.
У нее сердце разрывалось от боли. Она непомерно устала от страданий, от душевных мучений, от того, что душа на две части разрывается. Лили как никогда хотелось покоя и умиротворения. Чтобы хотя бы на время из головы исчез образ Джеймса с другой, чтобы не думать о том, что предавший раз, предаст еще раз, чтобы не думать о том, что нигде в этом мире нет места лучше, чем в нежных объятиях Джеймса.
***
Лили шла от Слизнорта, когда ее окликнул Северус.
— Привет, Сев, — она слабо улыбнулась, дождалась, когда он ее догонит, и они вместе пошли в сторону своей гостиной. — Откуда идешь?
Час уже был поздний, и Лили не ожидала встретить Северуса на нижних уровнях подземелий.
— Дела были, — туманно ответил он. — А ты со своего кружка по зельям для малолеток?
Она кивнула и даже не стала его поправлять, что кружок для младшекурсников, а не для малолеток. У нее все еще на душе камень лежал, после разговора с Джеймсом, и думать о чем-то кроме этого не было никаких моральных сил.
— Лили, можно задать тебе один вопрос? — спросил Северус, после того, как они в полном молчании поднялись до первого этажа.
Лили всем нутром чувствовала, что это за вопрос, и она так не хотела на него отвечать. Не хотела вновь бередить эту рану, которая и так не давала ей покоя.
— Долго ты еще собираешься Джеймса мучить? — спросил Северус, не дождавшись ее ответа.
Она опешила от такого вопроса и резко затормозила, словно налетев на невидимую стену. Вопроса она ждала не такого.
— Мучить Джеймса? — переспросила она, звенящим от обиды голосом. —
Мучить Джеймса?
— Да, Лили, мучить Джеймса, — спокойно повторил Северус, тоже останавливаясь.
— Он меня предал! — выпалила Лили, с гневом в глазах глядя на Северуса и не понимая, как он вообще может заступаться за Джеймса. — Он предал всю нашу любовь! Предал мое доверие…
— Он не предавал ни тебя, Лили, ни вашу любовь, — Северус говорил с непоколебимой уверенностью в голосе, и у Лили даже закрались сомнения, что он вообще в курсе о сложившейся ситуации.
— Как ты можешь так говорить? — Лили во все глаза смотрела на своего друга. — Как можешь заступаться за него, когда он… причинил столько боли мне?
— Поверь, он страдает не меньше твоего, — сказал Северус и, подумав, добавил: — Если не больше.
— Больше? — Лили зло усмехнулась. — Вот как?
Северус на мгновение опустил глаза и тяжело вздохнул.
— Давай взглянем правде в глаза, Лили, — серьезно сказал он. — Джеймс добивался твоего расположения с третьего курса. Ты ему всегда отказывала, оскорбляла и нередко и унижала. Причем, совершенно без всякого повода. Только лишь за то, что он обратил на тебя внимание. Так что этот его крошечный проступок просто теряется на всем том фоне, сколько страданий принесла ему ты за все это время. Если ты думаешь, что он так легко переносил все твои отказы, ты ошибаешься. Могу лишь предположить, что он чувствовал, когда ты его постоянно посылала и называла «безмозглым кретином» на виду всей школы.
С каждым его словом Лили хмурилась все сильнее, не веря, что он припоминает ей старые ошибки.
— Мы тогда с Джеймсом не встречались, — холодно отозвалась она. — И если уж смотреть правде в глаза, порой он и правда был безмозглым кретином.
— Нет, не был, — перебил ее Северус. — Соглашусь, что иногда он вел себя по-идиотски, но все это было, чтобы привлечь твое королевское внимание.
Лили раскрыла рот от возмущения. Северус никогда не разговаривал с ней в таком тоне. И слышать подобные обвинения от него было вдвойне обидно.
— Не отрицай, что Джеймс уже давно, очень давно тебе нравится, — продолжал Северус. — Только ты, непонятно по каким причинам, ему отказывала.
Лили это не отрицала, хоть и не могла сказать точный момент, когда Джеймс перестал бесить ее, как надоедливый одноклассник, и начал бесить, как человек, к которому она испытывает непреодолимую тягу.
