***
Юнги нервно качает ногами, свесив их с высокой кушетки, на которую его посадили. Смотрит на посиневшие ногтевые пластины своих пальцев рук и вслушивается в разговор, касающийся непосредственно его, хоть сам он и не участвует. Холодно. Окно по его просьбе закрыли, Хосок дал свою ветровку, но Юнги всё равно устаёт от хронического поминутного чувства мороза. — По сравнению с органами дыхательной системы, анализы крови более-менее в порядке, хотя наблюдается выраженная гипокалиемия. В принципе, недостаток калия восполним, главное поднимать его уровень грамотно. Литр свежего яблочного сока содержит суточную норму, но лучше, конечно, соблюдать определённую диету, — доктора, кажется, зовут Намджун, и он знакомый Хосока. Но Юнги до этого дела нет. Он вымотан после утренней борьбы за право остаться дома и не ходить ни к какому врачу. В желудке раздражающе пусто. Юнги не нравится еда, но и ощущение прилипающего к позвоночнику органа тоже ненавистно. Он сглатывает тяжело; перед глазами всё темнеет, а в верхней губе ощущается мелкое дрожание, похожее на мурашки. Плохие знаки. — Я выпишу вам разжижающие кровь, чтобы впредь больше не было судорог, — Юнги исподлобья наблюдает за мужчиной, который тянется к бумажке и чиркает на ней аккуратным почерком названия каких-то лекарств. — Юнги, всё в порядке? — Хосок кладёт руку на его бедро, обращая на себя внимание Мина, старается заглянуть ему в глаза. Тот сдержанно кивает и снова принимается болтать ногами. Хосок, очевидно, не верит, но больше ничего не говорит, снова принимаясь слушать доктора: — Если тебе плохо, ты выпей воды, — Намджун кивает на стакан, но получает в ответ отказ и пожимает плечами, глядя с сочувствием. — Результаты томографии придут через три дня, сможете зайти за ними в течении пары недель, и я тогда же сделаю заключение. А пока можно ещё один вопрос, Мин Юнги? Мин через силу поднимает голову и смотрит прямо на доктора. Губы у него дрожат, но он поджимает их, когда слышит вопросительное: — Нынешние лекарства больше не действуют на тебя? Юнги слабо качает головой, снова выглядывая пляшущие тёмные круги и чувствуя резкую боль в висках. — Тогда я могу выписать новые, но у меня одно условие. Хосок рядом внимательно слушает, в то время как Юнги уже почти что теряет связь с реальностью. Всё ещё холодно. — Ты должен будешь их пить и не пропускать ни одного приёма. Ты живёшь с ним, Хосок? — Нет, — в ответ тот обречённо вздыхает и кидает хмурый взгляд в окно на мутное серое небо, которое от горизонта до горизонта затянулось одеялом туч. Скоро гроза. Надо успеть выйти до начала дождя. В его глазах мелькает какая-то вселенская тоска, и Намджуну хочется просто по-человечески ему посочувствовать и пожать крепко руку. Кажется, Хосоку приходится едва ли не точно также трудно, как и Юнги. — Я предлагал съехаться на время лечения, но Юнги решил, что будет лучше не делать этого. Намджун переводит взгляд на своего пациента, который опасно покачивается всем корпусом на кушетке, и дёргается из-за стола, чтобы подойти к нему. Хосок опережает: крепко обхватывает плечи друга и прижимает боком к себе. Трогает лоб, пока Намджун ищет какое-то лекарство на полках. Ледяной. Прямо как мертвец. От непрошенных мыслей его передёргивает всего. — Он не ел ничего с утра? Хосок виновато смотрит в пол и закусывает губу. Даже сквозь его куртку, накинутую на плечи Юнги, можно ощутить дрожь и потряхивание. Представить себе невозможно, как он чувствует себя сейчас. — Наше утро ушло на растрачивание нервов и мои уговоры прийти сюда, так что он не успел позавтракать. Про себя Хосок не упоминает. Сравнивать своё состояние с Юнги сейчас, это как сравнивать порез об угол книжной страницы и оторванную на войне ногу. Намджун протягивает Юнги рисовый пирожок из своего ланчбокса, даёт воды и какую-то маленькую жёлтую таблетку. — Витамины. Без нужных результатов анализов и рецепта я не могу вам ничего