— По моему скромному мнению, Лили, — с жесткой иронией в голосе произнес Северус, — Джеймс всегда делал все возможное, чтобы тебя порадовать, чтобы ты была счастлива. Всегда и везде показывал, как он тебя любит. В то время как ты лишь со снисхождением принимала его любовь.
— Это не так, — тихо, но отчетливо произнесла Лили, с гневом глядя на Северуса.
Да, она не привыкла выставлять свои чувства напоказ, как Джеймс. Это он мог заявиться в Большой зал и прокричать, что любит ее. Лили же считала, что эти слова, слова, которые так много для нее значат, предназначены только для Джеймса. Она знала, что любит его ничуть не меньше, чем он ее, а возможно, даже и больше. И от того, слышать такие обвинения было особенно неприятно.
— Может и не так, — пожав плечами, сказал Северус, — но со стороны все именно так и выглядит.
— Я люблю его…
— Тогда почему ты мучаешь его? — вновь перебил Северус. — Почему мучаешь себя?
— Потому что… — Лили запнулась на мгновение, — как… как я смогу ему доверять после такого? Я боюсь… боюсь, что он может вновь совершить подобный поступок, — сказала Лили, с отчаянием глядя на Северуса.
— Это же Джеймс, Лили, — устало ответил он. — Он не способен на предательство… а этот случай — сплошное недоразумение и неблагоприятное стечение обстоятельств. Поверь, Джеймс усвоил урок.
Лили на него молча смотрела. Ей так хотелось поверить в его слова. И в глубине души она всегда знала, что Джеймс и предательство — вещи несовместимые. Но она не представляла, как вновь сможет ему доверять.
— Джеймс сейчас скорее Гигантского кальмара живьем съест, чем в сторону других девиц посмотрит, — добавил Северус.
Лили грустно улыбнулась.
— Пойдем, нам в это время уже в башне положено быть, — сказал Северус и, не дожидаясь ее, направился к мраморной лестнице. Лили поспешила за ним.
Дойдя до портрета Полной Дамы, Лили остановила Северуса.
— Сев, спасибо тебе, — тихо сказала Лили, — просто… за все. Я же знаю, ты подобные разговоры не очень любишь, — добавила она, слегка улыбнувшись.
— «Не очень люблю»? — усмехнулся Северус, — да я их ненавижу. Но нет уже никаких сил смотреть, как вы с ним мучаетесь. Причем, из-за сущей глупости.
Он назвал пароль, и они зашли внутрь. Взгляд Лили тут же упал на кресло возле камина, где обычно сидит Джеймс. Но сейчас оно пустовало.
Лили ложилась спать, когда руки сами потянулись к сборнику сонетов. Она открыла его на закладке, которая была все на той же странице. И вновь перечитала строки, что трогали ее до самых глубин души.
Она посмотрела на букет пионов, что стоял в вазе, и на пару рисунков, лежащих рядом. Она все думала о словах Северуса, о том, что она лишь принимает любовь Джеймса и ничего не дает ему взамен. Лили никогда так не считала, всегда осознавая, что ее сердце, ее любовь полностью принадлежат Джеймсу. И если вдруг Джеймс считал по-другому, то почему он ничего не говорил ей. Почему не делился с ней своими переживаниями. Для Лили было очевидным фактом то, что если человек с кем-то встречается, значит, он его безразмерно любит. Она судила по себе и потому не понимала, как можно было предположить, что она недостаточно любит Джеймса. Особенно, как такое могли подумать его близкие друзья.
Разговор с Северусом лишь усилил ее душевные терзания, окончательно лишая покоя. И пролежав опять всю ночь без сна, она думала, что ей завтра совершенно не хочется идти на собрание старост, где, наверняка, опять загрузят работой.
***
Утром Джеймс ничего не прислал. Впрочем, она не особо и надеялась. После их вчерашнего разговора, он выглядел настолько раздавленным, что Лили вообще сомневалась, что он вновь сделает ей какой-нибудь подарок или подойдет с разговором. С опозданием она подумала, что была слишком резка с ним, и что ей надо было высказать ему все, что таким грузом лежала на ее душе.