из лекарств сейчас выдать. Эти не особо сейчас помогут, но лучше бы вам начать пить комплекс. Иначе он совсем… — почти театральная пауза. «Вот это драма», — думает Юнги. — Совсем завянет. Хосок дёргается второй раз и неосознанно сжимает плечо притихшего Юнги, который дрожащими руками сжимает еду в руках и большими глотками запивает таблетку. — Он любит моти, — непонятно зачем говорит Хосок, наблюдая за тем, как его друг неохотно откусывает край розового пирожка, как сжимаются его бедные потрескавшиеся губы, пока он тщательно пережёвывает еду. — С клубникой, — тихо уточняет Юнги и, оставив еду в зажатой руке, утыкается носом в плечо Хосока. — Пойдём домой. Намджун ласково и, пожалуй, немного грустно выдавливает улыбку на своём лице, кивнув. — Да, вам уже пора. Юнги надо отдохнуть хорошо, а не то он совсем не встанет через несколько дней. Хосок поднимается на ноги, придерживая шатающегося Юнги под локоть. — Хотя Юнги я бы попросил остаться на одну минуту для разговора. Я постараюсь не быть слишком многословным. Мин, закрывая глаза, досчитывает в голове до пяти и открывает их, встречая вопросительный взгляд Хосока. Кивает ему почти незаметно, говоря тем самым, что всё будет в порядке. Он потерпит. Тем более, что уже предугадывает тему и сможет подготовиться морально. Хосок выходит, прикрывая дверь бесшумно: голова Юнги раскалывается за считанные мгновения от громких звуков. Он помнит это уже почти что на подсознании. Юнги аккуратно снова присаживается на кушетку и сглатывает — во рту всё опять сохнет, а покалывания над губой не прекращаются. — Итак, я не буду задерживать тебя. Как человеку небезразличному твоей судьбе, мне просто необходимо подметить то, что ты выглядишь полностью выжатым. Правильнее было бы сказать, ты кажешься человеком, у которого совсем нет мотивации жить. Я уверен, что не первым говорю тебе об этом, так ведь? — выжидает паузу, словно бы может услышать ответ. — Но я не могу не спросить, получаешь ли ты психологическую помощь? В самом начале нашего лечения, я упомянул, что это тоже важная часть. Юнги сжимает в руке рисовый пирожок, превращая его в нелицеприятное месиво. Скрип зубами слышен, наверное, даже самому доктору. Он собирается с силами, чтобы вымолвить одну единственную фразу, едва сдерживая свою злость: — Нет и не хочу. Выйдя из кабинета, он почти и не смотрит в сторону Хосока, лишь скользит взглядом рассеяно и некрепкими шагами направляется в сторону лестницы на выход. Замечательное начало дня.***
Скоро должен прийти Чонгук за обыкновенными конспектами, а Юнги уже чувствует себя плохо. Как будто эта встреча будет что-либо значить. С лёгкой паникой за грудиной он тщательно замазывает круги под глазами дешёвым тональным кремом, купленным около года назад, второй раз за полдня принимает душ и долго высматривает, что можно будет надеть перед его приходом. За обычными, чёрт возьми, конспектами. Наверное, Юнги совсем немного не в себе. Лёжа на кровати, он даже не может заняться собственными делами: надо заучить доклад, который ему любезно предоставил знакомый с четвёртого курса, когда он приходил в университет на сдачу, но руки никак не доберутся. Подушка, лежащая сейчас на животе, давно не стиралась. А вообще, пора бы уже сделать генеральную. Хотя, в любом случае, сегодня Чонгук вряд ли задержится дольше, чем на три минуты, да и не пройдёт дальше порога, скорее всего. В голове Юнги слишком реально отпечатывается образ Чона и думать ни о чём больше не хочется. Интересно, будут ли у него ладони холодными или наоборот? Юнги касался его рук случайно, — абсолютно точно случайно — с тех пор прошло столько времени. Даже удивительно, как Юнги ещё помнит это ощущение. Прикрывает глаза, подкладывая подушку под голову. Вслушивается в собственное дыхание, всё звучащее с каждым вдохом более хрипло и громко. Рядом ощущает призрачное присутствие человека, ставшего центром его жизни. Юнги совсем не стыдно, когда возбуждение спокойной волной накатывает. Накрывает, можно сказать, с головой. Он приоткрывает губы, касается их пальцами едва заметно. Представляет Чонгука: его жаркое дыхание прямо на потрескавшихся губах, выстреливающий точно в цель — насмерть — взгляд, пробирающий до мурашек, до лёгкой дрожи по телу. Два пальца на влажный кончик языка. Скольжение чуть глубже. Юнги обхватывает их губами, слабо двигает внутрь сквозь негромкий стон. Свободная рука плавным движением спускается вниз к шее, чуть сжимая её на пробу. «Ты такой хрупкий», — сказал бы Чонгук. Юнги прогибается в пояснице сильнее, сжимая руку на шее крепче. А пальцы во рту влажные по самую фалангу — он достаёт их, чтобы коснуться губ и ощутить щекочущий поток воздуха. И обратно, в теплоту, пропуская язык между ними, касаясь кромки зубов и бархатных дёсен. Рука гладит ямку между ключицами, ведёт к грудной клетке, что вздымается и опускается ежесекундно. Расстёгивает пуговицы аккуратно, но что-то не так. Чонгук бы сдёрнул. А потому и Юнги рвёт их на себе без тени сомнения. На внутренней стороне век вспышки тёмные: такие ожидаемые, но рвущие в клочья. Холодные руки касаются впалого живота, в котором разливается тянущее возбуждение. Юнги почти неосознанно раздвигает ноги в стороны, когда ведёт пальцами по торчащим сквозь бледную кожу тазобедренным косточкам. Чонгук в его голове наклоняется низко и целует их. Сжимает бедра, впиваясь ногтями в кожу сквозь ткань спортивных штанов. Юнги резко перетряхивает, и с губ снова срывается громкий стон. Меж щелью занавесок совсем слабый свет от осеннего солнца оставляет вдоль тела ленту, порой светит в глаза. Совсем не греет. Надо бы задёрнуть их — дом стои́т совсем недалеко напротив другого. Кто угодно может сейчас его увидеть. Призрачный Чонгук тем временем невесомо ведёт пальцами по животу. Вверх, легко касаясь соска, и не задерживаясь, снова вниз, — оглаживая нежную кожу. И Мин задыхается от наслаивающихся друг на друга чувств, от мыслей, пробегающих до пространного быстро, хаотично, сумбурно, не успевая друг за другом. Сквозь резинку трусов, оставляющую красный след на коже, просовывает руку к влажной головке. А в голове неутихающий гул от переизбытка эмоций. Чонгук наклонится к уху, прошепчет в него сжимающую в тиски все внутренние органы фразу: «Не сдерживай свои чувства». А Юнги простонет, прокричит во весь голос, потому что иначе не может. Потому что Чонгук. И всё трескается по швам, летит по накатанной вниз, к самому дну, и становится до такой степени хорошо, что и уже не хорошо вовсе, а чудовищно больно. Перед глазами сплошной мрак, без единого проблеска света, пусть даже запредельно далёкого. И руки трясутся невозможно, лёгкие отказываются работать. Юнги, наверное, готов умирать. Таймер в голове отсчитывает последние секунды до мощного, напрочь оглушающего и ослепляющего взрыва. Вот и конец. До сладких судорог, непрекращающейся дрожи в мышцах, пустоты в голове. До бессознательного шёпота одного единственного имени. Сквозь тяжёлую пелену пробивается надрывно кричащий звонок, отчего-то оседающий горьким осадком. Юнги самостоятельно старается вытянуть себя из ирреального мира, порождённого фантазией, где Чонгук кончает вместе с ним и заваливается сверху с таким заветным, слетающим с губ «Юнги-хён». Мин вскакивает с постели, всё ещё подрагивая всем телом. Руки влажные по собственной вине — от слюны и спермы, вытирает их о подушку. Всё равно будет стирать. На подгибающихся ногах идёт к столу, по пути подтягивая штаны, и хватает оттуда папку. А звонок в дверь всё продолжает звенеть, отдаваясь головной болью. Шаркая по полу, выходит в коридор. И, уже поворачивая в двери ключи, он вспоминает про порванную рубашку. Запахивает её мгновенно и открывает нараспашку дверь. На пороге он. Блядски богичный даже в чёртовой толстовке со Сквидвардом, даже с растерянным выражением на лице. Просто до выбитого