Большую часть дня Лили провела делая домашние задания, томительно ожидая собрания старост. Она старательно всех избегала, в том числе и подруг, полностью лишенная моральных сил. В последние дни все разговоры с друзьями постоянно крутились вокруг Джеймса, что лишь сбивало ее с толку, заставляя метаться от желания помириться с ним, к желанию окончательно успокоиться и осознать, что ничего не вернуть.
Закончив написание эссе для Флитвика, Лили пошла на собрание. Сегодня его проводила МакГонагалл. Она, как и всегда, в первую очередь говорила о дисциплине, которая больше всего хромает на Гриффиндоре. Говорила об успеваемости, где первое место делят слизеринцы и когтевранцы. Говорила о происшествии, что случилось неделю назад на Черном озере с младшекурсниками, и что им — старостам — следует внимательнее следить за детьми. И что всем просто сказочно повезло, что никто не погиб. И напоследок долго говорила о том, что уже через пару недель состоится рождественский бал.
Лили, как староста школы, внимательно слушала своего декана, записывая за ней все рекомендации и наставления, по поводу дежурств на балу, приглашенных гостей, их размещения и еще с несколько десятков вопросов.
— На сегодня все, — сказала МакГонагалл и первая вышла из кабинета. За ней сразу же потянулись факультетские старосты, негодуя, что все на рождественском балу отдыхать будут, а им придется за порядком следить. Лили с недовольством подумала, что следить за порядком, в первую очередь, придется школьным старостам, то есть ей и Мальсиберу.
Лили еще оставалась в кабинете, прибрать его после собрания, да и просто потому, что не хотелось возвращаться в гостиную, как услышала за спиной шорох.
— Лили.
Она вздрогнула и обернулась, с облегчением замечая Ремуса.
— Да? — спросила она.
Ремус выглядел очень взволнованным. Он смущенно краснел и не знал, куда деть руки.
— Что-то случилось? — спросила Лили, нахмурившись.
— Да… да, случилось, — сказал Ремус. — Послушай, Лили, я понимаю, что это не мое дело, но…
У Лили вновь потяжелело сердце, от осознания, что разговор пойдет опять по поводу Джеймса и того, что она его
мучает. Она со злостью подумала, что таким друзьям только позавидовать можно — их друг совершил подлое предательство, а они выгораживают и защищают его, делая из него пострадавшего.
— Джеймс вчера был совершенно убит, после вашего разговора, — с нескрываемой грустью, сказал он, — он думает, что уже ничего не вернуть… Думает, ты его никогда не простишь, и что он тебя недостоин. Джеймс очень страдает…
— Думаешь, я не страдаю? — сквозь зубы, прошептала она, чувствуя, как глаза опять наполняются слезами. — Думаешь, мне легко?
— Я так не говорил, Лили, — у Ремуса был такой несчастный вид, словно он страдает вместе с ними. — Но только в твоих силах прекратить ваши страдания.
Лили ничего не отвечала, боясь, что если раскроет рот, то разрыдается.
— Я не говорю, что простить подобный поступок легко, — он мягко прикоснулся к ее руке, заглядывая в глаза. — Джеймсу нет никакого оправдания. И он понимает это лучше всех нас. Но он обычный человек… который всего лишь оступился.
Лили не могла вымолвить и слова, чувствуя, как в горле встал ком. Ремус говорил все те слова, которые она и так прекрасно знала. И которые у нее всегда шли в соседстве с тем, что предатели не заслуживают второго шанса.
— Скажи, Лили, Джеймс хоть раз давал тебе повод усомниться в его любви?
Она помотала головой, опуская глаза.
— Все мы иногда ошибаемся, — печально сказал Ремус. — Но подумай, стоит ли одна его ошибка того, чтобы навсегда лишать себя счастья с ним?
Лили снова подняла взгляд на Ремуса, очертания которого размывались из-за стоящих в глазах слез.
— Ты лучше всех нас знаешь, что он все на свете отдаст за твое счастье, — сказал Ремус и, немного погодя, добавил: — Джеймс себя никогда не простит, это можешь сделать только ты, Лили.
Неожиданно дверь в класс с грохотом распахнулась, заставив их дернуться от испуга. На пороге стоял разъяренный Сириус, глядя исподлобья сверкающими от злобы глазами.
— Эванс!