воздуха из лёгких. — Привет, — едва улыбаясь, говорит Чонгук. — Ты так долго не отвечал, я уже хотел уйти. Юнги надеется, что возбуждённый блеск его глаз не слишком заметен. Надеется, что он не разгорится больше из-за такого реального Чонгука. — Привет, — поздно реагирует Юнги и краснеет, борясь с желанием опустить голову, крепче сжимая в руках запахнутую рубашку. Голос звучит до неприличия хрипло. Чонгук как можно незаметнее окидывает взглядом Юнги с ног до головы, но тот всё равно видит. Наверное, вид и правда легендарный: сорванные пуговицы, растрепавшиеся волосы, губы, налившиеся кровью и влажные от собственной слюны, покрасневшие щёки. Главное, что можно списать на болезнь. И ведь не соврёт. Юнги смертельно болен как минимум Чонгуком. — Я помешал тебе? — Нет, — щёки, кажется, наливаются красным ещё больше. — Нет, конечно. Вот, держи, — он протягивает папку Чонгуку, и тот вежливо чуть клонится, принимая её из рук. — По тексту я глазами пробежался, вроде с прошлого года не особо устаревшая информация. — Спасибо, — снова улыбается. А Юнги раствориться в атмосфере готов. — Считай, я в долгу. Не знал бы Юнги о положении дел, — о том, что Чонгук не в курсе о болезни — подумал бы о том, что неплохая такая ирония сквозит в его словах. — Пройдёшь? — Ты один? — Чонгук кидает взгляд в коридор, за плечи Юнги. — Гостей не наблюдается, — Мин отходит назад, откидывая стопой валяющиеся небрежно снятые кроссовки на пороге. Снова немного тревожно от встречи. У Юнги есть удивительная способность быстро разочаровываться в людях, о которых слишком скоро приобрёл хорошее мнение. Так почему же с Чонгуком так не работает? — По крайней мере, в ближайшее время. Чон кивает вежливо, почему-то всё ещё не поднимая взгляда на самого Юнги. Полубоком протискивается в проём и захлопывает дверь за собой. Он не часто бывает в его квартире, просто из-за общих знакомых Чон два раза присутствовал на вечере, который по сути должен был быть вечеринкой, но походил на приятную посиделку с лёгким алкоголем, так как было больше уюта, чем шума. И несколько раз заходил по делам, как сейчас, например. В квартире Юнги всегда относительно опрятно, не считая немногих в спешке оставленных не на своих местах вещей. А ещё тут пахло как-то по-особенному, чего Чонгук точно описать не мог. Но запах отчего-то напоминал зиму в самый её разгар. И от этого становилось по-атмосферному и немного парадоксально тепло. — Я буквально на пару минут, а то на завтра много работы. — Проходи на кухню, я сейчас вернусь, — говорит Юнги, уходя в свою комнату. В ней он быстро скидывает с себя испорченную рубашку, накидывая большую на пару размеров футболку, быстро закидывает под кровать валяющиеся на полу пуговицы. Вдруг зайдёт и сюда тоже. Выходит к Чонгуку, который уже что-то жуёт из его корзинки и улыбается немного смущённо, стараясь это скрыть. Юнги успевает тысячу раз за минуту умереть внутри, осесть на пол, соскребая под ногти бетон, развалиться на щепки. «Как я тебя ненавижу, Чон Чонгук», — думает он. И глупо улыбается в ответ. — Не бойся, я не задержу тебя надолго. Просто у меня остался тортик, который Хосок не забрал позавчера. Я всё никак не могу доесть его, — ставит чайник, оглядываясь через плечо. — Его точно можно будет есть? — смеётся в кулак Чонгук, откидывая одной рукой чёлку с головы. Смотрит точно перед собой. Юнги не знает, оттого ли это, что он смутил его своим видом, либо же очередной небольшой приступ паранойи, а Чон ведёт себя как обычно. — А то ты не съешь, — улыбается искренне — впервые за последнее время. — И то верно, — Чонгук снова тихо смеётся и наблюдает за неспешными действиями Юнги, открывающего один за одним ящики в поисках чего-нибудь вкусного на полупустых полках. — Это всё ещё то имбирное печенье, которое тебе принёс Докём в прошлом месяце? — хмурится он, когда Юнги вытаскивает знакомый вскрытый пакетик. Всё ещё почти полный. Рука Юнги дёргается, и он посыпает кофе мимо. — Всё-то ты помнишь. Чонгук не то улыбается, не то кривится. Закидывает ногу на ногу и снова крадёт из корзинки маленькую конфету, отправляя её в рот. Вид у него довольно задумчивый, если не сказать серьёзный. — Я тогда пытался подговорить Докёма занести тебе что-нибудь другое и отдать эти печенья мне. Вот и запомнилось. — Хитрый какой, — Юнги ставит кружку кофе перед Чонгуком и туда же кладёт печенья. — Вот и ешь сейчас, я не очень их люблю. Чонгук двигает их к себе, подозрительно разглядывая. Вытаскивает одно, но снова кладёт внутрь, стряхивая крошки с рук. Юнги напряжённо замирает. Весь этот разговор буквально ни о чём, но отчего-то кажется неприятным. Хотелось быстро замять тему и перейти к другой. — Странно, он говорил, что ты их любишь. Юнги лезет в холодильник, прерывисто вздыхает. Надеется, что Чонгук этого не заметил. — Докём много чего путает, я думаю, это не страшно. Не бери в голову. Мне кажется, ты слишком много думаешь о неважных вещах и делаешь странные выводы. — Просто ты скинул много, — Чонгук напряжённо вытягивает перед собой ноги и хрустит суставами пальцев на руках. Они с Юнги не так близки, чтобы делиться переживаниями и догадками напрямую, но и молчать тоже как вариант не рассматривается, поэтому между ними висит острое чувство недосказанности. Гадкое чувство. — Знаешь, я понимаю, что друзьями мы можем назвать друг друга с натяжкой, но мне всё равно довольно беспокойно за тебя. Ты выглядишь очень болезненно. Юнги разворачивается на пятках к Чонгуку с тарелкой в руках, судорожно пытаясь понять, что ему надо отвечать. — Оставь ты этот торт, — немного раздражённо продолжает свою речь Чон, всё ещё не поднимая взгляда. — Тебе он нужнее, я думаю. Посмотри на себя — от тебя почти ничего не осталось. Чонгук сжимает кружку в руках, и Мин почти что шестым чувством ощущает, что надо готовиться к главному заключению. — Скажи честно, — он делает глоток, прополаскивая горло. Как будто намеренно оттягивает время от неудобного, но всё равно важного и волнующего его вопроса. — Ты употребляешь какие-то противозаконные вещества? Наркотики, я имею ввиду. Или что-то такое. И Юнги даже не знает, чувствует ли он облегчение или это всё же совсем не то. — Чонгук, — в голове почти нет мыслей, когда он касается пальцами подбородка Чонгука, поворачивая его голову в свою сторону. Так надо. Так правильно, наверное. — У меня всё в порядке. Я не принимаю никаких наркотиков, не шатаюсь по плохим компаниям, не собираюсь отказываться от еды. Просто учёба выматывает. Так бывает, это нормально, и ты не должен думать об этом. «И подыхаю в этих четырёх стенах», — остаётся неозвученным. Глаза у Чонгука прикрыты, лоб открыт благодаря зачёсанной чёлке, кожа блестит в слабом свете солнца. И Юнги хочется беспрерывно касаться его, легко водить кончиками пальцев по поверхности мягких щёк, целовать закрытые веки и языком проходиться по нижней губе. Всё это такие запредельные желания, что печальный тихий вздох чуть не срывается непроизвольно. — Может ты и прав, — негромко соглашается Чонгук, отпивая кофе — почти что до дна одним глотком. На печенья он уже не смотрит. А у Юнги всё равно аппетита нет. Как обычно. — Не хочется думать, что ты мне врёшь, — и смотрит, пронзая насквозь взглядом, будто знает всё-всё на свете — больше, чем сам Юнги. Но быть такого не может. Так, по крайней мере, очень хочется думать. В голове хаотично разбегаются рикошетом мысли, а Юнги судорожно старается выудить хотя бы одну — озвучить её и не дать атмосфере между ними сгнить и осесть в ноги. Но гниёт. Оседает. Остатки они допивают в тишине — никто не собирается продолжать прошлую тему, но и начинать новую они не рискуют. Поэтому в конце Чонгук просто встаёт, вежливо кивает и произносит у выхода: — Спасибо за кофе. Береги себя, пожалуйста. И Юнги вновь сокрушительно влюблён. И также парадоксально задыхается в ненависти.